Один человек вдруг начал благоухать, как роза. И с этим ничего нельзя было поделать. Он входил в магазин - и все мигом останавливались и начинали нюхать воздух и говорить:"Пахнет розами. Как будто мы попали в розовый сад". И пока этот человек не удалялся из магазина, никто ничего не мог купить, все стояли и, закрыв глаза, вдыхали аромат. Но если этот человек вдруг объявлял, что это от него так чудесно пахнет, все отмахивались или просто не обращали на него внимания, продолжая вдыхать аромат роз. И куда бы этот человек ни приходил, ему никто не верил, все бегали вокруг него и искали, где спрятаны розы, а на него не обращали внимания. А дома у этого человека происходила совсем другая история: всем ужасно надоел запах роз. Ведь каждому может надоесть, если целый год в доме очень сильно чем-то пахнет. Кроме того, соседи варили щи или грибной суп или жарили котлеты - и все это пахло розами. И все собаки во дворе пахли розами, и даже
мусорное ведро так пахло. Все соседи говорили, что жить стало невыносимо. "Нельзя понять, -жаловались хозяйки,- скис вчерашний суп или нет: пахнет розой, и все тут". В доме страшно расплодились мыши, потому что кошки теперь не могли различить мышь по запаху - мышь пахла, как роза. И кошки пахли, как розы. Наконец этот несчастный человек решил пойти в ботаническую академию: он надеялся, что там разберутся, в чем дело. И действительно, в ботанической академии его сразу же окружили профессора, повернули его к свету и стали спорить, желтая он роза или белая. Профессора долго спорили, потому что от того, какого цвета роза, зависит и уход за этой розой. Наконец профессора решили, что он бело-розовая роза, и сказали этому человеку, что высадят его в горшочек, чтобы проверить, какое удобрение ему больше подходит и чем его лучше поливать. А этот человек, надо сказать, просто расцвел от такого всеобщего внимания. Он с удовольствием позволил посадить себя в горшок и привязать веревочкой к длинной палке, потому что профессора объяснили ему, что иначе он может полечь. Его, как и всякую бело-розовую розу, поливали три раза в день какой-то мутной водой, так что у него каждый раз промокали ноги, и он в конце концов простудился и полег. Веревочка, которой он был крепко привязан к палке, действительно очень поддерживала его. Профессора осматривали его каждые полчаса и наконец переименовали этого человека из бело-розовой розы в красную розу, так как он покраснел от насморка. Когда же насморк кончился, профессора снова осмотрели этого человека и никак не могли понять, какого цвета теперь эта роза. Наконец они объявили, что вывели новый сорт - бледно-розовую розу без запаха. Потому что за время лечения он утратил свой аромат. Первое время этот человек боялся, что его прогонят, но его опасения не сбылись: к нему водили иностранцев, демонстрировали экскурсантам и даже устраивали выездные лекции, куда он ездил, крепко держась за горшок. Со временем он привык ничего не опасаться, от постоянных поливов холодной водой закалился, а для запаха прыскался духами "Красная Москва". В интервью, которые он со временем стал давать, он с удовольствием вспоминал то время, когда в его аромат никто не верил, когда его гнали даже из того дома, где он жил. Единственное, чего он не любил, - это навозную подкормку. Но цветы - подневольные существа, и приходится терпеть ему жизнь цветка. Поскольку настоящие цветы растут из сора и питаются кое-как.

Людмила Петрушевская. "Роза"

"Вы созерцаете звезду по двум причинам: потому что она сверкает, и потому, что она не-
постижима. Но рядом с вами - сияние более нежное и тайна более глубокая: женщина."
В.Гюго

Все богатства земли и слезинки не стоят твоей!
Все услады земли не искупят неволь и цепей!
И веселье земли - всех семи ее тысячелетий, -
Бог свидетель, не стоит твоих горестных дней!

Хафиз

В напрасных поисках за ней
Я исследовал земные тропы.
От гималайских ступеней
До древних пристаней Европы.
Она забытый сон веков,
В ней несвершенные надежды.

М.Волошин

Ее глаза на звезды не похожи,
Нельзя уста кораллами назвать,
Не белоснежна плеч открытых кожа
И черной проволокой вьется прядь.

У.Шекспир

Аромат и цвет похищен был тобой у красных роз:
Цвет взяла для щек румяных, аромат - для черных кос.
Станут розовыми воды, где омоешь ты лицо.
Пряным мускусом повеет от распущенных волос.

Рубаи

Столепестковые цветы, и мирт зеленый,
И амбра, и жасмин, и нежных яблонь кроны
Похож на яблочко, но с родинкою черной,
Твой подбородочек, прелестно округленный,
А если выйдешь днем без покрывала, - солнце
За полог спрячется, скрывая лик смущенный.

Хафиз

Нежнее нежного
Лицо твое,
Белее белого
Твоя рука,
От мира целого
Ты далека:
И все твое -
От неизбежного.

О.Мандельштам

Как распускает вьющиеся косы
Летучий ветерок за прядью прядь
И реет в них, стараясь вновь собрать
И заплести их жгут светловолосый,
Я вижу ясно, и в глаза мне осы
Любовные впиваются опять,
И я мое сокровище искать
Бреду в слезах, обильных, словно росы.

Петрарка

Меж стройных жен, сияющих красою,
Она царит - одна во всей вселенной,
И пред ее улыбкой несравненной
Бледнеют все, как звезды пред зарею.

Петрарка

Отнятая у меня, ночами
Плакавшая обо мне, в нестрогом
Черном платье, с детскими плечами,
Лучший дар, не возвращенный Богом.
Заклинаю прошлым, настоящим,
Крепче спи, не всхлипывай спросонок,
Не следи за мной зрачком косящим,
Ангел, олененок, соколенок.

А.Тарковский

Когда вода всемирного потопа
Вернулась вновь в границы берегов,
Из пены уходящего потока
На берег тихо выбралась любовь.
И растворилась в воздухе до срока
Над грешною землей материков,
И чудаки еще такие есть,
Вдыхают полной грудью эту смесь.

В.Высоцкий

Погибнет все,
сойдет на нет,
и тот, кто жизнью движет,
последний луч
над тьмой планет
из солнц последних выжжет.
И только
боль моя острей -
стою,
огнем обвит,
на несгораемом костре
немыслимой любви.

В.Маяковский

Настроение сейчас - хорошее

ПАНИ ИРЕНА

Я безумно боюсь золотистого плена
Ваших медно-змеиных волос.
Я влюблен в Ваше тонкое имя - Ирена -
И в следы Ваших слез...

Я влюблен в Ваши гордые, польские руки,
В эту кровь голубых королей,
В эту бледность лица, до восторга, до муки
Обожженного песней моей!

Разве можно забыть эти детские плечи,
Этот горький заплаканный рот...
И акцент Вашей странно-изысканной речи,
И ресниц утомленных полет...

А крылатые брови? а лоб Беатриче?
А весна в повороте лица?..
О, как трудно любить в этом мире приличий,
О, как больно любить без конца!

И бледнеть, и терпеть, и не сметь увлекаться,
И зажав свое сердце в руке,
Осторожно уйти, навсегда отказаться
И еще улыбаться в тоске,

Не могу, не хочу, наконец - не желаю!
И приветствуя радостный плен,
Я со сцены Вам сердце как мячик бросаю!..
Ну, ловите, принцесса Ирен!..

ДОЧЕНЬКИ

У меня завелись ангелята,
Завелись среди белого дня.
Все, над чем я смеялся когда-то,
Все теперь восхищает меня.

Жил я шумно и весело, каюсь,
Но жена все к рукам прибрала,
Совершенно со мной не считаясь,
Мне двух дочек она родила.

Я был против - начнутся пеленки
Для чего свою жизнь осложнять?
Но залезли мне в сердце девчонки,
Как котята в чужую кровать.

И теперь с новым смыслом и целью
Я как птица гнездо свое вью.
И порою над их колыбелью
Сам себе удивленно пою:

"Доченьки, доченьки,
Доченьки мои.
Где ж вы, мои ноченьки,
Где вы, соловьи?"

Много русского солнца и света
Будет в жизни дочурок моих,
И что самое главное - это
То, что Родина будет у них.

Будет дом, будет много игрушек,
Мы на елку повесим звезду.
Я каких-нибудь добрых старушек,
Специально для них заведу,

Чтобы песни им русские пели,
Чтобы сказки ночами плели,
Чтобы тихо года шелестели,
Чтобы детства забыть не могли.

Правда, я постарею немного,
Но душой буду юн, как они,
И просить буду доброго бога,
Чтоб продлил мои грешные дни.

Вырастут доченьки,
Доченьки мои,
И будут у них ноченьки,
Будут соловьи.

А закроют доченьки
Оченьки мои -
Мне споют на кладбище
Те же соловьи...

Настроение сейчас - творческое

Маринка, слушай, милая Маринка!
Кровиночка моя и половинка!
Ведь если разорвать, то - рубь за сто -
Вторая будет совершать не то!

Маринка, слушай, милая Маринка,
Прекрасная, как детская картинка!
Ну кто сейчас ответит - что есть то?
Ты, только ты, ты можешь - и никто!

Маринка, слушай, милая Маринка!
Далекая, как в Сказке Метерлинка,
Ты - птица моя синяя вдали, -
Вот только жаль - ее в раю нашли!

Маринка, слушай, милая Маринка,
Загадочная, как жилище инка,
Идем со мной! Куда-нибудь идем, -
Мне все равно куда, но мы найдем!

Поэт - а слово долго не стареет -
Сказал: "Россия, Лета, Лорелея", -
Россия - ты, и Лета, где мечты.
Но Лорелея - нет! Ты - это ты!

Владимир Высоцкий, 1969

В начале ее карьеры, в пору "Асфальтовых джунглей", когда на экране возникла, подобно нежному персику, готовому вот-вот лопнуть от спелости, запечатленная в ее лице непобедимая сексуальность, она представала воплощением новой любви, трепещущей в непривычно чистом дыхании редкого чувственного утра; создавалось впечатление, будто, уже одетая, она выскочила из коробки шоколадных конфет, подаренных на Валентинов день: такой желанной, такой манящей, такой грациозной она казалась, словно оправдывая каждую букву в затрепанном рекламными объявлениями слове "грациозный". Каким шоком для чаяний и надежд целой нации стала новость, что этот ангел сгинул от передозировки. И никому не дано было объяснить, что лежало в ее основе: то ли сознательное покушение на
собственную жизнь посредством барбитуратов, то ли самоубийство невольное, ставшее следствием помрачения памяти (она могла потерять счет уже принятым пилюлям снотворного), то ли нечто еще более зловещее. Ее смерть была подернута пеленой двусмысленности. Кем была эта кинозвезда, наделенная редкостной скрытностью и в то же время ошарашивающим прямодушием, подверженная поразительной гордыне и столь же необоримому самоуничижению; бескомпромиссная уравнительница по складу мысли и едва ли не самая тираничная из женщин; безжалостная покорительница мужских сердец, готовая разразиться слезами при виде издыхающей рыбешки; любительница чтения, не читавшая книг, и самозабвенный, безраздельно преданный своему ремеслу творец, неизменно готовый, стоит лишь вспыхнуть рекламным блицам, выгнуть спину перед фотокорреспондентами не хуже бывалой шлюхи; сущий каскад очарования и чувственной энергии, проливающейся на окружающих, - и сомнамбула, целыми днями слоняющаяся по комнате в ленивом забытьи; неискушенная женщина-ребенок - и изощренная лицедейка, способная вызвать нешуточную бурю, обронив на премьере перчатку; море обаяния - и унылая зануда; ходячий циклон красоты на публике - и растрепанная, даже дурно пахнущая порой неряха в часы одинокой депрессии; чувственная великанша - и пигмейка в области эмоций; страстная поклонница жизни - и трусливая данница смерти, тонущая в океане транквилизаторов; очаг жаркой сексуальности, в котором, впрочем, редко вспыхивает огонь. Кто же она? Она родилась в 9.30
утра 1 июня 1926 года. Роды были легкими - самыми легкими из трех выпавших на долю ее матери. Как ведомо всему миру, родилась она вне брака. Когда Мэрилин первый раз выходила замуж - за Джеймса Доуэрти, в свидетельстве о браке фигурировало имя Норма Джин Бейкер (Бейкер - фамилия первого мужа ее матери). Ее мать, Глэдис Монро Бейкер встречалась с Эдвардом Мортенсоном, но он безвозвратно исчез к тому времени, когда родилась Мэрилин. Настоящим отцом девочки, по версии Фреда Гайлса, был некий Ч.Стэнли Гиффорд, один и сотрудников кинокомпании, в которой работала Глэдис Бейкер. Видный мужчина. Мэрилин, которой в пору раннего детства мать показала его фотографию, впоследствии опишет его как "человека в шляпе, сдвинутой набекрень, с небольшими усиками, улыбающегося. Он был чем-то похож на Кларка Гейбла, знаете, такой сильный, мужественный". Ее мать Глэдис Бейкер была техническим сотрудником на киностудии. Знак судьбы? Отец (по крайней мере, тот человек, которого большинство сотрудниц Глэдис считали родителем девочки) тоже служил на "Консолитейтед". Его связь с Глэдис длилась несколько месяцев - весьма продолжительный срок для Ч.Стэнли Гиффорда, слывшего в компании ловеласом. К брошенному слабому полу в Голливуде в 1926 году относились более терпимо, чем в других местах, и коллеги Глэдис пустили шапку по кругу, желая помочь ей справиться с расходами, связанными с рождением ребенка. Собрали 140 долларов, Гиффорд не внес ни цента. Девочку определили в семью приемных родителей по фамилии Болендер, согласившихся опекать ее за умеренную плату в пять долларов в неделю. Сюда, в Хоторн, по
субботам наезжала повидать дочь Глэдис Бейкер, снимавшая меблированную комнату в Голливуде и вернувшаяся на киностудию. Согласно договоренности, она могла здесь переночевать и провести с малышкой весь воскресный день; однако, как правило, на субботний вечер у Глэдис бывало назначено свидание в Голливуде, так что к исходу дня она уезжала на трамвае обратно. Свидания были необходимостью, коль скоро она надеялась выйти замуж и создать дом для дочери; однако трудно ли представить себе томительную скуку бесконечно тянувшихся часов в доме Болендеров с младенцем на руках - своим и в то же время до странности чужим для молодой хорошенькой женщины, чье лицо с ясными, тонкими чертами, так напоминающими юную Глорию Свенсон. Нужно отдать должное ее решительности. Если аборты в 1926 году и не были нормой, то нельзя сказать,что в Голливуде их никто не делал. Наверное, какой-то внутренний голос подсказал ей, что этот ребенок - совершенно особенный, его любой ценой нужно сохранить; ведь абсолютно очевидно, что по части детей Глэдис не испытывала чрезмерных сантиментов. Время от времени Глэдис будет оставаться в Хоторне на ночь, чтобы наутро отправиться вместе с Болейнами к воскресной проповеди, держа на руках Норму Джин. Ребенок плачет редко. Настолько редко, что позже, когда Норма Джин начнет ходить, Глэдис сможет изредка брать ее с собой в студийную лабораторию, и та будет тихо смотреть, как мама работает. Ида и Уэйн Болендеры были бедны, набожны, суровы, добры, порядочны, трудолюбивы и до беспамятства боялись серовато-синего воздуха Америки за окном. Такова атмосфера дома, где Мэрилин провела свои первые семь лет, атмосфера, несомненно, наложившая отпечаток на ее внешность: чистенькой, опрятной девушки, обитающей по соседству. Мед на устах, а в широко расставленных глазах - само смирение и невинность. Жизнерадостный, здоровый ребенок с живыми глазами на хорошо очерченном личике, ничто в нем еще не предвещает ее будущей красоты. У Нормы Джин коклюш, и в доме четы Болендер ей предстоит пережить нечто, что заронит в ее душу эмбрионы страха, хотя поначалу и вызовет настоящую радость. Речь идет о приблудной собачонке, белой в черных пятнах, увязавшейся как-то под вечер за Уэйном Болендером, возвращавшимся домой. Сердобольные супруги не решаются выгнать ее за
дверь, и вплоть до самого выздоровления девочка увлеченно играет с нею. А потом наступает пора детского сада, Типпи радостно сопровождает ее, а потом усаживается у ворот, терпеливо дожидаясь, пока она выйдет. На Норме Джин - хлопчатобумажное платье, которое каждый день стирают и крахмалят, на голове большой бант, на ногах - ролики. В 1932 году, когда Норме Джин было почти шесть, Типпи по весне начала убегать ночами из дому и носиться где-то в темноте. Как-то ночью раздался оглушительный выстрел, а поутру разносчик молока обнаружил ее труп, о чем и поведал почтальону Болендеру. Выяснилось, что это дело рук соседа, который, сидя на крыльце с ружьем, выслеживал донимавшего его пса. Итак, вечно жившая в душах Болендеров боязнь внешнего мира не беспочвенна. Понятна и их нерешительность. Ибо нет никаких свидетельств, что у них было хоть что-то,
способное противостоять соседу с ружьем. Тогда-то у ребенка, должно быть, и зародилось катастрофическое ощущение окружающего. Ощущение, предполагающее что любую трогательную, безмятежную привязанность непременно постигнет мучительный конец. Из отложенных денег Глэдис выплатила аванс за бунгало вблизи Голливуда, купила на аукционе кое-что из мебели и сдала весь дом, за вычетом двух комнат, английской супружеской паре. Улучшив таким образом свое материальное положение, Глэдис поселилась с ребенком в оставшихся двух комнатах. Жизнь у Иды отошла в прошлое. А для Нормы Джин, перебравшейся из Хоторна в Голливуд за 13 лет до начала своей карьеры, эта перемена была, должно быть, равносильна переходу от земного тяготения к состоянию невесомости. Глэдис недолго проживет с дочерью: спустя всего три месяца, она потеряет рассудок, и ее насильно увезет карета "скорой помощи". Участью ребенка становится приют для сирот.
А единственным, что по-прежнему будет связывать ее с прошлым, - еженедельные посещения официального опекуна Нормы Джин - ближайшей подруги матери Грейс Макки. Приходит миг, когда девочка под звон колоколов переступает порог лос-анджелесского сиротского дома. Она наотрез отказалась войти внутрь, и ее пришлось тащить волоком. "Я не сирота!" - истерично повторяла она. В приюте на ее долю выпадет немало горького и мучительного; идет медленное и неуклонное наступление на ее "я". Самое страшное: медленно, но неизбежно ребенок утрачивает живое восприятие мира, переставая ощущать даже реальность собственного тела. Поскольку все развертывается на самых нижних уровнях социальной значимости, воспитатели и администраторы обнаруживают склонность относиться к своим подопечным как к чему-то не вполне различимому. Словно тело, в котором живет душа ребенка, не имеет ни малейшего значения. И вот в ее душе укореняется
мертвящая тоска, предвозвещающая, что отныне в ее психике над всем возобладает чувство беспочвенной обиды. Не здесь ли, в монотонном убожестве растянувшихся на 21 месяц томительных часов сиротства, истоки ее вечных опозданий на съемочную площадку, неспособности запомнить реплики, которые предстоит произнести, быстро собраться - всех этих профессиональных недугов, из-за которых ей придется снова и снова воевать не на жизнь, а на смерть со студиями? Именно в эти годы сформируется бессознательное стремление убить любовь вокруг себя, тогда же сложатся предпосылки безумного растрачивания себя в будущем. Из стен приюта она выйдет сиротой - другими словами, выжившей, - а значит, по необходимости обреченной на роман с самой собой. До сиротского приюта Норма Джин жила в трех приемных семьях: у Болендеров, с английской парой и у состоятельных Гиффенов, которые хотели удочерить ее, но переехали в Миссисипи, а покинув приют в 11 лет, она сменила еще две. После долгих колебаний Грейс Макки
поселила ее в своем доме в Вэн-Нисе. Решение было нелегким, и неудивительно: она только что вышла замуж за человека на десять лет моложе и обремененного тремя собственными детьми. И тем не менее домом девочки надолго стал дом лучшей подруги Глэдис. Отсюда она пошла в школу - начальную в Эмерсоне, затем в среднюю в Вэн-Нисе. Впрочем, училась Норма Джин посредственно, если не считать английского, совсем плохо обстояло у нее с арифметикой. Зато писать стихи и сочинения ей нравилось. В те же годы она заинтересовалась личностью Авраама Линкольна. В школе работал хорошо организованный театральный кружок, и Норма Джин пробовалась на роль в пьесе Бена У.Леви "Искусство и миссис Боттл", однако выбор пал на другую ученицу. Актерскому ремеслу она сполна отдавалась дома. У себя в спальне она готова была переиграть все роли, которые видела в кино будь то Мария-Антуанетта в исполнении Нормы Ширер или Иезавель в интерпретации Бетт Дэвис. Эти годы ознаменованы началом ее дружбы с теткой Грейс Макки Эной Лоуэр. Последней она обязана самой счастливой и, возможно, самой долгой близостью в своей жизни: их взаимная привязанность длилась с 1938 года до самой смерти тетушки Эны в 1948 году. Эна Лоуэр, без сомнения, первый человек, который не просто заботится, но обожает девочку. В 1941 году Норма Джин переедет жить к тетушке, так начнется самый безоблачный год в ее жизни. Прежде чем он закончится, она впервые почувствует свою сексуальную привлекательность; это произойдет в силу целого ряда причин, и, быть может, не последней из них станут основы проповедуемой Эной Лоуэр христианской науки. В Вэн-Нисе и западном Лос-Анджелесе 1940-1941 годов, она становится провозвестницей религии первых хиппи, обретая в лоне новонайденной христианской науки едва ли не статус святой и одновременно не переставая быть объектом сексуального притяжения в каждом предместье, где ей доводится жить. Ибо внезапно происходит метаморфоза. Она пребывает в состоянии, когда секс неожиданно возвеличивается в ее сознании, в ощущении его святости. Существуй и впрямь богиня секса, Норма Джин вполне могла бы стать ее помазанницей. Жизнь свела ее с Эной Лоуэр, и где-то в тайниках ее внутреннего мира зародилось либидо. Эта магма сочится из всех ее пор. Она, милая, простодушная девчушка, каких встречаешь в каждом переулке, излучает секс - излучает с интенсивностью, неведомой большинству ее ровесниц. Как будто ее юность, воплотившая в себе столько несбывшихся надежд, столько осколков до срока созревшей и грубо подавленной индивидуальности, вырвавшись из кокона, сосредоточилась в либидо, растекающемся во все стороны, как влага сквозь трещины в цветочной вазе. И в это же время она начинает постигать тайны косметического мастерства - мастерства, которое в свое время оценят лучшие гримеры Голливуда. Пока завистливые девчонки сплетничают за ее спиной, она следит за тем, чтобы ее купальные костюмы были все короче, и достигнутые результаты ее удовлетворяют. Она в центре внимания. Коль скоро она непрестанно излучает энергию либидо, только естественно, с ее точки зрения, чтобы та же энергия питала ее существо; это и происходит каждый раз, когда на нее устремляются восхищенные взгляды окружающих. Таким образом, ее сексуальная привлекательность не что иное, как отражение этой среды. Она - зеркало желаний тех, кто на нее взирает. Нет свитера в обтяжку, мимо которого она способна равнодушно пройти, нет косметического средства, какого она на себе не опробует. Она умывает лицо по 15 раз на дню, а Грейс и Эва одалживают ей свои бигуди, и ее прямые волосы оживляют игривые завитки. Когда она идет на занятия, водители сигналят ей вслед. Лишь тем, как протекают месячные, можно объяснить эти ранние
отклонения в ее организме. Менструация, поначалу причиняющая нестерпимую боль, в дальнейшем становится еще мучительнее. Эта особенность физиологического развития Нормы Джин не могла не вызывать озабоченности Эны Лоуэр, у нее не вызвала протеста созревшая в мозгу Грейс Макки идея выдать Норму Джин замуж, и чем скорее, тем лучше. Последовательница христианской науки, она, должно быть, не только истово веровала в то, что боли как таковой не существует, но и сознавала, до чего боль может довести, когда от нее никуда не денешься; иными словами, для нее не было секретом, что Норма Джин пребывает в плену самых неподобающих христианке соблазнов. Эна, можно предположить, ощущала, что отсутствие внутренней уравновешенности может за ночь сломить девочку, как сломило Глэдис. Устраивается весьма необычное ухаживание. У бывших соседей Грейс Макки, носящих фамилию Доуэрти, есть сын Джим - приятный, атлетически сложенный парень, увлекающийся спортом и уже неплохо зарабатывающий на предприятии "Локхид". У него своя машина, двухместный голубой "Форд". Он на 4 года старше Нормы Джин и умеет обращаться с девушками. И вот его-то Грейс, в порядке личного одолжения, в один прекрасный день просит сопроводить Норму Джин на танцевальный вечер. Надо сказать, к этому времени по ее просьбе он уже не раз подбрасывал Норму Джин к дому Макки. В марте они начали постоянно встречаться... а в мае они были помолвлены. События ускорила Грейс Макки. Вместе с Эной Лоуэр она навестила миссис Доуэрти, предложив поженить ее сына и Норму Джин, с тем чтобы, выражаясь на языке христианской науки, "осчастливить сущес-
твование". Испытательный период проходит успешно, и в 1942 году, спустя три недели после того, как ей исполняется 16, их сочетают браком. Норма Джин вживается в амплуа любящей жены и готова в лепешку разбиться, лишь бы в доме царила безупречная чистота. Похоже, она чувствует, что эта роль - в каком-то смысле главная, без нее не постичь всех более интересных женских партий. Кроме того, в статусе домашней хозяйки есть нечто, что, возможно, таит в себе для нее действительную привлекательность. Ведь, говоря чисто по-человечески, ничто в предшествующем существовании Нормы Джин не было так прочно и централизованно. Озабоченный, как можно догадываться, неугомонностью жены, Доэрти купил колли. Так в доме появился Магси - первый пес, которого Норма Джин отважилась завести со времен Типпи. Между тем ее жизнь домохозяйки превращается в томительный день, которому не видно конца. Она часами слушает радио, навещает Эну Лоуэр, варит Джиму кофе, однажды умудряясь его посолить - причем кладет не щепотку, а
полную ложку, вычитав где-то, что соль утончает вкус. Друзьям мужа предлагают"хай-бол", но в стаканах - на пять дюймов виски со льдом и ни капли содовой. Рыбу она подает на стол сырой, на манер увиденного на картинке японского блюда; в результате, понятное дело, разражается шумный скандал. Джим Доуэрти не в своей тарелке: время военное, а он продолжает ходить в гражданском. Он поступает на службу в береговую охрану, и его командируют на военную базу на острове Каталина; здесь ему предстоит выполнять обязанности инструктора по физической подготовке. И снова все, как в ее ранней юности. Она одна из немногих женщин на базе. Стоит ей выйти погулять, как вокруг разыгрывается целое представление. Мужчины в форме буквально ползают на коленях по дорожкам учебного городка, делая вид, что играют с Магси. И вот синекуре Джима-инструктора приходит конец. В 1944 году его корабль выходит в море и берет курс на Австралию. С Нормой Джин они прожили вместе 2 года. Она переезжает в дом его родителей; они весь
день на работе, и на ее плечи ложится все хозяйство. А в скором времени и сама она поступает на военный завод, где рядом со своей свекровью укладывает парашюты и опрыскивает аэролаком самолеты. Словно предчувствуя, что стоит на пороге великих перемен, она так и искрится энергией; работодатели присваивают ей разряд за отличное качество продукции. В один прекрасный день на территории завода в поисках молодой симпатичной работницы, укрепляющей оборонную мощь страны, появляется фотокорреспондент журнала "Янки" Дэвид Коновер. Так Норма Джин впервые в жизни оказывается в фокусе фотообъектива. Слов нет, позировать перед камерой ей еще предстоит учиться и учиться, но само по себе мастерство неотразимой телесной экспрессии - у нее в крови. Ей уже ведомо, как действует на заводских работяг, рядовых, сержантов, матросов, водителей, морских пехотинцев легчайший изгиб ее бровей, плеч и бедер. Она знает, как одарять незнакомца скупой улыбкой. Она - сама Богоматерь в отрочестве нашего рабочего класса и в то же время наш, отечественный Рубенс. Щелк - и налицо новоявленное чудо! Ведь если фотографа воспринимают как живописца, а фотомодель - как неотъемлемый компонент картины, то в процессе позирования живописцем становится сама модель: кто, как не она, "вписывает" изображение в объектив камеры? Ее карьера стартует: скоро "Клик", "Пик", "Си", "Салют", "Лафф" и "Сэр" будут наперебой добиваться ее внимания. Один из друзей Коновера, познакомившись с пробными отпечатками "Янки", вдохновился настолько, что сделал ей весьма лестное предложение - позировать ему на протяжении нескольких вечеров после смены. Результаты превзошли все ожидания, и довольный Хьюит в знак благодарности за трудолюбие познакомил девушку с мисс Эммелин Снивли из модельного агенства "Синяя книга". Мисс Снивли руководила специальным подготовительным курсом, пройти который обязаны были все работающие в агенстве манекенщицы, он стоил сто
долларов. Норму Джин зачислили сразу, оговорив, что плату за обучение она внесет из своих будущих заработков. Что не заняло много времени: Норму Джин тут же нанял на полторы недели за 10 долларов в день представитель "Холга Стил", которому понадобилась девушка для работы у стенда компании на промышленной выставке. Она начинает сознавать, что возле ее стенда теснятся не молодые парни, а состоявшиеся мужчины, финансовые тузы, ворочающие состояниями, и она им, похоже импонирует. Ее обхаживают не охочие до приключений молодые самцы, а деловые люди! Честолюбие явно набирает очки. Перед нами уже не та девочка, что еле-еле переходила из класса в класс и бросила школу, едва перешагнув из начальной в среднюю. А скоро она и вообще сделает ручкой военному заводу:
ведь, демонстрируя модели одежды, ей порою за час удается заработать столько же, сколько за весь день, когда разбрызгивала аэролак. По вечерам Нормы Джин чаще всего нет дома. Она ужинает то с фотографами, то с художниками-иллюстраторами. Случается, даже с актерами. Ее работа манекенщицей приносит плоды. Вот что говорит о ней Эммелин Снивли: "Никто из тех, кого я знаю, не работал с такой отдачей. Она не пропустила ни одного занятия. Была уверена в себе. Уволилась с завода, не имея за душой ничего, кроме уверенности в себе и моей веры в ее силы. Она делала то, чего я никогда не встречала ни у одной модели: сидела и изучала каждый сделанный фотографом снимок. Брала отпечатки домой и часами рассматривала их. Затем приходила и начинала расспрашивать:"Что здесь я сделала не так?" Или:"Почему тут не получилось лучше?" Ей объясняли. И она никогда не повторяла одну и ту же ошибку." Она молода, она красива, она наивна, она умеет привлечь к себе внимание, она то мечтательна, то брызжет энергией. Она способна пускаться в любовные истории и прекращать их. И в то же время, как и раньше, страшно застенчива. Иными словами, может быть ласковой и одновременно отстраненно холодной: похоже, ее любовь сходит на нет, когда роль сыграна. Ее помыслы все больше и больше сосредоточиваются на карьере, словно от этого зависит не только ее благосостояние, но и жизнь. В довершение всего, она 19-летняя девушка, наделенная поистине колдовским даром, раскрывающимся, когда на нее устремлен объектив фотокамеры. Ей еще предстоит использовать свой магический дар как рычаг для взлома дубовых дверей кабинетов всесильных хозяев киностудий, на страже которых - великаны людоеды. Следует отдать Норме Джин должное: в качестве фотомодели она произвела сенсацию. Журналы "Лафф", "Пик","Си" выносят ее лицо на обложку. Однако незаурядные возможности соблазнительной фотомодели по-прежнему скованы неподвижной камерой; если она собирается делать карьеру в кино, ей еще предстоит научиться играть. Впрочем, Эммелин Снивли это не тревожит, она напоминает персонажа популярного голливудского фильма о нравах спортивного мира - бойкого дельца не слишком крупного калибра, принимающего так близко к сердцу карьеру молодого борца, что из любви к спорту готов уступить своего подопечного более успешному собрату по ремеслу. Эммелин сочиняет информационное сообщение и отсылает его Хедде Хоппер и Луэлле Парсонс. Заметку публикуют. Поскольку в данный момент на первой полосе любой из газет - имя Говарда Хьюза, чудом выжившего после авиакатастрофы, а имя Нормы Джин Доуэрти не слишком отвечает облику фотомодели, в окончательном виде функциональный таблоид выглядит так:"Здоровье Говарда Хьюза, должно быть, идет на поправку. К нему вернулся голос, и он захотел побольше узнать о Джин Норман - девушке с обложки последнего номера журнала "Лафф". Это вызывает легкое волнение на киностудиях. Едва ли не самое таинственное свойство таблоида - то, что его начинают принимать всерьез люди, только что состряпавшие соседнюю газетную утку. Итак, в сознании многих в Голливуде поселилась мысль, что ею заинтересовался Говард Хьюз. Что на горизонте - новая Джейн Расселл? Сама Норма Джин не до конца отдает себе отчет в том, что Говард Хьюз и в глаза не видел журнальной обложки. Но стоит вылететь этому мыльному пузырю, и она буквально воспаряет в дотоле неведомые выси: да, она непременно станет
блондинкой, и не просто блондинкой, а блондинкой из блондинок - иными словами, золотистой блондинкой, блондинкой с оттенком меда, пепельной блондинкой, платиновой блондинкой, серебристой блондинкой, в общем, блондинистое будет в цене. Эта метаморфоза - результат целенаправленной компании, которую Эммелин проводит с момента, когда наша героиня появляется на пороге рекламного агенства "Синяя книга". Натуральный цвет волос Нормы Джин - светлая шатенка, - на фотобумаге выглядит значительно темнее, ее порой принимают за брюнетку, тогда как светлые волосы, в зависимости от выдержки, допускают гораздо более широкий диапазон тонов. И вот ее текущие достижения: фото на обложках журналов, развод, рекламные заметки в газетах, новый цвет волос... Не без помощи
Эммелин у нее появляется собственный агент в Голливуде - Гарри Липтон. Она добивается приема у Бена Лайона. В прошлом актер, сыгравший вместе с Джин Харлоу в "Ангелах преисподней", теперь он отвечает за набор актеров на студии "XX век - Фокс". Она косноязычна, беспомощна, не умеет ни малейшего опыта работы в кино, не умеет толком разрекламировать свои способности и - неотразима. Лайон, возможно, всерьез уверовавший в интерес Хьюза, тут же организует кинопробу в цвете: ему нужно, чтобы те, кто будет ее просматривать, сначала оценили по достоинству ее внешность, а уж потом - очевидный недостаток артистического опыта. Рискнув сотней футов цветной пленки, он уламывает Уолтера Лэнга поработать с дебютанткой в ходе пробы, которую устраивают по окончании съемочного дня. Стремясь успокоить ее расшалившиеся нервы, Лэнг все время говорит с ней,
говорит без умолку. При свете юпитеров, каждый миг ощущая устремленные на нее взгляды троих мужчин - Лайона, Лэнга и оператора, - она, должно быть, чувствует себя пациенткой, распятой на операционном столе. Реакция последнего, Леона Шемроя, на следующий день просмотревшего отснятые кадры: "Меня прошиб холодный пот. Было в этой девушке что-то, чего я не видел со времен немого кино. Она поражала такой же невероятной красотой, как Глория Свенсон, и на пленке была так же сексуальна, как Джин Харлоу". Задним числом никто не скупится на преувеличенные восторги в ее адрес. По результатам кинопробы с ней заключают контракт; поначалу она будет получать семьдесят пять долларов в неделю,
а на седьмой год работы ее ставка возрастет до полутора тысяч в неделю. Ее прием в штат фактически одобрил сам Занук, который отзовется о ней как о "бесподобной девушке". Следом за этим ее нарекут новым именем (наконец-то мы можем с полным основанием называть ее Мэрилин!), и тем не менее ей еще долго придется томиться в безвестности: на календаре всего лишь конец 1946года. Пройдет более трех лет, пока на экране появятся "Асфальтовые джунгли", шесть - до выхода фильма "Джентльмены предпочитают блондинок" и восемь - до "Зуда седьмого года". Так благодаря журналам "Лафф" и "Пик" и Говарду Хьюзу, Мэрилин оказалась на студии "XX век - Фокс". Она, на чью долю выпадет принести студии больше дохода, нежели многим другим звездам, дебютирует как явившаяся с улицы претендентка на амплуа третьей блондинки, где-то за спинами Бетти Грейбл и Джун Хейвер, исправно посещает занятия по постановке голоса и сценическому движению и по заданию студии появляется там, где ей, одной из легиона старлеток, украшающих своим присутствием любую премьеру, и надлежит появляться: на съездах, презентациях, открытиях ресторанов. Она бесконечно позирует, и ее фотографии разлетаются по всем газетам и газетенкам, и ни один человек на студии не может оценить их действие на аудиторию, тем более - оперативно использовать его в студийных же интересах. Когда ее путеводная звезда только-только загорается на горизонте, она опасно близка к тому, чтобы вовсе исчезнуть, затеряться в пестрой толпе законтрактованных крупной студией исполнителей; и хотя ее агент донимает руководство просьбами дать ей роль, никого, кажется, всерьез не впечатляют ее артистические возможности. Скорее, наоборот, когда заходит речь о ней, акцентируют их отсутствие: чего, мол, можно требовать с этой глуповатой и порядком вульгарной девахи. В первый год на студии "Фокс", отрабатывая два шестимесячных контракта, она снимается в двух фильмах. Из первого - "Скудда-ху, скудда-хэй!" - ее малюсенькую роль почти целиком вырезают, во втором - "Опасные годы" - сыгранный ею эпизод гарантирует ей 14-е место из 15 в перечне исполнителей. Тем не менее в "Студио Клаб", где она жила, помнят, как она поднималась в полседьмого утра и, поддерживая форму, делала пробежку по кварталу, а соседка по комнате рассказывает, как она упражнялась с маленькими гантельками. В свое
первое лето на студии она берет уроки в Актерской лаборатории у Морриса Карновски, Фебы Бренд и Полы Страсберг, исповедующих принципы школы Станиславского. Занятия по технике актерской игры предполагали наличие особой, во многом формальной терминологии. "Погружение", "чувственная память", "проникновение в подтекст" - эти категории не могли не произвести впечатления на неискушенный американский ум, исполненный простодушного преклонения перед чудесами техники. И хотя Мэрилин едва ли могла разобраться во всех тонкостях непростого курса, эти уроки оказали на нее заметное влияние. Достаточно сказать, что спустя годы, когда ее артистическая судьба уже состоится и "погружение" будет для нее
не большей тайной, нежели для любой другой из современных звезд экрана (к этому времени она сыграет в фильмах "Автобусная остановка", "Некоторые любят погорячее" и "Неприкаянные" роли, являющие собой апофеоз актерского перевоплощения), она отыщет в Нью-Йорке Страсбергов и воздаст им должное.

Норман Мейлер. "Мэрилин. Биография"




************

Настроение сейчас - artistic

Твой конь как прежде вихрем скачет
По парку позднею порой...
Но в сердце тень, и сердце плачет,
Мой принц, мой мальчик, мой герой.

Мне шепчет голос без названья:
- "Ах, гнета грезы - не снести!"
Пред вечной тайной расставанья
Прими, о принц, мое прости.

Ты был мой бред светло-немудрый,
Ты сон, каких не будет вновь...
Прощай, мой герцог светлокудрый,
Моя великая любовь!

Марина Цветаева. "Расставание"

Мысли и чувства в искусстве всегда были ревнивы друг к другу, и уязвленная мысль, порожденная более гордостью, соперничеством с Богом, чем послушанием Ему, давно искала возможности внедриться в искусство, которое всегда было ближе к Богу и хранило сродность жизни. Надо сказать, мысль добилась своего довольно рано. Нельзя сказать, что это темное вторжение было пропущено без внимания. Поэты народ зоркий, и Хуана Инес де ла Крус уже к концу XVII века предупреждала:

Для непорочных душ познанье -
Как сильнодействующий яд;
Увы, чем больше люди знают,
Тем больше знать они хотят.

И если не остановить их,
То в одержимости своей
Под натиском все новых истин
Они забудут суть вещей.

"Суть вещей" уходит - вот причина сопротивления. Вот перевод соломонова вздоха в "Екклесиасте", впервые понявшего, что "кто умножает познания, умножает скорбь" (Книга Екклесиаста, 1, 18). Но и тогда, когда интерпретация была еще только тенью текста, его эхом, мы напрасно корили бы ее за навязчивость и ненужность. Когда И.Бродский в Нобелевской лекции говорит, что "произведение искусства... обращается к человеку... без посредников", то он или забывает, или нарочито скрывает, что всякое поэтическое слово уже обременено посредничеством, явным или скрытым присутствием прежнего знания. Раскроем том его собственных стихотворений на "Венецианских строфах" и каждый стих разом наполнится гулом культуры, чередой намеков и окликом иных имен:

Чем доверчивей мавр, тем чернее от слов
бумага,
и рука дотянуться до горлышка коротка,
прижимает к лицу кружева смятого
в пальцах Яго
каменного платка...

Тут в самом читателе вызывается посредник, комментатор, посетитель абонемента, и глубина наслаждения от чтения диктуется количеством угаданных шифров как в крестословице. Вспомним блестящего Хорхе Луиса Борхеса, его "Читателей":

Я думаю о желтом человеке,
Худом идальго с колдовской судьбою,
Который в вечном ожиданье боя
Так и не вышел из библиотеки.
Вся хроника геройских похождений
С хитросплетеньем правды и обмана
Не автору приснилась, а Кихано,
Оставшись хроникою сновидений.

Таков и мой удел. Я знаю что-то
Погребено частицей заповедной
В библиотеке давней и бесследной,
Где в детстве я прочел про Дон Кихота.
Листает мальчик долгие страницы,
И явь ему неведомая снится.

Таков и наш удел - быть замкнутыми в библиотеке, как этот мальчик, как сам Борхес, как описавший его "высокое безумие" Умберто Эко в "Имени розы".

Валентин Курбатов. "О пользе интерпретации"

ГОРЯЩАЯ КНИГА

Вот - ночь на Троицу, и я пишу,
гляжу в огонь и постигаю ныне,
что только зло стихами приношу,
что место им - в пылающем камине,
и я швыряю - и уже зола
трепещет... Но из огненного зева,
воздев изжелта-синие крыла,
выходит некий ангел, полный гнева:
- Ты истину похоронил в огне,
и потому опять пиши, покуда
не распознаешь в собственной стране,
в глуши и в дебрях, проявленья чуда.
- Но чем докажешь ты, гонец ночной,
что прислан Богом, а не Сатаной?..

КРОНОС

Пурпурный мрак перед приходом дня
за окнами свивается в удава,
как склянку в кулаке, зажав меня;
он - клетка мне и вечная оправа.
Я слышу пульс его - прибой времен;
диктует мне закон беспрекословный
себя за хвост кусающий дракон,
боа-констриктор, гад холоднокровный.
Я мню себя свободным иногда,
завидя утром мотылька и птицу, -
у речки валят лес, и поезда
спешат за горизонт и за границу;
но ночью вижу: космос - взаперти
в тугих извивах Млечного Пути.

Дидерик Йоханнес Опперман

Он меня сжег, и я его осветил.

Когда сатиры нет, сатириков тьма.

Художник оказался хорошим торговцем: себя продал дорого, а друзей за бесценок.

Человек человеку друг, товарищ и брат, слышишь ты, скотина?

Поэт, прежде чем воспевать родину, спроси, приятно ли ей это.

История - летопись преследователей, разве у преследуемых есть время писать.

Не подсказало ли самоубийство идею самообслуживания.

И с Богом можно вести диалог, но только в форме молитвы.

Страшно, когда не провинция, а страна глухая.

Когда история топчется на месте, тяжко растоптанным.

Все же очередь создает впечатление движения вперед.

С одной стороны, тебя ни о чем не спрашивают, с другой - ты за все в ответе.

В том-то и дело, Дон Кихот, что мельницы не воображаемые.

С него сняли кандалы, и его разбил паралич.

Не преследуй падающих, у них свойства магнита.

Покажем правду массам. Вход свободный.

Человек мыслящий тростник, из которого немыслящие плетут корзины.

Человечество, не радуйся скорости своего движения - ведь ты скользишь по наклонной плоскости.

Алые мечты, выцветая, становятся розовыми.

Не мыслю, следовательно , существую.

При сегодняшних возможностях воровать бедность и впрямь порок.

Компенсация: духовно богатые бедны, а духовно бедные - богаты.

Прежде чем радоваться свержению тирана, посмотри, кто его сверг.

Дискуссия: двое ругаются, третий платит.

Ты отучил его ползать, он начал тебя топтать.

Все так запутано, что остается только быть оптимистом.

Любовь - не только демократия чувств, но и диктатура секса.

Разложившийся элемент? Но ведь элементы не разлагаются!

Посылай начальнику подарки тайно - нет ничего тайного, что бы не стало явным.

А предательство подешевело - от тридцати сребренников до чечевичной похлебки.

Бегство от жизни? А если в будущее?

О живом классике - или хорошо, или ничего!

Цензор собрал все произведения писателя, которые он запрещал при жизни, и издал их как
исследователь.

Истинно, истинно говорю вам: без лжи нельзя!

Разделение труда: одни участвуют в событиях, другие в их праздновании.

Радой Ралин. Сборник "Самосевки".

Вдруг мучительный восторг, от которого перехватило дыхание, захлестнул его. Он с изумлением узнал стены своей комнаты, старинную кровать, бутылку коньяка на столике. Заблагоухали фиалки. То ли напев, то ли наговор зазвучал, как тогда:"...Мне больно от твоих очей, Огромных, тяжких, жгучих...". Куда делись Симина и г-н Назарие, куда подевались низкие серые своды?.. Далекий-далекий голос со щемящей тоской позвал:"- Егор!.. Егор!..". Он обернулся. Никого. Он остался один, навеки один. Больше он никогда не увидит ее, никогда не вдохнет фиалковое веяние ее духов, и ее губам, знающим вкус крови, никогда уже не пить его дыхания... Он рухнул наземь. Снова мрак стал густым и холодным. Он чувствовал себя похороненным заживо - там, где никто его не найдет, где неоткуда ждать спасения... Однако
из каких-то других пространств к нему приближались человеческие шаги. Им предшествовала музыка, мелодия старого вальса, луч света.

Мирча Элиаде. "Девица Кристина"

Настроение сейчас - творческое

Как и все женщины из семьи Бежар, Арманда была актриса до мозга костей. О ней писали: весела и отк-
рыта нравом, слегка кокетлива, любительница пофлиртовать. Настоящее дитя сцены... Впрочем, так мож
но сказать о многих. Арманда же называлась псевдонимом Мадемуазель Мену, что в переводе означает
"маленькая", "грациозная","прелестная", и, вероятно, он соответствовал ее внешности. Во всяком случае
миловидный сценический облик Арманды вдохновлял на поэтические строки. Из тактичности какой-то по
читатель сначала отправил их самому Мольеру, чтобы ненароком не обидеть законного супруга.

Клонясь к земле среди стеблей,
Пленяясь гибкостью своей,
Побег - чарующий и милый,
Еще не наделенный силой
Подняться к пологу ветвей.
А дуб могучий, весь в листве,
Ему протягивает руки
И слезы льет, томясь в разлуке,
Ревнует к лугу и к траве,
Мечтая, чтоб в недолгий срок
С ним вровень хрупкий стал росток.

Одиннадцать лет прожили вместе Мольер и Арманда, не всегда спокойных одиннадцать лет. У них роди
лись трое детей, но выжила лишь дочь Эспри-Мадлен. Став вдовой в тридцать два года, Арманда окаже-
ся в исключительно трудном положении. Но ей удастся, несмотря на все козни судьбы, сохранить театр
Мольера экономически и административно как единое целое, и в том, что труппа Мольера сегодня счита-
ется прямым предшественником "Комеди Франсез", французского национального театра, есть и ее заслу-
га. В свою очередь "Комеди Франсез" постоянно подчеркивает эту преемственность, называя себя "До-
мом Мольера".

Герд Реймерс. "Жены и музы"

Настроение сейчас - хорошее

СНЕГ

Пала наземь моя душа
беззащитным, пречистым снегом,
где в канавах стынет вода,
лес чернеет, простившись с небом.

Позастлала белым поля,
вот уж первый петляет заяц,
вот уж ставят на белом след
куропатки, в стайку сбиваясь.

Вот в больших сапогах батрак
топчет тропку к стогу за сеном,
вот собрался в лес дровосек
самый ранний в селе соседнем.

Белым платом на грязь дорог,
на луга легла и на пашни.
Вот уж едет груженый воз
по дороге с утра пораньше,

и прохожие сотней ног
черный шов строчат след за следом,
там - где пала моя душа
беззащитным, пречистым снегом.

НЕВОЗВРАТНОЕ

До белого домика над рекой -
недалеко;
до леса с тропкой, от хвоинок склизкой -
тоже близко;
до сада, где малые дети играют во что-то,
добежать - в два счета!
До молодого любовника, что ждет дрожа, -
лишь два шага...

...Но до объятий матери родной
однажды была дорога и нет иной;
но до рябин, что радовали и низались в бусы,
тропинка свернулась в узел, и другой не будет...
...Но до счастья в латах, со скипетром и в короне
кто-то отважный поплыл - и не доплывет, утонет!

Казимира Иллакович 1910-1920гг.

Настроение сейчас - творческое

ТРИБУНАЛ КОТОВ

Соловья коты изловили.
Вырвавшись, он взлетел над ними;
Сел на ветку, и трое суток
Нежная месса его звучала.
После - кровью истек и умер.
А котов замучила совесть.
Были в восторге коты от пенья,
Похоронили певца с почетом.

Позже коты скворца изловили.
Съели его. Скворец, как известно,
Не соловей. (Вечная память!)
И оперенье совсем другое,
И неестественно как-то скачет,
Нет, это случай не тот, конечно,
Что с соловьем. (Вечная память!)

А потом котята поймали
Соловья. И съели, поскольку
Он им очень скворца напомнил -
Так же странно летает, скачет,
Столь же нелеп. Да разве таким был
Тот соловей прекрасный, с которым
Встарь отцы их так подружились...
Тот - святой был! (Вечная память!)

РОДНОЙ ГОРОДОК

Навещаешь родной городок
Через столько лет
Новый вокзал - совсем как старый
Только чуть больше
Ногам знакома каждая выбоина мостовой
Несмотря на свежий асфальт
(Зачем вспоминать, размышлять?)
Ботинки превращаются в сандалеты
Брюки - в шорты
Пиджак - в свитер
Становишься ниже ростом
(Что толку вспоминать, размышлять?)

Ну-ка скажи, кто плохо себя вел?
Кто шатался годами невесть где?
У тебя большие неприятности, малыш!

Деннис Джозеф Энрайт

Надежда - хороший завтрак, но плохой ужин.

Нововведения подобны новорожденным: на первых порах они необычайно нехороши
собой.

Фрэнсис Бэкон (1561-1626)


В любовных войнах побеждает тот, кто первым бежит с поля боя.

То, что тяжело переносится, с нежностью вспоминается.

Томас Фуллер (1654-1734)


Идеальная демократия - самая постыдная вещь на земле.

Обычаи более важны, чем законы, ибо именно от них законы зависят.

Эдмунд Берк (1729-1797)


За исключением цифр, нет ничего более обманчивого, чем факты.

Знание - сила, всезнание - слабость.

Сидней Смит (1771-1845)


Тот, кто боится нажить врагов, никогда не заведет истинных друзей.

В хороших делах мы раскаиваемся ничуть не реже, чем в дурных.

Уильям Хэзлитт (1778-1830)


Хорошо описанная жизнь - такая же редкость, как и хорошо прожитая.

Метафизика - это попытка ума подняться над умом.

Томас Карлейль (1795-1881)


Искусству можно научиться лишь у тех, кто зарабатывает им себе на хлеб.

Считается, что любовь к деньгам - корень всех бед. То же можно сказать и про
отсутствие денег.

Сэмюэл Батлер (1835-1902)


Публика на удивление терпима; она прощает все, кроме гениальности.

Жизнь слишком серьезная штука, чтобы говорить о ней всерьез.

Оскар Уайльд (1854-1900)


Стремление к свободной любви равносильно желанию стать женатым холостяком
или белым негром.

Хороший роман рассказывает читателю правду о герое; плохой - правду об авторе.

Гилберт Кит Честертон (1874-1936)


Миротворец - это тот, кто кормит крокодила в надежде, что будет съеден последним.

Всякая медаль не только блестит, но и отбрасывает тень.

Уинстон Черчилль (1874-1965)


Опыт - это не то, что происходит с человеком, а то, что делает человек с тем, что с
ним происходит.

С точки зрения отдельно взятых барашков, ягнят и коз нет такого понятия, как
"хороший пастух".

Олдос Хаксли (1894-1963)


Англия - это... дом викторианского образца, где все шкафы до предела набиты
скелетами.

Самый быстрый способ закончить войну - это потерпеть поражение.

Джордж Оруэлл (1903-1950)


Газета - это печатный орган, не видящий разницы между падением с велосипеда
и крушением цивилизации.

Гений делает то, что должен, талант - то, что может.

Бернард Шоу (1856-1950)


Скука - серьезная проблема для моралиста, ибо со скуки совершается по крайней
мере половина всех грехов человечества.

Всякая точная наука основывается на приблизительности.

Бертран Расселл (1872-1970)


Нет ничего хуже плохого стихотворения, которое задумывалось как великое.

Нельзя иметь свободу без права нарушать ее.

Уинстен Хью Оден (1907-1973)

Настроение сейчас - artistic

Вот, роза, все и кончено,
И незачем смотреть
На нежные камеи
Живучих лепестков.

Ты в голубом стаканчике
Стоишь четвертый день -
Я насмотрелся, я смотрел
Не отрывая глаз.

Четыре дня тому назад
Любимая ушла.
Она опять придет, а ты,
Я знаю, ты умрешь.

И вот в стаканчике стоишь
И слушаешь меня,
Ты молча слушаешь, как я
Раздумываю вслух.

Нет, мне не по себе: ну что
С тобою делать мне?
Не разработан ритуал
Захороненья роз.

Ты там живи, где все живет,
Чего забыть нельзя.
И пусть изобразит тебя
Какой-нибудь Матисс.

Уже подъехало такси,
А ты молчишь в ответ.
Хлебну воды, в которой ты
Недолго прожила.

Я проглочу твой лепесток -
Пускай живет во мне.
"Привет. Входи. Шипами я
Все губы исколол".

Дуглас Данн "Роза"

Настроение сейчас - Хорошее

В мае этого года вышел в мировой прокат фильм "Коко Шанель и Игорь Стравинский". Их жизненные
пути пересеклись в решающий момент, придав неожиданное направление культурной истории XX века.
Их открытия и поныне не утратили своего значения. Стравинский создал новый подход к музыке, Шане
ль провела революцию в женской моде. Летом 1920г. Стравинский, оставшийся, как многие беженцы из
Советской России, без денег и пристанища, принял приглашение Шанель погостить на ее вилле под Па
рижем. Он приехал туда не один, с ним 4 детей и жена Катерина. Стравинскому и Шанель тогда еще то
лько предстоит достигнуть высот славы, но в этот поворотный момент между ними вспыхивает тайная
страсть, недозволенная, трагическая, но вместе с тем побуждающая обоих к тем творческим свершени-
ям, которые сделали их великими. Любовь их была недолгой, но память о ней оба сохранят до конца жи
зни. Главные роли в фильме исполнили Мадс Миккельсен и Анна Муглалис.

Настроение сейчас - хорошее

Тополя шептались.
На душе мертво.
В марте мы расстались,
только и всего.

Давняя улыбка,
взгляд. Ни у кого
глаз таких не встретишь,
Только и всего.

Дни тоски и гнева.
Света твоего
луч с ночного неба.
Только и всего.

За огонь высокий,
за тепло его -
в сердце эти строки.
Только и всего.

К закату склонилось солнце:
стрелок, постучи в оконце.

Куда собралася ты к ночи?
Где к милому путь короче.

А злой язычок соседок?
Пусть судят своих наседок.

Как быть с людскою молвою?
Она порастет травою.

Не слушай молвы и сплетен -
а лишь тополиный ветер.

Слетают с веток листья,
как птицы на поля.
Взгляни на эти вишни
и тополя.

Вот красный вслед за желтым
вспорхнул, исчез.
Взгляни на сад притихший,
взгляни на лес.

Под осень эта стая
желта, красна.
Назад вернется к маю -
когда весна.

Хосе Агустин Гойтисоло.

Настроение сейчас - хорошее

Осенью выйдет в прокат мелодрама "Яркая звезда". Фильм рассказывает историю английского поэта
Джона Китса, скончавшегося в 25-летнем возрасте от чахотки. Последние три года своей жизни Джон
понимал, что постепенно угасает, именно в это время началась романтическая связь с девушкой Фэн-
ни Браун. В главных ролях Бен Уишоу и Эбби Корниш.

Мерил Стрип и Алек Болдуин - Всё сложно

Настроение сейчас - творческое

Призрачно все в этом мире бушующем,
Есть только миг - за него и держись.
Есть только миг между прошлым и будущим,
Именно он называется жизнь.

Вечный покой сердце вряд ли обрадует
Вечный покой для седых пирамид,
А для звезды, что сорвалась и падает
Есть только миг - ослепительный миг.

Пусть этот мир вдаль летит сквозь столетия,
Но не всегда по дороге мне с ним.
Чем дорожу, чем рискую на свете я -
Мигом одним - только мигом одним.

Счастье дано повстречать иль беду еще
Есть только миг - за него и держись.
Есть только миг между прошлым и будущим,
Именно он называется жизнь.

Песня "Есть только миг" из к/ф "Земля Санникова".Муз.А.Зацепина,сл.Л.Дербенева.


http://www.youtube.com/watch?v=bQ-hnn1UASQ