Лес был низкорослый, но деревья стояли так близко друг к другу, что их ветви переплетались между собой; почва была заболочена и покрыта густой растительностью, среди которой выделялись колючий кустарник и, как ни странно, кактусы. Некоторые кактусы имели вид склеенных краями зеленых тарелок, усыпанных желтыми колючками и розовато-лиловыми цветами; другие напоминали осьминогов, раскинувших по земле свои длинные щупальца или обвивающих деревья колючими объятиями. Были и такие кактусы, которые походили на большие зеленые гусарские кивера, как бы подернутые черной дымкой колючек. Многие кактусы росли и цвели наполовину в воде. Между рельсами железной дороги росло множество мелких растений высотой всего в несколько дюймов, увенчанных мелкими чашеобразными красными цветками. Местами их было так много, что мне казалось, будто мы едем по какой-то бесконечной клумбе.

Время от времени лес прерывался, и перед нами открывались большие травянистые пространства, на многие акры усеянные огненно-красными цветами на высоких стеблях и аккуратно разделенные рядами пальм, округлые кроны которых напоминали снопы зеленых ракет, разлетающихся в небе. На этих травянистых полях можно было увидеть множество черно-белых тиранов, небольших птичек величиной с воробья, с глянцево-черными спинками и ослепительно белыми грудкой и шейкой. Они сидели на ветвях и стволах мертвых деревьев, время от времени взмывали в воздух, хватали на лету насекомых и возвращались на место; их грудки сверкали на фоне травы, словно  падающие звезды. Местные жители называли их flor blanca - "белые цветы", и это прозвище очень подходило к ним. Мы видели целые поля этих летающих цветов; птички вспархивали и устремлялись к земле, и их грудки сверкали ослепительной белизной, которую можно сравнить разве что с блеском солнца на воде.

Самыми удивительными в этой местности были деревья, стволы которых у основания неожиданно расширялись наподобие кувшина для вина; у них были короткие искривленные ветви, скудно украшенные мелкими бледно-зелеными листьями. Деревья эти росли небольшими группами, казалось, они впитали в себя слишком много влаги и стволы поэтому непомерно раздулись.

- Как называются эти деревья, Рафаэль? - крикнул я, стараясь перекрыть своим голосом стук колес.

- Palo borracho, - ответил он. - Видишь, какие они толстые, Джерри? Говорят, что они слишком много пьют, поэтому их здесь называют пьяными деревьями.

- Пьяные деревья... Это действительно подходящее название. И место как раз для них - весь лес здесь кажется пьяным.

В самом деле, вся местность выглядела так, словно природа решила устроить грандиозную попойку и пригласила на нее самых различных представителей растительного мира умеренного, субтропического и   тропического поясов. Всюду виднелись высокие пальмы, устало склонившие головы, - это были завсегдатаи баров с длинными нечесаными волосами; колючие кустарники схватились в пьяной ссоре; элегантные, нарядные цветы соседствовали с небритыми кактусами; пьяные деревья с раздувшимися животами любителей пива склонялись к земле под самыми неожиданными углами; и везде над этой оргией растений сновали тираны, словно маленькие, юркие официанты в белоснежных манишках.

Джеральд Даррелл. "Под пологом пьяного леса" 

Я борюсь

С той Простотой, что хуже воровства,

с Единообразием

с Равенством

с Духом Коллективизма

с Политикой

с Музыкой

с Природой

с Прогрессом

с Машинерией

с Абстракцией

с Юностью

с Соглашательством

со Шпинатом

с Кино

с Буддой

с Востоком

с Солнцем

с Революцией

с Микеланджело

с Рембрантом

с Первобытными Фетишами

с Африканским Искусством

с Философией

с Медициной

с Горами

с Видениями

с Женщинами

с Мужчинами

с Временем

со Скепсисом

Я борюсь

за Сложность,

за Разнородность,

за Иерархию,

за Личностное Начало,

за Метафизику,

за Архитектуру,

за Искусство,

за Вечность,

за Грезы,

за Зримость,

за Зрелость,

за Макиавеллический Фанатизм,

за Улитку в Панцире,

за Театр,

за Маркиза де Сада,

за Запад,

за Луну,

за Традицию,

за Рафаэля,

за Вермеера,

за Утонченную Утварь Начала Века,

за Искусство Возрождения,

за Религию,

за Магию,

за Пологий Морской Берег,

за Привидения,

за Галу,

за Себя,

за Растекшийся Час,

за Веру

Еще на заре человеческой культуры, когда в нашу землю упали первые зерна искусства, которому предстояло назваться западным, изо всей листвы был избран этот - изумительный, единственный в своем роде лист аканта. Он стал вечным символом нашей космогонии, символом всей западной цивилизации, унаследовавшей античное богатство. Вся западная цивилизация воплотилась в листе аканта точно так же, как восточная, азиатская культура - в цветке лотоса. Растительные грезы листа аканта застыли в безупречной резьбе коринфских колонн, и с тех пор традиция не прерывалась - Минерва хранила ее и вела сквозь бури и мрак веков. Листу аканта, едва ли не самому раннему из орнаментальных мотивов, было суждено бессмертие. Как ни меняется европейская архитектура, в ней живут его очертания, звучит в бесчисленных вариациях его мелодия - ведь и растительные грезы меняют облик, продираясь сквозь эпохи. Лист аканта скручивался, сплющивался, морщился - и распрямлялся, воскресал и вновь зеленел. Случалось ему и погибать в годы революционных ненастий, но словно только затем, чтобы когда-нибудь снова зазеленеть на пепелище, с неподражаемым изяществом развернув свой резной силуэт, ставший еще прекрасней...

Люди все убивают и убивают друг друга. Побежденные влачат рабское ярмо, а победитель, как насосавшаяся пиявка, тешится новой - кровавой - географией. Казалось, средние века затоптали в грязь эту крохотную жизнь - листок аканта. Но, когда о нем уже никто и не вспоминал, когда его стерли с лица земли, лист аканта снова взялся неведомо откуда и зазеленел среди руин так, словно все эти катаклизмы, потопы, пожары и потрясения, все эти беды, обрушившиеся на душу человеческую и бренное тело, случились лишь затем, чтобы после вновь распустился этот бессмертный лист, дитя Традиции, вечно юной, все той же - и неузнанной в новой ипостаси, - вечнозеленой живой Традиции.

Войны, крушения империй, годы хаоса чуточку изменили знакомый силуэт, но лист аканта все зеленеет, его давняя, нежная мелодия, рожденная на заре человечества, все звучит. А как драматична история листа аканта! Сметенный с коринфских капителей, он возродится в шедеврах Палладио - тяжелый, мясистый - и осенит венчальной гирляндой Рим, а оттуда перекинется в Париж Людовика XIV и грянет победным, торжествующим аккордом; он измельчает и забьется в истерике при Людовике XV, заколышется в чувственных танцах барокко, ему не миновать гильотины, изобретения французской революции, но лист аканта воспрянет при императоре Наполеоне - как стремителен этот чистый и горделивый изгиб! А к концу века, заплутавшись в извивах модерна, бедный лист обезумеет и кончит в сумасшедшем доме послевоенной Европы, забытый всеми, забытый - но до поры...

Лист аканта бессмертен. И сейчас он где-то развертывает свой безупречный игольчатый силуэт - может, под сенью колючей проволоки военных будней, а может - и даже точно! - в воображении Сальвадора Дали. Да, именно так! Я предрекаю рождение нового стиля.

Всякий, кто, подражая мне, перепевает сюрреализм, обречен навеки пребывать в лимбе, первом адском круге, где казнится отсутствие стиля. Но, чтобы создать свой стиль, надо собирать, а не растаскивать. Что из того, что вы наловчились употреблять сюрреализм? Нужно совсем другое - нужно поднять сюрреализм до классики, дать ему цельность и крепость старинных шедевров.

А раз сделано - значит, кончено.

Посетив Зигмунда Фрейда, в ту пору лондонского изгнанника, отмеченного уже печатью смерти, не заставившей себя ждать, я совершенно отчетливо осознал, сколь многое в европейской культуре связано с ним и кончится вместе с ним.

Фрейд сказал мне: "У классиков я ищу подсознание, а у сюрреалистов - сознание".

То был приговор сюрреализму, если сводить его к догме, доктрине, секте, "изму". Но сюрреализм как традицию, как состояние духа, как Леонардову трагедию стиля, жизненную трагедию и трагедию искусства, Фрейд признавал. В ту пору Фрейд занимался по преимуществу исследованием религии. Помню, с каким воодушевлением он произносил слово "сублимация": "Моисей! Вот кто знал толк в сублимации!" Все частные науки заняты сегодня исключительно тремя руслами жизни: сексуальным инстинктом, восприятием смерти и тайной пространства-времени. Их надобно исследовать самым тщательным образом и - сублимировать, возвысить. И сексуальный инстинкт, став творческим, породит искусство, страх смерти пробудит любовь, а тайне пространства-времени отыщется объяснение в метафизике и религии. Довольно отрицать - пришла пора утверждать. Хватит выправлять - надо поднимать, возвышать, сублимировать. Хватит растаскивать - надо собирать и строить. Хватит забавляться автоматическим письмом - надо вырабатывать стиль. Пора кончать с разрушением и разбродом - надо учиться ремеслу. Довольно скепсиса - нужна вера. Довольно блуда - нужна чистота. Довольно уповать на коллектив и униформу - нужна индивидуальность, личность. Нужна иерархия. И хватит экспериментов - нужна Традиция. Ни революций, ни контрреволюций - ВОЗРОЖДЕНИЕ!

Сальвадор Дали. "Тайная жизнь Сальвадора Дали, написанная им самим"

Есть такая легенда - о птице, что поет лишь один раз за всю свою жизнь, но зато прекраснее всех на свете. Однажды она покидает свое гнездо и летит искать куст терновника и не успокоится, пока не найдет. Среди колючих ветвей запевает она песню и бросается грудью на самый длинный, самый острый шип. И, возвышаясь над несказанной мукой, так поет, умирая, что этой ликующей песне позавидовали бы и жаворонок, и соловей. Единственная, несравненная песнь, и достается она ценою жизни. Но весь мир замирает, прислушиваясь, и сам бог улыбается в небесах. Ибо все лучшее покупается лишь ценою великого страдания... По крайней мере, так говорит легенда.

Отец Ральф и сам не знал, почему он так привязался к Мэгги. Никто о ней всерьез не думает, а значит, есть в ее жизни пустота, которую он может заполнить и наверняка заслужит ее привязанность; она еще совсем ребенок и, значит, ничем не грозит его образу жизни и его доброму имени пастыря; она красива, а все красивое доставляет ему удовольствие; и, наконец, - в этом он меньше всего склонен был себе признаться, - она сама заполняла пустоту в его жизни, которую не мог заполнить бог, потому что она живое любящее существо, способное ответить теплом на тепло.

Ральф как бы раздвоился - одна половина его существа возмущалась видом Мэгги в этот вечер, ему неприятны были и эти каштановые локоны, и прелестное платье, и элегантные шелковые туфельки того же цвета "пепла розы" на высоченных двухдюймовых каблуках; она и так стала выше ростом, и фигурка ее теперь - сама женственность. А другая половина его души преисполнилась гордости; его Мэгги затмила всех девушек в зале.

Руки Мэгги взлетели и обвили его шею, его руки судорожно сжались у нее за спиной; наклонив голову, он искал губами ее губы, нашел. Ее губы - живые, теплые, уже не просто непрошенное, нежеланное воспоминание; она обвила его руками, словно никогда больше не выпустит; сейчас казалось, она - воск в его руках, и темна как ночь, и в ней сплетены память и желание, нежеланная память и непрошенное желание. Наверное, долгие годы он жаждал вот этой минуты, жаждал ее, Мэгги, и отвергал ее власть, и попросту не позволял себе видеть в ней женщину!

- Я любила тебя, Ральф, но ты никогда не был моим. Все, что мне от тебя досталось, я вынуждена была красть. Дэн был моя добыча, только его я и сумела у тебя взять. И я поклялась, что ты никогда не узнаешь, поклялась, что не дам тебе случая отнять его у меня. А потом он сам, по собственной воле, предался тебе. Он называл тебя истинным пастырем. Вот над чем я вдосталь посмеялась! Но ни за что на свете я не дала бы тебе в руки такое оружие - знать, что он твой сын. Если б не то, что сейчас! Только ради этого я тебе и сказала. А впрочем, теперь, наверно, все неважно. Теперь он уже не мой и не твой. Он принадлежит богу.

Благоухание роз, жужжание пчел среди роз. И еще  - гибискус, перечные деревья и призрачные эвкалипты, и по ним высоко вьется бугенвиллея. Как хорош сад, как полон жизни. Всегда бы смотреть, как пробиваются ростки, как все достигает расцвета, меняется, увядает... и появляются новые ростки, неустанно вершится тот же вечный круговорот.

Колин Маккалоу. "Поющие в терновнике"

В том, что британка Кейт Уинслет - прекрасная актриса, сомнений нет ни у зрителей, ни к критиков. Все
помнят, как 12 лет назад она стала звездой "Титаника", однако не всем известно, что до участия в знаме
нитом блокбастере актриса успела дважды номинироваться на "Оскара" - за роль Офелии в картине "Гам
лет" и принцессы Сары в фильме "Разум и чувства". С тех пор жизнь Кейт здорово изменилась. Несмотря
на то, что актриса по-прежнему много работает и в этом году наконец-то получила заветный "Оскар" за
фильм "Чтец", главное для нее - семья. Шумным компаниям Кейт предпочитает уютные вечера с мужем,
режиссером Сэмом Мендесом, и двумя детьми - 8-летней Мией и 5-летним Джо Алфи. Сейчас актриса жи
вет на два дома - в Нью-Йорке и в местечке Котсволдс под Лондоном, где мы с ней и встретились.


- Кейт, говорят, вы даже праздники дома отмечаете. Неужели на свой день рождения не сделаете исклю
чения? (5 октября актрисе исполнится 34 года).

- Зачем куда-то идти, если мой дом в Англии - самое прекрасное место на Земле? Приедет моя подруга
Гвинет Пэлтроу со своими малышами. Я приготовлю что-нибудь вкусненькое, и мы спокойно посидим на
шей маленькой компанией. Признаюсь: меня очень утомляют публичные места, и нет никакого желания
высовывать нос из своего любимого дома. (Смеется.)

- Вам действительно хочется стоять у плиты в свой день рождения?

- Мне это совсем не в тягость и доставляет огромное удовольствие. Кухня - мое любимое место в доме,
здесь я могу находиться часами. Наверное, из меня получился бы неплохой шеф-повар. Думаю, в буду
щем я открою собственный ресторан, где станут готовить по моим рецептам. Но пока только близкие име
ют возможность оценить, насколько вкусны мои блюда.

- Кейт, а почему вы выступаете против диет? Неужели стройная фигура - это плохо?

- Я выступаю против изматывания себя голодом и слишком жестких диет, но при этом я - за здоровое пи
тание. Вы видели глаза "голодающих ради фигуры"? Голодовки ведут к депрессиям. И совсем не потому,
что приходится себя ограничивать в еде, а потому, что организму не хватает полезных веществ. Во всем
необходима умеренность. Если диета - то без фанатизма: никаких голодовок! Я во всем стараюсь придер
живаться "золотой середины": в еде, в питье, в занятиях спортом. Знаю, что нужно пить много воды, но
не думаю, что в день обязательно требуется выпивать несколько литров. Некоторые диетологи считают,
что это должна быть только вода, а выпитые за день чай и кофе в счет не идут. Но мы, англичане, упот
ребляем очень много чая. Если ко всем выпитым мною чашкам чая еще прибавить 2-3 литра воды, то что
же со мной станет? Единственная жертва, на которую я пошла, - половину обычной нормы чая я пью по-
прежнему с молоком, а другую - без молока. Я читала, что молоко убивает полезные свойства чая.

- В Голливуде все увлечены диетами, ведь камера "прибавляет" несколько килограмм. А о вас пресса пос
тоянно пишет, что вы пухленькая. Не обижаетесь на журналистов?

- Разве вы видите в моей фигуре какие-то недостатки? (Смеется.) Да, в Голливуде ценится худоба. Но я
прекрасно чувствую себя в своем теле, и мне все равно, что об этом думают другие. Диета - не в моем
стиле. Я не переживаю, если к своим 73 кг вдруг прибавлю еще два. Скину их во время работы! За неско
лько месяцев съемок я всегда теряю в весе. А потом снова набираю! (Смеется.) Чего ради я должна лиша
ть себя хрустящего, ароматного багета с маслом? На мои актерские способности лишний кусочек хлеба
никак не повлияет. Я уже привыкла, что меня критикуют за пышность форм. Но я не желаю подстраива
ться под чужие требования. Не голодаю, потому что люблю поесть, ругаюсь как сапожник, потому что ме
ня это расслабляет. Конечно, я не делаю этого при детях, но меня трудно назвать деликатной девушкой.
И я счастлива, что могу жить так, как хочу, не ломая себя.




- Меня очень удивило, что до сих пор вы не обзавелись машиной и предпочитаете ездить в обществен
ном транспорте.

- А зачем мне машина? Чтобы стоять в пробках? Я намного быстрее доберусь на метро. К тому же всегда
можно взять такси. У меня нет каких-то больших запросов. Даже когда мы отправляемся куда-нибудь с се
мьей, то стараемся останавливаться в небольших уютных гостиницах. А вот во время съемок приходится
жить в пятизвездочных роскошных отелях, и я не перестаю удивляться, что завтрак можно заказать в но
мер, что на постели тонкое красивое белье, что номер убирают каждый день. Никак не могу к этому при
выкнуть, даже как-то неудобно перед горничной за то, что она вынуждена убирать мою комнату. (Смеет
ся.) Я ведь родилась в небогатой семье и к роскоши не приучена. Мы ездили к друзьям на дачи, на фер
мы, отдыхали с палатками. Это было бедное, но счастливое время.

- И вам не хочется сейчас наверстать упущенное?

- А я ничего не упустила. Уверена, что люди, которые на свои огромные гонорары покупают дорогущие
машины, дома, нанимают телохранителей, устраивают феерические вечеринки и рассказывают об этом
"по секрету" журналистам, в детстве были обделены вниманием и любовью. Теперь они стараются запол
нить внутреннюю пустоту, покупая всенародное признание, внимание прессы и восхищение публики "зве
здным" образом жизни. Это фальшивые чувства, они гроша не стоят.

- В конце прошлого года вышел фильм с вашим участием "Дорога перемен" - фильм о том, к чему может
привести несчастливое замужество. После этой роли вы по-прежнему верите в брак?

-Понимаете, Эйприл, моя героиня, чувствует себя в ловушке, потому что брак и работа не оправдали ее
ожиданий. К тому же она лишается надежды что-либо изменить в своей жизни.

- А вы счастливы в браке?

- Конечно! Мне нравится, когда кто-то обо мне заботится. И я говорю не о дорогих подарках, кольцах с
бриллиантами и ужинах в дорогих ресторанах. Люблю, когда кто-то наполняет для меня теплую ванну,
готовит по утрам омлет или просто приглашает в паб на пиво. Обожаю летние вылазки за город с деть
ми, костры и палатки. И все это дает мне Сэм.

- Над фильмом "Дорога перемен" вы с ним работали вместе (Сэм Мендес был режиссером картины.) Гово
рят, это небезопасно для брака.

- Серьезно? Работать с Сэмом - одно удовольствие. И я лично убедилась в этом. (Смеется.) Можно сказа
ть, что на съемках я познакомилась с другим Сэмом!

- И он вам, похоже, очень понравился...

- Очень! (Смеется.) Мы оба заново и куда сильнее, чем раньше, убедились в том, что нам хорошо вместе.
Наверное, это можно назвать "любовью со второго взгляда".

- В картине вам пришлось целоваться с Леонардо Ди Каприо, у вас была даже страстная любовная сцена
Вы не чувствовали себя неловко, зная, что за камерой стоит муж?

- Нет. Это работа.

- Вы действительно так дружны с Лео, как об этом пишут журналисты?

- Да, еще со времен работы над "Титаником". Мои дети называют его "дядя Лео". На съемках мы понима
ем друг друга с полуслова, между нами нет никаких табу, мы можем сыграть все что угодно, и никто из
нас не будет чувствовать себя неловко. Такое очень редко бывает. Мы давно ждали предложения снова
поработать вместе, но хотели, чтобы это было что-то особенное. Даже не думала, что такую возможность
нам подарит мой муж... Теперь я упрашиваю Сэма снять меня в каком-нибудь новом своем фильме и не
отстану, пока он не выполнит мою просьбу.


Наташа МАЙЕРС (Лондон)