Писатель Виктор Владимирович Кузнецов-Казанский родился 8 июня 1942 года в селе Газалкент Бостандыкского района Ташкентской области Узбекистана. Окончил геологический факультет Казанского университета. Кандидат геолого-минералогических наук. Член Союза писателей Москвы. Автор ряда книг. Очерки публиковались в журналах "Дружба народов", "Новое время", "Наука и жизнь" и в центральных газетах. Многие произведения опубликованы в ежемесячном литературном журнале "Наша улица», сотрудничество с которым началось в 2000 году.
Умер в 2010 году.

Он пришел ко мне в 2000 году. У меня еще не было офиса, но журнал уже выходил. Я его печатал на собственные средства, которые быстро иссякали, поскольку деньги не возвращались. Книги, журналы перестали покупать.
Виктор Кузнецов принес мне свои журналистские материалы, которые пытался выдать за художественные. Но вот, оглядываясь в то ушедшее время, могу сказать, что он не понимал, что такое художественная проза. Он всегда писал с натуры, как неисправимый художник-реалист, даже натуралист. Скажем, о Клаве с Воронежской улицы, или о барде и ученом Александре Городницком, или о таллиннской поэтессе, подруге Сергея Довлатова Елене Скульской.
Виктор Кузнецов был тревожным, волнительным человеком. С виду казалось, что он равноуравновешен, тяжеловатый, если не сказать полный, грузный. По лестнице поднимался с большим трудом, передыхая, откашливаясь, вздыхая. Когда у меня появился офис (меня стал поддерживать солидный бизнесмен), а лифта еще не было, то Виктор Кузнецов поднимался ко мне на седьмой этаж полчаса.
Когда я увидел над шапкой очерка его имя «Виктор Кузнецов», то сразу сказал:
- Вам нужно брать псевдоним, иначе вы утонете в тысячах прочих «Викторах Кузнецовых». Он странным взглядом посмотрел на меня и сказал:
- Но я по паспорту - Виктор Кузнецов.
Конечно, я не стал ему растолковывать свою теорию независимости тела от Слова. А еще раз сказал, что, чтобы его не путали с другими «Викторами Кузнецовыми», ему необходимо взять псевдоним.
Виктор Владимирович пожал плечами. Видно было, что ему хочется напечататься в моем новом бумажном в 10 тысяч тиража журнале «Наша улица». И, помедлив, он сказал:
- Ладно.
Я спросил, как появилась Казань в его жизни. Он ответил, что учился там.
- Тут и думать нечего, - сказал я. - Будете «Кузнецовым-Казанским».
Ну, так и пошло, и пошло.
Я его публиковал, а он становился известным как Виктор Кузнецов-Казанский.
Новое время, интернет вскрыл жуткую сущность тиражирования человеков с одними и теми же данными. Церковь, в сущности, справедливо, отпевая, называет всех рабами Господа. То есть умер господин Никто. Собственно, и в этом случае все эти «Кузнецовы» никто. Через сто лет их и помина не будет. И здесь восстает против церкви Юрий Кувалдин – писатель есть Бог и его имя священно, а имена священников есть ничто и никто, слуги писателей! Священники лишь исполняют обряды, прописанные им исполнять Писателем. Не Литература находится в Боге, а Бог находится, как литературный персонаж, в Литературе: так говорит Юрий Кувалдин.
Поэтому писательское имя «Виктор Кузнецов» мне ничего не говорит. Но если я к нему прибавлю «Казанский», то оно сразу обретет некую художественную значимость. Не одному же Серафиму быть Саровским. Будет у меня и Виктор Кузнецов "Казанским". То есть я выступаю здесь Юрием Кувалдиным Крестителем. Не одному же Иоанну быть им!
В «Нашей улице» я уже некоторых «стандартных» окрестил: Сергея Михайлина сделал Плавским, Александра Логинова - Женевским. Авторам говорю: прежде, чем что-либо писать на чистом листе, выведи сверху свое имя, и посмотри, есть ли у тебя однофамильцы. Если есть, то бери оригинальное имя. Нельзя брать имена уже отличившихся людей, таких, к примеру, как Толстой, Достоевский, Кант, Гоголь и так далее. Хотя в гениальном романе Андрея Платонова «Чевенгур» один малохольный назвал себя «Достоевским». Нельзя после Венедикта Ерофеева ходить, ничего из себя не представляя, кроме телевизионной картинки, с фамилией Ерофеев и именем, начинающимся на «В». Долблю, как Папа Карло: в литературе есть только один Ерофеев - Венедикт, который едет в Петушки с Курского вокзала, на который все никак не попадет!
Писательство - это полное погружение в текст, это жизнь в тексте, это отказ от службы, которая запрещает быть самим собой. Галина Уланова молоденьким балеринам говорила: либо рожать детей, либо стоять на пуантах! Иного не дано! В бессмертие уходят только творцы, полностью отдавшиеся творчеству, похерившие все земные блага.
Самым удачным его произведением, на мой взгляд, стал очерк, или эссе, о врачах-писателях «Гиппократ и Аполлон».  Он там приводит десятки, если не сотни, имён врачей, которые взялись за перо. Среди самых известных: Антон Чехов и Михаил Булгаков.
Кузнецов-Казанский писал:
«А почему конкретные врачи берутся за перо? Причины могут быть у каждого свои, но очень часто осмысление врачебного опыта побуждает доктора от историй болезни перейти к повествованию художественному... У одних это происходит сразу (порой даже до окончания учебы), другие довольно долго остаются практикующими медиками (иногда и всю жизнь совмещают оба занятия). А как отражается первая профессия в романах, новеллах или стихах? Тоже по-разному. Есть писатели-медики, в книгах которых запах больницы и лекарств ощущается постоянно, а есть такие, у которых этой темы и не сыскать. Последнее, впрочем, сомнительно - вчитываясь в литературные тексты, обязательно найдешь нечто, говорящее о знакомстве автора с эскулаповым ремеслом.
Скажем, у Джона Китса не встретишь стихов на медицинские темы, но его предсмертная "Ода к Фанни" начинается словами: "Природа-врач! Пусти мне кровь души!" А английские литературоведы, проанализировав лексику Китса, установили, что у него часто встречаются физико-химические термины, усвоенные в студенческие годы. Да и сам поэт говорил, что с удовольствием просматривает медицинские книги и не хочет их отдавать. Наконец, сюжет китсовской поэмы "Ламия" почерпнут из старого трактата "Анатомия меланхолии"...
Впрочем, незаурядные познания в естественных науках, включая и физиологию с патологией, обнаруживает в своих стихах и Николай Заболоцкий. А ведь он был студентом медфака Второго МГУ только год, да и учился там параллельно с историко-филологическим (соблазнил паек в виде хлеба и масла). Поскольку продукты давали только успевающим, Заболоцкий подзапустил свой любимый факультет, а когда с окончанием гражданской войны льготы медикам отменили, он бросил оба курса. Тем не менее усвоенное на лекциях и в практикумах не исчезло... Не менее интересен и такой вопрос: есть ли нечто общее в творчестве, в манере письма литераторов-врачей, отличающее их от коллег с иным образованием? При всем разнообразии жанров, тем и стилей можно заметить, что писатели-медики чаще склонны драматизировать, им реже нравится созерцательное, неторопливое повествование. Не всегда врач будет писать детективно-авантюрные романы, как Эжен Сю или Конан Дойл, но все же им больше по душе психологически острые сюжеты и неожиданные развязки - как в бытовых рассказах Чехова или Моэма. Впрочем, ранний Чехов ведь известен такими вещами, как "Драма на охоте" или "Ненужная победа"...
Среди писателей-медиков много мастеров исторического жанра, авторов книг об экзотических странах, сочинителей пьес с интригой, фантастов, сатириков. Но и в чисто "реалистических", психологических вещах они больше любят внешние подробности, напряженные диалоги - чем авторские рассуждения или внутренние монологи героев. В стихах поэты-врачи чаще тяготеют к зримым, осязаемым образам. Хотя, разумеется, и среди них есть художники иного склада».
Врачи ближе всего к писателям. Врачи выписывают рецепты телу. Потом я понял, что я знал этот симптом; я уже наблюдал его достаточно часто у умирающих больных. Я начал хладнокровно отмечать поминутные детали поэтапного умирания больного. Эмоциональная тяжесть тянула меня вниз, в бездну - я был затянут в последние муки этой борьбы за жизнь. Писатель Юрий Кувалдин стал выписывать рецепты душе. Рецептуализм является искусством художественной души, воплощенной Антоном Чеховым в "Чайке", и Юрием Кувалдиным, написавшим душу мятущуюся в "Вороне", вывернувшим "Чайку". Виктор Кузнецов-Казанский обошел земной шар и переписал всех врачей, которые стали писателями. Что-то есть в человеке такое, что не дает ему только есть, пить, наслаждаться. Трепещет в нем искра Божья - желание творчества, созидания. Разумно прожить свою жизнь - это значит раскрыть собственный потенциал, воплотить мысленные образы в материю. Не обязательно это будет живопись или музыка, но даже умение любить людей - это настоящее творчество. Вот таких людей Чехов, да, впрочем, не Чехов, а сама жизнь отправила прозябать в глушь, в деревню. Чехов только наблюдал за ними, причем весьма талантливо. Многие современники писали потом, что узнают в пьесе своих знакомых. Конечно, Чехов не копировал в точности, но многие черты и повадки подмечал в людях, используя самое яркое в своих произведениях. Тот, кто не стал писателем, прожил жизнь зря. Но врачам и сиделкам достается с этих денег, как правило, не больше двадцати процентов. А основной навар идет в тарелки главврачей и бухгалтеров. По поводу квалификации врачей ничего сказать не могу, но на операцию лучше идти к знакомым медикам, чтобы те посоветовали к кому обратиться. А лучше вообще к врачам не идти, а занавесить окна туманом.
Сколько я ни пытался развернуть Виктора Владимировича к художественной прозе, сделать это не смог. Он был политически возбудимый человек, приходил в редакцию всегда актуализированным политически. Его занимали журналисткие вопросы, допустим, противостояния патриотов и демократов, расцветающий в стане необразованной части общества антисемитизм, смена власти, выборы и т.д. в этом духе. Мне всё это было мало интересно. Я всегда был в стане художников, насыщен Андреем Платоновым и Осипом Мандельштамом.
Когда я перестал по причинам экономических затруднений у спонсора выпускать журнал на бумаге, и перешел в интернет, Виктор Кузнецов-Казанский, приверженец бумажных изданий, собрался с силами и выпустил тощенький альманах-брошюру «Лесной орех». Видимо, на нем он так напрягся, что не выдержал радости появления своего издания, и в одночасье умер.
В нём не было легкости поэтичного, художественного восприятия мира. Он трудно поддерживал компанию, он песен не пел (видимо, не было музыкального слуха).
Я его помню. Я его, в сущности, крестил. Крещение есть прикрепление Слова к телу. И, главное, он был моим литературным учеником.

 

 

 

"Наша улица” №151 (6) июнь 2012

На снимке: писатель Юрий Кувалдин и художник Владимир Опара
 

На фоне древних линий два лица, вглядывающихся в синие придымленные горы, уходящие Китайской стеной к Тихому океану нашей мысли. Мы восхищаемся тем, что приходим к созданию своих произведений через страдания, - мы всегда смотрим, уверенно и зорко, вперед и вверх, и никогда не смотрим назад или вниз, потому что мы находимся на облаке, над любыми стенами, над самыми большими океанами. Я знаю, мысль моя темна, как тёмен смысл океана, не имеющего дна. Кисть смешивает краски, добиваясь цвета глубокой морской воды, из лилового – в чёрный. Чёрный цвет ударил по затоптанной живописи квадратным глазом Казимира Малевича, включившего компьютер раньше появления самого компьютера, раньше монитора телевизора, съедающего полёт мысли свободного художника тоталитарной вертикалью феодального правления. Но миры имеют параллельные воплощения, показанные на холсте выдающегося художника-авангардиста Владимира Опапры, где в линиях сплелись наши души, летящие над Китайской стеной к Тихому океану.

 

Юрий КУВАЛДИН

Елена Черникова


Александр Люсый


Александр Вишневой
 

Для начала в некоторой степени, как и положено истинному поэту, несколько инфернальные строки:

Одеколону
Плесни, Елена,
Очередная

Звезда стояла
У изголовья,
По гобелену

Неторопливо
Перемещались
Единороги.

Александр Люсый, проникновенный эрудит и один из лучших исследователей движения логоса, здесь сразу отмечает рождение мыслеобраза, ибо логическая парадигамальность объединяется в наррадигмальность, производное от понятия нарратив словосочетание наррадигма - образец превращения грамматической структуры в мыслеобраз. Ясно, что трансцендентные нарративы Александра Люсого, соединяющего поэзию Александра Вишневого с текстуальной независимостью Петербургской школы, явно отдаляют нас, приближая, к этому сиянию севера в Киммерии Максимилиана Волошина. Александр Люсый создал понятие крымского текста в русской литературе, в который входит творчество Александра Вишневого. 28 мая 2012 года, в понедельник, в 19 часов, развивала на вечере в своём литературном клубе «Творчество» в лучшем книжном магазине столицы «Библио-Глобусе» на Большой Лубянке (бывшей улице Кирова) тему оригинального творчества Александра Вишневого известная писательница Елена Черникова, учившаяся вместе с поэтом в Литературном институте. Елена Черникова с прекрасной поэтической раскрепощенностью, последовательно, в атмосфере доверительной беседы поведала собравшимся трагедию жизни и творчества этого оригинального поэта, умершего в 2008 году. Елена Черникова говорила:
«Он берёт слово, разворачивает его, разбирает на буквы, а освобождённый смысл в ответ начинает лучиться - и расширяется, будто вселенский экран, и тогда на просвет Слова виден Бог. В руках Вишневого, как чувствовала это я, были все слова, все нити смыслов, он их расколдовывал и дарил мне. Разумеется, не только мне, а всем, кого брал в собеседники. Щедрость собеседника  могла заключаться порой в простом терпении. Жди тут неделю, пока мыслитель выскажется до конца, известного лишь ему. А мне нравилось. Я слушала годами и не уставала никогда».
Первая книга «Темные Плеяды» Александра Вишневого усилиями Елены Черниковой увидела свет только после его смерти.

 

Юрий КУВАЛДИН

 

Валентин Гафт. Эпиграммы

 

 

И. Алферовой

   Не будет у тебя успеха,

   Ведь ты, красавица, не Пьеха.

   В постели делай свой успех -

   На сцене это делать - грех!

   И средь интимнейших утех

   Ирина лучше б.... й всех.

   Кончай хождение по мукам,

   Сыграй с искусством ты разлуку.

 

Л. Ахеджаковой

   Всегда играет одинаково

   Актриса Лия Ахеджакова

   Великолепно! В самом деле

   Всегда играет на пределе.

 

Н. Белохвостиковой

   Вы в "Тегеране-43"

   Одна блистали, Натали.

   Что там разведчики, шпионы,

   Премьеры, президенты и вожди.

   Парили Вы! - хоть без короны

   И без таланта, Натали.

 

Т. Беляевой

   Какой пассаж! Какая прелесть!

   Перед комиссией разделась!

   Актрисой стали Вы теперь,

   Мой ласковый, рациональный зверь!

 

Ю. Богатыреву

   Богатырь ты, Юра, с виду

   И актер душой.

   Мы на сцену вместе выйдем

   Ты махнешь рукой.

   Сколько горьких слез украдкой

   По тебе прольют,

   Об актерской жизни сладкой

   Песенку споют.

   Ты играй, моя голубка,

   В матушке - Москве,

   Если выгонят - завклубом

   Будешь на селе.

 

М. Боярскому

   Зачем ты, Миша, так орешь,

   Давно огрбленный еврей?

   Ты Д'Артаньяна не тревожь,

   Он дворянин, а ты - плебей.

 

Л. Броневому

   От славы одуревший

   Теперь на все горазд,

   Он сам себе завидует

   И сам себя продаст.

 

Э. Быстрицкой

   Тебя мы помним по кино,

   Нет, не напрасно ты артисткой стала.

   Триумф твой прошумел казалось бы давно,

   Но вновь таланта искра заблистала.

 

Е. Васильевой

   Когда поддашь - и будет маловато,

   Ты не сестру играй, а брата.

 

Г. Волчек

   В ней - толковой совместилось емко

   Любовь к искусству и комиссионкам.

 

З. Высоковскому

   А для таких, как ты - пути открыты,

   Растет, растет толпа антисемитов.

 

 

В. Высоцкому

   Ты так велик и так правдив -

   Какие мне найти слова?

   Мечте своей не изменив

   Твоя склонилась голова.

   Не может быть двух разных мнений: -

   Ты просто наш Советский гений!

 

Н. Гундаревой

   Она играет на пределе,

   Все сексуальности в кино.

   А весь успех - в роскошном теле

   Доступном всем давным давно.

 

Л. Гурченко

   Ей повезло, все знать все мочь,

   Хоть водку глушит из стакана.

   А карнавальная та ночь

   Звездой мигает нам с экрана.

   Но всех пока одно тревожит:

   Без мата Гурченко не может.

 

О. Далю

   Уходит Даль куда-то в даль,

   Не затерятся б вдали,

   Не маловажная деталь:

   Вы все же Даль, а не Дали!

 

Т. Дорониной

   Клубника в сметане - Доронина Таня.

   Другого ты в ней не ищи.

   Ляжет в постель иль на

                сцене как встанет,

   Как будто "Шанели" накапали в щи.

 

А. Джигарханян

   Гораздо меньше на земле армян,

   Чем фильмов, где сыграл Джигарханян.

 

О. Ефремову

   Олег! Не век - полвека прожито!

   Ты посмотри на рожу-то!

 

М. Козакову

   Неполноценность Мишу гложет,

   Он хочет то, чего не может,

   И только после грамм двухсот

   Он полноценный идиот.

   Все знают Мишу Козакова,

   Всегда отца, всегда вдовца.

   Начала много в нем мужского,

   Но нет мужского в нем конца.

 

А. Каневскому

   Хоть Леня дорог самому Эфросу

   Размер таланта уступает носу.

   Но если Ленин нос рассматривать

                              отдельно,

   Поймем мы, что артист

           талантлив беспредельно.

 

И. Кваша

   Артист великий, многогранный

   Чего-то взгляд у Вас стеклянный

   Быть может это фото-брак?

   Но почему хорош пиджак?

 

С. Коркошко

   Мордашка мила у Светланы Коркошко

   Таланта немножко у той же Коркошко.

 

К. Лаврову

   Твоя фамилия - Лавров.

   Я лавры дать тебе готов,

   За то, что ты живешь на сцене

   И на экране как актер.

   Продолжу старый разговор:

   Нельзя опять остановиться,

   С триумфом ждет тебя столица.

 

В. Лановому

   Не может ведь ни "бе" ни "ме",

   Хотя читаешь Мериме.

   Зато в кино на "Офицеры"

   Народ валит, как на премьеру.

   А что твориться, боже мой!

   В кино играет Лановой -

   Он голубой герой-любовник

   То лейтенант, майор, полковник,

   Минут десяток поиграл

   И вот он полный генерал.

 

Е. Леонову

   Иду по школьному двору

   И слышу за спиной:

   Леоновское - "Пасть порву"!

   Гляжу - кричит другой.

   Давным давно, с тех самых пор

   Вошли слова твои в фольклор.

 

А. Мягкову

   Не будь "иронии" в судьбе,

   Мы б и не узнали о тебе.

 

А. Миронову, М. Державину, А. Ширвиндту

   А зря, собаку не считали,

   Вам всем бы брать с нее пример.

   Вы, чудаки, не замечали,

   Что рядом умный фокстерьер.

   Нет, братцы, вы не англичане,

   Скажу об этом прямо вам.

   Джером, как это ни печально,

   Лишь фокстерьеру по зубам.

 

И. Мирошниченко

   В конском черепе у дамы

   Слышится змеи шипение,

   А на "кинопанораме"

   Это приняли за пение.

   Играешь ты на сцене МХАТа

   И постоянно спишь с женатым

   И дочь - не ясно от кого?!

   Имей же мужа своего!

   Сними с чела снобизм и негу

   Не продавай себя Олегу!

 

Михалковым

   Россия! Чуешь этот странный зуд?!

   Три Михалкова по тебе ползут!

 

И. Муравьевой

   В искусстве для тебя теперь

                     раскрыты двери

   И зря твердит молва:

             "Москва слезам не верит".

   Сыграла Ира очень натурально.

   Еще чуть-чуть и будет гениально.

 

В. Никулину

   Он - странный. Будешь странным тоже,

   Коль странность у тебя на роже.

   Но иногда бывает так:

   И очень странный и дурак.

 

Р. Нифонтовой

   Сейчас на сцене ты наводишь скуку,

   А вспомни, было ведь когда-то

   Твое "хождение по мукам"

   Как ты сыграла! - и без блата.

 

М. Ножкину

   На шпагах драться из-за дамы?! -

   Зачем такая карусель?

   А ты на даму - эпиграмму,

   Коль не легла к тебе в постель.

 

С. Пенькиной

   Зачем на сцену ты попала?

   Уж лучше б Ножкина ласкала.

   Теперь тебе осталось впору

   Любить любого режиссера.

 

Е. Прокловой

   Девчонкою запомнилась в кино,

   Пришла к тебе известность очень рано.

   Хоть женщиною стала ты давно,

   Нас постоянно радуешь с экрана.

 

И. Саввиной

   Все это правда, а не враки,

   И вовсе не шизофрения:

   В Крыму гуляли две собаки -

   Поменьше - шпиц, побольше - Ия.

 

И. Смоктуновскому

   Нет, он совсем не полоумный,

   С театра в театр неся свой крест.

   Всегда выигрывает в сумме

   От этой перемены мест.

 

О. Табакову

   Чеканна поступь. Речь тверда

   У Лелика, у Табакова.

   Горит, горит его звезда

   На пиджаке у Михалкова.

 

"Трем мушкетерам"

   Пока-пока-покакали

   На старого Дюма.

   Нигде еще не видели

   Подобного дерьма.

 

Н. Ургант

   Любить тебя долны за то:

   За "Белорусский твой вокзал"

   За песню лучшую в кино!

   Я потрясен! Я все сказал!

 

Н. Фатеевой

   Уверен! Вы запели зря.

   Вам мало разговорной речи.

   О Вас и так у говорят...

   Вам нечего сказать и нечем.

 

И. Чуриковой

   Вы доказали, и давно,

   Что может некрасивая артистка

   Блистать и в театре, и в кино,

   И далеко, и очень близко.

Ваграм Кеворков родился 1 июля 1938 года в Пятигорске. Окончил режиссерский факультет ГИТИСа им. А. В. Луначарского, а ранее - историко-филологический факультет Пятигорского государственного педагогического института. Режиссер-постановщик, актер, журналист. Работал на телевидении, снял много телефильмов, в том числе фильм "Юрий Кувалдин. Жизнь в тексте", в 70-х годах вёл передачу "Спокойной ночи малыши". Член Союзов писателей и журналистов. В 2005 году в Московской городской организации Союза писателей России вышла его книга «Сопряжение времён». В «Нашей улице» печатается с № 76 (3) март 2006. Участник альманахов издательства "Книжный сад" "Ре-цепт" и "Золотая птица". В 2008 году в Издательстве писателя Юрия Кувалдина "Книжный сад" вышла книга повестей, рассказов, эссе "Романы бахт". В 2009 году Юрий Кувалдин издал новую книгу повестей и рассказов Ваграма Кеворкова "Эликсир жизни".

 

ПУГОВКИ

рассказ

 

«О, черт, страшновато! Сейчас они ворвутся с арматурой, врежут прутом по башке и прощай все на свете! Хорошо хоть рюкзак на полке валяется! Затасканный, драный, что там найдешь? И сам он, дремлющий, староватый, голодный, один на весь вагон, в потертом полуперденчике, - чем он может быть им интересен? Вот, ворвалось зверье! Спокуха, спокуха! Дремать! Дремать!»
Грохот металлических прутьев, мат-перемат, харкают, режут скамьи, крушат стекла! Все ближе и ближе!
- Что, мухомор, обосрался?!
Вошиков - с полуприкрытыми глазами - неопределенно пожал левым плечом.
- Что в рюкзаке?
Тупо глянул на рюкзачок, опять пожал плечом.
- Ничего!
- Гандон штопаный!
«Вроде уходят! Только бы не вернулись! Железнодорожный один такой, злобно подростковый, на «Серпе и молоте» надо выйти, отлить и сразу в метро! Только бы не вернулись! До часу успеть на пересадку, не мыкаться ж с этим «лимоном»!.. Не надо, сейчас не бери рюкзачок, возьмешь в последний момент! Миллион двести, блин!.. Только б не вернулись! И потом бы кто не расколол, с рюкзачком этим!..»

- Вот! Здесь деньги, Леша обещал мне пятнадцать процентов!
- Мы платим десять!
- Но он сказал пятнадцать!
- Погорячился! Возврат привезли?
- Нет!
- Как нет?!
- Так! Я все продал!
- Продали на миллион двести?!
- Да! Все деньги здесь! - и протянул рюкзачок.
Она цапнула рюкзачок и радостно:
- Мы будем платить вам пятнадцать процентов, будем!

О, какое счастье, какое упоение считать свои деньги!
Свои миллион двести тысяч! Она светится восторгом, пересчитывает деньги, будто ест лакомство, дает пересчитать мужу Лешке, тот млеет, кладет деньги себе на грудь, гладит их, только что пузыри не пускает: блаженство!
Она отбирает у него пересчитанное, на каждую пачку надевает резиночку - и в ящик, громадный картонный ящик от какого-то гигантского телевизора, деньги летят, как мяч в корзину!
«Вот это баскетбол!»
- Леша, возьми Афганца, с ним все деньги в машину и в банк! Все на баксы!
«Игорь говорил, что Лешка поэт! А она? Где я мог ее видеть? Это лицо, чуть тяжеловатое?»
- Как вам удалось все продать? - ее серые глаза смотрят ласково и внимательно.
- Половину продал во Владимире, остальное в Коврове.
- За два дня? А где ночевали?
«Хм, она мила, определенно мила!»
- А вы оплатите мне гостиницу и дорогу?
- Вам оплачу! Но только чтоб об этом никто не знал! Только вам!
- Спасибо!
«Вспомнил! Ее пьеса шла в театре, она сидела в директорской ложе!»
- А кто этот парень - таскает ящики - знакомое лицо, артист?
-Да-да! Он самый! Спонсоры дали денег на фильм, а они все пропили! Теперь у нас подрабатывает!
- Говорят, у вас тут артисты, литераторы, архитекторы?
- Да-да, интеллигенция!.. Мария Ивановна! Отсчитайте, пожалуйста, пуговицы!
И к нему ласково: - На миллион?

- А что это за пуговицы у тебя такие красивые?
- Я, мам, на этой красоте за два дня сто восемьдесят тысяч заработал!
- Что?!
- Купил луку, сала, хлеба черного, тебе «Виолу» финскую, хлеб белый, сахар! Живем теперь!

Вошиков уж запомнил артикулы многих пуговиц, особенно С-92 - с огромным голубым глазом.
- Смотрите, это и пуговица, и брошь, и клипсы! - «впаривал» Вошиков.
Женщины радостно прикладывали пуговицу к ушам, к груди - пуговица «Лунный камень» шла нарасхват. Еще бы! В Союзе и думать не могли, что пуговицы бывают такими огромными!
А «блуза»? Крохотные пуговки самых разных цветов и конфигураций, пришить такие к старенькой блузе - и новая весна на тебе!
А уж если что-то такое-этакое сооружает себе женщина, - сам Бог велел сразу подумать о пуговицах!
В уже знакомом ему владимирском ателье швеи чуть не облепили его: - Новенькое привезли?
Он достал из рюкзака образцы на картонке: - Третьяковская галерея!
Молча смотрели секунды три, потом как плотину прорвало! Только успевал считать пуговицы и деньги! И деньги! И деньги! И деньги! И деньги!
Обошел-объехал все ателье, в конце дня заскочил на швейную фабрику, урвал там заказ аж на три тысячи пуговиц, позвонил Лиде - начальнице, чтоб собирали эту партию, и в гостиницу.
Утром на электричке в Ковров. Тут уж со швейной фабрики начал. Взяли немного и заказали немного, но знакомство было завязано и обещало стабильные «тугрики».
Неожиданно на фабрику пожаловали директрисы нескольких ателье: прослышали, что Вошиков здесь, и примчались: надо опередить конкуренток и хапнуть все лучшее.
«Эх, почему сюда не все съехались?!»
Кишки уж пищали от голода: позавтракать не успел, хотел поесть в электричке, но на скамье напротив ехали две скудные старушки, ели черный хлеб с солеными огурцами - одуряющий запах солений щекотал ноздри, а старушки, жадно перетирая пищу беззубыми деснами, нахваливали:
- Вкусно!
- Вкусно!
Он уж хотел, было, достать свои бутерброды - сало, пропитанное лучком, этот самый лук кольцами и черный хлеб - наслаждение! - но спохватился: есть при них, видимо, жутко голодных, бестактно, а угостить их нельзя - пост идет, они не станут есть сало!
Так и глядел на них, любовался ими - плохо одетыми, кроткими милыми старушками, коих так много на великой Руси, смиренно и достойно несут они крест своей неуютной и трудной жизни.
- Вкусно!
- Вкусно!

На троллейбусной остановке статичный аншлаг, но подошел мужик с вязками баранок через плечо, и народ задвигался:
- Где дают?
- В подвальчике!
- И почем?
Мужик назвал цену, - толпа сорвалась, ломанулась к подвальчику.
В полупустом троллейбусе Вошиков «тащился» от своих бутербродов, потом, осоловевший после еды, нога за ногу тащился от ателье к ателье, пока не иссякли пуговицы. Тогда на вокзал, а там везуха: поезд Нижний Тагил - Москва.
Скорее в кассу, но билетов, конечно же, нет как нет, уже на ходу сунул денежку проводнице, она  сунула Вошикова в купе с постельным бельем, через шесть часов он был в Москве и юркнул в метро.

Вагон пуст. Напротив дремлет какой-то тип. Злоглазый. «Крепче держи рюкзак, крепче! Так, тип, вроде бы, задремал! Ну и ты сделай вид, что дремлешь… Видела б тебя сейчас Эмма! В этом полуперденчике! С рюкзачком! Эмма! Эмма! Эмульсия!
- Ой, ну-у!
- Ты же видишь, меня влечет к тебе!
- Ну-у!
- Иди сюда, иди, иди ко мне!
- А как же?..
- Иди! Иди! О, какое чудо! А теперь так! О, какое яблоко! Эмульсия!.. Что?! Что?! Что такое?! Рюкзак!! Держи!! Держи!! Сволочь!! Крепче!! Крепче!! Сильный, гад!! Держи, сейчас рванет!! Держи, а правой в живот, в живот его!! Вот так!! Обмяк, сволочь!!»
Вошиков вырвал рюкзак и бросился вон, двери захлопнулись и поезд пошел!
«Успел! А спица где?! В нем осталась?! Сволочь! Подремал, называется! Теперь схватить машину и домой! Двигай!»
Утром Вошиков выбрился, сбрызнулся - не пожалел одеколона, хватанул бутербродиков, чайку-крепачку, денежки переложил в старый портфель, рюкзак и плащ-полуперденчик с каплями крови - «О, как брызганула! Сволочь злоглазая!» - бросил в таз и залил водой, одел цивильную куртку и поехал к Лидии.
У Лиды новость: завтра с утра все на разгрузку контейнера.
- Высотку напротив Первоградской больницы знаете? Вот там в подвале!
Контейнер приплыл-приехал аж из Нью-Йорка, туда пару лет назад умотал директор одного из московских театров и обрел замечательный бизнес: за бесценок скупает «стоки» и шлет их сюда, вышедшее из моды там здесь оказывается «супер» и уходит со стократной накруткой - «шоб я так жил!»
Теперь миллионы пуговиц нужно сгруппировать по видам, цветам, диаметрам, присвоить всему этому артикулы, назначить цену и постепенно перевезти в офис - только что арендованный этаж пустующего НИИ, а уж агенты понесут-повезут эту радость горячо любимым и желаннейшим покупательницам!
Во Владимире, в Коврове, Вязниках, Лакинске, Покрове Вошиков забежал в центральные универмаги, потолковал там с завсекциями и директрисами, показал им пуговки, и торговые мадамы согласились взять на реализацию все это невиданное украшение жизни.
- А срок реализации? - подозрительно уточнил Вошиков.
- Месяц! - ответили мадамы, не сговариваясь.
«Имеет смысл!» - решил Вошиков и при разгрузке в подвале подкинул эту идейку Лешке - вице-президенту и мужу президента «Лимитейд компани», иначе ТОО - товарищества с ограниченной ответственностью, - мол, мы за все не отвечаем, только деньги привечаем.
Лешка с ходу отверг реализацию: - Только на закуп, через пару месяцев от этого контейнера ничего не останется!
«Ай люли!» - подумал Вошиков и поделился сомнениями с Игорьком.
Игорь, лысоватый как Ленин, вонючий как хорек, захихикал малозубым ртом, потер потные ручки - «рука руку моет и обе чистые» - сплюнул и «приложил» Лешку:
- Этого добра на три года хватит! И еще останется!
И Вошиков втихаря стал сдавать товар на реализацию, а чтобы скрыть это от нерасчетливого начальства, «за нал» продавал с накруткой, и привозил из поездок все тот же «лимон» с небольшим.
Через месяц пошли доходы от реализации, у Вошикова на руках появились «лишние» деньги, и он тут же купил подержанный «Жигуленок».
- «Первак», «первак»! - радовалась Лидия, глядя на вошиковское авто.
- Ты нам теперь будешь денег привозить - полный салон! - вдохновлялся Лешка.
А Вошиков сразу понял: чтобы дело развивалось, надо в него вкладывать, вкладывать, вкладывать! Надо идти в ногу со временем, ибо стоять в ногу со временем невозможно!
И он брал у Лидии и покупал в других фирмах пуговки, хотя, какие к едрене-Фене пуговки, он уж сам закупает у производителей и развозит по «точкам» и крючки шубные, и застежки, и иглы-булавки, и шпильки-заколки-кнопки, и пяльца, и черт-те какую фурнитуру, и резинку, и даже нитки - ящики ниток, обычных и мулине! Жизнь торопит: надо обеспечивать полный сервис, от наперстка до страусиного пера на шляпку модницам!
«За наш советский сервиз!» - как ляпнул когда-то с экрана высокопоставленный функционер.
«Нужно «забить» все торговые щели: магазины, ларьки, подпольные мастерские, фабрики, ателье, театральный пошив - и тогда пуговка станет маленькой нефтяной скважиной, качающей «бабки»,  «бабульки», «башли» - «вы лучше самой легкой музыки приносите покой, и ваше нежное шуршание…»
«Черный нал» как двигатель прогресса! На таможне «позолотишь ручку» и через пару часов ящики, контейнеры уже едут в твою контору, и ты почти с колес бросаешь товар в продажу, и вот уже закрутился, завертелся маховик, покрывающий убытки и качающей прибыль! «Олифа, вОрится, господа! Олифа вОрится!»
Меж тем в офисе стали появляться монахи - беззубые, изможденные постами, с ясными сияющими глазами, - Лида привозила этих еще не старых людей из пУстыней, из ближних монастырей, чтоб светом души своей и молитвой во имя Господа они благословили фирму, ее сотрудников и оберегли бы людей и дело от злых помыслов конкурентов и недругов!
Служили и батюшки, и тогда в офисе пахло свечами, ладаном, и иконы в углах как бы заново обретали смысл и значительность.
И трудно было после этого обманывать Лиду, утаивать от нее действительные доходы, но она сама помогла снять грех с души!
- Какую сделку я прокрутила! Надула их на сто тысяч баксов!
И заметив изумленные глаза сотрудников, холодно пояснила: это входит в понятие бизнес!

Когда Муся (Мария Ивановна) была одна в офисе, заявились три бандюка. Молодые еще ничего, только взгляды злобные, а постарше, бритоголовый, страшный: чувствовалось, убить для него что улыбнуться золотозубым ртом!
Осмотрели все комнаты с пуговками; страшный спросил, когда появится хозяйка, велел передать ей, что теперь все время приходить будут, пусть готовит бабло для них.
Мусю отпаивали валерьянкой, а Афганец, узнав о визите, тут же позвонил в ментовку и оттуда пришел молодой улыбчивый Родион со стальным зубом, в штатском, решено было, что он, вроде, работает на фирме и будет здесь неотлучно.
На другой день Вошиков, придя в офис, был немедленно командирован на улицу: следить за всеми подъезжающими машинами, записывать их номера, т.к. бандюки звонили и сказали, что вот-вот будут.
Синяя «четверка» сразу показалась Вошикову подозрительной, он проводил взглядом парня, вышедшего из машины и вошедшего в здание, - что-то подсказало Вошикову, что это бандюк, и записав номер, внимательно оглядел машину: ничего особенного.
Решив проверить себя, поднялся на четвертый этаж и заглянул в главную комнату: парень сидел рядом с Лидой, Лешей, Афганцем и Родей, и Лида показала Вошикову глазами, чтобы ушел.
Вошиков спустился к «четверке».
Через час из здания вышли бандюк и Афганец.
- Я на похоронах Сильвестра был, со всеми нашими виделся, а ты был там? - донеслись до него Афганцевы слова.
Бандюк буркнул что-то, садясь в машину, а Афганец радушно:
- Ну, привет своим, жаль, что вы поздно приехали, но у нас, в натуре, уже есть крыша, зачем же вас сталкивать лбами? А к Роде присмотритесь, он вам будет полезен, на химии срок тянул! Ну, рад был видеть!
И «четверка» рванула, провизжав шинами.
Вошиков подошел к Афганцу: - Ну что, отделались?
- Да вроде!
Потом Лида сказала, что никакой «крыши» нет, блефовали, Родя-мильтон исчез, а через пару месяцев газеты сообщили о разгроме Видновской преступной группировки, обиравшей предпринимателей, и улыбчивый Родя опять стал заглядывать в офис: чайку попить.
А Афганец уволился. Без него стало пустовато.
- Мы ведь со спирта «Роял» с ним начинали, - пооткровенничала Лидия. - на рынке в Черемушках нас какие-то мелкие бандюки, самоделка, за глотку взяли: делись!
Афганец так бил их! Страшно бил!
Я ему поэтому «Мерс» отдала, когда он решил уйти. Себе вон «Жигули» оставила и «Сааб».
- Тоже неплохо! - отозвался Вошиков.

После работы, покидая офис, Лида с Лешей приглашали его к себе на ужин: они недавно купили огромный кухонный стол с мраморной столешницей, и заехав по дороге в гастроном, расслаблялись потом за этим столом, не спеша поглощая икру, балыки, крабов, обсуждая дела-делишки и попивая водочку или винцо.
Иногда к ним присоединялся Игорь. Из него получился толковый шпион: кося под лоха, он проникал на подпольные фабричонки, заводики, узнавал реальную цену их продукции, Лида потом напрягала своих знакомых, они шантажировали подпольщиков и она покупала их товар за бесценок.

А на Лешкином дне рождения пели цыганки!
Стол был роскошный, в квартире Лидиных друзей, немногие работники фирмы удостоились приобщения к этом сонму почти что VIP-персон, - пили за «новорожденного», за семью его, за фирму, за Лиду - кормилицу и поилицу, за друзей ее и за общее дело.
И снова пели цыганки, и звучал шумный смех, и уже «под градусом» перебрались к каким-то другим знакомым Лидии,- малой компанией, потом как-то незаметно остались только Лида с Лешей да Игорь с Вошиковым, да цыганки, и Лида все просила Вошикова: - Не уходи! Не уходи!
А он, спеша домой, не понимал, о чем она, и думая, что уговаривает его не уходить в другую фирму, отвечал:
- Да куда я пойду, что ты!
А Лешка пил и пил свою любимую водочку «РаспутИн» и закусывал маслинками, и игриво прищелкивал пальцами, и цыганки вокруг тоже прищелкивали, и Леша поплыл вместе с ними в лодке, увитой цветами, а они пели ему:
- К нам приехал, к нам приехал Алексей Иваныч дорогой!
И он пил до дна, и самая красивая цыганка сбросила с себя блузу и он целовал - целовал ее смуглые твердые груди, и женился на ней, и стал хозяином ресторана «Яр», и к нему выстроилась целая очередь самых богатых людей Москвы, и мужчины и женщины целуют ему руку и спрашивают: - Чего изволите-с, Алексей Иваныч?
- Леша! Леша! Да очнись же ты! Открой шампанское!
- А? Что? - возвращается к жизни Леша и приступает к своим вице-президентским обязанностям: открывает шампанское!
Утро было жутко-похмельным, с чугунной башкой и выворотным нутром, с трясущимися руками, и вице-президент не сразу понял, где он, а поняв, что дома, никак не мог уразуметь, где жена? Лида приползла домой в середине дня и сразу упала спать. Где, с кем она пропадала, так и осталось тайной.
Только Игорь знал, где и с кем, но помалкивал: негоже слуге выдавать барские тайны.
А Лешка, протрезвев, улетел на Тайвань, и оттуда пришли пластмассовые молнии-«трактора», с крупными зубцами, одно и двухзамковые, разных цветов и размеров.
Шьющие предприниматели шумным роем облепили тайваньские ящики, покупали помногу, под завязку загружая машины.
Вошиков понял: если сейчас он не ухватит этот товарец, останется с носом. Набил две большие сумки (в кредит ведь), водрузил их на плечи и двинул прямиком в магазины.
«Первак» он продал, а новое авто еще не купил, пришлось нести сумищи до шоссе, чтоб там схватить «тачку».
Груз был огромный, Вошиков шел как Голем, мелко и крепко. Приятно было чувствовать прочность собственной грудной клетки и силу мышц.
Поймать «бомбилу» не удалось, «самокаты» спешили мимо, время поджимало: надо успеть до закрытия магазинов.
Пришлось ехать сперва троллейбусом, в давке и ругани («Ничего, ничего, скоро мы вас жидов-кровососов, за ноги вешать будем!» - это реакция на его сумки), потом метро, потом автобусом, потом пешочком до первого «своего» магазина.  
Там сбросил треть груза и двинул далее, и все пешочком, пешочком через дворы.
Наконец, допер до второй «своей» точки, там избавился еще от части груза, и снова пешочком через дворы до третьего магазина.
Его арендовала шустрая глазастая баба, Вошиков уже пару раз сдавал ей товар, через две-три недели получал деньги, и потому спокойно «сбросил» ей молнии - по накладным, со счетами-фактурами, все как положено.
Через пару недель поехал собирать «урожай» и ахнул: шустрая баба исчезла вместе со всем магазинным товаром: галантереей, одеждой и обувью.
Пяток таких же, как Вошиков, облапошенных агентов растеряно пытались ухватить «концы» аферистки.
Вошиков раздобыл - за «бабки», конечно, - кассету с адресами и телефонами таких вот беглых предпринимателей, нашел ее адрес и телефон, звонил и ездил туда - бесполезно: она уже съехала со съемной квартиры.
Заявление в милицию ничего не дало.
Потом началась эпидемия фирм-однодневок, и Вошиков отныне сдавал товар только в солидные, давно работающие магазины.
Пробиться туда было трудно, все уж «схвачено» конкурентами, они явно делятся с завсекциями и директрисами, но Вошиков уговорил взять «аванс» и дело пошло.
Но снова прокол: на пару минут оставил машину (только что купленную «шестерку») с двумя огромными сумками в салоне (пуговицы, молнии, нитки), забежал в магазин узнать, нужно ль им это, - вернулся за товаром, а сумочки-то тю-тю, и дверцы взломанные нараспашку! «Спасибо, машину не угнали! А то сосал бы ты лапу, «жид-кровосос»!
Лида как-то обмолвилась, что каждый сотрудник фирмы должен что-то приносить в офис, ведь домой мы всегда что-то приносим, а фирма - наш второй дом!
И раз в неделю, когда сдавал деньги и получал товар, Вошиков стал приносить бананы. Офисные девахи - Муся, Зоя, Варя - набрасывались на них, как обезьянки на лакомство. А ему в благодарность доставали из тайничка самые ходовые пуговки.
В тот день Вошиков опять приволок бананы и удивился, не встретив знакомых «рыл».
- А где… - начал он, но Лида прижала палец к губам и поманила его за собой в пустую соседнюю комнату, Игорь успел сунуть свое вмиг отросшее ухо в неплотно прикрытую дверь и услышал:
- Зоя воровка, они с Мусей сумками уносили пуговицы после работы, уже две недели, новенькая Марина «просекла» это и вчера доложила мне, я их тут же уволила, и полковник уволился, они явно решили создать свою фирму, будут тебя звать - не уходи к ним!
- Да куда я пойду! - Вошиков был поражен предательством, а Игорь потом раскололся: он знал о планах полковника и девчонок и уйдет к ним!
- И тебе советую!
Но Вошиков упорно держался своей уже привычной конторы, где видел только хорошее, и хотя звонили новоявленные фирмачи, не поддавался посулам.
Когда Зоя только появилась в офисе, он шепнул Игорю:
- Напрасно Лида взяла эту женщину! - он сразу почувствовал в ней подвох!
Но Муся!..
- А почем эта пуговица?
- Три рубля!
- Ой! - женщина стала жалкой. - А Мария Ивановна мне их по восемь рублей прода-ва-а-ла! - и заплакала.
«Ого! - поразился Вошиков. - Закупали эти пуговицы по полтиннику. Закон коммерции: продай хотя бы вдвое дороже первой цены, тогда траты покроешь и что-то наваришь, иначе прогар. Но тут накрутка в шестнадцать раз! Вот это нагрела! И так нежно, изящно! Менеджер по продажам высокого класса! Надо будет все-таки заглянуть к ним!»
- О! Какие люди в Голливуде! - обрадовались ему «сепаратисты». Ну, слава богу, а то уж прямо не по себе стало: неужели запрезирал нас?
Они въезжали в съемное помещение - на втором этаже без лифта, с крутыми узкими лестницами.
«Не ахти для продаж!»
Когда-то Вошиков облазил пол Москвы, составлял планы торговых помещений для итальянских коммерсантов, и тогда постиг: второй и особенно третий этаж без лифта - для продаж плохо, лучше всего первый, или уж с лифтом!
- И какая аренда?
- Дешево! Это ж часть фабрики! Они у нас пуговки будут брать!
Через пару недель опять заглянул к ним: полно покупателей! Но на него отвлеклись.
- Вошиков! Ты нам нужен!
- Я и там нужен!
- Да, но мы же все вместе держались, вместе раскручивались, здесь тебе лучше будет, и жену возьмем на работу!
- Жену и Лида возьмет!
«Но и вправду здесь как-то теплее, все свои, а там сейчас столько новеньких и все бдят, с перепугу Лида поощряет стукачество.
Можно понять ее!»
Лида с Лешей решили уж дернуть на ПМЖ в Нью-Йорк, фирму доверить Мусе, сделать ее управляющей, деньги отсюда шли бы и шли, - чего ж тогда не жить в США?! И такой облом! Верь после этого людям!
- Ведь эту Мусю мы вытащили, из грязи да в князи!
- Чего?! - взвилась Муся, когда Вошиков рассказал ей о Лидиной обиде. - Да я полгода на нее бесплатно вкалывала, каждый день для нее торговала!
А Вошиков при встрече с Лидой, как всегда, целовался:
- Лидочка, как тебе идет беременность!
- Так что же, мне теперь все время беременеть?! - и объятия.
С Лешей крепкие рукопожатия, но главное - самые лучшие пуговицы по-прежнему предназначались ему, Вошикову, основному добытчику фирмы.
И все же! И все-таки!

Во Владимире познакомился с коллегой-«пуговичником»: офицер-отставник с семьей бежал из Таджикистана, бросив там квартиру, мебель, одежду, лишь бы уцелеть, здесь приткнулся к родным, живет в хибаре-пристройке, и пуговки кормят его, жену и ребенка. Вошиков дал ему адрес «Аннушки».
Ждал проходящего поезда, цепкое око милиционера выудило его из толпы и долго разглядывало паспорт и его владельца.
- Что, похож? - улыбнулся Вошиков и вспомнил о спице, и похолодел, а мент улыбнулся ответно: - Похож!
И вернул паспорт.
И камень с души, и сел, не глядя, на скамью в зале, и угодил в рыбную шелуху. И хлестом взрезало: Харьков, свеженькое здание вокзала - туда еще никого не впускают, а на грязном асфальте перрона в рыбной шелухе сидят, лежат сотни людей неделями, не могут уехать - нет билетов, а грузчики «за четыре Ленина на черном фоне» обещают билет и уплатившим эти четыре сотни царапают на клочке газеты «шифровку» кассирше: «Марея, бяряги свою здоровью!»
«Опять по пятам за временем! Пойдет ли когда-нибудь время по пятам за тобой?
Ну, время, ну, загадка: то века летят, то минуты тянутся!..
И этот вокзал, осколок Вселенной, и сам ты, Вошиков, элементарная микрочастица, какой-нибудь ноль-мезон, ничегошеньки не значите для мироздания, и только Всевышний может спасти всех своим участием. А может и не спасти. И тогда…тогда... «На крышах лед, на сердце иней!» - поэзия на радио России».
Кто-то сильно толкнул в плечо - другой мент:
- Спать не положено!
«Конечно, не положено: крепче сумку держи, - там деньги, там пуговицы, - там все! Крепче держи!»
- Я же сказал: спать не положено!
«Растрепанное время!.. Скорей бы прутья-лучи вонзились в небо, может не так будет в сон клонить…  Стареешь, Вошиков, когда-то трое суток без сна и еды были по силам, сейчас… Сейчас ты не Вошиков, - Пуговкин, вот кто ты! Бисерман, Сутажкин, Резинкин, Ниточкин, Кнопкин, Шпилькин, Фурнитуркин! Кормись, кормись, выживай! Спасибо, держат тебя, старого, и еще предлагают в начальство выйти! Чудаки! Начальником быть - сиднем сидеть, а так, как не крути, свобода! Воля! «А я в своей советской стране, куда хочу, туда еду!» - как говорил Растропович, отвергая мильтонский запрет на въезд в лес. Виолончелист с автоматом! Может, и тебе, Вошиков, обзавестись хотя бы пистолетом? Нет, нет, а то пальнешь в кого ненароком, по обиде, по вспыльчивости! Уж лучше спица, будь она неладна! Покалечил человека! Ну, все, слава Богу, ночь петляла - петляла, как лиса старая, но все же истаяла! «Да здравствует солнце, да скроется тьма!» «Вперед, Вошиков!»

«Так, Иваново. БТР. ГАИ. Шлагбаум. «Стой, Вошиков!»
- Чего везем? - гаишник, вроде, веселый.
Так же весело и ему: - Пуговки!
- Чего?! - аж глаза на лоб.
- Пуговки! «Торгсин» знаешь?
- Знаю!
- Ну вот, туда и в универмаги!
- Открой багажник!
- Открыл!
- А это чего?- сходу клюнул на ящики.
- Нитки!
- Дай ниток!
- Бери!
Дал ему упаковочку - десять штук черных.
- А белых?
- Бери и белых!
- Спасибо, браток!
«Ну вот и все люди братья! Поделишься - браток будешь! А нечем делиться - сестренкой сделают!»
И Вошиков двинул в город, дорога - выбоина на выбоине!
«Торгсин» в самом центре.
- О, кто к нам приехал!
«Конфеткин, кто ж еще! Сходу коробку ей!»
- Спасибо, спасибо! А что вы нам привезли?
Вошиков с улыбкой стал выгружать товар, успев отметить про себя, что завсекцией вымыла голову, волосы распустила до бедер, - явно ждала его.
«Значит, я ей глянулся в прошлый раз! Ладная баба, видно, одинокая, кольца нет, да и чувствуется, что одна!»
Искушения взыграли, но Вошиков окоротил себя: дело надо делать, дело!
А как Игорь Палыч?
- В театре работает! - соврал Вошиков.
- О! Он артист?!
- Еще какой!
Игоря полковник выгнал, как только понял, что тот себя любит куда больше, чем фирму. Курочка по зернышку клюет и сыта, а Игорь! Пару раз обожрался и …ну да, это самое! «Точки» его ныне у Вошикова.
«Весь товар взяла! Теперь в бухгалтерию! И сходу им коробищу «Ассорти» - козырную карту!»

«Смещение эпох, пласт на пласт, я выдавлен ими из прежней жизни, да и саму прежнюю жизнь выдавило, и мчусь теперь в старой «шестерке» по дрянной дороге просторами России, и вся машина, кроме моторной утробы, совсем недавно была забита галантереей! Мираж да и только!»
- Бездуховность нас всех затягивает! - «выдала» недавно знакомая, в прошлом архитектор, а теперь торговый агент. - Деньги да деньги! Трясина!
А для Вошикова укоризной стали слова старого крестьянина, у которого покупал грибы: «Вроде жизнь прожил, а оглянешься - и нет ничего, все просевки да сумежья!»
Но когда торговый агент Вошиков считал пуговки для нового заказа, как четки перебирая их, - успокаивался, и тогда казалось, что ничего ему более не надо, кроме этого, с позволения сказать, бизнеса!.. «Кормление сие есть и пуговки есть кормилицы».
- Вошиков, это Варя из «Аннушки», вспомнили? У меня теперь своя фирма, пуговицы из «Аннушки» и другие, выбор хороший, вот мой телефон, я в Третьем Мещанском, Приезжайте!
«Значит, она тоже натырила пуговиц у Лидии и теперь хочет делать большие «бабки»?»
- Ничего у них не выйдет! - Лида тогда, в пустой комнате, аж пылала, - у меня, с моими знакомствами, еле вышло, а они лопнут, обязательно лопнут!»
«Завтра скажу ребятам о Варе!»
- Правильно сделала! - обрадовался полковник. - Что мы, глупее Лиды, что ли?
«ВошикОфф! - толковал еще в советское время французский таксист. - Я всегда обманывайю свойю хозяйин! Это классовая борьба!»
«Капитализм - это честно! Честно!» - горячился другой знакомый, поляк-коммунист.
Он эмигрировал из Польши при Беруте, десять лет мыл с женой посуду в нью-йоркском кафе, скопил денег на домик в предместье, но давний знакомец Вячеслав Молотов уговорил его переехать в Москву, устроил ему членство в КПСС, двухэтажный коттедж в Кунцево и персональную пенсию, как одному из создателей ПОРП.
«Честно! Честно!»
«Наивная душа этот поляк! Разве человек может всегда быть честным?»

Приехав за нитками, Вошиков увидел: у распахнутых ворот ангара слева ментовский «бобик», справа - черный джип, стекла тонированы.
- И как это понимать? - спросил Виктора.
- Бандюки дублируют ментов, так надежнее!
- А пропавшие нитки?
- Нашлись!
И Виктор рассказал, как нашлись!
Огромный ангар был забит товаром, но пришла еще партия, ее некуда было деть, и хозяин дела - сорокалетний обаятельный Павлик - доверил хранение пришедших ниток давнему своему приятелю.
Тот увез фуру с нитками куда-то на север Москвы, чтоб разместить все в каком-то геронтологическом центре.
А через неделю примчался в панике:
- Нитки пропали!
- Как пропали?
- Замки взломаны, люди видели, как грузили в фуру!
Павлик кинулся в милицию, обещал премию, если найдут, но более опытные предприниматели посоветовали ему сразу идти к бандюкам.
И Павлик пошел.
В тот же день нитки нашлись в геронтологическом центре в Царицыно.
- Как же они раскололи этого приятеля?
- Утюгом жгли!
- И что теперь с ним?
- Квартиру на них переписал!
- А сам куда?
- В бомжи!
Виктор подвез на тележке и с трудом загрузил в багажник «шестерки» три тяжеленных коробки с нитками, обычно в них 1200 штук, а тут по 1500, иных нет.
В магазине рабочего не оказалось - болеет, тележки не нашлось, и Вошикову пришлось подносить картонные ящики самому.
Шел, пошатываясь, груз на плече был почти неподъемен, после третьей «доставки» скрючился от жуткой боли в сердце, еле доплелся до машины и с трудом сел в кресло рядом с водителем. Через два часа отчаянным усилием заставил себя сесть за руль, медленно доехать до гаража и загнать машину в бокс.
Домой отвезли гаражные приятели, упал на кровать и пролежал две недели.
Через пару лет, когда угодил в больницу из-за болей в спине, ему сказали, что он перенес инфаркт.
А спинка «бо-бо» - это те самые «сумочки» с молниями, «ящички» с нитками, заплечные сумищи с пуговками, - с ними «мотал» по Туле, Ярославлю, Коврову, Вязникам, Подольску, Чехову, Серпухову, когда ездил туда на поезде - сколько груза перетащил на себе за эти годы «господин Вошиков»!
«А ведь меня кормит не столько мой труд, сколько лень моей клиентуры!» - не раз думал он, и все ждал, когда же, наконец, появятся такие завсекциями и директрисы, которые сами поедут на фирмы и фабрики, - без посредников прежняя цена упадет вдвое, втрое, и тогда резко вырастет товарооборот, а с ним магазинная прибыль и, конечно, зарплата!
«Ярославский расторопный мужик» - в большинстве своем - спал да самогон жрал, а вот бабенки ярославские быстро скумекали, что к чему, и наладились по туристским путевкам летать в Дубаи, Шарджу и прочие эмираты, совмещая очень приятное с очень полезным: за две туристских недели и пляжились - бронзовели, и качественный тайваньский товар закупали - пуговки, молнии, бисер, сутаж и т. д., - эмираты - самая близкая к Азии «перевалочная» точка, - отправляли это авиабагажом в столицу России, сами летели этим же рейсом, в аэропорту растаможивали груз, сходу его на собственных автоколесах до Ярославля и тут же пуляли долгожданное в свои спешно открытые магазинчики, совмещенные с пошивочными ателье, - и вот оно победное: «Олифа вОрится, господа! Олифа вОрится!», и это «вОрево» быстро приносит оборотные деньги и позволяет не идти второй раз на поклон к банкирам и не закабалять себя бешеными процентами, от которых в Европе приходят в ужас: как вы там выживаете в этой вашей безумной стране? Еще как выживали оборотистые бабенки, даже огромные квартиры покупали себе в соборно-парковом центре, и Волга текла у их ног!
А белыми летними вечерами раскатывали по красавице-набережной на роликах, - ау, Европа, знай наших!

А мода все крутила и крутила свои фуете! Докрутила до «ретро».
Теперь, как когда-то, возник спрос на пластмассовые пуговицы негромких расцветок, с металлической ножкой, а то и без нее, - прокольные подавай, прокольные на два, на четыре отверстия, прокольные - самый писк!
Италия, Греция - бон джорно, Росси, Яссу! - первыми отозвались на веяние времени и их пуговицы - дорогущие! - поперли на российский рынок, а ведь еще недавно пластмассовые пуговицы «клепали» наши фабрики! Пока спохватились, возобновили производство, - магазинные полки уже завалены «итальянками» и «гречанками»!
О, конкуренция, жестокая дамочка!
О, рынок, свирепый ревнивец!
Хочешь преуспеть, - не зевай!

- Девоньки! - осторожно начал Вошиков. - Это, конечно, не мое собачье дело, но ведь крах все ближе и ближе!
- То-есть? - подняла бровь Мария.
- Мы затовариваемся! К нам почти не ходят! Цены бешеные! Все снижают цены, а мы задираем!
- Ну, знаешь! - вспылила Зоя. - Ты думаешь, мы не ходим по фирмам, не смотрим? Все мы знаем! И у нас еще низкие цены!
- Тогда почему к нам не ходят?
- Полоса такая!
Полковник оставил кроссворд, но молчал.
- И потом! - упрямо продолжал Вошиков. - Нитки есть только в промышленных бобинах, а где катушки? Где мулине? Где наборы игл? Где пяльца разных размеров? Резина? Бисер? У нас же ничего нет, кроме пуговиц!
- Вот и надо их сбыть! - заговорил, наконец, полковник.
- Если не сбавим цены, считайте, что это хлам!

Вскоре сорока на хвосте принесла: Варя, которая открыла, было, свое дело и звонила об этом Вошикову, «лопнула», притащилась в «Аннушку», плакала, каялась, была прощена, и снова работает у Лидии.
Полковник, узнав об этом, крепко потер затылок и снял за смешную плату глубокий подвал, но, несмотря на близость метро и рекламу о низких ценах (сбавили - таки) - никто к ним не пошел. Пришлось закрыть дело, и миллионы пуговиц оказались у полковника в гараже.
Два года он пытался сбыть их за бесценок какой-нибудь швейной фабрике, но и здесь фиаско. Тогда вывез бывшую красоту на свалку, а сам пошел работать в МЧС.
«Итак, - анализировал Вошиков, - у жен полковника и бухгалтера мощные пенсии, хотя они ни дня не трудились на фирме, «девочки» капитально прибарахлились, а Зоя еще и дом строит, у него самого теперь гараж с подвалом, «девятка» и дача - все это сделали пуговки за несколько лет.
А для Лидии пуговки, пожалуй, ее лучшая пьеса: она уже мультимиллионерша и по-прежнему переводит баксы в Америку через церковь (чтоб не «засекла» налоговая)»
Звала Вошикова вернуться, звали к себе другие предприниматели, но он не спешил к ним: понял, что пик легких денег уже позади, теперь, чтобы «забить клёвые бабки» надо пахать, пахать и пахать. Да и «просевки и сумежья» не давали покоя. Необходимо было крепко подумать: что делать дальше?
Ясно было одно: время Обломовых кончилось, пришло время Штольцев.

 

 

“Наша улица” №150 (5) май 2012

Юрий Кувалдин

ЧТО ТАКОЕ ШОЛОХОВ?

Тихие воды глубоки.

Пословица

1.

Литературные произведения, выпущенные без подписи автора (анонимные) или под псевдонимом (вымышленным именем, брэндом), известны с древнейших времен, еще до изобретения книгопечатания. Я говорю здесь лишь о тех случаях, когда авторы намеренно скрывали свои имена. В более широком смысле анонимными являются и произведения, созданные авторами, чьи имена до нас не дошли, например, почти все эпические поэмы - исландские саги, финские руны, Песня о Роланде, Песня о Нибелунгах, индийские Ригведа, Махабхарата и т. д. Иногда писатели не ставили своего имени при выпуске одного или нескольких сочинений, а иногда - всю жизнь. Это присуще литературам всех стран. Псевдоним, или, точнее, брэнд "Шолохов" нужно рассматривать и как торговую марку, наподобие "Форда" или "Серпа и молота", и как атрибут государства, наряду с гербом СССР, красным знаменем, Звездой Героя Советского Союза, и как символ единодержавия в лице Коммунистической партии Советского Союза. До сих пор на Доме на набережной висит мемориальная доска созидателю брэнда "Шолохов" Александру Серафимовичу Серафимовичу (Попову) (1863-1949). Он же был одним из создателей первой после октябрьского переворота писательской организации - РАПП. Вот как характеризуется РАПП в "Советском энциклопедическом словаре" 1990 года издания: "РАПП (Российская ассоциация пролетарских писателей), массовая советская литературная организация (1925-1932). Догматически используя лозунг партийности литературы, рапповцы стремились к административному руководству всем литературным процессом; для рапповской критики характерен вульгарный социологизм, "проработочный" стиль".

Сравнение жизни с театром является большим упрощением, однако нельзя отрицать, что в каждом человеческом действии, особенно сложном и не рутинном, присутствует театральный элемент. Исходя из этого, нужно признать, что Михаил Шолохов неплохо сыграл роль "писателя" Михаила Шолохова, вжился в эту роль, как Бабочкин в Чапаева, позировал на фотографиях: то выставит ногу вперед, подбоченясь, то опустит на руку подбородок, то с папиросой в кадр смотрит... Если бы не ошибка Хрущева, предложившего Шолохову трибуну, с которой Шолохов в силу отсутствия интеллекта сам себя разоблачил неумением строить самую простейшую фразу, то тайна сия велика была бы и по сей день. Ведь Бабочкину не нужно было участвовать в боях, как Шолохову не нужно было уметь писать.

Прежде всего нужно сказать, что фамилия Шолохова по первому мужу матери была Кузнецов, и что он родился не в 1905, а в 1903 году. Мать его Анастасия Черникова, неграмотная и довольно, мягко говоря, свободного любовного нрава, в 1913 году вышла замуж за жившего в станице Каргинской (хутор Каргин) "мещанина Рязанской губернии города Зарайска" Александра Шолохова. Так Михаил Кузнецов стал Шолоховым. А в дальнейшем и налоговым инспектором с образованием 2,5 класса. Техника работы со списками налогового станичного инспектора М. А. Шолохова была такова. Например, напротив фамилии П. Я. Громославского значился процент взимаемого налога, который реально и объективно отражал события - 18 процентов. Шолохов к "единичке" приписывал той же ручкой, какой составлялся список, "полпалочки", получалась цифра "4". Операция не для слабонервных: между цифрами 4 и 8 он ставил запятую. Получалось, что с Громославского следует взыскать не 18, а 4,8 процента налога. Более чем в три раза меньше. Постепенно навыки совершенствовались, а круг лиц, которым подобным образом снижался налог, расширялся. В 1922 году за регулярные искажения "поселенных списков" и вступление в неформальные отношения со станичниками Шолохов попал под арест. На суде в марте 1923 года убавил себе два года, стал с 1905 года рождения, и избежал тюрьмы как несовершеннолетний. После получения года условно, началась карьера "писателя" Михаила Шолохова, ибо он срочно понадобился Петру Яковлевичу Громославскому, экс-атаману станицы Букановской и бывшему литературному сотруднику "Донских ведомостей", главным редактором которых во время гражданской войны был Федор Крюков. Громославский рассказал о приятеле Александре Серафимовиче, который в Москве "заведует" всей литературой, о том, что Серафимович ищет молодых писателей, которые позарез нужны новой власти, о том, что у него самого есть "большая литературная вещь" о донских казаках, "горы" рукописей, которые можно хорошо продать, потому что Серафимович обещал платить по высшей ставке и печатать во многих местах. Однако тут возникла одна тонкость, которую и изложил Громославский молчаливому Шолохову, а именно, деньги за публикации должны поступать только к нему, Петру Яковлевичу Громославскому, для этого Шолохову следует жениться на его дочери Марии. Шолохов безропотно согласился. Вообще, нужно заметить и подчеркнуть, это свойство Шолохова молчать. Он практически всю жизнь промолчал. Вы будете говорить с ним, а он как бы вас и слушает, но смотрит куда-то и молчит, ну просто в рот воды набирал. Так иногда Ахматова доводила до бешенства своих собеседников: молчит и молчит, причем, горделиво, с орлиным профилем. У Шолохова тоже был орлиный профиль. Так, в сущности, это молчание натолкнуло меня на мысль о тяжелой врожденной болезни Шолохова - аутизме, то есть замкнутости человека в себе и как бы отделенного стеной от внешнего мира.

Деградация Шолохова характеризовалась прежде всего эмоционально-чувственным отупением, а со временем также и интеллектуальным слабоумием, что являлось осевым симптомом его болезни. Шолохов был обречен на постоянную семейную опеку (заключил договор с дьяволом - Громославским), ибо он был записан во все финансово-имущественные реестры, он не мог от этой опеки освободиться и в результате подвергался постоянному действию эмоциональных факторов, которые в определенной степени способствовали развитию болезни. Деградация Шолохова иногда, правда, очень редко, уменьшалась либо даже исчезала, когда он оказывался вырванным из семейной среды, как, например, во время выступлений на съездах или на вручении ему нобелевской и других премий.

Можно себе представить Шолохова, пришедшего в мою редакцию. Я бы его попросил написать при мне что-нибудь. Но этого произойти не могло даже во сне, ибо Шолохов был недоступен, не было доступа к его телу, как к телу главы государства. Он был замаскирован, он был мифом при жизни, он был знаком, он был брэндом. Он был придавлен Логосом. Поэтому я и рассматриваю Шолохова с точки зрения психиатрии. Как он мог выдержать такую нагрузку и не проговориться, не расколоться, оставаться всю жизнь в избранной роли? Для этого надо быть идейным человеком, что в случае Шолохова исключается, или больным. Известны многочисленные свидетельства о постоянном и тяжелом увлечении Шолохова алкоголем. Портрет его таков: он все время пьян, молчит и постоянно курит. Но под алкоголизмом скрывалась еще более тяжелая болезнь, о которой я уже говорил - аутизм. При необходимости действовать Шолохов стоял перед выбором из многих форм активности; одну из них он выбирал и старался выбранную роль исполнять по возможности наилучшим образом. Но помимо выбранной роли существовали также и другие, отвергнутые. То, что было "отыграно" Шолоховым через проецирование вовне, становилось частью окружающего мира, и, следовательно, подлежало не только самонаблюдению, но также и наблюдению со стороны окружения. Вследствие этого собственная активность Шолохова оценивалась с двух сторон, изнутри и снаружи. Шолохов являлся актером, на которого смотрели чужие люди из зрительного зала и коллеги из-за кулис. Неудовлетворенность собственной ролью возрастала у Шолохова пропорционально степени понимания того, что у него нет произведений, потому что неграмотный не пишет, а ставит крестик или делает отпечатки пальцев (что вполне соответствует его типу). То, чем восхищаются читатели и о чем пишут сочинения в школе и в институтах, принадлежит (в дописанном, идеологизированном, исковерканном виде - все произведения от "Донских рассказов" до "Судьбы человека") великому русскому писателю, единственному писателю на Дону - статскому советнику, сыну атамана станицы Глазуновской, дворянину, выпускнику Петербургского историко-филологического института, участнику Первой мировой войны, преподавателю русской словесности в гимназиях Орла и Нижнего Новгорода, депутату 1-й Государственной Думы Федору Дмитриевичу Крюкову (1870-1920). Там, где вы видите разбор "Тихого Дона" Шолохова, или даже "Поднятой целины" заменяйте брэнд "Шолохов" на имя Федор Крюков, и продолжайте еще больше восхищаться гениальными текстами, вычеркнув вставки соавторов. Вот в какой разорванности жил Шолохов.

Конечно, в отношении к окружению у Шолохова имелся выбор одного из двух путей: подчинения или бунта. В первом случае он покорно принимал навязанную ему роль писателя и, хотя чувствовал в ней себя неуютно, старался быть таким, каким хотело видеть его окружение. Шолохов был покорен, тих, скромен, обязателен, словом, идеален дома и вне его. Шолохов боялся выйти за этот круг, так как в нем нормы поведения ему были знакомы, в то время как за его пределами неизвестно, какую маску нужно было "надеть", каких правил придерживаться. Во втором случае, впрочем более редком, Шолохов чувствовал навязанную ему роль, бунтовал, делал все наоборот, не подчинялся, нарушал нормы и правила поведения, он также не чувствовал себя хорошо, не являлся самими собой. Чтобы чувствовать себя самим собой, Шолохову необходимо было настолько овладеть собственной экспрессией, чтобы о ней не думать, подобно тому, как не думают о том, как ходить.

Под брэндом "Шолохов" скрывалась целая писательская организация с Серафимовичем на самом верху. Первичной же творческой лабораторией была семья Петра Громославского, в которую влился такой своеобразный индивид, как Шолохов. Тут следует отметить следующий немаловажный фактор: все дочери Петра Яковлевича Громославского - Мария, Лидия, Полина, Анна и сын Иван, второй ребенок от второго брака экс-атамана, - работали учителями начальных школ. Они-то и осваивали "творческое наследие" Федора Дмитриевича Крюкова. Таким образом "донское землячество" Громославский - Серафимович заработало во всю мощь. Нужно было внедрять молодого "писателя" Шолохова в московский круг. Ну не с "Тихого Дона" же дебютировать недорослю! Поначалу Громославский хотел определить зятя на подготовительные курсы. Учителя Громославские подготовили под руководством П. Я. для Москвы два фельетона, которые потом выйдут в свет под названием "Испытание" и "Три". Когда "процесс пошел", то переправили в Москву еще "Ревизора". 24 мая 1923 года фирма отметила 20/18-летие Шолохова, а через два дня он отправился в Москву, получив строгие наставления как от своей невесты, так и от своего почти тестя, Петра Громославского.

Но поступить на "подготовительный курс" рабфака Шолохов не сумел: ни комсомольского направления на учебу, ни необходимых знаний у него не было. И он тогда пошел по более прямой рекомендации Серафимовича и Громославского - стал агентом ГПУ, бывшего ЧК. Известно, что Шолохова оформил в чекисты Леон Галустович Мирумов (Мирумян), который затем помог Шолохову пристроить три фельетона в газету "Юношеская правда" ("Юный ленинец"). А "Донские рассказы" "пробивались" в печать с легкой железной руки ГПУ и "железнопоточного" Александра Серафимовича. Чекисты устроили Шолохова на твердую зарплату делопроизводителем (подшивателем бумаг) в одно из жилтовариществ (прямо как у Булгакова в "Мастере и Маргарите) на Красной Пресне, что совсем недалеко от Большой Садовой. Шолохов молча ходил на службу, молча выполнял распоряжения Громославского и Мирумова. Шолохов был очень надежен в этом смысле. Москва для него была чуждой. Люди были чуждые. Особенно были чуждыми интеллигентные, хорошо говорящие и прекрасно умеющие писать люди.

И между Шолоховым и его окружением возникала как бы преграда, которая делала невозможным нормальное взаимодействие между собственным миром и окружающим. Независимо от того, принимал ли Шолохов установку подчинения или установку бунта, внешний мир остается чуждым. Чуждой также становится та часть собственной личности, которая непосредственно соприкасалась с внешним миром, то есть его экспрессия, и отсюда проистекало ощущение сковывающей маски и искусственности, расщепление между тем, что чувствовал Шолохов внутри, и тем, что он демонстрировал публично.

Георгиевский переулок, в котором Шолохов жил в доме у чекиста Мирумяна (Мирумова), известен многим москвичам - он соединяет за Колонным залом Пушкинскую улицу (Дмитровку) с улицей Горького (Тверской), и там жили многие с Лубянки. Как и все при большевизме, литература делалась насильно, а брэнд "Шолохов" создавался под прикрытием ЧК.

 

2.

Аутизм Шолохова был одновременно и богатым и пустым. Неудовлетворенность собственной активностью во внешнем мире вела Шолохова к тому, что активность переносилась во внутренний мир; диспропорция между фантазией и действительностью становилась все больше. Расщепление между внутренним миром и миром внешним лишь до определенной границы действовало стимулирующе; мир нереализованных фантазий, мыслей, чувств не мог у Шолохова разрастаться до бесконечности. В итоге наступил момент, когда диссонанс между миром действительным и воображаемым стал столь большим, что начинал действовать обратный процесс - уменьшение фантазий. Шолохов подчинился давлению реальности, пытаясь приспособить к ней свой внутренний мир. А поскольку контакты Шолохова с действительностью были крайне слабые, внутренний мир становился серым и пустым.

А внешний мир жил и действовал. Иногда не совсем в верном направлении. Любопытно проследить, как выдавали тайну "Тихого Дона" советские писатели. В 1974 допущенный к архивам ЦК и ГБ Константин Симонов, защищая плагиат, заявил в интервью западно-германскому журналу "Шпигель": "У Шолохова нет никаких черновиков и юридически невозможно доказать его авторство "Тихого Дона".

Как можно было жить в такой ситуации Шолохову даже под железным прикрытием ГБ, если бы он умел писать и читать, иными словами, был бы мыслящим существом? Итак, возникла проблема утаивания.

Диссимуляция, то есть утаивание, сокрытие и плагиата, и болезни, стала возможна для Шолохова только тогда, когда возникла двойная ориентация, т. е. когда наряду с действительностью собственного мира пришлось принимать внешнюю действительность. Обе реальности в мире Шолохова, хотя и антагонистические, не исключали взаимно одна другую. Такая ситуация возникла на начальном этапе психоза при первых же публикациях в Москве фельетонов и "Донских рассказов", подготовленных Петром Громославским, и начало психоза протекало не бурно, либо по окончании острой фазы, когда помимо субъективной действительности стала проявляться действительность объективная. Диссимуляция в случае Шолохова, человека без образования и культурного воспитания, была ничем иным, как принятием принципа "маски", т. е. необходимости скрывать собственный мир от окружающих. Как нетрудно догадаться, она усиливалась по мере продвижения Шолохова по пути "писательства".

Фирма "Шолохов" - это проект ЦК, ЧК и РАПП, Сталина и Серафимовича. Проект совершенно сказочный, подобный преображению знаменитого Иванушки. Но фирма "Шолохов" по богатству, по миллионам долларов, и не снилась сказочным персонажам. Этот "советский классик" Миша Кузнецов, по отчиму Шолохов, за всю свою жизнь не написавший ни строчки, стал сияющим золотым брэндом советской литературы и обеспечил бесперебойное поступление финансовых ресурсов в семью Петра Яковлевича Громославского, этого Креза советского Дона, истинного вдохновителя и организатора семейного бизнеса. Ростов-на-Дону до сих пор кормится преференциями фирмы "Шолохов". Серафимович был главным в РАППе, большим человеком в ЧК и редактором "Октября", где появился журнальный вариант "Тихого Дона", 1-я и 2-я книги, в почти не искаженном авторстве Федора Крюкова.

Крюков, Громославский и Серафимович учились в Усть-Медведицкой гимназии. К тому же Серафимович был родственником Петра Громославского.

Можно ли Шолохову при таком раскладе было жить без лжи? Если бы да, то Шолохов не мог бы принять никакую из навязываемых ему социальных ролей, так как, чувствуя себя в ней плохо, особенно вначале, открыто бы ее отвергал. Оставался бы, правда, самим собой, но именно потому, что не имел бы внутреннего и внешнего давления, вынуждающего к такому поведению, какого требует данная ситуация, был бы к ней совершенно неприспособленным. Шолохов изменял бы свою установку и свое поведение в зависимости от минутного настроения и эмоционально-чувственного состояния, мимолетной фантазии и т. п., либо был бы фиксирован на одной установке, не учитывая того, что происходит вокруг. Так первым условием интеракции Шолохова с окружением являлось принятие, хотя бы видимое, вопреки собственной чувственной установке порядка, доминировавшего в данной внешней ситуации.

Революция поделила Дон, как и всю Россию, на красных и белых. Серафимович стал красным и был давнишним завистником и идейным врагом Федора Крюкова, ставшего белым. С расстояния времени стал более отчетлив этот раздел, более определенен. С красными пошли бывшие крепостные, неграмотные люди, с белыми - интеллигенция (просвещенные). Условно говоря, шла война между грамотными и неграмотными. Но в таком сложном вопросе, как общественный антагонизм, не бывает четких границ. Грамотные в силу природного конформизма могли оказаться на стороне красных, а неграмотные волею судеб на стороне белых. Поэтому так много простых, рядовых казаков оказалось в Париже, уйдя с белыми.

Разумеется, принять этот совершенно невероятный, сумасшедший порядок Шолохову было легче при позитивной, нежели при негативной эмоционально-чувственной установке к окружению. В случае конкретной установки, т. е. установки, связанной с окружением, проблемы "маски", в общем, не существовало бы, но она появилась в случае абстрактной установки, т. е. установки, оторванной от окружения.

Петр Громославский со товарищи (дочери, учителя, рапповцы) творят плагиат, не гнушаясь ничем: выхватывают эпизоды из подвернушихся под руку классиков: из Чехова, из Достоевского, из Толстого, из Гоголя... Так Громославские сочиняли "роман" "Они сражались за Родину". Персонаж по фамилии Звягинцев рассказывает, как в мирной жизни получил от ревнивой жены тарелкой по физиономии и на что ответствовал: "Что ж вы, Настасья Филипповна!..". А вскоре появляется другой персонаж по фамилии Лопахин. И появляется он из сада, сначала яблоневого, но потом все-таки из вишневого. И, наконец, - некий сержант по фамилии не более и не менее как Поприщенко. А теперь расшифруем. Настасья Филипповна - это "Идиот". Лопахин ассоциируется с ключевой фразой: "Я купил!". Поприщенко - это явно Поприщин, "Записки сумасшедшего". Перечитайте - какой получился центон постмодернистской прозы! Кто на такое способен? Тот, кто завладел архивом Федора Крюкова в 1920 году - Петр Яковлевич Громославский. Кстати говоря, знаменитый монолог о жизни, "которую нужно прожить так, чтобы..." вырван у Чехова из "Рассказа неизвестного человека". У меня в повести "Аля" (в книге "Философия печали") об этом более детально говорится. Ведь вместе с "писателем" Шолоховым создавался и "писатель" Николай Островский.Все смешалось в доме Громославских. Из ГПУ доложили Сталину, что пошли слухи о том, что автор "Тихого Дона" известный писатель из "Русского богатства" Федор Крюков. Рябоватый вождь во френче с прищуром восточных глаз и улыбкой, прятавшейся в усах, делал вид, что не знает или не хочет знать всего этого. Вождь сел в черную машину с провожатыми и уехал. В ГПУ задумались. Ба! Вот так история! Как прикажете понимать? И на всякий случай порешили выждать. Но долго ждать не пришлось. Не прошло и недели, как в ГПУ позвонил Авель Енукидзе и сказал, что товарищ Сталин интересуется, когда он может почитать "Тихий Дон" Михаила Шолохова.

 

3.

Шолохов на XVIII-м съезде ВКП б выступил с речью (на самом деле он только потоптался на трибуне и сказал несколько корявых фраз), а в печать пошла так называемая стенограмма, подготовленная фирмой "Шолохов":

"Советские писатели, надо прямо сказать, не принадлежат к сентиментальной породе западноевропейских пацифистов... Если враг нападет на нашу страну, мы, советские писатели, по зову партии и правительства, отложим перо и возьмем в руки другое оружие <...> В частях Красной Армии, под ее овеянными славой красными знаменами, будем бить врага так, как никто никогда его не бивал, и смею вас уверить, товарищи делегаты съезда, что полевых сумок бросать не будем - нам этот японский обычай, ну... не к лицу (здесь чувствуется рука Петра Яковлевича Громославского - примеч. Ю.К.). Чужие сумки соберем... потому что в нашем литературном хозяйстве содержимое этих сумок впоследствии пригодится. Разгромив врагов, мы еще напишем книги о том, как мы этих врагов били. Книги эти послужат нашему народу и останутся в назидание тем из захватчиков, кто случайно окажется недобитым".

Это был тот самый бунт - "соберем" и "напишем"! хоть и с подачи фирмы "Шолохов", почувствовавшей полнейшую безнаказанность, полагая, что советский строй воцарился навечно.

Исследователям архива Ф. Д. Крюкова доподлинно известно о коррумпированности, как бы мы сейчас сказали, станичного атамана Громославского и до революции, и после. Весь изощренный, быстрый, дотошный ум его был направлен на извлечение дохода и только дохода. Тип Громославского характерен и для России нашего времени: быть при начальственной должности и заниматься бизнесом, разборками, крышеванием, вымогательством и т. п. и т. д. Более того, именно Ф. Д. Крюков выступил публично с разоблачениями махинаций Громославского в 1913 году в газете "Русское знамя".

Красная чума косила всех и каждого: Дон был вырезан. В безвыходной ситуации Федор Крюков, отступая вместе с Деникиным к Новороссийску, намеревался издать "Тихий Дон" за границей, именно поэтому с ним были походные сумки с рукописями. Некоторые исследователи прямо считают, что 2 февраля 1920 в одной из кубанских станиц в день своего пятидесятилетнего юбилея Федор Крюков был отравлен наемником Громославского, а 20 февраля умер. Все бумаги перешли к Петру Громославскому, "проводившему" писателя в последний путь. Другие более осторожно предлагают нам самим разрешить эту загадку. Громославский прекрасно представлял роль писателя Крюкова в собственной судьбе и "карьере", так некстати прерванной разоблачениями. Может быть, именно здесь следует искать завязку конфликта, который привел спустя многие годы к публикации Громославским казачьей эпопеи под брэндом "Шолохов".

Непреложен довод о том, что часто самое изощренное вранье изобличается второстепенными мелочами. В описании фронтовых эпизодов "Тихого Дона" периода 1914-1915 гг. в огромном количестве присутствуют поразительно точные описания мельчайших подробностей фронтового быта: к примеру, детальное описание доломанов и рейтуз венгерских гусар, указание марки венского шоколада, который был в рационе у кавалерийских офицеров австро-венгерской армии, особенности покроя сапог у немецких драгун, детальное описание тактики пехотного боя роты Баварского ландштурма, тщательно выписанные (на уровне профессионала-этнографа) антропологические особенности лиц и строения тела у баварцев, немцев так называемого "Альпийского арийского типа" и т.п.). Для "Тихого Дона" особенно характерно наличие огромного количества фактов, которые можно детально описать только при одном единственном условии: эти факты нужно было видеть собственными глазами. Перечисленные выше детали (а их в тексте романа сотни) Шолохов никогда не смог бы описать даже при допущении, что он, советский "писатель" М. А. Шолохов с двумя с половиной классами образования - величайший "писатель".

Причины, принуждавшие авторов сохранять инкогнито, весьма разнообразны. Одни бывали вынуждены держать свое имя в тайне из боязни преследований; другие отказывались от своей фамилии из-за ее неблагозвучия; общественное положение третьих не позволяло им открыто выступать на литературном поприще. И начинающие, и знаменитые авторы прятались под псевдонимами, чтобы отвлечь от себя огонь критики. Иные придумывали себе псевдонимы потому, что это было модно, иные - из-за наличия однофамильцев, а некоторые - из желания мистифицировать читателей и заставить их ломать себе голову в догадках, кто скрывается под псевдонимом. Встречаются авторы, которые из скромности или равнодушия к славе не желали выставлять свое имя напоказ. А тут нашли живого мальчишку, больного аутизмом, почти невменяемого, и под его именем стали зарабатывать бешеные деньги!

В отличие от Шолохова, все дети Громославского имели среднее образование, дочери и сын Иван работали сельскими учителями. Вместе со своими мужьями и невестками Громославские под руководством отца переписывали роман Крюкова, который блеском своего писательского таланта обеспечил всем им богатейшую жизнь.

На передний край в 1917 году, в парадные комнаты выдвинулся... "Хам". Хамство - это не озорство, а острая политическая опасность. Хамство - одно из самых распространенных психологических насилий над личностью, против которого общество так и не создало защитных средств. Нравственные уголовники - Шолохов и шолоховеды - чувствуют себя в полной безнаказанности - на них, как правило, нет управы. И для того чтобы уберечься от этой чумы, необходимо на новые факты и явления жизни смотреть пристальным и вооруженным взглядом. Д. С. Мережковский издал работу "Грядущий хам" в Санкт-Петербурге в 1906 году. Федор Крюков прекрасно знал эту вещь. А Шолохову было 3 года, если считать с 1903 года, или 1 год, если считать с 1905. Если Бог есть ничего, то "человечество есть Бог", - значит: человечество есть ничто; а следовательно, и коммунизм как религия, основанная на идее человечества как Бога, есть ничто; и богостроительство - строительство из ничего. Но ведь это самоистребление или, во всяком случае, нечто гораздо худшее, чем дурная детская привычка; это сознательно нечистая игра не словами, а ценностями, фальшивый вексель, "мошенничество", как выражается черт Ивана Карамазова: "если захотел мошенничать, зачем бы еще, кажется, санкция истины", - зачем санкция имени Божьего?

 

4.

И пришел хам в литературу. Но, не зная, что в литературе делать, начал поступать как государственный муж: создал институты и союзы, начал присваивать себе звания и награды, а главное - подходить к окошку кассы и расписываться в ведомости, указывая сумму прописью. Так и не понял хам, что литература - дело тайное и глубоко одинокое. Не надо ни у кого спрашивать разрешения, чтобы писать то, что хочешь, и как хочешь! Писатель сидит в келье и пишет. Писательство - очень кропотливое дело, для интеллигентных, очень усидчивых, вдумчивых людей, исполняющих дело всей жизни в одиночестве и тишине. Писатель пишет по буковке, букву к буковке ставит, как курочка по зернышку клюет. Литература самое сложное занятие в мире, потому что имеет дело со Словом, которое есть Бог. И в этом смысле - писатель бессмертен. В самом слове "Литература" содержится секрет - "литера" - буква, и "тора" - движение. Торить дорогу буквам. И сама Тора здесь вырастает, само Пятикнижие Моисеево! Движение букв! И о существовании писателя современники, как правило, не знают, как не знали об авторе "Тихого Дона" Федоре Крюкове. А если и знают, то не придают этому большого значения, считая, что куда ему до Пушкина! А Пушкин был одиноким и безвестным при жизни. Слава Пушкина началась с речи Достоевского в Дворянском собрании в честь открытия памятника Пушкину в Москве. Писатель умирает, а мы читаем его произведения и дивимся - гений! И он живее всех живых. А придут во двор его поклонники, спросят, где его окно. А дворник ответит: "А вон, в подвале". Посмотрят на яму с черным провалом окна, ужаснутся. "Там и жил?" - спросят. "Там и жил. Выйдет к воротам, постоит молча, посмотрит на небо..." - "Да, вот кто делает литературу..." - вздохнут, и, чтобы забыться, скорее пойдут прочь.Иногда, принимая псевдоним (брэнд), автор ставил целью не скрыть свое имя, а подчеркнуть свою профессию, национальность, место рождения, жительства, социальное положение, главную черту своего характера или направление своего творчества (псевдонимы-характеристики). Здесь же псевдоним "Шолохов" стал в ряд с главными советскими брэндами: СССР, Сталин, Ленин, Чкалов...

А голос из читающей публики негодует: "Бездарность и убогая неряшливость текстов "Они сражались за родину", газетно-очерковый примитивизм рассказа "Судьба человека" просто поражают. Тексты написаны на уровне совковой областной газетенки".

Вообще говоря, мне любопытны размышления о псевдонимах. Порой автору хотелось вызвать у читателей определенные мысли, чувства, реминисценции, находящиеся в ассоциативной связи со смысловым значением псевдонима. А для сатириков и юмористов забавные псевдонимы были дополнительным средством, чтобы произвести комический эффект. Если в намерения автора входило не только скрыть свое имя, но и выдать свое произведение за чужое, или если он хотел, чтобы читатели представляли себе его (автора) не таким, каким он был на самом деле, то он шел по пути мистификации дальше: подписывался фамилией реально существующего лица; принимал мужское имя, будучи женщиной, или женское, будучи мужчиной; ставил вместо подписи имя какого-нибудь литературного персонажа; нарочито неверно указывал с помощью псевдонима свою профессию; заменял свою фамилию такою, которая внушала ложное представление о его национальности; приписывал авторство вымышленному лицу, выдавая его за реальное (литературная маска).

"Маска" облегчала Шолохову вхождение в трудные ситуации, в которых эмоциональное напряжение могло бы вести к разнообразным формам поведения, включая реакции бегства и агрессии. В таких ситуациях формы поведения закреплялись обществом в виде определенных ритуалов, которые вынуждали Шолохова к подчинению своих эмоциональных состояний соответствующей "маске". Ритуал бывал тем более жестким, чем больше возникала потенциальная опасность повреждения "маски" под влиянием эмоционально-чувственного напряжения, например в отношении Сталина - религиозный ритуал, в условиях писательских съездов - писательский ритуал, в отношении высокопоставленных лиц - дипломатический ритуал и т. п.

Самая убийственная характеристика Шолохову была дана в Вешках одним стариком, бывшим колхозным счетоводом, который был большим станичным книгочеем: "Да не он это писал! Куда там ему такую книгу написать! Он же на всех этих встречах в Доме культуры, сколько я его помню с 1939 года, как дурачок какой-то всегда разговаривал... Про книгу спросишь, где материал на такую громадную книгу насобирали, а он в ответ смехуечки какие-то придурочные говорить..."

Действие лжи, основывавшейся на ношении Шолоховым той или иной "маски" и соответствующем исполнении роли, имело большое интегрирующее значение. Шолохов должен был подчиняться определенной цели, соответствующей исполняемой роли. Шолохов должен был подавлять в себе противоречивые чувства и стремления, а также заставлять себя действовать и входить в ситуацию, которую предпочел бы избежать. Шолохов принимал определенный порядок окружающего мира и поддерживал с ним определенный контакт. Подлинным собой Шолохову можно было быть только в одиночестве, когда он расслаблялся и становился хаотическим конгломератом противоположных чувств, мыслей и фантазий. В эти моменты Шолохов терял свое отражение в социальном зеркале; образ самого себя становился нереальным. Таким образом, единственный путь, который вел Шолохова к тому, чтобы быть самим собой, приводил в тупик хаоса и утраты реальности.

У каждого человека случаются моменты такого избегания социальных контактов, например, если человек плохо себя чувствует в какой-то компании, желает сосредоточиться на какой-то проблеме, если утомлен и ищет уединенного места, чтобы отдохнуть т. п. Такое периодическое "дозирование" аутизма бывает даже необходимо, чтобы хотя бы переварить информационный материал, который непрерывно поставляется жизнью. Каждому, вероятно, полезна определенная доза созерцания. В жизни же Шолохова наблюдалось постепенное возрастание аутистической установки, ибо не каждый способен в 20 лет написать "Тихий Дон"! А наш герой, нанятый Петром Громославским на должность "писателя", в конце 1927 года притащил в редакцию "Московского рабочего" 500 страниц машинописного текста!

Для понимания личности вдохновителя и организатора триумфального шествия фирмы "Шолохов", приведу фрагмент из моего романа "Так говорил Заратустра", где образ Беляева, героя романа, сильно напоминает донского Ротшильда - Громославского:

"За окном был январский сумрак, на стеклах - морозные узоры, в форточку лился свежий воздух. В комнате стоял полумрак, лишь неярко горела настольная лампа, в свете которой Беляев пересчитывал деньги. На широкой поверхности письменного стола, на белой бумаге, он раскладывал купюры по кучкам. Самой ходовой купюрой были двадцатипятирублевки, "лиловенькие", как их называл Беляев. Уже составились четыре стопки из этих лиловеньких, по сто бумажек в каждой. Беляев аккуратно перехватывал их аптечными резинками, вставлял под эти резинки бумажки с надписью: "2500=". Многие лиловенькие шелестели, как металлическая фольга. Они были новые, руки людей не так часто касались их. Беляев с волнением вдыхал в себя запахи новых лиловеньких. Это был особый запах. В нем соединялись запахи высокосортной гознаковской бумаги, запахи превосходных красок, едва уловимые запахи типографского оборудования. Это был великолепный, изумительный букет, сравнимый разве с запахом розы.

Сортировка лиловеньких заняла у Беляева много времени. Сначала он сортировал их по степени износа. Были купюры совсем старушки, тысячи тысяч рук касались их. Какая-нибудь деревенская женщина складывала такую бумажку в шестую долю и засовывала в лифчик; какой-нибудь аккуратный служащий, получив ее в зарплату, разглаживал и прятал на черный день в паспорт; какой-нибудь пьяница мял ее в комок, совал в карман брюк, чтобы через полчаса таким же комком бросить на прилавок винного отдела; какая-нибудь продавщица гастронома шла с этой работящей бумажкой на рынок и обменивала ее на мандарины; какой-нибудь азербайджанец вез эту бумажку в Агдам; оттуда она перелетала в Бухару..."

Так же пересчитывал бумажки Громославский, так же вдыхал в себя запах денег, становился одержимым, заводил всех вокруг, все работали с удвоенной энергией, без отдыха, огонь горел в глазах... Громославским двигала жажда наживы, азарт игрока. На этой жажде и азарте была построена вся советская литература: деньги, деньги, деньги! Много денег! Премии, тиражи, загранкомандировки, квартиры на улице Горького и дачи в Переделкино!

Пространственно-временная система иерархии ценностей Шолохова строилась аналогично тому, как субстанции, поглощаемые организмом, разбиваются в нем на простейшие элементы, из которых организм строит собственную структуру, стимулы, действующие на организм, редуцируются до простейшего сигнального элемента, т. е. нервного импульса. Роль нервной системы Шолохова сводится к барьеру, в котором разнородная информация, поступающая из окружающего мира, а также изнутри организма, трансформируется в разнообразные функциональные пространственно-временные структуры нервных сигналов. Образ окружающего мира зависит, следовательно, от уровня развития нервной системы; Шолохов видел мир иначе, нежели животное, а так как ребенок. Еще неизвестно, в какой степени пространственно-временная структура нервных импульсов Шолохова, т. е. информационного метаболизма, влияла на морфологическое формирование его организма. Информационный метаболизм Шолохова по мере филогенетического развития начинал доминировать над метаболизмом энергетическим...

Бессознательные функции находятся в архаически животном состоянии. Брэнд действует столь же сильно и неотвратимо, как инстинктивное возвращение птиц к месту рождения, как привязанность собак к хозяевам, как национальная принадлежность, как впечатанность в свое имя (я - Иван и никто другой!) и т. д.

Дмитрий Мережковский говорил: "Символы должны естественно и невольно выливаться из глубины действительности". Символ, архетип, псевдоним, логос, брэнд "Шолохов" естественно "вылился" из глубины неграмотной России. За всю мою писательскую практику я ни разу не слышал ссылку на Шолохова от начитанных, интеллигентных людей. Брэнд "Шолохов" произносили только далекие от литературы люди, и это стало для меня своего рода приметой, по которой я сразу легко определял интеллектуальный уровень человека. Так же печально обстоит дело и с защитниками "писателя" Шолохова на уровне коллективного бессознательного. Это люди ограниченные, плохо владеющие русским языком, путающие литературу с визуальными методами воздействия на массы. Архетип "Шолохов" - это прежде всего визуальные образы: фотографии, картины, памятники. О проблемах создания текста в этих кругах не говорят, потому что не понимают, что такое текст. В течение всей жизни я изучал творчество символистов, и шире - все что связано с символом, образом, архетипом. Поэтому моими настольными книгами были Фрейд и Юнг... Символ сходен по своему значению с архетипом, понятие о котором с наибольшей полнотой разработано Юнгом, соратником Фрейда.

Архетип есть символическая формула, которая начинает функционировать всюду там, где или еще не существует сознательных понятий, или же где таковые по внутренним или внешним основаниям вообще невозможны.

Архетип понимается как образ, но который не является психическим отображением внешнего объекта. Образ - это такое созерцаемое, которое в поэтике именуется образом фантазии. Такой образ лишь косвенно связан с восприятием внешнего объекта - он покоится, скорее, на бессознательной деятельности фантазии и, будучи ее плодом, он является сознанию вроде видения, но никогда не становится на место действительности и всегда отличается, в качестве "внутреннего образа", от чувственной действительности. Мир существует не только сам по себе, но и так, как он нам является.

А явление это ошеломительное, поскольку, можно сказать, что "писатель" Шолохов вышел из Заготконторы № 32, где работал его отец-отчим Александр Михайлович Шолохов. Исследователь проблемы Мезенцев прослеживает это документально: "Спустя год после восстановления Советской власти на Дону 12 июня 1921 года Александр Михайлович Шолохов начинает работать заведующим Каргинской Заготконторой № 32. Бывший приказчик сразу же стал вступать в конфликты с рабочими и служащими Заготконторы. Окрпродкомиссар В. Богданов шлет в административное управление Донского продовольственного комитета официальное представление, датируемое августом 1921 года:

"Донпродком. Административное управление.

Ввиду полной непригодности и несоответствия своему назначению зав. Каргиновской Заготконторы № 32 тов. Шолохова, выразившихся:

1. В совершенной неподготовленности госконторы до сего времени к приему и хранению разного рода продуктов;

2. Проявленной нераспорядительности в смысле распределения работ среди служащих конторы и общей неналаженности аппарата и отсутствия материального учета инвентаря и поступающих продуктов;

3. Выяснившейся слабости его как администратора вообще.

Окрпродком ходатайствует о назначении зав. Каргиновской Заготконторой тов. Козырина, коммуниста с 1912 года и энергичного работника. Тов. Шолохов может быть использован для назначения на должность зав. каким-либо складом по усмотрению зав. Заготконторой. Ввиду необходимости немедленной замены тов. Шолохова просим о вашем решении по этому вопросу сообщить с посланным курьером или телеграфно. Окрпродкомиссар В. Богданов".

Наконец после нескольких срывов наступает кризис. А. М. Шолохов вынужден оставить пост заведующего. Он пишет донпродкомиссару в Ростов письмо. Вот его полный текст:

"Донпродкомиссару тов. Миллеру.

Доклад

Заведующего Заготовительной конторой 32 Донпродкома.

12 июня сего года на окружном съезде Верхне-Донского округа я помимо моей воли и согласия бывшим окрпродкомиссаром тов. Кучеренко был назначен на должность заведующего Заготовительной конторой в ст. Каргиновскую. Все мои мотивы и доводы на неспособность, как старика 63-летнего возраста и отсутствие навыка и опыта в продовольственном, так точно и в административно-технических делах оказались бесполезными. Съездив в Ростов на продсовещание, я почувствовал по своей дряхлости слабость и болезненное состояние. 16 сего сентября я обратился к местному медицинскому врачу для осмотра и оказания помощи. Врач осмотром установил нервное состояние на почве психического расстройства с галлюцинациями и что службу нести не способен. Вследствие чего я 20 сентября впредь до особого вашего распоряжения заведывание конторой передал своему помощнику и политкому конторы тов. Менькову Василию Андреевичу.

Докладывая о сем, прошу вас, тов. Миллер, в интересах общего дела от должности заведующего Заготконторой 32 меня по старости лет и болезненному состоянию освободить или проверить мою болезнь медицинской комиссией на месте в ст. Каргинской, т. к. поездку куда-либо совершить я по болезни не могу.

1921 г. 21. IХ.

Зав. Заготконторой 32 Александр Шолохов".

Вот содержание приказа, подписанного А. М. Шолоховым:

"Приказ 12 по государственной Заготовительной конторе 32. 20 сентября 1921 г. ст. Каргинская. §1. Ввиду моей болезни на почве психического расстройства должность с сего числа я передаю моему заместителю тов. Менькову В. А. впредь до особого распоряжения, о чем донести в Донпродком, а копию послать в окрпродком.

Зав. Заготконторой А. Шолохов.

Делопроизводитель Токин".

После ухода с поста заведующего А. М. Шолохова 28 октября 1921 года Михаил решает поступить на работу в Заготконтору. Сохранился автограф его заявления с просьбой принять на работу в Заготконтору 32:

"Прошу вас зачислить меня на какую-либо вакантную должность по канцелярской отрасли при вверенной вам Заготконторе". Внизу - подпись и дата - 2 декабря 1921 года. На углу заявления - резолюция заведующего Заготконторой В. А. Менькова - "Зачислить 2.XII.21 г. помощником бухгалтера". И рядом - "Приказ 48. 2.ХII.21 г.".

Разве можно после этого "заявления" говорить, что 16/18 летний Шолохов в это время работал над "Тихим Доном"?!

Сбрасывая со здания литературы брэнд советской "писательской" машины "Шолохов", мы воскрешаем имя писателя Федора Крюкова.

Литература - дело спасение души, переложение ее в слова, знаки. Стало быть, мы имеем дело с литургией. Не литература входит в религию, а религия является частью литературы, с Библией, с единым мировым языком, который есть Бог. Бог - не на небе. Бог в книге. Азъ есмь Альфа и Омега. Мы творим литургию памяти гениального мученика русской литературы Федора Дмитриевича Крюкова (1870-1920). Царствие ему небесное!

"Наша улица", № 10-2005

Виктор Александрович Широков родился 19 апреля 1945 года в Молотове (ныне Пермь). В 1967 году окончил Пермский медицинский институт. Затем ординатуру на кафедре глазных болезней ПГМИ. Был врачом-офтальмологом. Одновременно заочно учился в Литературном институте им. М. Горького, который окончил в 1976 году. Долгое время работал в "Литературной газете". Автор многих книг стихотворений и прозы. Член Союза писателей и Союза журналистов России. Постоянный автор "Нашей улицы".

Виктор Широков

СТИХИ ПОСЛЕДНИХ ЛЕТ

ОТКАЗНИК

Что  мог бы рассказать про государство,
где я родился, вырос и живу?
Лишь волей напрягая слабый дар свой,
его Россией гордо назову.

Она – моя кормилица и мама,
сестра и дочь, и – повторюсь – жена;
но почему же кое-кто упрямо
в ней видит вожделенное – казна?

Поэтому давно на сердце камень,
что расплодились горе-господа,
им надоело быть временщиками,
хотят казну прихапать навсегда.

Увольте, лучше буду я отказник,
зато своим среди простых людей…
Россия, ты по-прежнему заказник
чувств откровенных и святых идей.
19.05.10

ОТХОДНАЯ

Кладбища холод вселенский.
Воздух пьянит, как вино.
Умер Андрей Вознесенский.
Умер-то, в общем, давно.

Сдохло когда государство,
что породило его…
Как ни вынянчивай дар свой,
мало его одного.

Как же важна атмосфера
святости или греха!
Царствует новая эра,
что не выносит стиха.

Радость сограждан увяла
Скис либеральный бульон.
Не прогундосит нам Алла
про лепестковый мильон.

Всюду душок бизнесменский.
Мальчик лоток разложил.
Умер Андрей Вознесенский.
Будто бы вовсе не жил.
04.06.10

УКОЛЫ

Всё сильнее жизни уколы,
но едва ли услышите крик.
Я – поэт есенинской школы,
и к различным ударам привык.

А смеяться готов до упаду,
ведь в тиши госпитальных палат
вся страна испытала блокаду,
и не страшен заморский Пилат.
04.06.10

ИНДУЛЬГЕНЦИЯ

Что, дорогая интеллигенция,
всё выпендриваешься, в трубы трубя,
зря надеешься, что индульгенция
выписана, прежде всего, на тебя?

Что, прокладка разных сословий,
брошенная ненужная вещь,
ты не каешься каждым словом
в том, что облик эпохи зловещ?
04.06.10

* * *
На нетвёрдых качаясь ногах,
семенит по дорожке собачка…
У меня ожидания страх:
так решается жизни задачка?

К единице добавлю нули.
На прощанье поглажу макушку,
чтоб колёса упорно везли
неподъёмною ставшую тушку.

Всё же лучше, чем пыльным кульком
притулиться в углу сиротливо…
Ах, о чём это я всё, о чём?
Жарко что-то. Не выпить ли пива?
27.06.10

ТЩЕТА

Я с детства веровал в талант,
улыбками лучилась рожица…
Силён будь только, как Атлант,
а остальное всё приложится.

Прошли в борении года,
шагреневою стала кожица,
и понял я, что без труда
едва ли что-то в жизни сложится.

А всё ж не понял, идиот,
мечтами мучась безответными
что очень быстро жизнь пройдёт,
и все вопросы будут тщетными.
29.07.10

ДУРДОМ

Одурев от вина и «Ранеток»,
я сегодня отнюдь не грущу;
10 самых красивых брюнеток
в Интернете активно ищу.

А потом, подустав от картинок,
перед тем как захлопнуть «дурдом»,
10 самых красивых блондинок,
может быть, я найду перед сном.
04.08.10

КЛЕЙ

Жизнь с нас легко снимает стружку,
сводя отличия на-нет.
Поэт всё время клеит кружку,
разбитую в 16лет.

Ему плевать, что бесполезна
вновь в обиходе эта вещь,
ему новьё неинтересно,
и облик родины зловещ.

В обед хлебает он окрошку,
таская ложку тяжело,
и вызывает «неотложку»,
поскольку сердце допекло.

Опять очков сломалась дужка…
Скажи, какой от жизни прок,
ведь с тщаньем склеенная кружка
никак не держит кипяток.

А мимо мчат автомобили.
Они как тараканы прут.
Но злит такое изобилье.
Характер у поэта крут.

И примотав очки тесьмою,
найдя старинный фолиант,
он плачет над судьбой чужою,
в чём тоже надобен талант.

Ночь снимет все противоречья.
Да только где желанный сон…
Опять природа человечья
строгать мешает в унисон.

Я мало в жизни разумею,
хотя отметил юбилей…
Где клей? Скорее дайте клею!
Всё может склеить только клей.
05.08.10

ИНЕТ - ВСЕГДАШНИЙ ПРАЗДНИК

Пишу в LJ и в Twitter,
а то порой – в Facebook…
Вы тоже не хотите ль
украсить свой досуг?

Есть Mail, есть Google, есть Yandex,
есть прочие места,
где ожидают радость,
любовь и красота.

И станешь важной «шишкой»,
умчишься далеко,
лишь только двинешь «мышкой»
по коврику легко.

И станешь сразу мачо,
издав победный крик,
как только озадачишь
любой поисковик.

Лишь «клик», ты – «одноклассник»,
«вконтакте» тоже ты,
Инет – всегдашний праздник,
чувствилище мечты.

Лишь «клик», и вот он, Питер,
в Майами сделав крюк,
зайдя в LJ и в Twitter,
в MirTesen и в Facebook.
16.09.10

* * *
Люблю любое время года,
и особливо, если в масть
в глубокий обморок природа
готова, кажется, упасть.

Стоят деревья неподвижно,
аж не шелохнется листва;
и лишь булыжника облыжно
в кювет скатилась голова.

Пускай с московских колоколен
звон пронесётся надо мной;
я тоже здесь, я приневолен
к великой каторге земной.
03.10.10

ЦВЕТОЧКИ

                          А.

Приняв с утра рюмашку,
хочу купить скорей
сиротские ромашки
для Анечки моей.

У ней такая тяга
с небесной высоты
пролить любовь как влагу
на сорные цветы.

Как ни бывало тяжко,
как ни пугала жуть,
всегда цветы-бродяжки
ей облегчали путь.

Пусть простоят хоть сутки,
зато глазам сладки
в стакане незабудки,
в бутылке васильки.

Подснежникам, мимозе
и ландышам средка
отряхивала слёзы
жены моей рука.

Конечно, я порою
дарил, (пусть вздрогнет свет),
аж с праздничной каймою
особенный букет.

То лилии, то розы,
то целый сноп гвоздик…
Но поперхнётся прозой
внезапно мой язык.

От страсти свирепея,
вдруг память даст под дых,
ведь знаю: нет милее
цветочков полевых.

Опять вздыхаю тяжко:
хочу купить скорей
сиротские ромашки
для Анечки моей.
12.10.10

ЗАЩИТА ЛУЖИНА

Лужи на улице – хоть не вылазь.
Дома же всё шито-крыто.
Лужина ль это с Россиею связь
или простая защита?

Ветер со снегом колюч как наждак,
валит ларьки и палатки.
Твидовый носит Набоков пиджак
с шёлковой скользкой подкладкой.

Жизнь продолжается, как ни крути…
Слово, хотя и дефектно,
сиюминутный порыв укротив,
нежится в плюсквамперфектум.
21.10.10

ЭПИГРАММА

Посредственность страшна не тем,
что недопонимает Кафку,
а тем, что в жажде перемен
она умеет только гафткать.
21.12.10

НА БЕГУ

Друзья мои, ни тпру, ни ну,
не знаю сам, как стал поэтом,
как пел любимую страну,
совсем не думая об этом;
как шёл со всеми наравне,
и не считал свой груз за бремя,
а, отдыхая на стерне,
не проклинал гнилое время.
Сейчас совсем другой фасон,
в родной стране я иностранец;
увы, не сон, совсем не сон
наводит на обличье глянец.
Такая пролегла стезя,
такая выпала непруха,
что даже к чёрту слать нельзя,
услышав: ни пера, ни пуха…
Век двадцать первый взял разбег,
и мы в его полнейшей власти
то дым глотаем на ночлег,
то чистый снег считаем счастьем.
Природа нас ещё сожмёт
в своей горсти немилосердной,
а я как сущий идиот
наполнен песенным усердьем.
Слова заветные мои,
как колокольчики, звените,
рассказывая о любви,
о солнце, что еще в зените…
И уж, конечно, ни гугу,
как сердцу горько и бездомно,
как упоительно бегу
навстречу пропасти бездонной.
13.01.11

В СТИЛЕ БАРАККО

Сколько бывает беспочвенных драк,
лишь бы был повод для драки…
Так Мубарак и Обама Барак
ночь просидели в бараке.

Думали, как обуздать мусульман,
множится рана на ране…
Перечитали заветный Коран,
нету рецепта в Коране…

Вновь Мубарак и Обама Барак
спорили чисто и честно,
только вот как разрешится напряг
нам до сих пор неизвестно…
02.02.11

ПРОГУЛКА

В обычной, а не спецодежде
я возрасту спел бы осанну…
Но чем же, но чем же, но чем же
на этой земле я останусь?

Не вор, не бандит, не наводчик,
хотя и вломился в розарий,
поэт, эссеист, переводчик,
и критик, и, в общем, прозаик…

С чего же запомнилась гулко
всего-то прогулка, ребята:
по Хлебному шёл переулку,
чтоб к Новому выйти Арбату…
03.03.11

МАРТОВСКОЕ УТРО

Жизнь порой грязней, чем лахудра.
Устаёшь от её грызни.
Мне не нравится это утро;
ну, не нравится, чёрт возьми!

Вновь в автобусе дышит в ухо
отвратительно, как судья,
отвратительная толстуха,
за гримасой моей следя…

А в окно лезет злое солнце,
мне невмочь от его проказ;
льётся стронций, безумный стронций,
как в Японии в этот час.

Обними меня Брахмапутра,
и улыбкою не дразни…
Мне не нравится это утро;
ну, не нравится, чёрт возьми!
17.03.11

СЫНОК

Семья моя была самая обыкновенная.
Мама, еще молодая по виду женщина,
занималась домом.
Отец, уже в преклонном возрасте,
столярничал.
Я в первые  месяцы жизни
спал на соломе в яслях,
потом перебрался на груду тряпья,
а  еще позже мы все втроём
бежали в чужую страну,
спасаясь от гибели.

Шло время…
Я вернулся,
сидя на щуплом ослике,
многое претерпел,
но если что-то и запомнилось
после скитаний,
то это был прощальный взгляд матери
и её тихий шёпот:
«Сынок!»
24.03.11

ДВОЙНИК

У меня завёлся двойник.
Сообщаю сие без обмана.
Автор трёх поэтических книг
и неопубликованного романа.

Ходит чаще меня в ЦДЛ,
вернее, в буфет, и тусит в подвале;
ему литтрёп еще не надоел;
странно, что мы с ним не поддавали.

Лишь в пересказах шепнула тоска,
что он набил морду не то Голубничему,
не то Рахманову, перебрав слегка
не то «Праздничной», не то «Столичной».

Еще мой двойник известен тем,
что он работает в известной газете,
и не чурается острых тем
вроде драки в Пен-клозете.

Он написал, как презрев уют,
нужно метелить продажных наймитов,
о том, как по-прежнему лихо дают
за одного Битова двух не-Битовых.

Двойник знаком был и со старшим ГБ,
и с младшим, хоть и неподнявшимся чином,
но так же носящим галифе х/б,
столь идущее настоящим мужчинам.

Двойник написал даже мини-памфлет о том,
чтобы лучше приладиться к салу;
баб нужно бить, ибо истый поэт
должен не раз получать по сусалу.

Я почти полюбил двойника,
вирус какой-то завёлся от сырости,
а жизнь наставляла: «Товарищ, уважь!
Смотри по ящику «Новости».

Вождей и врагов  от души прости,
неважно: в Лондоне ль, в Москве иль в Париже;
а писателей нечего костерить,
они давно уже плинтуса ниже.
31.03.11

ПРОБЕЖКА

Вновь весною роща просыхает,
лишь остатки снега, как бельё…
Дерево в короне, как сохатый,
бережёт достоинство своё…

Я шагаю с таксой по дорожке,
нам кривая все-таки нова;
нужно красться тихо и сторожко
там, где в кучи свалена листва.

Притворимся, что мы на разведке
заплутавшей в сумерках весны;
и лежат обломанные ветки
колкими винтовками войны.

Семени, хвостатая девчонка!
Всё обнюхай и пометь с лихвой.
А при случае погавкай звонко,
у тебя ведь тоже выходной.

Завтра будут трудовые будни,
твой хозяин выйдет из дверей;
а домой придет не пополудни,
заполночь вернется он скорей.

Трудно нынче заработать «баксы»,
часто рухнет вдрызг или в умат;
то-то иногда вздыхает такса,
видимо, предчувствия томят…

А пока, душа моя, не мешкай,
и не говори себе: увы…
Лучше уж продолжим мы пробежку
между прошлогодних куч листвы.
17.04.11

* * *
Снова День Победы, значит снова
марши будут празднично греметь;
значит снова ярко и багрово
будет пламенеть оркестров медь.
Будут мерно двигаться колонны,
диктор не собьётся, говоря
о народов воле непреклонной,
чтоб сияла майская заря.
Если вправду нам даётся слово,
чтоб отметить зла с добром межу…
Ленточку Георгия Святого
трогательным бантом повяжу…
Глубоко задумаюсь отныне,
взяв обет молчанья на полдня,
хорошо мне с этой благостыней;
только вы не трогайте меня.
Дай мне, Боже, всё же разобраться
рад я новой жизни иль не рад;
я оглох от праздничных оваций,
и уже рябит в глазах парад…
Буднично глядят и деловито,
на трибунах сидючи, вожди;
эх, сказать бы прямо и открыто,
но молчи сам-друг и тихо жди
окончанья телепередачи,
порции дежурного вранья;
не случится ничего иначе,
кончилась история твоя.
Пусть уже другие поколенья
продолжают совершать поклон,
добавляя нерушимо звенья
вечной цепи сомкнутых времён.
День Победы, долгий день Победы,
сколько же пришлось похоронить
ради мира и отцов, и дедов!..
Ничего не буду говорить…
9.05.2011

О НЕСПРАВЕДЛИВОСТИ

Жизнь, в общем-то, несправедлива,
и это надобно принять;
к примеру, предлагает пиво,
когда ты хочешь водку «Ять».

А то зовут плескаться в луже,
когда ты жаждешь океан;
и плюнут непременно в душу,
хоть добротою обуян.

Тут можно выразиться резче,
но ни к чему сейчас задор;
любые правильнее речи
лишь увеличат твой позор.

А времена всё так же гадки,
не переменятся они;
прими стоически нападки
и благородство сохрани.
25.05.11

ДВЕ ПАМЯТИ

Я хочу поделиться сегодня, друзья,
что слаба виртуальная память моя;
как ни бился, увы, ни за что не смогу
ни послать, ни прочесть, ни бебе, ни гу-гу.

Я не знаю, что делать, кого попросить,
чтобы снова общаться, встречаться, любить;
чтобы, полон витальных таинственных сил,
я уже ни о чём никого не просил.

Улыбался бы только в седые усы,
а компьютер работал как будто часы;
и, программу сменяя программой другой,
прогонял бы я прочь виртуальный покой.

Только выразил разум нежданный протест:
ты, дружище, не носишь положенный крест;
что ты спрятался, чувства живые тая,
неужели сломалась реальность твоя?

Блок недаром сказал, что без дела мертвец
человек, вот и ты приближаешь конец,
погрузившись в компьютер, фальшивым трудом
обживая усердно свой призрачный дом.

Я согласен с поэтом, но что я могу,
только честь, как мне кажется, я берегу;
только часть моя лучшая, высшая – честь
позволяет прочесть или же предпочесть…

Я готов отодвинуть придуманный мир;
нет, компьютер ничуть для меня не кумир;
я со стула вскочил, я за дверь побегу;
я – живой, я – живой, доказать я смогу.

Да и память моя не подводит меня,
я готов наизусть, еще с детства храня,
вам часами читать дорогие стихи,
и не надо ха-ха, и не надо хи-хи.

Но оставьте мне этот придуманный мир,
он мне мил, он как бы тренировочный тир,
где решаю я ребус судьбы, бытия,
чтоб продлилась подольше моя колея.

Чтобы письма пришли из диковинных мест;
это не надоест, это не надоест;
чтобы полон витальных таинственных сил
я уже ни о чем никого не просил.
14.06.11

ИЗ ГАЗЕТ

Вещает диплодок. Слова, как бархат.
Свет от него, как будто от звезды.
Как вам инициатива олигарха?
Безмолвствует народ. Всё – до пизды.
27.06.11

ЛЮБИМОЙ

Эй, красотка, жить не надоело?
Ты сомненья свои подытожь;
и свое целлюлитное тело,
и свою целлюлитную дрожь.

Каждой ниточкой, жилкою каждой
поворачиваясь и сопя,
ты жалеешь с космической жаждой
лишь себя, лишь себя, лишь себя.

Что тебе воробьи и цыплята…
Не жалеешь тщедушную плоть…
Ты, конечно же, не виновата,
что не можешь себя побороть.

Все твои вековые усилья
завели тебя вновь никуда.
Если были бы дадены крылья,
улетела б с Земли навсегда.

Ты сводила с ума очень многих,
вот и я неизбежно влюблён
в изначально кривые дороги,
в наяву нескончаемый сон.

Улыбнись же, моя недотрога,
снежным снова осыпь серебром,
и пред ликом бессмертного Бога
обещай, что мы вместе умрём.
27.06.11

* * *
Для пьяного нету указу.
Ворота откроет он лбом.
Красоток всех вылюбит сразу,
на зло отвечая добро.

Строитель неведомых градов,
насельник диковинных кущ,
участник победных парадов,
безнравственен и вездесущ.

Вся сущность его боевита,
она же – подарок и крест…
Ах, acva да здравствует vitae,
in vino лишь veritas est.
27.06.11

О, НАНОЛОГИЯ!

Ну что вы твердите про разные нано…
На что намекал нам библейский Онан?
Картошка в два раза дороже бананов,
а всё потому, что разрушен ГОСПЛАН.

Поэтому чаще читайте Ренана.
Давно переиздан, не нужно – в спецхран…
А то, что начальники втюхали нано,
так это еще не последний обман…
16.07.11

* * *
Ну что, подруга, мы еще не нищи?!
Хотя в кармане лишь ядрёна вошь.
Опять купил лекарства на полтыщи,
и, значит, ты неделю проживёшь…
16.07.11

СРЫВАЯ ПЛАТЬЕ

У трикотажа
поверхность та же,
что и у кожи,
настолько схожи
своею мягкостью,
волшебной гладкостью,
но прежде – ложью!

Врёт нам возможность
желанной дрожи
одной и той же;
как у подранка,
и даже ранка
опять обманка…
Что делать, Боже?

Зачем убого
я часто трогал
всё, что полого,
тем паче выпукло?
Зачем не выплакал
всё, что не вытекло,
схитрив немного,

слова проклятья,
слова заклятья,
раскрыв объятья
в Перми ли, в Вологде
не хуже Воланда,
поскольку голодно,
срывая платье?

Быть может,
радость повысит градус,
сжигая гланды;
и дальше рядом,
обнявшись взглядом,
забыв досаду,
пойдём по саду…

Но те же враки
не на бумаге
ведут в овраги,
и я, хмелея,
испив елея,
и не жалея
на штурм отваги,

отринув робость,
враз ахнуть в пропасть,
где ты – вся – кротость
своею мягкостью,
волшебной гладкостью,
ведь это – доблесть!

У трикотажа
поверхность та же,
что и у кожи,
как у подранка,
пусть даже ранка
порой обманка…
Что делать, Боже?
07.08.2011

ПОДСУДИМЫЙ

Пусть меня до конца не издали,
но я всё же не предал эпоху;
в антиподовском «Новом журнале»
напечатан неплохо.

А порыскав немного умишком,
подытожу смешливые мысли,
в Филадельфии целых две книжки
упоительно вышли.

Дорогие товарищи судьи
и присяжные, не преминую,
вы уж всё-таки не обессудьте,
оправдайте вчистую.

Если б суд я предвидел заране,
точно так же предстал бы сегодня,
заблудившись в словесном тумане,
Музы вечный угодник.
30.08.11

* * *
В этом мире, давно полинявшем
от неистовой стирки дождей,
никогда я не жил настоящим,
сочинитель, игрок, лицедей.

Редко в юности кланялся Богу,
еще реже влюблялся в вождя;
я без зонтика вышел в дорогу,
не боясь ни грозы, ни дождя.

И сухой оставался остаток
от эмоций по мере пути;
разменяю девятый десяток,
чтоб вперёд как возможно пройти.

И увидеть всё ту же картину
на исходе библейского дня,
как рябина склоняется к тыну,
одинокая, вроде меня.
03.09.11

СОЧУВСТВИЕ

Опять внутри раздрай и драка!
Конечно, полный идиот!
Спешу домой, к своей собаке.
Она – единственная – ждёт.

Она – единственная – верит,
что я вернусь, что не предам.
Она – единственная – мерит
отрезки жизни по шагам.

Она безмолвно ждёт в прихожей,
неразличимая во тьме.
Мы в этом с ней настолько схожи,
что стало даже страшно мне.

Не так ли ждал я возвращенья
то дочери, а то жены,
готов всегда просить прощенья,
хоть и не чувствовал вины.

Был завывать готов, не так ли,
заброшенный, полуживой,
когда они после спектакля
являлись заполночь домой.

Сегодня вспоминаю часто,
тот быт, который не ценил…
Наверно,  это было счастье,
спасти лишь не хватило сил.

Так сбрасывает наважденье
лишь проигравшийся игрок,
так я живу в оцепененье
поскольку снова одинок.

Есть два сочувствия, однако,
пока не стала жизнь темней:
моё – душевное – к собаке,
её – ответное – ко мне.
03.09.2011

ОДНОКЛАССНИКИ

Мне написала женщина письмо.
Она в друзья на сайте напросилась.
Я согласился. Небольшая милость.
Всё в жизни образуется само.

Увы, никак на фото не признал
«цыплёнка», мимолётную подругу,
которую нахраписто, упруго,
быть может, пару раз поцеловал.

Бог мой, что время делает с людьми!
С тяжёлым взглядом пожилая тётка
молчит, а раньше-то глядела кротко
в наивном ожидании любви.

У ней четыре внука, сын один,
на пенсию ушла совсем недавно…
Читая, я подумал: «Вот и славно,
что дожили до лысин и седин!»

Она мне написала: «Молодец!
За творчеством твоим слежу всё время…»
А я подумал: «В общем, тоже бремя…
И хватит изгаляться, наконец».
05.09.11

БЛУДНЫЙ СЫН

Давно меня мучит картина
саднящая, словно бы струп…
Там я вроде блудного сына,
познавшего голод и блуд.
В родные пенаты вернулся,
да некого даже обнять…
А если от спячки проснулся,
то где же отец мой и мать?
Нас время безжалостно старит,
и годы крадёт, точно вор.
Зачем продолжаю гутарить?
К чему этот весь разговор?
Бывало, листали учтиво
in quarto в гравюрах тома,
а нынче – пожалуйста – чтиво
подносит нам Пошлость сама…
Всегда для рабочей скотинки
на ниве готов урожай…
Сидай же, и телекартинки
легко, как галушки, глотай.
Дождался, шальная проруха
взяла в нескончаемый плен.
Недаром для глаза и уха
все жаждали так перемен.
Увы, для того, чтоб в пустыне
кичился мираж голубой,
чтоб было бы можно отныне
смеяться самим над собой.
05.09.11

СОЛОВЕЙ И УЛИТКА

Милая, порадуй хоть улыбкой,
ещё лучше песенку пропой;
(соловьём быть лучше, чем улиткой),
медный грошик выдай на пропой.

Ничего другого не взыскую,
с головой накрыл девятый вал…
Я сегодня по тебе тоскую,
как уже давно не тосковал.

Подхватил тебя судьбы конвейер,
и облез давно шиншилий мех…
Боже, Боже, - я шепчу с доверьем,
подари надежду на успех.

Как так вышло, что легко даётся
только то, что можно потерять…
Мы с тобой, как два канатоходца,
на канате встретимся опять.

Если падать, то, конечно, вместе,
чтоб погасла за звездой звезда;
чтобы труд остался делом чести,
чтобы ложь исчезла навсегда.
06.09.11

ПЕРЕБРЁШКА

Ну, погафткай, погафткай, дружочек,
из последних из старческих сил;
может, лакомый выдаст кусочек
тот хозяин, что здесь прикормил.

Ничего, что глаза потускнели,
что повыпали даже резцы;
ты еще, как положено, в теле,
и бабёнок берёшь под уздцы.

Знаешь, я в твоём лае услышал,
что не хочешь уйти на покой…
И актёр настоящий не вышел,
и писатель, увы, никакой!
13.09.11

БУЛЬВАРНОЕ

Цветной бульвар. Цветная молодёжь.
Бомжи приобогрелись на скамейках.
Отсутствуют лишь хохот и галдёж.
Быть молчаливым здесь и ты сумей-ка.

Не нарушай заветной тишины.
Уткнись в газету или в книжку что ли.
Ни друга, ни подруги, ни жены –
одно сплошное ощущенье воли.

Судьба меня внезапно привела
в то место, где когда-то я трудился…
Ликуй, отбросив в сторону дела,
и не горюй, что малого добился.

Цветной бульвар. Цветная карусель
меня опять, как мальчика, вращает…
А то, что не увидел я досель,
легко к исходной точке возвращает.

Был мал росточком, но фантаст большой…
Мечты не вызывают передоза.
И трепетной шагреневой душой
хотел бы сохранить хотя б занозы.

Я их собрал, пожалуй, килограмм,
а то и два; приличная вязанка…
Везде измена, трусость и обман,
империи знакомая изнанка.

Цветной бульвар. Ты – смычка площадей.
Деревья лихо строятся в колонны.
И я средь них… Моей судьбой владей,
распоряжайся мною неуклонно.

Твой прошлый век отнюдь не пошлый век.
Бульварность от бульваров не зависит.
Пускай зажат буквально меж калек,
но взглядами цепляешься за выси.

Они почти доступны, и легко
себя представить там, в диванной неге…
Ну что ж, что небо очень высоко,
но ведь и рано думать о ночлеге.

Цветной бульвар, прошу тебя, цвети,
не обращай вниманье на прорухи,
и привечай на жизненном пути
не цветником, так тополиным пухом.
15.09.2011

КУНДАЛИНИ

Вовсе не важно, ты – Цезарь иль Плиний,
в каждом волшебно сидит кундалини;
змей энергетики, пламя желаний,
превосходящий возможность мечтаний.
Как ты живёшь, выключая рацио,
между молитвой и медитацией?
Может быть в звёздной бескрайней лоции
мысль не подталкивает эмоции?
Может быть, вовсе не надо стараться
тренировать неуклюжее рацио?
Просто расслабиться, чтоб без обмана
душу твою растворила нирвана;
ибо нельзя всё объять словесами;
взор ограничен всегда небесами.
Если господствует ум-обезьяна
может ли жизнь протекать без изъяна?
Ведь миллиарды расколотых эго
просто продукция с маркою «Лего».
23.11.11.

 

МИМОЛЁТНАЯ ЖИЗНЬ

Я не знаю, где был этой ночью…
Вспомнить, Господи, помоги!
Душу в клочья и свитер в клочья
изорвали, видать, враги.

Вряд ли что-нибудь наверстаю,
ненавидя или любя.
Осень, осень моя золотая,
почему я профукал тебя?

Я давно не играю в шашки.
Приземлённым стал песенный дар.
Но остались всё те же замашки
отвечать на внезапный удар.
Неужели мне тоже придётся
под собачий сочувственный вой
распластаться у края колодца,
не напившись опять ключевой.

Водка, виски или «Метакса»
обжигали горло не раз…
Только рыжая верная такса,
знать, слезинку проронит из глаз.

Ведь никто её так не приветит,
не поносит уже на руках.
Только ветер, разбойничий ветер
зло плоды посрывает в садах.

Я, конечно, тоже не первый
проигравший по всем статьям,
помотавший любимым нервы,
всё принёсший в жертву стихам.

Ах, стихи, золотая отрава!
Узелок на них завяжи.
Вот она, никчемушная слава!
Вот она, мимолётная жизнь!
08.10.11

* * *
Пусть в глазах твоих выцвела радужка,
но осталось проворство руки –
и оладушки выпечет бабушка,
с мясом вкусные пирожки.

А когда присоседится дедушка,
только слушать его успевай –
будет литься неспешно беседушка,
мысли мудрые через край.
08.10.11

ОСЕНЬ

Листва бывает розовой
и даже голубой.
По парку Лианозово
гуляем мы с тобой.

Здесь мальчики и девочки
мечтают о любви.
Деревья тянут веточки
дрожащие свои.

Они такие голые,
попадала листва.
А мы с тобой весёлые,
из нас летят слова.

И этих слов звучание
не глушит смысла слов,
как музыка венчальная,
как звон колоколов.

По парку Лианозово
гуляем мы с тобой.
Листва бывает розовой
и даже голубой.
11.10.11

ПЕСЕНКА

Приснился мне тревожный сон,
как будто всё воочью;
как будто я услышал стон,
как вспышку света ночью.

Однажды мой отец пропал.
Печальная пропажа.
В него немецкий ас попал,
отнюдь не из «Лепажа».

Я жил, не ведая о том…
О том, что, между прочим,
вошёл уверенно в наш дом
такой же бравый отчим.

Он сразу заменил отца,
и быстро мать утешил;
она – овца и я – овца,
и все проблемы – к лешим…

Отец не умер, инвалид
нередко цепок тоже.
А что болит и где болит
едва ли подытожим…

Отец послал благую весть
с одной из добрых тёток,
что он на белом свете есть,
хотя чуть-чуть потёртый…

Что должен уважать отца,
не зря же стал поэтом,
что мать – овца и я – овца,
что рассуждать об этом…

Уже мне было 26,
я сам отцом являлся…
Уж время проредило шерсть,
а всё же растерялся.

Меж двух отцов, что вдруг нашёл,
рыдал, как от обмана
меж двух стогов, такой осёл,
осёл я буриданов…

Пускай уже не в первый раз
тряслась моя основа;
ручьи текли из взрослых глаз,
ведь был обманут снова.

С тех пор промчалось 40 лет,
а всё не забываю;
и ничего обидней нет,
и до сих пор страдаю.

Кто виноват? А ведь никто
не виноват в подлоге,
а просто глупый конь в пальто
споткнулся по дороге.

А просто вновь ничья вина
меня так рано будит…
А просто страшная война
так помешала людям…

Давно я – полный сирота,
и сам за всё ответствен,
что жизнь по-прежнему не та,
как мне мечталось в детстве.

Мне снова мало верных слов,
бессильна здесь наука;
и пусть таких не видят снов
ни дочь, ни оба внука.

Пускай бренчит гитарный лад
о разной круговерти,
что был семейной жизни рад
и я до самой смерти.

Что притулился без затей
у одного порога,
и что неузнанных детей
не бросил на дороге.
04.11.11

 

2012

* * *
Посмотри, посмотри не в глаза…
Мир не может быть монохромным.
Извиваются роз бутоны,
словно кобра или гюрза.

Приоткрыта хищная пасть.
Язычок дожит вероломно…
Ускоряет шаги паломник,
вдруг в цветах таится напасть.

Упадёт на листок слеза.
И послышатся чьи-то стоны.
Извиваются роз  бутоны,
Словно кобра или гюрза.
07.01.12

* * *
Пусть скажут наследники Леды:
в победе случайной – беда…
Поэты всегда самоеды,
их жгут угрызенья стыда.
27.01.12

В НАШИ ДНИ

1.

Что значит быть писателем в Перу?
Служить бездумно страстному перу
или, обдумывая каждый слог,
предвидеть утешительный итог?

Что значит быть писателем вообще?
Наверно не переживать вотще
оценки критиков, шипение коллег…
Следить, друзья, пера изящный бег…
10.02.12

2.

Водитель справок не даёт.
Издатель книг не издаёт.
Больных никак не лечит врач.
В правительстве кромешный срач.
В Калининграде и Чите
чи те порядки, чи не те.
Россия – странная страна,
всё время с логикой война.
Скажите мне, тара-ра-ра,
Зачем я должен рифмовать?
27.02.12

«БЕНЕДИКТИН»

Я часто чувствую укор,
вбегая в магазин,
что в пылкой юности ликёр
любил – «бенедиктин».

Бенедиктинцем мог бы стать,
легко носить жабо…
Ах, где тот пыл и где та стать!
Не вышло; знать, слабо…

Но всё ж оставим этот спор,
не в масть былая лесть;
с самим собой не надо ссор,
пить водку – это честь!

Где запасной аэродром?
Где новая звезда?
Нередко пью кубинский ром
и виски иногда.

Но почему-то до сих пор
средь жизненных руин
мне снится сладостный ликёр,
да-да, «бенедиктин».
12.03.12

ПРЕЗЕНТАЦИЯ

1.

Я этот том листал, проснувшись рано…
Поэты здесь от Козел до Барана!
И пусть они бодаются рогами,
надеюсь – не останемся врагами.
Друзья, я так люблю литературу,
что перевёл и Брылля, и Стахуру.
Переводить – прелестнейшее дело,
конечно, так чтоб Полска не сгинела.

2.

Русским солдатам судьбу накаркали:
в Варшаве писали, в Кракове какали,
чтобы кочкою на болотце
залубенеть в какой-нибудь Лодзи.

3.

Чем важна жизнь для крота?
Важно повсюду открыть врата

Ползя сквозь землю, питаясь землёй,
Редко высовываясь на свет иной…

Разве я не такой же крот,
хотя, конечно, наоборот.
15.03.12

СТРАТОНАВТ

Ау, моя душа, веди благопристойно
себя, смотри – опять на улице весна.
Венозное метро с утра везёт на бойню
немой рабочий скот в слепых ошмётках сна.

Так шпроты подают, откупорив в «Ашане»,
так жмутся к фонарям сквозь щупальца ночей…
Я тоже здесь стою и прядаю ушами.
Качается вагон. Не развернуть плечей.

Скорей свернись как уж, сложись легко как веер.
И выброси снежком заученную грусть.
Я стратонавтом был. Я вырос в стратосфере.
И я СССР запомнил наизусть.

Огромная страна, разбитая на льдины
под натиском ветров крошится до сих пор.
А я ещё держусь за Альда и альдины,
и книжный дефицит мне как голодомор.

О чём ещё сказать, в какой признаться блажи?
Найду ли наобум родимое пятно?
Вернусь домой, пойду на кухню, разбодяжу
любимый чёрный чай… Теперь уж всё равно.
23.03.2012

ЭКСПРОМТ

                     Ю. К.

А разве осенью и летом,
а разве хладною зимой
труднее встретиться с поэтом?
Да не поверю, Боже мой!

Весной другое исступленье –
покрасив яйца, сразу в бой
идут поэты в наступленье,
порою жертвуя собой!

Да славится сегодня Пасха,
ясновельможный светлый день,
ведя нас ласково и властно
в края российских деревень!

Я тоже через час на дачу
умчусь с собакою своей,
подружкам упростив задачу
с другими встретиться скорей…

Прощайте разом рестораны,
и все издательства гуд бай!
Клянусь, я приложу старанье
на даче встретить Первомай!

И только может быть в июне
пойму, что дача мне претит;
и с самой свежей, с самой юной
вновь нагуляю аппетит.
13.04.12

ЛИСТАЯ ЖУРНАЛЫ

1.

Пишут все сейчас про Стива Джобса,
как он пил, как, ел, как славно ёбся,
как работал, как изобретал
новый неизвестный матерьял…
Сочинилось вроде «Эпплиады», как
формировал свои отряды;
Стив придумал флешки и планшеты,
в общем, мало требуя за это;
чёрт его не смог мгновенно схрумкать,
и сам Бог подсказывал придумки…
Пишут вновь про рану и нирвану,
про изобретений панораму,
наконец, про страшную болезнь;
журналюгам глубже не залезть.
Кто бы, как ни жалил и ни скрёбся,
с уважением писал про Джобса;
мол, когда фамилия такая,
значит: жил, работе потакая.
Он – компьютерный моряк и плотник,
инженер, а попросту – работник.
Здесь не нужен барабан и бубен,
долго-долго Стива не забудем.
Был он человеком слова, долга;
не забудем  Джобса долго-долго.

2.

Между тем в журналах раструбили:
Хайди Клум нашла замену Силу.
Всех волнуют мысли о красотке,
и гламур прилипчивей чесотки.
Мы легко странички перероем,
завтра будут новые герои.
14.04.12

НА СМЕРТЬ ОДНОФАМИЛЬЦА И ТЁЗКИ

Мне всегда хватало крылец,
хоть порой летал трудней…
Умер мой однофамилец,
не прошло и 40 дней.

Умер как-то незаметно,
и едва ль заметно жил…
Что ж, пишу я безответно,
тоже из остатних сил.

Не любил его я  прозу,
и с трудом читал стихи;
видел там сплошную позу
и немало шелухи.

А дойдя до псевдонима,
полутрезв и полупьян,
он не зря назвался Дымов,
что по отчеству Степан.

Мне припомнилось, однако,
что всегда был голосист,
ражий парень, забияка,
настоящий коммунист.

Разговор сейчас короткий.
Каждому – отдельный век.
Раз и я с ним выпил водки.
Был за окнами Бишкек.

Мы читали… Стих – как вызов!
Я – на ять! И он – на ять!
А румяные киргизы
вряд ли что могли понять.

Я немногое усвоил,
(зряшных слов не говори!),
Если он моё присвоил,
то не жалко, всё бери!

Хватит толковать об этом,
протекли уже года;
что же, как поэт с поэтом
попрощаюсь навсегда.

Я давно уже не мальчик,
толстый, лысый и седой;
только выдайся помягче
ком земли под головой.
14.04.12

О ЗВЁЗДАХ

Ребята звали выпить пиво.
А я никак не соглашался.
Как это было некрасиво!
Зачем так долго я ломался?

Домой пришёл всё так же поздно!
Лёг спать, всё так же обессилев!

И не поговорил про звёзды.
А вот они поговорили.
25.04.12

 

“Наша улица” №150 (5) май 2012

«КОВАРСТВО И ЛЮБОВЬ» РОМАНА ВИКТЮКА В МОЛОДЁЖНОМ ТЕАТРЕ МОСКВЫ
(Культпоход артистов Таганки в Молодёжный театр)


16 апреля Валерий Золотухин позвонил мне в 2 часа дня и сказал (то есть, как я поняла, предложил):
- Нина, ты составишь мне компанию?..
- Да, - не думая ни секунды, сказала я, догадавшись, что он хочет пригласить меня куда-то (на какое-то культурное мероприятие, не так часто это случается, я уже и не помню, когда это было).
- Сегодня в одном театре один наш артист с Таганки, Неведров, будет играть главную роль в спектакле...
- И ты хочешь, чтобы я посмотрела этот спектакль и Неведрова в этом спектакле? (И тем самым поддержала этого артиста?)
- Да.
- А в каком театре?
- В Молодёжном...
Это там, где Валерий Золотухин в 2010 году играл хозяина завода и хозяина семьи в спектакле Кшиштофа Занусси «Все мои сыновья» по пьесе Артура Миллера.
Молодёжный театр находится рядом с Большим театром, на Театральной площади. Старинное желтооштукатуренное здание с белыми каменными арками-наличниками над окнами и с квадратными колоннами у парадных дверей...
Мы с Валерием Золотухиным договорились встретиться около Молодёжного театра в 18:30. Я пришла туда пораньше, в 18:00. Там, опираясь одним боком о покрашенный ярко-жёлтой краской железный трубчатый бордюр, стоял на солнце – то есть на асфальте, но на солнце, то есть под солнцем, то есть на месте под солнцем, на фоне светло-жёлтой стены театра – артист Таганки Феликс Антипов, мужчина крупной комплекции, и читал глянцевый журнал, подвернув задние страницы под передние, и посматривал поверх журнала на дорогу – не видать ли там кого-то из артистов с Таганки? Он был в сероватой стеганой водонепроницаемой куртке, застёгнутой не до самого горла, в бледно-голубых джинсах и в бледно-голубой рубашке, без головного убора... с серым чубчиком на лбу, не кучерявым, как в песне Рубашкина, но вьющимся, развевающимся на ветру, как в песне Рубашкина...
Феликс Антипов – один из последних могикан Таганки, известный артист первой величины, который работает там уже почти пятьдесят лет, переиграл десятки ролей. Сейчас играет в спектаклях «Доктор Живаго» (роль Комаровского) , «Горе от ума» (роль Фамусова), «Братья Карамазовы» (роль отца братьев), «Тартюф» (роль Оргона), «Медея» (роль Эгея), «Марат и Маркиз де Сад» (роль директора клиники Шарантона), «Театральный роман» (роль Аристарха Платоновича) и т. д. А кроме того он снимается в фильмах... В одном фильме играет генерала... или полковника... не генерала и не полковника, а маршала Язова... В общении он очень душевный, благожелательный, веселый, свободный и – при своём немалом физическом весе – не тяжелый человек... С ним не чувствуешь внутреннего напряжения.

Чтобы не терять времени, я как опытный папарацци, тут же сфотографировала Феликса Антипова, на фоне бордюра и театра, своим новым фотоаппаратом «Soni» в 17 пикселей, испросив на это разрешения у своей «фотомодели», которое он дал мне без всякого Якова, а потом мы сфотографировались вдвоем, и он с удовольствием «позировал» моему фотоаппарату... Тут появилась на дороге и присоединилась к нам артистка Александра Басова со своей подругой... Очень талантливая молодая артистка, с фигуркой балерины. Она играет во многих спектаклях, разных героинь, в том числе и балерин, в «Докторе Живаго» и в «Мёде», и играет девушку Хелен в новом спектакле нового сезона, в «Калеке с Инишмана» Мартина МакДонаха и Сергея Федотова.
Я сфотографировала трио – Феликса Антипова и Александру Басову с её подругой, а потом и сама сфотографировалась с ними. Тут появился на дороге Валерий Золотухин, в чёрных стрейчевых брюках-джинсах, в чёрной куртке с блестящей металлической молнией, в вишневом свитере под курткой и с клетчатым бело-черным шарфом на шее, повязанным модным узлом...
- Я смотрю издалека, кто это тут всех фотографирует и фотографируется со всеми? А это, конечно, Нина... – сказал Валерий Золотухин, улыбаясь своей золотухинской улыбкой, которая у него лучше гагаринской, и тоже сфотографировался с нами за компанию... Или мы сфотографировались за компанию с ним.
...А до того, как появился и влился в нашу компанию Валерий Золотухин и мы все ждали его около театра, Феликс Антипов «развлекал» Александру Басову с подругой и меня, то есть компанию дам, в которой он оказался. Он свернул журнал трубочкой и поиграл на этой трубочке, как на трубе: ту-ту-ту-ту...
- У Вас это получается, как на настоящей трубе, - похвалила я его.
- Что Вам сыграть (из моего репертуара)? – спросил он галантно-дурашливо.
- Что-нибудь такое джазовое, из «Маркиза де Сада», Вы очень хорошо поете песни в джазовом стиле и очень хорошо двигаетесь, танцуете в этом стиле.
Феликс сыграл джазовую мелодию, и попританцовывал под ритм мелодии, как молодой стиляга 60-х годов...
- Из какого журнала получается такая труба, из которой льются такие звуки?
- Из журнала «Комерсант и искусство», - ответил Феликс, подхватывая мой юмор.
- Это надо знать, из какого журнала делать трубу, чтобы оттуда лились такие звуки, как у Вас...
(А Феликс, оказывается, когда-то, до того, как поступил учиться в Щукинское училище, и до того, как стал работать на Таганке, играл в оркестре и владеет несколькими музыкальными инструментами. И сын у него – виолончелист.)

- Мне скоро будет 70 лет, в мае... – сообщил Феликс Антипов.
- Какие Ваши годы! Это не возраст! Для мужчины и для артиста... – оптимистично прокомментировала я информацию Феликса Антипова.
- Да? Но вот я курю... И не могу бросить курить. И не пытаюсь бросить. Я курю с четырнадцати лет...
- У Вас большой стаж курильщика...
- И мне сейчас не курить – вреднее, чем курить. Потому что мой организм привык к никотину... А электронные сигареты, которые продаются для тех, кто хочет бросить курить, они еще вреднее, чем настоящие... – Феликс Антипов мял в руках белую не электронную сигарету.
...В «Театральном романе» на Таганке секретарша заполняет анкету для артистки Пряхиной (которую играет артистка Лариса Маслова, а иногда – Алла Трибунская-Смирдан) и спрашивает у нее:
- Когда вы родились?
Артистка, которая не хочет, чтобы все знали, сколько ей лет, и которая хочет скрыть свой возраст, отвечает:
- Я родилась... – пауза. - В мае! – публика смеётся.
Феликс Антипов своего возраста не скрывает. И говорит: я родился в мае, и мне будет в мае 70 лет. 17 мая.
- Вы по европейскому гороскопу Телец.
- Да, я Телец.

Нина Краснова

Подруга А.Басовой Александра Басова В.Золотухин Н.Краснова Ф.Антипов 16 апреля 2012 года

 

юрий кувалдин "нахтигаль"
СОДЕРЖАНИЕ Рассказы Джульетта .................................................................. 3 Идет дождь ................................................................ 14 Маросейка ................................................................ 22 Любовь к Бродскому ..................................................... 31 В сторону “Курской” ..................................................... 40 Демонстрация ............................................................ 52 Мечеть ..................................................................... 65 Грёзы султана ............................................................. 74 Дорога в Бескудниково .................................................. 84 Наследник ................................................................ 93 Савёловский вокзал .................................................... 103 Дрожжи .................................................................. 114 Нахтигаль ................................................................ 122 Твист ..................................................................... 129 Катюшка ................................................................. 137 Утро ...................................................................... 148 Яблоки ................................................................... 165 Рабочие .................................................................. 178 Красота простых вещей ................................................. 194 Эссе Он пел в церковном хоре (Фёдор Крюков) ............................ 206 Мы отстояли весну (Юрий Нагибин) ................................... 216 Станочек Петра Лещенко ............................................... 230 Котлован для Советского Союза (Андрей Платонов) ................. 234 Фонтанка в Яузу впадает (Евгений Рейн) ............................. 257 В кругу равных (Александр Трифонов) ................................ 261 Фундаментальный Феликс Антипов .................................... 270 Белый храм на фоне елей (Николай Толстиков) ...................... 279 Чистые пруды ............................................................ 282 За кадром ................................................................ 284     Юрий Александрович Кувалдин Нахтигаль рассказы эссе Редактор Юрий Кувалдин Художник Александр Трифонов ISBN 978-5-85676-144-2 ЛР № 061544 от 08.09.97. Сдано в набор 13.02.12. Подписано к печати 21.03.12. Формат 84х108 1/32. Бумага офсетная. Гарнитура “OfficinaSansCTT” Печать офсетная. Уч.-изд. л. (авторских листов) 15,13. Тираж 1000 экз. Издательство “Книжный сад” www.kuvaldinur.narod.ru	ББК 84 Р7 К 88   Оформление художника Александра Трифонова На передней сторонке переплета воспроизводится картина художника Александра Трифонова “Мать и дочь”, холст, масло, 100 х 80 см, 2011 г. На задней сторонке переплета: писатель Юрий Кувалдин в галерее “На Чистых прудах” 14 января 2012 года на открытии персональной выставки художника Александра Трифонова у картины “Мой компьютер”, холст, масло, 100 х 80 см, 2012 г.   Кувалдин Ю.А. К 88 Нахтигаль: рассказы, эссе. - М.: Издательство “Книжный сад”, 2012. - 288 с. Книгу Юрия Кувалдина «Нахтигаль» составили рассказы и эссе, написанные в 2010-2012 годах. В произведениях Юрия Кувалдина много филологических и поэтических находок. Перед читателем открываются тайны самой литературы, и стилистики, и языкознания, и лексикологии, и жизни, и актерско-режиссерского мастерства. Это своеобразный художественный и философский взгляд на мир.   ISBN 978-5-85676-144-2   © Юрий Кувалдин, 2012

 

На снимке: Феликс Антипов 17 мая 2012 года в день своего 70-летия.

 

Группа актеров во главе с Валерием Золотухиным поздравляет юбиляра

 

БЕНЕФИС ФЕЛИКСА АНТИПОВА НА ТАГАНКЕ

17 мая исполнилось 70 лет ведущему артисту Театра на Таганке Феликсу Антипову, который работает в этом Театре с 1968 года и переиграл там десятки, если уже не около сотни ролей, от комических до трагических. Я хожу на Таганку уже почти десять лет и видела, и не по одному разу, а по многу раз, все спектакли, в которых играет Феликс Антипов, и в «Докторе Живаго» (по Пастернаку), где он играет Комаровского, соблазнителя Лары, и в «Братьях Карамазовых» (по Достоевскому), где он играет отца братьев, и в «Тартюфе» (по Мольеру), где он играет Оргона, и в «Медее» (по Еврипиду), где он играет Эгея, и в «Мёде» (по Гуэрро), где он играет старшего из двух братьев Ио, и в «Горе от ума» (по Грибоедову), где он играет Фамусова, и в «Марате и Маркизе де Саде» (по Вайсу), где он играет директора клиники для сумасшедших, и в «Театральном романе» (по Булгакову), где он играет режиссера Аристарха Платоновича... Он так играет все свои роли, что в этих ролях уже нельзя себе представить никого, кроме него. Он – идеален в каждой из них как художественный герой, в которого он перевоплощается и которому нельзя не симпатизировать и которым нельзя не умиляться и не восхищаться и которого нельзя не любить, даже если этот герой отрицательный. Он великолепен как художественный образ! И для каждого из них, чтобы лучше передать внутреннюю сущность каждого из них, артист находит свои краски, свои нюансы, свои художественные приемы, свои мимические движения, свои жесты и позы, свои интонации.
Иногда всего только одна фраза, которую он произносит в спектакле, стоит целого спектакля. Например, когда в «Тартюфе» Оргон прячется под столом и наблюдает оттуда, как «святоша» Тартюф расшнуровывает корсет его жене и задирает ей подол и все ее кружевные юбки, Феликс Антипов в роли Оргона вылезает на коленках из-под стола и говорит зрителям:
- Ну я вам доложу-у-у...
Мол, я вам сейчас такое доложу, что я видел... Я тако-о-е сейчас видел... Он говорит это с таким ошарашенным выражением лица, и с таким таинственно-разоблачительным тоном, что даже и те зрители, которые ничего не видели (хотя они все видели почти то же самое, что и он, только из зала, а не со сцены), начинают видеть тако-о-е, от чего у них у всех глаза на лоб лезут...

17 мая на Таганке шёл «Театральный роман», где Феликс Антипов играл Аристарха Платоновича. Он был в великолепной творческой форме! И покорил собой и своим бесподобным, неподражаемым искусством всех зрителей... И когда ходил по сцене во фраке и цилиндре, и когда выходил на сцену босиком, тучноватый, с голыми руками и голым плечом, окутанный простыней, в которой он смотрелся как в индийской тоге или в античной мантии, и высокопарно-возвышенно и при этом очень смешно говорил о реке Ганг:
- Га-анг! Га-анг!..
Видеть (и слышать) Феликса Антипова на сцене – это неизъяснимое удовольствие и счастье! Он любому спектаклю обеспечит успех своим участием в этом спектакле!

На «поклоне» артисты устроили Феликсу Антипову бенефис, хором пропели величальную песню, где фамилия Антипов перекликается с «Антимирами» и «Антигоной», и сказали, что он всеми любим...
Директор и художественный руководитель Таганки Валерий Золотухин, который тоже – и тоже с огромным успехом - играл 17 мая в «Театральном романе», и тоже режиссера, но не Аристарха Платоновича, а другого – Ивана Васильевича, с которым у них обоих сложился творческий (антагонический – по сюжету пьесы) тандем, произнёс неофициальную проникновенную дружескую речь в честь Феликса, сказал, что Феликс – ведущий артист Таганки, что он был любимым артистом Любимова и другом Высоцкого и даже когда-то заменил его в одном из спектаклей (или даже не в одном?), когда Высоцкий болел и не мог играть.
А директор Таганки 60 – 90-х годов Николай Дупак, которому сейчас за 90 лет (или под 90?), тоже сказал свои добрые прочувствованные слова о Феликсе Антипове и прочитал стихи Высоцкого «Нас было двое» и прямо на сцене подарил Феликсу Антипову бутылку водки с символическим, многоговорящим названием «Флагман».
А сам Феликс Антипов сказал, что он получает счастье и от спектаклей на Таганке, и от своей семьи, от своей жены и от своего сына (сын у него, кстати сказать, прекрасный музыкант, виолончелист).
Зрители забросали Феликса цветами и устроили ему овации. А кто-то (от лица администрации) вручил ему букет из семидесяти розовых роз. Я подарила юбиляру три своих цветочка, три мини-герберы вишневого цвета, перевязанные розовой ленточкой. И сфотографировала весь «поклон» и весь бенефис своим цифровым аппаратом, для истории и для вечности.
Честь и слава народному артисту России Феликсу Антипову! И новых ему прекрасных ролей и в Театре, и в кино, и новых чудесных достижений в искусстве, и многая лета! На радость себе и людям!

Нина КРАСНОВА

Юрий Кувалдин

ФУНДАМЕНТАЛЬНЫЙ ФЕЛИКС АНТИПОВ

эссе

Феликс Антипов - актер широкой души, в его репертуаре есть комедии и драмы, заглавные роли и виртуозно играемые эпизоды. Он занят, практически, во всех спектаклях, превращается в Федора Павловича Карамазова, в Креонта, в Фамусова, в Сократа, в Мармеладова, в целую череду иных лиц. И при отсутствии внешнего блеска - тонкое проникновение в психологию героев, сочность, продуманная выразительность рисунка роли с множеством узнаваемых бытовых деталей, богатая оттенками чуть глуховатая речь, обаяние и какое-то детское простодушие. Феликс Антипов щедро оживляет роли яркими гротескными деталями. В его игре прежде всего поражает внешняя простота, безыскусность, классическая ясность. За каждой ролью Феликса Антипова чувствуется основательная эрудиция человека книги. Ему свойственна философская неспешность, обстоятельность во всем, что делает. Не стремясь брать роль наскоком, он неторопливо подбирается к её зерну, находя опору в собственной душе. Дом стоит на фундаменте. Фундаментом Театра на Таганке является артист Феликс Антипов.
Если хорошенько подумать, то возраст человеку совершенно ни к чему. Человек разделен на две половины - на белогвардейцев, те, которые с крестом, и на - красных - те, которые с молотом. Понимаете, на крест прибивают человека, из которого получается Бог. Но женщина идет по улице без возраста, волосы девичьи распущены, сапоги на шпильках, шубка серебрится. И стоит толстяк в дубленке. Двое они делают одно. Никто не знает, что, но получается третий, с двумя полушариями в одной голове. Этого я никак понять не могу, хотя молотом крещусь пред Распятым.
Сначала о христианской евхаристии. В ней явлена Любовь (согласно евангелию от Иоанна, Бог есть Любовь - Эрот, Эрос, Херос), жертвоприношение плоти и крови. Жертвоприношение плоти и крови, даже если через эту жертвенность, жертвоприношение плоть и кровь обожаются. Явлена в ней и Смерть Христа.
Например, наивысшее наслаждение либертены маркиза Де Сада могут получить, если в момент оргазма воочию присутствует и ощущается Смерть. Поедание тела Христа, не символическое, а натуральное - одно из сарказмов Де Сада по извлечению из Эроса удовольствий. Наивысшее удовольствие у него - это стать одновременно и палачом и жертвой, ощущая сразу страдание и наслаждение. Эти чувства вызывает Юрий Любимов на Таганке в своей оперно-балетно-драматической поэме «Марат и маркиз Де Сад» с блестящими Ириной Линдт, Тимуром Бадалбейли, Феликсом Антиповым, Иваном Рыжиковым, Дмитрием Межевичем, Валерием Золотухиным, да и вообще со всеми, кто на сцене… И за сценой. Это спектакль - оргазм, в котором Юрий Любимов слил желание наслаждения и желание смерти.
Когда-то наша природа была не такой, как теперь, а совсем другой - андрогины, сочетавшие в себе оба пола - мужского и женского. Тело у андрогинов было округлое, спина не отличалась от груди, рук было четыре, ног столько же, сколько рук, и у каждого на круглой шее два лица, совершенно одинаковых; голова же у двух этих лиц, глядевшие в противоположные стороны, была общая, ушей имелось две пары, срамных частей две, а прочее можно представить себе по всему, что уже сказано. Передвигался такой человек либо прямо, во весь рост, - так же как мы теперь, но любой из двух сторон вперед, либо, если торопился, шел колесом, занося ноги вверх и перекатываясь на восьми конечностях, что позволяло ему быстро бежать вперед.
И вот Зевс решил разрезать каждого из них пополам, и тогда они, во-первых, станут слабее, а во-вторых, полезней для Зевса и богов, потому что число их увеличится. И ходить они будут прямо, на двух ногах.
И Зевс стал разрезать людей пополам, как разрезают перед засолкой ягоды рябины или как режут яйцо волоском. И каждому, кого он разрезал, Аполлон, по приказу Зевса, должен был повернуть в сторону разреза лицо и половину шеи, чтобы, глядя на свое увечье, человек становился скромней, а все остальное велено было залечить. И Аполлон поворачивал лица и, стянув отовсюду кожу, как стягивают мешок, к одному месту, именуемому теперь животом, завязывал получавшееся посреди живота отверстие - оно и носит ныне название пупка. Разгладив складки и придав груди четкие очертания, - для этого ему служило орудие вроде того, каким сапожники сглаживают на колодке складки кожи, - возле пупка и на животе Аполлон оставлял немного морщин, на память о прежнем состоянии. И вот когда тела были таким образом рассечены пополам, каждая половина с вожделением устремлялась к другой своей половине, они обнимались, сплетались и, страстно желая срастись, умирали от голода и вообще от бездействия, потому что ничего не хотели делать порознь. И если одна половина умирала, то оставшаяся в живых выискивала себе любую другую половину и сплеталась с ней, независимо от того, попадалась ли ей половина прежней женщины, то есть то, что мы теперь называем женщиной, или прежнего мужчины. Так они и погибали. Тут Зевс, пожалев их, придумывает другое устройство: он переставляет вперед срамные их части, которые до того были у них обращены в ту же стороны, что прежде лицо, так что семя они изливали не друг в друга, а в землю, как цикады. Переместил же он их срамные части, установив тем самым оплодотворение женщин мужчинами, для того чтобы при совокуплении мужчины с женщиной рождались дети и продолжался род, а когда мужчина сойдется с мужчиной - достигалось все же удовлетворение от соития, после чего они могли бы передохнуть, взяться за дела и позаботиться о других своих нуждах. Вот с каких давних пор свойственно людям любовное влечение друг к другу, которое, соединяя прежние половины, пытается сделать из двух одно и тем самым исцелить человеческую природу.
Таким образом, любовью называется жажда целостности и стремление к ней. Ведь тому, чем надлежит всегда руководствоваться людям, желающим прожить свою жизнь безупречно, никакая родня, никакие почести, никакое богатство, да и вообще ничто на свете не научит их лучше, чем любовь.
В сущности, Христос - это Эрот (Херос) из «Пира» Платона.
Не скрою, мне вообще нравится работа артиста Феликса Антипова. После ухода Высоцкого, Феликс, как Антей, медленно набирал высоту.
О Владимире Высоцком Феликс Антипов не любит распространяться. Слишком замыленная тема. Хотя иногда кое-что говорит: "Я не был таким другом Высоцкого, как Сева Абдулов или Шемякин, но выпивали мы вместе часто… Он был очень одиноким человеком, несмотря на огромное количество людей вокруг него. Мы с ним однажды вместе ехали в Архангельск, и он все время спрашивал: с кем ты дружишь, как вы общаетесь? Я рассказывал, а он: «У меня вот так не получается…» Настоящий художник и должен быть одинок. Когда человек одинок, он разговаривает с Богом… У нас с Высоцким замечательные отношения возникли вот на какой почве: зная мою любовь к стихам, он многое мне показывал из вновь написанного. И пел. Однажды спел «Коней». «Ну, как?» Хорошая, говорю, песня. «Ну вот видишь, нет пророков в своем Отечестве…»
Как-то Феликс Антипов к случаю о выпивке сказал, вспоминая Высоцкого: «Надо было употреблять что-нибудь одно - либо водку, либо наркотики».
Нет, Владимир Высоцкий не мог делать что-нибудь одно, он страстно хотел делать всё, он был страшно заводной, не сидел на месте, страстно хотел возвыситься, выдвинуться в другой мир. Запредельный. И опять выпивали, и не закусывали. За водкой бегали в гастроном КГБ, в тот самый дом общества «Динамо», на задах главного страшного дома КГБ.
В телевизионном фильме режиссера Ваграма Кеворкова «Юрий Кувалдин. Жизнь в тексте» говоря о моём творчестве и сопостовляя меня с Венедиктом Ерофеевым, Феликс Антипов с невиданным сарказмом в старом московском дворе скандирует:
«Короче, я предлагаю вам коктейль "сучий потрох", напиток, затмевающий все. Это уже не напиток - это музыка сфер. Что самое прекрасное в мире? - борьба за освобождение человечества. А еще прекраснее вот что (записывайте):
Пиво "жигулевское" - 100 г.
Шампунь "Садко - богатый гость" - 30 г.
Резоль для очистки волос от перхоти - 70 г.
Средство от потливости ног - 30 г.
Дезинсекталь для уничтожения мелких насекомых - 20 г.
Все это неделю настаивается на табаке сигарных сортов - и подается к столу... Пейте его с появлением первой звезды, большими глотками. Уже после двух бокалов этого коктейля человек становится настолько одухотворенным, что можно подойти и целых полчаса с полутора метров плевать ему в харю, и он ничего тебе не скажет».
И вот последнее десятилетие Феликс Антипов вырос в выдающегося артиста. Я не говорю о том, что у него есть звание народного артиста России, я говорю о том духе, которым стал жить Феликс Антипов, как у Лермонтова, "звезда с звездою говорит". 22 сентября 2008 года в театре состоялось пиршество футуризма в рамках проекта "Италия и Россия: вихрь Футуризма".
Абсолютно гениальную музыку, тему, взятую раз, можно повторять по-хлебниковски двести раз, показал рыцарь русской авангардной музыки, постоянный автор Таганки Владимир Мартынов, силами единственного в своей непревзойденности ансамбля "ОРUS-POSTH" под руководством Татьяны Гринденко и вечно фольклорного, о-о-о-о-о, а-а-а-а-а, у-у-у-у-у, ансамбля Дмитрия Покровского.
Феликс Антипов торжественно и трагично возносил в небо строки Велимира:

О, рассмейтесь, смехачи!
О, засмейтесь, смехачи!
Что смеются смехами, что смеянствуют смеяльно,
О, засмейтесь усмеяльно!
О, рассмешищ надсмеяльных - смех усмейных смехачей!
О, иссмейся рассмеяльно, смех надсмейных смеячей!
Смейево, смейево,
Усмей, осмей, смешики, смешики,
Смеюнчики, смеюнчики.
О, рассмейтесь, смехачи!
О, засмейтесь, смехачи!

Футуристическими пулеметными очередями текстов Маринетти расстреливал зал артист Энзо Саломоне (Италия).
Как сто лет назад на "Десяти днях...", писатель Юрий Кувалдин замечательно себя чувствовал в зале Театра на Таганке, родном зале, ибо с 1964 года здесь все смотрено-пересмотрено, но этот вечер футуризма затмил даже слабые намеки на ожидаемый триумф.
Ко сему присовокупляю ставшее уже нормой: режиссер Юрий Любимов - гений!
Прогулки по Москве вдохновляют писателя Юрия Кувалдина на все новые произведения. Производить произведения этот писатель любит очень, и не менее прежних классиков. Например, любил прогуляться по Москве уроженец Вологды Константин Батюшков. У него есть "Прогулка по Москве". В стихах. Посмеивался над жизнью первопрестольной, грустил в угланах переулков ("И выбегают из углов угланы..." - Осип Мандельштам). Итак, пародируя барскую Москву, Константин Батюшков испытывал двойственное чувство. Александр Грибоедов тоже высмеивал Москву. А Юрий Любимов поставил это на Таганке как поэзию белого ритма, как поэзию чистого вида, где великолепный артист Феликс Антипов своим Фамусовым возвышается рифмой стабильности, которая есть признак класса. Есть на Таганке тупики и дворы, в которых особенно приятно гулять, даже в большой компании. На сей раз на прогулку с Юрием Кувалдиным вышли: политик Сергей Филатов, бард Елена Дунская, артист Феликс Антипов, поэтесса Нина Краснова и сам Юрий Кувалдин. Прогуливаются хорошие люди. Сейчас. Вчера. Завтра. Посмеиваются над ближними и дальними.
Я больше всего ценю непредсказуемую, феерическую стихию театральной игры. И даже игры ума. На месте первом здесь игра. Не работа. Не служба. А игра. В которой страсти и азарт. Первый актер театра, оригинальный, выразительный, друг Высоцкого, с багажом мастерства и художественности Феликс Антипов, не принимая наигрыша и малейшей фальши, в роли человека природного ума, с подозрением относящегося к каждой книге Павла Афанасьевича Фамусова с хрипловатым раздумьем чеканит:

Скажи-ка, что глаза ей портить не годится,
И в чтеньи прок-от не велик:
Ей сна нет от французских книг,
А мне от русских больно спится.

Великолепный в блестящем артистизме мефистофелевского толка в зеленоватом прорезиненном каком-то болотном длинном плаще зондер-команды искрящийся интеллектуальный артист Тимур Бадалбейли в роли Александра Андреевича Чацкого в балетно-оперном экстазе, храня эталонную русскую речь, восклицает:

Вон из Москвы! сюда я больше не ездок.
Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету,
Где оскорбленному есть чувству уголок!..
Карету мне, карету!

Быстрое вращение белых полотен интеллигентного художника Рустама Хамдамова, зеркала с бегающими бликами и отсветами, и неподвижная бледная «маска смерти» князя Тугоуховского в исполнении талантливого артиста и барда Дмитрия Межевича. Помню, как он задушевно пел «Охотный ряд» Визбора в мастерской Игоря Снегура. Новый театр. Это спектакль - выстрел. В смысле пастернаковского: «Он был как выстрел на рапире…» Смешение жанров. Любимов спрессован до поэтической строки. Каждую букву вытанцовывает актер. «Горе от ума - Горе уму - Горе ума». Человек незаурядного ума Александр Грибоедов. Комедия в четырех действиях в стихах. Юрий Любимов сам себе Грибоедов, сокращает комедию до одного действия. Кто возразит 93-летнему умнейшему Любимову, пережившему, говоря словами Петра Андреевича Вяземского, многое и многих?! Счастье от ума!
Скрипя половицами старого дома, вошел в белом пиджаке Фамусов с Александром Сергеевичем, которого вел под ручку, чтобы тот не упал впотьмах, Феликс Антипов, несколько грузноватый в свои 68 лет. Но пьеса была не та. Играли в сумасшедший дом, которым руководил прямо из зала при зрителях, а не на репетиции художественный сумасшедший с другой планеты и с фонариком в руке Юрий Любимов, 93-летний, собирающийся на следующий сезон готовить новую пьесу! Двое зрителей по ходу пьесы поднялись с мест и в темноте стали пробираться к выходу как раз на монологе директора сумасшедшего дома в исполнении Александра Сергеевича Фамусова, которого громко прервал персонаж из «Кубанских казаков», чтобы случайно залетевшие в театр зрители, покинули его. Проводили уходящих барабанной дробью чечетки, выбиваемой сумасшедшими с яростным азартом, который особенно светился в глазах абсолютно неизлечимой Ирины Линдт, вызвавшей своей игрой не только на трубе и на скрипке, но и просто драматической с элементами клоунады и цирка игрой бурю аплодисментов, и крика одного сумасшедшего из зала: "Браво"!". Донасьен Альфонс Франсуа де Сад (1740-1814) секс понимал как страх и отчаяние, не только в Третьей империи, но и в кроватях всего мира при совокуплении, плодом которого является каждый без исключения человек, кроме тех, кого нашли в капусте. Фамусов, кстати говоря, свою первую роль в Театре на Таганке сыграл в спектакле «Живой» моего товарища Бориса Можаева, чью книгу я помогал печатать на Книжной фабрике №1 в городе Электросталь. С этого момента Александр Сергеевич Фамусов работает практически в каждом спектакле, играет ведущие роли. Итак, Феликс Николаевич Фамусов грузновато опустился на стул и покосился на бритоголового Чацкого, под личиной которого скрывался самый гениальный из молодых сумасшедших Тимур Бадалбейли, закрывший себя двойным дном революционного Марата под пером известного садиста маркиза де Сада, садировавшего публику волею тоже бритоголового Валерия Золотухина, переодевшегося Ивана Васильевича из «Театрального романа» нашего главного сумасшедшего – Михаила Афанасьевича Булгакова! Накануне они поругались. Время от времени верх в доме скорби берет абсолютно сошедший с ума Дмитрий Межевич, сбежавший от князя Тугоуховского, которому главврач никогда не дает попеть под гитару, хотя поёт Дмитрий Межевич получше многих бардов. Нажми, водитель, тормоз, наконец. Ты нас тиранил три часа подряд. Слезайте, граждане, приехали, конец, Охотный ряд, Охотный ряд! Причины ссоры Марат не помнил, видел только, что его до сих пор не простили. Поймав наконец на себе обиженный взгляд, Марат с явным усилием улыбнулся. Из темноты зала своим фонариком маэстро Любимов, родившийся в Ярославле в 1917 году, показывал направление главного удара кинжалу Шарлотты Корде, которую носил на плечах брутальный санитар, в котором, присмотревшись, можно было разглядеть день ото дня прогрессирующего Ивана Рыжикова, и одновременно удивленно наблюдал, как опущенные уголки вечно поджатых губ де Сада приподнялись, а между бровями появилась складка, придавшая лицу ироничное и даже немного издевательское выражение. Было совершенно ясно, что на большее де Сад не способен. Еще несколько неловких мгновений они смотрели друг на друга, но атмосфера уже разрядилась. Феликсу Николаевичу Грибоедову пришлось закрывать сумасшедший дом, дабы распаленные зрители не высыпали на сцену, чтобы стать легальными пациентами главврача Юрия Любимова.

Григорий Сухман

К шестидесятилетию со дня рождения Натальи Берман

(09.03.1952 - 07.07.2000)  

Раз о человеке помнят – он жив. "О поэте должен писать поэт", - вдруг у меня мелькнуло. И чего это в голову пришло набрать её имя в поисковике, что за интуиция? Батюшки! Да ведь Наташке, которую я лично знал, с которой и общался, и на байдарке плавал – 60 лет стукнуло! В живых-то её давно нет, вроде бы… Да жива она, жива, раз я о ней помню, и не только я, как очень быстро выяснилось, и на мои телефонные напоминания нашим общим знакомым – вздохи: эх, ушла рано, а какой талант! Хорошо хоть, книги остались, нашлись мудрые люди – помогли издать.
Чтобы освежить память, полистал предисловия, поднял статьи – неплохо сказано тут и там, а правду, которая мне известна, не нашёл, а значит авторы статей подыгрывают друг другу, раз простых вещей не знают. Самая распространённая вот эта: она мол, предчувствовала свою скорую смерть, написав:

А хотелось всем назло
Свой мотив пропеть отлично
Чтобы голос мой звучал  
На небесной перекличке.
Но расплачутся стихи
Строчек мутными слезами,
И швырнёт меня судьба
Тишине на растерзанье…

Но умерла-то она от белокровия летом 2000, а я слышал эти строки в январе 1984 – из-за этой натяжки и авторам этих предисловий не веришь (не буду писать их фамилий, но, коль прочтут – пусть хоть  чуть покраснеют). Ничего себе "предчувствие" за 16 лет! Вот и хожу кругами вокруг правды, возвращаясь постоянно – нет, не к придуманному кем-то образу, а к ней настоящей, живой – жизнь-то она обожала – и побаивалась её одновременно, по своей доверчивости будучи ею не раз обманутой.

Родилась она в Ужгороде - 9 марта 1952 года в семье известного математика Самуила Бермана, в которой, кроме неё, было ещё два мальчика. Математические гены отца в детях "не сыграли", хотя все они пооканчивали ВУЗы, Наташа, например, окончила филфак пединститута в городе, где семья проживала с 1967, в Харькове, а отец профессорствовал в Харьковском институте радиоэлектроники. В момент нашего знакомства братья уже создали свои семьи и жили отдельно, а Наташа с родителями - в мелкогабаритной квартире на улице 23 августа – это был день освобождения Харькова от фашистов в 1943 в результате знаменитой битвы на Курской дуге. Внешностью Самуил сильно напоминал Бен Гуриона, с тою разницей, что на голове его торчала большая атерома размером в тфилин* – я предложил её, было, убрать, да он отказался – так с ней вскоре и умер от апоплексического удара…
Узнал я о Наташе случайно – позвали меня на домашний концерт одной девушки – и я приехал. Вообще-то я на такие мероприятия не ходок, но друзья мои люди были очень разборчивые, я им всегда верил... Увидел черноволосую, ладную девушку семитского типа – ничего особенного. Но вот когда она взяла гитару и запела…Я много слышал исполнительниц с хорошим сопрано, и не голос меня взволновал, а слова её песен – музыку тоже она сочиняла сама, точнее, какие-то звучащие в голове мотивы ложились на замечательные строчки "само собой" - по признанию Наташи, знания гитары у неё были элементарны.

А первая любовь единственной казалась,
И пела тишина, еще не став строкой.
Не надо горевать. Осталось что осталось.
До детства не доплыть, до смерти далеко.
Цепочка из минут за строчкой тянет строчку
И за любовью вновь спешит любовь дарить.
И поздно сожалеть, и рано ставить точку.
До смерти далеко, до детства не доплыть.
Куда же ты, душа, продрогшая синица?
Зовут ведь не тебя, курлыча за рекой.
Осенний перелет все длится, длится, длится –
До детства не доплыть, до смерти далеко.

…На следующий день после концерта я пошёл в магазин и, всё ещё чрезвычайно возбуждённый, купил гитару: хотел петь "её". Это доброе возбуждение, как выяснилось, тогда передалось всем слушателям того зимнего концерта и в дальнейшем передавалось ею всей аудитории, когда она выступала уже в больших залах Харькова через пару лет – это я как свидетель подтверждаю.
Её подруги,"музыкальные профессионалы",вроде Лисиной, только портили своими потугами поэзию Наташи, заглушая её ненужными музыкальностями. Вот как вспоминает Наташа о начале своей поэтической карьеры в сохранившихся дневниковых записях:
"В детстве, в юности страдала: никак не могла обрести свой путь. Блаженный Августин как-то сказал, что ни в коем случае не хотел бы снова оказаться молодым. Грузинский философ Мамардашвили тоже поддерживает эту мысль и говорит, что не хотел бы снова оказаться семнадцатилетним, потому что всегда существует опасность не нащупать свой путь, не распознать его. Меня и на мой путь привели, казалось бы, случайности. Я не любила поэзию и не понимала ее, но так вышло, что мальчик из моего класса ходил на литературный кружок в Дворец пионеров и позвал меня туда. Я уже заканчивала 10-ый класс, на кружок мне ходить было некогда, но один раз решила пойти – и проходила туда почти все студенческие годы. Я закончила филфак Харьковского пединститута, но с дисциплиной у меня не получилось(она не могла установить барьеручитель\ученик-Г.С), и я ушла в инженеры отдела информации. В 18 лет я первый раз пробовала написать стихи, но Вадим Левин (руководитель литкружка в Харьковском дворце пионеров) их забраковал. В 22 года я попробовала было писать небольшие прозаические миниатюры, но моя подруга, писавшая очень хорошие стихи, их забраковала. Я была очень не уверена в себе и, наверное, больше никогда бы уже не пробовала писать, но, когда мне исполнилось 27 лет, я вдруг узнала что в городе существует Клуб авторской песни. Я решила, что песня – это не стихи, там мой голос скроет недостатки поэзии и решила опять попробовать писать песни". Про голос она очень верно заметила, в приватных беседах говаривала, что очень хотела запеть "по-оперному" и даже брала уроки вокала. Из её признаний легко сделать вывод: бардом она решила стать в 1979 году. И стала (ещё каким!):

ГАЛАТЕЯ

Ах, как боялась я заплакать,
И как мне взгляд его был дорог,
Когда я сбрасывала платье,
Когда он глину мял в ладонях.
А статуя, чиста, как свечка,
Меня как будто упрекала.
В ее чертах застыла вечность,
Что холодна была, как камень.
Ее черты моими были.
Меня лепил он долго-долго.
Его я, верно, полюбила.
А он ее любил, и только.
Но я о ревности забыла
В той мастерской, где все прощалось,
Где над дрожащим слоем пыли
Тревожно лампочка качалась,
Где скульптор, длинный и нелепый,
Работал, хмурясь и потея,
Где до сих пор еще он лепит
Мое тоскующее тело,
Где за сеанс он чаем платит,
Под пледом нежась в старом кресле,
Где так за дверью вьюга плачет,
Что даже статуя воскреснет.
И над остывшей чашкой чая
Пугливо съежится от ветра,
И вдруг посмотрит так печально,
Как будто любит безответно.

После развала СССР жила Наташа в Ярославле, Владимире, попыталась прижиться в Западной Европе – во Флоренции, было, восторженные слушатели три (!) часа не отпускали её, уличную певицу, не понимания ни слова по-русски! Затем перебралась в Чикаго, поближе к брату и матери, но не прижилась в свободной Америке, где, как написал один критик, "диссидента Бродского встречали с лавровым венком, а диссидентке Берман достался листик той же лаврушки, плавающий в супе дома для бедных" Америка не приняла русского поэта – что не мудрено!- и она вернулась в родные пенаты, в Харьков, где и проявились признаки болезни, которые галопировали день ото дня. Вот тогда-то друзья срочно присоветовали ей Израиль, куда она и приехала в 1998.
Жила то в Хайфе, то в больнице, часто и подолгу гостила у почитательницы авторской песни, художницы Нинели Шаховой в Афуле, принявшей активнейшее участие в посмертном распространении произведений Наташи. В израильских слетах и фестивалях не участвовала, выступала на домашних концертах и малых сценах, быстро уставая.
По принятым стандартам Наташина земная судьба не сложилась. Сверкают россыпи её таланта в стихах и песнях, будто писал их другой, очень счастливый человек, к которому жизнь была и ласкова, и добра, но Наташа, как и многие из нас, была обречена на одиночество, каждый из нас лишь поле игры жестоких и темных сил, которые прорываются сквозь любые покровы культуры, воспитания, общественных норм. Со стихов начался для Наташи путь в литературу, ими и закончился. Восприятие своих произведений она мыслила в слиянии поэзии, музыки и голоса. Песня была её стихией. Наташе удалось то, о чём она мечтала - "обессмертить словами" переживание жизни ...Она знала, что умирает, но лишь изредка упоминала об этом как о факте, с которым приходится считаться. Я узнал, что она в Израиле, совершенно случайно, разыскивая по цепочке знакомых её стихи, узнав, что они где-то напечатаны, у кого-то хранятся...И Нашёл Саму Наташку! Она была накануне пересадки костного мозга в клинике "Хадасса", очень обрадовалась, смеялась, вспоминала прошлое, рассказывала историю печати в Израиле первой своей книжки, строила планы встречи. После ночного дежурства я ушёл спать, уверенный, что у неё, жизнерадостной, всё будет хорошо… А через три дня узнал, что уже не встретимся. Никогда…
И тут нахлынули эмоции, неуёмное желание понять – отчего её стихи так мне нравились, как ни крути, она -необычное явление на поэтическом небосклоне СССР, богатом на таланты. Её прозу я умышленно не трогаю, ибо об этом отлично написал её "открыватель" Михаил Хейфец в предисловии к сборнику "Повесть несбывшихся надежд"1999г. Проанализировав свои переживания – почему я выделяю её из ряда рифмоплётов – пришёл к интересному выводу: надо дать количественную оценку качества её стихов – и тогда все увидят критерии бронирования мест на Парнасе. Правда, найти эти критерии – всё равно что в бурю на лодке уцелеть. Такие попытки, разумеется, были – от Тредиаковского до Лотмана, да воз и ныне там...Решив, что дуракам и новичкам везёт не только в картах, а также имея за плечами опыт не тривиальный, пустился я в эту авантюру.
А опыт в том, что эмоции наши на знаниях покоятся... Ну, как даст мать оценку новорождённому, скажем, по телефону – отцу? Вялый или чудный, еле живой или нормальный? А среди профессионалов давно состояние новорожденного определяют шкалой Апгар – по имени американского врача 19 века. Она предложила каждую из видимых 5 функций малыша определять в баллах: нет = 0, кое-как = 1, хорошо = 2, отсюда максимальный балл = 10.Дыхание, пульс, рефлексы, цвет кожи, тонус мышц видят все, сумма этих простых критериев даёт быструю, объективную информацию.
Так можно попробовать и поэзию анализировать, вопрос же кардинальный – что это за критерии, которые оценщику видны, а также подготовка, опыт читателя на этом поприще, ведь, по Салтыкову-Щедрину, что русскому здорово, то немцу смерть - чистая, кстати, поэзия! - а посему первоклассники правом голоса не обладают, ведь грамоту сперва учат, а уж потом читают, обсуждают, анализируют и считают...
Итак, попробуем гармонию проверить алгеброй. Для начала обозначим критерии, не распыляясь в неопределённых дифирамбах. Сложность в том, что оперировать придётся не с символами, а с выражениями, где самый порядок слов может определять поэтичность. Когда-то Гегель в «Феноменологии духа» лягнул Шеллинга за неспособность различить философию и поэзию – первое, мол, наука, а второе...
Так вот, поэзия – тоже наука со своими правилами, действующая на нас по своим законам и будящая в нас отклик, вполне описуемый. В жизни мы, встретив незнакомо кучерявое явление, делаем круглые глаза, восклицая: как поэтично! А почему?
Да потому, что слышим, видим, ощущаем нечто новое, необычное. Из «Поэтического словаря» А.Квятковского можно понять, что поэзия – это стихотворное художественное произведение с системой параллельных речевых рядов, которые своим ритмом, строфикой и рифмой способствуют художественной выразительности изображаемого, а корень её – в греческом слове «поэсис», означающем «творю, создаю» - вот отсюда мы и будем плясать, от печки.
Поэт – это всегда создатель нового, чего не было до него. Поэтому первопроходец в любой области знаний, по определению, поэт: Ньютон – закон всемирного тяготения, Менделеев – периодическая таблица, Бекерель – радиоактивность... Но: пишущий на заданную тему, пусть и талантливо, не создаёт поэзию по определению. Например, написать пародию – не открытие, а лишь переиначивание чужого! (Бывают талантливые исключения)
А вот свежий образ, пусть с обычными рифмами и словами, но дыхание перехватывает – поэзия, и всего-то в двух строках! Вспомнил:

...Дай-ка милый, сниму с тебя валенки -
нам ещё наступать предстоит...

Такой вот образ, убитый – и явная польза от этого, спасение от морозов: открытие... Автор – поэт!
Попробуем вкратце новизну понятий перечислить: блестящая метафора, неожиданное сравнение, оригинальная аллитерация, интересный эпитет, скрытая аллюзия - всё это – кирпичи, технический арсенал поэзии, складывая их, автор заявляет свою технику, которая, однако, не делает стихотворца - поэтом. Наедет, бывало, на тебя ком макулатуры с торчащими там и сям удачными строчками, с известным именем, а ты не понимаешь, зачем и куда оно прётся, о чём вопит – стыдно за автора и бумагу.
Так что стилистические приёмы с рифмованным текстом – не поэзия, а её база, которая без эмоциональной окраски «не работает». Но тут ждёт ловушка: сколько читателей, столько и мнений... Пусть! Ведь на экзамен рифмоплёт вышел по собственному желанию, глядь, а оценка высока - в поэты попал: хотел ведь? То ли из-за индивидуальности письма, то ли из-за ёмкости понятий, а, может, загадка в стихах есть, да и конец оказался непредсказуем? Так вот они какие – составляющие Госпожи Поэзии!
Соберём их вместе, присвоим каждому понятию 1 балл и посмотрим, на какую тянет оценку тот или иной стих. (Список параметров можно, конечно, расширить.)
1.Рифма, но не для детсада (солнышко блестит – ласточка летит: для рифмоплёта)
2.Ритм. Отлично, если он гармонирует смыслу стиха.
3.Эпитеты, неожиданные и развёрнутые.
4.Аллитерация – с чувством меры и вкуса, образности и цели.
5..Метафора, сравнение – исток поэтического образа.
6.Аллюзии. Подготовленному читателю – море поисков.
7.Эмоциональная напряжённость, "нерв",связка автор-читатель.
8.Загадочность, понятие – формула: строфа равна странице прозы.
9.Непредсказуемость конца стихотворения.
10.Непохожесть, новизна темы, стиля: авторская метафизика.
Если в разбираемом стихотворении есть все указанные параметры – оценка 10, если что-то отсутствует - на балл ниже. Относительно полноты списка можно спорить, как о методологии вообще, но попытка не пытка. Feci quod potui,faciant meliora potentes**.
А теперь вернёмся к теме, заявленной в начале, к стихам Наташи Берман в свете вышеуказанного метода, сделав акцент на новизне. Открыл в начале сборника "ГАЛАТЕЯ" 2001 – стихотворение «Гоголь»:

Души мёртвые сжигаю.
Пляшет снег, и пляшут черти.
А тебе, душа живая,
Сколько дней гореть до смерти?

Вот так начало – сразу захватывает: часто ль мы слышим рифму
сжигаю - живая, плюс явная аллюзия на роман Гоголя, да ещё пляшуший снег – необычная метафора.
Четыре балла насчитали – сразу. Продолжим стихотворение:

Смейся, бес лукавый, смейся!
Пусть чернила кровью рдели!
Сколько дней шептать до смерти:
«Боже, что же я наделал»!

Ещё балл за аллитерацию – чеРнила, кРовь, Рдеть; шЕптать, днЕй,
смЕрть. Буква «Е» - как вилы выглядит, будто в горло их
всаживают... Далее:

Приподняться нету силы.
Строки морщатся в камине.
За окном, в дрожащей сини,
Тройка мчится мимо, мимо.

Морщение строк – это ж какой глаз надо иметь, а ёмкость понятия чего стоит, его загадочность? И ритм стука копыт тоже слышно – ещё два балла добавим. И в конце:

Подвези меня немного.
Далеко ли там до рая?
Только белая дорога,
Как бумага догорает.

Определять исчезающую дорогу как догорающую бумагу? Надо бы оценить новизну такого эпитета, к тому же совершенно непредсказуемый конец. Проявилась ли тут индивидуальность письма – трудно оценить в одном стихотворении, но свои 9 баллов оно заслужило... Как видно из построчного комментария, анализ прост и не требует подготовки выше средней школы, ну а вкус – дело наживное. При определённой тренировке слуха такой анализ возможен при декламации вслух, но обосновать что к чему и почему можно только на бумаге, ибо гениальная память – редкость.
Перевернём наугад несколько страниц - в конце сборника текст «Рассвета». Индивидуальность, талант просто бросаются в глаза:

Войди в мой сон на грани дня, войди в ту трещину пространства,
Где ты с привычным постоянством подолгу смотришь на меня,
Где перепутаны давно узоры нашего страданья,
Где тишина есть пониманье, и улыбаться нам дано.

Да это же высокая лирика, выше любой формальной оценки! Ёмкость, загадочность, гиперболичность - попробуй войти в подсознание! - аллитерация, ритмика...

Войди в мой сон на грани дня, покуда небо голубое,
Покуда чёрною бедою не запеклись его края.

Запекаются края: раны, хлеба, но - голубого неба, да ещё чёрною бедою?
Да за такие образы премии надо выдавать – беспощадно и сразу, для стимуляции поэтов! Далее:

Лужи чёрный овал, листьев вздох оробелый.
День повис за окном высыхающий, белый.

Такой аллюзии день - белью сохнущему, с таким, вроде, бытовым концом после тяжёлейшей ночи, полной переживаний. Результат подсчёта: 10 баллов. Поэзия!Подчёркиваю: в этой статье я пытаюсь представить лишь формальные признаки Поэзии, без которых «не о чём говорить».С удовольствием приведу ещё строфы из 9-10 бальных стихов Наташи, в изобилии разбросанных по сборнику.

А хотелось всем назло свой мотив пропеть отлично,
чтобы голос мой звучал на небесной перекличке,
но расплачутся стихи строчек мутными слезами,
и швырнёт меня судьба тишине на растерзанье.

Сразу: аллитерация, метафоричность, ёмкость, новизна, ритмика, рифма - из «Монолога несостоявшегося поэта» - всем бы «состоявшимся» так писать!

Играй, чтоб не провисла неба синь
Под тяжестью непролитого света.

Прекрасный образ светлой, возвышенной музыки, музыки льющейся, но непроливаемой (плюс формальные, технические признаки, разумеется).

Мы туда уплывём, где и речка давно не течёт,
Пересохли ручьи, словно дни без конца и начала.

Этот отрывок приведён как пример из стиха на 6-7 баллов, вполне ординарной оценки крепкого стихотворца, а если ещё на музыку положить – классная песня выйдет!
И, действительно, слышал я такую песню – «Мы туда уплывём, где над речкой гнездятся стрижи» - в наташином исполнении, под гитару - она ведь её мне посвятила…

А первая любовь единственной казалась,
и пела тишина, ещё не став строкой.
Не нужно горевать – осталось, что осталось.
До детства не доплыть, до смерти далеко.
Куда же ты, душа, продрогшая синица?
Зовут же не тебя, курлыча за рекой...
Осенний перелёт всё длится, длится, длится –
до детства не доплыть, до смерти далеко.

И снова видим метафору, ёмкость, аллюзию и загадочную индивидуальность стихов.
Так что Наташа Берман экзамен – пропуск на Парнас – успешно прошла. В широком смысле любой поэт может себя проверить по этой схеме, позаимствовав из статистики коэффициент корреляции - (до 4-х признаков из 10 - слабая, автор - рифмоплёт, 4 - 7 из 10 - средняя, хороший поэт, 7 - 10 из 10 - сильная корреляция Поэзии и Автора, отличный поэт, а если он все стихи так пишет - просто гений!)

* - кожаная коробочка с выдержками из Писания, одеваемая на голову при молитвах
** (лат) - сделал, как мог, кто умеет лучше - пусть попробует.

 

Наталья Берман (1952-2000)

Наталья Берман. Рисунок Нинель Шаховой (1998) .

 

Наталья Берман

ЗАИСКРИТСЯ ЦВЕТОК И СВЕРКНЁТ ОПЕРЕЬЕМ СИНИЦА

 

МОНОЛОГ НЕСОСТОЯВШЕГОСЯ ПОЭТА

Что мне делать с тобой, неизлитая боль?
Этой ночью в пространство распахнута сцена.
Ну а зрители? Им не узнать тебе цену,
Если правду свою не сыграешь, как роль.

Неужели всё пройдёт и ничто не повторится?
Год за годом, день за днем увядают наши лица,
И уже стучится в дверь неизбежность расставанья
С тем, что так и не смогла обессмертить я словами.

Не поверят тебе, если будешь гола,
Если красками яркими лик не расцветишь,
Если платьем искусным себя не отметишь –
Не узнают они, что болью была.

А хотелось назло свой мотив пропеть отлично,
Чтобы голос мой звучал на небесной перекличке.
Но расплачутся стихи строчек мутными слезами
И швырнет меня судьба тишине на растерзанье.

Наплывает рассвет, стынет ночи зола.
Не суметь мне тебя обуздать и стреножить.
Не дано нам людские сердца растревожить.
Я – актер, позабывший азы ремесла...

 

ЯБЛОКИ

Нам жить, постоянством себя согревая.
Пусть я изменилась, и ты не такой.
Но все-таки яблоки мы воровали
Из этого сада над этой рекой!

Забудем, что неповторимо мгновенье,
Опять заберемся в полуночный сад,
И нас никогда не поймают, поверь мне,
Ведь пес на цепи, а хозяева спят.

И нас никогда не поймают, поверь мне,
Ведь пес на цепи, а хозяева спят.
Ну что ж ты, дружище, добытое бросил,
Едва лишь услышав, как пес зарычал?

В ненастную осень, в тревожную осень
Ты яблочной осенью детство встречай!
Забудем, что неповторимо мгновенье,
Опять заберемся в полуночный сад,

И нас никогда не поймают, поверь мне,
Ведь пес на цепи, а хозяева спят.
И нас никогда не поймают, поверь мне,
Ведь пес на цепи, а хозяева спят.

 

***
Бессилье дня бессилье ночи множит.
Рука твоя покорна и легка.
Ты умираешь, ты уже не можешь
Вернуться хоть на миг издалека.

Прошу для тебя я рая
У ночи глухой, беззвездной.
Зачем ты уходишь рано,
Зачем я живу так поздно?

И не спастись. Лишь ватная усталость.
Кресты деревьев, черных птиц кресты.
Любимый, все, что в жизни мне осталось –
Быть сторожем в дому, где стонешь ты.

И видеть, как в распахнутые двери
Небытие приходит не спеша...
Ведь так и не сумели мы поверить,
Что есть у нас бессмертная душа.

Прошу для тебя я рая
У ночи глухой, беззвездной.
Зачем ты уходишь рано,
Зачем я живу так поздно?

Но, может быть, всею дрожью
К истокам припав творенья,
Я в этой ночи порожней
Вдруг стану душой твоею?

 

ВОЛЧИЦА

Не найти во мне души, ведь нету её у меня.
Где душа у волчицы, бегущей за зайцем в погоню?
Ты опять ускользнул, быстроногою прытью дразня,
Ты опять растревожил дремавший до времени голод.

Чую запахи леса и шорох пригнувшихся трав.
Ты хрустишь сухостоем, и рот твой в испуге надкушен.
Настигающий прав, убегающий вечно не прав.
Ты добыча моя. Берегись! Не найдешь во мне душу!

Сотни раз исчезай, всё равно я тебя не отдам.
Я петляющий путь твой давно на зубок затвердила.
По зигзагам твоим, по твоим осторожным следам
Пронесусь я вслепую, мой сладкий, мой слабый, мой милый!

И в смертельном прыжке настигая твой гибкий хребет,
И губами нащупав комочек дрожащего горла,
«Не ищи во мне душу, - шепну я, - её во мне нет.
Где душа у волчицы, бегущей за зайцем в погоню?»

 

ВОРОВКА

Я правильно неправедно жила
И совести не знала я укоров,
Но замирало сердце у меня,
Лишь раздавался крик: «держит вора!»

Хоть знала я, что нет на мне вины
И вора настоящего поймали,
Я думала: «О, хоть бы не нашли!»
Я думала: «О, хоть бы не узнали!»

Не знала я, за что мне этот крест,
Не знала я, за что мне эта кара,
Пока воровкой не вошла в твой дом,
Пока тебя из дому не украла.

И вор, бунтующий в моей крови,
Шепнули мне: «Вот твоё предназначенье.
Познаешь ты блаженство той вины,
Познаешь ты блаженство тех мучений!»

Давно сгорела шапка у меня,
Давно сгорели волосы и тело,
Но в тишине судьбу свою кляня,
Я знала: воровство – теперь удел мой.

Мне не избыть блаженства той вины,
Мне не избыть блаженства тех мучений,
Ведь вор, увы, сидит в моей крови,
И в том, увы, моё предназначенье.

 

КОРОЛЬ

Король был добрый, не был властен.
Крича «да здравствует король!» –
Ему набросили как лассо,
Вокруг короны ореол.

И, вопреки своим желаньям,
Он исполнял завет веков:
Чтоб не погасло веры пламя,
Он в нём сжигал еретиков.

Давно всю жадность он отплакал,
Стал беспощаден и суров.
Земля сгорела словно факел,
Среди погаснувших миров.

Но вдруг печальная догадка
Ему явилась на заре:
Один остался он на гладкой,
Отполированной земле.

Остановиться не успел он –
Лишь дым гулял тропой веков.
Посыпал голову он пеплом
Сожженных им еретиков.

 

ПАЛАЧ

А музыку фанфары перемелют,
И мы замрем склонившись до травы.
Но к плахе свой топор палач примерит
И вдруг поймет, что нету головы.

И завтра он построит нас по росту
И крикнет, равноправие блюдя:
«Кто выше всех на голову, подбросьте
Мне голову на плаху, господа!»

И воздух содрогнется от оваций
Всех тех, что избежали топора,
И громко будут карлики смеяться,
Уверовав в естественность добра.

 

САНЧО ПАНСА

Ах, опомнись, Санчо Панса,
Подчинись своей судьбе,
Ведь безумие опасно,
Ведь безумие опасно,
Ведь безумие совсем не по тебе.
Ах, опомнись, Санчо Панса,
Знаем, в здравом ты уме.
С Дон Кихотом ты остался,
С Дон Кихотом ты остался,
Но безумным стать тебе ведь не суметь.
Ах, опомнись, Санчо Панса,
И отбрось нелепый щит,
Ведь в ловушку ты попался,
Ведь в ловушку ты попался,
И безумие тебя не защитит.
Что ж ты плачешь, Санчо Панса?
Просто кончена игра.
Сломан меч и щит сломался,
Сломан меч и щит сломался,
И домой тебе давно пора.
Отчего же, Санчо Панса,
У тебя в глазах тоска?
Отчего безумья панцирь,
Отчего безумья панцирь
Ты стремишься отыскать?
Ах, опомнись, Санчо Панса,
Подчинись своей судьбе,
Ведь безумие опасно,
Ведь безумие опасно,
Ведь безумие совсем не по тебе!

 

МОНОЛОГ ЖАННЫ Д’АРК

Шепот страха: "Покайся Жанна!"
Голос веры: "Твой меч остер!
Ты ведь знаешь, боясь пожара,
Разжигают они костер".
Боже правый, тяжка расплата,
Только это тебе видней.
Вот уже языки заката
Лижут гривы гнедых коней.

Мчится конь мой багрово-алый
В кровь закушены удила.
Только силы осталось мало,
Только родина предала.
Жаль, неправду потом напишут
И объявят меня святой.
Конь мой красный в лицо мне дышит,
Лижет локон мой золотой.

Не молю, не кляну, не каюсь.
Не спасти уже, не помочь.
Мама, солнце закрой руками,
Чтоб не знать, как сжигают дочь!
Мне судить, чтобы быть судимой,
Мне гореть, чтобы вам дышать.
Белой птицей за черным дымом -
Что там видно тебе, душа?..

Из тебя не создать мне идола,
Не проснется к тебе любовь.
Отраженье свое увидела,
Когда встретилась я с тобой.
Поцелуемся неприкаянно,
Ощутим холодок стекла.
Между нами стена зеркальная,
Не пропустит она тепла.
Ты по ту, я по эту сторону,
Сиротливо тебе и мне.
Друг, найди для себя достойную
В зазеркальной своей стране.

 

***
Мы туда уплывем, где у речки гнездятся стрижи,
Где у стройных осин серебрятся стволы в два обхвата,
Лишь бы снег переждать, лишь бы долгую зиму прожить,
Лишь бы взгляд ты не прятал потерянно и виновато.

Заскользит по стволам отраженье бегущей волны,
Отражение весел в бегущей волне зазмеится.
Повзрослеет душа, и, как дети, мы станем вольны,
Заискрится цветок и сверкнет опереньем синица,

Чтоб над снежной землей, над застывшей землей ледяной,
Где простор поднебесья распахнут светло и высоко,
Где в седых облаках расплескался малиновый зной,
Мы поплыли с тобой, раздвигая камыш и осоку.

 

***
Не проси, не буду рядом, не жалей о том нисколько.
Срок придет – и мы заплатим по счетам любых невзгод
И под пестрым серпантином, под расцвеченною елкой
Мы заплачем, мы запляшем, провожая старый год.

Если все ж в тоске метельной телефон знакомо вздрогнет,
Если ты поднимешь трубку, и молчание в ответ,
Это я к тебе примчалась под окном стоять сугробом
И зализывает вьюга каблуков замерзший след.

И когда порою хмурой станет холодно в квартире
И от слов твоих печальных растревожится жена,
«Все пройдет, - ты ей ответишь, - Знать, простуда прихватила.
Все пройдет, как снег проходит, что сереет у окна».

 

ПРЕДЧУВСТВИЕ

И земляника догорает у основанья стебелька,
И, пыльным золотом играя, как зной, колышется река.
Но в ритмах бешеного лета ты начинаешь различать
Дождей непролитых приметы, снегов серебряную прядь.

Задует хмурый ветер берез и кленов свечи,
И оборванка осень рванется нам навстречу.
А после снегопада куражится и вьюгам,
И с осенью расстаться – как с ветреной подругой.

И земляника догорает у основанья стбелька,
И, пыльным золотом играя, как зной, колышется река.
Но, дни считая обреченно, предвидя всех событий ход,
Глядишь на съежившийся, черный, на стебельке повисший плод.

Задует хмурый ветер берез и кленов свечи,
И оборванка осень рванется нам навстречу.
А после будем греться в продрогшем мире этом
От лета и до лета, от лета и до лета.

 

***
Ярославские церкви зимой взаперти,
И томятся внутри большеглазые фрески.
Никуда мне от этих церквей не уйти.
Как на белом снегу очертанья их резки!

Не уйти не войти, подождать, постоять,
Скоро лето придёт – ведь немного осталось…
Пленный дух эти древние стены хранят –
Знаю вырвется он стоит снегу растаять!

Перезвон колокольный обрушится в синь,
И сорвется с крестов галок черная стая,
И простит мне отец, и поймет меня сын,
Книгу судеб людских на рассвете листая.

 

НАТАЛЬЯ БЕРМАН ИСПОЛНЯЕТ СВОИ ПЕСНИ

слушать песню галатея

слушать песню санчо панса

слушать песню о китах

слушать песню отъезжающим

слушать еврейскую песню

 

 

 

“Наша улица” №150 (5) май 2012

 

ЮРИЙ ВЛОДОВ

(1932-2009)

К 80-летию со дня рождения

Юрий Александрович Влодов родился в декабре 1932 года в г. Новосибирске в театральной семье. В детские и  юношеские годы поэт пережил войну, оккупацию, эвакуацию.
Судьба поэта настолько необычна, что его имя уже давно овеяно легендами и мифами. Но массовому читателю он мало известен, не каждому поэту при жизни удается  достичь каких-то официальных успехов. Но известны такие его строчки, как «Прошла зима. Настало лето. Спасибо Партии за это!» 
Работал в журнале «Смена», в газете «Московский комсомолец», в 90-е годы - в журнале «Юность».
Печатался также в «Смене», «МК» и «Юности», и  кроме того в журналах «Сельская молодежь», «День и Ночь», «Дети Ра», «Клуб», «Лесная новь», газетах “Труд”, «Гудок», «Трибуна», «Советская Россия», в «Литературной газете»,
Первая книга «Крест» вышла в 1996 году в издательстве журнала «Юность». 
Основная книга, (точнее уже многокнижие), над которой поэт работал всю жизнь, это «Люди и боги», но она пока что не издана.
В 2009 г вышла книга стихов «На семи холмах».
Также у Юрия Влодова есть большая книга стихов о войне, книга «Портреты» на историческую тематику, кроме того, много лирических, иронических и философских стихов и поэм.
О Юрии Влодове созданы 2 фильма: «Я Вам пишу, Ваше величество» (телефильм, канал РТР, 1992 г. ) и кинофильм «А гений – сущий Дьявол!» (кино-видеостудия «Человек и время», 1995 г. ).
О жизни и творчестве Юрия Влодова написано и опубликовано в различных местах много статей и интервью пермским поэтом и журналистом Юрием Беликовым.
Умер 29 сентября 2009 г.

 

Юрий Влодов кровно связан с Великой Отечественной войной: годы его детства и отрочества пришлись как раз на военный период.
Не понаслышке он знает про бомбежки, разрывы снарядов, свист пуль, вражескую оккупацию и эвакуацию. Все это ему довелось пережить. Война оставила в его душе неизгладимый след.
И об этом он и написал свою военную книгу.

 

ИЗ КНИГИ «ЛЕТОПИСЬ»

Стихи о Великой Отечественной войне

 

***
Война распяла детство.
Оставила наследство:
Сухую емкость фраз,
Почти звериный глаз,
Сверхбдительный рассудок,
Отравленный желудок,
Горячий камень сердца
И дух единоверца…

И нет моей вины,
Что я – поэт войны!

 

***
Танки шли по Руси, придыхая…
Танки шли на восток по прямой…
И кричала дошкольница Хая:
«Мамка! Тракторы! Ой!..»

Подгорала земля, что коврига.
На подовом каленом листе,
И крестился пропойный расстрига:
«Иисусе Христе!..»

Круглосуточно вякали стекла,
Крались танки в туманах Руси…
И вздыхала  двужильная Фекла:
«Сын родимый, спаси!»

А сыночек – румяный лицом,
В обороне залег с ружьецом,
И клубился над ним, молодым,
Трубок маршальских вдумчивый дым.

 

***
А детство где? – ищи-свищи! –
Засыпано бомбежкой…
А я в мороженые щи
Врубаюсь гнутой ложкой.

Морковный чай долблю до дна,
Железом пахнет кружка…
И с неба светит не луна,
А мерзлая горбушка.

 

***
Цыц! – ни аха и ни оха! –
За спиной – Москва!..
В котелке бурлит картоха,
Пучится морква…

В этой жизненной минутке,
Сладкой и немой,
Место есть солдатской шутке
И письму домой…

От солдатского обеда
В дни больших утрат
И бессмертье, и победа,
Все зависит, брат!

 

***
Бьет из пушки профессор физмата
Как заправский какой душегуб…
И невинное облачко мата
С черно-белых срывается губ…

Орудийная смолкнет болтанка,
И оттают потом, по весне,
Мертвый след непомерного танка
И лучистый осколыш пенсне…

 

***
Да, были Ожеговы, Дали,
Россия оными горда.
Но словари в гробу видали
В те рукопашные года.

В горах горящего металла
Война явила свой словарь!
В молельном страхе трепетала
Черно-коричневая тварь!

Мы обнищали, отощали,
Осатанели, как зверье…
Зато язык обогащали, –
Славянский дух раскрепощали,
О Русь, во здравие твое!

Рождались в мальчиках мужчины.
Спасал Россию род мужской.
Взбухало знамя матерщины
Над медной бюргерской башкой!

Гремела мощь неологизма! –
Ивана только растрави! –
Он шел к победе коммунизма
По локти в собственной крови!

 

***
Скосил глаза народный вождь:
«Нужны не сказки – были.
Мы фронтовую нашу вошь,
Товарищи, забыли».

И застрочили штабники
Во все живые мочи,
И стали санпропускники
Трудиться дни и ночи.

От Сталинграда до Москвы
Одежки мяли с хрустом,
И посыпали густо швы
Непобедимым дустом!

И крякал вызванный боец
Под тем глобальным душем,
Как некий признанный борец
Под триумфальным тушем!

 

ДУХОВОЙ ОРКЕСТР

Всемирной бойни мясорубка
Месила черноземный фарш,
Когда стеснительно и хрупко
Взлетел над полем русский марш.

В необозримой курской рани
Тот марш солдатский духовой,
Плыл, так сказать, над полем брани,
Окутан тайной вековой…

И отступил чванливый немец,
Внезапным ужасом движим…
Он кто?! - Ворюга! Иноземец!
А русский мир - непостижим!..

 

***
Отец упал на гребне лета,
Зарыл в траву лицо.
В руке, пониже партбилета,
Гранатное кольцо…

Десятки лет! – какая малость!
Опять болит рука!..
Десятки лет не разжималась
Рука политрука.

 

***
Мама бела, как зима,
Вся уместилась в халатике.
Сгинули, что ли, солдатики!..
Все посходили с ума!…

Папка! Коняшка! Отец!
Тяжко в обугленной каске
В маске из адовой сказки
Снежный хлебать холодец?!

Снег по-военному сед.
Сжаты последние сводки.
В бешенстве, что ли, иль с водки
Плачет убогий сосед?..

 

***
От деда пришла похоронка:
Осталась от деда – воронка.
К тому же арийская раса
Решилась Можай штурмовать…
И бабку снесли на кровать
За сутки до смертного часа…
Все бредит: «Хочу танцевать!..
О ком ты? – поклонников масса!..
Любимый! Проклятый! Ударь!!..»
Торчит на стене календарь,
А прожитый день оторвать
Больнее, чем шкуру от мяса…

 

***
Из-за тыновых гребенок
К танку выбежал ребенок.
Оживились: «Киндер! Мальчик!
Как зовут?» Ответил: «Ванчик».

Экипаж навзрыд заржал….
А малец две дули сжал:
«Не возьму я вашу…эту…
Шоколадную конфету…»

 

***
Бежал, поджимая живот,
От фрица, от жалкого прусса…
И знал, что уже не живет,
Поскольку «отпраздновал труса»…

В осоке лежал мертвецом,
Сжимая позорную бритву,
И терся о влагу лицом,
И слушал ударную битву.

Но встал сапогом на судьбу!
И труса видал он в гробу!!..
Прошел, будто шел против ветра,
Немыслимых полкилометра!!!…

Он душу тащил на горбу.

 

ЯЗЫК

Его поймали при обозе,
В пуховой шали, на морозе.
Он захрипел: «Рот-фронт! Камрад!…»
Ударил в грудь: «Рабочий! Брат!»
И уточнил: «Я ошень рад!..»
Тогда сказал разведчик Яша:
«Смотри, какая в мире каша!
Смотри получше, раздолбай!
Что заварил, то и хлебай!…
Рабочий?! Ух ты, перемать!!»
И финку в столб. По рукоять!…
Всемирная варилась каша
На переломном рубеже,
И пил коньяк разведчик Яша
В отбитом ночью блиндаже!
И все ломал соболью бровь!
Все врал про женскую любовь!..

 

***
Встал над пропастью войны.
Кудри нежные льняны.
Пропасть!.. нет назад пути…
Крылья есть - добро! - взлети!

 

***
Когда на окровавленной шинели
Внесли бойца с разбитой головой,
Засушенную веточку сирени
Нашли в его тетради голубой.

Два черно-бурых, бисерных куплета
Расплылись по кровавому листу:
«Люблю тебя, изменчивая Света,
За Вашу неземную красоту!..»

И пробурчал начальник медсанбата:
«А что сирень? Сирень не виновата…»

 

***
Сгорел в подбитом старом танке,
Останки вылизал огонь…
И мать на дальнем полустанке
В сундук поставила гармонь…
И прикорнула на лежанке,
Фитиль убавила на треть…
И снова сын в горящем танке!
Все сто ночей ему гореть!..
И тысячу ночей гореть!!…
Ни отдохнуть, ни умереть!

 

***
Солдат любим седой старухой,
И молодой женой-стряпухой,
И малыми детьми…

Солдат врубился в голый пламень,
И превратился в голый камень…
Попробуй, обними!..

 

 

***
Окружение…Свалка…Плен…
Кожа, стесанная с колен…
Автоматчики, псы, конвой…
А усталость – хоть волком вой!
По морозной грязи – босой!
И она позади – с косой!
Только ветер гнусаво пел:
«Потерпите, и я терпел!»
Но бодрящий тычок в плечо:
«Слышь, товарищ, держись, ты чё?!».

 

***
В барак вселили смерть, как ровню,
Чтоб страхом сбить усталость,
Швырнули душу на жаровню,
Чтоб тело пресмыкалось.

А он  достал клочок бумаги
И грифеля огрызок,
И написал: «Шумят овраги,
Уж первый ливень близок…»

 

***
Ботву рукой крушила,
Таскала в темный лаз.
И был острее шила
Ее неженский глаз.

Таскала голосила:
«Ой, все помрем зимой!
Ой, где ты, муж мой, сила,
Хваленый Митрич мой?!»

В селе шуршали слухи
(Язык-то без костей!)
Мол видели старухи
Очкастых тех гостей.

И парашюты, вроде,
Нашел дурак Фома…
И ухали в природе
Подземные грома!..

Из леса вырывался
Фанерный «ястребок»,
Взвивался и срывался
Как сизый голубок!

Туман белее мела
Сводил собак с ума!
Но в рупоре гремела
История сама!

И полон властной спеси,
Как сказочный титан,
И грады брал, и веси
Бессмертный Левитан!

 

***
Война - жесточайшая проба.
Но женщина любит - до гроба!..

Сопрела солдатская роба…
А женщина любит - до гроба!..

Он вмерз в сердцевину сугроба…
А женщина любит - до гроба!..

Весна зачернела сурово…
А женщина любит - другого!

 

СОЛОВЕЙ

В трофейном городке
(Ну, где-нибудь на Висле),
Возник невдалеке
Росток поющей мысли, -
Славянский соловей
Породистых кровей!
Он пел - живой росток
В разрушенном квартале,
Что мир не так жесток,
Как мы тогда считали…

 

***
На соборе профиль прусский –
Благородный Бах.
А в камнях – солдатик русский
С кровью на губах…

На руке наколка: «Ира»,
Медное кольцо…
А всесильный Бах от мира
Отвернул лицо.

 

ЖУКОВ

В паучьих руинах Берлина
Гармоника душеньку пьет.
И снайпер Василий Калина
Чечетку заливисто бьет.

Суворовский марш барабанный
Крошит мировую зарю!
И ветер портяночный, банный
Щекочет Европе ноздрю!

Средь редких винтовочных стуков
С российской натугой в лице,
Нафабренный выбритый Жуков
На белом идет жеребце!

При маршальском чине убогом
Он прост, как любой генерал!
Он чист перед Господом Богом!
Он сам, как Всевышний карал!

В нем дух гулевого боярства!
Истории тучная стать!
Он волен создать государства,
И каменным идолом стать!

А куцый, вертлявый союзник,
Коль смаху, по-русски прижать,
Подтянет казенный подгузник,
Чтоб легче к Ла-Маншу бежать!

И тот, в окружении башен,
В своем допотопном Кремле
Не так уж всесилен и страшен
На этой победной золе!..

В паучьих руинах Берлина –
Коль вышел такой тарарам –
Хлебнула душа славянина
Солдатских бездонных сто грамм!

Хмелеет в припадке величья
От славы глухой  и немой,
И шея лиловая, бычья
Надрезана белой каймой!

В гранитные латы его бы!
Что в камне остыл, пообвык!
Хмельной похититель Европы
Славянский распаренный бык!

 

***
Восход алел, как орденские планки.
Клонило в сон от свистов пулевых.
И пудренные, статные германки
Толкались возле кухонь полевых.
Им наливали в термосы баланду,
Им подавали бодрую команду,
Чтоб двигались быстрее к черпаку.
И улыбаясь, морщился раздатчик,
Волжанин, молчаливый автоматчик,
С фашистскими осколками в боку…

 

***
Улетели луга,
Улетели сады и леса…
И в колодезной мгле
Холода голубые стояли.
А бечевочный змей
Навсегда уходил в небеса,
В облака, в облака,
Что снегами уже накипали.

(Ах, мамочка, милая мама!)

Пел слепой замполит
На ступенях сельмага о том,
Как под польским холмом
Закопал он глаза ледяные,
Василиса ему
Выносила казенный батон,
Опускала потом
На ладони его земляные.

(Ах, мамочка, милая мама!)

Из воды выходил
Полуночный голодный налим,
По низовьям Оки
Дымовая плутала истома,
А в глазницах у вдов,
Словно луны из голых долин,
Возникали глаза
Не дошедших до отчего дома.

 

***
Не смотри солдат слепой
Черной жабой.
Ты гуляй себе с рябой,
Потной бабой.

Посоли-ка огурец,
Кружку выдуй.
Не завидуй мне, слепец,
Не завидуй.

 

***
И пляшут, прогибая твердь,
Две пьяных бабы - Жизнь и Смерть…

Иван да Марья вышли из ворот.
На них глазеет весь честной народ.
Иван - хмелен! Под сердцем - ордена!
В платке трофейном юная жена.
Запела Марья…Голос так высок! -
В нем сына нерожденный голосок…
Вдова Христина - в девятнадцать лет -
Из-за плетня по-волчьи смотрит вслед.
Негнучая, прямая, как доска…
Неразлучимы счастье и тоска!..

 

***
Куда же вы делись,
Солдаты-солдатики?
Где встали на вечный
Солдатский покой?
Сегодня в селенье
Под окнами, в садике
Гуляет ознобный
Цветочный настой…
В колодце вода,
Как веселая денежка,
Спокойное небо
Метет самолет…
А ваша седая
Любимая девушка
Солдатскую дочь
Под венец отдает.
Холмы да холмы,
Да столбы полосатые,
Лучи обелиска
Из талых полей…
Все пахнут пути
Молодыми солдатами,
Шинелями пахнут
Стволы тополей…

 

***
И все же, черти, – в здравии! – в живых!
И в рядовых, и в оченно заслуженных…
Чу! – хрипотца их голосов живых,
Разноречивых, сорванных, застуженных…
И все-таки, немало их  - живых,
В регалиях надраенных, затертых!..
…Так почему же мы опять – о мертвых?..

 

 

Равиль Раисович Бухараев (род. 18 октября 1951, Казань) - поэт, прозаик, драматург, журналист и переводчик. Сын выдающегося ученого Раиса Гатича Бухараева.
Окончил механико-математический факультет Казанского университета (1974) и аспирантуру МГУ по кибернетике. С начала 1990-х живет в Англии. Работал продюсером на русской службе Би-би-си; писатель, поэт, журналист, автор исторических книг о распространении ислама в России.
Писал стихи на русском, татарском, английском и венгерском языках. Печатался с 1969.
Член Союза писателей СССР (1977), Союза писателей Венгрии (1989), ПЕН-клубов Венгрии (1990) и США (1997), Европейского общества культуры (Венеция, 1993), Международной академии поэзии (Мадрас, 1995), Всемирной академии искусства и культуры (США, Тайвань, 1994).
Заслуженный деятель искусств Республики Татарстан (2001), лауреат премии Республики Татарстан имени Мусы Джалиля (1986) и Государственной премии Татарстана имени Габдуллы Тукая (2006).
Умер 24 января 2012 г.

Равиль Бухараев
(1951 – 2012)

«Я – ЖИЗНЬ ТВОЯ…»

(О стихах Юрия Влодова)

В советские времена, отбиваясь от молодых и не слишком молодых стихотворцев, упорно разносивших свои рукописные и отпечатанные на пишущей машинке стихи по журнальным редакциям, поднаторевшие редакторы в один голос говорили: «Поэт – это в первую очередь биография!» После этого следовала рекомендация – податься в народ, чтобы впредь писать не «из книг», а «из жизни». Сама по себе эта рекомендация имела под собой безусловные основания – пишущий народ слишком часто принимает за дар Божий само  желание «быть поэтом».
Однако разобраться в том, кто настоящий поэт, а кто стихотворец по выбору, так же просто и сегодня, как это было в античные времена. Поэт не выбирает – быть ли ему откровенным в своей, сродни недугу, жалости к тварному миру – он просто не может иначе, даже если это чревато тем, что не поймут, а то и осудят люди, живущие по неписаным правилам той азартной игры, которую большинство считает жизнью. Как говорил вольнолюбивый Гекльберри Финн: «Будь у меня собака, такая же назойливая, как совесть, я бы ее отравил». Каково же поэту среди легиона имитаторов, лихо изображающих всяческого рода откровенность; каково человеку, который видит эту похотливую фальшь насквозь и всем своим существом осязает, что в подобной атмосфере и его выстраданные, и, как всякая правда, губительные для собственного житейского благополучия слова могут быть приняты за имитацию?

Святые места
Беспределья и блуда.
Окликнешь Христа -
Отзовется Иуда.

Юрию Влодову не нужно было придумывать себе биографию, когда он впервые соприкоснулся с миром профессиональной литературы. В начале шестидесятых он появился в подмосковном писательском поселке Переделкино после своей пестрой, как у Франсуа Вийона, в полных неладах с законом жизни и потому уже тогда, в поздней молодости, знал жизнь, какова она всегда была и есть, несмотря на ее разнообразную внешность. Жизнь человека – она всегда по сути жизнь библейская, где на каждую надежду и на каждую радость полной мерой отмерено всякому смертному и горя, и разочарований, и одиночества в житейской пустыне.

Собутыльник лапотных кудреев -
Я кружу - с котомкой - налегке, -
Самый беспробудный из евреев,
Мыслящих на русском языке.
Я пою дворцы моей эпохи,
Славлю тараканьи закутки:
Есть в моей котомке хлеба крохи, -
Рукописей старых лоскутки.

Бывают, однако, поэтические биографии, которые своей сложностью и неотмирностью заслоняют самого поэта и его стихи. Жизнь Юрия Влодова достойна пера Достоевского или Астафьева, но для меня как читателя его стихов она – далеко не главное. По словам самого Влодова, он ушел из блатного мира, потому что его потянуло «в более интересные места». Во всей этой вийоновской пестроте, в которой мелькает и дальнее родство с одесским Мишкой Япончиком, и близкое знакомство с Чуковским и Пастернаком, и совсем уж неприкаянное бездомье в советской действительности, видится и чувствуется одно: похоже, что человеком и поэтом Юрием Влодовым всегда руководило единственное желание – желание быть подлинным, а не придуманным по чьему-то шаблону. Только свобода подлинности, куда бы она ни завела в реальной жизни и среди реальных людей, дает человеку возможность быть по-настоящему откровенным душой, ибо такая откровенность – событие, а не проходной разговор случайных попутчиков. 
Отверженность от «общества» могла быть выбором самого Юрия Влодова. Но его подлинная драма в том, что его, очевидно талантливого и предельно при этом искреннего поэта, отторг от себя и «более интересный» мир литературы. В те годы, когда он пришел в литературу, в ней царили поэты военного поколения и, казалось бы, ему, поэту военного детства, было в ней место. Тогда это и называлось по-военному – «попасть в обойму». Однако, при всем уважении мэтров к его незаурядному дару подлинности, никто не потеснился тогда. Это, как видно по стихам Юрия Влодова, стало ему очередным библейским уроком и навсегда определило его состояние – быть верным собственному пониманию литературы несмотря ни на что – вплоть до, словами Пастернака, «полной гибели всерьез». Можно по-разному относиться к тому, что, по собственному признанию, он за кусок хлеба и ночлег, бывало, «писал за других». Во всяком случае, для него самого это могло быть доказательством того, что он умеет все и гораздо больше, чем многие из «признанных» поэтов. То, что он на самом деле чувствовал при этом, вполне осязается из сокровенной горечи его эпиграмм и его последующих попыток ставить себе собственные поэтические задачи – например, написать цикл «Портреты». Влодов – профессионал, и у него все задуманное получается. Но когда он подпадает под единственную власть, с которой не может справиться и от которой не может отмахнуться – власть собственного дара Божьего, мороз по коже:
  
Я заглянул в зерцало Бытия...
Прозрачный звон слегка коснулся слуха...
Чу! - за спиной стояла побируха!
"Ты Смерть моя?" - едва промолвил я.
"Я - Жизнь твоя..." - прошамкала старуха.

Очень легко увлечься биографией Юрия Влодова и при этом не увидеть и не понять, что эта драматическая биография в отношении к его стихам важна не сама по себе, но как выстраданное право говорить о Любви к своему отечеству, не сделав из этого, как иные, профессии. Казалось бы, вся жизнь Влодова, создавшего бессмертные строки «Прошла зима, настало лето, спасибо партии за это!»  давала повод присоединиться к легиону топтателей святынь в начальной кромешной бесовщине пост-советского времени, когда приблатненность стала новой обывательской модой. Но не Юрию Влодову было следовать за модой, иначе не задавал бы он себе вопросов о смыслах и бессмыслицах бытия, искони терзающих российского человека и никак, вот ведь, не дозволяющих этому человеку стать обывателем западного типа.
Российский человек вообще не верит в смерть. Он верит в бессмертие, это бессмертие и есть его отчизна. В неистовой любви к отчизне этой и взыскует-то он не просто бессмертия, а – восторга бессмертия, абсолютной цельности бытия. Подобная цельность недостижима в цивилизации западного типа, где все расписано по полочкам, и поэтому отрицание сей «комфортной» цивилизации – это сама суть русской литературы в ее гоголевско-толстовско-достоевской традиции, где главное – полная беспредельность душевных стремлений. 
Не потребительской свободы ведь жаждет человек, воспитанный на традициях русской литературы, а воли – истинного счастья и гибельного восторга воли. И кто воистину искал – знает: нет воли иначе, чем в неволе Любви. 
Эта книга, которая столько лет ждала читателя, вся исполнена выстраданного света, ибо свет миру чаще всего исходил и исходит только из страдания и сострадания, и не иначе. Кто по себе знает, что такое есть человек, не станет спрохвала ненавидеть или презирать людей. Сдается, что теперь – даже в нынешнее время - стихи Влодова о войне и военном детстве станут хрестоматийными гораздо быстрее, чем даже его чеканные эпиграммы и его философские стихотворения. Именно потому, что российский читатель в тоске по святыням уже исстрадался по такой светлой простоте, по такой естественной и бесстрашной в своей детской наивности искренности.

Бьет из пушки профессор физмата,
Как заправский какой душегуб…
И невинное облачко мата
С черно-белых срывается губ…

Орудийная смолкнет болтанка,
И оттают потом, по весне,
Мертвый след непомерного танка
И лучистый осколыш пенсне…

Совершенно непонятно, почему эти и другие стихи Влодова не попали еще тридцать лет назад в многочисленные антологии стихов о Великой Отечественной…     
Так уж, видно, написано Влодову на роду – не быть поэтом обоймы, даже если это, по определению Ю. Беликова, обойма так называемых «дикороссов», которым никакой закон, ни общественный, ни литературно-цеховой, не писан. При всем очевидном духовном родстве с Есениным и Рубцовым Влодов не попадает и в этот очерченный круг, потому что, хотел он этого или не хотел, он всегда заступал за любой круг, за любую попытку определения.
Считается, что известность – проявление справедливости к поэту. Но сами поэты, да и все люди искусства знают, что известность не приходит сама в человеческое одиночество. Ее, так или иначе, нужно добиваться общением с людьми своего круга и своей профессии. А что, если неукротимое стремление на волю всегда выносит человека из любого круга, из любого набора условностей, из любого общения, в котором есть хоть капля фальши? Человек, который написал «Под этим красным знаменем гореть нам синим пламенем» не мог стать персонально известным подобно Евгению Евтушенко, потому что тогда, в силу той самой справедливости, это и другие его «народные» двустишия не стали бы в такой степени фольклорной частью народного бытия.
Парадокс в том, что имя поэта отторгает его от народной стихии, ставит особняком – и это тоже цена «известности».  Сколько людей поют Есенина, считая, что у песни «слова народные»? В той отрешенной собственной вечности, в которой живет всю жизнь Юрий Влодов, что предпочел бы он, будь у него выбор, – известность своих стихов или собственную известность? Таков был его жизненный крест, а уж он-то знает, что крест не выбирают. 
Юрий Влодов всегда отстаивал право быть только самим собой и заслужил его. Но в этой борьбе, а то и войне с миром он заслужил еще одно, главное для поэта право – на выражение истинного, а не показного сострадания к людям и Отечеству. Тем самым людям и тому самому Отечеству, которые причинили его душе столько горя и даровали столько невыносимой в своей подлинности и горечи Любви:

Сердце зашлось от вороньего плача:
Пьяненький дождь похромал:
Сивая туча - сивушная кляча -
Слепо скользит по холмам:
Я же твердил вам, бухие разини:
"Крест под собой не руби!.."
Молча курю на поминах России,
Как на поминах Любви.

«Се – человек», – помним, где это сказано. «Се – Человек», говорит и Юрий Влодов своими стихами. Не больше, но ведь и никак не меньше. Подлинная святыня, если она есть в душе, сильнее человека. Уже за доказательство этого полузабытого факта бытия должно благодарить – Бога за то, что дает человеку дар, и – человека, когда он, как настоящий поэт Юрий Влодов, вопреки всем казням судьбы осязает благотворную бесценность этого дара.

Лондон

 

“Наша улица” №150 (5) май 2012

И, может быть, король Беранже Первый в какой-то момент понимает, что королева Маргарита желает его смерти.

Юрий Кувалдин родился 19 ноября 1946 года прямо в литературу в «Славянском базаре» рядом с первопечатником Иваном Федоровым. Написал десять томов художественных произведений, создал свое издательство «Книжный сад», основал свой ежемесячный литературный журнал «Наша улица», создал свою литературную школу, свою Литературу.

 

Юрий Кувалдин

КНЯЗЬ

рассказ

Всему свой ряд и лад и срок:  
В один присест, бывало,  
Катал я в рифму по сто строк,  
И всё казалось мало.    
Был неогляден день с утра,  
А нынче дело к ночи.  
Болтливость - старости  сестра, - 
Короче. Покороче.

1969 

Александр Твардовский

 

Он стоял в ванной перед зеркалом и намыливал щеки для бритья. Брился он с 5 класса.
Зазвонил в прихожей телефон. С намыленными щеками он подбежал, поднял трубку.
- Можно Аделаиду Никифоровну? - раздался басовитый мужской голос.
Прижав трубку к груди, крикнул в сторону кухни:
- Ма, тебя к телефону.
Из кухни вышла высокая, большая женщина в шелковом с розами по черному фону халате.
Он продолжил бритьё.
Он собирался на пруд купаться. С подружкой.
- Хороший день, - сказал он, приставив козырек ладони от солнца ко лбу.
Она промолчала, шла тихо.
И он замолчал. Так и шли.
Князь, можно было подумать, что фамилия у него была "Князев", но нет, фамилия у него была самая обыкновенная - "Мышкин", а вот прозвали его "Князем" потому, что он всю дорогу читал роман "Идиот", и сколько его знали ребята, он всё время таскал с собой эту книгу, и сейчас на пруд он притащился с нею. Тогда многие стали читать этого "Идиота", потому что по телевизору показали такой фильм с артистом Юрием Яковлевым из театра Вахтангова в роли этого самого Мышкина.
А Мышкин как узнал, что у князя была фамилия "Мышкин", так сразу вцепился в книгу. Сначала он, конечно, очень обиделся.
И ещё изумился, что там действует Аделаида, как его мама.
- Мам, а ты знаешь, что ты есть в "Идиоте"? - спросил Князь.
- Конечно, - воскликнула мама, помешивая овсянку в ковшике. - Это дедушка так меня назвал. Он обожал Достоевского.
- Он и сейчас в Париже преподает Достоевского? - спросил Князь.
- Да.
Большая комната вся была в книгах, справа и слева до потолка возвышались книжные шкафы.
Но школа отбила интерес к классике. Князь с восторгом читал всё антисоветское: Солженицына, Шаламова, Мандельштама, Булгакова - то есть всё то, что читали под партой его сверсники.
У нас здесь всё делается поперёк!
До этого Мышкина он уже один раз удивлялся фамилии "Мышкин", не своей, к своей он привык, а вратаря хоккейной команды "Крылья советов". В воротах стоял Мышкин. Прямо опечалился, как это так может быть. Объясняли ему - это однофамильцы. Но почему? Отвечали, что когда-то, в давние времена, были родственниками.
А у нас так повелось, как что по телевизору покажут, так то сразу начинают все вместе читать, все экземпляры в библиотеках разберут и дружно всей страной читают. Бывало, едешь в метро, а все только то и делают, что читают "Идиота", дожидаясь того места, когда Настасья Филипповна начнет деньги в камин швырять.
Но до камина Князь ещё не дочитал. Он очень хотел дочитать до этого места, но прочитав с самого начала страниц десять, останавливался. По разным причинам. Но главная из них была - невыносимая скука, которая охватывала Князя после первых же строк романа. Черт знает, сколько раз он начинал читать роман, но так и не продвинулся дальше этих десяти страниц.
Он открывал книгу почему-то всегда с самого начала, пролистывал титул и натыкался на первые фразы:
"В конце ноября, в оттепель, часов в девять утра, поезд Петербургско-Варшавской железной дороги на всех парах подходил к Петербургу. Было так сыро и туманно, что насилу рассвело; в десяти шагах, вправо и влево от дороги, трудно было разглядеть хоть что-нибудь из окон вагона. Из пассажиров были и возвращавшиеся из-за границы; но более были наполнены отделения для третьего класса, и всё людом мелким и деловым, не из очень далека. Все, как водится, устали, у всех отяжелели за ночь глаза, все назяблись, все лица были бледно-желтые, под цвет тумана..." И тут Князь останавливался.
Какой-то тормоз срабатывал. Стоп, и далее ни в какую!
А хотелось заставить себя дочитать, хотя бы первую часть. А их, заглядывал он в конец книги, в оглавление, четыре. Спрашивать у ребят, читали ли они "Идиота", он не решался из-за опасения поставить друзей в неловкое положение. Они скажут, что читали, а на самом деле только смотрели кино. Многие так и отвечали. А Князь полистал эту толстенную книгу и понял, что кино-то кончается только на первой части. Князь выхватывал куски, фразы. Даже в самый конец романа заглядывал, чтобы узнать, чем там всё дело кончится, но ничего не понимал.
Вообще, надо сказать, это был какой-то неподъемный для Князя текст. Вроде сначала он понимал слова, а потом, по мере нарастания этих слов, он переставал понимать, что там и к чему.
Даже под настроеньице не получалось пройти дальше. Вроде бы настроился, начинает вчитываться, а тут тебе тяжелые, плохоперевариваемые вещи, какие-то усложненные, не как принято писать в романах. Хотя бы того же Льва Толстого. Пишет - и всё видишь, понимаешь. А у Достоевского ничего не видно, нет лиц, нет картин, хотя он рисовать их пытается, но образы и лица тонут в безостановочном потоке слов.
Вот у тропинки слева, под кустами, расселись какие-то цыгане, разложили на газете закуску, и сидят весело выпивают.
Одна с золотыми зубами зовет:
- Молодые, садитесь к нам, стаканчиками чокнемся!
Князь с некоторым испугом ответил:
- Спасибо, мы к урокам готовимся. - И приподнял в руке толстую свою книгу.
Они шли по аллее к пруду.
Много лишних слов написал Достоевский.
Это теперь туго уяснил Князь. Но отказаться от чтения "Идиота" не мог.
И опять попадал на то самое, которое почти наизусть выучил: "В конце ноября, в оттепель, часов в девять утра, поезд Петербургско-Варшавской железной дороги на всех парах подходил к Петербургу. Было так сыро и туманно, что насилу рассвело; в десяти шагах, вправо и влево от дороги, трудно было разглядеть хоть что-нибудь из окон вагона. Из пассажиров были и возвращавшиеся из-за границы; но более были наполнены отделения для третьего класса, и всё людом мелким и деловым, не из очень далека. Все, как водится, устали, у всех отяжелели за ночь глаза, все назяблись, все лица были бледно-желтые, под цвет тумана..." Нажми, водитель, тормоз наконец!
Какой тормоз? А это он на маге с ребятами слушал:

Нажми, водитель, тормоз, наконец,
Ты нас тиранил три часа подряд.
Слезайте, граждане, приехали, конец -
Охотный ряд, Охотный ряд...

Заставлял сам себя. Поставил задачу, не перепрыгивая с куска на кусок, прочитать подряд весь роман. Так эту задачу нужно решить. Ну, чтоб самому перед собой не было стыдно. И вот Князь почти третий месяц носит всюду эту книгу, что называется, мусолит без толку.
- К каким урокам? - спросила девочка.
Две вороны пролетели над головой, держа в клювах с двух сторон батон, летели параллельно и не падали, и не роняли батон.
- Это я так, - сказал Князь, и пожал плечами.
Он остановился.
Всюду на аллее было битое стекло, какие-то ржавые гвозди, бутылочные пробки...
Князь зачем-то пригласил эту девчонку. Сидели на берегу, смотрели на воду, и стеснялись раздеться. За спиной тихо шелестели листвой березки. Как это чувство передать? Пошел с девчонкой купаться на пруд. Место Князю там понравилось. С ребятами несколько раз сюда раньше ходил. А тут решил с девчонкой пойти. Хотя встречался с ней раза два-три. Читать под палящим солнцем на берегу - было полнейшим идиотизмом. Что бы сказала девчонка? Даже еще не поцеловались.
Как-то Князь пошел в соседнюю школу на вечер, где и познакомился с ней, ученицей 8 класса, пригласив с колоссальным чувством стеснения её на танго.
И вот сидят у большого пруда, недалеко от станции электрички, и не могут пошевелиться. Она какая-то странная, молчит всё время. И у Князя от этого какое-то торможение возникло, как будто вообще говорить разучился.
Когда встретились, она спросила, кивая на книгу в газетной обертке:
- Что читаешь?
Князь поднял глаза.
- "Идиота".
- А-а, - протянула она рассеянно и замолчала.
Вокруг была Москва, с рельсами, с электричками, с заборами и бесконечными складами.
Они шли по забору в зелени, сочной среди лета и жаркого дня, погруженные сами в себя, смотря по сторонам и не видя ничего. Далеко начинался шум за спиной, въезжала в слух электричка, шум нарастал, свист, вой, скрежет тормозов. А они уходили по аллее все дальше от путей, от складов и заборов. Нужно было идти и о чем-нибудь болтать, но Князь впал в какое-то сопротивление речи. Он крутил, как колеса велосипеда, в своей голове какие-то фрагменты неясных образов, пытался облечь их в слова, но один вид спутницы заковывал его уста. Трудно объяснить, что это было за состояние у школьника 9 класса.
Князь забыл, но, кажется, её звали Наташа. Беленькая, волосы длинные, сзади собраны резиночкой. Глаза голубые. Верхняя губка вздернута. Добавить ли, как он Наташу провожал в Измайлово, где она занималась в конной секции? Это для Князя было странно. Такая красивая девочка, и трясется на лошади. При этом он чуть отставал и быстро, чтобы Наташа не заметила, смотрел на её попку, не большую, и не маленькую, но такую, которую очень хотелось погладить.
Его сердце учащенно забилось, испуганное, но с едва чувствуемым проблеском надежды.
И тут против воли, как будто это был не он, Князь взял и ущипнул ее за эту соблазнительную попку.
А Наташа хоть бы хны! Или сделала такой вид. Хихикнула, но не проронила ни слова.
Когда Князь ходил по улицам, в школу, или просто с ребятами прошвыврнуться, то всё время вглядывался в лица прохожих, чтобы убедиться, что "все лица были бледно-желтые, под цвет тумана". Он, конечно, без тумана вглядывался, и собственно, тумана настоящего никогда у себя на Перовской улице не видел. И где эти бледно-желтые лица гуляют? Может быть в Кусково? На улице Юности. Вот это в самый раз. На улице Юности Достоевский разглядел бледно-желтые лица Рогожина и Мышкина. То есть моё лицо разглядел.
В это время Князь повернул и приподнял свое лицо к солнцу, чтобы оно перестало быть бледным, да еще с желтизной.
И, конечно, нужно было прочитать «Идиота», и мама всё время об этом говорила, потому что маму звали Аделаидой. Редкое имя. Для кого-то другого. А для Князя было самое привычное. Аделалиада.
И Князь услышал.
На скамейке сидели две женщины, разговаривали.
- Это всё философия, - заметила одна, обращаясь прямо к нему, как будто они давно были знакомы, - вы философ и нас приехали поучать.
- Вы, может, и правы, - улыбнулся Князь, - я действительно, пожалуй, философ, и кто знает, может, и в самом деле мысль имею поучать... Это может быть; право, может быть.
Князь не удивился, но прошел с подружкой дальше.
Через некоторое время попалась другая скамейка, на которой сидел бородатый человек со спортивной сумкой на коленях. Пока Князь с подружкой приближался к нему, тот вынул из сумки пластиковый белый пакет, поднёс ко рту, мелькнуло горлышко плоской бутылки, должно быть коньяка, отпил, чуть-чуть поморщился, и поспешно спрятал бутылку.
- Молодой человек, - сказал он, когда Князь с подружкой поравнялся с ним, - у меня есть, что вам рассказать по той книге, - он кивнул на толстую книгу под мышкой у Князя, - которую вы никак не можете одолеть.
Князь сильно удивился. Откуда мог знать бородач, что и как читает он?
- Так вот, - сказал, поднявшись, бородач, - я просидел в тюрьме двенадцать лет. Впрочем, дайте-ка книгу. - И он, не глядя, без спросу, вытащил из-под мышки Князя книгу. Но открывать её не стал, а сразу глухим, каким-то сиплым голосом, стоя перед Князем, забубнил, как дьячок на амвоне:
- Прямо на площади возле церкви сколотили сцену, вроде летней эстрады, эшафотом еще её называют. Там поставили три столба. Привязали меня к одному. Солдаты ружья подняли. Лучи церковного креста бьют мне в глаза…
- Лучи, - повторил еще раз Князь.
- Потом мешок на голову мне нахлобучили...
- Мешок, - повторил Князь.
- Ну и почему же вы не можете пойти далее десятка страниц? - спросил, закашлявшись с хлипами и хрипами человек.
- Да если б там так было кратко сказано, как вы только что описали, я бы всё прочитал взахлёб... Но там же такой наворот слов, что в них тонешь! Ну всё уже, кажется сказал, так нет, вот вам еще, пожалуйте семьсот двадцать три словечка на закуску! - воскликнул Князь. - Вроде бы по отдельности слова понятны. А как их все вместе начинаю читать, то теряю смысл.
И вот то же место Князь обнаружил в книге. Именно обнаружил, почти на целую страницу, что в три слова выразил пьяненький.
Куда столько слов?! Убийца смыслов!
- Мама, а ты сама можешь читать Достоевского? - спросил Князь, садясь завтракать.
- Ну, это исключено. Я люблю Хемингуэя. Вот кого читать истинное удовольствие. Я очень люблю его "Праздник, который всегда с тобой".
- Ты права, - сказал Князь. - Я сам с восторгом эту вещь читаю. Париж, художники... У Эренбурга тоже этот свободный художественный Париж описан. "Люди, годы, жизнь" чудесная книга.
Мама, задумавшись, посмотрела в окно. Её профиль походил на профиль Ахматовой в молодости, на тот период, когда она позировала Модильяни.
- Кстати, - сказала Аделаида Никифоровна, - Эрнест Хемингуэй тоже говорит с большим недовольством в этой вещи о Достоевском. И прямо говорит, что он чрезвычайно многословен.
Лучи от водной глади били в глаза. Князь заслонился ладошкой.
- Клюет! - закричал какой-то рыбак поодаль своему задремавшему приятелю.
Смелый писатель Достоевский. Он повторяет свою петрашевскую историю почти во всех своих произведениях, и забывает об этом.
Ладно.
Хоть до этого места теперь дочитал.
- А вот ты почитай дневники Елены Штакеншнейдер, - сказала мама.
- Где они стоят? - спросил Князь.
- В среднем ряду над телевизором, между болотным Достоевским и Людмилой Сараскиной.
- А… Вот! - отозвался князь, снимая с полки старую в коленкоровом коричневом переплете книгу.
Книга была с пометками, с номерами страниц, вынесенными на форзац, вернее - на нахзац, задний форзац. Должно быть, дед в своё время пометил. Князь принялся читать по этим указаниям:
«1880 год
Воскресенье, 19 октября.
Сегодня были опять все наши и еще Бестужева и Достоевская с детьми. Дети играли и резвились, а большие не резвились, но тоже играли в карты в моей комнате, чтобы не мешать детям. Мы, то есть Соня, Маша, Оля и я, сидели с Анной Григорьевной. И отвела же она наконец свою душу. Сестры слушали ее в первый раз и то ахали с соболезнованием, то покатывались со смеха. Действительно, курьезный человек муж ее, судя по ее словам. Она ночи не спит, придумывая средства обеспечить детей, работает, как каторжная, отказывает себе во всем, на извозчиках не ездит никогда, а он, не говоря уже о том, что содержит брата и пасынка, который не стоит того, чтобы его пускали к отчиму в дом, еще первому встречному сует, что тот у него ни попросит.
Придет с улицы молодой человек, назовется бедным студентом, - ему три рубля. Другой является: был сослан, теперь возвращен Лорис-Меликовым, но жить нечем, надо двенадцать рублей, - двенадцать рублей даются. Нянька старая, помещенная в богадельню, значит, особенно не нуждающаяся, придет, а приходит она часто. "Ты, Анна Григорьевна, - говорит он, - дай ей три рубля, дети пусть дадут по два, а я дам пять". И это повторяется не один раз в год и не три раза, а гораздо, гораздо чаще. Товарищ нуждается или просто знакомый просит - отказа не бывает никому. Плещееву надавали рублей шестьсот; за Пуцыковича поручались и даже за м-м Якоби. "А мне, - продолжала изливаться Анна Григорьевна, - когда начну протестовать и возмущаться, всегда один ответ: "Анна Григорьевна, не хлопочи! Анна Григорьевна, не беспокойся, не тревожь себя, деньги будут!" "Будут, будут!" - повторяла бедная жена удивительного человека и искала в своей модной юбке кармана, чтоб вынуть платок и утереть выступившие слезы; а сестры меняли смех на ахи!
"Вот получим, - всхлипывая, говорила она, - от Каткова пять тысяч рублей, которые он нам еще должен за "Карамазовых", и куплю землю. Пусть ломает ее по кускам и раздает! Вы не поверите, на железной дороге, например, он, как войдет в вокзал, так, кажется, до самого конца путешествия все держит в руках раскрытое портмоне, так его и не прячет, и все смотрит, кому бы из него дать что-нибудь. Гулять ему велели теперь, но он ведь и гулять не пойдет, если нет у него в кармане десяти рублей. Вот так мы и живем. А случись что-нибудь, куда денемся? Чем мы будем жить? Ведь мы нищие! Ведь пенсии нам не дадут!"
И в самом деле ее жаль, трудно ей в самом деле. Но как не удивляться ему и не любить его? А еще говорят, что он злой, жестокий. Никто ведь не знает его милосердия, и не пожалуйся Анна Григорьевна, и мы бы не знали. Я слышу все это, и еще гораздо больше, не в первый раз; она часто жалуется мне в этом роде и плачет.
<...>
Он много рассказывал о Сибири, о каторге, о поселении, но передать его рассказы уж не могу, не припомню теперь, да и перепутались они с "Записками из Мертвого дома" и кое-чем из "Дневника писателя". Но один рассказ как-то врезался в память, а именно о том, как счастлив он был, когда, отбыв каторгу, отправлялся на поселение. Он шел пешком с другими, но встретился им обоз, везший канаты, и он несколько сот верст проехал на этих канатах. Он говорил, что во всю свою жизнь не был так счастлив, не чувствовал себя никогда так хорошо, как сидя на этих неудобных и жестких канатах, с небом над собою, простором и чистым воздухом кругом и чувством свободы в душе.
Жили Достоевские где-то далеко, и жили бедно и в каком-то странном доме. Не припомню теперь, какой он был, каменный или деревянный, но помню, что к ним вела какая-то странная лестница и потом открытая галерея. Кто-то заметил, что Достоевский всегда любил квартиры со странными лестницами и переходами; такова была и та. Я робела, а встретил он меня в высшей степени ласково, даже более того, точно я ему оказала какую-то честь своим посещением, познакомил со своей женой и сказал, что помнит и меня и всех нас и помнит даже, в каких платьях я ходила десять лет тому назад, и что рад возобновить знакомство.
Достоевский не вполне сознавал свою духовную силу, но не чувствовать ее не мог и не мог не видеть отражения ее на других, особливо в последние годы его жизни. А этого уже достаточно, чтобы много думать о себе. Между тем он много о себе не думал, иначе так виновато не заглядывал бы в глаза, наговорив дерзостей, и самые дерзости говорил бы иначе. Он был больной и капризный человек и дерзости свои говорил от каприза, а не от высокомерия. Если бы он был не великим писателем, а простым смертным, и притом таким же больным, то был бы, вероятно, так же капризен и несносен подчас, но этого бы не замечали, потому что и самого его не замечали бы.
Чем больше я думаю о Достоевском, тем больше убеждаюсь, что значение его среди современников вовсе не в литературном его таланте, а в учительстве.
Как сравнить его как романиста с Тургеневым? Читать Тургенева - наслаждение, читать Достоевского - труд, и труд тяжелый, раздражающий. Читая Достоевского, вы чувствуете себя точно прямо с утомительной дороги попавшим вдруг в незнакомую комнату, к незнакомым людям. Все эти люди толкутся вокруг вас, говорят, двигаются, рассказывают самые удивительные вещи, совершают при вас самые неожиданные действия. Слух ваш, зрение напряжены в высшей степени, но не глядеть и не слушать невозможно. До каждого из них вам есть дело, оторваться от них вы не в силах. Но они все тут разом, каждый со своим делом; вы силитесь понять, что тут происходит, силитесь присмотреться, отличить одного от другого людей этих, и если при неимоверных усилиях поймете, что каждый делает и говорит, то зачем они все тут столклись, как попали в эту сутолоку, никогда не поймете; и хоть голова осилит и поймет суть в конце концов, то чувства все-таки изнемогут.
Его называют психологом. Да, он был психолог. Но чтобы быть таким психологом, не надо быть великим писателем, а надо уметь подходить к душе ближнего, надо самому иметь душу добрую, простую, глубокую и не умеющую презирать.
Надо иметь не гордую душу, а мягкую, склоняющуюся, которая может нагнуться, умалиться и пройти в душу ближнего; а там уже видно, чем больна эта душа и чего ей нужно, можно понять ее. Вот его психология и психиатрия, и это к писательству не относится, хотя он умеет об этом писать. Лучше сказать, к таланту романиста не относится.
Достоевский знает все изгибы души человеческой, предвидит судьбы мира, а изящной красоты от пошлой не отличит. Оттого ему и не удаются женские лица, разве одни только мещанские. Многие, со страхом подходя к нему, не видят, как много в нем мещанского, не пошлого, нет, пошл он никогда не бывает, и пошлого в нем нет, но он мещанин. Да, мещанин. Не дворянин, не семинарист, не купец, не человек случайный, вроде художника или ученого, а именно мещанин. И вот этот мещанин - глубочайший мыслитель и гениальный писатель».
Князь даже не заметил, как с непонятным увлечением прочитал всё это. И подумал, вот так бы интересно писал сам Достоевский.
Весь мир, вся жизнь состоят из разных совпадений. Но вот это интересно, как это сам Достоевский рассказал о своей казни своему герою Мышкину? И где и при каких обстоятельствах встречался Достоевский с Мышкиным? Откуда Достоевскому стала известна фамилия Мышкина и его мамы?
Ответьте, будьте любезны?
Дед в Париже преподает Достоевского, а я его никак не разгонюсь прочитать. Что-то постоянно тормозит. Что?
Нет ответа.
Молоденькие. На пруду. Пахнет водорослями, рыбой. Он первый раз с девушкой. Пригласил ее. Беленькая, со вздернутой верхней губкой, видны передние белые резцы. Стесняются раздеться. Князь сидел с ней в одеждах почти без движений. Очень странное стеснение. Какое-то одеревенение. До красноты.
Князь был в белых брюках, Наташа была в белой юбке. На траве сидеть было опасно, дабы не испачкаться, не подзеленить одежду. Покрывал, подстилок они с собой не взяли. Поэтому он сидел на романе "Идиот", толстенной книге, положив её на бугорок, а Наташа сидела у него на коленях. И он боялся пошевелиться, ощущая с каждой минутой страшную энергию возбуждения.
А вы слыхали барабанный бой перед казнью?
Князь едва заметно для самого себя, медленно, очень медленно пропустил свою ладонь под её маечку на живот, и стал опускать руку по телу всё ниже, пока пальцами не почувствовал колющуюся щетину, каковую утром обнаружил на своих щеках. Он в испуге остановил руку. Наташа оглянулась глаза в глаза, и тихо сказала:
- Ну это после того... Я сделала...
- Что? - не понял Князь.
- Ну это... Неужели ты не понимаешь? - голос её дрогнул, и она напряжённо замолчала, чтобы подавить стыд. На глазах у нее выступили слезы.
Князь пытался понять, но в голове стоял другой Князь.

 

"Наша улица” №149 (4) апрель 2012

Юрий Влодов: к 80-летию со дня рождения

Поэт Юрий Александрович Влодов родился 6 декабря 1932 г в г. Новосибирске в театральной семье.
Отец – Влодов Александр Захарович – был театральным режиссером, мать – Надежда Борисовна Надеждина – актрисой. У семьи в то время не было постоянного места жительства, родители вместе с театром гастролировали по стране, периодически оседая на некоторое время в различных городах.
В детские и юношеские годы поэт пережил войну, оккупацию, эвакуацию.
Писать стихи начал рано, лет с 7–8, вдохновленный творчеством Пушкина и Лермонтова, писал огромные подражательные поэмы.
С первыми взрослыми стихами в конце 50-х приехал в писательский поселок Переделкино и пришел к классикам: И. Сельвинскому, Б. Пастернаку, К. Чуковскому. Знаменитым мэтрам творчество молодого поэта пришлось по душе, и они прочили ему большое литературное будущее. С предисловием Ильи Сельвинского в 1967 году вышла его подборка в журнале «Смена», за которую он стал лауреатом журнала.
Но литературная карьера у Юрия Влодова не сложилось, слишком острыми и необычными для того времени оказались его стихи. Поэт написал ряд антисоветских стихотворений, а также стихи с явной сионисткой направленностью, открыто выступал с ними перед большими аудиториями, чем привлек внимание соответствующих органов. Стали знаменитыми такие его строчки, как «Прошла зима. Настало лето. Спасибо Партии за это!» После этого судьба поэта была предрешена. Он попал в «черные списки», потерял возможность полноценно печататься, издаваться, вступить в Союз писателей.

По договору короткое время работал в журнале «Смена», в газете «Московский комсомолец», в послеперестроечное время в журнале «Юность».
Печатался также в «Смене», «МК» и «Юности», и кроме того в журналах «Сельская молодежь», «День и Ночь», «Дети Ра», «Клуб», «Лесная новь», газетах “Труд”, «Гудок», «Трибуна», «Советская Россия», в «Литературной газете», в альманахах и сборниках «Илья», «Истоки», «Приют неизвестных поэтов», «Тени странника», «Звоны над Вохной», «Эолова арфа».
Первая книга «Крест» вышла в 1996 году в издательстве журнала «Юность».
Основная книга, (точнее уже многокнижие), над которой поэт работал всю жизнь, это «Люди и боги». Это многостраничная эпопея о взаимоотношениях Бога и человека, о борьбе добра и зла в душах и сердцах людей. К сожалению, книга эта так и осталась до сих пор неизданной, если не считать небольшой 20-ти страничной брошюры, вышедшей под эгидой Союза литераторов.
Также у Юрия Влодова есть большая книга стихов о войне, книга «Портреты» на историческую тематику, кроме того, много лирических, иронических и философских стихов и поэм.
Судьба поэта настолько необычна, что его имя уже давно овеяно легендами и мифами.
О Юрии Влодове созданы 2 фильма: «Я Вам пишу, Ваше величество» (телефильм, канал РТР, 1992 г. ) и кинофильм «А гений – сущий Дьявол!» (кино-видеостудия «Человек и время», 1995 г. ).
О жизни и творчестве Юрия Влодова написано и опубликовано в различных местах много статей и интервью пермским поэтом и журналистом Юрием Беликовым. В 2007 году Равиль Бухараев, поэт и публицист, живущий в Лондоне, написал о творчестве Ю. Влодова большую статью под названием «Я – жизнь твоя!». Статья напечатана в журнале «Дети Ра», в альманахе «Эолова арфа».
Юрий Влодов был членом Московского союза литераторов с 2007 года.
Вступил в Союз писателей Москвы в ноябре 2008 г.
Был женат на поэтессе Людмиле Осокиной (Влодовой).
В марте 2009 года вышла его первая твердообложечная книга "На семи холмах", в которую вошли стихи из разных книг. Книга пока еще имеется в продаже в различных московских магазинах, а также в Интернет-магазинах.
Умер 29 сентября 2009 г.

В декабре 2012 года поэту Юрию Влодову исполнилось бы 80 лет. К этой юбилейной дате я хочу сделать ряд публикаций: и его стихов, и воспоминаний о нем в различных изданиях.
В этой подборке я хочу предложить вашему вниманию стихи Юрия Влодова о творчестве, о судьбе, о миссии поэта, его размышления на эту тему.

Людмила Осокина

 

 

Юрий Влодов

«Поэты возвращаются оттуда!..»

Стихи о творчестве

 

***
Веду по жизни, как по лезвию,
Слепую девочку – Поэзию…

 

***
«Поэт! – поведай свой секрет!»
«Секрет мой - в пачке сигарет!»
«А твой секрет, о плотник, в чем?»
«В хорошей чарке с калачом!»

 

***
Голодаю душой и карманом,
И желудок, понятно, пустой.
Разразиться бы толстым романом,
Как какой-нибудь пятый Толстой!
Закатиться б с жокеем в усадьбу!
Поразмять лошадиную рать!..
А потом на крестьянскую свадьбу
По-отечески томно взирать…
Притулиться б к разлапистой деве,
Что на барщину ходит полоть,
Как Адам новоявленной Еве,
Подарить ей костлявую плоть…
Только я - ни эстет и ни барин,
И далек от подобных идей.
Я - невзрачный московский хазарин,
Если проще сказать - иудей.
За ночь высохли зимние боты,
Старый зонт растопырен, как щит…
Ровно час до любимой работы…
Чу! Будильник под сердцем трещит!..

 

***
Сердчишко стихотворного птенца -
Всего лишь листик на осенней ветке…
А у меня - звериный нюх ловца,
Я, так сказать, лазутчик, я - в разведке.

Бумага и машинка на столе.
Ясна задача. Ритм и рифма - «в теле»…
Нет искренности в нашем ремесле!
Есть результат в безбожном нашем деле!

 

***
Брел оборванец по земле
В кругу семи ветров,
Он смачно грелся на золе
Притоптанных костров.

Любил он, глядя на дымок,
Ладоши потирать,
И ничего уже не мог
Он больше потерять.

Господь и царь - из сердца вон…
Любимых - черт побрал!..
И над золой склонялся он,
И как дитя смеялся он, -
Ладоши потирал…

 

***
Скажу, что слишком тяжело мне -
Почти солгу:
Как каторжник в каменоломне
Я жить могу.

Мигнет из каменного праха
Глазок цветка…
И на весу - дрожа от страха -
Замрет кирка.

 

***
Был послушным послужником -
Шел по жизни за посохом.
Стал мятежным ослушником -
Восхитительным ослухом!…

Ждет смутьяна-художника
Путь нежданный, нечаянный…
И зовет его Боженька -
Сам такой же отчаянный!…

 

***
Лесная чаща без приметы.
Вот этой ломаной тропой,
Как сохачи на водопой,
На полустанок шли поэты.

Хрустел звериный шаг скупой,
И были в сумерках заметны
На лбах морщины, как заметы,
Лосиных глаз распах слепой…

Пичуги били из кювета…
Плыла медлительная Лета -
Река, невидная собой…

И клокотали до рассвета
Колокола лесного лета -
Зеленой Родины прибой…

 

***
Талант, по сути, толст,
А гений - тощ, как щепка.
Неважно, что там: холст,
Поэма, фуга, лепка.

Судьба, как дышло в бок,
Что дали, то и схавал…
Талант по духу - Бог,
А гений - сущий Дьявол!

 

***
В карманах у Поэта  - ни хруста.
Он жалкое подобие Христа.
Среди бычков, объедков и бумаг
Спит Магдалина голая впотьмах…
Гляди, Поэт, в казенный блеск палат! -

Там ждет тебя издательский Пилат!…

 

***
Жандарм сыграл сквозную роль.
Позорно струсила газета.
Смолчал запрошенный король.
Все отмахнулись от поэта…

Храпит поэт!. .Житуха - во!..
Над ним хоров небесных спевка…
А кормит гения того
Одна лишь уличная девка…

 

***
Жизнь долбила кайлом в два бока…
И затурканный наш народ
Сатану принимал за Бога,
Или чаще -наоборот.

Бают, видел Поэт спросонок,
Одурев от поэтских дел,
Как в ночной небосвод бесенок
Золотые крыла воздел!…

 

***
Ангел дудочку воздел -
Полетел за мной:
«Отдохни от глупых дел,
О, поэт земной!…»
Загундосил сивый бес -
Поскакал за мной:
Не видать тебе небес,
О, чудак земной!..»
Задевая за бока
Пуганой сосны
Затолпились облака,
Валкие, как сны…
И бежит из детских лет
Песня-колобок:
«Что печалишься, поэт?! -
Или ты -не Бог?!..»

 

***
Увидел я себя со стороны
В предательском свечении луны:
Стою - прижат к распятию спиной, -
Две бездны - на до мной и подо мной….
И призрак ночи с отблеском дневным
Дух опалил дыханьем ледяным….
Наверно, это вовсе и не я,
А лишь судьба заблудшая моя…

 

***
«Пиита, веришь в Бога?» -
Тишком спросили сбоку.
Увы, не верю в Бога,
А просто верю Богу…
Он - Бог - всегда во мне, -
Как эта даль в окне.

 

***
Поэт - библейский фолиант:
Столетья сжаты до мгновений.
Растаял облачный талант -
Душа светла, как денный гений!

Предвижу Божий вариант:
Слепец со зрением пророка
Раскроет Божий фолиант
И огласит его до срока!

 

***
Под выдохи Ильи Громовика
Журчала речь – небесная водица:
«Ты должен умереть, чтоб возродиться –
И жить – века!…

Ищи, Поэт, свой крест или осину! –
Из мук произрастают имена!..»
Так пасынку…то бишь, земному сыну,
Бог нашептал в былые времена.

Под выдохи Ильи Громовика
Журчала речь – небесная водица…
Взгрустнул Поэт… Ах, дернул черт родиться!…
Прожить бы день… На что ему века?!

 

***
Всё больше морщинок на старой Луне,
Эпохи спешат, семеня…
Подайте, подайте беспутному мне! –
Во имя святого меня!..

Гнилую картошку пекут на золе
Бродячие ангел и бес…
Подайте, подайте беспутной земле
Во имя святейших небес!..

 

***
Поэт вымирал
Как целая эпоха
Цивилизаций…

 

***
Махнул: "Дождитесь! – Я – туда-сюда!
Что мне, поэту, Богова осуда?!"
Мы ждем его с Господнего суда.
Поэты возвращаются оттуда.

 

Публикация Людмилы Осокиной (Влодовой)

 

 

“Наша улица” №149 (4) апрель 2012

Поэтесса Людмила Осокина смотрит в зеркало и видит опрокинутый в вечность мир...
Осокина Л.М. Кофейная девушка: стихи и романсы. - М.: Время, 2010. - 80 с. - (Поэтическая библиотека).
ISBN 978-5-9691-0587-4

Что всего больше поражает в поэзии Людмилы Осокиной - так это сама поэзия, рождающаяся, кажется, из самого звездного неба, из прозрачного воздуха, или, когда:

Сладких, как сахар, снежинок
Вьётся мерцающий рой…

И в продолжение темы - музыкальный аккорд, в котором слышится нескончаемая, ласкающая и одновременно пугающая неизведанностью грусть:

Звон переливчатых льдинок -
Там, за горой, за горой!

Поэзия для Людмилы Осокиной живет в любой вещи мира, в каждой льдинке, в каждом цветке, в каждой улыбке. Здесь нет риторики, здесь властвует рецептуализм, выверенная точность слова, паузы, дыхания, мелодики, ритма, созвучий. Людмила Осокина смотрит в зеркало и видит опрокинутый в вечность мир, который подглядывает за ней, превращая её саму в метафору, ибо роль поэтессы заключается в одушевлении немотствующих имен существительных, подгоняемых её всесильным глаголом:

Ах, отлепись
звезда от сердца,
жить мешаешь.

Вот после жизни
зажгу тебя
в светёлке синей.

Когда я прочитал строчку Людмилы Осокиной: «Я тайно влюблена в зеркальное стекло…» - то сразу понял, что передо мною не просто оригинальная, но превосходная поэтесса, со своей душой, со своими ритмами, со своими красками. Цельность художественной манеры Людмилы Осокиной вызывает восхищение, и её стихи, только откроешь книгу «Кофейная девушка», хочется читать бесконечно, даже среди ночи, когда не спится и звезды светят в окно.

Юрий КУВАЛДИН

На снимке (слева направо): Юрий Кувалдин и Владимир Приходько 19 ноября 2001 года в редакции журнала "Наша улица" на Балтийской улице, 15.

Владимир Александрович Приходько (1935-2001) родился в Одессе в 1935 году. Автор книг стихов: "Прогулки под дождем", "Лубяная колыбель", "Вот когда я взрослым стану", книг о литературе: "Елена Благинина", "Поэт разговаривает с детьми", "Постижение лирики", статей о Державине, Баратынском, Некрасове, Случевском и др. Последние годы работал корреспондентом отдела культуры газеты "Московская правда". Всячески пропагандировал творчество художника Александра Трифонова, писателя Юрия Кувалдина и его детище - ежемесячный журнал современной русской литературы "Наша улица".

Юрий Кувалдин:                          

"МЫ РОДИЛИСЬ ОТ ВОЛШЕБСТВА ЛЮБВИ"

 

Кувалдин - имя на слуху. Вошел в литературу в последнее десятилетие: "Улица Мандельштама" (1989), "Философия печали" (1990), "Избушка на елке" (1993), "Так говорил Заратустра" (1994), "Ворона" (1995, вариант для театра в 2000), "Поле битвы - Достоевский" (1996), "Родина" (2000). Издатель. Основатель и редактор ежемесячного журнала-"толстяка" "Наша улица". Под пером Кувалдина столица сегодняшняя выглядит так: "Он смотрел в окно на старую Москву. Это была та ее часть, где в прошлом веке находилось множество гостиниц и меблированных комнат и великое обилие всевозможных трактиров и кабаков средней и низшей пробы с граммофонами и развеселыми девицами. И вот теперь минувший век как бы возвращался, но модернизированным. Какие-то голландцы открыли гостиницу, сияющую золотыми стеклами в переулке напротив, запестрели витрины меняльных контор, баров, банков. Да и сам Мацера (герой рассказа "Сплошное Бологое". - Прим. авт.) перестроил бывший дом какого-то купца в нечто такое комфортабельное, что душа пела. Но можно ли перестроить людей? Можно ли вдохнуть новое содержание в старую форму?" Фазиль Искандер пишет о Кувалдине: "...Это настоящая интеллектуальная, а точнее сказать, интеллигентная проза /.../ Он любит вглядываться в сложных героев, говорит о них правду". И еще про стиль, несущий отпечаток "волнения первооткрывателя".

 

 

- Юрий Александрович, сегодня писатели не мелькают в лучах ТV. Неужели вняли стихам, поучающим "Быть знаменитым некрасиво"!

 

- Не мелькают, потому что не приглашают. Писатель - публичная профессия. Он не должен стесняться, что его знают, читают, любят. В моей "Вороне" начинающий постмодернист по имени Миша говорит:

"Прекрасно быть знаменитым. Это поднимает ввысь. Надо иметь многочисленные архивы, трястись над каждой рукописью... Сограждане не читают книг, исключения лишь подтверждают правила, но как они произносят знаменитые имена!.. Ты постоянно должен быть на виду, буквально окунаться в известность, чтобы злые языки говорили: "Когда же он работает?!"

 

- Эта изящная выворотка Пастернака, по-моему, понравилась бы Пастернаку.

 

- Я сейчас предлагаю "Ворону" театрам. В первую очередь Райхельгаузу, он остро чувствует пульс современной пьесы. "Ворона" в целом - выворотка чеховской "Чайки".

Я живу на Москве-реке, поведение чаек похоже на поведение ворон, мои персонажи убеждены, что чайка и ворона - одно и то же. В финале молодая героиня Маша (ворона) обеляет себя, а кавказец Абдуллаев, который ходит в белом костюме, оказывается аферистом. Он организатор пирамиды, инвестиционного фонда из ничего.

Абдуллаев откровенен: "Вы, русские, хорошие, как дети маленькие, мы вам работу найдем... Мы скупаем ваши города и села, мы двигаем производство, мы гоним нефть на Запад, мы устанавливаем курс валют на бирже..." Я написал это летом 1994 года, еще до разворота событий на Кавказе.

 

- Писатель - пророк!

 

- И пророк, и лицедей. Писатель, который не знает лицедейства, плохо перевоплощается в персонажей, особенно в отрицательных. Они неубедительны. Я залезаю в шкуру каждого своего героя. И старухи Ильинской, мечтавшей сыграть Нину Заречную, и Абдуллаева. И Маши, которая в Абдуллаева стреляет.

 

- Лицедейство - это с детства, простите за рифму. Расскажите о вашем детстве.

 

- Год рождения - 46-й. Отец военный, полковник, в Академии Фрунзе преподавал колесную артиллерию.

 

- Сын артиллериста, персонаж Симонова... Тоже римейк.

 

- А помните "Горит в сердцах у нас любовь к земле родимой", марш артиллеристов? По совпадению я родился 19 ноября, в День артиллерии, сегодня ракетных войск. День рождения сопровождался салютом, а жил я почти что на Красной площади... В доме, где "Славянский базар", на Никольской, тогда 25 Октября. Первые впечатления: сижу на удаве, настоящем живом удаве, свернутом бухтой. Любуюсь лисой и петухом. С этого начала работать моя память. В нашей коммуналке жил Дмитрий Иванович Лонго, странствующий фокусник, факир. Играть в шахматы меня учила чемпионка мира Быкова. Из людей известных там же родилась актриса Аня Каменкова. Детство было сказочно. На Новый год все ходили по общему коридору, чокались шампанским. На Пасху менялись крашенками. Мать рассказывала языческие легенды, близкие к максимовским. Лонго показывал фокусы. Вскоре я научился отрывать себе палец, отрывать голову. А после в самиздатском списке прочитал про голову Берлиоза. Это было мое, родное... В первый класс пошел в Славяно-греко-латинскую академию. На той же улице, дом 7. Сразу припух: в здании нашей школы учились Кантемир, Тредиаковский, Ломоносов. Я понял: это судьба... Все подробности в повести "Избушка на елке".

 

- К какому литературному направлению вы себя причисляете!

 

- Продолжаю традицию, украшенную именами Гоголя, Гофмана, Булгакова. Я мифотворец. Считаю, что человек живет мифом. Только стало посвободней, все кинулись в религию, яростно поверили в чудеса. Человеку не нужны научные сведения. Всем хочется сказку.

В романе "Родина" я очищаю понятие родины от сусально-фальшивого и сочиняю новую, постмодернистскую религию. Между прочим, у Булгакова мелькал замысел романа под таким названием. В моем романе оживают символы России. Действуют живой Гоголь, Булгаков, Платонов.

 

- Читатель, Юрий Александрович, не принял постмодернизма. Или не понял!

 

- Человечество инертно. Новые идеи воспринимает, когда их авторов зароют в могилу, и еще пройдет лет триста, и уже никто не знает, что было, чего не было, есть только миф, вспомните движение христианства.

У читателя вызвали шок крайние вещи. Но ведь жизнь, известно, без берегов. И Пелевин, и Сорокин хороши, хотя Сорокин не относится к моим любимцам. Это первопроходцы, люди прорыва. Не надо бояться крайностей. Я придумал афоризм: "Я за свободу слова, но только чтобы оно было цензурным", ведь люди мыслят именно так. В России целый пласт языка табуирован и никак не войдет в литературу. Однако за десять лет прогресс колоссальный. Выпущен под редакцией Горбаневской словарь ГУЛАГа. А сейчас в МГУ огромный, феноменальный словарь сленга.

 

- Язык улицы!

 

- Конечно. Недаром же я назвал журнал "Наша улица". Идея не нова, Пушкин услышал голос улицы и совершил языковую революцию.

 

- А Маяковский! "Улица корчится безъязыкая - ей нечем кричать и разговаривать".

 

- Еще бы! Величайший и, при всем буме вокруг него, недооцененный гений.

 

- Есть возможность издать роман "Родина" отдельной книгой!

 

- В наше время опасно задавать прямые вопросы. Пока возможности нет. Размениваться на ксероксы не хочу. А книга, в которой 400-500 страниц, в переплете, тиражом 5 тысяч, тянет на 10 тысяч долларов. Советская литература была баловнем судьбы и не знала, откуда капают деньги. Есть романтики от литературы. Вот сидят Чухонцев со Швыдким. Не народился, говорит Олег, меценат, который даст деньги "Новому миру". А ты пытался изменить продукт под названием "Новый мир", который изготавливаешь по инерции? Литература не вошла в рынок, и деньги ей перестали давать. Только обновляясь, можно рассчитывать на востребованность.

 

- Есть ли у литературы будущее!

 

- У литературы огромное будущее, пусть не такое, как в советское время, когда с одной книги писатель мог купить машину, дачу, гараж. Я не пугаюсь недопонимания. В конце концов, ты нужен только тому, кому ты нужен. Насильно мил не будешь.

 

- Что пожелаете читателям!

 

- Мы живем на разломе - эпох, традиций, идеологий. Короче, время "ноу-хау". Кто не чувствует этого, отстал от поезда, не едет в поезде. Я не люблю серьезных людей. Они тупые, ограниченные. Они не понимают, что родились от волшебства любви. Что идут в вечность. Что контраст - жизнь и смерть - имеет свою прелесть. Их не восхищает праздник, маскарад, ряженые. Будем выше собственных бед и страданий. Будем художниками.

 

Беседовал Владимир Приходько

 

"Московская правда", 13 января 2001

Маргарита Прошина родилась в Таллинне. Окончила институт культуры. Заслуженный работник культуры РФ.

Маргарита Прошина

ЗАДУМЧИВАЯ ГРУСТЬ

заметки

 

КНИГА

Князь взял в руки книгу. Да, именно так. Книга была за семью печатями, и абсолютно недоступная для чтения простым людям, поскольку хранилась монахами в книжной келье монастыря. Записанное в книге слово управляло миром. Когда же Слово выплеснулось за стены монастыря, и стало доступно каждому страждущему?! Об этом думал Антон Чехов в рассказе, одном из его лучших, на мой взгляд, "Ахиерей", показывая в конце повествования старую деревенскую женщину, которой не верили, что она мать архиерея. Старые, древние годы смываются, как песок морской волной, временем, оставаясь отчетливыми только в книгах. Вот почему я всю свою жизнь посвятила книге.

 

СУДЬБА

Загадки и прихоти судьбы завораживают и волнуют человека в течение всей жизни. Пытаешься их понять, но это невозможно. Нужно, наверное, пытаться жить в гармонии с собой, а это требует определённых усилий. В этом мне всегда помогает литература и философия.

 

ПИСАТЬ ХУДОЖЕСТВЕННО

За окном - февральская метель, она создаёт ощущение лёгкой грусти и, в тоже время, радостной свежести и чистоты. Хочется поделиться со всем миром праздничным настроением и ожиданием счастья. И утки на пруду, заснеженном, покрытом льдом, создают эту атмосферу счастья. Однако зеленовато-синих селезней там больше в три раза, чем уток, и поэтому счастье не вполне мажорно. Хочется любоваться зимой, и ещё больше читать хороших книг, потому что, как говорит писатель Юрий Кувалдин в интервью с поэтессой Людмилой Осокиной: «Писатель вообще начинается с читателя. Загораясь от книги Достоевского или Кафки, он пишет свое на таком же высоком художественном накале,  как, к примеру, писал «Москва-Петушки» Венедикт Ерофеев, вдохновившись Евангелием от Иоанна».

 

СПЕШИМ

Солнце слепит глаза, снег скрипит под ногами. Мороз нехотя, слегка щиплет щёки, всё хорошо!? Спускаюсь в метро и вижу угрюмые, озабоченные лица людей, спешащих по своим делам в мыслях о хлебе насущном.  Заработаем, купим, ещё заработаем, ещё купим… вот и жизнь прошла.  Вроде всё есть, а на сердце тоска, зачем жили? Важность наших повседневных дел – иллюзорна. Чаще надо на небо смотреть.

 

ПРОГУЛКА

За окном мокрый снег, ветер шумит и стонет, утро. Рука сама потянулась к полке за книгой, наугад, оказалось «Избушка на ёлке», роман Юрия Кувалдина, открыла и не смогла оторваться, пошла вместе с героем книги Игорем Фелициным по заснеженной  Москве, как же автор любит и чувствует её, с какой нежностью  описывает быт старой Москвы, оторваться невозможно.

 

ПРОЩЁНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ

Прошу у всех у вас прощения за обиды вольные или невольные.

 

РЕЛИГИОЗНОСТЬ

Бывают минуты, когда хочется еще и еще раз заглянуть в Чехова. Почему именно в Чехова? Да потому, что он никогда не пишет сюжет, он везде и всюду -  художник. А художественное всегда проникает в душу. Вот почему и древние умные мысли перелагали в художественные образы. Потому что человек не воспринимает нравоучения, пусть и философские. Приведу фрагмент из него:
«Антон Чехов. ВЕСНОЙ (сцена-монолог)
Раннее утро. Из-за слухового окна показывается на крыше серый молодой кот с глубокой царапиной на носу. Некоторое время он презрительно жмурится, потом говорит:
- Пред вами счастливейший из смертных! О, любовь! О, сладкие мгновения!.. Наши кошки, в особенности из чайных магазинов, добродетельны. Как бы они не любили, они никогда не отдадутся без протеста. Нужно обладать настойчивостью и силой воли, чтобы добиться успеха».
Человек подчинен образам, красоте. Так появились художественные религиозные тексты. Вот тут, мне кажется, я подошла к смыслу влияния  Чехова на души людей. Чехов – религиозен!  Даже в таких «юморесках» как рассказ «Весной».

 

БУДЬТЕ КАК ДЕТИ

Потёмки, как некоторые думают, обволакивают чужую душу. И даже больше того, очень замечательно всю жизнь провести в потёмках. Никто ничего не видит. И ты счастлив. Ибо неведение - есть детское состояние души, к которому всегда и всюду призывал Христос: «Будьте как дети!» Мы и ходим как дети, вывесок прочитать не можем. Бросаемся за поездом метро, как будто он последний, как будто поездов больше не будет, с остолбенелым взглядом, ничего не видящим, сшибая всех, кто попадается на пути, и влетаем в тут же за спиной закрывающиеся двери, едем, как это всегда и случается со спешащими, не в ту сторону. Мы же как дети, какой с нас спрос?!

 

ТИНА

Этот рассказ Антон Чехов начинает так: «В большой двор водочного завода "наследников М. Е. Ротштейн", грациозно покачиваясь на седле, въехал молодой человек в белоснежном офицерском кителе».
Трудно, порой, выразить чувственное восприятие мира, но, к счастью, можно открыть книгу Антона Чехова и наслаждаться его глубоким проникновением в человеческую душу, художественным талантом, знанием жизни. Ему удаётся без пошлости описывать в своих произведениях любые стороны человеческой души, природа которой несовершенна, поэтому испытание низменными чувствами помогает полнее и глубже испытывать чувства возвышенные. Читала «Тину» Чехова.
«- А на какую сумму векселя? - спросила Сусанна Моисеевна.
- На две тысячи триста».
Удивительная женщина, переливающаяся, как змейка, выскальзывающая из рук. Вот так живёшь, приобретаешь жизненный опыт, надеешься, что это так, и вдруг понимаешь, что даже себя не знаешь, тем более других. И вот как художественно совершенно рисует портрет хозяйки Чехов:
«Теперь уж поручик видел не только нос и глаза, но и белое худощавое лицо, черную кудрявую, как барашек, голову. Она не понравилась ему, хотя и не показалась некрасивой. Вообще к нерусским лицам он питал предубеждение, а тут к тому же нашел, что к черным кудряшкам и густым бровям хозяйки очень не шло белое лицо, своею белизною напоминавшее ему почему-то приторный жасминный запах, что уши и нос были поразительно бледны, как мертвые или вылитые из прозрачного воска».
Мир чувств настолько тонок, настолько богат, что чем больше судьба тебя испытывает, тем больше в жизни красок, оттенков ты видишь, тем плотнее обволакивает тебя её паутина. Видимо, Чехов эту паутину воплотил в образе героини.

 

8 МАРТА

Не может быть праздник у всех женщин в один день, тем более странно, когда, вдруг, мужчины все ежегодно, в один и тот же день, согласно дате на листке календаря,  желают поздравлять, целовать, дарить подарки, признаваться в любви. Я «не верю» в это. Любовь, выражение чувств, праздник – всё это очень личное и у каждой пары есть свои праздники, и именно они прекрасны. Судьба каждой женщине дарит возможность и счастье полюбить на протяжении жизни, нужно просто читать её знаки. Желаю каждой женщине, чтобы её мужчина устраивал ей сюрпризы, помнил их праздники, дарил себя. Любите и будьте любимы.

 

БАНАНЫ

Холодный ветер обжигает щеки, метель заметает на лотках бананы. Желтое и белое. Кусочек солнца. Депрессия отступает. В своё время я была в командировке в этой стране джунглей, в столице коммунистического Вьетнама -  Ханое. Там, где пальмы, там и бананы растут! Там самая доступная, кроме риса, и распространенная еда - бананы. Они бывают очень многих сортов. Различают десертные,  то есть сладкие бананы, из которых готовят всевозможные сладости и выпечку. Есть ещё кормовые, или крахмальные, которые используют главным образом как гарниры, наподобие нашей картошки. Вьетнамцы их подают к мясу, к рыбе, к морепродуктам. Просто как блюдо - жареные бананы. Бананы поднимают настроение, снимают аллергические симптомы, и главное, устраняют изжогу.

 

ДРУЗЬЯ

В первые весенние дни в Москве солнце осветило любимый город, но не украсило его. На улицах Москвы в такие дни особенно неприглядно выглядят немытые машины, чёрный снег и прохожие  в грязной обуви. Но как только выезжаешь из Москвы на дачу, мир вокруг тебя преображается,  и ты попадаешь в тишину и красоту зимней сказки. Открываешь калитку – перед тобой открывается ледяная избушка с горящим жаром от солнца петухом на крыше, сад, укутанный снежной пушистой, искрящейся серебром шубой. Только по многочисленным следам  «неведомых зверушек»  догадываешься, что тебя здесь ждут. Кто же это? Заходишь в дом, уютно устраиваешься, разжигаешь огонь в камине, ставишь чайник, смотришь в окно и, о чудо! Пять милых кошачьих мордочек за окном с осуждением смотрят на тебя. Какой чай, ты забыла самое главное, накормить нас, «неведомых зверушек», читаю я по выражениям их глаз.

 

РАМКА

И весна, и солнце. Помню, когда я работала рядом с Третьяковской галереей, мы с подружками выходили на солнышко. Мы бегали в буфет Третьяковки, раздетые, пить кофе. И каждый раз замечали, что народу шло в галерею всё больше. Люди как будто просыпались, и как цветы тянулись к прекрасному. И вот какое-то время назад я побывала в Новой Третьяковке на Крымском валу на превосходной ретроспективной выставке Исаака Левитана, где меня буквально ударила весной картина «Март». Печальная, задумчивая лошадь у крыльца, снег, солнце, первые ручейки. Мир можно познать только через искусство. Сама жизнь не имеет никакой ценности, она разлита без всякой художественной огранки. А мы видим даже сны в рамах художественной законченности.

 

ЭКЗАМЕН

Когда я сдавала экзамен по литературе народов СССР,  мне достался  билет, в котором второй вопрос был о литературе народа манси, ответа я не знала, смутно помнила, что, в  основном,  литература манси – это эпос и, вроде у них есть один писатель, фамилию которого я вспомнить не могла. Ответив на первый вопрос,  я, каким-то чудесным образом, перешла на украинскую литературу, а так как училась на Украине и люблю эту литературу, то стала читать стихотворения Леси Украинки, Ивана Франко и Тараса Шевченко. В течение жизни мне очень помогало умение собраться в подобных ситуациях и перевести разговор на ту тему, в которой чувствовала себя уверено. Любовь к литературе, песням и культуре Украины осталась у меня навсегда.

 

ВЬЁТСЯ ЛЁГКИЙ ВЕЧЕРНИЙ СНЕЖОК

Помните фильм Михаила Козакова «Покровские ворота», которому в этом - 2012 - году исполняется 30 лет? Как он создаёт совершенно домашнюю атмосферу? После блестящей сцены с «арсисом третьей стопы», великолепно сыгранной Орловичами – Елизветой Никищихиной и Игорем Дмитриевым, - камера крупно берёт решетку окна, за которым вьётся лёгкий вечерний снежок…  Какое наслаждение слушать нежное, проникновенное пение, праздничный, хрустальный голос замечательной певицы 40-50 годов Зои Рождественской. Её виртуозное владение природным инструментом, дивным сопрано доставляет огромную радость. Зое Рождественской подвластно всё от оперных арий до джазовых композиций. Она обладает высокой исполнительской культурой и безупречным вкусом.

 

ПРАЗДНИК ВО МНЕ

Я не люблю государственные праздники, не люблю вместе со всеми что-то такое отмечать, да ещё при этом чокаться бокалами. И тут, в этом месте, я вспомнила знаменитую фразу о празднике, который всегда со мной. Тут я пишу именно о себе, потому что о моих праздниках знаю только я. И вот я вспомнила, что в юности мне очень нравилась книга Эрнеста Хемингуэя под таким же названием - «Праздник, который всегда с тобой».  Хемингуэй в Париже, работает регулярно, каждый день, как некоторые современные наши писатели. И Хемингуэй ужасно не любил, когда ему мешали работать. Он садился где-нибудь в кафе и писал. В это время какой-нибудь посетитель узнавал его, подсаживался и начинал втягивать его в разговор. Хемингуэй достаточно резко обрывал незваного гостя, на что тот сильно обижался, обвиняя писателя в бестактности. Многие вещи, сказанные в этой книге, актуальны по сей день. Например, о том, что Фёдор Достоевский страдал словесным недержанием, был болен болезнью, которую ныне именуют логореей. Но, несмотря на это, Хемингуэй любил этого писателя, за его подсознательное проникновении в тайники человеческой души. Сильная личность всегда независима в своих суждениях. Это и есть праздник.

 

НЕ СТАНУ ВОЗРАЖАТЬ

Люди, как мокрые листья, налипают на стекло моей души. Неужели всё кончено? И нет спасения в родных осинах?! Вот Бродский об этом:

Всё кончено. Не стану возражать.
Ладони бы пожать - и до свиданья.
Я выздоровел. Нужно уезжать.
Да-да. Благодарю за расставанье.

Но далее – разгульно, как в блатной песне Александра Новикова «Вези меня, извозчик, по шумной мостовой…» Но это только временное совпадение. Бродский едет подальше от «цезарей к морю», от фольклора к высокой поэзии, от быта к метафизике.

Вези меня по родине, такси.
Как будто бы я адрес забываю.
В умолкшие поля меня неси.
Я, знаешь ли, с отчизны выбываю.

А зачем мы возражаем? Неужели нельзя сказать «да»?! Я подумала об этом, перечитывая стихотворение Иосифа Бродского «Мне говорят, что нужно уезжать...»

Пусть и вправду, Постум, курица не птица,
но с куриными мозгами хватишь горя.
Если выпало в Империи родиться,
лучше жить в глухой провинции у моря.

И от Цезаря далёко, и от вьюги.
Лебезить не нужно, трусить, торопиться.
Говоришь, что все наместники - ворюги?
Но ворюга мне милей, чем кровопийца.

Выпало бы счастье общаться только с теми, кто тебе интересен, и немилосердно отсекать тех, кто тебе в тягость. Смотрю на людей с облака, проплывая над столицами двух империй. Нужно иметь силы, чтобы прийти к этому, казалось бы, очень простому решению. Но не тут-то было.

 

«ВОСЕМЬ С ПОЛОВИНОЙ» ФЕДЕРИКО ФЕЛЛИНИ

Смотреть этот фильм Федерико Феллини можно всегда, и каждый раз всё больше наслаждаться тем,  как тонко мастер показывает процесс рождения фильма. Поражает в фильме всё: свет, оттенки белого и чёрного, монтаж  - искусство режиссёра. Невозможно представить этот фильм без музыки Нино Рота, она придаёт фильму удивительное настроение.  Федерико Феллини показывает сам творческий процесс, как рождаются образы. Трудно художнику подняться над толпой обывателей и праздно шатающихся без целей и всякого смысла.  Каждый раз при просмотре этого фильма, открывается что-то новое, он вне времени как подлинное искусство.

 

МОСКОВСКАЯ ТОСКА

Московская погода нагоняет тоску, суть которой точно передаёт стихотворение Ивана Бунина:

Когда на тёмный город сходит
В глухую ночь глубокий сон,
Когда метель, кружась, заводит
На колокольнях перезвон, -

Как жутко сердце замирает!
Как заунывно в этот час,
Сквозь вопли бури, долетает
Колоколов невнятный глас!

Настроение в эти дни также переменчиво, как и погода. Вместе с солнцем, чистым небом и капелью  душа наполняется тревожной радостью и предчувствием непонятного и недостижимого счастья, а в серые, хмурые дни, когда метёт метель, снег слепит глаза, - на сердце тоска, грусть и никуда не деться от воспоминаний  о самых печальных днях жизни,  хочется спрятаться от самого себя, от своих мыслей.

 

МОРКОВНЫЕ КОТЛЕТЫ

Лев Толстой ел морковные котлеты и написал «Войну и мир». Пожарила себе сегодня морковные, свекольные и капустные котлеты, теперь хоть «Войну и мир» пиши.

 

ВЕСЕННИЕ «БЕСЫ»

Хорошо грустить у окна, когда на улице идет снежный дождь со шквалистым ветром. Предсказатели погоды сегодня «порадовали», что весна в Москве задерживается, снег вряд ли сойдёт даже в конце апреля. Всё во власти Всевышнего, весну можно приблизить в отдельно взятой квартире, и в душе:  устраиваешь праздник, приглашаешь друзей, зажигаешь свечи, включаешь Рахманинова, начинаются беседы о литературе, о театре, с воспоминаниями о самой яркой весне в жизни каждого из присутствующих. Кстати, именно этой весной нестареющий Юрий Любимов поставил в театре Вахтангова «Бесов». Я вспоминаю весну в Иркутске, в конце мая и поездку на Байкал. Был холодный солнечный день, слева была Ангара, а справа - цветущий густым сиреневым цветом багульник на фоне яркого голубого неба, как будто это врубелевское удивительное буйство сирени.

 

“Наша улица” №149 (4) апрель 2012