Заинтересовала судьба средней сестры в семье Колпаковых - Тамаре. Если старшая Татьяна была одной из первых женщин - инженеров, да ещё и ирригаторов, то средняя пошла в медики. Тамара Александровна Колпакова был женщиной просто выдающейся судьбы. Но вот беда, линию жизни её приходится собирать по крошке в разных источниках. Сама же она , как вспоминают  знавшие её люди, была очень "сдержанным в разговорах человеком". Возможно, ленинградцы прочтут в архиве её личное дело и откроют для мира ниточку послевоенных событий? Дело пока не оцифровано..

https://magazines.gorky.media/druzhba/2022/11/dedushkin-kraskomovskij.html  Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 2022

Филипп Хорват — писатель, литературный обозреватель. Родился в г.Ташкент  Узбекской ССР  в 1983 году, окончил Санкт-Петербургский Политехнический университет  по специальности маркетинг и менеджмент. Публиковался в журналах и электронных литературных медиа, в том числе в «Новом мире», «Сибирских огнях», «Бельских просторах», «Нижнем Новгороде», «Авроре», «Кольце А», «Texturе». В «ДН» печатается впервые.

      1

Человеческая память удивительна и уникальна по своей сути. Учёные-нейрофизиологи объяснили химию и физику процессов, управляющих памятью, но, кажется, никто так и не сумел подойти к главному, к сущностному: почему мозг сохраняет отпечатки некоторых событий, разговоров или ситуаций, а другие вытесняются, забываются, исчезают, словно никогда их не было? Кто устанавливает приоритеты для запоминания? Уж точно не человек в сознательном своём ежедневном движении вперёд, иначе бы мы, наверное, откладывали в ящичек памяти только самое приятное и хорошее, чем можно было бы наслаждаться в грустную минуту…  

Очевидно, для памяти нет разделения на приятное и неприятное, важное и неважное, ведь порой остаётся в голове настолько малозначительная ерунда, вспоминаешь которую всегда с чувством досады или неловкости. Спрашивается, почему в голове засел именно этот момент, именно этот короткий диалог или чей-то мимолетный взгляд? Ничего же в таких впечатлениях особенного или поворотного для жизни нет, но вот тем не менее — они с тобой навсегда (а специально ведь не забудешь даже, так оно не работает).

Из области удивительного и те свойства памяти, которые ближе к старости выдвигают на передний план события давно минувшего, но при этом «стирают» то, что было вчера или пару часов назад. Одними процессами разрушительной возрастной деменции этого не объяснить, тут что-то другое, пожалуй, философское, заставляющее перед лицом подступающего, неизбежного ухода обращаться далеко назад и вспоминать, а вспоминая, пытаться осмыслить — была ли твоя жизнь правильной, цельной, дающей хоть сколько-нибудь значимый результат? Это по-человечески понятно, ведь мысль о том, что прожил, к примеру, свои семьдесят-восемьдесят лет просто так, без особой цели, для мыслящего, рефлексирующего человека ужасна. Так быть не должно, и память волей-неволей сама выносит из дымки ушедшего некие образы, символы того, что всю жизнь ты делал что-то такое, за что перед лицом по крайней мере родных и близких не стыдно.

Жизнь моего дедушки, Владимира Александровича Хорвата, бессмысленной точно не назовёшь. Пример его судьбы обыкновенного советского человека, честного труженика-геолога и прекрасного семьянина, прожившего в браке с любимой и единственной женой (моей бабушкой) до самой смерти, демонстрирует путь хорошего, правильного человека. Он наверняка бы мог гордиться тем, что сделал в своё время для любимой профессии, будучи ценным сотрудником Среднеазиатского института геологии и минерального сырья МГ УзССР (САИГИМС), начальником нескольких геологических партий и автором солидной научной монографии о рудном месторождении Мурунтау. Ещё больше поводов для гордости могло приносить ему осознание того, что он воспитал любимую (и любящую в ответ) дочь и помог ей встать на ноги, а затем ещё успел как-то повлиять на троих своих внуков и что-то вложить им  в головы. Я сейчас не берусь судить о чувствах этого, во многом своеобразного и оригинального, человека, а спросить, понятное дело, уже не могу: дедушка умер восемь лет назад…

Однако один косвенный признак, проявивший себя на последнем десятке жизни дедушки, подсказывает мне, что внешнего лоска благополучия, осознания правильности пути ему, наверное, было всё же мало. Этот признак прямо связан с заявленной темой памяти — именно она, мятущаяся и беспокойная, подсказала дедушке в какой-то момент зафиксировать на бумаге всё то, чем он жил на протяжении семидесяти с лишком лет, в детальных подробностях описать свой трудовой и семейный путь.  Так родилась обширная и монументальная рукопись под скромным названием «Воспоминания».

По мере погружения в работу, раскручивания в обратную сторону колеса памяти, расширился и замысел. Перебирая фотокарточки более чем столетней давности, доставшиеся в наследство от предков, дедушка задумался о составлении генеалогического фамильного древа Хорватов. В меру своих сил, связей с разбросанными по свету близкими и дальними родственниками эту работу он выполнил, обрисовав схематично древо от 1750 года, с момента переселения общего предка Ивана (Куртица) Хорвата, сербского дворянина и полковника австрийской службы, в пределы Российской империи. Всё это в рукописно-альбомном виде сохранилось и ждёт полноценного оформления во что-то большее. Когда-нибудь я эти записи точно превращу в настоящую, серьёзную книгу, и уж, во всяком случае, потомкам Хорватов читать её будет интересно, полезно для понимания того, чем жили предки.

Идея этого эссе, впрочем, не настолько грандиозна, чтобы распутывать огромный клубок судеб отдельно взятой семьи. Я бы хотел подсветить только одну географическую локацию, которая в памяти дедушки прочно ассоциировалась со счастливым и беззаботным детством — тем самым Эдемом, реального возврата в который, к сожалению, нет ни для кого. Это простая ташкентская улица, да и не улица даже, а скромный тупиковый проулок в центре города, проулок, которого в столице узбекской ныне независимой республики давно уже нет. Нет ни того старого советского города, ни улицы, на которой жил дедушка ребёнком, ни самого дедушки, но всё это удивительным образом живёт и сохраняется в записанных воспоминаниях — ну правда, вот же волшебное свойство человеческой памяти, изобретшей своего рода «машину времени».

Из чего большей частью состоят воспоминания о ранних годах жизни?

Если закрыть глаза и окунуться в глубины детства, то появляются самые разные смутные образы. Это прежде всего родители, братья-сёстры, близкие и дальние родственники. Затем уже всплывают образы первых друзей и подруг, дворовых приятелей и врагов, обидчиков и благодетелей, формируются в сумерках воспоминаний тени тех, в кого ты периодически «влюблялся».

Вереница первых жизненных впечатлений неразрывно связана с тем местом, где человек обитает в детстве. Родной дом или несколько таких домов, если семья большая, тесно переплетённая родственными связями между дедушками-бабушками, тётками-дядьями и т.д. Помимо самого дома, это, конечно же, и двор, а если брать шире — то улица, запомнившиеся здания на ней, магазины и рынки, парки и скверы, в общем, все те важные и значимые для ребёнка места, которые рождают целый мир. Именно сюда, в чуть искажённые памятью сакральные уголки детства, люди часто возвращаются во снах — будто не случилось никакого взросления, не было длинной и странной, порой запутанной и непонятной жизни. И ты всё так же бродишь мальчишкой или девчонкой по знакомым, любимым местам в компании тех, кого давно уже, возможно, нет в живых. Встроенная в голову личная «машина времени» работает без сбоев по ночам, ничего даже и записывать не нужно…

Мой дедушка родился и вырос в Ташкенте в первой половине 30-х годов прошлого века. Место рождения — Краскомовский переулок, в самом центре города, рядом со старым зоопарком.

Я уже упомянул выше, что нынче эта локация в прошлом, от неё не осталось и следа, последние постройки в той местности сгинули к началу нулевых, когда прокладывали широкую правительственную трассу, названную в честь первого узбекского президента — Ислама Каримова. Размышляя об этом, я прихожу к горькому выводу: а ведь правда, рано или поздно любое место, с тобой связанное, исчезнет. Произойдёт ли это через сто, двести, тысячу лет, но это случится. В этом, пожалуй, прячется горькая ирония материальной жизни вообще: уж насколько хрупко человеческое тело, так ведь и ничто вокруг не переживёт отведённых природой  пары-тройки тысяч лет. Всего лишь несколько тысячелетий, и повезёт остаться в истории знаковым именем разве только тому, кто совершит нечто грандиозное в войне, науке или искусстве (при условии сохранения развитой человеческой цивилизации, конечно же, которая всегда парит в миллиметре от гибели). Получается, что и память не бесконечна, она живёт в пределах  сознательной человеческой истории…

Судьба дома из дедушкиного детства в сравнении с этими тысячелетиями мимолетна. Дедушка и сам, хоть из уже российского далёка, застал момент окончательного ухода в небытие всего, что было связано с Краскомовским  переулком — как знать, может, и это косвенно повлияло на его решение засесть  за мемуары.

А начиналось всё с осознания, освоения даже не малой родины, а… микрородины. Этот промелькнувший в мемуарах термин дедушка заимствовал у советского писателя, литературного критика и замредактора журнала «Новый мир» Алексея Ивановича Кондратовича: «Есть большая, малая родина. Но есть ещё, видимо, микрородина, родина памяти, родина сознания, когда ты впервые почувствовал, что ты есть на свете» ¹.

Действительно ведь родина памяти, сознания и момент осознания того, что ты есть и ты живёшь в определённом месте. Дедушка о своей микрородине  вспоминает так…²

                                                     ²

Краскомовский переулок, 19

Только что появившийся в Ташкенте троллейбус номер «5» отходит от конечной остановки «Дархан-арык» и бежит по Пушкинской, пересекает Асакинскую (здесь на перекрёстке стояла когда-то Сиреневая церковь { Сергиевская} ) и устремляется к Консерватории. Тут он поворачивает налево и держит путь по булыжной мостовой Жуковской улицы. И вот остановка — между Советской, идущей прямиком к зоопарку, и Краскомовским переулком. Пора выходить, ибо в переулке мой дом, 19-й номер по левой стороне.  А «пятёрочка» мчится дальше, пересекает улицы Карла Маркса, Куйбышева, Пролетарскую, сворачивает на Шевченко, и вот вокзал, вторая конечная.

Я неоднократно обращался к бабушке, просил её объяснить происхождение названия переулка. «В честь красного командира — краскома», — ответствовала она. Что ж, я соглашался, ведь есть улица Пролетарская, видимо, отдающая должное делам безымянного пролетария. Но в памяти застряли куплеты блатной песенки:

Как в Краскомском переулке

Кореш крикнул: «Беги!»

Двадцать пуль ему вдогонку,

Семь остались в груди.

На столе лежит покойник,

Тихо свечи горят.

Это был убит разбойник,

За него отомстят.

«Возможно, братва отомстила командиру отряда, рассеявшего банду, — фантазировал я, — и место схватки увековечили именем краскома». Но тут возникала неувязка: ведь залп вслед убегавшему разбойнику был дан в переулке, который уже назывался Краскомовским. До чего-либо путного я так и не додумался.

Многие из перечисленных улиц лучами отходили от Сквера революции, спускались к крупному арыку Салар и устремлялись на выход из города, превращаясь в шоссе и тракты. По радиальным улицам легко обозначался контур малой родины: на западе — Сквер, на севере — Пушкинская, на юге — Куйбышева. Восточная граница определялась руслом Салара, вдоль которого располагались стадион «Динамо», ПКиО им.Тельмана, зоопарк, полуразрушенный польский костёл. Они служили постоянным центром притяжения краскомовской ребятни, называвшей себя хеврой³.

А теперь о микрородине, средоточием которой являлась притупиковая часть Краскомовского переулка и родовое гнездо — дом № 19 с садом. А между крупными улицами-лучами пролегали мелкие улочки и переулки: Свердлова, Краскомовский, Ногина, Коларовский и пр. Все они были знакомы нам до последнего камешка, до последней ямки. И это тоже микрородина.

Итак, Краскомовский переулок, он же — тупик. Отходя от Жуковской, переулок заканчивался у земляного забора с кирпичной покрышкой, за которым простиралась холмистая территория, никак не освоенная, но принадлежащая, кажется, зоопарку. Мы окрестили её заповедником. Главное достоинство заповедника — окаймляющий с востока Салар, в котором тогда ещё водилась рыба.

На дороге в переулке — ни асфальта, ни булыжника. Тротуары выложены кирпичом, который в дождливое время спасал от грязи. А машинам на дороге приходилось несладко: они то и дело проваливались в глубокие колеи и ямы. Но зато весной, летом и даже осенью переулок утопал в зелени тополей, акаций, клёнов. Справа от Жуковской, между дорогой и тротуаром, бежал полноводный арык, неся свою чистую водичку до Салара. В арыке жили водяные змеи и лягушки.

Напротив нашего дома дорога поворачивала направо (на повороте не просыхала огромная лужа) и упиралась в ворота детской технической станции — монументального здания с окнами-бойницами, похожего на замок средних веков. Здесь вечерами во дворе крутили кино и собиралось довольно много народу из близлежащих домов — сидели на низеньких скамейках.

ДТС принадлежал большой участок земли, террасами спускавшийся к Салару.  На нём произрастали овощи и клубника — цель наших ночных посягательств.  Но директор, маленький человек в сапогах и полувоенном френче, хорошо сложенный и, видимо, физически крепкий, тщательно оберегал своё хозяйство. Мы его побаивались, так как видели однажды, как сурово наказал он пойманного воришку.

Одноэтажный наш дом — такими был застроен весь переулок — тремя окнами глядел на ДТС. Слева в кадр попадал длинный забор станции с воротами, справа — две великолепные сине-зеленые сосны, украшавшие двор моего друга Алексея Землянова.

Никольские — мои дед и бабушка — купили удобное для жилья строение.  К сожалению, у них, видимо, не хватило средств отремонтировать дом, и внешний вид у него был не очень. Как, впрочем, и у всех домов в Краскомовском.

Дом начинался с остеклённой террасы.  Со двора на террасу вели две двери, ещё две открывались во внутренние покои: в одну комнату и две смежные. На террасе находились большой и крепкий обеденный стол, русская печь, сундук-лежанка. Значительную часть года жизнь семьи проходила в этом светлом и удобном помещении, отсюда хорошо просматривался наш немалый придомный участок. Под террасой размещался подвал со всякой рухлядью — сырой настолько, что сюда не заглядывали даже собаки.

Зато чердак — просторный и тёплый, с обилием возившихся в пыли пауков; отсюда мы мальчишками легко проникали на крышу, откуда можно было наблюдать за уличной жизнью.

Как размещались в доме? Мы с бабушкой в отдельной комнате, мама с Михмихом (отчимом) в последней из смежных. В другой — проходной — обычно жил мой сводный брат Валентин, когда приезжал к нам. А вот как было при отце до его ареста и при деде Константине Михайловиче (до развода с бабушкой) — не знаю.

Отапливался дом дровами и углем, горевшими в высоких цилиндрических печках-голландках. Воспоминание: бабушка стоит, прислонившись к печи, греет натруженную за день спину. Водопровод во дворе, у входа в дом. Зимой в мороз всегда текла слабая струйка, чтобы не промёрзла труба. А вот «удобства» располагались  на краю двора, что доставляло зимой массу трудностей.

И немного о других дворовых постройках. Были они слева, если следовать от дома, и примыкали к соседскому забору. Кладовая с зерном и сухофруктами, орехами, чуть в отдалении низкий флигель (кухня и большая комната), где временами проживали квартиранты, вплотную — банька, далее — навес на кирпичных столбах, где хранились сухие листья и травы для козы, дрова, уголь и прочее. От дома вдоль построек бежала кирпичная дорожка. Затем — арык, за которым — позже — владения дяди Юры с женой.

 3 

 3.  Ташкент. Справа родители Владимира Хорвата: Александр Хорват и Ольга Хорват (Никольская).

Двор? Сад!

Описывая родительский дом, обратил внимание, что употребил слово «двор» применительно к придомовому участку земли. Да, в детстве мы, пацаны, кричали друг дружке: «Выходи во двор!» Но есть в этом слове что-то скучное, не соответствующее нашему земельному наделу. Постоялый двор, обозный двор — такой был в Краскомовском, заставленный какими-то телегами, — вот какие ассоциации приходят в голову. У нас же — настоящий сад, скажу больше: чудо-сад!

Прямоугольной формы размером соток 10—12, тянулся он от ворот в переулке до зоопарка, от которого был отгорожен высокой глинобитной стеной. Из переулка в сад кроме ворот вела калитка со звоночком и прорезью для почты. Кстати, входные ворота при игре в футбол во дворе или в переулке мы использовали соответствующим образом.

Лишь небольшая часть сада у калитки и ворот, напротив террасы, была свободна от цветов и другой зелени. Обычно здесь, под сенью огромного ореха, стояли большая скамья и квадратный стол, за которым сиживал Валентин. Здесь же мы стучали мячом, играли в бильярд, тут же крутились собаки.

А дальше вплоть до зоопарковой стены — деревья и кустарники, цветники, огородные грядки, массивчики густой травы-полыни. Сад не был ни диким, ни очень уж ухоженным, он был что надо. Годился для игр, отдыха, даже приносил хозяевам прибыль. Соседство с зоопарком добавляло экзотики: несколько раз на дню оттуда доносился мощный рёв хищников. Так львы, тигры встречали служителей, разносивших мясо.

К достоинствам сада можно отнести и арык, служивший для полива огорода.  Его метровая ширина и достаточная глубина (до пояса) позволяли купаться, что мы и делали с некоторой опаской, так как в воде то и дело мелькали головки водяных змей. Как и арык в переулке, эта водная артерия текла по направлению к каналу Салар.

Плодовые деревья высаживались ещё прежними владельцами, частично дедом и бабушкой, а позже и дядей Юрой. Яблоня, груша, вишня, черешня, слива, абрикос, урюк, персик, айва, орех представлены несколькими сортами. Особенно много было грушевых деревьев: от карликовой скороспелки, приносящей урожай уже в мае, до осенних сортов, чьи медово-жёлтые плоды дозревали в комнатах, наполняя их незабываемым запахом.

Надо ли говорить, что мы ели фрукты всё лето, сушили на крышах флигеля и сараюшки; особенно хорош был в сушёном виде «сахарный» урюк со сладкой косточкой.

Украшение сада и наша радость — три ореховых дерева. Самое старое росло у дома, закрывая тенью игровую площадку и стол неизменно мастерившего что-то брата. Второе — у флигеля, третье — за арыком, у зоопарковой стены. Вторую орешину ещё до моего рождения высадил дедушка, это дерево всегда обильно плодоносило, а скорлупа плодов была настолько тонкой и мягкой, что не скрывала рельефно проступающего ядра.

…Прошло более полувека, я давно уже не жил в Краскомовском. Но бывших соседей навещать приходилось — по разным поводам. На этот раз повод случился такой: отъезд семьи друга детства в дальнее зарубежье. Когда было много сказано и достаточно съедено-выпито, Марк Палагашвили увлёк меня в глубину своего сада. «Вова, посмотри на вашу орешину!» Над крышами новых строений раскинулась огромная крона дерева, густо усыпанная гроздьями плодов. Именно тот орех, что посадил мой давно умерший дед. И я, вспомнив деда, шёпотом поприветствовал своего земного товарища, бывшего свидетелем моего детства, отрочества, юности: «Послужи ещё людям, дружище!»

Орехов собирали всегда много, на террасе стоял полуоткрытый мешок — бери сколько хочешь! А под Новый год закатывали орехи в фольгу, вбивали гвоздики и вешали на ёлку.

Но не одними деревьями был богат сад. Над арыком старую яблоню увивал виноград — «изабелла», весной шикарно цвели бульдонеж и бузина. Между домом и флигелем на соседский забор взбирался экзотический для азиатских краёв хмель, а напротив флигеля вперемешку росла сирень: лиловая, белая и вся махровая. Сирень посадила бабушка.

Особым бабушкиным расположением пользовались ландыши. Они росли на огороженной полянке, куда детворе и собакам вход был заказан. Эти скромные и прекрасные цветочки выручали семью в тяжёлые военные и послевоенные времена: бабушка продавала их букетиками на Алайском базаре — люди разбирали мигом, как бы назло жизненным трудностям и невзгодам.

Других цветов росло в саду немного, помню несколько кустов роз, ирисы, нарциссы, табак. Да, и конечно, георгины!

Большую площадь — в центре сада и за арыком (пока дядя Юра не построил там дом) — занимал огород. К нему относились очень серьёзно — такое было время.  Мне приходилось участвовать практически во всех процедурах по выращиванию овощей. Особенно нравился полив, так как вода текла из арыка, стоило его немного подпрудить. Сажали помидоры, баклажаны, перец, тыкву, кукурузу. Наслаждением было сорвать крепкий с пыльцой помидорчик и съесть тут же на грядке. Что уж говорить о варёной кукурузе…

И ещё одна особенность сада (конечно, не только нашего) — это обилие птиц. Нашествие пернатых начиналось весной, когда запевали желтоклювые чёрные дрозды. Прилетали мухоловки (среди них и крошечные — корольковые), синицы, чечевицы, зеленушки, горихвостки; все они активно очищали деревья от тли. Однажды была замечена совсем экзотическая птица — муравьед. Ползая по стволу скороспелой груши, муравьед длинным языком-шнурком буквально сметал муравьев, охочих до сладких плодов. Летом залетали красавцы щуры — гроза ос и пчёл. А зимой и осенью оставшиеся на деревьях плоды склёвывали серые дрозды, свиристели, клесты и дубоносы. В холодные зимы прилетали сороки, галки, вороны. Последние охотились за орехами, играли с ними, подбрасывая и ловя на лету. Постоянные жители сада — вездесущие воробьи и горлинки.

Большой сад требовал и неусыпного ухода. Весной — обрезка больных ветвей, окучивание, побелка, возделывание грядок, летом — полив, осенью — сбор листьев и т.д. Сельхозработы замирали только зимой. Так прививались навыки домашней работы…

Наш сад, как и окружающие, был частью одного из зелёных оазисов старого Ташкента. Многим из них пришёл конец в 1966 году, когда после знаменитого разрушительного землетрясения развернулось строительство московского жилого квартала. Половина переулка — от улицы Жуковского и почти вся его правая сторона — была снесена. В левой части остались нетронутыми семь-восемь домов, в том числе и наш — бывший. Он был продан бабушкой по частям, из родных там до начала  1970-х проживала только семья моего двоюродного брата.

В середине 1990-х зоопарк переехал в другую часть Ташкента. Стало ясно, что остатки Краскомовского пойдут на слом, но они продержались ещё лет десять.  И вот в 2005 году близкий друг привёз известие, что переулок имени красного командира прекратил существование, а с ним — и родовое гнездо. Больше всего мне жаль орехового дерева, посаженного дедом…

Две небольшие главки из рукописи очерчивают лишь общие, оставшиеся в памяти дедушки впечатления о далёкой во всех смыслах улочке его детства — это своего рода внешний контур, географический абрис, внутри которого жизнь обыкновенного ташкентского мальчишки, затем подростка и, наконец, юноши. Жизнь была наполнена многими событиями, и некоторыми из них он делится в рукописи — всё это глубоко личное, связанное с родными, друзьями и подругами, которые сыграли определённую роль исключительно в жизни ближнего круга нашей семьи.

Однако есть и ещё одна история, случившаяся в дедушкином Краскомовском переулке, — история, которая перерастает личное и превращается в общечеловеческое, важное для всех. Речь о первой подростковой влюблённости.

Эта история косвенно связана с одним из семейных ответвлений старинного дворянского рода Дуниных-Барковских, потомки которого жили по соседству с дедушкой в Краскомовском переулке. Именно у них летом 1948 года сняла несколько комнат семья Беседновых: папа, мама и скромная симпатичная дочка Инна.  Впрочем, почему бы дальше снова не передать слово дедушке?

Прикосновение любви

В начале лета в доме № 21 появились незнакомцы. Вскоре выяснилось, что две комнаты у хозяев заняла семья сослуживцев Беседновых: дядя Саша, тётя Рая  и их дочь — тринадцатилетняя Инна. С той поры стройная русоволосая девочка с овальным загорелым личиком и чудесной белозубой улыбкой прочно овладела моим воображением.

Инна почти не принимала участия в наших играх — не разрешала мать.  Она почему-то считала, что у меня и моих друзей — Юры и Лёши — были дурные намерения по отношению к её дочери. Как она ошибалась! Я лишь радовался каждому взгляду или слову симпатичной соседки и в основном демонстрировал перед ней умение обращаться с мячом: ногами, руками, головой. А когда мы ожесточённо сражались в футбол на улице, в окне соседнего дома за неплотной шторкой я иногда различал знакомую фигурку.

Близился к концу август. В один из вечеров, прослушав на террасе радиорепортаж Вадима Синявского о футбольном матче «Спартак» — «Крылья Советов» (Куйбышев), я вышел в сад и направился к кровати, стоявшей вблизи забора. Разбирая в темноте ещё тёплую от дневного солнца постель, удивился, заметив сквозь широкие щели, что кровать Инны по ту сторону штакетника придвинута к нему почти вплотную.  Это было необычно: она всегда спала в отдалении, у открытого окна. Видела ли эту перестановку её мать?

Тихо лёг, сна не было, я лежал и смотрел на окно комнаты Беседновых, где ещё горела лампа. Внезапно щёлкнул выключатель, все погрузилось в темноту. Рассеянный свет невидимой за деревьями луны да звёзды в глубоком небе вдруг так взволновали меня, что я с трудом перевёл дыхание.

Послышались лёгкие шаги, и в белой ночнушке появилась Инночка. Миг, и она под одеялом, видна лишь тёмная головка на подушке, лицо с закрытыми глазами обращено ко мне. Я молчал, молчала Инна. «Инна, ты спишь?» — мой шёпот срывался. Головка чуть повернулась, глаза распахнулись и снова прикрылись длинными ресницами. И вдруг тонкая смуглая ручка протянулась меж досками забора.  Как бережно встретила её моя рука! Я чуть сжал пальчики милой Инночки, мне было хорошо и спокойно смотреть на неё. Сердце моё билось в наших сомкнутых руках, а в небесной бесконечности неспешно передвигались звёзды. И я… уснул.

Сколько спал, не знаю, но, когда очнулся, было по-прежнему темно. Протянутая рука моя была одинокой и холодной. Инна, отвернувшись, спала. Разные чувства переполняли меня: и радость, и стыд, и надежда, и злость. «Утро покажет», — подумал я и снова уснул.

Ничего не показали ни утро, ни день, ни последующая неделя. Эпизод продолжения не получил. Инночка была приветливо-равнодушна, мой робкий намёк не был воспринят.

Вскоре Беседновы переехали в Москву, и больше Инну я не видел. У меня не осталось даже её фотографии. Лет через 15—20, когда я давно жил в другом районе Ташкента, узнал, что Инна, будучи уже очень интересной женщиной, однажды навестила Краскомовский и дом, в котором она прожила одно лишь лето. Предугадать бы тогда, может, получилась бы и новая встреча…

А то хорошее и чистое, что произошло в августовский вечер далёкого 48-го года, было моим первым прикосновением к любви.

…Эту давнюю историю я в 2000-м изложил в виде минирассказа. Он был опубликован в челябинской газете «Синегорье», а затем перепечатан московским еженедельником «Первое сентября». Последний выложил «Прикосновение любви» на своём сайте, где его прочитала… Инна, то есть Инна Александровна Беседнова,  и её дочь, оставив в комментарии всего два слова: «Рассказ прочитали»⁴. А я не знал ничего: ни об инициативе издания «Первое сентября», ни о том, что рассказик дошёл до героини. Чудеса…

Рассказала же мне об этом Рада Дунин-Барковская в августе 2007-го, когда мы стали переписываться с друзьями детства. Узнал, что она и Инна продолжают дружить, хотя и живут вдалеке друг от друга.

Таким вот остался в памяти дедушки Краскомовский переулок — микрородина, исчезнувшая навсегда, но и сохранившаяся в рукописной памяти нашей семьи Хорватов.

В процессе написания этого эссе я, разумеется, полез в поисковик, вбив название старой ташкентской улицы. И по соответствующему запросу обнаружил лишь одну ссылку на обсуждение некоего то ли дома, то ли дворца князей Шаховских — здания, которое, скорее всего, в дореволюционную эпоху располагалось в районе Краскомовского.

Вся эта история с туркестанским ответвлением одного из древнейших русских родов Шаховских (они же Шемякины, они же Шеховские) довольно мифологична.  В нескольких форумных ветках сайта mytaskent.uz («Письма о Ташкенте») местные активисты проводят расследование, отталкиваясь от двух-трёх фотографий того, что предположительно относится к объекту изысканий (так называемого дворца).

Вообще, меня всегда поражали (в хорошем смысле слова) подобного рода сетевые обсуждения: энтузиасты организуют глубокие раскопки, восстанавливая по крупицам информацию, собирая обрывки сведений и свидетельств, подтверждающих или опровергающих какую-либо историко-географическую, архитектурную или любую другую версию существования чего-либо. И как же мне понятны устремления этих людей — это вот подспудное желание запечатлеть ускользающую реальность, сложить пазл воедино, восполнить какую-нибудь лакуну. Вполне можно сравнить с тем пожирающим изнутри писателей, журналистов и публицистов огнём, который так же заставляет восстанавливать картину интересного происшествия, события — вчера ли, год или сотни лет назад.

Стоит отметить, что воспоминания моего дедушки косвенно помогли подтвердить версию реального существования «дворца князей Шаховских» именно в Краскомовском переулке. Во всяком случае, внешние признаки в описании здания из рукописи могут указывать на сохранившийся до 30—40-х годов «дворец»: «Напротив нашего дома дорога поворачивала направо и упиралась в ворота детской технической станции — монументального здания с окнами-бойницами, похожего на замок средних веков». Я откликнулся под своим именем на том форуме⁵, приложил фото странички из труда дедушки, прокомментировал некоторые цитаты из его текста и в ответ получил благодарность от местных завсегдатаев, а также — внезапный отклик от человека, который когда-то работал с моим дедушкой в геологической отрасли. Да, я тоже люблю играть в эти интернет-расследования, а уж если приходится в качестве свидетельства выкладывать на всеобщий обзор такую роскошную ценность, как страничка из дедушкиной рукописи, — о, это удовольствие особенного рода. Удовольствие прежде всего от мысли, что не зря человек старался, писал  воспоминания — не только для своих потомков, получается, польза, но и для других, незнакомых, совершенно чужих людей.

Пока занимался интернет-раскопками, набрёл случайно в соцсетях на аккаунт внучки Ромуальда Дунин-Барковского — друга дедушки, которому в рукописи тоже посвящено несколько страниц. Написал ей, и после короткой переписки выслал фотографии с текстом, рассказывающем о Ромуальде, получив в ответ тёплую благодарность: эти люди тоже трепетно относятся к истории своей семьи, помнят  и чтут.

Ко всему прочему прояснилась, кажется, и этимология названия Краскомовского переулка. Это действительно сокращение от «красного командира», название, скорее всего, по аналогии призвано было заместить дореволюционный Кадетский  переулок — большевики просто сменили «антинародный» военный топоним на социально близкий, военно-советский, более понятный и актуальный по тем временам.

Работая над этим эссе, думал о том, что неплохо бы, конечно, и всю самодельную книгу дедушки превратить в полноценную — пускай хоть десять, хоть двадцать экземпляров сохранится для потомков в вычитанном, безукоризненном виде. Да, это частная история, охватывающая бытовые и профессиональные круги совершенно обыкновенных людей, но в ней ведь явственно проявляется общий срез жизни нескольких советских поколений. Поколений, не похожих на другие, поколений ушедших и более молодых, уже тоже уходящих, — сохранить о них память как раз и помогают такие книги.

Сейчас, пожалуй, время для дедушкиной рукописи ещё не настало. У меня железная и одновременно, конечно же, жалкая отговорка: совершенно нет времени на внимательное чтение, корректуру и редактирование. Всё же это два довольно упитанных фолианта, а есть ещё и отдельный толстый том, посвящённый среднеазиатской геологии, — это ведь тоже большая книга, которая наверняка будет интересна узким специалистам хотя бы в ретроспективном плане… Когда, как и в каком виде всё оформлю должным образом, — ума не приложу, но в том, что сделаю,  не сомневаюсь.

1. Цитата по неоконченной книге А.Кондратовича «Нас волокло время…», опубликованной в журнале «Знамя», № 3, 2001 (https://magazines.gorky.media/znamia/2001/3/nas-voloklo-vremya.html).

2. Далее в тексте приведены с небольшими купюрами две небольшие главы из мемуаров Владимира Александровича Хорвата.

3. Слово «хевра» в русский язык пришло из иврита и означает фирму, компанию.  В первой половине прошлого века слово «хевра» ненадолго закрепилось в уголовном жаргоне: так обычно называли банду, преступную группировку.

4. Этот рассказ и до сих пор доступен в интернет-архиве издания «Первое сентября»  по адресу https://ps.1sept.ru/article.php?ID=200105113

5. Ветка этого открытого форума располагается по адресу https://mytashkent.uz/2018/08/31/eshhyo-odna-versi...ya-dvortsa-knyazej-shahovskih/

4


5


6

Фрагмент карты Ташкента 1937г. Переулок Краскомовский (бывший Кадетский) отмечен зелёным цветом.

Фотографии  №№ 1 и 3 -  из архива семьи Хорват.  Фотография №2 - рисунок из ученического журнала "Зарница". Опубликовано Низами Ибраимовым.Фотографии №№  4 и 5 - акварели Татьяны Луговской  https://goskatalog.ru/portal/#/collections?id=10288961   https://goskatalog.ru/portal/#/collections?id=10288945 Санкт-Петербургское государственное бюджетное учреждение культуры "Государственный литературно-мемориальный музей Анны Ахматовой в Фонтанном Доме"

https://bulvar.com.ua/gazeta/archive/s617/konju-so...tml?ysclid=l9rvd2k1ic816950071

Фрагменты статьи.

Ровно 130 лет назад родился выдающийся украинский режиссер, актер, публицист, драматург, теоретик и реформатор сцены Лесь Курбас. 80 лет назад, в ноябре 1937-го, он был расстрелян на Соловках.....

  ............

Свой последний спектакль на воле — трагедию Шекспира «Король Лир» — Курбас ставил в Московском еврейском театре у Соломона Михоэлса.

«Мою бедняжку удавили! Нет, не дышит!
Коню, собаке, крысе можно жить, но не тебе.
Тебя навек не стало.
Навек, навек, навек, навек, навек!».

К этому моменту он сам уже был Лиром — ослепленный собственным идеализмом, преданный ближайшими соратниками и учениками, изгнанный с украинской сцены, выброшенный из своего театра, лишенный дела жизни. Поставить не успел. Арест, тюрьма, приговор, Соловки, урочище Сандармох. До конца дней он так и не отрекся от ленинских принципов и большевистских амбиций, просто всю эту смену вех Курбас видел иначе, нежели его палачи. Для него переустройство общества было связано с грядущим раскрепощением человечества и царством подлинной свободы. Как настоящий романтик он ни разу не усомнился в преимуществах нового перед старым, революционного перед консервативным, прогрессивного перед отжившим.

Он вообще пребывал в перманентном конфликте нового со старым — с самого начала Курбаса категорически не приняла украинская интеллигенция, лелеявшая мечту о независимости, национальном культурном расцвете и сходившая с этой мечтой в могилы. «Ми тільки курбасовщіну розвели! Типове «чего изволите» під покровом революційності. Старе хороше вбили та й на цьому заговіли, а українського театру як не було, так і нема», — сокрушался историк литературы, академик и публицист Сергей Ефремов, занимавший с июня по июль 1917-го пост генерального секретаря по делам национальностей в Украинской Народной Республике. Новейшая же советская интеллигенция сперва сплотилась вокруг курбасовского театра, в котором почти весь репертуар был заточен под революционную этику и эстетику, а затем молча отступила. Ну а новейшая власть довольно быстро смекнула, что промахнулась с украинским реформатором, который меньше всего планировал ее обслуживать по принципу «Чего изволите?».

«Был это момент, когда наше убожество обнажилось во всей своей наглядности».

Безусловно, Курбас в украинской культуре — прецедент уникальный. Леся Степановича традиционно называют реформатором, но, по сути, он ничего не реформировал и не возрождал, а создавал принципиально новый театр. Если, конечно, понимать театр как явление и важную часть культуры. До него украинский театр существовал в жестких этнографических рамках крестьянского быта и унылого историзма, еще с тех времен, когда ему запрещали все, что можно запретить, включая переводные тексты.

Остап Вишня однажды заметил, что если бы Садовский, пригласивший Леся в Киев, знал, чем все закончится, то, как Тарас Бульба, вскочил бы на коня и разрубил молодого артиста до самого седла. Собственно, то, чего не сделал Садовский с Курбасом, Курбас сделал с тем, что считалось тогда украинским театром. Другое дело, что уже в XXI веке, на 26-м году независимости, наш театр предпочитает идти за Садовским, нежели за Курбасом. Тоже, можно сказать, традиция.

«Был это момент, когда наше убожество обнажилось во всей своей наглядности», — писал в 1912 году театральный критик Чарнецкий о спектакле «Солнце Руины» по исторической трагедии Василия Пачовского, где Лесь играл гетмана Дорошенко. Правда, самому исполнителю рецензенты отдали должное: «Заслуга его тем больше, что роль Дорошенко тяжелая и неблагодарная, а написана так трудно, что невольно возникало ощущение: еще минута — и наш артист бессильно упадет на сцене».

Наш артист бессильно упал лишь однажды — в урочище Сандармох Карельской АССР, а все отпущенное судьбой время неистово работал и так же неистово верил в духоподъемную силу искусства, в то, что человек заслуживает лучшей участи, нежели тяжесть и неблагодарность. «Створити те, чого немає в дійсності, кинути людям фантазію, ідеальне, неіснуюче, але прекрасне — тільки в цьому може бути різниця актора від гарно вишколеної мавпи. А для цього треба розбудити фантазію, виростити їй крила і навчитись літати».

 Александр Зенон Курбас родился 25 февраля 1887 года в городке Самбор в семье артистов Ванды Адольфовны и Степана (Стефана) Филипповича Курбас (сценический псевдоним Яновичи), был старшим из четырех детей (Кор­ни­лий, Нестор и Надежда не дожили до юношеских лет). Надо сказать, растиражированные официальные биографии Леся Степановича заметно противоречат имеющимся фактам и той информации о его семье, которую можно считать достоверной. Дескать, отец Леся был путешественником, артистом, много и тяжело работал, подорвал здоровье, из-за чего рано оставил сцену, оказавшись на иждивении отца-священника, и умер в 46 лет. Поэтому мать будущего режиссера взяла с сына клятву, что он и думать забудет об актерстве, пока не получит приличного образования. Клятва, вероятнее всего, имела место, и сын ее сдержал, хотя большую часть времени учебы в Вене и Львове посвящал сцене. В анкете 1925 года на вопрос: «Где обучались профессии?» — Курбас укажет: «Вена, драматическая школа».

На похоронах отца Лесь шел за гробом не с близкими родственниками, а среди тех немногих, кто провожал Стефана Курбаса в последний путь. Отец бес­пробудно пил, что в итоге спровоцировало ряд психических срывов, из-за чего он и ушел из театра, где играл в основном героев-любовников. Мать о своей личной жизни неохотно рассказывала даже не­вест­ке Валентине Чистяковой. Радостного было мало: бедность, бесприютность, кочевье, смерть детей, пьянство мужа, скандалы, измены. Украинский язык Ванда Адольфовна знала плохо, поэтому чаще сидела на кассе и продавала билеты, нежели участвовала в постановках. Ничего удивительного, что для единственного сына она желала иной участи.

Отец режиссера Степан (Стефан) Филиппович был артистом театра «Руська бесіда» (сценический псевдоним — Янович), играл героев-любовников, рано оставил сцену, оказавшись на иждивении своего отца-священника, умер в 46 лет.

О матери Курбаса Ванде Адольфовне Тейхман известно немного и почти ничего о ее родителях и происхождении (метрика так и не найдена). Ванда училась в восьмом классе Коломыйской гимназии, когда в город приехал на гастроли театр «Руська бесіда». Тогда и познакомилась с молодым артистом Стефаном Курбасом, бросила учебу, увлеклась сценой, в 19 лет родила первенца.

Леся крестили почти через год после рождения (о дате рождения и крещения имеются документальные свидетельства), случай по тем временам небывалый, новорожденных в Галичине крестили сразу же. Детская смертность была очень высокой, и младенец, умерший некрещеным, считался страшным грехом родителей. Кроме того, метрика крещения являлась основным документом ребенка, на основании которого принимали в школу и гимназию, поэтому просто так ею не пренебрегали. Для этого требовались веские причины.

  «Не смешно ли видеть такого ранга драматического артиста, как г. Курбас, у которого нет никакого голоса, но который должен — хочешь не хочешь... а петь?»

Разброс между датами рождения и крещения мог быть вызван тем, что Ванда и Стефан жили, как сейчас говорят, в гражданском браке, или, як тоді казали, «на ві­ру». Для того чтобы зарегистрировать отношения, несовершеннолетнему Стефану (совершеннолетие мужчин наступало в 24 года) нужно было разрешение отца. Крестить же ребенка, рожденного вне брака, значило официально признать его незаконнорожденным. В таких метриках указывалась только мать, а имя младенцу назначал священник. Через год Стефану исполнилось 24, дополнительных разрешений уже не требовалось, они сделали документ сыну и оформили брак. В метрике крещения Леся Ванда Адольфовна почему-то указала имя своего отца как Иоанн.

Я не знаю, проливают ли эти сведения какой-либо до­полнительный свет на тра­гическую судьбу выдающегося украинского режиссера, но считаю, что карамель­ные биографии, которые ему упорно с некоторых пор сочиняют, — сомнительная память. Особенно учитывая то, что некоторые факты и подробности его жизни стали известны лишь в начале 60-х, обстоятельства смерти — гораздо позже, а до этого любую память о Кур­басе старательно уничтожал не только сталинский совок, но и родина режиссера Галичина, не простившая ему сотрудничества с большевиками. Несмотря на продолжительную исследовательскую работу, сегодня основной корпус текстов о Лесе Курбасе составляют воспоминания — сами понимаете, тот еще источник.

Из собрания ЯНДЕКСА. На заднем плане справа торцовая стена Библиотеки им.Навои. 1991г. https://ok.ru/dushamoyauzbekistan/topic/68145561070541 Фотограф стоял бы на линии между Волгой и трамваем, но несколько левее.

http://william-shakespeare.ru/books/item/f00/s00/z0000001/st007.shtml

	СТАТЬИ   КНИГИ   ПРОИЗВЕДЕНИЯ   ССЫЛКИ   О САЙТЕ
Изучение английского языка в раннем возрасте оказалось менее эффективным, чем ожидалось Ещё почти за 10 лет до Эсперанто, был придуман 'всемирный язык' - 'волапюк' 10 самых распространненых языков в Европе 2019 год провозглашен Международным годом языков коренных народов «Маленький принц» был переведен на клингонский Эволюцию диалектов объяснило поверхностное натяжение Секвойя – человек, который спас язык чероки   7 интересных фактов о фильме «Золотой телёнок» Смехачи. Ильф и Петров и их окружение А Остап-то не Бендер! Cъёмки сериала «Бендер», приквел к знаменитой дилогии Ильфа и Петрова Арчил Гомиашвили - грузинский Остап Бендер Кто играл Остапа Бендера в кино «12 стульев»: интересные факты о культовом фильме 12 стульев - версии фильма Леонида Гайдая и Марка Захарова   На греческом острове найдены сложные древние сооружения Как был открыт самый большой буддийский храм Боробудур и почему его нижняя часть до сих пор не расчищена Дар Юлианы Аникии - храм в Константинополе Вал Адриана в Великобритании или Римская стена Женщина из семьи египетского фараона умерла от сердечного приступа Мост через реку Волхов может быть самым древним в России Наскальные картины горы Дэл в Монголии	Шекспир на сцене театра имени Хамзы Это не подробный анализ. Мы ставим перед собой более скромную цель: поделиться несколькими наблюдениями над двумя шекспировскими спектаклями - "Отелло" и "Гамлет", - которые нам пришлось видеть в мае 1950 года в Узбекском академическом театре драмы имени Хамзы. Знаменитая трагедия о венецианском мавре имеет за собой обширную сценическую историю. В длинной, уходящей в далекое прошлое галерее исполнителей роли Отелло преобладает образ ревнивца, в порыве неистовства убивающего свою жертву. То он "свирепый тигр", который "жаждет крови", то наивное "дитя природы" - дикарь, подвластный слепым и безрассудным порывам. "Ревнив как Отелло" - стало ходячим выражением на многих языках. По существу, получается следующая картина: в тишь да гладь "цивилизованного" венецианского общества вторгается темнокожий африканец и совершает чудовищное убийство. Отсюда "мораль": не выходи замуж за темнокожего... Удивительно, как мог образ "дикого ревнивца" так долго и почти безраздельно царствовать на мировой сцене и в шекспироведении, - удивительно потому, что этот образ находится в явном противоречии с текстом Шекспира. И поэтому так велика была заслуга А. А. Остужева, выступившего в роли Отелло на сцене московского Малого театра в 1935 году и впервые показавшего со сценических подмостков, что сущность шекспировской пьесы заключается прежде всего не в трагедии ревности, но в трагедии обманутого доверия. Шекспировский Отелло - значительный, выдающийся человек. Недаром многоопытная синьория назначает его главнокомандующим в грозную для Венецианской республики минуту. "У них (правителей Венеции) нет другого человека такого ума* для ведения их дел" (то есть для командования войсками),- говорит Яго об Отелло. Так при внимательном чтении шекспировского текста сразу же рушится созданный буржуазными шекспироведами миф о "дикаре". * (В подлиннике "такого фатома". Фатом - морская мера глубины. В переводе на современный язык - такого масштаба.) Шекспир в своей трагедии воспел любовь Отелло и Дездемоны. Но Отелло и Дездемона не могли обрести счастье в том обществе, в котором им суждено было жить. На их пути возник Яго. Яго - вовсе не исключение, не "Мефистофель", не "исчадие ада". В эпоху первоначального накопления, на утренней заре капитализма, развелось много таких хищников-авантюристов, готовых на любое преступление ради личной выгоды. Яго воспитан определенной средой, он, Яго, - воплощение того хищного мира, который окружает Отелло и Дездемону и который губит этих двух прекрасных людей. Яго удается убедить доверчивого Отелло в преступности Дездемоны. И не в припадке ревнивого неистовства, но совершая суд, убивает Отелло Дездемону. Дездемона - С. Ишантураева. 'Отелло'. Узбекский академический театр драмы имени Хамзы 1950   Театр имени Хамзы, следуя по пути верного истолкования центрального образа трагедии, тем самым раскрыл основную тему всего произведения - тему, заключающуюся прежде всего в противопоставлении высокой человечности Отелло хищному человеконенавистничеству Яго. В этом несомненная заслуга постановщиков спектакля Н. Ладыгина и М. Уйгура. Правильное идейное решение дало возможность Абрару Хидоятову развернуть в роли Отелло все богатство своего чудесного дарования. У того, кто долгие годы работал над текстом "Отелло", из значения слов и их оттенков, из разнообразных подтекстов, из самой музыки шекспировского стиха не мог не сложиться в сознании образ благородного мавра. Наблюдая многих исполнителей роли, всегда сравниваешь данного исполнителя с возникающим из текста шекспировским образом и восхищаешься, когда находишь сходство. Но исполнение Абрара Хидоятова вызывает другое, более глубокое чувство: его точней всего назвать изумлением. Это даже не сходство, это действительно он сам - шекспировский Отелло!.. Мы пытались проанализировать это чувство, осознать его. В чем же здесь дело? В чем сила игры Хидоятова? Хидоятов - Отелло обаятелен и прекрасен не пошлой, слащавой красотой - этого нет и в помине, - но красотой большой души замечательного человека. Словно из самой эпохи возникает подлинный портрет - не копия, не подражание, а именно подлинный портрет, созданный мощной и вместе с тем тончайшей кистью драматурга-художника. Много говорят о замечательной пластике Хидоятова. Слово "пластика" здесь не к месту. Тут все физические движения находятся в полном слиянии с движениями внутренними, и отделить их друг от друга невозможно. Тут нет и тени рисовки, позы, нет котурнов, нет декламации. Во всем высокая и ясная простота. Вот Отелло оглянулся на дом, в котором находится Дездемона, и по мимолетной улыбке, озарившей его лицо, вы сразу почувствовали, какое безмерное счастье владеет в эту минуту всем его существом. Вот задумался он, смущенный словами Яго, а потом сурово отстранил рукой подошедшую к нему Дездемону. Вот сидит он на ступеньке после убийства, охваченный немой и невыразимой скорбью, сам душевно убитый, медленно и постепенно осознавая весь ужас совершившегося. В каждую отдельную минуту им до конца владеет цельное чувство. В этой цельности чувства, быть может, заключается основная "тайна" исполнения шекспировских ролей. Но, конечно, не только в ней. Хидоятов - Отелло и суров и нежен; и мужествен и доверчив; и научен горьким опытом жизни и чист душой. Хидоятову удалось одержать большую творческую победу - воплотить ту живую многосторонность шекспировского образа, на которую как на характернейшую черту драматургии Шекспира указал Пушкин. Хидоятов убеждает зрителей в том, что Отелло значительный, выдающийся человек. И зритель верит тому, что такого Отелло могла назначить главнокомандующим венецианская синьория, что такого Отелло могла полюбить Дездемона. Такого Отелло высоко ценит и такому Отелло сострадает зритель. Великолепному исполнителю можно сделать лишь одно замечание. У Шекспира Отелло, узнав о том, что Дездемона была невинной, плачет и сравнивает свои слезы "с целебной миррой аравийских деревьев". Отелло плачет слезами радости, потому что огромная тяжесть свалилась с плеч: все то, что говорил Яго, оказалось ложью от начала до конца. Нам кажется, что в финале трагедии нужно было донести до зрителей эти радостные слезы, этот луч света. Отелло - А. Хидоятов. Узбекский академический театр драмы имени Хамзы. 1950   За Отелло, как хищник за своей жертвой, неотступно следует Яго. Эту трудную роль ярко исполняет Алим Ходжаев. Он создает образ сильного, смелого человека, вместе с тем чудовищного эгоиста, эгоцентрика, подчиняющего все своим личным интересам, своему тщеславию и корыстолюбию. Это не театральный "злодей", до конца раскрывающий себя с первого же появления на сцене; из хищного эгоизма Яго постепенно и закономерно вырастает его злодейство. Превосходно показывает Ходжаев двуличие Яго (недаром последний клянется двуликим богом Янусом). Он весел, приветлив в обществе, но стоит ему остаться наедине с собой, как лицо его отражает злобное чувство зависти. Впрочем, в эти минуты Яго бывает и благодушным, любуясь в одиночестве самим собой. "Яго - игрок, - заметил в беседе с нами один из постановщиков спектакля Н. Ладыгин. - Он ведет отчаянную и большую игру. Он по-своему страстно увлекается этой игрой. Создавая гнусную клевету, он сам начинает почти верить ей. При этом Яго не клевещет прямо: он говорит с Отелло недомолвками, постоянно ставит вопросы, не отвечая на них, он знает, что яд сомнения действует сильнее, чем прямая клевета. Начав свою игру, Яго вызвал к жизни такие силы, такие события и бури, размаха которых он сам не предвидел. Уже не Яго владеет игрой, но игра начинает владеть Яго. К концу трагедии Яго беспокойно заметался". Все это очень верно, и все это мастерски передано Ходжаевым. Вообще несомненно, что постановщики спектакля уделили много внимания разработке центрального мотива: "дуэту" Отелло - Яго. Сара Ишантураева в роли Дездемоны доносит только лирическую сторону образа, тему искренней любви Дездемоны к Отелло. Много женственной грации, много обаяния у Ишантураевой - Дездемоны. Но Дездемона не только лиричный образ. Темной ночью, когда, по словам Родриго, "ни зги не видно", Дездемона бежит из родительского дома к Отелло. Она выходит замуж за мавра наперекор воле сурового отца. Она появляется среди собрания сенаторов и смело заявляет, что "полюбила мавра, чтобы жить с ним". "Пусть,- говорит она,- о моем прямом и решительном поступке и о буре моей судьбы трубят на весь мир". Дездемона следует за Отелло на войну, потому что не хочет, по собственным словам, оставаться в военное время "мирной молью". Эта героическая сторона образа в исполнении Ишантураевой остается в тени. Остальные образы спектакля во многих случаях вызывают возражения. Шекспировский Кассио - лейтенант главнокомандующего. Слово "лейтенант" значило заместитель. В переводе на современные понятия Кассио - генерал (точно так же, как и Яго). Как заместитель главнокомандующего, Кассио после смещения Отелло назначается губернатором Кипра, этого важнейшего форпоста Венецианской республики. Лейтенант главнокомандующего был одновременно начальником его штаба. Кассио - теоретик военного дела. Яго, наоборот, только практик "ремесла войны", как грубо говорит этот наемный кондотьер. Раздраженно издеваясь над Кассио, Яго называет его "книжным теоретиком", "болтуном, не знающим практики", "счетоводной книгой". Сама изысканная внешность Кассио раздражает Яго. Не случайно Шекспир упоминает о том, что Кассио флорентинец. От витиеватой речи Кассио, от его сложных метафор, от его поэтически-философских изречений так и веет воздухом флорентинских академий. Вместо этого типичного для эпохи живого образа мы видели на сцене какого-то безличного неоперившегося юнца. К сожалению, таким нередко изображают Кассио на сцене. 'Отелло'. Сцена из спектакля. Узбекский академический театр драмы имени Хамзы. 1950   Неясным остался и образ Эмилии, глубокий по авторскому замыслу. Эмилия - как будто самое рядовое, даже незначительное существо. Но в решительную минуту, не боясь смерти, Эмилия с героическим бесстрашием разоблачает собственного мужа. "Правда рвется наружу! Я буду говорить так же свободно, как свободен северный ветер!" - восклицает она. Умирая, она сравнивает себя с лебедем. Напомним, что, согласно народному поверию, лебедь, безголосая птица, поет чудесную песню только раз в жизни - перед смертью. Этой основной темы образа Эмилии мы в спектакле не восприняли. Невыразительным оказался образ Брабанцио. Угрюмый старик, воплощение консервативных сил Венеции, тоже переживает свою трагедию. Женитьба черного Отелло на Дездемоне кажется ему чуть ли не социальным переворотом. "Если оставлять такие поступки безнаказанными, - восклицает Брабанцио в ярости, - управлять государством начнут рабы и язычники!" Отчаяние свело Брабанцио в могилу... В спектакле же мы видим какого-то слишком спокойного и равнодушного старика. Жаль, что ряд образов оказался нераскрытым в спектакле, который так ярко освещен и согрет вдохновенной игрой Хидоятова, умным рисунком, созданным Ходжаевым, лиризмом Сары Ишантураевой. По цельности и продуманности режиссерской работы в отношении всей галереи образов в целом спектакль "Гамлет" является, несомненно, более зрелым (постановщики те же, что и в "Отелло", - Н. Ладыгин и М. Уйгур). 'Отелло'. Сцена из спектакля. Узбекский академический театр драмы имени Хамзы. 1950   Здесь не место перечислять всевозможные истолкования образа Гамлета, в течение почти двух веков занимающие значительное место в литературе, посвященной Шекспиру. Гамлета толковали и как человека слабой воли, слишком хрупкого по своей натуре для той трудной борьбы, которую потребовал от него долг мести за предательски убитого отца. "В драгоценную вазу, предназначенную для нежных цветов, посадили дуб; корни дуба разрослись и ваза разбилась", - писал Гёте. Удивительно, что защитники этой точки зрения прошли мимо слов Гамлета, который прямо говорит о себе, что у него есть "воля и сила" (акт IV, сцена 4). Гамлета толковали и энергичным человеком, вся "трагедия" которого заключалась будто бы в том, что он не располагал достаточными уликами виновности Клавдия. "Трагедией недоказанного преступления" назвал "Гамлета" в 70-х годах прошлого века немецкий шекспировед Вердер. Сторонники этой точки зрения прошли мимо глубокой скорби Гамлета. Но отрицать в Гамлете скорбь значит превращать шекспировскую трагедию в "такую обработку шекспировского Гамлета, в которой не хватает не только меланхолии датского принца, но и самого датского принца"*. * (К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. 11, стр. 333.) Можно, конечно, без конца выдумывать всяческие гипотезы, предположительно объясняющие трагедию Гамлета, но все они останутся беспочвенными, пока мы будем рассматривать образ Гамлета вне времени и пространства, пока мы не обратимся к эпохе Шекспира. Как известно, Шекспир, в какие бы "одежды" он ни облекал свои образы, всегда говорил о своей современности, о людях своего времени. Эта современность Шекспира породила многих "гамлетов". На смену феодальным отношениям шли отношения капиталистические. Менялись лишь формы эксплуатации человека человеком. Эта эпоха породила мыслите- лей-гуманистов, которые, видя окружающую их неправду, возмущались и негодовали, но не знали и не могли знать путей к переустройству действительности. Высокий идеал справедливых человеческих отношений оставался для этих гуманистов мечтой. Томас Мор в книге "Утопия" поместил свой идеал человеческого общества на неведомый остров, но не указал по карте и не мог указать пути к этому острову. Это расхождение, эта пропасть между мечтой и действительностью порождала тяжелое чувство скорби. "Весь мир - тюрьма", - говорит шекспировский Гамлет. Свое личное возмущение и скорбь Шекспир ярко выразил в сонете 66, который можно поставить эпиграфом к "Гамлету": Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж Достоинство, что просит подаянья, Над простотой глумящуюся ложь, Ничтожество в роскошном одеянье, И совершенству ложный приговор, И девственность, поруганную грубо, И неуместной почести позор, И мощь в плену у немощи беззубой, И прямоту, что глупостью слывет, И глупость в маске мудреца, пророка, И вдохновения зажатый рот, И праведность на службе у порока. Все мерзостно, что вижу я вокруг, Но как тебя покинуть, милый друг! (Перевод С. Маршака) Разлад между мечтой и действительностью, разлад, причины которого не сознает сам Гамлет, приписывая всю трагедию личным своим качествам, приводит шекспировского Гамлета к отчаянию и смятению. Недаром называет он свою голову "безумным шаром", недаром дважды возвращается он к мысли о самоубийстве. У Алима Ходжаева в роли Гамлета мало этого смятения, тревоги, отчаяния. Гамлет в его трактовке более спокойный, сдержанный, собранный человек. С другой стороны, острота разящей, обличительной мысли Гамлета превосходно передана актером. Гамлет Алима Ходжаева прежде всего - обличитель неправды.   Гамлет - А. Хидоятов, Полоний - Д. Назруллаев. 'Гамлет'. Узбекский академический театр драмы имени Хамзы. 1936.   В роли Гамлета - Алим Ходжаев. 50-е годы. https://kultura.uz/view_8_r_15828.html   "Что благороднее, - спрашивает себя Гамлет в монологе "Быть или не быть", - молча сносить пращи и стрелы яростной судьбы или поднять оружие против моря бедствий?" Ходжаев - Гамлет не смиряется: он подымает против "моря бедствий" разящее оружие своих обличений. Но так как слишком велико и безбрежно "море бедствий", Гамлета в его одинокой борьбе охватывает глубокое чувство грусти. Если в исполнении Ходжаева нет полноты многостороннего шекспировского образа, если мятущееся сознание Гамлета, его экспансивность, его недовольство собой и остаются в тени, все же один из важнейших аспектов шекспировского образа передан актером с большой убедительностью. Среди закосневших в своей ограниченности людей Эльсинора появляется мыслящий человек и вступает в борьбу с окружающей его тупой и отсталой средой - такова тема спектакля, столь существенная для всей эпохи Шекспира тема борьбы нового сознания гуманистов- мыслителей того времени со старым миром. Именно потому, что исполнитель центральной роли и постановщики спектакля исходили не из абстрактных домыслов, но из конкретных условий определенной исторической эпохи, спектакль в целом приобрел убедительность живого и правдивого воплощения шекспировской трагедии. Так, например, реплика Гамлета "Слова, слова, слова" в исполнении Ходжаева - не какое-то "вещее восклицание", столь излюбленное некоторыми исполнителями Гамлета прошлого века и ни им самим, ни их зрителям не понятное, но вполне осмысленная человеческая речь; Гамлет ищет в книгах ответа на мучащие его вопросы, но в книгах своего времени находит лишь "слова, слова, слова". Поучение Гамлета актерам в исполнении Ходжаева приобретает вполне реальный смысл, связанный с общим ходом действия. Гамлет решил обличить короля в преступлении. Своим оружием он выбрал театральную пьесу; так как он знает, что правдивое искусство обладает неизмеримо большей обличительной силой, чем ходульная декламация, он и обрушивается на ложный пафос трагиков, "рвущих страсть в клочья", и требует от актеров правдивого искусства. Тонко и проникновенно играет Офелию Сара Ишантураева. В начале трагедии это очень скромная, правдивая девушка, в сущности, мало похожая и на отца своего и на брата (недаром с едва уловимой усмешкой внимает она наставлениям Лаэрта). Она живет одна, со своими думами и своими мечтами. Гамлета она любит горячо и искренне: чудесно передан Ишантураевой этот живой трепет чувства!.. Невольно для себя Офелия становится жертвой чудовищной интриги, оружием в руках злейших врагов любимого ею человека. Когда видишь в этой роли Сару Ишантураеву, веришь словам Офелии, называющей себя "самой опечаленной и несчастной из женщин". Глубокой безысходной тоской проникнута в замечательном исполнении Сары Ишантураевой сцена сумасшествия Офелии. Тут каждое слово и каждое движение силой большого искусства становятся выражением щемящей сердце грусти. Изящество легких движений рук гармонирует со словами Офелии, которая в этой сцене сравнивает себя с печальной птицей (образ совы всегда был для Шекспира символом глубокой печали). Высокая поэтичность Ишантураевой - Офелии в корне чужда слащавой сентиментальности. На сцене театра имени Хамзы живет та самая шекспировская Офелия, которая собирала цветы под плакучей ивой и, утопая, плыла, уносимая течением, "как русалка". В истории мирового театра лишь немногие актрисы умели так много сделать из этой, казалось бы, такой скромной и "простой" роли. Общая картина остальных исполнений представляется нам во многом неровной. Клавдий (А. Джалилов) слишком прямолинеен и откровенен в угрюмом своем злодействе. У Шекспира Клавдий более тонкий, умный и расчетливый интриган. Коварно подкравшись к спящему брату, он предательски отравил его ядом. Он сумел обольстить Гертруду и даже влюбить ее в себя. Он "украл корону", как говорит о нем Гамлет, обойдя права Гамлета на престолонаследие. В конце трагедии Клавдий, делая вид, что бросает в приготовленный для Гамлета кубок драгоценную жемчужину, в действительности бросает в него яд. Этот человек умеет притворяться: недаром "улыбающимся негодяем" называет его Гамлет. Гораздо убедительнее образ Гертруды (З. Садриева). Это властная и волевая женщина, но чрезвычайно ори этом ограниченная. Об убийстве мужа она, конечно, ничего не знает. Как верно показывает З. Садриева, беседа с Гамлетом не прошла для Гертруды бесследно. Она сначала несколько отдалилась от Клавдия, затем стала внимательней присматриваться к нему. В конце трагедии), вдруг поняв ужасную тайну, Гертруда в отчаянии выпивает отравленный кубок. Полоний (Д. Назруллаев) почему-то подан в чисто комическом плане. В действительности это отнюдь не только "комический" старик. По-своему Полоний совсем не глуп. Он приспешник Клавдия, его главный министр и шпион, которого Клавдий ценит и с мнением которого считается. Наставления Полония сыну полны практического "здравого смысла". Впрочем, дальше узкого "здравого смысла" и умения подслушивать и подглядывать Полоний, хитрый и ловкий придворный, не идет. Внутреннее ничтожество Полония все же не давало основания делать из него чисто комическую и даже благодушную в своем комизме фигуру.   Макет декорации художника С. Малинина. Узбекский академический театр драмы имени Хамзы. 1941   Правдиво показаны в спектакле и верный друг Гамлета Горацио (Ш. Каюмов, З. Мухамеджанов) и противник Гамлета Лаэрт (М. Юсупов). Очень верно то, что Лаэрт, каким играет его М. Юсупов, по-своему "добрый малый", но при этом человек немыслящий, ограниченный. При встречах Лаэрта с Гамлетом - без всякого наигрыша, без всякого "нажима" - вы сразу ясно чувствуете контраст между тупым и острым, отсталым и передовым. Носителями все той же ограниченности, но уже с примесью подлости являются мелкие людишки Розенкранц и Гильденстерн в правдивом исполнении Н. Рахимова и Д. Таджиева. Самоуверенность, самодовольство Озрика выразительно передает С. Табибуллаев, но в образе явно не хватает мрачных красок. Недаром Клавдий посылает именно Озрика звать Гамлета на поединок. Судья на поединке, то есть тот, кто осматривает оружие перед боем,- все тот же Озрик. Смертельно раненный Лаэрт обращается к Озрику со следующими словами: "Я, как вальдшнеп, попался в собственные силки, Озрик". Из этих слов ясно, что Озрик был посвящен в тайну отравленного оружия. И, наконец, в финале трагедии Озрик радостно и торжественно провозглашает: "Молодой Фортинбрас вернулся из Польши с победой". Этот подлый льстец готов служить любому господину, исполнять его любые, даже преступные поручения. Он не брезгует ничем. Красочный образ первого актера создает А. Нарбаев. Много сочного юмора в игре могильщиков (М. Миракилов, И. Гиясов). Спектакль с большим вкусом оформлен С. Милениным. В частности, художнику вместе с постановщиками удалось прекрасно разрешить труднейшую сценическую задачу - образ Призрака. Под бегущими по ночному небу облаками появляется высокая фигура в сверкающих доспехах. Такими и описываются призраки в народных поверьях и легендах. Тюль и черный бархат использованы здесь мастерски. К сожалению, персонажи "фона" разработаны чрезвычайно слабо. Сенаторы в "Отелло" и лица из свиты Клавдия в "Гамлете" похожи на костюмированных манекенов, на типичных "статистов". В этот фон спектакля следовало вдохнуть жизнь. Если мы говорим о хищном Яго и об угрюмом Брабанцио как о типичных -представителях определенной среды, соответствующие им образы должны находиться и в сенате. Вельможи, окружающие Клавдия, - не просто "королевская свита" из оперной коллекции штампов. Ведь они приспешники преступного Клавдия: последний сам говорит в своей "тронной речи", что действовал в согласии с ними (захватив престол и обойдя права Гамлета). Сколько тут возможностей для индивидуализации этих второстепенных персонажей! Театр имени Хамзы располагает для этого достаточными силами: так, например, прекрасны и выразительны мужественной своей повадкой воины в "Гамлете" - Марцелл и Бернардо. Таковы некоторые наблюдения над двумя шекспировскими спектаклями в театре имени Хамзы. Эти спектакли, в которых так много подлинно ценного, вошли яркой страницей в славную летопись постановок Шекспира на советской сцене. Творческая работа театра имени Хамзы над двумя такими трудными и сложными пьесами, как "Отелло" и "Гамлет", является одним из живых свидетельств расцвета театрального искусства узбекского народа. Впервые опубликовано в журнале "Звезда Востока", 1950, № 8.	ПОИСК: /www.google.com/cse/static/images/1x/ru/branding.png"" target="_blank">https://www.google.com/cse/static/images/1x/ru/branding.png") no-repeat scroll left center; outline: currentcolor none medium;" title="поиск" type="text" />

http://idel-tat.ru/news/kultura/izvestnyy-neizvestnyy-kamal-pervyy  

Пишет Тамара Якубова:

По просьбе друзей-фейсбучников, поклонников фильма "Об этом говорит вся махалля", публикую отрывок из книги воспоминаний Марьям Якубовой "Даврим ва даврам", рассказывающий о некоторых эпизодах создания этого фильма. https://www.facebook.com/photo/?fbid=4881220445310413&set=pcb.4881221385310319

 

 

 

РОЛЛАРИМ – БОЛАЛАРИМ

1.


2.

Опубликовала Светлана Шевельчинская в ФБ.  https://www.facebook.com/photo?fbid=4927843223930033&set=a.574969819217417
9 April, 13:36 ·
Владимир Андреевич Косаговский.
#востоковедениевлицах
Автор знаменитых персидских дневников, опубликованных лишь частично, по причине обилия нецензурщины и всяких неприличных подробностей. За почти 30 лет работы в Институте востоковедения мне так и не удалось получить доступ к двум объектам хранения: японским эротическим альбомам из Художественного фонда и дневникам Косаговского из архива. Знала только со слов немногих счастливчиков.
Из дневников М. О. Меньшикова о Косаговском:
"... какой это был великолепный экземпляр человеческой породы! Огромный, статный, красивый, с мужественным лицом и весь осыпанный звездами и бриллиантовыми знаками. Уже тогда чувствовалось, что это человек не совсем умный, иначе не поскользнулся бы столь жалко на вершине лестницы."

https://art.mirtesen.ru/blog/43528505729/Hudozhnik...l-Logika-serdtsa-eto-illyuziya

Новый поиск МирТесен

 

•  

Рубрики

КулинарияДети и семьяШоу-бизнесПолитикаЗдоровье

ЧАТЫОпросыБлогерыГлас народаПопулярноеОбсуждаемое

О компанииО редакции ГлагоLНовостиПартнерамРекламодателямОбратная связьПожаловаться на спамСоглашение

 

Художник Michael Cheval. Логика сердца – это иллюзия

https://berdskasloboda.ru/book/#i-3 Огромное собрание Оренбургских адрес-календарей, путеводителей и справочников.