Весенние воды - Е.Образцова

Весенние воды - Л.Сметанников

Весенние воды - Заур Тутов

Как над горячею золою... - Петр Налич

Последняя любовь - Вит.Москаленко

Последняя любовь  - Юлия Зиганшина

Последняя любовь - Елена Камбурова 

Я встретил Вас... - И.Козловский

Я встретил Вас...  - Мо Лицзянь

Я встретил Вас... - И. Козловский и В.Хлынин

Я встретил Вас... - И.Николаев

Silentium! (Молчание) - исполнитель не известен

Весенние воды - Е.Образцова

Весенние воды - Л.Сметанников

Весенние воды - Заур Тутов

Как над горячею золою... - Петр Налич

Последняя любовь - Вит.Москаленко

Последняя любовь  - Юлия Зиганшина

Последняя любовь - Елена Камбурова 

Я встретил Вас... - И.Козловский

Я встретил Вас...  - Мо Лицзянь

Я встретил Вас... - И. Козловский и В.Хлынин

Я встретил Вас... - И.Николаев

Silentium! (Молчание) - исполнитель не известен

Весенние воды - Е.Образцова

Весенние воды - Л.Сметанников

Весенние воды - Заур Тутов

Как над горячею золою... - Петр Налич

Последняя любовь - Вит.Москаленко

Последняя любовь  - Юлия Зиганшина

Последняя любовь - Елена Камбурова 

Я встретил Вас... - И.Козловский

Я встретил Вас...  - Мо Лицзянь

Я встретил Вас... - И. Козловский и В.Хлынин

Я встретил Вас... - И.Николаев

Silentium! (Молчание) - исполнитель не известен

Весенние воды - Е.Образцова

Весенние воды - Л.Сметанников

Весенние воды - Заур Тутов

Как над горячею золою... - Петр Налич

Последняя любовь - Вит.Москаленко

Последняя любовь  - Юлия Зиганшина

Последняя любовь - Елена Камбурова 

Я встретил Вас... - И.Козловский

Я встретил Вас...  - Мо Лицзянь

Я встретил Вас... - И. Козловский и В.Хлынин

Я встретил Вас... - И.Николаев

Silentium! (Молчание) - исполнитель не известен

Весенние воды - Е.Образцова

Весенние воды - Л.Сметанников

Весенние воды - Заур Тутов

Как над горячею золою... - Петр Налич

Последняя любовь - Вит.Москаленко

Последняя любовь  - Юлия Зиганшина

Последняя любовь - Елена Камбурова 

Я встретил Вас... - И.Козловский

Я встретил Вас...  - Мо Лицзянь

Я встретил Вас... - И. Козловский и В.Хлынин

Я встретил Вас... - И.Николаев

Silentium! (Молчание) - исполнитель не известен

Весенние воды - Е.Образцова

Весенние воды - Л.Сметанников

Весенние воды - Заур Тутов

Как над горячею золою... - Петр Налич

Последняя любовь - Вит.Москаленко

Последняя любовь  - Юлия Зиганшина

Последняя любовь - Елена Камбурова 

Я встретил Вас... - И.Козловский

Я встретил Вас...  - Мо Лицзянь

Я встретил Вас... - И. Козловский и В.Хлынин

Я встретил Вас... - И.Николаев

Silentium! (Молчание) - исполнитель неизвестен

Весенние воды - Е.Образцова

Весенние воды - Л.Сметанников

Весенние воды - Заур Тутов

Как над горячею золою... - Петр Налич

Последняя любовь - Вит.Москаленко

Последняя любовь  - Юлия Зиганшина

Последняя любовь - Елена Камбурова 

Я встретил Вас... - И.Козловский

Я встретил Вас...  - Мо Лицзянь

Я встретил Вас... - И. Козловский и В.Хлынин

Я встретил Вас... - И.Николаев

Silentium! (Молчание) - исполнитель неи звестен

Я встретил Вас...

Исполняет  Игорь Николаев

Весенние воды - Е.Образцова

Весенние воды - Л.Сметанников

Весенние воды - Заур Тутов

Как над горячею золою... - Петр Налич

Последняя любовь - Вит.Москаленко

Последняя любовь  - Юлия Зиганшина

Последняя любовь - Елена Камбурова 

Я встретил Вас... - И.Козловский

Я встретил Вас...  - Мо Лицзянь

Я встретил Вас... - И. Козловский и В.Хлынин

Я встретил Вас... - И.Николаев

Silentium! (Молчание) - исполнитель не известен

Silentium! (Молчание)

Весенние воды - Е.Образцова

Весенние воды - Л.Сметанников

Весенние воды - Заур Тутов

Как над горячею золою... - Петр Налич

Последняя любовь - Вит.Москаленко

Последняя любовь  - Юлия Зиганшина

Последняя любовь - Елена Камбурова 

Я встретил Вас... - И.Козловский

Я встретил Вас...  - Мо Лицзянь

Я встретил Вас... - И. Козловский и В.Хлынин

Я встретил Вас... - И.Николаев

Silentium! (Молчание) - исполнитель не известен

Silentium! (Молчание)

Автор текста: Федор Тютчев
Автор музыки: Rondo Veneziano
Исполняет: Ветров Борис

Silentium! (Молчание) 

Автор текста: Федор Тютчев
читает В.Набоков

Silentium! (Молчание)

Автор текста: Федор Тютчев
читает В.Набоков (англ).

Безумие - И.Смоктуновский

Весенние воды - В.Моратов

Весенняя гроза - А.Кутепов

Весь день она лежала в забытьи - М.Козаков

Весна  - А.Кутепов

Восток белел... Ладья катилась - В.Моратов

День и ночь - И. Смоктуновский

Еще томлюсь тоской желаний -  Б.Ветров

Как над горячею золой -В.Симонов

Люблю глаза, мой друг  - М.Козаков

О, вещая душа моя - И.Смоктуновский 

О как убийственно мы любим  - М.Козаков  

Она сидела на полу  - И.Смоктуновский 

О чем ты воешь, ветр ночной?.. - М.Козаков  

О этот Юг! О эта Ницца  - М.Козаков    

Проблеск  -  В. Симонов

Полдень  - В.Симонов

Последняя любовь - Б.Ветров

Сон на море   - И.Смоктуновский

Нет, моего к тебе пристрастья…  - М.Козаков

Фонтан  - В.Моратов, Б.Ветров

Чему молилась ты с любовью…  - М.Козаков  

Умом Россию не понять   - И.Смоктуновский    

Я помню время золотое - А.Кутепов

Я очи знал,- о, эти очи! - Б.Ветров

Я встретил вас - и всё былое… - Б.Ветров

Silentium! (Молчание) - Б.Ветров, В.Набоков

Михаил Михайлович Козаков (Казаков)

       10 октября 1934 - 22 апреля 2011

Актёр театра и кино, режиссёр, сценарист, чтец.

       Народный артист РСФСР (1980).

Израиль. После нескольких лет работы в Израиле Михаил Козаков вернулся в Россию и работал в собственной театральной антрепризе.

 Лауреат Государственной премии СССР за театральную деятельность (1967), Государственной премии РСФСР (1983) за роль Ф. Дзержинского в ТВ-фильме "Двадцатое декабря". Народный артист РСФСР (1980).

 Снимался в более 50-ти фильмах, в том числе: «Человек-Амфибия» (1961), «Соломенная шляпка» (1974), «Покровские ворота» (1975), « Безымянная звезда»  (1978), « Здравствуйте, я ваша тётя!»  (1975), «Любовь-морковь» (2007). Поставил 8 фильмов- «Покровские ворота» (1975), «Маскарад» (1984), «Фауст» (1985) и другие.

 По признанию самого актёра, он уходил тогда, когда считал нужным. Уходил, научившись чему-то главному у своих учителей. У него их трое — Николай Охлопков, Олег Ефремов и Анатолий Эфрос. И у каждого он учился режиссуре. Был самый главный учитель — Олег Ефремов, который был одним из его педагогов в Школе-студии МХАТа, художественным руководителем «Современника»

 В 1978 году дебютировал как кинорежиссёр, поставив на телевидении двухсерийный фильм «Безымянная звезда», созданный по мотивам пьесы Михаила Себастьяна

 Именно с «Безымянной звезды» начался новый Козаков — режиссёр, который определил своё место в истории советского кино, обозначил свой неповторимый стиль.

 После будут — незабываемые и любимые «Покровские ворота» (1982), «Попечители» по А.Н. Островскому (1983), «Маскарад» М.Ю. Лермонтова (1985) и другие замечательные режиссёрские работы

 В 1999 году актёр совместно с саксофонистом Игорем Бутманом поставил спектакль-концерт по стихам Иосифа Бродского «Концерт для голоса и саксофона».

В 1997 году вышла «Актёрская книга» М.М. Козакова, в которой он рассказывает о прожитой жизни, о разных временах и людях искусства в них.

 Ушёл из жизни 22 апреля 2011 года после продолжительной болезни в израильской клинике.

Иннокентий Михайлович Смоктуновский

 28 марта 1925 – 03 августа 1994

 Народный артист СССР (1974), Народный артист РСФСР (1969), Заслуженный артист РСФСР (1964), Герой Социалистического Труда (1990).

 При рождении Смоктунович, мать его имела белорусские корни, родился в с. Татьяновка Томской губернии. Участник Великой Отечественной войны, участвовал в битве за Курск, в освобождении Варшавы, дошел до Берлина.

Большую известность принесли роли – князя Мышкина и Гамлета, Юрия Деточкина, П.И.Чайковского, царя Федора Иоанновича, чеховских Иванова и дяди Вани, пушкинского Сальери, царя Ивана Грозного и др. В фильме Андрея Тарковского «Зеркало» Иннокентий Смоктуновский озвучил роль главного героя, (который на протяжении картины остается за кадром, слышен только голос).

 С 1957 по 1976 актер театров Ленинградского АБДТ им.М.Горького и Академического Малого театра, с 1976 актер МХАТ им.М.Горького. В кино снялся в более 80-ти ролях, роли в театре – в 12 спектаклях («Вишневый сад», «Дядя Ваня», «Чайка» и др.).Зеркало

 Когда Смоктуновский появился в БДТ, роль Мышкина исполнял другой актер. Поэтому ввод в роль «варяга» был встречен большинством труппы враждебно. В этот момент поддержала актера его жена. «Затаись, Кешутка, у тебя прекрасный помощник - Федор Михайлович Достоевский, и все у тебя получится», - успокаивала она. Сказать, что получилось – не сказать ничего. Спектакль, состоявшийся 31 декабря 1957 года, имел невероятный успех. Это был фурор, сенсация! Вспоминает Римма Маркова: «Какая это была высота! У меня от восторга аж зубы зудели, такое потрясение».

 А вот, что рассказывает Елена Кореневская: «Я сидела не шелохнувшись в третьем ряду, и самым потрясающим впечатлением для меня стала сцена в первом действии, когда Рогожин - актер Евгений Лебедев - спрашивает у князя Мышкина, каковы его отношения с женщинами. «А я женщин не знавал», - отвечает смущенный Мышкин, и краска медленно поднимается у него по щекам. Я была так ошеломлена спектаклем, что снова попросилась на то же место в третий ряд. Как же я была поражена, когда в той же сцене с Рогожиным краска смущения вновь залила щеки князя. Это было настоящее чудо. Какая система Станиславского какие трюки могут вызвать снова ту же реакцию? Объяснения я не нахожу и по сей день».

Умер Иннокентий Михайлович летом 1994 года после очередного инфаркта.

_____________

Более подробную информацию об актёре можно посмотреть  здесь     

Ф Ё Д О Р    И В А Н О В И Ч    Т Ю Т Ч Е В

Рубрику ведут Эдуард Кайдошко и Александр Пиняев

Портрет Ф.И. Тютчева (1803-1873) был написан Александровским С.Ф. в 1876 г. по заказу П.М. Третьякова, который не мог смириться с отсутствием портрета поэта в его галерее. К тому времени прошло уже три года, как поэта не стало, и портрет писался с фотографии. Облако седых волос над высоким лбом, грустно-ироничный взгляд из-за очков, небрежность в одежде. Таким и был Федор Иванович.

Предисловие

Отрывки биографии 

Женщины Тютчева

Стихи (избранное)

Аудиозаписи

Видео (зарисовки)

Романсы (видео)

Тема любви в творчестве Тютчева

Писатели и поэты о творчестве и личности поэта

О философской лирике и политической поэзии в творчестве поэта

Современные авторы о событиях в жизни Ф.И. Тютчева

Творческая группа

Безумие - И.Смоктуновский

Весенние воды - В.Моратов

Весенняя гроза - А.Кутепов

Весь день она лежала в забытьи - М.Козаков

Весна  - А.Кутепов

Восток белел... Ладья катилась - В.Моратов

День и ночь - И. Смоктуновский

Еще томлюсь тоской желаний -  Б.Ветров

Как над горячею золой -В.Симонов

Люблю глаза, мой друг  - М.Козаков

О, вещая душа моя - И.Смоктуновский 

О как убийственно мы любим  - М.Козаков  

Она сидела на полу  - И.Смоктуновский 

О чем ты воешь, ветр ночной?.. - М.Козаков  

О этот Юг! О эта Ницца  - М.Козаков    

Проблеск  -  В. Симонов

Полдень  - В.Симонов

Последняя любовь - Б.Ветров

Сон на море   - И.Смоктуновский

Нет, моего к тебе пристрастья…  - М.Козаков

Фонтан  - В.Моратов, Б.Ветров

Чему молилась ты с любовью…  - М.Козаков  

Умом Россию не понять   - И.Смоктуновский    

Я помню время золотое - А.Кутепов

Я очи знал,- о, эти очи! - Б.Ветров

Я встретил вас - и всё былое… - Б.Ветров

Silentium! (Молчание) - Б.Ветров, В.Набоков

В качестве комментария к стих. «Есть и в моем страдальческом застое...» Ф.И. Тютчева можно привести слова В.Ходасевича:

"Тютчеву уже было под пятьдесят, когда охватила его любовь, слепая, избыточная, неодолимая, - к Е. Денисьевой, молодой девушке, классной даме того института, где учились его дочери. Благополучная жизнь, с таким трудом налаженная, карьера, насилу-то восстановленная, общественное мнение, которым он дорожил, дружеские связи, политические замыслы, сама семья, наконец,- все пошло прахом. Четырнадцать лет, с 1850 по 1864 год, "пуще пламенного гнева" бушевала эта любовная буря. Тютчев терзался и терзал. Надорвался сам и довел до могилы свою возлюбленную. После ее смерти жил в оцепенении, в "страдальческом застое". Душа его "изнывала" и "сохла". Тютчев словно ослеп от горя и мудрости. "Низенький, худенький старичок, с длинными, отставшими от висков, поседелыми волосами, которые никогда не приглаживались, одетый небрежно, ни на одну пуговицу не застегнутый, как надо, вот он входит в ярко освещенную залу. Музыка гремит, бал кружится в полном разгаре... Старичок пробирается нетвердой поступью вдоль стены, держа шляпу, которая сейчас, кажется, упадет из его рук..." Сквозь кружение бала - что видели его старые глаза? Что вещий слух слышал за этой музыкой? Где был он душой?

Вот бреду я вдоль большой дороги
В тихом свете гаснущего дня,
Тяжело мне, замирают ноги...
 Друг мой милый, видишь ли меня?...

   Он умер 15 июля 1873 года, как раз в двадцать третью годовщину того "блаженно-рокового дня", когда начался его роман с Денисьевой. Перед смертью "лицо его внезапно приняло какое-то особенное выражение торжественности и ужаса"
(В.Ходасевич "О Ф.И. Тютчеве" 1928).

Безумие - И.Смоктуновский

Весенние воды - В.Моратов

Весенняя гроза - А.Кутепов

Весь день она лежала в забытьи - М.Козаков

Весна  - А.Кутепов

Восток белел... Ладья катилась - В.Моратов

День и ночь - И. Смоктуновский

Еще томлюсь тоской желаний -  Б.Ветров

Как над горячею золой -В.Симонов

Люблю глаза, мой друг  - М.Козаков

О, вещая душа моя - И.Смоктуновский 

О как убийственно мы любим  - М.Козаков  

Она сидела на полу  - И.Смоктуновский 

О чем ты воешь, ветр ночной?.. - М.Козаков  

О этот Юг! О эта Ницца  - М.Козаков    

Проблеск  -  В. Симонов

Полдень  - В.Симонов

Последняя любовь - Б.Ветров

Сон на море   - И.Смоктуновский

Нет, моего к тебе пристрастья…  - М.Козаков

Фонтан  - В.Моратов, Б.Ветров

Чему молилась ты с любовью…  - М.Козаков  

Умом Россию не понять   - И.Смоктуновский    

Я помню время золотое - А.Кутепов

Я очи знал,- о, эти очи! - Б.Ветров

Я встретил вас - и всё былое… - Б.Ветров

Silentium! (Молчание) - Б.Ветров, В.Набоков

    Стихотворение наиболее ярко иллюстрирует изменения в творческом мировоззрении поэта в связи с переломными событиями европейской истории начала 30-х годов XIX века – уходом эры романтизма и торжеством буржуазно-прагматической эпохи. Романтическая атмосфера – источник поэтического вдохновения Тютчева – была разрушена хаосом Июльской буржуазной революции.

    Мы видим, что лирический герой поэта не может расстаться с миром «безмолвных, светлых и прекрасных» теней прошлого, романтическим миром гармонии. Поэтому он дает своеобразный «обет молчания», символически убегая от внешнего суетного мира, «наружного шума», прячется в своих внутренних переживаниях в попытке сохранить цельность души.

    Сравним также воплощение этой романтической идеи в стихотворениях Тютчева «Душа моя – Элизиум теней…» и «Сон на море»: мотив молчания дополняется и усиливается в них образом теней «безмолвных, светлых и прекрасных» и мотивом «болезненно-яркого, волшебно-немого» сна как символическими отражениями внутреннего, скрытого от повседневной суеты духовного мира героя.

    В первых двух частях стихотворения образно обозначены истинные, ценные для тютчевского героя источники вдохновения, духовной силы, «таинственно-волшебных дум»: это ночные звезды (высший, божественный образ) и водные ключи (земной, природный образ). Таким образом, человек, по Тютчеву, должен ощущать свою причастность как к земному, так и к небесному. Его внутренний покой – результат гармонии с Природой и Богом. Внутренний мир, жизнь души – это личная Вселенная человека, его собственный микрокосмос. Не случайно «чувства и мечты» сравниваются здесь с солнцем: подобно ему, они «встают и заходят» в «душевной глубине».

    Лирический герой занимает уединенно-созерцательную позицию, что передается глаголами-призывами абстрактно-символического значения («любуйся», «питайся», «внимай») и усиливается троекратным повтором «молчи», которое звучит почти как мистическое заклинание, как бы отождествляющее «посвященного» читателя с тютчевским героем.

    Само понятие «молчание» в этом стихотворении приобретает расширительный символический смысл. Не случайно оно повторяется трижды, замыкая каждую из строф (эпифора).

    Во-первых, его следует рассматривать как поэтический призыв к читателю хранить тайну движений души, загадочную полноту невысказанной мысли («Молчи, скрывайся и таи // И чувства и мечты свои…»).

    Во-вторых, «silentium» можно понимать как вынужденную «немоту» поэта, его символический протест против пошлости «наружного шума», мира обыденного сознания.

    В-третьих, тютчевское «молчание» – своеобразный вариант воплощения романтического мотива одиночества, идеи невозможности истинного и абсолютного взаимопонимания между людьми («Другому как понять тебя?»).

    Наконец, еще одно значение понятия «silentium» – это бессилие слова для передачи внутренних движений души, сложных человеческих чувств и переживаний («Мысль изреченная есть ложь»).

    Совокупность этих значений Д.С.Мережковский («Две тайны русской поэзии: Некрасов и Тютчев») очень образно и точно определил как «словобоязнь» и «религия молчания». Мотивы «словесной тайны» и «языкового бессилия» последовательно развиваются и по-разному варьируются в русской классической литературе, в частности, – в лирике А.А.Фета    (ср. «Как беден наш язык!..», «Людские так грубы слова…»).

Автограф — РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 11. Л. 1 об.

Первая публикация — Молва. 1833. № 32, 16 марта. С. 125. Вошло — Совр. 1836. Т. III. С. 16, под общим заголовком «Стихотворения, присланные из Германии», под номером XI, с общей подписью «Ф.Т.».

Печатается по автографу. См. «Другие редакции и варианты». С. 242.

Датируется предположительно не позднее 1830 г.

Автограф — на обороте листа со стих. «Цицерон». Авторские знаки в автографе — специфически тютчевские: шесть тире (во 2, 5, 10, 13, 15, 17-й строках), три вопросительных знака, все во второй строфе (1, 2, 3-й строках), восклицательный знак и многоточие — в конце. Конец строф основан на контрасте духовной активности (призывы: «любуйся», «питайся», «внимай») и будто пассивной замкнутости — призыв к молчанию. Последнее слово во всех строфах — «молчи» — сопровождается в автографе разными знаками. В первом случае стоит точка, во втором — многоточие, в третьем — восклицательный знак и многоточие. Смысловая, эмоциональная нагрузка этого слова в стихотворении возрастает. Особенно выразительно тире в конце знаменитого парадокса — «Мысль изреченная есть ложь». Суждение открыто, мысль не завершена, сохраняется многозначность высказывания.

В Муран. альбоме (с. 18–19) текст, как в автографе, но 16-я строка — «Их заглушит наружный шум» (в автографе — «оглушит»). Знаки: убраны все тире в конце строк, вместо них во 2-й строке — восклицательный знак, в 5-й — двоеточие, в 10-й — точка с запятой, в 13-й — восклицательный знак, в 15-й — запятая, в 17-й— двоеточие, в конце стихотворения стоит точка.

При печатном воспроизведении текст подвергся значительным деформациям. 2-я строка, которая в автографе — «И чувства и мечты свои», — в Молве имеет другой смысл: «И мысли и мечты свои!», но уже в пушкинском Совр. — «И чувства и мечты свои»; так и в дальнейшем. В автографе 4-я и 5-я строки — «Встают и заходят оне / Безмолвно, как звезды в ночи, — » (видимо, ударения: «заходя́т», «как звезды́»), но в Молве — другой вариант: «Встают и кроются оне / Как звезды мирные в ночи», в пушкинском Совр. — вариант автографа, но в Совр. 1854 г. и в других указанных выше изданиях дан новый вариант строк: «И всходят и зайдут оне / Как звезды ясные в ночи». 16-я и 17-я строки в автографе имели вид: «Их оглушит наружный шум / Дневные разгонят лучи —» (слово «разгонят» здесь требует ударения на последнем слоге). В Молве эти строки — «Их оглушит житейский шум / Разгонят дневные лучи», но в изданиях 1850-х гг. и последующих указанных — «Их заглушит наружный шум / Дневные ослепят лучи». Исправления, направленные на то, чтобы сделать стихи более гладкими и лишенными старинных ударений, затушевывали специфически тютчевскую выразительность. Интонации также далеко не достаточно зафиксированы в прижизненных и двух последующих изданиях. Не все тютчевские тире были сохранены; безосновательно отсутствовал восклицательный знак вместе с многоточием в конце стихотворения. Таким образом, обеднялся эмоциональный рисунок текста (в Молве, напротив, были поставлены в конце каждой строфы восклицательный знак и многоточие, но в этом случае игнорировалась указанная поэтом динамика эмоции).

Сложилась целая история осознания и интерпретации этого стихотворения. Н.А.Некрасов   , полностью перепечатав его в своей статье, отнес к той группе произведений поэта, «в которых преобладает мысль», но отдал предпочтение стих. «Как птичка раннею весной…», хотя не отрицал «очевидных достоинств» стих. «Silentium!» и «Итальянская villa» (Некрасов. С. 215). Рецензент ж. «Библиотека для чтения» (1854. Т. 127. Отд. 6. С. 3–4) выделил в Изд. 1854 лишь два стих. — «Как океан объемлет шар земной…» (см. коммент. С.361) и «Silentium!». По поводу последнего он заметил: «Другое стихотворение, равно милое по мысли и ее выражению, носит латинское заглавие: «Silentium» (полностью приведено стихотворение. — В.К.) <…> Все думают точно так же, как господин Тютчев, но новость мысли не составляет достоинства в искусстве. Мысль какая-нибудь может казаться новою только тому, кто мало знаком с мыслями. Искусство действует, неизбежно, всеми известными, всех навещающими мыслями, и великий писатель — тот, кто для мысли, всеми ощущаемой, находит самое верное, самое короткое и самое красивое выражение, которого другие найти не умеют».

И. С. Аксаков (Биогр. С. 48) полагал, что это стихотворение и «Как над горячею золой…» представляют «кроме своего высокого достоинства, психологический и биографический интерес. Первое из них, то самое «Silentium», которое, напечатанное в 1835 г. (Аксаков допустил фактическую ошибку. — В.К.) в Молве, не обратило на себя никакого внимания и в котором так хорошо выражена вся эта немощь поэта — передать точными словами, логическою формулою речи, внутреннюю жизнь души в ее полноте и правде». Аксаков полностью перепечатал стихотворение, выделив курсивом 1, 2, 10, 11, 12, 13-ю строки, содержащие афористически выраженные мысли.

«Silentium!» относится к числу любимых стихотворений Л. Н. Толстого . В сб. стих. Тютчева он отметил его буквой «Г» (Глубина) (ТЕ. С. 145). По воспоминаниям современников, он часто читал его наизусть. А.Б. Гольденвейзер вспоминал высказывание писателя: «Что за удивительная вещь! Я не знаю лучше стихотворения» (Гольденвейзер А.Б. Вблизи Толстого. М., 1922. Т. II. С. 303). Цитаты из стихотворения использованы в романе «Анна Каренина». В одном из вариантов третьей главы шестой части романа Левин его цитировал; Левин говорил Кити о своем брате Сергее Ивановиче: «Он особенный, удивительный человек. Он именно делает то, что говорит Тютчев. Их замутит какой-то шум, внимай их пенью и молчи. Так он внимает пенью своих любовных мыслей, если они есть, и не покажет ни за что, не осквернит их» (ЛТ. Т. 20. С. 671). Впоследствии Толстой убрал из речи Левина ссылку на Тютчева и цитату применительно к Сергею Ивановичу, сблизив образ самого Константина с идеей «Silentium!». Толстой включил стихотворение в «Круг чтения» и сопроводил философским размышлением, по существу, он создал новый тип комментирования стихотворения— философско-религиозный:

«30-е сентября.

Чем уединённее человек, тем слышнее ему всегда зовущий его голос Бога.

По одному тому, что хорошее намерение высказано, уже ослаблено желание исполнить его. Но как удержать от высказывания благородно самодовольные порывы юности? Только гораздо позже, вспоминая о них, жалеешь о них, как о цветке, который не удержался— сорвал нераспустившимся и потом увидел на земле завялым и затоптанным

Временное отрешение от всего мирского и созерцание в самом себе своей божественной сущности есть такое же необходимое для жизни питание души, как пища для тела» (ЛТ. Т. 42. С. 107–108).

Важным и оригинальным было то, что смысл тютчевского стихотворения раскрывался вне сферы индивидуалистической морали. Идея Тютчева «лишь жить в самом себе умей» получила развитие у Толстого в духе активного гуманизма, деятельного добра. Толстой против поверхностной общительности, она не имеет в его глазах цены, в основе ее могут лежать безнравственные соображения, он за глубокое единение личности с другими людьми на основе большой морали.

Первые два суждения в «Круге чтения» Толстого раскрывают психологический механизм нравственного призыва к молчанию. Писатель предложил две психологические мотивировки необходимости молчания, отрицания самораскрытия.

Первая. «По одному тому, что хорошее намерение высказано, уже ослаблено желание исполнить его». Снова Толстой выявляет психологию деятельного человека, от тютчевской созерцательности он ведет связующую нить к активно-практическому гуманизму: молчать о добрых движениях души нужно для того, чтобы лучше реализовать их. Это чисто толстовско-левинский поворот мысли. Многословие понимается как суррогат настоящего дела.

Вторая. Совесть человека требует активной внутренней жизни, внутренней сосредоточенности, самоуглубления: «Лучшая часть той драмы, которая происходит в нашей душе, есть монолог или, скорее, задушевное рассуждение между Богом, нашей совестью и нами». Бессовестный человек, пустой чужд этого нравственного диалога с самим собой, нравственного самоотчета, самопроверки, самоиспытания. Суд собственной совести может происходить лишь в молчании.

Идейную концепцию «Silentium!» Толстой органически включил в свою философию личности, в свою этику. Он объяснил и принял стихотворение с позиции активного человеколюбия.

В.Я. Брюсов (Изд. Маркса. С. XLII), рассматривая стихотворение, решает гносеологическую проблему: «Из сознания непостижимости мира вытекает другое — невозможности выразить свою душу, рассказать свои мысли другому.

Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Поймёт ли он, чем ты живёшь?

Как бессильна человеческая мысль, так бессильно и человеческое слово. Перед прелестью природы Тютчев живо ощущал это бессилие и сравнивал свою мысль с «подстреленной птицей». Неудивительно поэтому, что в одном из самых своих задушевных стихотворений он оставил нам такие суровые советы:

Молчи, скрывайся и таи
И чувства и мечты свои -
Лишь жить в себе самом умей...

С Брюсовым спорил А. Дерман (Заветы. 1912. № 9. С. 197): «Таким образом, из знаменитого восклицания «мысль изреченная есть ложь!» сделан г. Брюсовым силлогистический мостик к утверждению о предпочтительности нерассудочных форм постижения мира перед рассудочным познанием. Это явно неубедительно и основано на необъяснимом игнорировании прямого смысла восклицания и всего стихотворения «Silentium» в целом. Не «мысль, т. е. всякое рассудочное познание, есть ложь», но «мысль изреченная», и смысл стихотворения исключительно в том, что мысль искажается при своем рождении при превращении в слово». Развивая свою мысль и цитируя стихотворение, полемист уточняет свое понимание тютчевской идеи: «бессилие слова заключается в невозможности передать силу мысли, смысл не в равенстве мысли и слова, а в разности, в утечке и искажении мысли при передаче другому».

Для Д.С.Мережковского это стихотворение — «сегодняшнее, завтрашнее». Логика мысли Тютчева, по мнению писателя, направлена на «самоубийство»: если в основе мира лежит злая воля, активное действие бессмысленно, разумно лишь созерцание. Человек не нужен другому человеку для действия. Если действие бессмысленно, то и общение не нужно. Отсюда вывод: «Лишь жить в самом себе умей» — выражение индивидуализма, одиночества, безобщественности. Следующий шаг на том же пути развития делают Бальмонт, пожелавший жить собой и быть себе солнцем, и З. Гиппиус, которая хочет «полюбить себя, как Бога». «Самоубийцы так и не знают, что цианистый калий, которым они отравляются, есть Молчание: «Молчи, скрывайся и таи / И чувства, и мечты свои… / Лишь жить в самом себе умей…». Его болезнь — наша: индивидуализм, одиночество, безобщественность» (Мережковский. С. 13).

К.Д. Бальмонт выделил в наследии Тютчева это стихотворение: «Художественная впечатлительность поэта-символиста, полного пантеистических настроений, не может подчиниться видимому; она все преобразовывает в душевной глубине, и внешние факты, переработанные философским сознанием, предстают перед нами как тени, вызванные магом. Тютчев понял необходимость того великого молчания, из глубин которого, как из очарованной пещеры, озаренной внутренним светом, выходят преображенные прекрасные призраки» (Бальмонт. Кн. 1. С. 88–89).

Вяч. Иванов считал это стихотворение определяющим в мироощущении Тютчева: «Молчи, скрывайся и таи» — знамя поэзии Тютчева; его слова — «тайные знамения великой и несказанной музыки духа» (По звездам. СПб., 1909). С. 37–38); поэт-теоретик имеет в виду самопогружение, когда «нет преград» между человеком и обнаженной бездной, такое приобщение к мировым безднам невыразимо в слове и требует Silentium. Это мгновение бытия ценно и вечно». Вяч. Иванов сблизил по смыслу стих. «Silentium!» и «День и ночь»: «Новейшие поэты не устают прославлять безмолвие. И Тютчев пел о молчании вдохновеннее всех. «Молчи, скрывайся и таи…» — вот новое знамя, им поднятое. Более того, главнейший подвиг Тютчева — подвиг поэтического молчания. Оттого так мало его стихов, и его немногие слова многозначительны и загадочны, как некие тайные знамения великой и несказанной музыки духа. Наступила пора, когда «мысль изреченная» стала ложью» (там же. С. 38).нет преград

Символисты, изучая структуру тютчевского образа и стремясь найти у этого поэта модель символической поэзии, обращались к «Silentium!Silentium!», видя в нем теоретическое обоснование поискам символов. Если «мысль изреченная есть ложь» и никаким логическим сочетанием слов, ни в каком определенном образе нельзя адекватно выразить идею, остается единственный путь — «поэзия намеков, символов» — так развивал свою мысль В.Я. Брюсов (Смысл современной поэзии. Избр. соч. М., 1955. Т. 2. С. 325). «Живая речь есть всегда музыка невыразимого; «мысль изреченная есть ложь», — ссылаясь на Тютчева, писал А. Белый (Магия слов. Символизм. М., 1910. С. 429) и заключал: «В слове-символе соединяется «бессловесный» внутренний мир человека с «бессмысленным» внешним миром». В конечном итоге развития этой мысли он сводил лирическое творчество к магическому заклинанию через звукоподражания и образец находил в поэтическом опыте Тютчева.

___________________

*) Ф. И. Тютчев

использованы материалы  комментариев (А.А. ) из Полного собрания сочинений и письма в 6-ти томах, Т. 2... Стихотворения. 1850–1873. М., Классика, 2003. 

        Silentium! *

Молчи, скрывайся и таи
И чувства и мечты свои -
Пускай в душевной глубине
Встают и заходят оне
Безмолвно, как звезды в ночи,-
Любуйся ими - и молчи.

Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Поймёт ли он, чем ты живёшь?
Мысль изречённая есть ложь.
Взрывая, возмутишь ключи,-
Питайся ими - и молчи.

Лишь жить в себе самом умей -
Есть целый мир в душе твоей
Таинственно-волшебных дум;
Их оглушит наружный шум,
Дневные разгонят лучи,-
Внимай их пенью - и молчи!..

                    1829, начало 1830-х годов

Автограф — РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 43. Л. 1.

Первая публикация — Северные цветы. 1903. С. 182.

Печатается по автографу.

После текста дата: «С.-Петербург. 27 февраля 1869».

Автограф стихотворения был найден в рукописях княгини Варвары Федоровны Шаховской и предоставлен для первой публикации ее внучкой Е. И. Свечиной (Ю. Р.)

               * * *

Нам не дано предугадать,
Как слово наше отзовется,-
И нам сочувствие дается,
Как нам дается благодать...

                             27 февраля 1869
 

(«Если смерть есть ночь, если жизнь есть день…»)

Автограф неизвестен.

Первая публикация — Заря. 1869. № 2. С. 118, с заглавием «Мотив Гейне» и подписью: ***. В Изд. 1900 напечатан тот же текст с ошибочным утверждением, что он представлен впервые (с. 622). Здесь вместо заглавия в скобках — «(На мотив Гейне)» (с. 441). Г.И.Чулков снимает заглавие, которое, по его предположению, «дело редакторских рук», с сомнением датирует стихотворение — [1868?], считая, что «для точной датировки нет никаких данных» (Чулков II. С. 213, 448). В публикации К.В.Пигарева сохранен заголовок и уточнена дата: 1868 — начало 1869 г. (Лирика I. С. 216, 431). Так и датируется.

Печатается по первой публикации.

Вольный перевод стих. Гейне «Der Tod, das ist die kühle Nacht…» — «Книга песен» («Buch der Lieder») — «Опять на родине» («Die Heimkehr»), 87 (Э. З.).

Немецкий оригинал не имеет заглавия. Двухстрофное стихотворение Гейне имеет опоясанную рифмовку: первая и четвертая рифмующиеся строки опоясывают вторую и третью без рифм. Число слогов в строках не совпадает, что является причиной неравномерного ямбического размера. В переводе реализована более регулярная ямбическая строка. Число слогов в строках строго симметрично. Первая строфа перевода написана перекрестными рифмами. Во второй — использованы смежные рифмы (Л. Л., М. М.).

Р.Ф.Брандт предложил подстрочный перевод подлинника: «Смерть — это прохладная ночь, жизнь — знойный день (der schwühle Tag). Темнеет, меня клонит ко сну: День меня утомил. Над моей постелью подымается дерево, В нем поет молодой соловей; Он поет об одной любви, Я слышу это даже в сновидении (im Traum)» (Материалы. С. 117) (Э. З.).

         Мотив Гейне

Если смерть есть ночь, если жизнь есть день —
Ах, умаял он, пестрый день, меня!..
И сгущается надо мною тень,
Ко сну клонится голова моя...

Обессиленный, отдаюсь ему...
Но всё грезится сквозь немую тьму —
Где-то там, над ней, ясный день блестит
И незримый хор о любви гремит...

                                                             1869

Автограф ранней редакции — РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 18. Л. 1.

Первая публикация — Совр. 1836. Т. III. С. 11–12, под общим названием «Стихотворения, присланные из Германии», с общей подписью «Ф.Т.», под номером «VII». Затем — Совр. 1854. Т. XLIV. С.89; Изд. 1854. С. 8–9; Изд. 1868. С. 16; Изд. СПб., 1886. С. 44–45; Изд. 1900. С. 26–27.

Печатается по первой публикации с исправлением опечатки в 13-й строке в слове «ветер». См. «Другие редакции и варианты». С. 250.

   В автографе — иной вариант 6-й, 9–10-й строк. Вариант первичный — «Руина с крутизны глядит», живописный, рисующий больше какую-то возвышенность, холм, нежели замок: что за «руина» — остается без объяснения. В 10-й строке этот образ возвышенности дополняется зарисовкой «Громады камней вековой»; упоминание о замке появилось лишь в 12-й строке.

   В печатных изданиях усилена романтизация картины, и образ замка уже в 6-й строке — «Руина замка в даль глядит», притом он приобрел одухотворенный вид («глядит») и романтическую многозначность — «в даль» пространственную и временную. В 10-й строке образ замка дополняется — «Обломков груды вековой»; так подтвержден образ руины. Потеснена картина природы, запечатленная в раннем автографе, но усилены исторические, средневековые реминисценции.

   Изд. Совр. 1836 г. и Изд. 1854 идентичны. В них допущена опечатка в 13-й строке («И вечер тихий мимолетом»), затем опечатка исправлена, и «вечер» превращен в «ветер». В этих изданиях слово «Фея» напечатано с прописной буквы, в дальнейших — со строчной. В изд. Совр. 1836 г. многоточием заканчивается только 17-я строка, в Изд. 1854 — также и 22-я; в Изд. 1868 — также и 10-я, в Изд. СПб., 1886 — еще и 2-я строка; то же самое и в Изд. 1900. В Изд. СПб., 1886 указан в конце год — «1827». В Альбоме Тютчевой — «1829».

   Датировать скорее всего возможно не ранее 1834 г., так как первоначальная редакция — на одном листе с автографом перевода из Гейне «В которую из двух влюбиться…», и не позднее апреля 1836 г., так как в мае этого года окончательная редакция была послана Тютчевым князю И.С. Гагарину (внуку) .

     Посвящено баронессе Амалии Максимилиановне Крюденер (1808–1888), внебрачной дочери графа Максимилиана Лерхенфельда и княгини Турн-Таксис, родственницы русской императрицы. Увлечение ею относится к первым годам пребывания поэта в Баварии (см. Биогр. С. 18). Поэту было отказано в ее руке. В 1825 г. А.М. Лерхенфельд вышла замуж за сослуживца Тютчева в Мюнхене бар. А.С. Крюденера. Добрые отношения между поэтом и Крюденерами сохранялись; он нередко говорит о них в письмах. В 1836 г. Тютчев с ними отправил свои стихотворения в Петербург для И.С.Гагарина. А.М. Крюденер (во втором браке гр. Адлерберг) посвящено также стих. «Я встретил вас — и все былое…» (1870).

      Н.А.Некрасов, восхищаясь, процитировал стихотворение полностью и сопроводил такой оценкой: «…стихотворение… принадлежит к лучшим произведениям г. Ф.Т., да и вообще всей русской поэзии… от такого стихотворения не отказался бы и Пушкин» (Некрасов. С. 212). И. С.Аксаков упомянул об «известном грациозном стихотворении Тютчева», посвященном шестнадцатилетней великосветской красавице, по поводу которой дядька поэта Н.А. Хлопов сердито писал матери своего барина, сообщая о том, что влюбленный Федор Иванович обменялся с ней часовыми шейными цепочками и вместо своей золотой получил только шелковую…» (Биогр. С. 19).  Л.Н.Толстой отметил стихотворение буквой «К» (Красота); отчеркнул он и первые 12 стихов (ТЕ. С. 145).

Автограф — РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 16. Л. 1–1 об.

Первая публикация — РА. 1879. Вып. 5. С. 135, тогда же — ННС. С. 41. Затем — Изд. СПб., 1886. С. 18; Изд. 1900. С. 43.

Печатается по автографу. См. «Другие редакции и варианты». С. 246.

Написано на небольшом листке бумаги: первая строфа — с одной стороны, вторая — на обороте. Исправление внесено в 11-ю строку: слово «светлом» исправлено на «чистом». Особенность авторского оформления — вопросительные знаки, которыми заканчиваются первая и вторая строфы. Притом в конце первой строфы к вопросительному знаку присоединено многоточие. Следовательно, на всем протяжении стихотворения сохраняется вопросительная интонация и противопоставление «утехам рая» всего того реального, земного и небесного, что вызывает «пристрастье» поэта. Для поэта мысль завершена в конце стихотворения — вопрос задан до конца, и его продолжения нет, вопрос и без того длинный, поэтому отсутствует многоточие в конце стихотворения.

В публикациях заметны колебания в оформлении окончаний строф. В РА строфы заканчиваются, как в автографе, вопросами, но без многоточия в конце первой строфы. В ННС в первой строфе — знак вопроса (без многоточия), во второй — восклицательный знак и многоточие. В Изд. СПб., 1886 — вопрос в первой строфе и восклицательный знак без многоточия — во второй. В Изд. 1900 — вопрос (в первом случае), восклицание с многоточием (во втором). В изд. Чулков I — восклицательный знак с многоточием в первой строфе и только многоточие — во второй. В Лирике I — вопрос и многоточие в первой строфе и только многоточие — во второй. В Изд. 1987 первая и вторая строфы завершаются вопросительными знаками с многоточиями. Таким образом, ни в одном из изданий не воспроизведен полностью тютчевский вариант окончания двух строф.

Датируется 1830-ми гг.; в начале мая 1836 г. было послано Тютчевым И.С.Гагарину .

С.Л. Франк процитировал первую строфу, поясняя свою мысль о пантеизме Тютчева, который и в самой природе «видит проявления божественного духа»; в то же время существует «чисто духовное» в «абсолютной противоположности телесному и отрешенности от него; или, по крайней мере, высшей силы, красоты, духовности духовное достигает именно в своем воплощении…» (Франк. С. 16). Заключая мысль, Франк усматривает пантеизм в ощущении «явственности всего внутреннего» и «глубинности, таинственности всего явного». Рассматривая тютчевскую антитезу («небесное» — «земное»), он уточняет свою мысль: «…небесная горняя стихия, удаленная от земли и противоположная ей, есть все же не какое-либо обособленное от бытия начало, а именно стихия, органически проникающая собою все бытие, а следовательно, доступная и на земле. В пределах земной жизни ее воплощениями ближайшим образом являются весна и утро, именно в их противоположности лету и дню, как выражениям низшей, мятежной, томительной жизни. Описания весны у Тютчева принадлежат к самым прекрасным страницам мировой лирики» (Франк. С. 24). Приведя фрагменты из стих. «Еще в полях белеет снег…», «Весна», Франк процитировал вторую строфу стих. «Нет, моего к тебе пристрастья…». Он выделил слова «бездействии глубоком», «теплый», «чистом и высоком», «без дела» и «без цели», «ненароком, на лету», «свежий», «светлую мечту». Философ подчеркнул, с его точки зрения, главное в стихотворении: весна «несет с собою чистую, свежую, бездеятельную радость» (Франк. С. 24). Рассматриваемое стихотворение для него оказывается опорным в размышлениях о поэзии Тютчева, здесь находится «характерное религиозное чувство, для которого именно высшие и чистейшие обнаружения небесного начала полнее всего даны не в отрешенности от земли, не в уединенных высотах, а именно как бы в центре земного бытия, со всех сторон окруженном и пропитанном этим небесным началом…». Так философ подошел к рассмотрению стих. «Лебедь» (см. коммент. С. 360). Франк справедливо выделил ряд программных для пантеизма Тютчева стихотворений, к названным им еще следует присоединить тоже «весеннее» стих. «Не то, что мните вы, природа…».абсолютной противоположности телесному и отрешенности от него; или, по крайней мере, высшей силы, красоты, духовности духовное достигает именно в своем воплощении,

Автографы (3) — РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 19. Л. 1. Ед. хр. 20. Л. 4–4 об. и в РНБ (Собр. М.П. Погодина. № 463).

Первая публикация — Совр. 1836. Т. IV. С. 37, № XX, под общим заголовком «Стихотворения, присланные из Германии», с подписью «Ф.Т.». Затем — Москв. 1850. Ч. IV. № 13. С. 5; Совр. 1854. Т. XLIV. С. 19; Изд. 1854. С. 36; Изд. 1868. С. 41; Изд. СПб., 1886. С. 48; Изд. 1900. С. 98.Ф.Т.

Печатается по второму автографу. См. «Другие редакции и варианты». С. 245.

В первом автографе зачин строф первоначально не содержал строго последовательного нарастания красок: «Восток светлел…»; «Восток горел…»; «Вдруг вспыхнул день…»; впоследствии Тютчев усилил живописный момент зарисовки. Главный синтаксический знак, с помощью которого поэт оформляет стихотворение, — тире. Оно стоит в середине каждой первой строки в строфе (1, 5, 9-й), а также в конце 2, 4, 6, 8, 9-й; в конце стихотворения, от последней буквы слова «огневые» идет длинная черта, как бы удлиненное тире. Точек в стихотворении нет.

Но в другом автографе — более строгий ритм красок в зачинах: «Восток белел…»; «Восток алел…»; «Восток вспылал…». Оформлено с помощью заменяющих тире многоточий, которые стоят в середине 1, 5, 9-й строк, а также в конце 2, 4, 8, 9, 12-й строк. Точек и здесь нет, вместо них — многоточия, запятые и тире.

В Сушк. тетради (с. 79) и в Муран. альбоме (с. 89) — списки. Здесь первая строка — «Восток белел…», 5-я — «Восток алел…»; 9-я «Восток вспылал…». В 8-й строке — «Во взоре» (единственное число); тютчевские знаки не сохраняются.

Во всех указанных изданиях 6-я строка — «С кудрей откинув покрывало», также и в изд. Чулков I. Но в Лирике I — вариант погодинского автографа — «С чела откинув покрывало». В пушкинском Совр. 8-я строка — «Во взоре небо ликовало», в других изданиях здесь множественное число — «Во взорах». Во всех изданиях XIX в. многоточием заканчиваются первые предложения каждой из трех строф: «Восток белел…», «Восток алел…», «Восток вспылал…», а также 8-я и 12-я строки: «Во взорах небо ликовало…», «Струились капли огневые…»

Судя по почерку, стих. можно датировать 1830-ми гг.; оно было послано И.С. Гагарину в начале мая    1836 г.

Развивая мысль о связях поэтического опыта Тютчева с романтической поэзией начала XIX в., С.С. Дудышкин отмечал: «Это было тогда какое-то общее гармоническое настроение в литературе, от которого доносятся до нас разве из старого времени некоторые затерявшиеся звуки, вроде следующих (здесь полное цитирование стих. — В.К.) <…> Потревожьте немного память своего слуха, и вы почувствуете, что поэт возобновляет вам даже знакомые образы и соединенную с ними прелесть. Как там (в стих. «Над виноградными холмами…». — В.К.) видели вы взор, подъемлющийся с долины и постепенно восходящий к высотам до горнего жилища, где слышна лишь жизнь природы, так здесь встречаете вы, может быть, еще более знакомое вам «ветрило», откинутое с кудрей «покрывало», «алеющий восток», «ликующее небо», и еще многое за ними, что не совсем легко сказывается словом, но что лучше узнается памятью чувства» (Отеч. зап. С. 59). В словах рецензента можно видеть напоминания уже не только образов поэзии В.А.Жуковского, но и алеющий востокВ.А.Жуковского<span style="font-family:timА.С.Пушкина, К.Н.Батюшкова, то есть лучших поэтов первой трети XIX в., к художественному опыту которых рецензент возводит стихи Тютчева. Критически настроенный к стихам Тютчева рецензент из Пантеона (с. 6) в числе неудачных образов называет — «во взорах небо ликовало». Р.Ф.Брандт (Материалы. С. 37), видимо, также неудовлетворенный смелой метафоричностью образов Тютчева, одобрил «кем-то» сделанные карандашные поправки в тексте стихов: «шея» вместо «выя», «брызги, пламенея» вместо «капли огневые». С.Л.Франку очень нравилось это стихотворение: «С особой яркостью безмятежность, «небесность» утра противопоставляется пламенной мятежности дня в изумительном стихотворении «Восток белел», и философ полностью процитировал его, выделив слова «весело», «небо», «алел», «молилась», «вспылал», «поникла», «огневые». Отзыв об этом стихотворении привел философа к посланию «N. N.», к мыслям о страстной и порочной любви (Франк. С. 25).

Рецензент из Отеч. зап. (С.С.Дудышкин ) выделил внешние приметы образа девы и общий природный фон стихотворения; такие, все же поверхностные наблюдения над тютчевским образом могли вести критика к поэзии конца XVIII — начала XIX в. Но той поэзии, сентиментально-романтической, не была свойственна столь резко выраженная «космизация» человеческой души, отмеченная Франком: в этом стихотворении он усмотрел не столько идею слияния девичьей души с природой, сколько противопоставление невинности утра и знойной страстности дня. Однако здесь скорее тенденция к этой антиномии, нежели ее очевидность. И образ молящейся женщины с очами, устремленными к небу, значительно отличается от N.N. упомянутого стихотворения. Рассматриваемое произведение продолжило серию стихов о светлом небе, об утре, о пробуждении новых чувств — «Проблеск», «Утро в горах», «Сей день, я помню, для меня...»

Автограф неизвестен.

Первая публикация — Урания. 1826. С. 147–148, с подписью «Тютчев». Затем — Совр. 1854. Т. XLV. С. 10; Изд. 1854. С. 128; Изд. 1868. С. 157; Изд. СПб., 1886. С. 184–185 (с ошибочной датой 1852); Изд. 1900. С. 32–33.

Печатается по первой публикации. См. «Другие редакции и варианты». С. 229.

Текст, напечатанный в Урании, отражает свойственную Тютчеву манеру оформления стихотворений: повтор многоточий и тире в конце строк, создающих впечатление недоговоренности, повтор восклицательных знаков тоже в конце строк, передающих эмоциональную экспрессию, написание некоторых слов с прописной буквы («Зефира», «Ангельская»). 12-я строка — «Грустит, в пыли, по небесах!». Текст первой публикации повторяется в последующих изданиях без особых изменений. В 12-й строке во всех указанных публикациях — «Грустит, в пыли, на небесах!», — по-видимому, везде повтор опечатки («на» вместо «по»). Более поздние издания (1868, 1886 и 1900) слегка отличаются от ранних лишь в синтаксическом оформлении: убраны некоторые восклицательные знаки (в конце 8-й и 12-й строк), таким образом уменьшены интонации взволнованности. Отказались издатели и от прописных букв в словах «зефира», «ангельская».

Если в Совр. стихотворение помещено в контекст ранних произведений поэта, то в Изд. 1868 и Изд. 1886 отнесено к 1850-м гг.: в первом из них «Проблеску» предшествует «На смерть Жуковского», последующим оказывается «Дума за думой, волна за волной…»; в Изд. 1886 — предшествует «Святая ночь на небосклон взошла…», а следует за «Проблеском» «Чему молилась ты с любовью…». По-видимому, первая публикация в Урании не было учтена. Сближение в Изд. 1868 «Проблеска» с посвящением В.А.Жуковскому показательно: тютчевское стихотворение явно связано с традициями Жуковского.

Датируется на основании цензурного разрешения Урании 26 ноября 1825 г.; произведение не могло быть написано позднее осени 1825 г. С издателем Урании М.П. Погодиным Тютчев был лично и дружески знаком и мог сам ему передать стихотворение во время своего пребывания в Москве летом этого года.

Р.Ф. Брандт  (Материалы. С. 161) обратил внимание на образ «воздушной (эоловой) арфы, бывшей у Раича…», таким образом осмысливая реальный подтекст образа.

Однако К.В. Пигарев (Лирика I. С. 337) отметил, что Раича не было в Москве во время пребывания в ней Тютчева. Поэтический образ арфы, так часто используемый Жуковским, скорее всего был навеян Тютчеву романтическими настроениями той поры.

В ж. «Пантеон» (1854. Т. XV. Кн. 6. Отд. IV. С. 11), отрицательно отозвавшемся о ряде стихотворений Тютчева, были отмечены среди других «очень плохие» стихи 19–20-й в «Проблеске».

Однако Л. Н. Толстой  выделил «Проблеск» буквой «Т.!!!!» (Тютчев) и подчеркнул 23-ю и 24-ю строки, видимо, как особенно характерные для этого поэта (см. ТЕ. С. 146).

И. С. Аксаков (Биогр. С. 320) сказал о нем: «В этой последней пиесе встречаются уже некоторые достоинства и особенности Тютчевского стиха». Он процитировал первую и последнюю строфы. Это стихотворение ценил Т.!!!!

В.Я. Брюсов (По поводу нового издания сочинений Ф.И. Тютчева. РА. 1900. Кн. 1. С. 407):

«В юношеских стихах Тютчева тоже сказываются уже все особенности его поэзии. Мало того, эти особенности выступают в них более резко; в них есть, по выражению Фета, «широкие размахи неопытной руки, еще не знающей краю».

Как иначе назвать такое изображение высшего восторга», и далее процитированы два стиха, которые были забракованы рецензентом из Пантеона: «Как бы эфирною струею / По жилам небо протекло…»

С. Адрианов, опубликовавший рецензию в «Вестнике Европы» (1912. № 10. С. 409), также обратился к стихотворению, предложив психологический комментарий к последним строфам: «Тютчев вообще был человек несильный. Минуты душевного подъема давались ему дорогой ценой; они были у него очень кратковременны и разрешались не отдыхом покоя, а каким-то томлением, по-видимому нервическим». Рецензент процитировал строки 22–24 и 29–32, присовокупив: «Тютчеву далеко было до гениальной гармоничности и мощи Пушкина…»