|
|
Если вы хотите убрать белый фон дневника
|
Владимир Набоков - Лолита (отрывок) |
|
«ПРИГЛАШЕНИЕ БЫТЬ ОСЕНЬЮ» (отрывки из романа Лолита) Четверг. Вчера вечером мы сидели на открытой веранде — Гейзиха, Лолита и я. Сгущались тёплые сумерки, переходя в полную неги ночь. Старая дурында только что кончила подробно рассказывать мне содержание кинокартины, которую она и Ло видели полгода назад. Очень уже опустившийся боксёр наконец знакомится с добрым священником (который сам когда-то, в крепкой своей юности, был боксёром и до сих пор мог кулаком свалить грешника). Мы сидели на подушках, положенных на пол; Ло была между мадам и мной (сама втиснулась — зверёныш мой). В свою очередь я пустился в уморительный пересказ моих арктических приключений. Муза вымысла протянула мне винтовку, и я выстрелил в белого медведя, который сел и охнул. Между тем я остро ощущал близость Ло, и пока я говорил и жестикулировал в милосердной темноте, я пользовался невидимыми этими жестами, чтобы тронуть то руку её, то плечо, то куклу-балерину из шерсти и кисеи, которую она тормошила и всё сажала ко мне на колени; и наконец, когда я полностью опутал мою жаром пышущую душеньку этой сетью бесплотных ласок, я посмел погладить её по ноге, по крыжовенным волоскам вдоль голени, и я смеялся собственным шуткам, и трепетал, и таил трепет, и раза два ощутил беглыми губами тепло её близких кудрей, тыкаясь к ней со смешными апарте в быстрых скобках и лаская её игрушку. Она тоже очень много ёрзала, так что в конце концов мать ей резко сказала перестать возиться, а её куклу вдруг швырнула в темноту, и я всё похохатывал и обращался к Гейзихе через ноги Ло, причём моя рука ползла вверх по худенькой спине нимфетки, нащупывая её кожу сквозь ткань мальчишеской рубашки. Но я знал, что всё безнадёжно. Меня мутило от вожделения, я страдал от тесноты одежд, и был даже рад, когда спокойный голос матери объявил в темноте: «А теперь мы считаем, что Ло пора идти спать». «А я считаю, что вы свинюги», сказала Ло. «Отлично, значит завтра не будет пикника», сказала Гейзиха. «Мы живём в свободной стране», сказала Ло. После того что сердитая Ло, испустив так называемое «Бронксовое ура» (толстый звук тошного отвращения), удалилась, я по инерции продолжал пребывать на веранде, между тем как Гейзиха выкуривала десятую за вечер папиросу и жаловалась на Ло. Ло, видите ли, уже выказывала злостность, когда ей был всего один год и она, бывало, из кровати кидала игрушки через боковую сетку так, чтобы бедной матери этого подлого ребёнка приходилось их подбирать! Ныне, в двенадцать лет, это прямо бич Божий, по словам Гейзихи. Единственное о чём Ло мечтает — это дрыгать под джазовую музыку или гарцевать в спортивных шествиях, высоко поднимая колени и жонглируя палочкой. Отметки она получает плохие, но всё же оказалась лучше приспособленной к школьному быту на новом месте, чем в Писки (Писки был их родной город в средней части Соединённых Штатов; рамздэльский же дом раньше принадлежал покойной свекрови; в Рамздэль они переехали около двух лет тому назад). «Отчего Ло была несчастна в той первой школе?» «Ах», сказала вдова, «мне ли не знать. Я, бедная, сама прошла через это в детстве: ужасны эти мальчишки, которые выкручивают тебе руку, нарочно влетают в тебя с кипой книг, дёргают за волосы, больно щиплют за грудь, стараются задрать тебе юбку. Конечно, капризность является сопутствующим обстоятельством нормального развития, но Ло переходит всякие границы. Она хмурая и изворотливая. Ведёт себя дерзко и вызывающе. На днях Виола, итальяночка у неё в классе, жаловалась, что Лолита её кольнула в зад самопишущим пером. Знаете», сказала Гейзиха, «чего бы мне хотелось? Если бы вы, monsieur, случайно ещё были здесь осенью, я бы вас попросила помочь ей готовить уроки — мне кажется, вы знаете буквально всё — географию, математику, французский». «Всё, всё», ответил monsieur. «Ага», подхватила Гейзиха, «значит вы ещё будете здесь?» Я готов был крикнуть, что я бы остался навеки, если я мог бы надеяться изредка понежить обещанную ученицу. Но я не доверял Гейзихе. Поэтому я только хмыкнул, потянулся, и, не желая долее сопутствовать её обстоятельности (le mot juste) вскоре ушёл к себе в комнату. Но вдовушка, видимо, не считала, что день окончился. Я покоился на своём холодном ложе, прижимая к лицу ладонь с душистой тенью Лолиты, когда услышал, как моя неугомонная хозяйка крадётся к двери и сквозь неё шепчет: «только хочу знать, кончили ли вы „Взгляд и Вздох“?» (иллюстрированный журнал, на днях мне одолженный). Из комнаты дочки раздался вопль Ло: журнал был у неё. Чёрт возьми — не дом, а прокатная библиотека. |
| Ещё отрывки из романа «Лолита»: «Господин Г.Г.» «Нимфетки» «Паук» «Аннабелла» «Приглашение быть осенью» «Суббота - воскресенье» «Поездка в город» «Отъезд Лолиты в лагерь» «Письмо - признание» |
Комментарий к роману « Лолита»: Эдуард Лимонов - «Набоков: отвращение к женщине».
Подготовил Эдуард Кайдошко. 06-11-2012
|
|
Владимир Набоков - Лолита (отрывок) |
«ОТЪЕЗД ЛОЛИТЫ В ЛАГЕРЬ» (отрывок из романа «Лолита »)
|
Одну каплю редкостного мёда этот четверг всё-таки хранил для меня в своей желудёвой чашке. Госпожа Гейз должна была отвезти дочку в лагерь рано утром, и когда разные звуки, связанные с отъездом, донеслись до меня, я скатился с кровати и высунулся в окно. Внизу под тополями автомобиль уже тарахтел. На тротуаре стояла Луиза, заслонив глаза рукой, словно маленькая путешественница уже удалялась в низкий блеск утреннего солнца. Этот жест оказался преждевременным. «Поторопись!», крикнула Гейзиха, сидевшая за рулём. |
|
|
Владимир Набоков - Лолита (отрывок) |
|
«ПИСЬМО - ПРИЗНАНИЕ» (отрывок из романа «Лолита »)
Огненный хаос уже поднимался во мне до края — однако мне пришлось всё бросить и поспешно оправиться, так как в это мгновение дошёл до моего сознания бархатистый голос служанки, тихо звавшей меня с лестницы. У неё было, по её словам, поручение ко мне, и увенчав моё автоматическое «спасибо» радушным «не за что», добрая Луиза оставила странно-чистое, без марки и без помарки, письмо в моей трясущейся руке. «Это — признание: я люблю вас» — — так начиналось письмо, и в продолжение одной искажённой секунды я принял этот истерический почерк за каракули школьницы: |
|
|
Владимир Набоков - Лолита (отрывок) |
«СУББОТА - ВОСКРЕСЕНЬЕ»
(отрывки из романа «Лолита»)
Суббота. Вот уже несколько дней, как оставляю дверь приоткрытой, когда у себя работаю; но только сегодня уловка удалась. Со многими ужимками, шлёпая и шаркая туфлями (с целью скрыть смущение, что вот посетила меня без зова), Ло вошла и, повертевшись там и сям, стала рассматривать кошмарные завитушки, которыми я измарал лист бумаги.
О нет — то не было следствием вдохновенной паузы эссеиста между двумя параграфами; то была гнусная тайнопись (которую понять она не могла) моего рокового вожделения. Её русые локоны склонились над столом, у которого я сидел, и Хумберт Хриплый обнял её одной рукой — жалкое подражание кровному родству.
|
|
Владимир Набоков - Лолита (отрывок) |
«ПОЕЗДКА В ГОРОД»
(отрывок из романа «Лолита»)
Среда. Сегодня Гейзиха, в тай ре, в башмаках на низких каблуках объявила, что едет в город купить подарки для приятельницы подруги, и предложила мне присоединиться, потому что я, мол, так чудно понимаю в материях и духах. «Выберите ваше любимое обольщение», промурлыкала она. Как мог уклониться Гумберт, будучи хозяином парфюмерной фирмы?
Она загнала меня в тупик — между передним крыльцом и автомобилем. «Поторопитесь!», крикнула она, когда я стал чересчур старательно складывать своё крупное тело, чтобы влезть в машину (всё ещё отчаянно придумывая, как бы спастись). Она уже завела мотор и приличными даме словами принялась проклинать пятившийся и поворачивавший грузовик, который только что привёз ледащей старухе напротив новенькое кресло на колёсах; но тут резкий голосок моей Лолиты раздался из окна гостиной: «Эй, вы! Куда вы? Я тоже еду! Подождите меня!» — «Не слушайте!», взвизгнула Гейзиха (причём нечаянно остановила мотор).
|
|
Владимир Набоков - Лолита (отрывок) |
«АННАБЕЛЛА»(отрывки из романа Лолита)
Я родился в 1910-ом году, в Париже. Мой отец отличался мягкостью сердца, лёгкостью нрава — и целым винегретом из генов: был швейцарский гражданин, полуфранцуз-полуавстриец, с Дунайской прожилкой. Я сейчас раздам несколько прелестных, глянцевито-голубых открыток.
Ему принадлежала роскошная гостиница на Ривьере. Его отец и оба деда торговали вином, бриллиантами и шелками (распределяйте сами). В тридцать лет он женился на англичанке, дочке альпиниста Джерома Дунна, внучке двух Дорсетских пасторов, экспертов по замысловатым предметам: палеопедологии и Эоловым арфам (распределяйте сами). Обстоятельства и причина смерти моей весьма фотогеничной матери были довольно оригинальные (пикник, молния); мне же было тогда всего три года, и, кроме какого-то тёплого тупика в темнейшем прошлом, у меня ничего от неё не осталось в котловинах и впадинах памяти.
......................................................................................................................................................
Я рос счастливым, здоровым ребёнком в ярком мире книжек с картинками, чистого песка, апельсиновых деревьев, дружелюбных собак, морских дней и улыбающихся лиц. Вокруг меня великолепная гостиница «Мирана Палас» вращалась частной вселенной, выбеленным мелом космосом, посреди другого, голубого, громадного, искрившегося снаружи. От кухонного мужика в переднике до короля в летнем костюме все любили, все баловали меня. Пожилые американки, опираясь на трость, клонились надо мной, как Пизанские башни. Разорившиеся русские княгини не могли заплатить моему отцу, но покупали мне дорогие конфеты
........................................................................................................................................................
Я учился в английской школе, находившейся в нескольких километрах от дома; там я играл в «ракетс» и «файвс» (ударяя мяч об стену ракеткой или ладонью), получал отличные отметки и прекрасно уживался как с товарищами так и с наставниками. До тринадцати лет (т. е. до встречи с моей маленькой Аннабеллой) было у меня, насколько помнится, только два переживания определённо полового порядка: торжественный благопристойный и исключительно теоретический разговор о некоторых неожиданных явлениях отрочества, происходивший в розовом саду школы с американским мальчиком, сыном знаменитой тогда кинематографической актрисы, которую он редко видал в мире трёх измерений; и довольно интересный отклик со стороны моего организма на жемчужно-матовые снимки с бесконечно нежными теневыми выемками в пышном альбоме Пишона «La Beauté Humaine» [9] , который я тишко́м однажды извлёк из-под груды мрамористых томов Лондонского «Graphic» в гостиничной библиотеке. Позднее отец, со свойственным ему благодушием, дал мне сведения этого рода, которые по его мнению могли мне быть нужны; зто было осенью 1923-го года, перед моим поступлением в гимназию в Лионе (где мне предстояло провести три зимы); но именно л е т о м того года отец мой, увы, отсутствовал — разъезжал по Италии вместе с Mme de R [10] . и её дочкой — так что мне некому было пожаловаться, не с кем посоветоваться.
..........................................................................................................................................................
Аннабелла была, как и автор, смешанного происхождения: в её случае — английского и голландского. В настоящее время я помню её черты куда менее отчётливо, чем помнил их до того, как встретил Лолиту. У зрительной памяти есть два подхода: при одном — удаётся искусно воссоздать образ в лаборатории мозга, не закрывая глаз (и тогда Аннабелла представляется мне в общих терминах, как то: «медового оттенка кожа», «тоненькие руки», «подстриженные русые волосы», «длинные ресницы», «большой яркий рот»); при другом же — закрываешь глаза и мгновенно вызываешь на тёмной внутренней стороне век объективное, оптическое, предельно верное воспроизведение любимых черт: маленький призрак в естественных цветах (и вот так я вижу Лолиту).
Позвольте мне поэтому в описании Аннабеллы ограничиться чинным замечанием, что это была обаятельная девочка на несколько месяцев моложе меня. Её родители, по фамилии Ли (Leigh), старые друзья моей тётки, были столь же, как тётя Сибилла, щепетильны в отношении приличий. Они нанимали виллу неподалёку от «Мираны». Этого лысого, бурого господина Ли и толстую, напудренную госпожу Ли (рождённую Ванесса ван Несс) я ненавидел люто. Сначала мы с Аннабеллой разговаривали, так сказать, по окружности. Она то и дело поднимала горсть мелкого пляжного песочка и давала ему сыпаться сквозь пальцы. Мозги у нас были настроены в тон умным европейским подросткам того времени и той среды, и я сомневаюсь, чтобы можно было сыскать какую-либо индивидуальную талантливость в нашем интересе ко множественности населённых миров, теннисным состязаниям, бесконечности, солипсизму и тому подобным вещам. Нежность и уязвимость молодых зверьков возбуждали в обоих нас то же острое страдание. Она мечтала быть сестрой милосердия в какой-нибудь голодающей азиатской стране; я мечтал быть знаменитым шпионом.
Внезапно мы оказались влюблёнными друг в дружку — безумно, неуклюже, бесстыдно, мучительно; я бы добавил — безнадёжно, ибо наше неистовое стремление ко взаимному обладанию могло бы быть утолено только, если бы каждый из нас в самом деле впитал и усвоил каждую частицу тела и души другого; между тем мы даже не могли найти места, где бы совокупиться, как без труда находят дети трущоб. После одного неудавшегося ночного свидания у неё в саду (о чём в следующей главке) единственное, что нам было разрешено, в смысле встреч, — это лежать в досягаемости взрослых, зрительной, если не слуховой, на той части пляжа, где было всего больше народу. Там, на мягком песке, в нескольких шагах от старших, мы валялись всё утро в оцепенелом исступлении любовной муки и пользовались всяким благословенным изъяном в ткани времени и пространства, чтобы притронуться друг к дружке: её рука, сквозь песок, подползала ко мне, придвигалась всё ближе, переставляя узкие загорелые пальцы, а затем её перламутровое колено отправлялось в то же длинное, осторожное путешествие; иногда случайный вал, сооружённый другими детьми помоложе, служил нам прикрытием для беглого солёного поцелуя; эти несовершенные соприкосновения доводили наши здоровые и неопытные тела до такой степени раздражения, что даже прохлада голубой воды, под которой мы продолжали преследовать свою цель, не могла нас успокоить.
Среди сокровищ, потерянных мной в годы позднейших скитаний, была снятая моей тёткой маленькая фотография, запечатлевшая группу сидящих за столиком тротуарного кафе: Аннабеллу, её родителей и весьма степенного доктора Купера, хромого старика, который в то лето ухаживал за тётей Сибиллой. Аннабелла вышла не слишком хорошо, так как была схвачена в то мгновение, когда она собралась пригубить свой chocolat glacé [11] , и только по худым голым плечам да пробору можно было узнать её.
..........................................................................................................................................................
Фотография была снята в последний день нашего рокового лета, всего за несколько минут до нашей второй и последней попытки обмануть судьбу. Под каким-то крайне прозрачным предлогом (другого шанса не предвиделось, и уже ничто не имело значения) мы удалились из кафе на пляж, где нашли наконец уединённое место, и там, в лиловой тени розовых скал, образовавших нечто вроде пещеры, мы наскоро обменялись жадными ласками, единственным свидетелем коих были обронённые кем-то тёмные очки. Я стоял на коленях и уже готовился овладеть моей душенькой, как внезапно двое бородатых купальщиков — морской дед и его братец — вышли из воды с возгласами непристойного ободрения, а четыре месяца спустя она умерла от тифа на острове Корфу.
| Ещё отрывки из романа «Лолита»: «Господин Г.Г.» «Нимфетки» «Паук» «Аннабелла» «Приглашение быть осенью» «Суббота - воскресенье» «Поездка в город» «Отъезд Лолиты в лагерь» «Письмо - признание» |
__________________________
Подготовлено по к роману «Лолита» Владимира Набокова. Подготовил Эдуард Кайдошко.
Комментарий к роману « Лолита»: Эдуард Лимонов - «Набоков: отвращение к женщине».
|
|
Иван Бунин - Темные аллеи |
|
(Отрывок из рассказа «Холодная осень») В июне того года он гостил у нас в имении – всегда считался у нас своим человеком: покойный отец его был другом и соседом моего отца. Пятнадцатого июня убили в Сараеве Фердинанда. Утром шестнадцатого отец вышел из кабинета с московской вечерней газетой в руках в столовую, где он, мама и я еще сидели за чайным столом, и сказал: – Ну, друзья мои, война! В Сараеве убит австрийский кронпринц. Это война! На Петров день к нам съехалось много народу, – были именины отца, – и за обедом он был объявлен моим женихом. Но девятнадцатого июля Германия объявила России войну… В сентябре он приехал к нам всего на сутки – проститься перед отъездом на фронт (все тогда думали, что война кончится скоро, и свадьба наша была отложена до весны). И вот настал наш прощальный вечер. После ужина подали, по обыкновению, самовар, и, посмотрев на запотевшие от его пара окна, отец сказал: – Удивительно ранняя и холодная осень! Отец курил, откинувшись в кресло, рассеянно глядя на висевшую над столом жаркую лампу, мама, в очках, старательно зашивала под ее светом маленький шелковый мешочек, – мы знали какой, – и это было и трогательно и жутко. Отец спросил: – Так ты все-таки хочешь ехать утром, а не после завтрака? – Да, если позволите, утром, – ответил он. – Очень грустно, но я еще не совсем распорядился по дому. |
|
Метки: бунин Темные аллеи |
Иван Бунин - Холодная осень |
Холодная осень
(Отрывок)
В июне того года он гостил у нас в имении – всегда считался у нас своим человеком: покойный отец его был другом и соседом моего отца. Пятнадцатого июня убили в Сараеве Фердинанда. Утром шестнадцатого отец вышел из кабинета с московской вечерней газетой в руках в столовую, где он, мама и я еще сидели за чайным столом, и сказал:
– Ну, друзья мои, война! В Сараеве убит австрийский кронпринц. Это война!
На Петров день к нам съехалось много народу, – были именины отца, – и за обедом он был объявлен моим женихом. Но девятнадцатого июля Германия объявила России войну…
В сентябре он приехал к нам всего на сутки – проститься перед отъездом на фронт (все тогда думали, что война кончится скоро, и свадьба наша была отложена до весны). И вот настал наш прощальный вечер. После ужина подали, по обыкновению, самовар, и, посмотрев на запотевшие от его пара окна, отец сказал: Читать далее
_____________________
Отрывок подготовил Эдуард Кайдошко. 01-11-2012
|
Метки: бунин холодная осень |
Эдуард Лимонов - «Набоков: отвращение к женщине». |
|
Эдуард Лимонов
Набоков: отвращение к женщине До «Лолиты»В.В.Набоков написал девять книг. Все эти девять, а среди них “Дар”, “Машенька”, “Защита Лужина” могут быть охарактеризованы, как обычные эмигрантские романы. Ну с прибамбасами, вроде втиснутой романом в роман истории Чернышевского, ну написанные более изощренным языком, чем эмигрантские романы, но все же эмигрантские, ни тематикой, ни мировоззрением, ни отбором героев не выбивающиеся из жизни. Случилось так что “Дар” я прочитал еще лет в 15 или 16, в эмигрантском журнале “Отечественные Записки” году в 1958. Журнал я взял почитать у Лизы Вишневской – младшей в семье Вишневских – репатриантов из Франции, поселившихся, приехав, на нашей Салтовке – окраине Харькова. Когда позднее, в начале 80-х годов, я жил в Париже, я опять увидел журнал с романом В. Сирина “Дар”, и я перечитал роман. После “Лолиты” Набоков написал на английском несколько тяжелых, условных, рыхлых романов: “Бледный огонь”, “Ада”, “Посмотри на арлекинов”. Это романы типично профессорские, написанные умно, сложно,напичканные литературными изысками. Читать их тяжело. Временами в них присутствуют искры гениальности, но они подавлены потухшей золой. Набоков – автор одной книги, и эта книга “Лолита”. Не потому, что это роман о любви мужчины к девочке, то есть испорченной, якобы, то есть клубничка, якобы. “Лолита” экстремально интересная книга потому, что это роман об отвращении к женщине. “Гейзика” – мать Лолиты с портретирована с неподдельным отвращением со всеми ее сюсюканиями, штанами, сигаретами, с ее отвратительной душной любовью взрослой вонючей самки. Лолита так подходит Гумберту, так нравится ему потому, что она не женщина еще. Первично здесь отталкивание от мясомассой туши с бретельками лифчиков, вонзившимися в тучную плоть, с брюхом нависшим над трусами, отвратительной от бритых толстых ног до жирной волосатой макушки. А лица! Умащенные мерзкими кремами лица, о эти лица булочниц! В романе Гумберт на самом деле бежит от гиппопотамных объятий самки. Куда угодно, лучше бы в идеальную бесплотную любовь к духу юной леди, а не к самой леди. Потому что и Лолита обещает стать мясомассой Шарлоттой, “Гейзикой”, как ее мать. Помню, как удручала меня грозящим призраком мясомассой Лены, ее мать Марья Григорьевна. У меня случались даже наваждения, я помню, я старался гнать от себя мысли, что моя тоненькая возлюбленная станет похожа на ее мать, на толстую приземистую женщину. Роман Набокова это – погоня за вечной молодостью, а она молодость – Лолита убегает с другими. И старится. Душераздирающа сцена свидания Гумберта с семнадцатилетней беременной Лолитой. Старой Лолитой! Для плоских натур, конечно, очевиден только один план книги: история влечения 37-летнего мужчины к 12-летней девочке. На самом деле история получилась куда более грустная: погоня за вечной молодостью обречена на неудачу, отвращение к женщине вечно и потому личная жизнь всегда неудачна. Неудача, крах Гумберта – это крах всех мужчин. В “Лолите” попутно прекрасно сделан фон: Соединенные Штаты Америки. Я помню, привез из Калифорнии в Париж книгу местных газет и изучал их потом на досуге. Фотографии школьниц, завоевавших призы на местном конкурсе красоты, соседствовали с описаниями всяческих спектаклей и вечеров пожертвований. Летние лагеря, подобные знаменитому лагерю “Кувшинка”, где Долорес Гейз обучилась с верзилой Чарли первому сексу; предлагали свои услуги. Я узнал атмосферу “Лолиты”. В позднем рассказе “Запахи и звуки” (опубликован в журнале “Культ Личностей”) у меня есть эпизод, когда я просыпаюсь в мотеле университетского городка Итака, рано утром от низвергающейся Ниагары в соседском туалете, и как я узнаю, звуки просыпающегося, кашляющего, шаркающего отеля. О, это же сцена, когда под утро Гумберт и Лолита стали любовниками – доходит до меня к середине дня. Известность у широкой публики писатель получил после выхода в свет скандального романа «Лолита», по которому впоследствии было сделано несколько экранизаций. Путешествуя во время отпусков по Соединённым Штатам, Набоков работает над романом «Лолита», тема которого (история педофила, испытывающего влечение к маленьким девочкам) была немыслимой для своего времени, вследствие чего даже на публикацию романа у писателя оставалось мало надежд. Однако роман был опубликован (сначала в Европе, затем в Америке) и быстро принёс его автору мировую славу и финансовое благосостояние. |
Подготовлено по статье Эдуарда Лимонова «Набоков: отвращение к женщине».http://www.pseudology.org/Nabokov/Limonov_Nabokov.htm.
|
Метки: Лимонов отвращение к женщине |
Иван Бунин - Иудея |
Иудея (отрывок) Штиль, зной, утро. Кинули якорь на рейде перед Яффой. На палубе гам, давка. Босые лодочники в полосатых фуфайках и шароварах юбкой, с буро-сизыми, облитыми потом лицами, с выкаченными кровавыми белками, в фесках на затылок орут и мечут в барки все, что попадает под руку. Градом летят туда чемоданы, срываются с трапов люди. Срываюсь и я. Барка полным-полна кричащими арабами, евреями и русскими. Пароход, чернея среди зеркального взморья, отдаляется, кажется маленьким. Мала и Яффа. До нее еще далеко, но воздух так чист, а восточные контуры ее кубических домиков, среди которых то там, то тут метелкой торчит пальма, так четки и просты. Уступами громоздится этот каменный, цвета банана, городок на обрывистом прибрежье. От рейда его отделяет длинная гряда рифов. За ними, у береговых отмелей, шелком сияют обвисшие паруса на высоких, тонких мачтах лодок. Их больше всего возле северной отмели, где когда-то был Водоем Луны, финикийская гавань. С севера к Яффе подступает золотисто-синяя от воздуха и солнца Саронская долина. С юга — желто-серые филистимские пески. На востоке — знойно-голубой мираж Иудеи. Там, за горами, — Иерусалим. Читать далее |
|
Метки: бунин иудея |
Иван Бунин - Солнечный удар |
(По рассказу Иван Бунин. «Солнечный удар». Подготовил Эдуард Кайдошко.
|
«СОЛНЕЧНЫЙ УДАР» (отрывок) - Я совсем пьяна... Вообще я совсем с ума сошла. Откуда вы взялись? Три часа тому назад я даже не подозревала о вашем существовании. Я даже не знаю, где вы сели. В Самаре? Но все равно, вы милый. Это у меня голова кружится, или мы куда-то поворачиваем? Поручик взял ее руку, поднес к губам. Рука, маленькая и сильная, пахла загаром. И блаженно и страшно замерло сердце при мысли, как, вероятно, крепка и смугла она вся под этим легким холстинковым платьем после целого месяца лежанья под южным солнцем, на горячем морском песке (она сказала, что едет из Анапы). Поручик пробормотал: - Сойдем... - Куда? - спросила она удивленно. - На этой пристани. - Зачем? Он промолчал. Она опять приложила тыл руки к горячей щеке. - Сумасшедший... - Сойдем, - повторил он тупо. - Умоляю вас... - Ах, да делайте, как хотите, - сказала она, отворачиваясь. Читать далее |
|
Метки: бунин солнечный удар |
В.В.Набоков |
Владимир Набоков
(1899 – 1977)
американский и русский писатель, энтомолог
Краткие биографические сведения
Владимир Владимирович Набоков родился 22 апреля 1899 года в Санкт-Петербурге на Большой Морской улице, 47, в аристократической семье Елены Рукавишнииковой и известного российского политика Владимира Дмитриевича Набокова. В.В.Набоков провёл в родительском доме, поистине в «земном раю», первые 18 лет жизни, что не могло не сказаться на его духовном воспитании. Рано пробудившийся интерес к литературе вылился в первые поэтические опыты, в которых обнаружилось сильное влияние модного тогда символизма.
«Век-волкодав» (слова О. Мандельштама) вскоре уничтожил и набоковский детский рай и органическое развитие культуры, одних заставив страдать на родине, других вытолкнув в изгнание. После революции Набоковы оказались в Крыму, затем, с 1919 года, для писателя началась пожизненная пора эмиграции. Владимир Набоков учится в Англии, в знаменитом Кембриджском университете, после его окончания поселяется в Берлине.
Жена Ве́ра Евсе́евна Набо́кова (урождённая Сло́ним); (1902 — 1991, Веве, Швецария) — переводчик, редактор, муза и хранительница литературного наследия писателя Набокова. Родилась в Санкт-Петербурге, в семье адвоката Евсея Лазаревича Слонима. Вера Евсеевна :- 15 апреля 1925 года вышла замуж за В. Набокова. После переезда семьи в Берлин, училась в школе Shtolze und Shcrei (1928). 1934 - 10 мая в семье родился сын Дмитрий*. Впоследствии, Дмитрий помогал переводить на русский язык ранние работы отца.
В Германии, охваченной фашистским безумием, жизнь становится невыносимой, и писатель с большим трудом уезжает с семьёй сначала во Францию (в 1937 году), а затем, в 1940 году в США.
В первые годы жизни в Америке писатель порой доходит до отчаяния, перебиваясь случайной работой, но терпеливо и целеустремлённо строит свой «американский дом». Набоков мало кому позволял считать себя его другом. Никогда не унижаясь, он твёрдо отстаивал свои интересы и решительно шел к своей цели, разрушая трафаретный образ русского обиженного писателя-бессребреника.
.....В 20-х годах под псевдонимом Сирин публикует стихи, переводы, романы. Открыв цикл своих романов книгой «Машенька» (1926), он из года в год совершенствует свою прозу и достигает подлинного мастерства в «Подвиге» (1932), «Приглашении на казнь» (1938) и других романах. Однако лишь скандал, разразившийся вокруг романа «Лолита» (1955), объявленного цензурой «порнографическим», парадоксальным образом превращает Набокова в писателя с мировым именем.
Владимир Владимирович Набоков был знаменит во всем мире как выдающийся американский и русский писатель и одновременно – натуралист и энтомолог. Он был известным специалистом по тонким морфологическим наблюдениям, автором почти двух десятков статей и заметок по изучению видового состава и происхождения бабочек. В художественной и автобиографической прозе Набокова встречается много упоминаний из жизни и прямых описаний бабочек, их ловле.
Место захоронения и могила семьи Владимира Набокова
«Поздней весной 1989 года я был на могиле Набокова возле Монтрё, небольшого курортного города на берегу Женевского озера, в деревушке Кларанс. Кладбищенский садовник привёл меня в богатую часть кладбища, где покойники могут вольготно разметаться, как в двуспальной кровати, не рискуя потревожить соседа. Судя по именам, здесь собралась вся Европа, независимо от вероисповедания.
Могила семьи Владимира Набокова
Никогда не видел более эстетского надгробья. Роскошный голубой камень. Надпись по-французски: Владимир Набоков (писатель) и годы жизни (1899-1977)**. Ни креста, ни портрета. Зато воздух (ароматы! птицы! закат!): кладбище на склоне холма, башня тонет в винограднике… На другом, на французском берегу, ледники и снежные вершины Секвойи. Внизу Женевское озеро. Пароходики увеселительные. Счастье эстета...»
Галерея фотоизображений
 Вера и Владимир Набоковы перед отелем "Монтрё Палас", 1967. |
 В.Набоков с женой - Ве́рой Евсе́евной и сыном Дмитрием. |
 Памятник В.Набокову во дворе отеля "Монтрё Палас", в котором он жил последние годы. |
 Памятник Владимиру Набокову во дворе филологического факультета СПбГУ. |
В своём творчестве Набоков Владимир Владимирович стал американским и русским писателем и поэтом. В.Набоков кроме прозы также писал стихи, выпустил в разные годы несколько сборников. Он также перевел на английский язык "Слово о полку Игореве" и "Евгения Онегина".
За последние десять лет жизни в Европе он написал шесть с половиной романов, две большие пьесы и более тридцати рассказов.
________________________
*Умер Дмитрий в 2012 году.
**Позже, в 1991 году, была сделана надпись также по- французски: Вера Набоков 1902-1991 (жена писателя).
(Подготовлено с использованием материалов статей В.В.Ерофеева «Русская проза Владимира Набокова» и Д.Александрова «Набоков — натуралист и энтомолог».
|
Метки: набоков биография краткая |
Из предисловия |
ГОСПОДИН «Г. Г» (из предисловия к роману «Лолита»)
«Лолита. Исповедь Светлокожего Вдовца»: таково было двойное название[?], под которым автор настоящей заметки получил странный текст, возглавляемый ею. Сам «Гумберт Гумберт» («Г. Г.») [?] умер в тюрьме, от закупорки сердечной аорты, 16-го ноября 1952 г., за несколько дней до начала судебного разбирательства своего дела.
Его защитник попросил меня проредактировать манускрипт, основываясь на завещании своего клиента, один
пункт коего уполномочивал принять по своему усмотрению все меры, относящиеся до подготовки «Лолиты» к печати. Моё задание оказалось проще, чем мы с ним предполагали. Если не считать исправления явных описок да тщательного изъятия некоторых цепких деталей, которые, несмотря на старания самого «Г. Г.», ещё уцелели в тексте, как некие вехи и памятники (указатели мест и людей, которых приличие требовало обойти молчанием, а человеколюбие — пощадить), можно считать, что эти примечательные записки представлены в неприкосновенности.
Любопытствующие могут найти сведения об убийстве, совершённом «Г. Г.», в газетах за сентябрь—октябрь 1952 г.; его причины и цель продолжали бы оставаться тайной, если бы настоящие мемуары не попали в световой круг моей настольной лампы.
Для читателя, рассматривающего «Лолиту» просто как роман, ситуации и эмоции, в нём описанные, остались бы раздражительно-неясными, если бы они были обесцвечены при помощи пошлых иносказаний. Правда, во всём произведении нельзя найти ни одного непристойного выражения; скажу больше: здоровяк-филистер, приученный современной условностью принимать безо всякой брезгливости целую россыпь заборных словечек в самом банальном американском или английском романе, будет весьма шокирован отсутствием оных в «Лолите».
Если же, ради успокоения этого парадоксального ханжи, редактор попробовал бы разбавить или исключить те сцены, которые при известном повороте ума могут показаться «соблазнительными» пришлось бы вообще отказаться от напечатания «Лолиты», ибо именно те сцены, в которых досужий бесстыдник мог бы усмотреть произвольную чувственность, представляют собой на самом деле конструкционно необходимый элемент в развитии трагической повести, неуклонно движущейся к тому, что только и можно назвать моральным апофеозом.
Циник скажет, что на то же претендует и профессиональный порнограф; эрудит возразит, что страстная исповедь «Г. Г.» сводится к буре в пробирке, что каждый год не меньше 12% взрослых американцев мужского пола проходит через тот особый опыт, который «Г. Г.» описывает с таким отчаянием, и что, пойди наш безумный мемуарист в то роковое лето 1947 года к компетентному психопатологу, никакой беды бы не случилось. Всё это так, — но ведь тогда не было бы этой книги.
Да простится сему комментатору, если он повторит ещё раз то, на чём он уже неоднократно настаивал в своих собственных трудах и лекциях, а именно потрясать и изумлять, т. е. «шокировать».
У меня нет никакого желания прославлять г-на «Г. Г.». Нет сомнения, что «неприличное» бывает зачастую равнозначаще «необычному». Великое произведение искусства всегда оригинально; оно по самой своей сущности должно в том, что он отвратителен, что он низок, что он служит ярким примером нравственной проказы, что в нём соединены свирепость и игривость, которые, может быть, и свидетельствуют о глубочайшем страдании, но не придают привлекательности некоторым его излияниям. Его чудаковатость, конечно, тяжеловата.
Многие его случайные отзывы о жителях и природе Америки смешны. Отчаянная честность, которой трепещет его исповедь, отнюдь не освобождает его от ответственности за дьявольскую изощрённость. Он ненормален. Он не джентльмен. Но с каким волшебством певучая его скрипка возбуждает в нас нежное сострадание к Лолите, заставляя нас зачитываться книгой, несмотря на испытываемое нами отвращение к автору!
Как описание клинического случая, «Лолите», несомненно, суждено стать одним из классических произведений психиатрической литературы, и можно поручиться, что через десять лет термин «нимфетки» будет в словарях и газетах.
Как художественное произведение, «Лолита» далеко выходит за пределы покаянной исповеди; но гораздо более важным, чем её научное значение и художественная ценность, мы должны признать нравственное её воздействие на серьёзного читателя, ибо этот мучительный анализ единичного случая содержит в себе и общую мораль.
Беспризорная девочка, занятая собой мать, задыхающийся от похоти маньяк — все они не только красочные персонажи единственной в своём роде повести; они, кроме того, нас предупреждают об опасных уклонах; они указывают на возможные бедствия.
«Лолита» должна бы заставить нас всех — родителей, социальных работников, педагогов — с вящей бдительностью и проницательностью предаться делу воспитания более здорового поколения в более надёжном мире.
_________________________
(Подготовлено по Предисловию к роману «Лолита» Владимира Набокова http://prozaik.in/vladimir-nabokov-lolita.html. Автор предисловия Джон Рэй, д-р философии. Видворт, Массачусетс, 5 августа 1955 года. Подготовил Эдуард Кайдошко 18-10-2012).
| Ещё отрывки из романа «Лолита»: «Господин Г.Г.» «Нимфетка» «Лола! Лолита!» «Аннабелла» «Суббота - воскресенье» «Поездка в город» «Отъезд Лолиты в лагерь» «Письмо - признание» |
|
Метки: набоков лолита предисловие |
Владимир Набоков - Лолита (отрывок) |
|
« ПАУК» (отрывок из романа «Лолита »)
Понедельник. Дождливое утро. «Cesmatinsgrissidoux....!»[?] На мне белая пижама с лиловым узором на спине. Я похож на одного из тех раздутых пауков жемчужного цвета, каких видишь в старых садах. Сидит в центре блестящей паутины и помаленьку дёргает ту или другую нить. Моя же сеть простирается по всему дому, а сам я сижу в кресле, как хитрый кудесник, и прислушиваюсь. Где Ло? У себя? Тихонько дёргаю шелковинку. Нет, она вышла оттуда; я только что слышал прерывистый треск поворачивающегося туалетного ролика; но закинутое мной слуховое волоконце не проследило шагов из ванной обратно к ней в комнату. Может быть, она всё ещё чистит зубы (единственное гигиеническое действие, которое Лолита производит с подлинным рвением). Нет. Дверь ванной только что хлопнула; значит, надобно пошарить дальше по дому в поисках дивной добычи. Давай-ка пущу шёлковую нить на нижний этаж. Этим путём убеждаюсь, что её нет на кухне, что она, например, не затворяет с грохотом дверцу рефрижератора, не шипит на ненавистную мать (которая, полагаю, наслаждается третьим с утра воркотливым, сдержанно-весёлым разговором по телефону). Что ж, будем дальше нащупывать и уповать. Как луч, проскальзываю в гостиную. Итак, моей нимфетки просто нет в доме! Упорхнула! Радужная ткань обернулась всего лишь серой от ветхости паутиной, дом пуст, дом мёртв… Вдруг — сквозь полуоткрытую дверь нежный смешок Лолиты: «Не говорите маме, но я съела весь ваш бекон». Но когда я выскакиваю на площадку, её уже нет. Лолита, где ты? Лола! Лолита! |
| Ещё отрывки из романа «Лолита»: «Господин Г.Г.» «Нимфетки» «Паук» «Аннабелла» «Приглашение быть осенью» «Суббота - воскресенье» «Поездка в город» «Отъезд Лолиты в лагерь» «Письмо - признание» |
Подготовлено по к роману «Лолита» Владимира Набокова. Подготовил Эдуард Кайдошко.
Комментарий к роману « Лолита»: Эдуард Лимонов - «Набоков: отвращение к женщине».
|
Метки: набоков лолита отрывки |
Владимир Набоков |
|
Лолита Нимфетки (отрывок) Лолита, свет моей жизни, огонь моих чресел. Грех мой, душа моя. Ло-ли-та: кончик языка совершает путь в три шажка вниз по нёбу, чтобы на третьем толкнуться о зубы. Ло. Ли. Та. Она была Ло, просто Ло, по утрам, ростом в пять футов (без двух вершков и в одном носке). Она была Лола в длинных штанах. Она была Долли в школе. Она была Долорес на пунктире бланков. Но в моих объятьях она была всегда: Лолита. А предшественницы-то у неё были? Как же — были… Больше скажу: и Лолиты бы не оказалось никакой, если бы я не полюбил в одно далёкое лето одну изначальную девочку с именем Аннабелла. Когда же это было, а? Приблизительно за столько же лет до рождения Лолиты, сколько мне было в то лето. Я уверен всё же, что волшебным и роковым образом Лолита началась с Аннабеллы. Я приберёг к концу рассказа об Аннабелле описание нашего плачевного первого с ней свидания. Однажды поздно вечером ей удалось обмануть злостную бдительность родителей. Читать далее |
| Ещё отрывки из романа «Лолита»:«Господин Г.Г.» «Нимфетки» «Паук» «Аннабелла» «Приглашение быть осенью» «Суббота - воскресенье» «Поездка в город» «Отъезд Лолиты в лагерь» «Письмо - признание» |
Подготовлено Э.Кайдошко по к роману «Лолита» Владимира Набокова.
Серия сообщений "Отрывки литературной классики":
Часть 1 - От автора
Часть 2 - Антон Чехов
Часть 3 - Э.Хемингуэй
Часть 4 - Владимир Набоков
Часть 5 - Иван Бунин
|
Метки: набоков лолита отрывки |
Адресат стихотворения ,,Милый друг...,, - Марина Цветаева |
Милый друг, ушедший дальше, чем за море!
Посвящается Петру Эфрону
Бурной, шквальной натуре Цветаевой было всегда тесно в рамках мирного семейного счастья. Огонь, бушевавший в её груди, требовал всё новой пищи. Роковая «незнакомка с челом Бетховена» - как она называла в стихах Софию Парнок, нанесла сокрушительный удар по их «семейной лодке» с Сергеем Эфроном. Но этот удар был не первым. Ещё до появления Парнок в жизни Марины — в первый год их семейной жизни — она полюбила брата Сергея — Петра Эфрона, внешне напоминающего мужа и в то же время так непохожего на него.
Цветаева посвятит Петру Эфрону 10 стихотворений. Она мифологизирует его образ, превратив в романтического героя. Но в жизни всё оказалось иначе. Приехав в Москву в 1914 году, Марина увидела Петра тяжело больным, умирающим от чахотки. Он лежал в лечебнице, сёстры дежурили около него. Дни его были сочтены. И в душе Марины вспыхнули горячее сострадание и жалость, желание уберечь, защитить.
В июне следующего года Марина вновь вспомнит своего друга. Последнее стихотворение, посвящённое ему — необычное и сложное по ритмике, отвечающее той скорби, с которой она провожает человека в последний путь, как бы напевая про себя слышную только ей одной мелодию: не торжественного траурного марша, но печальной прощальной песни:
Милый друг, ушедший в вечное плаванье,
- Свежий холмик меж других бугорков! –
Помолитесь обо мне в райской гавани,
Чтобы не было других моряков.
Однако «моряков» ещё будет множество. Такой уж она была. С этой «безмерностью в мире мер».
|
Метки: Милый друг ушедший дальше чем за море адресат цветаева |
Предистория - "Я стол накрыл на шестерых"... |
Тех, в чьей памяти фамилия Тарковский ассоциируется лишь с сыном Андреем, знаменитым кинорежиссёром, на фото - ребёнком, уютно устроившимся на руках отца, прошу поверить: это поэт масштаба ничуть не ниже цветаевского.
И Арсений Александрович, и Марина Ивановна были и остаются ярчайшими звёздами на небосклоне российской словесности. Но речь сегодня не об их творческих достоинствах или вкладе в русскую поэзию, а о том, как по прихоти всё той же мало предсказуемой судьбы неожиданно пересеклись в одной точке их творческие и жизненные судьбы, да ещё и в такие знаковые, переломные времена.
"Времена не выбирают,
в них живут и умирают..."
Не выбирали и наши герои эти самые трагические тридцатые и роковые сороковые,
"когда свинцовые дожди
хлестали так по нашим спинам,
что снисхождения не жди".
В 1939-ом году Марина совершила роковую ошибку, вернувшись в Россию с двумя детьми вслед за своим мужем Сергеем Эфроном, попавшимся на крючок НКВД. Сразу после их приезда муж и дочь были арестованы, и судьба их была ужасна: дочь Аля 15 лет скиталась по тюрьмам и ссылкам, мужа в 1941-ом расстреляли.
Настоящие стихи в те годы не могли быть напечатанными, и поэты с большой буквы, чтобы не помереть с голода, вынуждены были перебиваться переводами национальных знаменитостей вроде Джамбула и Сулеймана Стальского. Вот в доме такой переводчицы, строчившей подстрочники, и произошла первая встреча двух поэтов. Ему было 32 года, ей - 47. Был ли у них роман? Никто не знает. Известно лишь, что вышли они оттуда вместе.
Сам Арсений Александрович отрицал близкие отношения. Однако целый цикл стихотворений, посвящённых Марине, чувство колоссальной и непреходящей вины автора перед ушедшим из жизни его другом-кумиром, пронизывающее эти исповедальные стихи, упорно свидетельствуют об обратном:
"Где лучший друг, где божество моё, где ангел гнева и праведности?... И чем я виноват, чем виноват?" Нельзя не почувствовать какой-то скрытый подтекст, известный только им двоим, в стихотворении "Из старой тетради" того же 1939-го года:
Я слышу, я не сплю, зовешь меня, Марина,
Поешь, Марина, мне, крылом грозишь, Марина,
Как трубы ангелов над городом поют,
И только горечью своей неисцелимой
Наш хлеб отравленный возьмешь на Страшный суд,
Как брали прах родной у стен Иерусалима
Изгнанники, когда псалмы слагал Давид
И враг шатры свои раскинул на Сионе.
А у меня в ушах твой смертный зов стоит,
За черным облаком твое крыло горит
Огнем пророческим на диком небосклоне.
Но удивительнее всего диалог поэтов, дошедший до нас вопреки всем временам и обстоятельствам.
В 1940 году Арсений Тарковский, вспоминая всех своих безвременно ушедших родных и близких, написал проникновенное стихотворение:
|
Стол накрыт на шестерых - Розы да хрусталь... А среди гостей моих - Горе да печаль. И со мною мой отец, И со мною брат. Час проходит. Наконец У дверей стучат. Как двенадцать лет назад, Холодна рука, И немодные шумят Синие шелка. |
И вино поет из тьмы, И звенит стекло: "Как тебя любили мы, Сколько лет прошло". Улыбнется мне отец, Брат нальет вина, Даст мне руку без колец, Скажет мне она: "Каблучки мои в пыли, Выцвела коса, И звучат из-под земли Наши голоса". |
Через год уже и встречи с Мариной стали невозможны. А с начала войны и по декабрь 1943-го Тарковский постоянно на фронте, в редакции газеты 11-ой гвардейской армии, где был тяжело ранен и чудом остался жив, потеряв ногу.
Неведомо какими путями это стихотворение было услышано или прочитано Мариной. 6 марта 1941-го года, в один из самых тяжёлых периодов своей жизни, она нашла в себе силы ответить на него не менее проникновенным криком души:
|
Все повторяю первый стих И все переправляю слово: "Я стол накрыл на шестерых"... Ты одного забыл - седьмого. Невесело вам вшестером. На лицах дождевые струи... Как мог ты за таким столом Седьмого позабыть - седьмую... Невесело твоим гостям, Бездействует графин хрустальный. Печально - им, печален - сам, Непозванная - всех печальней. Невесело и несветло. Ах! не едите и не пьете. Как мог ты позабыть число? Как мог ты ошибиться в счете? Как мог, как смел ты не понять, Что шестеро (два брата, третий- Ты сам - с женой, отец и мать) Есть семеро - раз я на свете! |
Ты стол накрыл на шестерых, Но шестерыми мир не вымер. Чем пугалом среди живых - Быть призраком хочу - с твоими, (Своими...), Робкая как вор, Я - ни души не задевая! - За непоставленный прибор Сажусь незванная, седьмая. Раз! - опрокинула стакан! И все, что жаждало пролиться, - Вся соль из глаз, вся кровь из ран - Со скатерти - на половицы. И - гроба нет! Разлуки - нет! Стол расколдован, дом разбужен. Как смерть - на свадебный обед, Я - жизнь, пришедшая на ужин. ... Никто: не брат, не сын, не муж, Не друг - и все же укоряю: "Ты, стол накрывший на шесть - душ, Меня не посадивший - с краю". |
Простим автору аберрацию памяти, немного трансформировавшую первую строку стихотворения Тарковского. Это были её последние стихи. Кроме прошений, заявлений и записок с просьбами к знакомым и не очень людям она больше уже потом ничего не писала. А через полгода, 31 августа 1941-го года, Марины Ивановны не стало. В захолустной эвакуационной Елабуге, отчаявшись найти работу, помощь своих собратьев по перу и какие бы то ни было средства для существования, она повесилась в сенях хибары добросердечной женщины, приютившей на время их с 16-тилетним сыном.
Сам же Арсений Александрович прочитал последнее стихотворение Марины Цветаевой лишь в 1982-ом году, после публикации в журнале "Огонёк", когда ему было уже 75 лет. Очевидцы, видевшие его в этот день, единодушны в оценке тогдашнего душевного состояния поэта, характеризуя его одним словом: катарсис.
|
Метки: цветаева я стол накрыл на шестерых предистория история написания |
«Люблю глаза, мой друг » - читает М.Козаков |
 |
| М.Козаков |
«Люблю глаза, мой друг » - читает М.Козаков 01:12
|
Безумие - И.Смоктуновский Весенние воды - В.Моратов Весенняя гроза - А.Кутепов Весь день она лежала в забытьи - М.Козаков Весна - А.Кутепов Восток белел... Ладья катилась - В.Моратов День и ночь - И. Смоктуновский Еще томлюсь тоской желаний - Б.Ветров Как над горячею золой -В.Симонов |
Люблю глаза, мой друг - М.Козаков О, вещая душа моя - И.Смоктуновский О как убийственно мы любим - М.Козаков Она сидела на полу - И.Смоктуновский О чем ты воешь, ветр ночной?.. - М.Козаков О этот Юг! О эта Ницца - М.Козаков Полдень - В.Симонов Последняя любовь - Б.Ветров |
Сон на море - И.Смоктуновский Нет, моего к тебе пристрастья… - М.Козаков Фонтан - В.Моратов, Б.Ветров Чему молилась ты с любовью… - М.Козаков Умом Россию не понять - И.Смоктуновский Я помню время золотое - А.Кутепов Я очи знал,- о, эти очи! - Б.Ветров Я встретил вас - и всё былое… - Б.Ветров |
|
|
Женщины Ф.И.Тютчева |
|
Говоря о женщинах Тютчева нельзя не сказать ещё о двух - Елене Богдановой и Александре Плетневой. После смерти Елены Денисьевой, которая в течение 14 лет являлась гражданской женой Тютчева, отчаяние поэта было безмерным. Он пытался найти утешение в общении с людьми, которые близко знали Елену, посещал те места, где они когда-то вместе гуляли. Именно на фоне этих чувств Тютчев сблизился с Еленой Богдановой. Александра Плетнева не сыграла в жизни Тютчева той роли, которую сыграли другие женщины, однако многие биографы связывают ее имя с именем поэта. По свидетельству современников, Тютчева с Александрой Плетневой связывала, по-видимому, только дружба.
Елена Богданова вместе с Еленой Денисьевой училась в Смольном. По всей вероятности, с обеими женщинами Тютчев познакомился одновременно, однако с Богдановой он сблизился только после смерти Денисьевой. Встречи становились все более частыми и, в конце концов, перешли в любовные отношения, которые для Тютчева, по всей видимости, являлись своеобразной попыткой заменить отношения с Денисьевой, перед которой он чувствовал свою неизбывную вину. Встречи с Богдановой стали постоянными к началу 1866 года. Судьба этой женщины была столь же несчастливой, как и Елены Денисьевой. До встречи с Тютчевым она уже дважды была замужем, и оба раза замужество заканчивалось смертью супруга. По свидетельству современников, Богданова была очень образованной женщиной, не лишенной определенных дарований. Тютчев не столько любил Богданову, сколько поклонялся ей, пытаясь заполнить пустоту, которую оставила в его сердце смерть другой Елены. Скорее всего, о серьезном чувстве к уже немолодой женщине говорить не приходится – ведь определенная часть души поэта так и осталась принадлежать Леле – Елене Денисьевой.
Александру Васльевну Плетневу Тютчев узнал после состоявшегося знакомства с её мужем, с ректором Петербургского университета П.А.Плетневым, за которого она вышла замуж в 1849 году. Особенно близких отношений у поэта ни с Плетневым, ни с его супругой в течение долгих лет не было. Однако в 1866 году, после долгой болезни, в течение которой Александра самоотверженно ухаживала за мужем и практически не появлялась в свете, Плетнев скончался. Александра возвратилась из Парижа, куда она увезла мужа в тщетной надежде на выздоровление, только в 1868 году. И к этому периоду относится сближение поэта с этой блестящей женщиной своего времени. Александра разделяла любовь поэта к России, обладала собственными убеждениями и широкими взглядами, которые и вызвали интерес Тютчева. Несмотря на свой возраст – а в 1868 году ей было уже больше 40 лет – она сохранила очарование и живость, присущие молодости, которые не могли пройти мимо внимания поэта, до сих пор страдавшего от потери любимой им Елены Денисьевой. Несмотря на выпавшие на ее долю страдания, Плетнева несла окружающим ее людям радость и свет, которые озарили и последние годы Тютчева. Именно ей были посвящены бессмертные строки: «Чему бы жизнь нас ни учила, Но сердце верит в чудеса: Есть нескудеющая сила, Есть и нетленная краса».
Использован материал заимствованный на сайте ,,Овстуг,, http://www.ovstug.ru/woman.html |
|
Еще о женщинах Тютчева |
Елена Богданова Александра Васильевна Плетнева |
|
Метки: елена богданова александра плетнёва тютчев |
Женщины Тютчева |
В двух случаях из трех семейная жизнь Тютчева была трагедией и один раз – драмой. Елена Александровна Денисьева (1826-1864) – одна из трагедией.
Федор Иванович не изменил своих привычек, и большую часть свободного времени проводил в свете. Его "подвигов" не одобряли, но и общения с ним не прерывали. Оставшееся время он делил между двумя семьями, стараясь чаще бывать там, где меньше было проблем. В мае 1851 г. у Денисьевой родилась девочка, которую в честь матери назвали Еленой. По настоянию матери девочку записали на фамилию отца. Мать была счастлива, не понимая, что это только подчеркнет "незаконное" происхождение дочери и в дальнейшем окажется для нее роковым.
"...я более ему жена, чем бывшие его жены, и никто в мире никогда его так не любил и не ценил, как я его люблю и ценю, никогда никто его так не понимал, как я его понимаю... я вся живу его жизнью, я вся его, а он мой..."
Удивительные слова, если учесть, что у Федора Ивановича в это время была законная семья, любящая и преданная жена и взрослые дочери, проявлявшие почти материнскую заботу о легкомысленном папе. "Глубоко любящая и глубоко религиозная... Леля не раз беседовала со своим духовником, и не с одним, до какой степени ей тяжело обходиться без церковного благословения брака; но что она состоит в браке, что она настоящая Тютчева, в этом она была твердо убеждена, и, по-видимому, никто из ее духовников не разубеждал ее в этом по тем же, вероятно, побуждениям, как и я, т. е. из глубокой к ней жалости".
Насчет жалости Георгиевский написал, видимо, не всю правду. Он знал, что попытка разубеждения могла привести к истерике, небезопасной для окружающих.
"Перед рождением третьего ребенка Феодор Иванович пробовал было отклонить Лелю от этого; но она, эта любящая, обожающая его и вообще добрейшая Леля пришла в такое неистовство, что схватила с письменного стола первую, попавшуюся ей под руки бронзовую собаку на малахите и изо всей мочи бросила ее в Феодора Ивановича, но, по счастью, не попала в него, а в угол печки и отбила в ней большой кусок изразца: раскаянию, слезам и рыданиям Лели после того не было конца. Мне случилось быть на другой или на третий день после того у Лели, изразец этот не был еще починен и был показан мне Феодором Ивановичем, причем он вполголоса обещал мне рассказать историю этого изъяна в печке, когда мы будем с ним вдвоем на возвратном пути. Очевидно, что шутки с Лелей были плохие, и Тютчев вполне одобрил, что я и не пробовал опровергать ее теории об истинном ее с ним браке: Бог весть, чем подобная попытка могла бы окончиться... Меня этот рассказ привел в ужас: в здравом уме и твердой памяти едва ли возможны такие насильственные поступки, и я никак бы не ожидал ничего подобного от такой милой, доброй, образованной, изящной и высококультурной женщины, как Леля..." "Я помню, раз как-то, в Бадене, гуляя, она заговорила о желании своем, чтобы я серьезно занялся вторичным изданием моих стихов, и так мило, с такою любовью созналась, что так отрадно было бы для нее, если бы во главе этого издания стояло ее имя – не имя, которого она не любила, но она. ...я, не знаю почему, высказал ей какое-то несогласие, нерасположение, мне как-то показалось, что с ее стороны подобное требование не совсем великодушно, что, зная, до какой степени я весь ее, ей нечего, незачем было желать еще других печатных заявлений, которыми могли бы огорчиться или оскорбиться другие личности. За этим последовала одна из тех сцен, слишком вам известных, которые все более и более подтачивали ее жизнь и довели нас – ее до Волкова поля, а меня – до чего-то такого, чему и имени нет ни на каком человеческом языке..." На самом деле, Тютчев Елене не принадлежал. Он не принадлежал никому. В том числе, и самому себе. Ей же полностью принадлежали проблемы: заботы о маленькой дочери, о самом Тютчеве, который требовал забот не меньше ребенка, нехватка денег, отторжение общества.
Дальнейшая судьба семьи сложилась необычайно трагично. От полного отчаяния Елену спасала только ее Любовь и привязанность к Тютчеву. Она прощала ему абсолютно всё: частые отлучки, постоянную жизнь на две семьи. Он не собирался, да и не мог, по его словам, оставить преданной и всё знающей Эрнестины Феодоровны и фрейлин – дочерей, свою службу дипломата и камергера*. (*Камергер – придворное звание старшего ранга, отличительный знак – ключ на голубой ленте) Эгоистичность, вспыльчивость, частую, рассеянную невнимательность к ней (Елене), а в конце – даже полухолодность, – и даже то, что ей нередко приходилось лгать детям, и на все их вопросы: «А где папá и почему он обедает с нами только раз в неделю?» – с запинкою отвечать, что он на службе и очень занят». «Многие годы на все мольбы Денисьевой Тютчев не узаконил свои отношения с ней, о чём часто сожалел после её смерти». "Я до такой степени обессилела, что живу, как во сне"; "Я изнемогаю от усталости и рассчитываю на мое пребывание в Москве, чтобы восстановить немного мое здоровье, расстроенное более, чем когда-либо за это последнее время столькими волнениями и тревогами";
"...только что Федя поправился, слегла я, утомленная бессонными ночами и беспокойством, которые он мне причинил, – мои дети сговорились болеть по очереди, – уже целые месяцы всегда один из них требует моего ухода".
Тютчев был не просто раздавлен случившимся, он был близок к помешательству. Не де-лал даже попытки скрыть отчаяние ни от жены, ни от взрослых дочерей. Всецело погло-щенный свалившейся на него бедой, он, видимо, не мог даже представить, что его реакция на эту смерть болезненно задевает чувства родных.
Елену Александровну похоронили на Волковом кладбище в Петербурге.
Фёдор Тютчев -сын в своих воспоминаниях утверждал: "Смерть любимого человека, по собственному его (отца) меткому выражению, сломившая пружину его жизни, убила в нем даже желание жить, и последние 9 лет (после смерти Елены)он просуществовал под постоянным нестерпимым гнетом мучительного позднего раскаяния за загубленную жизнь той, кого он любил и так безжалостно сгубил своей любовью…". «Когда на то нет божьего согласья…»
|
|
|
Женщиины Тютчева |
Вторая жена Ф.И.Тютчева
Эрнестина Дернберг (1810-1894) – женщина замечательной внешности, прекрасно образованная и, к тому же, богатая. Что заставило ее из толпы поклонников выделить Федора Ивановича Тютчева? Человека, не сделавшего карьеры в свои тридцать лет, нетитулованного, вдобавок обремененного семьей и долгами. Дело в том, что Теодор, так звали Тютчева в Мюнхене, обладал даром очаровывать. Его тонкие, остроумные суждения, светские манеры, блестящая образованность никого не оставляли равнодушным. Беседа с ним была каскадом словесного творчества.
Однако получилось иначе. В августе 1838 г., не выдержав трудностей семейной жизни, умерла Элеонора, а в декабре 1838 г. освободившееся место заняла Эрнестина.
Очарованная Эрнестина не услышала предостережений судьбы и 17 июля 1839 г. стала женой Теодора. Перестала существовать баронесса Эрнестина фон Дернберг, появилась Эрнестина Тютчева.
Наверное, за такие вечные мгновения женщины, любившие Тютчева, все ему и прощали.
|
|
|
Женщины Ф.И.Тютчева |
Графиня Клотильда фон Ботмер (1809-1882) – одна из прекрасных, и не только внешне, женщин, которой поэты посвящали стихи. У графини Клотильды поэтов-поклонников было трое.
Итак, по порядку.
В апреле 1839 г. Клотильда стала баронессой фон Мальтиц. Ей было 30 лет.
|
|
|
Женщины Ф.И.Тютчева |
Первая жена Ф.И.Тютчева
Трудно остаться равнодушным, глядя на портрет Элеоноры фон Ботмер (1800-1838). А ведь портрет не преувеличение гламурного художника. Многие считали Элеонору "бесконечно очаровательной".
Конец пути
Италия встретила Элеонору жарой, пылью и новыми заботами. Документы и деньги пропали при кораблекрушении. Сначала семья жила в гостинице. Потом пришлось искать доступную квартиру за городом, дешевую мебель и вещи на торгах. Теодор захандрил и ото всего устранился. Все это отняло у неокрепшей Элеоноры последние силы... она угасала, 28 августа ее не стало. Похоронили Элеонору недалеко от Турина на сельском кладбище. Дочери Элеоноры Дарье в конце жизни удалось найти могилу матери – тогда памятник был еще цел.
Легко любить призраки: о них не нужно заботиться.
|
|
|
Мюнхенская "младая фея" |
В далеком 1823 г., когда Федор Тютчев познакомился с Амалией (1808-1888), она только-только получила право именоваться графиней Лерхенфельд.
В 1825 г. Амалия стала женой его сослуживца барона Александра Сергеевича Крюденера (1786-1852). Амалия не была в восторге от вынужденного брака: Александр Сергеевич отличался тяжелым характером, с его стороны это был брак по расчету, к тому же, он был старше жены на двадцать два года.
Диких яблонь давно уже нет, но руины на холме сохранились и носят теперь название Донауштауф.
Свое одно из самых очаровывающих стихотворений Тютчев написал в Карлсбаде в июле 1870 г., после внезапной встречи и прогулки с... по традиции считается, что с Амалией Адлерберг.
С обеими женщинами у Тютчева было очень много связано в жизни, и любой из них он мог написать эти строки.
"Вчера я испытал минуту жгучего волнения вследствие моего свидания с графиней Адлерберг, моей доброй Амалией Крюденер, которая пожелала в последний раз повидать меня на этом свете и приезжала проститься со мной. В ее лице прошлое лучших моих лет явилось дать мне прощальный поцелуй".
|
|
|
Женщины Ф.И.Тютчева |
О месте, которое занимали женщины в жизни Тютчева, его сын Федор Федорович писал: "Тебя ж, как первую любовь..."
Первое стихотворное признание Тютчева, адресовано Амалии Лерхенфельд, больше известной под фамилией Крюденер. Но прежде, чем говорить об адресатах конкретных и хорошо знакомых, хочется сделать небольшое отступление. "Я помню время золотое..." В Мюнхене Федор познакомился с Амалией Лерхенфельд (1808-1888), влюбился в нее и сделал предложение. Амалия отвечала Федору взаимностью, но возражали родители Амалии. Претенденту отказали. Позже, из вспоминаний о совместных прогулках по берегам Дуная и окрестным холмам, появилось посвященное Амалии стихотворение «Я помню время золотое...» . К тому времени Амалия стала баронессой Крюденер. Грустно, когда на пути влюбленных встают непреодолимые преграды, но, судя по тому, как сложилась семейная жизнь жен Тютчева, судьба берегла Амалию. Она на всю жизнь сохранила дружеские отношения с Федором Ивановичем, блистала в свете и была окружена многочисленными и подчас весьма влиятельными поклонниками. Едва ли все это было бы возможно, если бы Амалия вышла замуж за Тютчева. "Эти дни были так прекрасны, мы были так счастливы!"
Вскоре Федор Иванович познакомился с семейством фон Ботмер. Устоять перед чарами сестер Элеоноры и Клотильды мало кто мог. Тютчев к их числу не относился. Начало семейной жизни Ф. Тютчев относит к весне 1826 г., хотя обвенчались Элеонора и Федор только в 1829 г., незадолго до рождения дочери Анны. Много лет спустя Федор Иванович писал дочери: "Мы совершали тогда путешествие в Тироль – твоя мать, Клотильда, мой брат и я. Как все было молодо тогда, и свежо, и прекрасно! Первые годы твоей жизни, дочь моя, которые ты едва припоминаешь, были для меня годами, исполненными самых пылких чувств. Я провел их с твоей матерью и с Клотильдой. Эти дни были так прекрасны, мы были так счастливы!" Эрнестина фон Дернберг и "Денисьевский цикл"
Летом 1839 г. состоялось бракосочетание с Эрнестиной Дернберг. Поначалу шла обычная семейная жизнь: дети, дом. Федор Иванович вел рассеянный образ жизни, уделяя минимум времени службе. Однако летом 1850 г. что-то изменилось. Тютчев снял отдельную комнату и иногда из семьи исчезал. Вскоре выяснилось: у него появилось новое сердечное увлечение – воспитанница Смольного института Елена Денисьева. Увлечение было настолько серьезным, что фактически образовалась вторая семья. Для Эрнестины это было потрясением. Она отдалилась от мужа и старалась большую часть времени проводить с детьми в Овстуге или в Германии. Федор Иванович делал попытки примирения, но по понятным причинам они успеха не имели. Жить на два дома Эрнестина не могла. Отношения начали медленно восстанавливаться только после смерти Денисьевой в августе 1864 г., когда Федор Иванович приехал к жене в Женеву.
|
Использован материал заимствованный на сайте ,,Моя Москва,, http://www.mmsk.ru/sitemap/
|
Метки: женщины тютчев |
«Сегодня, друг, пятнадцать лет минуло...» - Ф.И.Тютчев |
 |
* * *
Сегодня, друг, пятнадцать лет минуло 15 июля 1865
Ф.И.Тютчев. Полное собрание стихотворений. |
Стихотворение посвящено Елене Денисьевой Подробнее
|
Метки: Сегодня друг пятнадцать лет минуло тютчев |
«Люблю глаза твои, мой друг...» - Ф.И.Тютчев |
|
|
Люблю глаза, мой друг - читает М.Козаков 00.34
|
***
Люблю глаза твои, мой друг,
С игрой их пламенно-чудесной,
Когда их приподымешь вдруг
И словно молнией небесной
Окинешь бегло целый круг...
Но есть сильней очарованья:
Глаза, потупленные ниц
В минуту страстного лобзанья,
И сквозь опущенных ресниц
Угрюмый, тусклый огнь желанья
1836
|
Стихотворени посвящено Эрнестине Тютчевой. Подробно
перейти на главную рубрики Ф.И.Тютчев
|
|
Тема любви в творчестве Тютчева |
|
|
Тема любви в творчестве Тютчева |
|
Последняя любовь Елена Александровна Денисьева «Денисьевский цикл» Тютчева Наиболее обнажённо трагически-роковой поединок предстает у поэта в его удивительном цикле любовной лирики «денисьевском» (1850 – 1868). Эти стихотворения носят автобиографический характер. Они отражают четырнадцатилетний любовный роман поэта и Елены Александровны Денисьевой, имя которой и дало название этим лирическим шедеврам.
«О, как убийственно мы любим…», «Не говори: меня он как и прежде, любит…», «Чему молилась ты с любовью...», «Я очи знал, - о, эти очи!..», «Весь день она лежала в забытьи...» (1864), «О, этот Юг, о, эта Ницца!..» (1864), «Есть и в моем страдальческом застое...» (1865), «Накануне годовщины 4 августа 1864 г.» (1865), «Опять стою я над Невой…» (1868). Все эти стихотворения исполнены трагизма, боли, горечи лирического героя; он запутался в своих отношениях, двойственном положении, ощущается чувство вины перед Денисьевой, мука и боль, тоска и отчаяние. Тютчев дает романтическую концепцию любви. Любовь – стихийная страсть. Это столкновение двух личностей, и в этой борьбе страдает, сгорает, как более слабая, Денисьева. Лирическая героиня угасает, душа ее измучена общественным порицанием света. И Тютчев, и Денисьева понимали, что вина прежде всего лежит на Тютчеве, но он не предпринимал ничего, чтобы облегчить участь любимой женщины. Она, страстно любя его, не могла отказаться от этой связи. Основные пути раскрытия внутреннего мира героя – монологи. Для цикла характерны восклицательные предложения, междометия.
Вообще, стихотворения, посвященные женщинам, которые остались от него в некотором отдалении, отличаются от стихов, которые адресованы его женам. Посвящения Амалии Крюденер и Клотильде Ботмер – это грациозные стихотворения-элегии. Они оставляют ощущение света, грусти, легкости. Стихи "Денисьевского цикла" – на другом полюсе. После них остается чувство подавленности. Эрнестина Федоровна Тютчева и Елена Александровна Денисьева – две звезды, две женщины в сердце Тютчева. Он звал их Нести и Лёля. Тему любви и образы возлюбленных женщин Тютчев сумел поднять на ту же художественную высоту, что и тему природы, личности и мира. |
|
|
Тема любви в творчестве Тютчева |
|
Первая жена Элеонора Петерсон
В 1826 г. Тютчев женился на вдове русского дипломата Элеоноре Петерсон, урожденной графине Ботмер. Жена Элеонора беспредельно любила Тютчева. Он же о своей любви к ней написал стихотворение, когда уже прошло более 30 лет со дня их свадьбы и ровно 20 лет со дня смерти Элеоноры. Так мило благодатна, Воздушна и светла Душе моей стократно Любовь твоя была… Тютчев прожил с Элеонорой 12 лет. По свидетельству очевидцев, Тютчев был так ошеломлен смертью жены, что, проведя ночь у ее гроба, поседел от горя. Памяти первой жены Элеоноры Ботмер (1799-1838) посвящены два стихотворения: «Ещё томлюсь тоской желаний…» (1848) и «В часы, когда бывает…» (1858), написанные Тютчевым лишь через 10 и 20 лет после смерти жены Элеоноры. |
|
|
