* * *

Опять стою я над Невой,
И снова, как в былые годы,
Смотрю и я, как бы живой,
На эти дремлющие воды.

Нет искр в небесной синеве,
Все стихло в бледном обаянье,
Лишь по задумчивой Неве
Струится лунное сиянье.

Во сне ль все это снится мне.
Или гляжу я в самом деле,
На что при этой же луне
С тобой живые мы глядели?

                           * * *

Не говори: меня он, как и прежде, любит,
Мной, как и прежде, дорожит...
О нет! Он жизнь мою бесчеловечно губит,
Хоть, вижу, нож в руке его дрожит.

То в гневе, то в слезах, тоскуя, негодуя,
Увлечена, в душе уязвлена,
Я стражду, не живу... им, им одним живу я -
Но эта жизнь!.. О, как горька она!

Он мерит воздух мне так бережно и скудно...
Не мерят так и лютому врагу...
Ох, я дышу еще болезненно и трудно,
Могу дышать, но жить уж не могу.

стр     1    2     3     4

       Юношеская возлюбленная Амалия фон Лирхенфельд (Крюденер)

Одной из центральных тем в зрелом творчестве Тютчева была тема любви. Любовная лирика отразила его личную жизнь, полную страстей, трагедий и разочарований.

         Вскоре после приезда в Мюнхен (по видимому, весной 1823 г.) Тютчев был влюблен в совсем еще юную (15-16 лет) Амалию фон Лирхенфельд. Она происходила из знатного германского рода и была двоюродной сестрой русской императрицы Марии Федоровны. Амалия была одарена редкой красотой, ею восхищались Гейне, Пушкин, Николай I и др. Баварский король Людвиг повесил ее портрет в своей галерее красивых женщин Европы. К концу 1824 г. Любовь Тютчева к Амалии достигла высшего накала, что выразилось в стихотворении «Твой милый взор, невинной страсти полный…»

    В 1836 г. Тютчев, уже давно женатый человек, написал одно из обаятельнейших своих стихотворений, воссоздав поразившую его душу встречу с Амалией: «Я помню время золотое...»*.  Возлюбленная в этом стихотворении как своего рода средоточие целого прекрасного мира. Память сердца оказалась сильнее и времени, и незатухающей боли. И все же в этой элегии живет грустное чувство увядания. Оно и в угасании дня, и в облике руин замка, и в прощании солнца с холмом, и в догорании заката.

    Эта элегия напоминает нам стихотворение А.С.Пушкина «Я помню чудное мгновенье…»,  посвященное Анне Керн. Стихотворения обращены к любимой женщине и основываются на воспоминании о необыкновенной встрече. В обоих шедеврах идет речь о мимолетности чудного мгновенья и золотой поры, которые запечатлела память.

    Спустя тридцать четыре года в 1870 г. Судьба подарила Тютчеву и Амалии еще одно дружеское свидание. Они встретились на целебных водах в Карлсбаде. Возвратившись к себе в номер после прогулки, Тютчев написал стихотворение-признание «Я встретил вас - и всё былое…»)* Стихотворение было озаглавлено «К. Б.». Поэт Яков Полонский утверждал, что буквы обозначают сокращение слов «баронессе Крюденер».

    В 1873 г. Амалия пришла навестить парализованного умирающего Тютчева. На следующий день он продиктовал дочери письмо: «Вчера я испытал минуту жизненного волненья вследствие моего свидания с моей доброй Амалией Крюденер, которая пожелала в последний раз повидать меня на этом свете… В ее лице прошлое лучших моих лет явилось дать мне прощальный поцелуй». Так Тютчев выразился о своей первой любви.

 Пролог

Жили в Мюнхене два друга. Одного звали Тютчев, другого – Гейне. И жили в Мюнхене две сестры: одна – двадцатипятилетняя вдова Элеонора, другая – шестнадцатилетняя девица Клотильда. Два друга за ними небезуспешно ухаживали, о чем Гейне и посплетничал в письме: “Знаете ли вы дочерей графа Ботмера из Штутгарта, где вы так часто бываете? Одна из них, пусть не самая юная, но бесконечно очаровательная, тайком замужем за моим лучшим здесь другом – русским дипломатом по имени Тютчев... Я умею всюду в большой пустыне жизни открывать прекрасные оазисы”.

Хотя на письме и стояло 1 апреля 1828 года, первоапрельской шуткой оно не было. В “оазисах” Гейне искал удовольствий, а Тютчев – забвенья. Забвенья обиды, нанесенной ему родителями прелестной пятнадцатилетней графини Амалии Лерхенфельд, которые в ответ на просьбу о браке выдали дочку замуж за прямого начальника просителя – первого секретаря российской миссии барона Александра Крюднера. Обида была двойной, и дело чуть не дошло до дуэли... 

Но время – лучший целитель обид. А когда обнаружилось, что забвенье способно вызвать непредусмотренный эффект, в январе 1829 года Тютчев и Нелли, как звал он Элеонору, предстали перед алтарем. И быстро, 21 апреля, родилась дочь Анна – будущая супруга писателя Ивана Аксакова, первого биографа ее великого отца.

А Клотильду легкомысленный Гейне оставил, уехал нивесть куда, и жила она в семье Федора Ивановича Тютчева двенадцать лет, пока не вышла замуж за российского дипломата барона фон Мальтица. Но и потом не оставляла своими заботами детей Элеоноры, которые очень ее любили,– и Анна, и Дарья, и Катенька... Расстались, когда Тютчев вернулся в Россию насовсем, и обнялись через три десятилетия в Карлсбаде (нынешних Карловых Варах):

Я встретил вас, и все былое

В отжившем сердце ожило;

Я вспомнил время золотое –

И сердцу стало так тепло.

Кем-то была написана музыка, и романс пели и поют миллионы россиян, порой не зная имени автора...

Если же вернуться к дружбе с Гейне, то русский читатель впервые узнал о нем именно по тютчевским переводам. А что его лучший друг пишет собственные стихи, Гейне не знал. Впрочем, откуда он это узнал бы? Тютчев был скромен, а русским языком Гейне не владел, и не удалось ему восхититься написанным в те годы удивительным “Полднем”:

Лениво дышит полдень мглистый,

Лениво катится река,

И в тверди пламенной и чистой

Лениво тают облака.

И всю природу, как туман,

Дремота жаркая объемлет,

И сам теперь великий Пан

В пещере нимф покойно дремлет.

Ну, а Амалия... Считается почему-то, что только в России девушка любит одного, выходит замуж за другого, а потом эти трое всю жизнь несчастны, – нет, бывает такое в любой стране... Амалия уехала с мужем в Петербург, всех там восхитила, Пушкина в том числе, овдовела, вышла замуж вторично, опять за российского немца графа Адлерберга, генерал-губернатора Финляндии, и вроде бы беззаботно танцевала на придворных балах. Но в марте 1873 года в столицу Финляндской губернии Гельсингфорс пришла весть о смертельном недуге Тютчева. Амалия бросилась в Петербург. Она появилась у его постели – живая страница давней молодости –  и поцеловала прощальным поцелуем...

стр   1     2     3     4  

Дипломат из рода дипломатов

Когда ставшего знаменитым Тютчева кто-то спросил, какими новыми стихами порадует он читающую публику, то услышал в ответ: “Мы, дипломаты, пишем прозой...”

Да, поэтом себя не считал, тоской по поэтической славе не терзался, что было отнюдь не позой, а просто пренебрежением к суете: рифмованные строчки складывались легко, между делом. Делом же была дипломатическая служба, позже – Главный цензурный комитет. который он возглавлял. Князь Иван Гагарин, с которым вместе Тютчев служил в мюнхенском посольстве, говорил как о чем-то само собой разумеющемся: “Богатство, почести и самая слава имели мало привлекательности для него”. А зять Иван Аксаков изумлялся, сколь беззаботен тесть к своим стихам, – без всякого трепета теряет кусочки бумаги, на которых царапает кое-как... Но была ли это беззаботность? Скорее, иное: обязанный, как чиновник, мнений не высказыывать, он выговаривался стихами и, выслушав сам себя и с собою согласившись, дальнейшим не интересовался...

Предки Тютчева со стороны отца издавна служили дипломатами. “Хитрый муж Захарий Тутчев” отправлен был, согласно легенде, великим князем московским Дмитрием к хану Мамаю в 1380 году с посольством. Принял хан Захария сурово, сказал, что непослушного Дмитрия поставит “стадо пасти верблюжье”. Тутчев на оскорбление ответил дерзко, чуть не поплатился жизнью. Мамай, однако, казнить не велел: “Вижу в тебе человека, который достоин быть в первых моих служителях”. Получилось, пригласил на службу, но Захарий извернулся. Ответил, что рад милости, да сначала должен выполнить княжеское посольское поручение, а потом готов служить хану. Тот поверил, отправил Захария назад с охраной и, конечно, оказался одураченным.

По материнской линии предком Федора Ивановича тоже был дипломат, но уже эпохи Петра Великого,– граф Остерман. А один из героев Бородинского сражения, граф Остерман-Толстой, устроил восемнадцатилетнего родственника в Государственную коллегию иностранных дел. В чине губернского секретаря и должности сверхштатного посольского чиновника ехал восемнадцатилетний Тютчев в Баварию в карете своего влиятельного дядюшки: тот отправился за границу, как нынче говорят, расслабляться.

Дипломатическая карьера долго не ладилась. Бывали промахи, испытал крутое начальственное неудовольствие: уволили из министерства и лишили придворного чина камергера. А европейская жизнь была бурной: греки воевали за свою независимость, одна за другой случались революции, поднимали восстания поляки... Тютчев, владевший даром аналитика, полагал, что может серьезно послужить России.

Вадим Кожинов, автор книги о поэте, сообщает: "...его небольшие по объему несколько статей, которые он опубликовал на Западе в 1840-е годы, вызвали более чем 25-летнюю полемику.[...] Cпустя десятилетия тютчеведы, и среди них англичанин Рональд Лэйн, обнаружили в западной прессе около 50 откликов на статьи Тютчева. В том числе некоторые – в виде книг. С Тютчевым резко спорили, но не было ни одного человека, не признававшего его ума, его острого пера. Скажем, в одной из статей он предсказал Крымскую войну за 10 лет до ее начала. Предсказал даже то, как она кончится”.

Заметил Тютчева всерьез только Горчаков (тот самый, лицейский однокашник Пушкина): едва стал министром иностранных дел, сразу восстановил камергерство и дипломатическую карьеру поэта. “Мне удалось доказать, – пишет Кожинов, –  что основные дипломатические решения, которые принимал Горчаков, в той или иной степени подсказаны Тютчевым". 

                         перейти на главную рубрики Ф.И.Тютчев

стр   1     2     3     4

Европеец-славянофил

Двадцать два года, не считая недолгих отпусков, провел Тютчев вне русских порядков, стал истым европейцем. Всю жизнь говорил по-французски – в посольстве с сослуживцами, на дипломатических приемах, в министерстве иностранных дел, в салонах Мюнхена, Турина и Петербурга, все письма и статьи писал на языке мадам де-Сталь и Теофиля Готье и как-то признался, что легче высказывается на их языке, нежели на языке Пушкина. «За границей он женился, стал отцом семейства, овдовел, снова женился, оба раза на иностранках. В эти двадцать два года он практически не слышит русской речи. Его первая жена не знала ни слова по-русски, а вторая выучилась русскому языку только по переселении в Россию, собственно, для того, чтобы понимать стихи своего мужа»,– писал Иван Аксаков.

Но вот парадокс: самые сокровенные свои порывы выражал Тютчев только по-русски и только в стихах,– например таких, относящихся к концу сороковых годов:

Русская география

Москва и град Петров, и Константинов град —

Вот царства русского заветные столицы...

Но где предел ему? и где его границы —

На север, на восток, на юг и на закат?

Грядущим временам судьбы их обличат...

Семь внутренних морей и семь великих рек...

От Нила до Невы, от Эльбы до Китая,

От Волги по Евфрат, от Ганга до Дуная...

Вот царство русское... и не прейдет вовек,

Как то провидел Дух и Даниил предрек.

Масштаб, как видим, грандиозный. Православная вселенская империя и столица ее Константинополь – мечта камергера Тютчева:

И своды древние Софии

В возобновленной Византии

Вновь осенят Христов алтарь.

Пади пред ним, о царь России,

И встань как всеславянский царь.

Здесь он в родстве с Достоевским, прямо так и высказавшемся: "Рано ли, поздно ли, а Константинополь должен быть наш". Глубоко проникли в обоих славянофильские абстрактные рассуждения о «мировом призвании русского народа» и «полном оскудении духовного начала западной цивилизации».  Тютчеву принадлежит цитированное миллион раз:

Умом Россию не понять,

Аршином общим не измерить:

У ней особенная стать,

В Россию можно только верить.

Знаменитый Тертуллиан сказал по поводу неустранимых противоречий в священных текстах: “Верую, ибо нелепо”. То есть посоветовал бросить логику и принять “нутром” откровение свыше. Но Россия не есть священный текст. И, предлагая “только верить”, – как же оценивал ее своим четверостишьем Тютчев: в плюс или в минус? На этот вопрос он сам ответил стихами, написанными в пути между Кёнигсбергом и Петербургом, когда думать не мог без ужаса (именно так выразился!), что вот-вот очутится на родине:

Родной ландшафт... Под дымчатым навесом

Огромной тучи снеговой

Синеет даль – с ее угрюмым лесом,

Окутанным осенней мглой...

Все голо так – и пусто-необъятно

В однообразии немом...

Местами лишь просвечивают пятна

Стоячих вод, покрытых первым льдом.

Ни звуков здесь, ни красок, ни движенья –

Жизнь отошла – и, покорясь судьбе,

В каком-то забытьи изнеможенья

Здесь человек лишь снится сам себе.

Как свет дневной, его тускнеют взоры,

Не верит он, хоть видел их вчера

Что есть края, где радужные горы

В лазурные глядятся озера...

«Я испытываю не Heimweh, а Herausweh»,– сказал Гагарину.  Итак, не «тоску по родине», а «тоску по чужбине», – но почему? За двадцать с лишним лет реальная Российская империя превратилась для него в понятие дипломатическое и картографическое, –  и столкнувшись с российской “самобытностью”, он приходил в ужас :

Куда сомнителен мне твой,

Святая Русь, прогресс житейский!

Была крестьянской ты избой –

Теперь ты сделалась лакейской.

Или язвил, читая реляции о победоносных сражениях с горцами осенью 1862 года:

Затею этого рассказа

Определить мы можем так:

То грязный русский наш кабак

Придвинут к высотам Кавказа.

Говоря о впечатлениях от Москвы после восемнадцатилетнего отсутствия, Тютчев назвал их путешествием в прошлое. И для яркости картины посоветовал читать третий том “Россия в 1839 году” пера маркиза Астольфа де-Кюстина: "Российская империя – это армейская дисциплина вместо государственного устройства, это осадное положение, возведенное в ранг нормального состояния общества", а Сибирь – “...та же Россия, только еще страшнее”. И так далее...

                         перейти на главную рубрики Ф.И.Тютчев

стр   1    2     3     4

«Переживи, переживи!»

В Турин, тогда столицу Сардинского королевства, российский поверенный в делах Тютчев приехал в 1837 году в одиночестве. Элеонора с детьми осталась в Петербурге. Поздравляя ее с Новым, 1838 годом, он вскользь сообщает: “... в начале этого месяца я вернулся из Генуи...” И, понятно, умалчивает, что ездил туда к красавице-вдове Эрнестине фон Дёрнберг, дочери баварского дипломата фон Пфеффеля. С ней Тютчев познакомился на мюнхенском карнавале пять лет назад, через два года стал ее любовником, а теперь по ее просьбе расстался. Об их связи уже перешептывались, скандалов Эрнестина не выносила, и расставание оказалось запечатленным в стихах:

Так здесь-то суждено нам было

Сказать последнее прости...

Элеонора приехала в Турин ранним летом 1838 года, простудилась, 28 августа умерла, и это тоже стало поводом для стихов:

Еще томлюсь тоской желаний,

Еще стремлюсь к тебе душой –

И в сумраке воспоминаний

Еще ловлю я образ твой...

Твой милый образ незабвенный,

Он предо мной везде, всегда,

Недостижимый, неизменный,

Как ночью на небе звезда...

Впрочем, тоска не помешала поэту за месяц до окончания положенного годичного траура обвенчаться с Эрнестиной, причем  дважды: 17 июля 1839 в православной церкви в Берне, а 29 июля – в евангелической церкви в Констанце на Бодензее. Опять пошли дети – стало их у Тютчева шестеро: к Анне, Дарье и Катерине прибавились Мария, Дмитрий и Иван.

     Эрнестина была женщина выдающегося ума, беззаветной любви и несгибаемой стойкости, которая понадобилась ей, когда в 1851 году в Петербурге у 47-летнего Тютчева появилась 24-летняя любовница Елена Денисьева – классная дама его дочерей в Смольном институте. Родилась Елена-младшая, потом еще двое детей... Скандал был чудовищный: девица сожительствует с семейным человеком! Елене приходилось сидеть дома. Она плакала, устраивала скандалы, винила во всем Федора Ивановича. А он разрывался между ней и Эрнестиной. Сожительство с Еленой оказалось тяжким испытанием: для самоутверждения она требовала, чтобы Тютчев посвятил ей собрание своих стихотворений, что было абсолютно невыполнимо...

     Эрнестина же уехала из Петербурга в Орловскую губернию, в родовое имение Тютчевых Овстуг, провела там четырнадцать лет, пока соперница не умерла. Как прошли все эти годы, можно только догадываться... Но Россию она, в отличие от мужа, вопринимала иначе: “Эти обширные равнины, вздувающиеся точно широкие морские волны, это беспредельное пространство, которое невозможно охватить взглядом, – все это исполнено величия и бесконечной печали, – писала она Вяземскому.–  Мой муж погружается здесь в тоску, я же в этой глуши чувствую себя спокойно и безмятежно”.

А муж... Он содержал ее и детей, писал ей по привычке письма (за 34 года брака их набралось полтысячи),– спрашивал советов, каялся, просил понять:

Всё, что сберечь мне удалось –

Надежды, веры и любви,

В одну молитву всё слилось:

Переживи, переживи!

Она пережила. После его кончины готовила полное собрание сочинений, отыскивала разбросанные по альманахам и журналам стихи и статьи... Она любила его, и только однажды съязвила в письме кому-то из знакомых: «Бедняга задыхается от всего, что ему хотелось бы высказать, другой постарался бы избавиться от переизбытка мучающих его мыслей статьями в разные газеты, но он так ленив и до такой степени утратил привычку (если она только у него когда-нибудь была!) к систематической работе, что ни на что не годен, кроме обсуждения вопросов вслух».

Но это “вслух” было блистательным. Граф Соллогуб вспоминал: "Много раз случалось на моём веку слушать знакомых рассказчиков, но ни один из них не производил на меня такого чарующего впечатления, как Тютчев". А еще Тютчев был великий острослов, не щадящий никого,– из уст в уста переходили его шутки, порой опасные, в том числе об Александре II: «Когда император разговаривает с умным человеком, у него вид ревматика, стоящего на сквозном ветру».

*   *   *

Пушкин о “Горе от ума” сказал, что половина стихов войдет в пословицы. Стихи Тютчева он печатал в своем “Современнике” с исключительно благожелательными комментариями, – подписанные по желанию автора только инициалами и с общим заголовком “Стихотворения, присланные из Германии”. Но даже Пушкин не мог предполагать, что не пословицами, не вырванными строчками, а хрестоматийными текстами, запомненными каждым россиянином со школы, станут тютчевские стихи.

И что с наступлением космической эры мы все вздрогнем от пронзительного предвидения:

Небесный свод, горящий славой звездной,

Таинственно глядит из глубины, –

И мы плывем, пылающею бездной

Со всех сторон окружены.

    Как хитроумно сплетая, связала судьба жизненные пути не знавших друг друга поэтов - Пушкина и Тютчева!

Оба служили в Коллегии иностранных дел, приставленные к ним с младых лет дядьки имели одинаковое имя Никита. Поэты не были обделены вниманием женщин. Венец их творчества - лирика безукоризненна по стилю и музыкальна по звучанию. Оба, не ведая, любили одну и ту же женщину..

    Молодая баронесса Амалия Крюднер прибыла с мужем в Россию ознакомиться с великолепием северной столицы. И, вызвав восхищение петербургского света, получила многочисленные приглашения на вечера и роскошные балы, на которых танцевала русская аристократия.

Язвительный князь Вяземский, встретив на Невском Пушкина, поспешил не без умысла поделиться последними новостями:- Из Мюнхена пожаловала к нам баронесса Крюднер. Молода, бела и очень мила. Пожалуй, слишком кокетлива. Был свидетелем, как Крюднерша затмила всех на балу у Бобринских. А минувшим вечером пела с Виельгорским немецкие песни. И весьма недурственно! Князь с интересом проследил за произведенным впечатлением.

В первые годы после женитьбы Пушкин охотно вывозил в свет молодую жену, позволяя ей блистать на балах.

На очередном вечере у Фикельмон, стоя у колонны, Александр равнодушно наблюдал за весело скользящими в мазурке парами. Он заметил обворожительную молодую блондинку с роскошными точеными плечами. Обвел взглядом зал и разглядел Корфа.

- Дружище, - обратился к нему Александр, - кто эта прелестница, танцующая с Бенкендорфом?

Корф удивленно взглянул на лицейского товарища:

- Неужто не знаешь? Гостья из Мюнхена баронесса Амалия Крюднер.

- Вот как! - Глаза у Пушкина заблестели. - Сделай одолжение, Корф, представь меня баронессе.

- Изволь.

    Пушкин с упоением танцевал с красавицей-немкой, шутил, улыбался. Очарованный прелестницей поэт (его же выражением) “трепетал сиюминутным интересом”. Внезапно Александр обнаружил, что жена уехала с бала. Извинившись перед дамой, он примчался домой. Натали медленно раздевалась.

- Почему ты уехала, женка?

Не ответив, Натали развернулась и влепила поэту увесистую пощечину. Александр заразительно рассмеялся.

    Посетив Жуковского, Пушкин рассказал ему о случившемся:- Поздравь меня, Василий Андреевич! Приревновав, моя холодная как мрамор жена закатила мне оплеуху. И поделом: грешен и виноват. Но какова! Разъяренная испанка! Есть, есть у нее темперамент, Василий Андреевич, чему, не скрою, несказанно рад!

    При встрече с Вяземским Александр признался, что “у его мадонны рука тяжеленька”.

   Вскоре Амалия уехала из Петербурга, но возвратилась и надолго. В 1836 году и в начале января злосчастного года дуэли поэт ухаживал на балах за Амалией. Возможно, пытался отвлечься от тяжелых угрюмых мыслей о намечаемом поединке с Дантесом.

В час, не предназначенный для приема гостей, Александр нанес визит баронессе. Она приняла его в гостиной, предложила сесть. Не в силах совладать с собой, презрев этикет, Александр поцеловал чувственные зовущие губы... Выстрел Дантеса оборвал жизнь поэта.

    А через год баронесса Крюднер стала любовницей российского императора, восхищенного прелестями баварской красавицы. Что и было с завистью отмечено великосветскими дамами.

    Прошло семь лет после гибели Пушкина. Из-за границы вернулся в Петербург после долгого отсутствия Тютчев.

В один из редких погожих дней он прогуливался вдоль набережной Невы. Могучая река величаво несла к морю свои серые воды, безучастно отражавшие блеклое петербургское небо. Легкий ветер, разбежавшись над простором Невы, приятно освежал лицо.

Федор Иванович заметил на набережной женщину, любовавшуюся открывающейся панорамой. Невдалеке застыл экипаж. Гордая осанка, локоны роскошных белокурых волос, неповторимая линия бедра. Он присмотрелся и подумал, что ему знакома эта дама. И в подтверждение тому глухо застучало его сердце.

И женщина, почувствовав взгляд подходившего мужчины, обернулась. Тютчев тотчас же узнал Амалию, свою юношескую любовь. Девятнадцатилетним молодым человеком после завершения учебы в Московском университете он был направлен в должности атташе при российском посольстве в Мюнхен.

Федя влюбился в красивейшую девушку баварской столицы - юную Амалию Лерхенфельд, внебрачную дочь прусского короля. И красавица ответила ему взаимностью. В знак вечной любви начинающий поэт подарил Амалии золотую цепочку, а она - шелковую ленточку с прелестной шейки.

Федор Иванович подошел к баронессе  и поцеловал руку:

- Амалия, годы не старят вас, вы стали еще обворожительней!

- Рада неожиданной встрече, герр Тютчев! Я не забыла нашу чистую юношескую любовь.- Амалия вытерла батистовым платочком увлажнившиеся глаза. - Слышала, что вы счастливы во втором браке.

- Надеюсь, и ваша супружеская жизнь, баронесса, радостна и безоблачна.

Они жадно всматривались друг в друга после долгой разлуки.

- Я не мог забыть вас все пролетевшие годы. Я люблю вас, Амалия!

- И во мне пробудилось юношеское чувство, Фьодор!

Они подошли к реке, молча вглядывались в горделивый шпиль Петропавловской крепости. Амалия поправила выбившийся локон.

- Мне пора возвращаться, Фьодор.

Направляясь с баронессой к экипажу, поэт глухо произнес:

- Я прошу вас о свидании, Амалия. Осчастливьте меня во имя нашей любви!

Красавица не ответила.

Слуга, разместившийся рядом с кучером проворно соскочил на брусчатку, откинул приставную лесенку. Баронесса поднялась в карету, села на бархатное сидение и, придерживая стеклянную дверцу, взглянула на Тютчева:

- Завтра утром муж уезжает по делам. Навестите меня, Фьодор. Нам есть о чем поговорить.

Лукаво блеснули ее глаза:

- Не опаздывайте, герр Тютчев!

Федор Иванович благодарно поклонился. В воздухе растаял цокот копыт...

Вспыхнуло пламя прежней любви, и Амалия упала в объятия Тютчева.

...Им довелось свидеться через двадцать шесть лет.

Мюнхенский королевский дворец Нимфенбург   украшает портретная галерея красивейших немецких женщин. Среди них – картина, запечатлевшая блистательную Амалию.  

Другие авторы:

И.Золотусский. Сияющий фонтан. Фёдор Тютчев.  (фильм, 1 час 15 мин.) В фильме автор сценария и ведущий Игорь Золотусский рассказывает о жизни и стихах Тютчева.

В.Демидов. В заботах суетного света. Снова о Тютчеве... (Статья).          перейти на главную рубрики Ф.И.Тютчев  

Сияющий фонтан - И.Золотусский.

И.Золотусский. Сияющий фонтан. Фёдор Тютчев. (фильм, 1 час 15 мин.) В фильме автор сценария и ведущий Игорь Золотусский рассказывает о жизни и стихах Тютчева.

Сияющий фонтан. Ф.И.Тютчев.

Другие авторы:

В.Демидов. В заботах суетного света. Снова о Тютчеве... (Статья).

М.Харитон. Пушкин, Тютчев и баронесса. (Статья).                       перейти на главную рубрики Ф.И.Тютчев

          Лишь политическая поэзия Тютчева - как и следовало ожидать от националиста и сторонника реальной политики - запечатлена бодростью, силой и надеждами, которые иногда обманывали поэта. О политических убеждениях Тютчева, нашедших выражение в немногих и небольших статьях его.* Оригинального в них немного: с незначительными модификациями это политическое мировоззрение совпадает с учением и идеалами первых славянофилов. И на разнообразные явления исторической жизни, нашедшие отклик в политических воззрениях Тютчева, он отозвался лирическими произведениями, сила и яркость которых способна увлечь даже того, кто бесконечно далек от политических идеалов поэта.

          Собственно политические стихотворения Тютчева уступают его философской лирике. Даже такой благосклонный судья, как Аксаков, в письмах, не предназначенных для публики, находил возможным говорить, что эти произведения Тютчева "дороги только по имени автора, а не сами по себе; это не настоящие Тютчевские стихи с оригинальностью мысли и оборотов, с поразительностью картин" и т. д. В них - как и в публицистике Тютчева - есть нечто рассудочное, - искреннее, но не от сердца идущее, а от головы.

         Чтобы быть настоящим поэтом того направления, в котором писал Тютчев, надо было любить непосредственно Россию, знать ее, верить ее верой. Этого - по собственным признаниям Тютчева - у него не было.

          Пробыв с восемнадцатилетнего до сорокалетнего возраста за границей, поэт не знал родины и в целом ряде стихотворений ("На возвратном пути", "Вновь твои я вижу очи", "Итак, опять увидел я", "Глядел я, стоя над Невой", ), признавался, что родина ему не мила и не была "для души его родимым краем".

          Рассудочная по происхождению, политическая поэзия Тютчева имеет, однако, свой пафос - пафос убежденной мысли. Отсюда сила некоторых его поэтических обличений:

"Прочь, прочь австрийского Иуду от гробовой его доски", или о римском папе: 

Его погубит роковое слово:

"Свобода совести есть бред".

Он умел также давать выдающееся по силе и сжатости выражение своей вере в Россию знаменитое четверостишие "Умом Россию не понять", "Эти бедные селенья",  в ее политическое призвание: "Рассвет",  "Пророчество",  "Восход солнца",  "Русская география" и др.

          Значение Тютчева в развитии русской лирической поэзии определяется его историческим положением: младший сверстник и ученик Пушкина, он был старшим товарищем и учителем лириков послепушкинского периода; не лишено значения и то, что большинство их принадлежит к числу его политических единомышленников; но его оценили раньше других Некрасов и Тургенев - и последующие изучения лишь углубили, но не повысили его значение.

          Как и предсказывал Тургенев, он оставался до сих пор поэтом немногих ценителей; волна общественной реакции лишь временно расширяла его известность, представляя его певцом своих настроений.

           Он остался могучим в лучших, бессмертных образцах своей философской лирики учителем жизни для читателя, учителем поэзии для поэтов.

Частности в его форме бывают не безукоризненны; в общем, она бессмертна - и трудно представить себе тот момент, когда, например, "Сумерки" или "Фонтан" потеряют свою поэтическую свежесть и обаяние.

          Идейное содержание философской лирики Тютчева значительно не столько своим разнообразием, сколько глубиной. Она охватывает следующие темы:

          Наименьшее место занимает здесь лирика сострадания, представленная, однако, такими захватывающими произведениями, как "Слезы людские" и "Пошли, Господь, свою отраду".

           В ней есть тема невыразимости мысли в слове – "Silentium"

и существование пределов познанию – "Фонтан",

ограниченности знания "человеческого я" – "Смотри, как на речном просторе",

наличия пантеистического настроения слияния с безличной жизнью природы в стихах – "Сумерки", "Так; в жизни есть мгновения",  "Весна", "Еще шумел весенний день", "Листья", "Полдень", "Когда, что в жизни звали мы своим", "Весеннее успокоение" - из Уланда.

          В ней − одухотворенные описания природы, немногочисленные и краткие, но по охвату настроения почти не знающие равных им в нашей литературе – "Утихла буря", "Весенняя гроза", "Летний вечер", "Весна", "Песок сыпучий", "Не остывшая от зноя", "Осенний вечер", "Тихой ночью", "Есть в осени первоначальной" и др.

В ней есть темы, связанные с великолепным провозглашением самобытной духовной жизни природы –

"Не то, что мните вы, природа",

нежного и безотрадного признания ограниченности человеческой любви - "Последняя любовь",

"О, как убийственно мы любим", "Она сидела на полу", "Предопределение" и др.

          Таковы господствующие мотивы философской лирики Тютчева.

   В.С. Соловьев  с большой ясностью и силой сформулировал в поэзии Ф.И.Тютчева один мотив, быть может, наиболее могучий и определяющий все остальные; мотив хаотической, мистической первоосновы жизни, быть может, таинственную основу всякой жизни, - природной и человеческой.

          Но есть еще один мотив, быть может, наиболее могучий и определяющий все остальные; это - с большой ясностью и силой формулированный покойным  В.С. Соловьевым - мотив хаотической, мистической первоосновы жизни. " И сам Гете не захватывал, быть может, так глубоко, как наш поэт, темный корень мирового бытия, не чувствовал так сильно и не сознавал так ясно ту таинственную основу всякой жизни, - природной и человеческой,- основу, на которой зиждется и смысл космического процесса, и судьба человеческой души, и вся история человечества. Здесь Тютчев действительно является вполне своеобразным и если не единственным, то наверное самым сильным во всей поэтической литературе". В этом мотиве критик видит ключ ко всей поэзии Тютчева, источник ее содержательности и оригинальной прелести.

Стихотворения: "Святая ночь", "О чем ты воешь, ветр ночной", "На мир таинственный духов", "О, вещая душа моя", "Как океан объемлет шар земной", "Ночные голоса", "Ночное небо", "День и ночь", "Безумие", "Mall'aria" и др. представляют собой единственную в своем роде лирическую философию хаоса, стихийного безобразия и безумия, как "глубочайшей сущности мировой души и основы всего мироздания".

        И описания природы, и отзвуки любви проникнуты у Тютчева этим всепоглощающим сознанием: за видимой оболочкой явлений с ее кажущейся ясностью скрывается их роковая сущность, таинственная, с точки зрения нашей земной жизни отрицательная и страшная.

         Ночь с особенной силой раскрывала перед поэтом эту ничтожность и призрачность нашей сознательной жизни сравнительно с "пылающею бездной" стихии непознаваемого, но чувствуемого хаоса. Быть может, с этим безотрадным мировоззрением должно быть связано особое настроение, отличающее Тютчева: его философское раздумье всегда подернуто грустью, тоскливым сознанием своей ограниченности и преклонением пред неустранимым роком.

О пребывании в мюнхенском обществе

Во время приезда  Ф.И.Тютчева королём баварским с1821 стал Людвиг I, который стремился Мюнхен превратить в «немецкие Афины». Ф.И.Тютчев оказался в стране романтизма в искусстве (Гёте, Гейне, Руссо, Шиллер) и полного рационализма в философии (Шеллинг).

Ф.И.Тютчев  влился в  избранное мюнхенское общество. Был обласкан поэтом Гёте, сдружился с поэтом Гейне, который называл дом Ф.И.Тютчева  «оазисом».

Ф. Шеллинг (уже известный философ, на 30 лет старше Ф.И.Тютчева) отзывался о нём как о «превосходном и образованном человеке, общение с которым всегда доставляет удовольствие»

Пфеффель, баварский публицист, писал о Ф.И.Тютчеве: «Мы находились под очарованием этого диковинного ума».

В круг знакомых Ф.И.Тютчева попали и все образованные русские, проживавшие постоянно или наезжавшие в Мюнхен: князь Гагарин, братья Краевские, А.И.Тургенев, Козловский.

А.И.Тургенев: «Тютчев...образованный русский, много читал и хорошо говорит...Умный».

Киреевский: «Он уже одним своим присутствием мог бы быть полезен России:  таких европейских людей у нас перечесть по пальцам »

Карпачевский (современный писатель, исследователь жизни и творчества Ф.И.Тютчева, автор книги о нём «Эта жажда любви») «Столь блестящие оценки Ф.И.Тютчев заслужил благодаря редкостной способности к запоминанию и умелому употреблению в разговоре прочитанного...  В свете его ценили за красноречие, сдобренное изящной и тонкой, иногда задевающей, но никогда не оскорбляющей иронией, точёными формулировками, игрой ума, приятной для умных же собеседников: его присутствие оживляло беседу и привлекало всеобщее внимание».

«Он ходил в свет» и ради него.

И. С. Аксаков : «Он любил свет...  его блеск, красивую, утончённую культуру; где во имя единства цивилизации, условных форм и приличий сходятся граждане всего образованного мира».

Соллогуб (40-е годы): «...Он был едва ли не самым светским человеком России, но светским в полном значении этого слова. Ему нужны были, как воздух каждый вечер яркий свет люстр и ламп, весёлое шуршание дорогих женских платьев, говор и смех хорошеньких женщин (см. выше параграф 7.1, с. 35)»

О наружности

Соллогуб (40-е годы): «...его наружность очень не соответствовала его вкусам; он был дурён собою, небрежно одет, неуклюж и рассеян...».

Погодин вспоминает: «С длинными, отставшими от висков поседелыми волосами, которые никогда не приглаживались...  ни на одну пуговицу не застёгнутый как надо...».

Князь Мещерский:  «Тютчев со своими белыми волосами, развевающимися на ветру,

казался старше кн. Вяземского (1792-1878)...» (Ф.И.Тютчев был младше на 11 лет ).

А.И.Георгиевский : «О наружности своей он мало заботился: волосы его по большей частью всклокочены и, так сказать, отброшены по ветру, но лицо всегда гладко выбрито; в одежде своей он был почти неряшлив; походка была действительно очень ленивая... но этот широкий, высокий лоб, эти живые карие глаза, этот тонкий выточенный нос и тонкие губы, часто складывающееся в пренебрежительную усмешку... В его обществе вы чувствовали сейчас же, что имеете дело... с гением.»

О личности и поэтической гениальности

П.А.Вяземский (1844-1845):  «Он умён и мил; он один  умеет расшевелить меня и дёргать за язык». «Со смертью Пушкина и отсутствием Жуковского мои литературные отношения почти  совершенно пресечены. С одним Тютчевым есть ещё кое - что общее».

Князь Мещерский (1839-1914), публицист и писатель, называл Ф.И.Тютчева  «царём остроумия»  и «самым оригинальным поэтом».

В.А.Жуковский :  «Необыкновенно гениальный и весьма добродушный...».

Л. Н. Толстой :  «Это гениальный, величавый и дитя старик». 

И. С. Аксаков  :  «Каждое его слово сочится мыслью».

Достоевский:  «Скажу по секрету, по большому секрету:  Тютчев очень замечателен, но...  Впрочем, многие из его стихов превосходны...».

*) Настоящий параграф написан в феврале 2012 с использованием материала из книги Д.З.Карпачевского  «Эта жажда любви**». - СПб.: 2012, на что получено согласие автора и разрешение редактора и издателя Э.С.Никулина.

                  *   *   *

Я к вам пишу случайно; право,
Не знаю как и д ля чего.
Я потерял уж это право,
И что скажу вам? - ничего!
Что помню вас? - но, боже правый,
Вы это знаете давно;
И вам, конечно, всё равно.

И знать вам также нет нужды,
Где я? что я? в какой глуши?
Душою мы друг другу чужды,
Да вряд ли есть родство души.
Страницы прошлого читая,
Их по порядку разбирая
Теперь остынувшим умом,
Разуверяюсь я во всём.
Смешно же сердцем лицемерить
Перед собою столько лет;
Добро б ещё морочить свет!
Да и при том, что пользы верить
Тому, чего уже больше нет?..
Безумно ждать любви заочной?
В наш век все чувства лишь на срок;
Но я вас помню - да и точно,
Я вас никак забыть не мог!

Во-первых, потому, что много
И долго, долго вас любил,
Потом страданьем и тревогой
За дни блаженства заплатил;
Потом в раскаянье бесплодном
Влачил я цепь тяжёлых лет
И размышлением холодным
Убил последний жизни цвет.
С людьми сближаясь осторожно,
Забыл я шум младых проказ,
Любовь, поэзию, - но вас
Забыть мне было на возможно.

И к мысли этой я привык,
Мой крест несу я без роптанья:
То иль другое наказанье?
Не все ль одно. Я жизнь постиг;
Судьбе, как турок иль татарин,
За всё я равно благодарен;
У бога счастья не прошу
И молча зло переношу.
Быть может небеса Востока
Меня с ученьем их пророка
Невольно сблизили. Притом
И жизнь всечасно кочевая,
Труды, заботы ночь и днём,
Всё размышлению мешая,
Приводит в первобытный вид
Больную душу: сердце спит,
Простора нет воображенью...
И нет работе голове...
Зато лежишь в густой траве
И дремлешь под широкой тенью
Чинар иль виноградных лоз;
Кругом белеются палатки;
Казачьи тощие лошадки
Стоят рядком, повеся нос;
У медных пушек спит прислуга.
Едва дымятся фитили;
Попарно цепь стоит вдали;
Штыки горят под солнцем юга.
Вот разговор о старине
В палатке ближней слышен мне;
Как при Ермолове ходили
В Чечню, в Аварию, к горам;
Как там дрались, как мы их били,
Как доставалося и нам;
И вижу я неподалёку
У речки, следуя пророку,
Мирной татарин свой намаз
Творит, не поднимая глаз;
А вот кружком сидят другие.
Люблю я цвет их жёлтых лиц,
Подобный цвету наговиц,
Их шапки, рукава худые,
Их тёмный и лукавый взор
И их гортанный разговор.
Чу - дальний выстрел! прожжужала
Шальная пуля... славный звук...
Вот крик - и снова всё вокруг
Затихло... но жара уж спала,
Ведут коней на водопой,
Зашевелилася пехота;
Вот проскакал один, другой!
Шум, говор. Где вторая рота?
Что вьючить? - что же капитан?
Повозки выдвигайте живо!
"Савельич!" - "Ой ли!" -"Дай огнИво!"
Подъём ударил барабан -
Гудит музЫка полковая;
Между колоннами въезжая,
Звенят орудья. Генерал
Вперёд со свитой поскакал...
Рассыпались в широком поле,
Как пчёлы, с гиком казаки;
Уж показалися значки
Там на опушке - два и боле.
А вот в чалме один мюрид
В черкеске ездит важно,
Конь светло-серый весь кипит,
Он машет, кличет - где отважный?
Кто выдет с ним на смертный бой!..
Сейчас, смотрите: в шапке чёрной
Казак пустился гребенской;
Винтовку выхватил проворно,
Уж близко... выстрел... лёгкий дым...
Эй вы, станичники, за ним...
Что? ранен!.. - Ничего, безделка...-
И завязалась перестрелка...

Но в этих сшибках удалых
Забавы много, толку мало;
Прохладным вечером, бывало,
Мы любовалися на них,
Без кровожадного волненья,
Как на трагический балет;
Зато видал я представленья,
Каких у вас на сцене нет...

Раз - это было под Гихами -
Мы проходили тёмный лес;
Огнём дыша, пылал над нами
Лазурно-яркий свод небес.
Нам был обещан бой жестокий,
Из гор Ичкерии далёкой
Уже в Чечню на братний зов
Толпы стекались удальцов.
Над допотопными лесами
Мелькали маяки кругом;
И дым их то вился столпом,
То расстилался облаками;
И оживилися леса;
Скликались дико голоса
Под их зелёными шатрами.
Едва лишь выбрался обоз
В поляну, дело началось;
Чу! в арьергард орудья просят;
Вот ружья из кустов выносят,
Вот тащат за ноги людей
И кличут громко лекарей;
А вот и слева, из опушки,
Вдруг с гиком кинулись на пушки;
И градом пуль с вершин дерев
Отряд осыпан. Впереди же
Всё тихо - там между кустов
Бежал поток. Подходим ближе.
Пустили несколько гранат;
Ещё подвинулись; молчат;
Но вот под брёвнами завала
Ружьё как будто заблистало;
Потом мелькнуло шапки две;
И вновь всё спряталось в траве.
То было грозное молчанье,
Недолго длилося оно,
Но в этом странном ожиданье
Забилось сердце не одно.
Вдруг залп... глядим: лежат рядами,
Что нужды? здешние полки
Народ испытанный... "В штыки,
Дружнее!" - раздалось за нами.
Кровь загорелася в груди!
Все офицеры впереди...
Верхом помчался на завалы
Кто не успел спрыгнУть с коня...
"Ура!" - и смолко. "Вон кинжалы,
В приклады!" - и пошла резня.
И два часа в струях потока
Бой длился. Резались жестоко,
Как звери, молча, с грудью грудь,
Ручей телами запрудили.
Хотел воды я зачерпнуть...
(И зной и битва утомили
Меня), но мутная волна
Была тепла, была красна.

На берегу, под тенью дуба,
Пройдя завалов первый ряд,
Стоял кружок. Один солдат
Был на коленах; мрачно, грубо
Казалось выраженье лиц,
Но слёзы капали с ресниц,
Покрытых пылью... на шинели,
Спиною к дереву, лежал
Их капитан. Он умирал;
В груди его едва чернели
Две ранки; кровь его чуть-чуть
Сочилась. Но высОко грудь
И трудно подымалась, взоры
Бродили страшно, он шептал...
"Спасите, братцы. - Тащат в горы.
Постойте - ранен генерал..
Не слышат..." Долго он стонал,
Но всё слабей, и понемногу
Затих и отдал душу богу;
На ружья опершись, кругом
Стояли усачи седые...
И тихо плакали... потом
Его останки боевые
Накрыли бережно плащом
И понесли. Тоской томимый,
Им вслед смотрел я недвижимый.
Меж тем товарищей, друзей
Со вздохом возле называли;
Но не нашёл в душе моей
Я сожаленья, ни печали.
Уже затихло всё; тела
Стащили в кучу; кровь текла
СтруЕю дымной по каменьям,
Её тяжёлым испареньем
Был полон воздух. Генерал
Сидел в тени на барабане
И донесенья принимал.
Окрестный лес, как бы в тумане,
Синел в дыму пороховом.
А там, в дали, грядой нестройной,
Но вечно гордой и спокойной,
Тянулись горы - и Казбек
Сверкал головой остроконечной.
И с грустью тайной и сердечной
Я думал: "Жалкий человек.
Чего оно хочет! небо ясно,
Под небом места много всем,
Но беспрестанно и напрасно
Один враждует он - зачем?"
Галуб прервал моё мечтанье,
Ударив по плечу; он был
Кунак мой; я его спросил,
Как месту этому названье?
Он отвечал мне: "Валерик,
А перевесть на ваш язык,
Так будет речка смерти: верно,
Дано старинными людьми".
"А сколько их дралось примерно
Сегодня?" - "Тысяч до семи".
"А много горцы потеряли?"
"Как знать? - зачем вы не считали!"
"Да! Будет, - кто-то тут сказал, -
Им в память этот день кровавый!"
Чеченец посмотрел лукаво
И головою покачал.

Но я боюся вам наскучить,
В забавах света вам смешны
Тревоги дикие войны;
Свой ум вы не привыкли мучить
Тяжёлой думой о конце;
На вашем молодом лице
Следов заботы и печали
Не отыскать, и вы едва ли
Вблизи когда-нибудь видали,
Как умирают. Дай вам бог
И не видать: иных тревог
Довольно есть. В самозабвенье
Не лучше ль кончить жизни путь?
И беспробудным сном заснуть
С мечтой о близком пробужденье?

Теперь прощайте: если вас
Мой безыскусственный рассказ
Развеселит, займёт хоть малость,
Я буду счастлив. А не так? -
Простите мне его как шалость
И тихо молвите: чудак!..                                                                                                      1840г. 

1814 - 1841 

Михаил Юрьевич Лермонтов - поэт, прозаик, драматург родился в Москве 3 (15) октября 1814 года в семье небогатого армейского офицера (теперь на месте дома Лермонтовых у Красных ворот стоит высотный дом). Лишившись матери в двухлетнем возрасте, он был взят на воспитание своей бабушкой Елизаветой Алексеевной Арсеньевой (урожденной Столыпиной), которая увезла его в село Тарханы Пензенской губернии.

Потеряв нежно любимую дочь, она всю свою любовь перенесла на внука, всецело посвятив себя его воспитанию. Вначале за ним смотрела немка Ромер, женщина строгих правил, добросердечная и религиозная, имевшая большое влияние на ребенка, а впоследствии, когда Михаил Юрьевич стал подрастать, был взят гувернер - немец Кнап. Окруженный постоянными заботами своих тетушек и кузин, среди которых он рос, и которые его очень любили и баловали, Маленький Миша стал большим фантазером и довольно страстной натурой. В 11 лет он очень серьезно влюбился в свою 9-летнюю кузину. Рожденный от болезненной матери, он тоже был слабого здоровья. В десятилетнем возрасте бабушка отвезла его на Кавказ на минеральные воды. Горные пейзажи навсегда покорили сердце юного поэта.

В 1826 году его отвезли в Москву в пансион Женро, где он обучался французскому и английскому языкам, а оттуда через два года определили в университетский благородный пансион. Сверх того он брал частные уроки у Мерзлякова, первого в то время знатока словесности.

В 1830 году Михаил Юрьевич окончил курс и на публичном экзамене получил первую награду за сочинение и успехи в истории. Поступил в университет, где ему не пришлось пробыть долго. Он был исключен вместе с несколькими студентами за скандал, связанный с одним из профессоров. Ему оставалось только одно: вопреки желанию бабушки поступить в Петербургскую школу гвардейских подпрапорщиков, где он отличался от своих сверстников ловкостью, смелостью и физической силою так, что гнул шомпола и завязывал из них узлы.

Однажды будущий поэт чуть не поплатился жизнью, сев на необъезженного молодую лошадь, к которой подбежал конь, ударивший Лермонтова в ногу так сильно, что его вынесли из манежа. После этого случая он долго болел, а когда выздоровел оказалось, что стал прихрамывать.

В то же время он не переставал заниматься литературой. В течение двух лет пребывания в школе им были написаны многие стихотворения ("Уланша", "Петергофский праздник", "Монго" и др.) и поэмы "Измаил-Бей", "Хаджи-Абрек", которая без ведома автора была отдана одним из однокурсников Лермонтова книгоиздателю Смирдину и напечатана в 1935 году в "Библиотеке для чтения". Сам Лермонтов не спешил печатать свои произведения, к сочинительству он относился очень строго. Многие произведения, написанные в этот период, увидели свет только через 5 лет.

В 1834 году Лермонтов вышел из школы корнетом в лейб-гусары, поселился в Царском Селе, где стоял его полк, и начал вести буйную, рассеянную жизнь богатого офицера, не забывая и о литературном творчестве. Здесь им была написана драма "Маскарад" и поэма "Боярин Орша". Но настоящая литературная известность началась со смерти А.С. Пушкина в 1937 году, когда было написано его стихотворение "На смерть поэта". Стихотворение наделало шума и быстро разошлось по Петербургу. Чуть позже Лермонтов добавил к первоначальному варианту последние 16 строк "А вы, надменные потомкиЕ", что сделало его опальным. Приехав к своему родственнику Муравьеву просить его заступничества перед императором и, ожидая прихода хозяина, поэт увидел там несколько палестинских пальм, привезенных Муравьевым с Востока. Он тут же написал стихотворение "Ветка Палестины".

Хлопоты Муравьева не увенчались успехом. Лермонтов был переведен в Нижегородский драгунский полк на Кавказ. Ссылка эта продолжалась недолго, вмешательство бабушки помогло ему вернуться в лейб-гусарский полк. В это время он написал "Песню про купца Калашникова", а в 1834 году появился его "Демон". Принятый в кружок писателей Петербурга, в котором он встретил Жуковского, Одоевского, Плетнева, Муравьева, он продолжал писать прекрасные поэмы и стихи: "Бородино", "Казначейша", "Мцыри", "Дума", "Поэт" и др.

Имя поэта облетело уже всю Россию, многие из его стихотворений перекладывались на музыку. В начале 1840 года были напечатаны прозаические отрывки "Бэла" и "Тамань".

В самый разгар его успехов новый несчастный случай обрушился на поэта. Михаил Юрьевич ухаживал в это время за тогдашней красавицей княжной М.А. Щербатовой, нравившейся также барону Баранту, сыну историка и французского посла при русском дворе. Последний искал случая устроить какую-нибудь неприятность Лермонтову. Произошло столкновение, Лермонтов вызвал его на дуэль, которая состоялась за Черной речкой на Парголовской дороге. Поэт получил легкую царапину руки, а сам выстрелил в воздух. За это Лермонтова сослали в Тенгинский пехотный полк, пришлось поэту ехать на Кавказ в третий раз. Там он участвовал в войне против чеченцев, храбро сражался, презирая опасность. А Барант отделался высылкой на родину.

Будет справедливым привести здесь сохранившиеся воспоминания светской красавицы Веры Бухариной, которая описала Лермонтова таким образом: "У него был злой и угрюмый вид, его небольшие черные глаза сверкали мрачным огнем, взгляд был таким же недобрым, как и улыбка...У него было болезненное самолюбие, которое причиняло ему живейшие страдания. Я думаю, что он не мог успокоиться оттого, что не был красив, пленителен, элегантен. Это составляло его несчастие. Душа поэта плохо чувствовала себя в небольшой коренастой фигуре карлика..." Как точно и верно Бухарина определила противоречивую натуру поэта! Талант, данный ему Богом, "глубокий и могучий дух", как писал В.Г. Белинский, встречавшийся с ним, - и невзрачная внешность, которая мешала поэту в повседневной жизни. Отсюда его вспыльчивый характер, желание остротами компенсировать недостаток вниманию со стороны светских красавиц, порой даже грубость в отношениях с ними. Однажды на балу в честь нового 1840 года он неоправданно резко и невежливо обошелся с двумя дочерьми Николай I, которые были в масках, но все прекрасно знали, кто скрывался под ними. В конце концов характер Лермонтова привел его к гибели.

Весной 1941 года ему на короткое время было разрешено приехать в Петербург. Вернувшись летом на Кавказ, Лермонтов, взяв отпуск по болезни, поселился в Пятигорске со своими друзьями Глебовым, Трубецким и Васильчиковым. Там он встретился со своим однокашником по училищу Мартыновым, который в то время был уже майором.

Лермонтов, видя в нем соперника, позволял по отношению к Мартынову острые насмешки, чем однажды просто взбесил майора, и тот вызвал Лермонтова на дуэль, которая состоялась 15 июля 1841 года, и на которой Михаил Юрьевич был убит.

Похороны Лермонтова, несмотря на все хлопоты друзей, не могли быть совершены по церковному обряду. Официальное сообщение об его смерти гласило: "15 июня, около 5 часов вечера, разразилась ужасная буря с громом и молнией; в это самое время между горами Машуком и Бештау скончался лечившийся в Пятигорске М.Ю. Лермонтов". По словам князя Васильчикова, в Петербурге, в высшем обществе, смерть поэта встретили словами: "туда ему и дорога".

   Михаил Лермонтов был похоронен на городском кладбище в Пятигорске 17(29).7.1841. Через несколько месяцев бабушка Арсеньева увезла  гроб с телом М.Ю. Лермонтова в село Тарханы и 23.4(5.5). 1842 и похоронила в семейном склепе Арсеньевых. В 1899 г. в Пятигорске открыт памятник Лермонтову, воздвигнутый по всероссийской подписке.

1809 - 1868 

Нестор Васильевич Кукольник [8(20).IX.1809, Петербург -- 8(20).XII.1868, Таганрог] -- драматург, поэт, прозаик, художественный критик, журналист. Происходил из словацко-польской семьи (или русино-польской). Учился в гимназии вместе с Н. В. Гоголем. Пик популярности пришелся на 1840 - 1848 годы. К концу жизни был уже основательно забыт.

Романс - Сомнение 

Музыка М. Глинка, слова Н. Кукольник.

исп. Пикник

Посвящено Глинкой его ученице
Каролине Иосифовне Колковской (1823-1857). Датируется по "Запискам"

             Сомнение
 
Уймитесь, волнения страсти!
Засни, безнадежное сердце!
Я плачу, я стражду, -
Душа истомилась в разлуке;
Я стражду, я плачу, -
Не выплакать горя в слезах.
Напрасно надежда
Мне счастье гадает,
Не верю, не верю
Обетам коварным!
Разлука уносит любовь.
Как сон, неотступный и грозный,
Мне снится соперник счастливый,
И тайно и злобно
Кипящая ревность пылает,
И тайно и злобно
Оружия ищет рука.
Напрасно измену
Мне ревность гадает,
Не верю, не верю
Коварным наветам.
Я счастлив, - ты снова моя.
Минует печальное время, -
Мы снова обнимем друг друга,
И страстно и жарко
С устами сольются уста.

                   Февраль 1838

1809 - 1868 

Нестор Васильевич Кукольник [8(20).IX.1809, Петербург -- 8(20).XII.1868, Таганрог] -- драматург, поэт, прозаик, художественный критик, журналист. Происходил из словацко-польской семьи (или русино-польской). Учился в гимназии вместе с Н. В. Гоголем. Пик популярности пришелся на 1840 - 1848 годы. К концу жизни был уже основательно забыт.

Уснули голубые

Видеоклип из т/ф "Михаил Глинка. Романсы". 1984 г.

Слова Н. Кукольник. Музыка М. Глинка. Исп. Зара Долуханова

Из цикла романсов "Прощание с Петербургом" (1840).

Антология русского романса. Золотой век. / Авт. предисл. и биогр. статей В. Калугин. - М.: Эксмо, 2006

      Баркарола
 
Уснули голубые
Сегодня, как вчера.
Ох, волны удалые,
Надолго ль?
До утра?

У нас и в мраке ночи
Волнение любви
Слезами топит очи,
Огнем горит в крови.

И плеском размахнулось
Широкое весло,
И тихо распахнулось
Заветное окно.

И вам покоя, волны,
Страдалец не дает;
Надежд и страсти полный,
Всю ночь любовь поет.

Уснули голубые
Сегодня, как вчера.
Ох, волны удалые!
Не спать вам до утра!

                           1840

Баркарола Уснули голубые (М.Глинка - Н.Кукольник)

Цикл романсов на стихи Н.Кукольника - «Прощание с Петербургом».
 Исполнитель: Елизавета Шумская (сопрано)

1784 - 1839 

1834 год. Легендарный гусар-партизан, поэт-воин, герой восьми войн Денис Давыдов, разменяв полсотни лет, вместе с женой и десятком детей прибывает в родовое имение. В успокоении и написании героических мемуаров завершить свой путь. Но…

И вот он навещает в Пензе своего боевого соратника по партизанской войне Беркетова, где вдруг по ступеням к нему спускается… Муза! Племянница друга, недавняя выпускница пансиона — Евгения Золотарева, она точно светилась особым, таинственным, необычайно притягательным внутренним светом. Любительница искусств и поэзии, она знала много стихов наизусть, в том числе и стихи знаменитого партизана, о чьих подвигах была наслышана от дяди. Сама судьба послала гусару-поэту в ее лице предмет глубокого восхищения и поклонения! Хлынул поток стихов, полных свободного, легкого и счастливого дыхания, лучших стихов.

В жизни седовласого генерала начался бурный ренессанс.
Пламенный поэт умолял Евгению дать ему разрешение на переписку. Однако она, боясь огласки, вначале отказала. Тогда Денис Васильевич заверил ее, что будет свято хранить тайну, прежде всего потому, что он женат, а кроме того, будучи вожаком партизан, он ни разу не выдал ни одного секрета куда более важного.

  В каждое свое послание пламенный гусар вкладывал столько любви, что провинциальная красавица была вынуждена его предостеречь: «Язык Вашего письма очень пылок и страстен. Вы заставляете меня трепетать. Зачем Вы вкладываете столько чувства в ту полную шарма и романтики дружбу, которая меня так радует?» — «Вы осмелились предложить мне дружбу?! — отвечал Евгении глубоко опечаленный Денис Давыдов. — Но, помилуйте, мой жестокий друг! Любовь, раз возникнув в жизни, никогда потом не уничтожается, не превращается в ничто. Будьте серьезнее хоть раз в жизни! Умоляю Вас!»

Друзья поэта, восхищенные стихами Давыдова, вопреки его просьбе, публикуют их, да еще с припиской — «Пенза». Жена запрещает ему поездки к Беркетову, но пламенный гусар еще надеется на встречи.

Вскоре Евгения выходит замуж за нелюбимого и немолодого помещика Мацнева, а Денис Давыдов возвращается в Москву.

Но для пламенного сердца покой равносилен смерти!

Иль нет! Сорви покров долой!..
Мне легче горя своеволье,
Чем ложное холоднокровье,
Чем мой обманчивый покой.

          Как человек Тютчев Федор Иванович оставил по себе лучшие воспоминания.  Блестящий собеседник, яркие, меткие и остроумные замечания которого передавались из уст в уста, тонкий и проницательный мыслитель, с равной уверенностью разбиравшийся в высших вопросах бытия и в подробностях текущей исторической жизни, самостоятельный даже там, где он не выходил за пределы установившихся воззрений.

Впечатление нераздельного господства мысли - таково было преобладающее впечатление, которое производил этот человек,  всегда оживленный неустанной творческой работой мысли.

           Поэта-мыслителя чтит в нем и русская литература. Литературное наследие его включает несколько публицистических статей и около 50-ти переводных и 250-ти оригинальных стихотворений, среди которых есть неудачные. Среди остальных, зато естьряд перлов философской лирики, бессмертных и недосягаемых по глубине мысли, силе и сжатости выражения, размаху вдохновения. Характерно, что поэт, по его собственному признанию выражавший свою мысль тверже по-французски, чем по-русски,все свои письма и статьи писавший только на французском языке и всю свою жизнь говоривший почти исключительно по-французски, самым сокровенным порывам своей творческой мысли мог давать выражение только в русском стихе.

           Автор "Silentium"(Молчание), он творил почти исключительно "для себя", под давлением необходимости высказаться пред собой и тем уяснить себе самому свое состояние. В связи с этим он исключительно лирик, чуждый всяких эпических элементов.

Влади́мир Серге́евич Соловьёв

(1853 — 1900 )

Русский философ, богослов, поэт, публицист, литературный критик; почётныйакадемик Императорской Академии наук по Разряду изящной словесности (1900). Стоял у истоков русского «духовного возрождения» началаXX века. Оказал влияние на религиозную философию Н. А. Бердяева, С.Н.Булгакова, С.Н.и Е.Н.Трубецких, П.А.Флоренского, С.Л.Франка, а также на творчество поэтов-символистов — А.Белого, А.Блока и др. По мнению Даниила Андреева, Соловьев - это "единственный русский философ, заслуживающий этого наименования безо всякой натяжки". 

Жанр: романс для голоса с фортепиано.

Автор стихов: Е. Баратынский.

Время создания стихотворения: 1821 год.

Время создания романса: 1825 год.

Первое издание романса: фирма Пеца (без даты).

 Романс принадлежит к числу лучших сентиментально-лирических вокальных произведений молодого М. Глинки. В своих «Записках» М. Глинка писал: первая неудачная попытка сочинения с текстом относится к этому времени (то есть к 1825 году – А. М.). Это был романс на слова Константина Александровича Бахтурина, сына правителя нашей канцелярии. Когда же сочинен мною первый удачный романс «Не искушай меня без нужды» (слова Баратынского), - не помню; по соображению полагаю, что я написал его около этого времени, т. е. в течение 1825 года».¹ Сохранилось два недатированных автографа романса.²

Романс настолько популярен, что стихотворение Е. Баратынского оказалось как бы задвинуто им. И даже название оригинала мало кто вспомнит - «Разуверение».³

В романсе М. Глинки имеются некоторые изменения в тексте по сравнению со стихотворением Баратынского. Так, вместо «слепой тоски» (у Баратынского) - «немой тоски» (у Глинки). Кроме того, композитор более подчеркнул именно сентиментальный характер стихотворения, хотя в оригинале, если его декламировать в соответствии с авторской пунктуацией, больше пафоса: из трех восклицательных знаков стихотворения М. Глинка оставил – из Баратынских - только один – в строке «В его дремоте не тревожь!», правда, добавил один свой – в строке «Забудь бывалые мечты!».

За этими, казалось бы, мелкими различиями скрывается нечто более важное: Баратынский написал о перегоревшем чувстве, об обиде и остуде сердца. Его стихи полны холодом и ходом самонаблюдения. Романс Глинки взволнованной молящей интонацией ставит под сомнение непоправимость результата, на котором настаивает поэт.⁵

Глинка по-глинковски индивидуально запечатлевает почувствованные им повсеместно выразительные, многих людей волнующие интонации, связывает, скрепляет их, но, в сущности, не он их изобретатель. Мелодия, ритм, сопровождение в этом и подобным ему романсах глинкинские, но в основе их лежат интонации общезначимые. В этом романсе впервые проявилось непередаваемое словами глинкинское обаяние, так сказать, его почерк, его стилевое «я», запечатленное в обобщении общезначимого. И не случайно сам композитор почувствовал здесь свою удачу. «Простота, естественность, душевное целомудрие и сердечность элегического раздумья-высказывания становятся в русской лирике основой ее психологии; и отсюда, от глинкинского «Не искушай», тянутся нити и к «Онегину» Чайковского, и к чеховским пейзажам и жанрам, и к лучшему в Станиславском. Но Глинка сам отлично понимал различие в интонационном содержании «обобщений общезначимого» и эмоциональных формулировок типа «Не искушай, «Сомнения» от искусственной субъективной лирики, хотя бы и вполне лично искренней».⁶

Классически-стройная мелодия романса гармонично сливается с текстом; в ней есть та свобода и естественная грация, та благородная простота, которая со всей отчетливостью обнаруживает почерк Глинки. Впечатление стройности и чистоты стиля создается уже в выразительном вступлении фортепиано. Небольшая прелюдия к романсу с ее ниспадающими секвенциями сразу же вводит слушателя в поэтический строй стихотворения Баратынского. Эта скорбная интонация вздоха далее получает широкое развитие в вокальной партии.

Примечания

1 Глинка М. Записки. – Глинка М. Литературные произведения и переписка. Том 1. М. 1973. С. 229.

2 ГПБ, ф. 190, № 5, листы 1 – 2; № 10, листы 67 оборот – 68.

3 Кстати, не часто встречающееся слово.

4 Мы сохраняем оригинальную (авторскую) орфографию.

5 Эту верную, как нам кажется, мысль сформулировала Наталья Рубинштейн. - Рубинштейн Наталья «…она и музыка и слово». - University of Toronto - Academic Electronic Journal in Slavic Studies. См. http://www.utoronto.ca/tsq/07/rubinstein07.shtml

 6 Асафьев Б. (Игорь Глебов). Глинка. М. 1950. С. 22.

Мы знаем не так уж мало о «чудном мгновенье» любви Пушкина и Анны Керн, знаем по письмам, дневникам, воспоминаниям.
Евгений Баратынский ничего не рассказал о юношеской влюбленности в свою кузину Вареньку Кучину. И вместе с тем не о ней ли он сказал так много своим стихотворным «Разуверением»:

Михаил Глинка написал на эти стихи романс в 1825 году (с «Разуверения» началась известность Глинки). Это был любимый романс многих замечательных певцов и певиц, в том числе и Надежды Обуховой.
 В 1925 году Баратынский был уже признанным поэтом. (Пушкин говорил о нем: «Он у нас оригинален – ибо мыслит. Он был бы оригинален и везде, ибо мыслит по-своему…»

 «Разуверение» увидело свет в 1821 году и, значит, сочинено еще раньше, двадцатилетним юношей. Откуда ж такая глубина умудренного горького разочарования, такая простота и чеканность строк, даже не строк, а лирических афоризмов, как будто изреченных в назидание влюбленным романтикам на все времена? Откуда в совсем юном сердце такая печаль и мудрость? И кто виновница «Разуверения»?

 С детства замечали в Баратынском замкнутость и нелюдимость. А между тем детство его было безоблачным и счастливым. Потомок древнего дворянского рода, сын генерала, он рос в благословенном поместье Мара Тамбовской губернии, «в сладостной тени дубрав», «у нескудеющих ручьев». Так откуда же это пришло: «Все мнится, счастлив я ошибкой, и не к лицу веселье мне»?

Как Гамлета, поэта печалило общее неустройство мира. А раз мир так плох – нет поводов для веселья. Двадцатипятилетний Баратынский пишет своему другу: «Во мне веселость – усилие гордого ума, а не дитя сердца».
Казалось, происхождение предопределило его путь : в отрочестве он был зачислен в Пажеский Его Императорского Величества корпус. А дальше – гвардия, самая завидная военная или государственная карьера. Но двенадцатилетний паж Баратынский пишет матери: «Я думал, что с товарищами мне будет весело; но нет, всякий играет с другим, как с игрушкой, без дружбы, безо всего!.. Я думал, уезжая, что мне будет гораздо веселее с мальчиками моих лет, чем с маменькой, потому что она уже большая; но, увы, я очень ошибся! Я думал найти дружбу, а нашел лишь холодную притворную учтивость, расчетливую дружбу».
Юный паж вовсе не был маменькиным сынком. Но столь раннее постижение людских пороков заставило его предпочесть людям книги. Вскоре он полностью охладеет к занятиям. Новая страсть захватит его – поэзия.
 В Царскосельском лицее тогда учились Пушкин, Дельвиг, Кюхельбекер, соревнуясь друг с другом в стихосложении. Пажеский корпус мало походил на лицей: Баратынскому приходилось писать украдкой, пряча исписанные листки от дежурных офицеров и соглядатаев-сотоварищей.
Пажеский корпус опостылел Баратынскому. Он умоляет мать отдать его в морскую службу. Его тоска, метания непонятны взрослым, и он, отчаявшись, принимается совершать дерзкие поступки. Составляет «общество мстителей начальству», доверяется товарищам, о которых недавно писал матери столь безотрадно, и становится игрушкой в их руках.

Весной 1916 года родные Баратынского с ужасом узнали, что Евгений исключен из Пажеского корпуса по личному повелению царя за участие…в краже. Исключен без права поступления на государственную службу (разве только рядовым в армию). Это было невероятно, но это было так: Баратынского втянули в проступок, нелепый и бессмысленный: украденные деньги пажи тут же, как сказано в обвинительном рапорте, «прокатали и пролакомили». Последствия всего этого были катастрофическими для карьеры Баратынского, но прежде всего для его нравственного, духовного мира. Он тяжко пережил внутреннюю драму, ужаснулся содеянному, был близок к самоубийству, жаждал очищения и прощения и надолго скрылся в родные места, туда, где прошло его детство.
Только в 1918 году вернулся он в Петербург, чтобы начать службу рядовым в одном из петербургских полков.

В Петербурге найдет он новых друзей: сначала Дельвига, а потом Пушкина и Кюхельбекера. Словно бы с опозданием он войдет в лицейский круг. Дружба с замечательными русскими поэтами, собственные творческие опыты будут медленно возвращать Баратынскому самоуважение и врачевать его нравственные раны. И когда в январе 1820 года его отправят в полуизгнание в Финляндию, в пехотный Нейшлотский полк, произведя в унтер-офицеры (его-то, бывшего пажа!), он отбудет туда с верой, что отныне страшиться нечего: его муза – с ним.

Вскоре и было написано «Разуверение». Кто же вдохновил поэта на эту элегию? Самое поразительное, что ко времени написания «Разуверения» Евгений Баратынский, видимо, еще не узнал любви-страсти – она застигнет его лишь через несколько лет. Но, возможно, юношеская влюбленность в Вареньку Кучину, робкая и смиренная, влюбленность-дружба послужила толчком для создания «Разуверения» и еще нескольких лирических стихов. Евгений виделся с Варенькой, когда жил в родовом поместье после исключения из Пажеского корпуса, гулял с нею, иногда они вместе обедали. Он упоминал о ней мельком в некоторых своих письмах. Вот и все.

Еще долго будет слышаться эхо «Разуверения» в других стихах поэта. Когда Пушкин прочитал «Признание» Баратынского, он в письме А.Бестужеву 12 января 1824 года заметил: «Признание» - совершенство. После него никогда не стану печатать своих элегий…» Но прочтите внимательно «Признание» - и оно может показаться вам продолжением «Разуверения»:

Но, может быть, «Разуверение» было продиктовано не столько разочарованием в любви, сколько разочарованием в самом себе (ведь Баратынский совсем недавно пережил унизительную беду)?

А может, твердя: «Забудь бывалые мечты», поэт хотел обратного? Быть может, повторяя: «Уж я не верю увереньям, уж я не верую в любовь», он выразил еще раз мечту о любви, которая бы вернула его к новой жизни?
Вопросы эти не столь риторические, какими могут показаться с первого взгляда. Академик Б.В. Асафьев писал: «Отрицания… в стихотворении Баратынского, в сущности, скрывают желание: хочу искушений, хочу еще раз предаться сновидениям, хочу верить в любовь». Музыка М.И. Глинки как раз выявила этот второй, сокровенный смысл «Разуверения» Баратынского.
Впоследствии Евгений Баратынский счастливо женился, имел много детей, показал себя рачи-тельным деревенским хозяином. Но в письмах друзьям его молодости нет-нет, а прорывались жалобы, странно напоминавшие «Разуверение», ставшее классикой русского романса.

 Стихотворение написано С.Есениным в 1921 году, в ту пору ему исполнилось всего двадцать шесть лет, а в его творчестве уже появились грустные философские размышления о преходящести бытия, о скоротечности жизни. Немного несвоевременно, не так ли? Ведь по-настоящему у поэта не наступит еще полдень жизни, а он уже грустит о ее закате. Но сам Есенин так объясняет мотивы печали и грустных размышлений: «Поэту необходимо чаще думать о смерти, и что только памятуя о ней, поэт может особенно остро чувствовать жизнь».

    Это стихотворение – монолог поэта, который делится своими самыми сокровенными думами и чувствами, заведомо предполагая в собеседнике друга, на понимание которого он вполне может расчитывать. Не знаю, как у других, но у меня такая иллюзия все же возникает…

    Основная интонация стихотворения исповедальная, доверительная, грустная, прощальная и в то же время благодарная за благодать жить на этой земле.

     Высказанные мысли, и выплеснувшиеся, прорвавшиеся наружу чувства захватывают, пленяют и покоряют своей простотой и искренностью. Может быть потому, что Есенин здесь, как, впрочем, и во многих других своих стихах, представляется частью природы. Если пользоваться словами М.Пришвина, это «видение души человека через образы природы».

     Как талантливый художник, Есенин умело пользуется всей палитрой красок, создавая свои неповторимые оттенки: «страна березового ситца», «пламень уст», «гулкая рань», «розовый конь»… Цветовая гамма способствует передаче тончайших настроений, придает живописную одухотворенность. Казалось бы, розовый цвет какой-то неопределенный, маловыразительный, промежуточный, несколько разбавленный. И тем более интересно умение Есенина пользоваться этой краской, придавая несвойственную ей выразительность. Ведь именно одно слово «розовый» создает и усиливает ощущение прошедшей юности, красоты, свежести:

   Есенин задает себе вопрос: «Жизнь моя, иль ты приснилась мне?», прислушиваясь к себе с тревогой, смятением, неуверенностью и беспокойством: «Неужели это так на самом деле?». Ох, как не хочется в это верить, он делает попытку, если не преодолеть это мучительное состояние, то хотя бы попытаться осмыслить новое для него настроение. Кстати, эта его знаменитая строка-вопрос не сразу, но все же приводит к поговорке: «Только во сне сдалося, что на свете жилося», что еще раз напоминает о народных корнях поэта.
     И, чувствуя себя неотделимым от природы, от этого великого вечного движения, связанным с рождением, расцветом и увяданием, с вечным обновлением, поэт обретал мудрое, философское отношение к жизни:

Его философия разлита, растворена в поэтических словесных образах. Время – необратимое и безостановочное – воплощается в образе ветра, который все разметает. Есенин поэтически соединяет, сливает краткий миг человеческой жизни с вечным потоком мирового времени. Дмитрий Веневитинов писал: « Истинные поэты всех времен и народов были философами. Есенин не только истинный, но и уникальный поэт» .

Проанализировав это стихотворение, можно сказать, что С.А.Есенин действительно – поэт гениальный и удивительный. Ему удалось передать в стихотворении сокровенные человеческие чувства, удалось нарисовать живописную картину природы во всей ее прелести и очаровании.

Это стихотворение волнует , завораживает и озаряет душу каким-то таинственным, тихим светом.

    Лет двадцать – двадцать пять назад (книга издана в 1988 году – Нина) свое второе рождение пережила песня Василия Липатова на стихи Сергея Есенина «Письмо матери».
Стихотворение это было написано поэтом в 1924 году, в смутное и тяжкое для Есенина время, когда тоскующей мыслью и памятью он все чаще и чаще обращался к родному дому.

«Милая, добрая, старая, нежная…» А ведь, по собственному признанию Есенина, он «рос под призором бабки и деда». Мать не поладила со свекровью; отец Александр Никитич кинул семью; мать Татьяна Федоровна ушла на заработки в город… И все равно для поэта все лучшее, что было связано с детством, с открытием Родины, навсегда неразлучно стало с сердечной думой о матери.
«Ты одна мне несказанный свет»… Этот согревающий душу свет наполняет строки поэта в разные годы его жизни.

    Сергею Есенину – двадцать один…
В Петрограде произошла февральская революция. И в первом же поэтическом отклике на революцию Есенин снова вспоминает святое имя матери:

    Путаная кочевая жизнь уводила поэта далеко-далеко от низенького деревянного дома в родном селе Константинове на Рязанщине. А он все искал опоры в материнском сострадании и сочувствии.
Есть у Есенина стихотворение – тоже, как и «Письмо матери», помеченное 1924 годом, - но это «Письмо от матери». В нем поэт переложил на стихи подлинные жалобы и страхи своей матери:

И сын ответил матери – стихами, которые так и назвал «Ответ». Он был напечатан в декабре 1924 года.
А «Письмо матери» увидело свет раньше – весной того же года. Так неотступно преследовало Есенина желание оправдаться перед матерью, все объяснить, чтоб поняла и простила.
 Сергей Есенин наезжал в родной дом. Сохранилась фотография 1925 года – последнего года жизни поэта: у самовара сидят Сергей Александрович с матерью Татьяной Федоровной. Она – в платке по-деревенски, слушает, подперев рукой голову, как сын ей читает. Уж не это ли?

    Татьяна Федоровна пережила своего сына на тридцать лет. С фотографии 1946 года на нас смотрит красивая старая женщина – сын унаследовал красоту от нее. В ее глазах – мудрость и печаль. В них все тот же «несказанный свет». Рука подпирает голову в крестьянском платке. Как на том снимке, где сын читает ей стихи.
     Кто же положил на музыку «Письмо матери»?
В те годы, когда поэт навещал Константиново, неподалеку жил и работал в деревенском клубе Василий Липатов. Был он красный командир, в гражданскую войну командовал кавалерийским взводом, а теперь собирался на ученье в Петроград, решив стать музыкантом.
В Петроградской консерватории его заметил ректор Александр Константинович Глазунов. Липатов учился игре на фортепиано и композиции. Вскоре он был уже хорошим пианистом.
Случай сделал его знаменитым композитором. Прочитав «Письмо матери», Липатов за один день сочинил песню. Она распространилась с невероятной быстротой: без радио через несколько дней ее уже знали и в Москве, и в Рязани.
Слышал ее и сам Есенин. Его сестра Александра вспоминала, как вечерами гуляли они с братом вдоль Оки и пели «Письмо матери».
     Одобрил песню и Глазунов. «Я бы мог подписаться под этой мелодией», - сказал маститый композитор.
 Однако судьба и песни, и автора музыки сложилась нелегко. В.П. Соловьев-Седой вспоминал: «Письмо матери» подхватили десятки, сотни, тысячи исполнителей и ансамблей. В короткий срок она облетела все города и веси, и не было в нашей стране такого концерта, такого ресторана, бара, кафе, такой «пивнушки», где не исполнялась бы песня Липатова. В один прекрасный день Василий Николаевич Липатов стал знаменит, популярен, любим… В начале 30-х годов, когда усилилась борьба с упадочными настроениями среди молодежи, «Письмо матери» практически не исполнялось. Липатов это тяжело переживал… Все, что он делал потом, было вымучено и бескрыло. А «Письмо матери» стали забывать…

    Он пил, мало работал, не хотел лечиться. Так он и ушел от нас, рано состарившийся, больной, мнительно-гордый. Он не сумел оправиться от своего единственного успеха…»
Но и одной-единственной песни – «Письмо матери» на стихи Есенина – оказалось достаточно, чтобы имя Василия Николаевича Липатова не было забыто.

Стихотворение Пушкина «Что в имени тебе моем?..» еще при жизни поэта появилось в печати.

Впервые оно, под заглавием «В альбом» и без даты, было напечатано в «Литературной Газете» А. Дельвига (6 апреля 1830 г., № 20, стр. 158), затем было перепечатано в сборнике стихов «Венера» (М., 1831) и вошло в третью часть «Стихотворений Александра Пушкина» (СПБ., 1832), где помещено среди стихотворений 1829 г.

Автограф стихотворения однако не был известен, и позднейшие издания обычно воспроизводили его по авторскому изданию 1832 г.

В нем стихотворение было напечатано по писарской копии в тетради произведений Пушкина, приготовленных им к печати. С нее и набиралось издание 1832 г. Тетрадь принадлежала В. П. Гаевскому и в настоящее время находится в Институте Русской Литературы Академии Наук СССР (фонд № 244, № 158).

Весь текст стихотворения в тетради писан рукою писца. Только дата «1829» в конце стихотворения сделана карандашом рукою Пушкина. Впрочем и эта дата, и заглавие стихотворения — «В альбом» — вычеркнуты вероятно техническим редактором. Внизу скрепа цензора В. Н. Семенова1.

Отсутствие авторского оригинала создавало ряд затруднений при выяснении вопроса, кому и когда оно было посвящено. Одновременно возникал вопрос и о тексте стихотворения, хотя нахождение его в тетради, представленной Пушкиным в цензуру, свидетельствовало об авторитетности текста.

Следуя датировке авторского издания 1832 г., все исследователи датировали стихотворение 1829 г.

Что касается того, кому было написано в альбом это стихотворение, установилась и прочно держалась традиция, что оно было посвящено А. А. Олениной.

Так предполагали П. А. Ефремов в своих первых изданиях (1880 и 1882 гг.), П. О. Морозов, П. М. Устимович2 и некоторые другие.

Традиция, связывавшая стихотворение Пушкина с именем Олениной, держалась так прочно, что и в позднейших изданиях, в том числе и в издании под редакцией С. А. Венгерова, оно имеет подзаголовок «А. А. Олениной». Впрочем в указанном издании вслед за именем Олениной поставлен знак вопроса3.

Эту традицию в датировке и посвящении нарушил П. А. Ефремов, который в издании сочинений Пушкина в 1903 г. (т. I, стр. 484) снабдил стихотворение подзаголовком «граф Собанской» и пометил его — «1823 г., Одесса».

Графиня Собанская, имя которой впервые поместил Ефремов в подзаголовке стихотворения «Что в имени тебе моем?» — была Каролина (Розалия) Адамовна, рожд. гр. Ржевусская (ок. 1794—1885), сестра известного польского романиста Генриха Ржевусского и Эвелины Ржевусской-Ганской-Бальзак. Каролина Ржевусская, известная красавица, веселая и разносторонне образованная, провела бурную романтическую жизнь. После брака с гр. Иеронимом Собанским она сожительствовала с гр. И. О. Виттом, затем вышла замуж за его адъютанта капитана С. Х. Чирковича и уже в преклонном возрасте снова вышла замуж за французского поэта Жюля Лакруа (1809—1887), брата известного библиографа и писателя Поля Лакруа (Bibliophile Jakob).

Основанием для подзаголовка послужило П. А. Ефремову упоминание М. А. Максимовича, что летом 1836 г. в Крыму он видел в альбоме Каролины Собанской «стихи, некогда ей написанные Пушкиным: «Что в имени тебе моем?»4 Стихотворение Пушкина видел в альбоме Собанской и польский писатель Иосиф-Игнатий Крашевский (1812—1887).

В своем путевом дневнике под 17 августа 1843 г. Крашевский записал: «Oglądatem u pani Chirkovitz (sic!), z domu HT. Rzewuskiej, zbior ciekawy autografów; cale listy Chateaubriand’a, Pitta, Wellingtona, Lavatera, Delphiny Gay, P. Staël, Puszkina, Mickiewicza, Felińskiego, pani Krüdner i t. d. Wiersz Puszkina umyslnie napisany»5. («Рассматривал у госпожи Хиркович (sic!), рожденной гр. Ржевусской, любопытное собрание автографов: целые письма Шатобриана, Питта, Веллингтона, Лафатера, Дельфины Гай, г-жи Сталь, Пушкина, Мицкевича, Фелинского, г-жи Крюднер и т. д. Стихотворение Пушкина специально написано».)

Дата «1823 г., Одесса» была поставлена П. Ефремовым произвольно, вероятно на основании предположения о возможных встречах и знакомстве Пушкина с Собанской, во время их одновременного пребывания в Одессе в 1823 г.

Предположение П. Ефремова о посвящении стихотворения «Что в имени тебе моем?» Собанской было принято рядом позднейших исследователей, как Б. Л. Модзалевский6, Н. О. Лернер7, М. П. Алексеев8. Что касается даты «1823 г., Одесса», то она вызвала недоверчивое к себе отношение за отсутствием положительных данных, какие могли бы изменить датировку стихотворения в авторском издании 1832 г.

Б. Л. Модзалевский пытался согласовать обе датировки. Он склонен был отнести к 1829 г. окончательную датировку стихотворения, ранее, в Одессе, написанного в альбом Каролине Собанской.

Однако это предположение встретило возражения Н. О. Лернера, который писал: «...из всего, что известно об одесской жизни Пушкина 1823—1824 гг., никак нельзя заключить, что стихотворение было написано именно тогда; неизвестно даже, был ли Пушкин тогда лично знаком с Собанской, и ефремовскую датировку нельзя не признать произвольной»9.

Опубликование Б. В. Томашевским в книге «Пушкин» (Лгр., 1925 г., стр. 114—117) подготовительного списка произведений, намеченных Пушкиным к помещению в издании 1832 г., дало новое подтверждение о посвящении стихотворения Собанской, а также данные о времени написания его.

В подготовительных списках стих. «Что в имени тебе моем?» обозначено Пушкиным «Соб—ой», при чем в беловой копии списка имеется и дата «1830 г.»

В обоих списках — черновом и беловом — стих. «Соб—ой» отмечено прямым крестиком — значком, которым, по мнению Б. Томашевского, Пушкин обозначал в списке свои уже напечатанные произведения. В беловом списке при стих. «Соб—ой» рядом с прямым находится и косой крестик. По мнению И. С. Зильберштейна косым крестиком Пушкин отметил стихотворения, «к коим должно было быть подыскано соответствующее название, т. е. которые в список занесены под условным заголовком».

В недавнее время мною был обнаружен автограф стихотворения «Что в имени тебе моем?», который решает ряд спорных вопросов пушкиноведения, а также дает новое в отношении расстановки знаков препинания и вариантов текста, правда незначительных.

Автограф Пушкина находится в альбоме в четвертую долю листа (24×32 см), переплетенном в темнозеленую кожу с тисненой рамкой и золотым обрезом. Альбом хранится в рукописном собрании Всеукраинского Исторического Музея в Киеве. На правых страницах альбома наклеены автографы (на 50 листах альбома находится 93 автографа), на левых даны к ним владельцем альбома краткие пояснения.

Здесь, среди автографов Шатобриана, Веллингтона, г-жи де Сталь, Мицкевича, Бенжамена Констана, баронессы Крюднер и других писателей и общественных деятелей (об автографах некоторых из них в альбоме Собанской и упоминал Крашевский) находится и рукопись А. С. Пушкина10.

Автограф написан на листе плотной желтоватой бумаги без водяных знаков. Лист производит впечатление вырезанного из другого альбома и вклеенного в данный: на трех сторонах листа золотой обрез. Размер листа — 19,5×23 см. Лист до наклейки в альбом был вертикально сложен пополам. В правом верхнем углу рукописи карандашная цифра «41» — номер автографа в альбоме.

На обороте листа, внизу, рукою Каролины Собанской сделана надпись в две строки:

«Par Alexandre Pouchkine à qui je demandais d’écrire son nom sur une page de mon livre de souvenir. 5 Janvier 1830 à Petersbourg».

На левой странице альбома написано: «Alexandre Pouchkine» и почерком К. Собанской. «à C. Sobanska née C-sse Rzewuska».

Стихотворение в рукописи имеет следующий вид:

Что в имени тебе моём?
Оно умрёт, как шум печальный
Волны, плеснувшей в берег дальный.
 Как звук ночной в лесу глухом.
Оно на памятном листке
Оставит мёртвый след, подобный
Узору надписи надгробной
На непонятном языке.
Что в нём? Забытое давно
В волненьях новых и мятежных,
Твоей душе не даст оно
Воспоминаний чистых, нежных.
Но в день печали, в тишине,
Произнеси его, тоскуя;
Скажи: есть память обо мне,
Есть в мире сердце, где живу я... 

                                            5 янв. 1830. С.Пб.».

Помимо расстановки знаков, иной, чем обычно в изданиях, следует отметить вариант «мирных» вместо «чистых» в 12-й строке стихотворения.

Новооткрытый автограф стихотворения А. Пушкина, помимо того, что увеличивает известное нам рукописное наследие поэта и устанавливает новую дату в его «трудах и днях», позволяет решить несколько спорных вопросов в истории пушкинского творчества.

В частности автограф этот дает возможность точно установить, что стихотворение «Что в имени тебе моем?» написано в Петербурге в альбом Каролины Собанской, что его чистовая редакция относится к 5 января 1830 г., что запись в альбом К. Собанской является не первоначальной, как предполагал Б. Л. Модзалевский, а окончательной редакцией стихотворения.

 Дата «1829 г.», поставленная Пушкиным в издании 1832 г., или датирует его черновую рукопись или, вернее, поставлена им не вполне точно, по памяти, связывавшей воспоминание о стихотворении в альбом Собанской со «святками» 1829/30 г., когда оно и было написано.
                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                           В. Базилевич

Безумие - И.Смоктуновский

Весенние воды - В.Моратов

Весенняя гроза - А.Кутепов

Весь день она лежала в забытьи - М.Козаков

Весна  - А.Кутепов

Восток белел... Ладья катилась - В.Моратов

День и ночь - И. Смоктуновский

Еще томлюсь тоской желаний -  Б.Ветров

Как над горячею золой -В.Симонов

Люблю глаза, мой друг  - М.Козаков

О, вещая душа моя - И.Смоктуновский 

О как убийственно мы любим  - М.Козаков  

Она сидела на полу  - И.Смоктуновский 

О чем ты воешь, ветр ночной?.. - М.Козаков  

О этот Юг! О эта Ницца  - М.Козаков    

Проблеск  -  В. Симонов

Полдень  - В.Симонов

Последняя любовь - Б.Ветров

Сон на море   - И.Смоктуновский

Нет, моего к тебе пристрастья…  - М.Козаков

Фонтан  - В.Моратов, Б.Ветров

Чему молилась ты с любовью…  - М.Козаков  

Умом Россию не понять   - И.Смоктуновский    

Я помню время золотое - А.Кутепов

Я очи знал,- о, эти очи! - Б.Ветров

Я встретил вас - и всё былое… - Б.Ветров

Silentium! (Молчание) - Б.Ветров, В.Набоков

Безумие - И.Смоктуновский

Весенние воды - В.Моратов

Весенняя гроза - А.Кутепов

Весь день она лежала в забытьи - М.Козаков

Весна  - А.Кутепов

Восток белел... Ладья катилась - В.Моратов

День и ночь - И. Смоктуновский

Еще томлюсь тоской желаний -  Б.Ветров

Как над горячею золой -В.Симонов

Люблю глаза, мой друг  - М.Козаков

О, вещая душа моя - И.Смоктуновский 

О как убийственно мы любим  - М.Козаков  

Она сидела на полу  - И.Смоктуновский 

О чем ты воешь, ветр ночной?.. - М.Козаков  

О этот Юг! О эта Ницца  - М.Козаков    

Проблеск  -  В. Симонов

Полдень  - В.Симонов

Последняя любовь - Б.Ветров

Сон на море   - И.Смоктуновский

Нет, моего к тебе пристрастья…  - М.Козаков

Фонтан  - В.Моратов, Б.Ветров

Чему молилась ты с любовью…  - М.Козаков  

Умом Россию не понять   - И.Смоктуновский    

Я помню время золотое - А.Кутепов

Я очи знал,- о, эти очи! - Б.Ветров

Я встретил вас - и всё былое… - Б.Ветров

Silentium! (Молчание) - Б.Ветров, В.Набоков

       Эрнесте Федоровне, второй жене поэта, посвящено написанное в 1858г стихотворение «Она сидела на полу …». Их отношения складывались нелегко: в начале 50-х годов Тютчев полюбил Е. А. Денисьеву, молодую девушку, которая ответила ему самоотверженной и страстной любовью. Жена знала об их отношениях. Возможно, испытывая острое чувство горечи, она уничтожила часть своей переписки:

Она сидела на полу

И груду писем разбирала,

И, как остывшую золу,

Брала их в руки и бросала.

Это стихотворение о любви. Любовь – это одно из чувств, которое дано изведать человеку в жизни. Это чувство делает человека добрее, чище, совершеннее, но и причиняет невыносимую боль. Читая, можно сказать, что Тютчев чуткий человек, который способен понять и прочувствовать.


       Художественные средства выразительности:

В этом стихотворении интонационный рисунок передает грустное настроение поэта. 

      Пафос стихотворения пробуждает сильные и яркие переживания. Рифма перекрестная. Сравнение - и груду писем разбирала, и, как остывшую золу, брала их в руки и бросала; как души смотрят с высоты; как от присущей милой тени. Стихотворный размер – хорей. В конце строк стоит многоточие – недосказанность. Антитеза – любовь и горесть. 

      Мне очень понравилось стихотворение Тютчева «Она сидела на полу…», потому что оно проникнуто строками, в которых жизнь остановилась навсегда, в которых любовь - это величайшая трагедия, в которых люди не боятся выражать свои эмоции и чувства. На мой взгляд, эти строки будут актуальны всегда и останутся в памяти.

Автор рецензии Ирина Васильева

Весенние воды - Е.Образцова

Весенние воды - Л.Сметанников

Весенние воды - Заур Тутов

Как над горячею золою... - Петр Налич

Последняя любовь - Вит.Москаленко

Последняя любовь  - Юлия Зиганшина

Последняя любовь - Елена Камбурова 

Я встретил Вас... - И.Козловский

Я встретил Вас...  - Мо Лицзянь

Я встретил Вас... - И. Козловский и В.Хлынин

Я встретил Вас... - И.Николаев

Silentium! (Молчание) - исполнитель не известен