Sun_Ambrella (Серебрянный_век) все записи автора

 Игорь Северянин - один из самых любимых моих поэтов. 

Хотя его современники и кривили пренибрежительно свои гениальные лица, называя его "позером", "вульгаристом" и "пошляком",

нельзя упускать тот факт, что из всех своих "собратьев по перу", именно его наградили титулом Короля поэзии, и именно он ввел моду на публичные выступления - чтения стихов со сцены. Он ездил по стране с поэтическими концертами, доводя восторженных барышень до припадков фанатизма. Вот это и не могли простить ему другие поэты, считая само таинство написания и

прочтения стихотворения - священным, и уж конечно, гений всегда должен быть бедным, а на протяжении нескольких лет Северянин среди  поэтов был

самым востребованным, а значит - обеспеченным. Его эго-футуризм, и нарочные неологизмы, которыми пестрят его строчки были просто данью моде -в то время любой мало-мальски амбициозный поэт пытался придумать что-то, до чего его соратники и враги еще не успели додуматься, и этим «что-то» удивить так, чтобы в богемной среде непременно поднять целую волну хулы и восторженных воплей (желательно и того и другого). Чего стоят одни только эксперименты кубо-футуристов со словом, все эти «зауми» и нечленораздельные мычания. Но – не нам судить новаторов.

А между тем, если внимательно вчитаться в стихи Северянина, то легко можно заметить его виртуозное владение словом, профессионализм и яркий мир образного письма. Когда увлечение поэзами пошло на убыль и фразы типа «У зеркалозера, в лесу одобренном, в июне севера» и «Я, белоснежный, печально юный бубенчик-ландыш, шуршу в свой чепчик», то стал проступать истинный Северянин – талантливый и трагичный, пресыщенный фальшью окружающих и искусственностью быта, в котором состояла тогда вся интеллигенция. Он устал веселить всех и быть для одних ярмарочным уродом, для других -  новенькой и блестящей погремушкой. И когда прямое издевательство и сарказм не помогли -  

Культура! Культура!" - кичатся двуногие звери,
Осмеливающиеся называться людьми,
И на мировом языке мировых артиллерий
Внушают друг другу культурные чувства свои!

и

Каждая строчка - пощечина. Голос мой - сплошь издевательство. 
Рифмы слагаются в кукиши. Кажет язык ассонанс. 
Я презираю вас пламенно, тусклые Ваши Сиятельства, 
И, презирая, рассчитываю на мировой резонанс!

то Игорь Северянин стал писать так как от него не ожидали – лаконично, осмысленно, и академично – по всем канонам поэзии.

 

 Он тем хорош, что он совсем не то,

Что думает о нем толпа пустая

и

Слегка скорбя, подчас слегка шутя

Над всею первенствующей планетой...

Он - в каждой песне им от сердца спетой,

Иронизирующее дитя.

 Одним из самых выдающихся его сборников я считаю книгу « МЕДАЛЬОНЫ. СОНЕТЫ И ВАРИАЦИИ О ПОЭТАХ, ПИСАТЕЛЯХ И КОМПОЗИТОРАХ». В ней очень точно описаны характеры, с юмором, а иногда и с откровенной неприязнью, что не только не портит, а наоборот – вызывает улыбку. Предлагаю убедиться:

Sun_Ambrella (Серебрянный_век) все записи автора

Иннокентий Федорович Анненский родился 20 августа (1 сентября) 1855 г. в Омске, в семье начальника Главного управления Западной Сибирью Федора Николаевича Анненского.

В I860 г. семья переехала в Петербург, где прошли детские годы будущего поэта. Перенесенная в детстве тяжелая и длительная болезнь не лучшим образом сказалась на его будущей жизни: учеба в частных школах и гимназиях сменялась домашним образованием, в качестве учителя выступал старший брат Анненского — Николай Федорович. Влияние брата, как и влияние его жены — детской писательницы Александры Никитичны, — сказалось на дальнейшем творчестве Анненского.

В 1879 г. он окончил историко-филологический факультет Петербургского университета по специальности «классическая филология». В дальнейшем, вплоть до 1906 г., Анненский преподавал древние языки в гимназиях, лицеях, на Высших женских курсах. Примерно в это же время он женился на Надежде Валентиновне Хмара-Барщевской, усыновив двоих ее сыновей.

Литературное творчество (переводы и оригинальные стихи) Анненский рассматривал как хобби, долгое время не решаясь публиковать свои произведения. В 1870-е-1890-е гг. в журналах появляются только его литературно-критические статьи (в частности, о Гоголе, Лермонтове и Гончарове, обратившие на себя внимание литераторов).

Единственный прижизненный сборник поэта «Тихие песни» вышел в свет в Петербурге в 1904 г. под псевдонимом «Ник. Т-о» — это русский аналог латинского имени «Утис» (Никто), которым хитроумный Одиссей назвался циклопу Полифему («Одиссея» Гомера). Даже самый непросвещенный читатель знает самое известное стихотворение Инокентия Аненнского "СРЕДИ МИРОВ", которое многие композиторы и исполнители обессмертили в музыке, превратив в романс. Первым был Александр Вертинский, известный шансонье начала века.

Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя...
Не потому, чтоб я Ее любил.
А потому, что я томлюсь с другими.

И если мне сомненье тяжело,
Я у Нее одной молю ответа,
Не потому, что от Нее светло,
А потому, что с Ней не надо света.

В 1896 году Иннокентий Федорович получил новое назначение — он становится директором мужской гимназии в Царском Селе, и наставников многих будущих гениев Серебрянного века, в частности  Николая Гумилева, первое стихотворение которого "Я в лес бежал из городов" было напечатано под чутким руководством Аненнского.

В 1900-е гг. им были опубликованы стихотворные трагедии на сюжеты античных мифов: "Меланиппа - философ" (1901 г.), "Царь Иксион" (1902 г.), "Лаодамия" (1906 г.), первую книгу лирики "Тихие песни", критическую прозу "Книга отражений" (1906 г.), заканчивает первый том "Театра Еврипида" (1906 г.) — результат многолетних трудов Анненского как переводчика и исследователя античности. Значительным событием этого периода стало также издание двух сборников литературно-критических статей «Книги отражений».

После волнений, вызванных революцией 1905 г., Анненский был переведен с поста директора Царскосельской гимназии на должность инспектора Санкт-петербургского учебного округа. В 1908 г. он начал читать лекции по истории древнегреческой литературы на высших женских историко-литературных курсах, однако уже в конце октября 1909 г. подал прошение об увольнении.

В последний год жизни поэт принимал активнейшее участие в организации модернистского журнала «Аполлон». Иннокентий Федорович Анненский скоропостижно скончался от сердечного приступа 30 ноября (11 декабря) 1909 г. на Царскосельском вокзале. Похоронен на Казанском кладбище.

В 1910 г. в Москве вышла в свет книга лирических шедевров Анненского «Кипарисовый ларец», а в 1923 г. — сборник "Посмертные стихи".

Sun_Ambrella (Серебрянный_век) все записи автора

Молодежь, в мирное время составлявшая основную благодатную аудиторию футуристов, была мобилизована. Интерес в обществе к «футуристическим дерзостям» стал быстро падать.

При всех кардинальных внешних различиях история кубофутуризма в России поразительно напоминает судьбу русского символизма. Такое же яростное непризнание на первых порах, тот же шум при рождении (у футуристов только значительно более сильный, перераставший в скандал). Вслед за этим быстрое признание передовых слоев литературной критики, триумф, огромные надежды. Внезапный срыв и падение в пропасть в тот момент, когда казалось, что перед ним открылись небывалые доселе в русской поэзии возможности и горизонты.

Исследуя футуризм на заре его зарождения, Николай Гумилев писал: «Мы присутствуем при новом вторжении варваров, сильных своею талантливостью и ужасных своею небрезгливостью. Только будущее покажет, „германцы“ ли это, или… гунны, от которых не останется и следа».

Что ж, сегодня, по прошествии почти столетия, можно с уверенностью сказать, что искусство многих «будетлян» выдержало испытание временем.

Sun_Ambrella (Серебрянный_век) все записи автора

Кубофутуризм — направление в искусстве 1910-х гг., наиболее характерное для русского художественного авангарда тех лет, стремившееся соединить принципы кубизма (разложение предмета на составляющие структуры) и футуризма (развитие предмета в «четвертом измерении», т. е. во времени).

Когда заходит речь о русском футуризме, то сразу приходят на ум имена кубофутуристов — участников группы «Гилея». Они запомнились и своим вызывающим поведением, и шокирующим внешним видом (знаменитая желтая кофта Маяковского, розовые сюртуки, пучки редиски и деревянные ложки в петлицах, раскрашенные неведомыми знаками лица, эпатажные выходки во время выступлений), и скандальными манифестами и резкими полемическими выпадами против литературных оппонентов, и тем, что в их ряды входил Владимир Маяковский, единственный из футуристов, «не гонимый» в советское время.

В 1910-х годах прошлого века известность «гилейцев» действительно превосходила остальных представителей этого литературного течения. Возможно, потому, что их творчество наиболее соответствовало канонам авангарда.

«Гилея» — первая футуристическая группа. Они называли себя также «кубофутуристы» или «будетляне» (это название предложил Хлебников). Годом ее основания принято считать 1908-й, хотя основной состав сложился в 1909-1910 гг. «Мы и не заметили, как стали гилейцами. Это произошло само собой, по общему молчаливому соглашению, точно так же, как, осознав общность наших целей и задач, мы не принесли друг другу ганнибаловых клятв в верности каким бы то ни было принципам». Поэтому постоянного состава у группы не было.

В начале 1910 года в Петербурге «Гилея» заявила о своем существовании в составе Д. и Н. Бурлюков, В. Хлебникова, В. Маяковского, В. Каменского, Е. Гуро, А. Крученых и Б. Лившица. Именно они стали представителями наиболее радикального фланга русского литературного футуризма, который отличался революционным бунтом, оппозиционной настроенностью против буржуазного общества, его морали, эстетических вкусов, всей системы общественных отношений.

Кубофутуризм принято считать результатом взаимовлияния поэтов-футуристов и живописцев-кубистов. Действительно, литературный футуризм был тесно связан с авангардными художественными группировками 1910-х годов, такими, как «Бубновый валет», «Ослиный хвост», «Союз молодежи». Активное взаимодействие поэзии и живописи, безусловно, явилось одним из важнейших стимулов формирования кубофутуристической эстетики.

Первым совместным выступлением кубофутуристов в печати стал поэтический сборник «Садок судей», фактически определивший создание группы «Гилея». В числе авторов альманаха Д. и Н. Бурлюки, Каменский, Хлебников, Гуро, Ек. Низен и др. Иллюстрации выполнили Д. и В. Бурлюки.

Идея исчерпанности культурной традиции прежних веков была исходным пунктом эстетической платформы кубофутуристов. Программным стал их манифест, носивший намеренно скандальное название «Пощечина общественному вкусу». В нем декларировался отказ от искусства прошлого, звучали призывы «сбросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч., и проч. с парохода современности».

Впрочем, несмотря на достаточно резкий тон и полемический стиль манифеста, в альманахе было высказано немало идей о путях дальнейшего развития искусства, сближения поэзии и живописи. За внешней бравадой его авторов стояло серьезное отношение к творчеству. И знаменитая эпатажная фраза о Пушкине, не допускающая, казалось бы, иных интерпретаций, объяснялась Хлебниковым, которому, собственно, и принадлежала, совсем по-другому: «Будетлянин — это Пушкин в освещении мировой войны, в плаще нового столетия, учащий праву столетия смеяться над Пушкиным XIX века» и звучала уже совсем не эпатажно. В другой декларации (1913 г.) Хлебников писал: «Мы оскорблены искажением русских глаголов переводными значениями. Мы требуем раскрыть пушкинские плотины и сваи Толстого для водопадов и потоков черногорских сторон надменного русского языка… Помимо завываний многих горл, мы говорим: „И там и здесь одно море“». А. Е. Парнис, комментируя это высказывание, констатирует: «Декларативный тезис Хлебникова, внешне направленный против классиков — Пушкина и Толстого, против их языковых канонов, на самом деле диалектически обращен к их же авторитету, в первую очередь к Пушкину: хлебниковская метафора „одно море“ явно восходит к известному пушкинскому „Славянские ль ручьи сольются в русском море?“»

В том же духе высказывается другой футурист, С. Третьяков: «Издевка над кумирами: Пушкиным и Лермонтовым и т. д.- это… прямой удар по тем мозгам, которые, впитав в себя со школьной скамьи дух ленивой авторитарности, никогда не пытались дать себе отчета о той воистину футуристической роли, которую для своего времени сыграл хотя бы охальник Пушкин, принесший в офранцуженные салоны по существу самую простонародную частушку, а теперь, через сто лет, разжеванный и привычный, сделался аршином изящного вкуса и перестал быть динамитом! Не Пушкин мертвый, в академических томах и на Тверском бульваре, а живой сегодняшний Пушкин, через столетие живущий с нами в словесных и идейных взрывах футуристов, продолжающих сегодня работу, которую он проделывал над языком позавчера…»

Публикация «Пощечины» была воспринята общественностью в основном отрицательно, как факт безнравственности и дурновкусия. Но кубофутуристы считали, что издание этой книги официально утвердило футуризм в России (хотя само слово «футуризм» в тексте не упоминалось ни разу).

В феврале 1913 г. в том же издательстве выходит (тоже на обоях, но в увеличенном формате) «Садок судей II». Если в первом манифесте речь шла в основном об идеологии футуристов, то здесь — о поэтических приемах, способных осуществить эти идеи на практике.

Один из основоположников течения, В. Хлебников активно занимался революционными преобразованиями в области русского языка. Он писал: «Найти, не разрывая круга корней, волшебный камень превращенья всех славянских слов одно в другое, свободно плавить славянские слова — вот мое первое отношение к слову. Это самовитое слово вне быта и жизненных польз. Увидя, что корни лишь призрак<и>, за которыми стоят струны азбуки, найти единство вообще мировых языков, построенное из единиц азбуки,- мое второе отношение к слову».

Хлебников, стремясь расширить границы языка и его возможности, много работал над созданием новых слов. Согласно его теории, слово лишается смыслового значения, приобретая субъективную окраску: «Гласные мы понимаем, как время и пространство (характер устремления), согласные — краска, звук, запах».

Само понятие смысла слова с уровня звуковой ассоциации отныне переместилось на уровни графических построений и связей внутри одного слова по структурным признакам. Лексическое обновление литературных текстов теперь достигалось внесением в него вульгаризмов, терминов технического характера, изобретением непривычных словосочетаний, отказом от знаков препинания. Одни поэты производили новые слова из старых корней (Хлебников, Каменский, Гнедов), другие раскалывали их рифмой (Маяковский), третьи с помощью стихотворного ритма придавали словам неправильные ударения (Крученых). Все это вело к депоэтизации языка.

Вслед за синтаксическими смещениями начали возникать смещения смысловые. Это проявлялось в нарочитой нестыковке фраз, в замене необходимого по смыслу слова противоположным ему по значению.

Большую роль играло теперь визуальное воздействие стихотворения. «Мы стали придавать содержание словам по их начертательной и фонетической характеристике. <...> Во имя свободы личного случая мы отрицаем правописание. Мы характеризуем существительное не только прилагательными… но и другими частями речи, также отдельными буквами и числами». Суть стихотворчества переместилась с вопросов «содержания» текста на вопросы «формы» («не что, а как»). Для этого футуристы применяли фигурное построение стиха, где активно использовалась приемы рифмовки не конечных, а начальных слов, а также внутренние рифмы или способ расположения строк «лесенкой».

Проявляя обостренное чутье к слову, футуристы доходили до абсурда, занимаясь конструированием. Особое значение они придавали словотворчеству, «самовитому слову». В программной статье «Слово как таковое» были приведены заумные строки:

Дыр бул щыл убешшур
скум вы со бу
р л эз

Их автор, А. Крученых утверждал, что «в этом пятистишии более русского национального, чем во всей поэзии Пушкина».

Результатом подобной деятельности футуристов явился небывалый всплеск словотворчества, что в конце концов привело к созданию теории «заумного языка» — зауми.

В литературном плане заумь являлась своеобразной акцией в защиту «самовитого слова» против того подчиненного значения, которое имело слово в поэтике символизма, где оно играло лишь подсобную роль в создании символа и где поэтическая лексика была чрезвычайно строго отделена от словаря разговорной речи.

В статье Л. Тимофеева, характеризующей данное явление, говорится, что «уже акмеизм значительно раздвинул свои словарные границы, еще дальше шел эгофутуризм. Не удовлетворяясь включением в поэтический словарь разговорного языка, кубофутуризм еще более расширял его лексические и звуковые возможности, идя по двум линиям: первая линия — создание новых слов из старых корней (в этом случае значение слова сохранялось), вторая линия, т. е. именно заумь — создание новых звуковых комплексов, лишенных значения, — доводившая этот процесс возвращения слову его „прав“ до абсурда».

Заумь явилась одним из основных творческих принципов русского кубофутуризма. В «Декларации заумного языка» Хлебников, Г. Петников и Крученых так определяли сущность зауми: «Мысль и речь не успевают за переживанием вдохновенного, поэтому художник волен выражаться не только общим языком… но и личным… и языком, не имеющим определенного значения (не застывшим), заумным. Общий язык связывает, свободный — позволяет выразиться полнее. Заумь пробуждает и дает свободу творческой фантазии, не оскорбляя ее ничем конкретным».

Заумь, таким образом, представляется или сочетанием звуков, не имеющих значения, или таковых же слов. Новаторство футуристов являлось оригинальным, но, как правило, было лишено здравого смысла. М. Вагнер отмечает, что «от одного словесного корня футуристы производили целый ряд неологизмов, которые, однако, не вошли в живой, разговорный язык. Хлебников считался открывателем словесных „Америк“, поэтом для поэтов. Он обладал тонким чувством слова <...> в направлении поисков новых слов и словосочетаний. Например, от основы глагола „любить“ он создал 400 новых слов, из которых, как и следовало ожидать, ни одно не вошло в поэтический обиход».

Новаторская поэтика Хлебникова была созвучна устремлениям будетлян. После выхода «Садка судей И» стали появляться другие коллективные и индивидуальные сборники столь же эпатирующего свойства, где публиковались и обсуждались стихи футуристов: «Дохлая луна», «Рыкающий Парнас», «Танго с коровами», «Взорваль», «Я!», «Затычка», «Требник троих» и другие.

Впрочем, у набиравшего силу движения тут же появилась масса эпигонов и подражателей, пытающихся на волне модного литературного течения превратить свои опусы в ходовой товар, не чуждый этакого «модерна», и забывающих, что подражание полезно только для учебы. И можно вполне согласиться с утверждением О. Рыковой о том, что «поэты-футуристы, несмотря на общность предъявленных манифестов, безусловно различались творческими исканиями и глубиной. Бездарности пользовались одним лишь эпатажем, а истинные поэты со временем „переросли“ существующее движение и остались в литературном процессе конкретными личностями — по-другому и быть не могло»?..

Весной 1914 года была предпринята попытка создать «официоз» кубофутуризма, каким должен был стать «Первый журнал русских футуристов», вышедший в созданном братьями Бурлюками «Издательстве первого журнала русских футуристов». Но издание прекратилось после первого номера — началась война.

Это самым непосредственным образом коснулось «Гилей», которая к концу 1914 года прекратила свое существование как единая группа. Ее члены пошли каждый своим путем. Многие футуристы покинули Москву и Петроград, скрываясь от призыва, либо, напротив, попав на фронт.

516 просмотров

Я обманывать себя не стану, Залегла забота в сердце мглистом. Отчего прослыл я шарлатаном? Отчего прослыл я скандалистом?    Не злодей я и не грабил лесом, Не расстреливал несчастных по темницам. Я всего лишь уличный повеса, Улыбающийся встречным лицам.    Я московский озорной гуляка. По всему тверскому околотку В переулках каждая собака Знает мою легкую походку.    Каждая задрипанная лошадь Головой кивает мне навстречу. Для зверей приятель я хороший, Каждый стих мой душу зверя лечит.    Я хожу в цилиндре не для женщин - В глупой страсти сердце жить не в силе, - В нем удобней, грусть свою уменьшив, Золото овса давать кобыле.    Средь людей я дружбы не имею, Я иному покорился царству. Каждому здесь кобелю на шею Я готов отдать мой лучший галстук.    И теперь уж я болеть не стану. Прояснилась омуть в сердце мглистом. Оттого прослыл я шарлатаном, Оттого прослыл я скандалистом.

Sun_Ambrella (Серебрянный_век) все записи автора

 

А. Блок. Шуточный протокол "Закрытие Дома Искусств". 2 апреля 19211 

  

   Заседание уже закрытого Дома Искусств 2 апреля 1921 г. Гораздо многолюднее, чем пока был открыт. Реформу закрытия правительству удалось осуществить менее, чем в полтора года. За это время все успели состариться; Анненкову2 есть уже нечего, ни чаю, ни булок, ни конфет. Он сидит в резиновом тулупе и грызет мраморный стол. Марии Игнатьевны3 тоже нет. В.Немирович-Данченко4 переменил фамилию на "Л. Дейч"5, волосы у него растут иначе, но зубов по-прежнему нет. Впрочем, зубов нет уже ни у кого. Левинсон6 перешел в литовское подданство, Аргутинский-Долгоруков - в еврейское, а Гумилев - в африканское. Зачем-то пришла М. С. Шагинян - впрочем, слушать уже нечего, А. Е. Кауфман уже никаких толков и слухов не передает. Холодно по-прежнему. Читают отчет - приход с правительственной субсидией - 36 р. 50 коп., расход -около 90 миллиардов. Рассказывают, что приходил Раб Крин, хотел унести все ширмы, но вовремя вмешался Сектор. Читается обвинительный акт против гражданки Елисеевой, систематически похищавшей собственные вещи. Также - о "ресторанных атрибутах". Председатель говорит, что ни у кого больше нет никаких руководящих идей.

<А. Блок>

  

   1 "Закрытие Дома Искусств" написано в том же ключе, что и "Открытие Дома Искусств" 19 ноября 1919 г. Обе записи Блока перекликаются друг с другом. "Открытие..." опубликовано в книге "Чукоккала" (М., 1979, с. 193). Дом Искусств - общежитие писателей и художников.

   2 Юрий Павлович Анненков (1889 - 1974) - художник, иллюстратор поэмы Блока "Двенадцать" (1918), сказки Чуковского "Мойдодыр" (1921).

   3 М. И. Будберг (1892 - 1974; урожд. Закревская) - переводчица, с 1919 года - секретарь А. М. Горького.

   4 Владимир Иванович Немирович-Данченко (1858-1943) - писатель, театральный деятель.

   5 Лев Григорьевич Дейч (1855-1941) - революционер, член "Земли и воли", после 1918 года отошел от политической деятельности.

   6 Андрей Яковлевич Левинсон (1887 - 1933) - художественный и театральный критик. В 1920 году покинул Россию.

   7 Абрам Евгеньевич Кауфман (1855-1921) - публицист; в 1919-1921 годах редактор журнала "Вестник литературы", председатель Общества взаимопомощи литераторов и ученых.

 

Sun_Ambrella (Серебрянный_век) все записи автора

 

'Мезонин поэзии', вся история которого умещается в несколько месяцев зимы 1913-1914, даже не выпустил своего манифеста. Его заменили статьи М. Росиянского (Л.Зака) Перчатка кубофутуристам и В. Шершеневича Открытое письмо М. М. Россиянскому. Оставляя смысл логике и науке и не удовлетворяясь кубофутуристическим восприятием слова, Зак и Шершеневич предлагали: первый -'слово-запах', второй - 'слово-образ', что предшествовало пониманию поэтического слова в имажинизме. Ни одного крупного таланта среди участников 'Мезонина поэзии' не было.

 'Центрифуга', организованная С.Бобровым в 1914, просуществовала несколько лет. Из изданий 'Центрифуги' можно отметить сборники поэзии и критики Руконог (1914) и Второй сборник Центрифуги (1916), сборники стихов Н.Асеева Оксана (1916), Б.Пастернака Поверх барьеров (1917) и др. Книги 'Центрифуги' оформляли 'левые' художники (А.Экстер, А.Родченко, Эль Лисицкий и др.).

 Первым откликом на русский футуризм стала статья В.Брюсова  "Новейшие течения в русской поэзии". Футуристы. Опытный критик

сразу 'уличил' футуристов в том, в чем они признаваться не хотели: их манифесты по существу повторяют манифесты итальянцев,

и подметил разницу между петербургскими и московским футуристами, не столько, впрочем, в теории, сколько в ее осуществлении -

'петербургским поэтам посчастливилось: среди них оказался поэт с дарованием бесспорно выдающимся: Игорь Северянин: Но поэт

выдающийся всегда выше той школы, к которой его причисляют: его творчество не может быть мерилом устремлений и достижений школы'. (Статья В.Брюсова появилась в 1913, когда талант В.Маяковского еще не раскрылся в полной мере). В конце статьи мэтр символизма отмечает, что в области ' словесного изложения' у футуристов есть некоторые достижения и можно надеяться, что 'зерна' когда-нибудь вырастут 'в настоящие цветы', но для этого, конечно, 'придется поучиться многому у: символистов'.

 'Плоским хулиганством' назвал футуризм И.Бунин. М.Осоргин,иронически относившийся к футуризму итальянскому, был всерьез

озабочен распространением футуризма в России: 'Поход молодых итальянцев против застывшей, окаменевшей культуры может быть и

вздорным, но он объясним, против него есть оправдание. Нет никакого оправдания для тех, кто выступает против культуры лишь

зародившейся, которой еще нужна теплица и бережный уход: Нам баловаться рано: права не имеем, не заслужили'.

 К.Чуковский, внимательно следивший за книгами и выступлениями футуристов и друживший с В.Маяковским, писал: 'Среди московских кубофутуристов немало талантов, и многих нельзя не любить, - новсе они вместе, - как явление русского быта свидетельствуют о роковом понижении нашей национальной духовной культуры'.

 М.Горький, напротив, всячески поддерживал 'будетлян' - 'Их много ругают, и это несомненно, громадная ошибка: Их породила сама

жизнь, наши современные условия. Они - вовремя рожденные ребята: Как бы смешны и крикливы не были наши футуристы, но им нужно широко раскрывать двери, широко, ибо это молодые голоса, зовущие к молодой жизни'.

 Любопытно, что о футуризме спорили не только читатели и критики, но даже: герои литературных произведений. Так, герой рассказа

А.Грина "Серый автомобиль" выдвигает довольно оригинальную теорию: футуристическая живопись - это зрительное впечатление Машины от Человека.

 

 

 

Sun_Ambrella (Серебрянный_век) все записи автора НЕПРИСПОСОБИВШИЕСЯ - глава из книги


Кто же убил поэта? Как во времена Пушкина - самодержавие, или
антисамодержавие, или цепь косвенных обстоятельств, создавших убийц, к коим принадлежали весьма достойные люди своего времени. Вина их в том, что они не адаптировались к преступной эпохе и не умели держать язык за зубами.
В статье, датированной апрелем 1921 года, переизбранный с поста
председателя Всероссийского Союза поэтов, уязвленный Александр Блок писал в статье "Без божества, без вдохновенья" формально о направлении "Акмеизм", а по сути, с горечью о своем более удачливом сопернике, на оэты гумилевской направленности - авт.) все развязали себе руки, стали хоть на минуту корявыми, неотесанными, даже уродливыми, и оттого больше похожими на свою родную, искалеченную, сожженную смутой, развороченную разрухой страну!" Читать далее

Sun_Ambrella (Серебрянный_век) все записи автора

. НАРБУТ Владимир Иванович [1888—]  был поэтом. Сын помещика он родился на хуторе Нарбутовка Черниговской губернии. Среднее образование получил в Глуховской гимназии, высшее — в Петербурге. Годы Октябрьской революции Нарбут провел в Одессе, Ростове, Киеве и здесь вступил в РКП(б). После изгнания из Крыма белых  перехал в Москву, был руководителем издательства "ЗиФ". В 1928 исключен из партии за сокрытие ряда обстоятельств, связанных с его пребыванием на юге во время белогвардейской оккупации. Печататься начал с 1910 (в СПБ студенческом журнале "Гаудеамус"). В 1912 примкнул к "цеху поэтов" - группе акмеистов, созданной Николаем Гумилевым.

Первая книга стихов Владимира Нарбута, напечатанная церковно-славянским шрифтом с эпиграфом из псалмов, была конфискована царской цензурой за то, что воспевала все "твари божие" вплоть до "погани лохматой".(Что для акмеистов было вполне нормальным явлением, поскольку даже название направления поэзии означает "ЦВЕТИ, ЖИЗНЬ") В этих стихах Нарбут изливал славословия всем явлениям бытия. Фетишизирование предметов и некритическое отношение к реальной действительности, за которым скрывалась апология капиталистического строя, характерная для всего творчества акмеистов, составляли основную суть всех дооктябрьских стихов поэта. Послеоктябрьские стихи  (сб. "В огненных столбах" - уж не подражание ли Гумилевскому "Огненному столпу"?) хотя и посвящены революционной тематике, однако отвлеченны, далеки от конкретной классовой борьбы пролетариата. Общее славословие революции, облеченное в выспренные, евангелические тона, — вот характер этих стихов, мало отличающихся от стихов дооктябрьских.

После продолжительного молчания Нарбут впервые опубликовал новые стихи в 1933 ("Новый мир", 1933, VI). Н. здесь ставит вопрос о переделке и познании мира пролетариатом. Однако перегруженность физиологизмом, тенденции к подмене социальных явлений биологическими говорят о том, что подлинной мировоззренческой перестройки Нарбут не произвел. Кроме стихов  ему принадлежит ряд посредственных рассказов.

Нападет вранье на воронье,
Тянется, ворочается сволочь,
Свекорья - на якорь, и с родней
У ворот не достучатьс полчищ.
А сугробы лбами намело,
Сквозь подсвечник светится сочельник.
И петух сочится на мелок
Лютым клювом: выискался мельник!
"Гаданье" (1915)

Одно влеченье: слышать гам,
чуть прерывающий застой,
бродя всю жизнь по хуторам
Григорием Сковородой.
Не хаты и не антресоль
прельстят, а груши у межи,
где крупной зернью лижет соль
на ломоть выпеченной ржи.
(1920)

России синяя роса,
крупитчатый, железный порох,
и тонких сабель полоса,
сквозь вихрь свистяща в просторах, -
кочуйте, Мор, Огонь и Глад, -
бичующее Лихолетье:
отяжелевших век огляд
на борозды годины третьей.
· · · · · · · · · · · · · · ·
Взрывайся, пороха крупа!
Свисти, разящий полумесяц!
Россия - дочь!
Жена!
Ступай
и мертвому скажи: "Воскресе".

Sun_Ambrella (Серебрянный_век) все записи автора
Леонид Николаевич Андреев родился 21 августа 1871 года в г. Орле в семье орловского мещанина, частного землемера. На одной из городских окраин, густо населенной мелким служилым людом, прошли детские и юношеские годы писателя. В 1882 году он был зачислен в Орловскую классическую гимназию, но учился плохо, а пробелы в прохождении гимназического курса активно восполнял самообразованием: штудировал трактат Л.Толстого "В чем моя вера?". Толстовская критика официальной церкви оказала несомненное влияние на духовное развитие молодого Андреева, будущего автора повести "Жизнь Василия Фивейского", пьес "Савва" и "Анатэма". Читать далее

Sun_Ambrella (Серебрянный_век) все записи автора

Большие поэты часто бывают проводниками и провидцами Света и борются за добро против зла. И поэтому тьма ополчается на них в той или иной форме. Говоря о П.Неруде, А.Вознесенский точно обрисовал это положение: "Поэтов тираны не понимают, когда понимают - тогда убивают".

Н.С.Гумилёв был наиболее духовно озарённым поэтом ХХ века. Эта озарённость помогала ему в самые тёмные моменты жизни - как во время Первой мировой войны, так и в период захлестнувшего затем мир духовного мрака безбожия - провидеть наступающую эпоху "солнца духа".
Николай Гумилёв с большой точностью предсказал свою гибель в стихах "Рабочий" и "Я и вы". В первом он описывает, как рабочий "пред раскалённым горном" отливает ту пулю, которая убьёт поэта. А в стихотворении "Я и вы" Гумилёв буквально до малейших деталей описывает то место, где его расстреляют, и время года, когда это произойдёт.

…И умру я не на постели,
При нотариусе и враче,
А в какой-нибудь дикой щели,
Утонувшей в густом плюще…

Его расстреляли на маленьком тюремном дворике, окружённом высокими каменными стенами. Это было в конце августа, и стены дворика были обвиты густым плющом.

Николай Гумилёв

               РАБОЧИЙ

Он стоит пред раскалённым горном,
Невысокий старый человек.
Взгляд спокойный кажется покорным
От миганья красноватых век.

Все товарищи его заснули,
Только он один еще не спит:
Всё он занят отливаньем пули,
Что меня с землею разлучит.

Кончил, и глаза повеселели
Возвращается. Блестит луна.
Дома ждет его в большой постели
Сонная и теплая жена.

Пуля, им отлитая, просвищет
Над седою, вспененной Двиной,
Пуля, им отлитая, отыщет
Грудь мою, она пришла за мной.

Упаду, смертельно затоскую,
Прошлое увижу наяву,
Кровь ключом захлещет на сухую,
Пыльную и мятую траву.

И господь воздаст мне полной мерой
За недолгий мой и горький век.
Это сделал в блузе светло-серой
Невысокий старый человек.

Марина Цветаева как поэт - это необычайная мощь чувств и совершенно исключительное мастерство. Некоторые её стихи (в частности, "Сивилла - младенцу") говорят о том, что Марина Цветаева принимала концепцию восточной философии о вечной жизни.
Марину Цветаеву довели до того, что она ушла из жизни, не выдержав страшного одиночества. Её сломил крах всех её надежд, потеря самых близких людей. Когда она ехала в Россию, она ждала совсем не этого. Опять выявилась трагическая судьба, преследующая многих поэтов, - оттого всё на свете и грустит о поэте, как пророчески написал Гумилёв, тоже ушедший не своей смертью.

Марина Цветаева

Тоска по Родине! Давно
Разоблачённая морока!
Мне совершенно всё равно -
Где совершенно одинокой

Быть, по каким камням домой
Брести с кошёлкою базарной
В дом, и не знающий, что - мой,
Как госпиталь или казарма.

Мне всё равно, каких среди
Лиц ощетиниваться пленным
Львом, из какой людской среды
Быть вытесненной - непременно -

В себя, в единоличье чувств.
Камчатским медведём без льдины
Где не ужиться (и не тщусь!),
Где унижаться - мне едино.

Не обольщусь и языком
Родным, его призывом млечным,
Мне безразлично - на каком
Непонимаемой быть встречным!

 (Читателем, газетных тонн
Глотателем, доильцем сплетен…)
Двадцатого столетья - он,
А я - до всякого столетья!

Остолбеневши, как бревно,
Оставшееся от аллеи,
Мне все - равны, мне всё - равно,
И, может быть, всего равнее -

Роднее бывшее - всего.
Все признаки с меня, все меты,
Все даты - как рукой сняло:
Душа, родившаяся - где-то.

Так край меня не уберёг
Мой, что и самый зоркий сыщик
Вдоль всей души, всей поперёк!
Родимого пятна не сыщет!

Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,
И всё - равно, и всё - едино.
Но если по дороге - куст
Встаёт, особенно - рябина…

Под впечатлением этих стихов появилось стихотворение:

Ирина Сереброва

ПАМЯТИ ПОЭТОВ

Когда чуть слышно листья опадают
И небеса задумчиво тихи,
Не прошлые печали вспоминаю -
Перебираю в памяти стихи.

За каждою строкой - судьба поэта,
Она висит на кончике пера, -
Кто был убит, бесстыдно оклеветан,
Кто доведён до смертного одра.

…Дорога, одинокий куст рябины* -
Как символ ностальгической мечты,
Любовь и боль Цветаевой Марины,
Стоящей у трагической черты…

…Блестит луна. И все давно заснули**.
Рабочий возвращается домой.
Он занимался отливаньем пули,
Что Гумилёва разлучит с землёй…

Восполнится ли горькая потеря?
И как незаменимых заменить?
Нам остаётся ждать, любить и верить,
Чтоб удержать связующую нить.
. . . . . . . . . . . . . .
Когда в листве последний луч играет
И небеса закатные тихи,
Не прошлое своё перебираю -
Поэтов вспоминаю и стихи.

* См. Стихотворение М.Цветаевой "Тоска по родине…"
** См. Стихотворение Н.Гумилёва "Рабочий".

При подготовке данного материала использована книга Н.Д.Спириной "Вначале было Слово…" - Новосибирск: РОССАЗИЯ, 2005.

Sun_Ambrella (Серебрянный_век) все записи автора

Мученица Марина, или Закон протянутой руки

(в защиту Марины Цветаевой)

 

«Как билась в своем плену
От скрученности и
скрюченности.
И к имени моему
Марина –
Прибавьте: мученица».

ххх

До каких пор могла жить Марина? Та, для которой важнее всех законов был «закон протянутой руки»? До тех, пока могла ощущать свою «нужность», жить - до «первого чужого, который скажет: «Пить!»

«-Согреть чужому ужин –
Жилье свое спалю!».

Ради «чужого» она готова была спалить и самое себя. Уйти, чтобы дать жить другому. И когда в Елабуге ее 16-летний сын произнес: «Ну, кого-нибудь из нас двоих вынесут отсюда вперед ногами!», в Марине ухнуло: «Меня!» И она ушла сама. Чтобы не ушел Мур. А о том, что конец будет именно таким, Марина предузнала в 17 лет. Лишь спустя 39 лет дошло ее письмо до сестры Аси: «Никогда ничего не жалей, не считай и не бойся, а то и тебе придется так мучиться потом, как мне. Только бы не оборвалась веревка! А то недовеситься – гадость, правда?» 1910 год.

Предузнание для Марины было всегда интуитивным, то есть данным свыше. Она писала: «Какой кажусь, такой я стану» - в том мире, «сбудусь я там по образу своей души». Она уже тогда знала, что «отыграется» не в этой жизни, но «там!» Так высокая душа (а именно такая была у Марины) всегда знает о своей судьбе, ведает, что предначертано свыше, что дано Богом.

В 1940 году, вернувшись в Советскую Россию, Марина писала в дневнике: «Меня все считают мужественной. Я не знаю человека, робче, чем я («Гордость и робость – родные сестры» )….Никто не видит, не знает, что я год уже (приблизительно) ищу глазами - крюк, но их нет, потому что везде электричество. Никаких «люстр»…. Я не хочу умереть. Я хочу не быть. Вздор. Пока я нужна - … но, Господи, как я мала, как я ничего не могу!»

Когда Лидия Корнеевна Чуковская, будучи в Чистополе, неосторожно заметила, что Ахматова здесь погибла бы, потому что ничего не умеет, у Марины невольно вырвалось: - А вы думаете, я - могу?

Но она смогла бы, если бы была нужна. 17 ноября 1940 Марина пишет Кваниной: «Моя надоба от другого, Таня – это надоба во мне, моя нужность (и если можно, необходимость) – ему, поймите меня, т.е. без меры».

Она не могла быть надобной никому в те страшные дни: близкие - дочь, сестра, муж - арестованы; Муру она мешает, раздражает его своей неумелостью, невозможностью создать человеческие условия существования, писать – тоже – уже! - не может. С момента приезда в Россию, она живет в вечном страхе. Она потеряна, унижена. Ей, дочери Ивана Цветаева, создателя прославленного музея; ей, написавшей цикл стихов о Москве, не нашлось места в родном городе! Родина, которую она так любила, не приняла ее. Однако и это еще не все. Марина догадывается, что ее муж, Сергей, с которым она была связана навечно, причастен к ГПУ.

Последней каплей, добившей ее, стал визит чекиста, произошедший накануне трагедии. «По свидетельству высокопоставленного чиновника Министерства безопасности РФ, не пожелавшего публиковать свое имя, в архиве (Цветаевой) хранится документ, свидетельствующий о том, что кто-то из чекистов посетил Марину Цветаеву буквально за день до ее смерти. Тот же чиновник уверял, что как сам факт разговора, так и его содержание были сознательно задуманы таким образом, чтобы великая поэтесса приняла единственное решение - самоубийство» (цитирую по книге Марии Разумовской «Марина Цветаева: миф и действительность». М., Радуга, 1994, с. 328).

Сколько сейчас пишут о Марине! О ее приверженности форме, любви к словотворчеству в ущерб содержанию, ее гордыне, жесткости, прямолинейности, даже резкости в отношениях; Александр Шмеман, мнение которого ценю и уважаю, упрекает ее в безмерности, в излишней открытости в письмах, которые «стыдно» читать (забывая, что письма, как и все творчество Цветаевой – исповедальны, да и написаны для конкретного человека, а не для всеобщего обозрения), но потом спохватывается и начинает жалеть ее, хотя именно этого – жалости – она и не хотела. Подобные оценки происходят из-за неумения прочесть судьбу - между строк, увидеть за формой – суть. А суть в том, что Марина не могла жить, не отдавая, не делясь даром жизни, любви, творчества, - свободы.

В цикле «Сирота» она пишет:

6

Наконец-то встретила
Надобного – мне:
У кого-то смертная
Надоба - во мне.

Что для ока – радуга,
Злаку – чернозем –
Человеку – надоба
Человека – в нем.

Мне дождя, и радуги,
И руки – нужней
Человека надоба
Рук – в руке моей.

Это – шире Ладоги
И горы верней –
Человека надоба
Ран - в руке моей.

И за то, что с язвою
Мне принес ладонь –
Эту руку – сразу бы
За тебя в огонь!

11 сентября 1936 года

Стихи посвящены поэту А. Штейгеру, от которого она получила полное отчаяния письмо с «воплем» о помощи: Штейгер был болен туберкулезом и только что пережил несчастную любовь. И Марина откликнулась сразу и горячо, как только она умела, и писала ежедневно, ободряя и утешая юношу.

Мы не знаем, скольких еще она ободрила своими письмами, своим горением, своим духовным подвижничеством – иначе не назовешь! – в творчестве, в самоотдаче. Некоторые адресаты известны: Райнер Мария Рильке, Борис Пастернак, А. Бахрах, Н. Гронский…Погибающего Андрея Белого, который лечился за границей, она буквально спасала – собой! Однажды в кафе он просто кинулся к ней, как кидается утопающий, или – по словам Марины, как «человек, громом пораженный». И далее: «Это было общение с моим покоем, основным здоровьем, всей моей неизбывной жизненностью». Именно ей, Марине, в ноябре 1923 года он послал «письменный вопль» из Берлина в Прагу: «Голубушка! Родная! Только Вы! Только к Вам! Найдите комнату рядом, где бы Вы ни были – рядом, я не буду мешать, я не буду заходить, мне только нужно знать, что за стеной – живое – живое тепло! – Вы. Я измучен! Я истерзан! К Вам – под крыло!»

Но главный среди всех оберегаемых, любимых – ее муж, Сергей Эфрон, который стал для Марины не столько мужем, сколько сыном, которого она всю жизнь спасала. Оба родились в октябре, с разницей в три дня, Марина – на год раньше. Он был - младший, страдающий (его мать и 14-летний брат добровольно ушли из жизни) - и потому нуждался в опоре. Этой опорой стала Марина, потому что дала ему жизнь, точнее – желание жизни, ибо в ней ее – было с избытком. Подняла на руки, как ребенка - гибнущего, согнутого от этой двойной утраты, и повела за собой.

Вообще, ее переписка поражает «интенсивностью духовного существования», которую она отмечала в творчестве Андрея Белого. Долго существовать на таком духовном накале – невозможно, немыслимо. А Цветаева жила так годами, причем среди ее адресатов были не только поэты, но и, например, кн. Сергей Волконский, для которого она начисто переписала все его мемуары.

Одно из последних писем Марины адресовано поэтессе Вере Александровне Меркурьевой. В нем, как мне кажется, суть Марининого конца, ибо это конец – скалы: расколовшейся, падающей от чужой жалости, не привыкшей к ней («я от малейшего доброго слова – интонации - заливаюсь слезами, как скала водой водопада»). Вот что она пишет 31 августа 1940 года, ровно за год до своей гибели: «Еще одно. Я от природы очень веселая. (М.б. это – другое, но другого слова нет.) Мне очень мало нужно было, чтобы быть счастливой. Свой стол. Здоровье своих. Любая погода. Вся свобода. - Все. – И вот – чтоб это несчастное счастье – так добывать, - в этом не только жестокость, но глупость. Счастливому человеку жизнь должна радоваться, поощрять его в этом редком даре. Потому что от счастливого – идет счастье. От меня – шло. Здорово шло. Я чужими тяжестями (наваленными) играла, как атлет гирями. От меня шла – свобода. Человек - в душе знал, что выбросившись из окна – упадет вверх. На мне люди оживали, как янтарь. Сами начинали играть. Я не в своей роли – скалы под водопадом: скалы, вместе с водопадом падающей на (совесть) человека… Попытки моих друзей меня растрагивают и расстраивают. Мне – совестно, что я еще жива….Все, что для меня делают – делают для меня – а не для себя… И это – горько. Я так привыкла – дарить!»
Да, Марина дарила, - всегда, многим, и потом - страдала из-за этого. Судьба? Или – закон жизни? Вот что писал по этому поводу – находясь в лагере - Павел Флоренский: «Свет устроен так, что давать миру можно не иначе, как расплачиваясь за это страданием и гонением. Чем бескорыстней дар, тем жестче гонения и тем суровее страдания. Таков закон жизни, аксиома ее» (из письма 13 февраля 1937 года).

ххх

Екатерина Рейтлинглер-Кист вспоминает, как на одном вечере Марина читала стихи одной монашки из Новодевичьего:

«Расточайте без счета и смело
Вы сокровища вашей души!..
Человечество все же богато
Лишь порукой добра круговой!»

И добавляла, что эти беспомощные с точки зрения формы стихи ей дороже самых изысканных и мастерских строк профессионалов «Я совершенно точно помню это собрание и то, что она приводила эти стихи, как пример того, что ей в поэзии всего важней ее духовное содержание, а не форма». Она же помнит высказывание Марины о том, что поэзия не есть высшая и последняя ценность. «У постели умирающего, - говорила Марина, - нужен не поэт, а священник». Но 31-го августа 1941 года рядом не оказалось ни того, ни другого. Петля затянулась так туго, что невозможно было дышать…
Марина оставила три записки: товарищам, поэту Асееву и его семье с просьбами позаботится о сыне, и Муру: «Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але – если увидишь – что любила их до последней минуты, и объясни, что попала в тупик».
Тупик заключался в том, что на тот момент ни Марина не могла никому протянуть руки, ни ей никто руки не протянул. Да, Марина, которая так часто протягивала руки всем падающим, сама нуждалась в помощи! Оказавшись в сталинской России, она лишилась самого главного, без чего не могла жить – свободы и близких по духу людей. Скала рухнула. И нужна была подпорка, чтобы она не превратилась в песок. Подпорка – то есть, реальная помощь, а не слова. В 1928 году она писала Николаю Гронскому, своей «последней любви»: «Кто-то мне даже предложил «созерцательную любовь», на что – я: «Спасибо. Меня так всю жизнь любили, пальцем не шевельнув. В России я с такой любви потеряла от голоду 3летнего ребенка. Смотрели и любовались, а я дохла. Любовь – прежде всего – делать дело, иначе это ТУПИК – как море для не-пловца: меня». Марина не была «пловцом» в житейском море. В этом ее трагедия. И в этом – ее счастье, ибо нас, не умеющих «плавать» на земле много. И потому боль Марины – отзывается в каждом сердце, принявшем ее стихи как откровение, как свою собственную исповедь.
Да, Марина была мужественной, сильной, но и - невероятно беспомощной. «Будьте моим оплотом!» - умоляла она Родзевича, потом Пастернака, а Рильке просила: «Позволь мне смотреть на тебя каждый миг моей жизни, как на гору, которая охраняет меня, словно каменный ангел-хранитель», ибо там, в глубине подсознания, в самой своей сердцевине, она, как и все мы, нуждалась в подобном оплоте: близком человеке, который подставит плечо, возьмет за руку и поведет дальше – в ангеле-хранителе. И Марина поняла это, когда узнала любовь Родзевича, когда осознала себя не только как душу, дух, но и как женщину. В письме А. Бахраху она писала: «Может быть, этот текущий час и сделает надо мной чудо – дай Бог, м.б., я действительно сделаюсь человеком, довоплощусь…»

Так вот, тогда, 31 августа 41-го, не было этого оплота, этого близкого, который бы вернул Марину в Москву, наладил быт, устроил на работу. Не было этой протянутой, дающей руки, а были кругом руки – предающие. Вся страна тогда была предающей: доносили не только соседи, доносили близкие родственники, друзья (достаточно почитать протоколы допросов Ариадны Эфрон и Сергея Эфрона). Был нарушен этот основной закон, при котором могла существовать Марина: закон протянутой руки. Ибо Марина никогда не предавала и не могла построить счастье на чужих костях (из письма Бахраху: «Никакая страсть не перекричит во мне справедливости…Отсюда все мои потери. Мужчины и женщины беспощадны, пощадны только души. Делать другому боль, нет, тысячу раз нет, лучше терпеть самой, хотя рождена – радоваться. Счастья на чужих костях – этого я не могу. Я не победитель…» И потому, когда Сергей вернулся и узнал о романе Марины с Родзевичем, она этот роман прервала, ибо знала, что без нее Сергей пропадет). В тогдашней России это стало нормой. Поэтому самоубийство Марины это не просто трагический конец великого поэта, но это протест против режима, против той лжи и предательства, которые ее окружали.

….Марина подарила жене Эренбурга серебряный браслет. В день ее гибели, браслет разломился пополам, как от удара молнии. Так смерть Марины, которая долгое время осознавала себя не женщиной, но духом, отозвалась и на земном плане.

Елена Нигри.

Sun_Ambrella (Серебрянный_век) все записи автора

Игорь Северянин первым в России, в 1911, назвал себя футуристом. Прибавив к этому слову другое - 'эго'. Получилось - эгофутуризм. ('Я-будущее' или 'я в будущем'). В октябре 1911 в Петербурге был организован кружок Ego, в который, кроме Северянина, вошли Г.Иванов, К.Олимпов (К.Фофанов), Грааль - Арельский. В январе 1912 кружок был преобразован в 'Академию Эго поэзии'. Из-за внутренних распрей, главным образом между Северяниным и Олимповым, 'Академия' в конце 1912 распалась. На страницах журнала 'Гиперборей' Северянин объявил о своем выходе из всех групп: ':находя миссию моего Эго-Футуризма выполненной, я желаю быть одиноким, считаю себя только поэтом, и этому я солнечно рад'. Однако Эго-Футуризм продержался еще какое-то время.

Sun_Ambrella (Серебрянный_век) все записи автора

Проплясал, проплакал дождь весенний,

Замерла гроза.

Скучно мне с тобой, Сергей Есенин,

Подымать глаза...

 

 Скучно слушать под небесным древом

Взмах незримых крыл:

Не разбудишь ты своим напевом

Дедовских могил!

 

 Привязало, осаднило слово

Даль твоих времен.

Не в ветрах, а, знать, в томах тяжелых

Прозвенит твой сон.

 

 Кто-то сядет, кто-то выгнет плечи,

Вытянет персты.

Близок твой кому-то красный вечер,

Да не нужен ты.

 

 Всколыхнет он Брюсова и Блока,

Встормошит других.

Но все так же день взойдет с востока,

Так же вспыхнет миг.

 

 Не изменят лик земли напевы,

Не стряхнут листа...

Навсегда твои пригвождены ко древу

Красные уста.

 

 Навсегда простер глухие длани

Звездный твой Пилат.

Или, Или, лама савахфани,

Отпусти в закат.

 

 <1916-1917>

Екатерина_Коробова (Серебрянный_век) все записи автора

Иные воздыхатели умерли бы на месте, узнав, что их кумир родился не "под звездным небом Аргентины", а в Малороссии и что за сказочный аппетит мать звала дочку "полтавской галушкой". Семья преподавателя гимназии Василия Андреевича Левченко переехала в Москву в 1895 году, когда Верочке было два года. Здесь, в доме, расположенном в одном из Кисловских переулков, и прошло детство будущей королевы немого кино. Верочку, старшую из детей, в семье считали тихоней и слишком послушной. При этом сестры Надя и Соня немного побаивались ее, до самозабвения мечтательную и словно не от мира сего. Надя, делая страшные глаза, шепотом говорила Соне: "Смотри, Вера опять разговаривает сама с собой!" Однажды девочки подслушали, как их старшая сестра с упоением и драматизмом, бурно жестикулируя, пересказывает куклам историю о морских приключениях, которыми Вера зачитывалась с шести лет.

А еще Верочка обожала танцевать и уговорила маму отдать ее в балетное училище Большого театра. Приняли девочку сразу: в любом ее движении сквозили фация и изящество. Будущее примы-балерины было ей обеспечено. Но вмешалась властная бабушка Екатерина Владимировна, считавшая балет неприемлемым занятием для девушки из порядочной семьи. Вера орошала слезами подушку, но делать было нечего - пришлось вернуться в гимназию.

Вскоре родные Веры поняли, что она и на самом деле не такая, как все. Пятнадцатилетняя Вера побывала на спектакле "Франческа да Римини" Габриеле д'Аннунцио. В главной роли блистала императрица российского драматического театра Вера Комиссаржевская. А в это время другая Вера, которая вскоре станет не менее знаменита, буквально задыхалась от обилия впечатлений. Вернувшись из театра домой, она сделалась замкнутой, ночью у нее поднялась высокая температура: горячка не отпускала девочку целую неделю. Семейный врач объяснил родителям, что их дочь чересчур впечатлительна и склонна к меланхолии. Ей нельзя слишком много читать и... мечтать. С тех пор родители заставляли Веру зимой ходить с сестрами на каток, а летом играть в теннис на зеленоградской даче. Как же она не любила эти дурацкие спортивные игры!

 

Читать далее...

Sun_Ambrella (Серебрянный_век) все записи автора

Это самый растиражированный снимок Сергея Есенина    Первая    «У меня было три тысячи женщин!» — похвастался как-то Сергей Есенин приятелю. На недоверчивое «Вятка, не бреши!» заулыбался: «Ну, триста. Ну, тридцать». Его нельзя было не любить…    В 1912 году семнадцатилетний деревенский мальчик Сережа Есенин, красивый, как вербный херувим, приехал покорять Москву и вскоре устроился работать в типографию Сытина корректором. В своем коричневом костюме и ярко-зеленом галстуке он выглядел по-городскому: не стыдно и в редакцию зайти, и с барышней познакомиться. Но редакции его стихи печатать не хотели, а барышни смеялись над его говором, галстуком и независимыми манерами. Только курсистка Аня, Анна Изряднова, также служившая корректором у Сытина, сумела в мальчишке, который был моложе ее на четыре года, увидеть настоящего поэта. Как она его понимала! Как она любила его!    Анна стала его первой женщиной. Сергей почувствовал себя взрослым мужчиной, мужем. В снятой ими комнате у Серпуховской заставы и начинается есенинская семейная жизнь.    Работа, дом, семья, Анна ждет ребенка, и на поэзию уже сил и времени не хватает. Для вдохновения Сергей уезжает в Крым. Один. Вернулся полный впечатлений и вдохновения. Он бросил работу и целыми днями писал стихи. Анна не перечила и ничего не требовала от него. Просто любила. Ему же было так удобно.    В декабре 1914 года Есенин отвез жену в роддом. Страшно гордился, когда родился сын. К возвращению Анны из больницы отмыл комнату до блеска, приготовил обед. 19-летний отец с удивлением вглядывался в крошечное личико сына, отыскивая в нем свои черты, и никак не мог налюбоваться. Назвал малыша Георгием, Юрочкой.    Радость закончилась быстро. Детский плач, грязные пеленки, бессонные ночи. Через три месяца Есенин уехал в Петроград: то ли в поисках успеха, то ли просто сбежал от семейного счастья. Почти целый год мотался туда-сюда. Но ни любовь Ани, ни ребенок не смогли его удержать. Материально помогал, когда мог. Но вскоре завертела столица, закружила. «Ах, самородок из Рязани! Ах, новый Кольцов!» — говорили о нем.    И стал модный поэт в литературных салонах нарасхват. Всегда находились желающие выпить с гением. Наверное, тогда тихий отрок, воспевающий золотую Русь, и превратился в кабацкого хулигана…    Любимая   Зинаида Райх родила Есенину двух детей — Костика и Танечку     ОДНАЖДЫ летом 1917 года Есенин с приятелем зашли в редакцию газеты «Дело народа», где Сергей познакомился с секретаршей Зиночкой. Зинаида Райх была редкая красавица. Таких он еще не видел.    Умная, образованная, окруженная поклонниками, она мечтала о сцене. Уж как он уговорил ее поехать с ним на Север?!    Они обвенчались в маленькой церквушке под Вологдой, искренне веря, что будут жить долго, счастливо и умрут в один день. Вернувшись, поселились у Зинаиды. Ее заработка хватало на двоих, и она старалась создать Сереже все условия для творчества.    Есенин был ревнив. Выпив, становился просто невыносим, устраивая беременной жене безобразные скандалы. Он любил по-русски: сначала бил, а потом валялся в ногах, вымаливая прощение.    В 1918 году семейство Есениных покинуло Петроград. Зинаида поехала в Орел к родителям рожать, а Сергей вместе с другом снял в центре Москвы комнатенку, где зажил по-холостяцки: попойки, женщины, стихи…    Дочь родилась в мае 1918 года. Зинаида назвала ее в честь матери Сергея — Татьяной. Но когда жена с маленькой Танечкой приехали в Москву, Сергей их встретил так, что уже на следующий день Зинаида уехала обратно. Потом Есенин просил прощения, они мирились, и опять начинались скандалы. После того как он избил ее, беременную вторым ребенком, Зинаида сбежала от него к родителям окончательно. Сын был назван Костей в честь села Константиново, где родился Есенин.    Впоследствии Зинаида стала актрисой в театре знаменитого режиссера Всеволода Мейерхольда. В октябре 1921 года Есенин и Зинаида официально развелись, она вышла замуж за Мейерхольда.    Знаменитый режиссер воспитывал Костика и Танечку, а Есенин в доказательство любви к детям носил их фотографию в нагрудном кармане.   Дорогая   Айседора Дункан не говорила по-русски, Есенин не понимал по-английски. Но это не мешало их любви.    ОДНАЖДЫ великую американскую балерину Айседору Дункан, приехавшую в 1921 году в Россию, пригласили на творческий вечер… Она вошла летящей походкой, сбросила шубку и расправила складки шелкового хитона. Танцовщица была похожа на ожившую статую античной богини. Ей налили «штрафной» стакан вина. Она подняла глаза от бокала и увидела Его. Он начал читать стихи. Айседора не понимала ни слова, но не могла оторвать от него взгляда. А он декламировал, глядя только на нее. Казалось, что в комнате больше никого нет. Закончив читать, Есенин спустился с возвышения и попал в ее объятия.    «Изадора! Моя Изадора!» — Есенин опустился перед танцовщицей на колени. Она поцеловала его в губы и произнесла: «За-ла-тая галава, за-ла-тая га-ла-ва». Это была любовь с первого взгляда, кипучая страсть, ураган. И не важно, что Айседора почти не говорила по-русски, а Сергей не знал английского. Они понимали друг друга без слов, потому что были похожи — талантливы, эмоциональны, бесшабашны..    С той памятной ночи Есенин переехал в квартиру Айседоры. Есенинские друзья-поэты с удовольствием ходили в этот гостеприимный дом, хотя никак не могли поверить, что гуляка и сердцеед искренне полюбил женщину, которая почти в два раза старше его. А он, глядя, как Айседора танцует для него, теряя голову, шептал: «Моя, моя навеки!»    Балерина с мировым именем была богата и готова все отдать, только чтобы ее любимый Есенин был счастлив. Кутежи, шампанское, фрукты, подарки. Она оплачивала все.    Но уже через несколько месяцев есенинская страсть угасла и начались скандалы. В пьяном угаре он кричал: «Дунька, пляши». И она танцевала перед ним и его собутыльниками, без слов показывая и свою любовь, и унижение, и гордость, и негодование. Она видела, что ее любимый спивается, и, чтобы спасти его, решила увезти за границу.    В мае 1922 года Есенин и Дункан зарегистрировали брак и уехали сначала в Европу, затем в Америку.    Но там он из великого поэта стал просто мужем Дункан. От этого злился, пил, гулял, бил, потом каялся и объяснялся в любви.    Друзья Айседоры были в ужасе от ее семейной жизни.    — Как ты позволяешь так с собой обращаться?! Ты — великая балерина!    Айседора оправдывалась: «Он болен. Я не могу его бросить. Это все равно что бросить больного ребенка».    В Советской России ему было очень тяжело, а без России — невозможно. И чета Есениных — Дункан вернулась обратно. Она чувствовала, что брак разваливается, безумно ревновала и мучилась. Отправившись на гастроли в Крым, Айседора ждала там Сергея, который обещал вскоре приехать. Но вместо него пришла телеграмма: «Я люблю другую, женат, счастлив. Есенин».    Этой другой стала его поклонница Галина Бениславская.    Хорошая    ТАК беззаветно, как любила Галина, редко любят. Есенин считал ее самым близким другом, но не видел в ней женщину. Ну чего ему не хватало?! Стройная, зеленоглазая, косы чуть не до полу, а он не замечал этого, о своих чувствах к другим рассказывал.    Галина оторвала его от Дункан, старалась отвадить и от друзей-собутыльников, ждала ночами у двери, как верная собака. Помогала чем могла, бегала по редакциям, выбивая гонорары. И телеграмму в Крым Айседоре дала она же. Галина считала его своим мужем, он же говорил ей: «Галя, вы очень хорошая, вы самый близкий друг, но вас я не люблю…» Есенин приводил в ее дом женщин и тут же ее утешал: «Я сам боюсь, не хочу, но знаю, что буду бить. Вас не хочу бить, вас нельзя бить. Я двух женщин бил — Зинаиду и Изадору — и не мог иначе. Для меня любовь — это страшное мучение, это так мучительно».    Галина все ждала, когда же он увидит в ней не только друга. Но так и не дождалась. В 1925 году он женился… на Сонечке Толстой.    Милая   Есенин гордился тем, что породнился с Толстым, женившись на его внучке Софье    В НАЧАЛЕ 1925 года поэт познакомился с внучкой Льва Толстого Софьей. Как и большинство интеллигентных девиц того времени, она была влюблена в поэзию Есенина и немножко в самого поэта. 29-летний Сергей робел перед аристократизмом и невинностью Софьи. Однажды летом в липовой аллее в парке к ним подошла цыганка:    — Эй, молодой, красивый, дай денежку, судьбу узнаешь!    Есенин рассмеялся и достал деньги.    — Свадьба у тебя скоро будет, кучерявый! — рассмеялась цыганка.    В июле 1925 года состоялась скромная свадьба. Сонечка была готова, как и ее знаменитая бабушка, посвятить всю жизнь мужу и его творчеству.    Все было на удивление хорошо. У поэта появился дом, любящая жена, друг и помощник. Софья занималась его здоровьем, готовила его стихи для собрания сочинений. И была абсолютно счастлива.    А Есенин, встретив приятеля, отвечал на вопрос: «Как жизнь?» — «Готовлю собрание сочинений в трех томах и живу с нелюбимой женщиной».    Есенин продолжал жить жизнью, где всегда находилось место пьяным кутежам и любовным интрижкам с поклонницами.    «Что случилось? Что со мною сталось? Каждый день я у других колен», — писал он о себе. И отчего-то чувствовал свою скорую смерть:    «Я знаю, знаю. Скоро, скоро, Ни по моей, ни чьей вине Под низким траурным забором Лежать придется так же мне».    Это писал 30-летний красавец, недавно женившийся на обожавшей его милой и умной девушке, поэт, чьи сборники разлетались прямо из типографии.    Все кончилось 28 декабря 1925 года в ленинградской гостинице «Англетер». Сергея Есенина нашли повесившимся на веревке от чемодана. Рядом было письмо, написанное кровью: «До свиданья, друг мой, до свиданья…»    Все его жены, кроме Айседоры, которая была в Париже, присутствовали на похоронах. Галина Бениславская застрелилась на могиле Есенина.    Женщин, любивших его, было много, а любви в его жизни было мало. Сам Есенин объяснял это так: «Как бы ни клялся я кому-либо в безумной любви, как бы я ни уверял в том же сам себя, — все это, по существу, огромнейшая и роковая ошибка. Есть нечто, что я люблю выше всех женщин, выше любой женщины, и что я ни за какие ласки и ни за какую любовь не променяю. Это — искусство…»

Sun_Ambrella (Серебрянный_век) все записи автора

Солнечный удар

…СЕНТЯБРЬ на южном побережье Франции выдался на редкость жарким. Грасс медленно варился в лучах палящего солнца: ни малейшее дуновение ветерка не нарушало духоты полуденного зноя. Марево, идущее от камней, обжигало тело, и шатры зонтиков не спасали укрывшихся под их тенью отдыхающих. На террасе прибрежного кафе расположилась пара: мужчина и молодая женщина. Они пили коктейли со льдом, разговор не клеился, и женщина, сняв с ноги один сандалий, лениво водила ступней по нагретым солнцем доскам.Читать дальше

Екатерина_Коробова (Серебрянный_век) все записи автора

Sun_Ambrella (Серебрянный_век) все записи автора

За всех вас,
 

которые нравились или нравятся,
 

хранимых иконами у души в пещере

как чашу вина в застольной здравице,
 

подъемлю стихами наполненный череп.
 

 
Все чаще думаю -
 

не поставить ли лучше
 

точку пули в своем конце.
 

Сегодня я
 

на всякий случай
 

даю прощальный концерт.
 

Читать далее

Sun_Ambrella (Серебрянный_век) все записи автора

                                   (Ante Lucem)

                         {До Света (лат.). - Ред.}

 

 

                         Прикорнувши под горою,

 

                         Мистик молит о любви

 

                         Но влеченье половое

 

                         Скептик чувствует в крови.

 

                         Как тут быть? Деревня близко,

 

                         А усадьба далека.

 

                         Грязью здешней одалиски

 

                         Не смутишь ты дурака.

 

                         . . . . . . . . . . .

 

                         Мистик в поле (экий дурень!)

 

                         Стосковался и заснул.

 

                         Скептик, ловок и мишурен(!),

 

                         В деревеньку заглянул.

 

                         Видит он - на сеновале

 

                         Дева юная храпит,

 

                         На узорном одеяле,

 

                         Распластавшися, лежит.

 

                         . . . . . . . . . . .

 

 

                         14 августа 1902

 

 

 

 К. БАЛЬМОНТУ

 

 

                       Он у окна съедал свои котлеты.

 

                             Взошла луна,

 

                       Когда съедал последние котлеты

 

                             Он у окна.

 

                       Он у стола, кончая караваи,

 

                             Тихонько ныл,

 

                       Когда кругом кричали попугаи

 

                             И сетер выл.

 

                       И смех его Гриб_о_вские хоромы

 

                             Не озарял,

 

                       И их гостям тоскующей истомы

 

                             Не прогонял.

 

                       Но из окна последние котлеты

 

                             Бросая вниз,

 

                       Он замарал троттуары и кареты

 

                             И весь карниз...

 

 

                       21 мая 1902