И такая, ты знаешь, мама, ненужность фатальная.
Для чего это все? Для каких таких берегов
Я везу это все контрабандное, нелегальное,
Высшей пробы накопленное тепло?
Мама, здесь никому это и не надо.
Я пустое место, ничья отрада,
Чемодан неуместно нежных вещей.
На складе не-первой-свежести-овощей.
Мама, я отрастила волосы ниже плеч,
Но никто в них не запускает пальцы.
И никто не станет меня беречь.

***

Как мне вместить это все в мое тельце,

мама, оно больше меня, из оконной рамы
в его доме сегодня, я видела панорамно,
как стремительно перерастает любой масштаб
до сих пор нетроганная моя крохотная душа.
Потому что теперь ее самая тихая глубина
оживает и мечется, так, что нельзя дышать –
это глупо, но как мне легкими управлять,
когда он улыбается, мне согревая там все, до дна.

Знаешь, ведь от него у кого-то родится сын –
это будет самый красивый на свете мальчик, клянусь.
Только если об этом подумать, мама, то я свихнусь.
Потому что во мне очень громко идут часы
отмеряя фатальное: десять, девять…

Мам, я боюсь. Мам, мне страшно.

Я снова маленькая такая:
мне четыре, ты плачешь, зачем? Я не понимаю.
Мне пятнадцать, и я не верю, что разберусь,
или даже тринадцать – я некрасивая и стесняюсь.
И уже с девяти ненавижу, когда мне врут.
Я настолько маленькая, что рыдаю
прямо на эскалаторе, в шумном и темном метро.
Он не видит, наверное, как мне обжег нутро
и не чувствует, как я за час без него замерзаю.

Если в двух словах: посмотри, он в меня врастает,
а я корчусь от боли, отчетливо представляя,
как потом его вырвут и заберут.
А еще я знаю, что таких как я -

в это долгое плавание не берут.