...В пустой электричке, несущейся через свежую и сочную весеннюю природу, пышущую яркими красками и дышащую кристальным воздухом, в электричке, как в последнем прибежище, портале между событиями жизни... Как в анклаве, позволяющем наконец-то расслабиться после тяжелых испытаний, выпавших... выпавших... Она прижалась ко мне. Мы так и сидели, смотрели в окно. Мелькнула знакомая местность: на повороте стояло разноцветное одноэтажное здание, архитектурой напоминающее стилизованный буддийский храм, с закругленной крышей, плавными линиями и острыми углами. «А помнишь?..» Да... Мы там, кажется, когда-то... А потом... Незнакомая – и родная, - жизнь всплывала в памяти... Домик скрылся из виду. Раньше там было кафе, теперь книжный магазин. Все меняется.

Она жила на побережье, в доме, почти прозрачном из-за витражей в человеческий рост. Он был ее чувственным воплощением: светлый, прямолинейный, свободный... Американка... Рядом на берегу стояла коллекция ее ретро автомобилей – ее страсть. Казалось, она ни к чему не относится серьезно, даже к ее авто. Я говорил ей, что необходимо куда-то переместить машины, уберечь от... Поднялся сильный ветер, море, секунду назад спокойное, дышало тяжело, и в воздухе вместе с солеными брызгами закружилась опасность... Ума не приложу, как ей удавалось так долго жить здесь, на пологом песчаном берегу, ни разу не подвергнувшись переменам настроения стихии. Но эти мысли пришли позже, сейчас же я на собственной шкуре почувствовал, что выпадает на долю свидетелей подобной непогоды. Свет из золотистого превратился в стальной, казалось, что домик вот-вот развалится под бесшумными ударами волн... Ее коллекция, машина за машиной, скатывались по песку в море; прежде, чем короткий шторм кончился и установилось спокойствие, удалось удержать только одно авто. И мы – мы были измождены пережитым стрессом. И почти счастливы. В стране глухих. На берегу моря. В Америке.

Буйство зелени. Холм, спускающийся к лесу, сегодня как никогда прекрасен. Скрытые за густой листвой опасности и страхи сейчас совсем не видны, и даже не осталось никакого опасливого воспоминания о слишком тихой окраине леса, о границах человеческих владений, о плутающих тропинках, обрывах и топях. Вершину холма обрамляло шоссе, за которым угадывались какие-то университетские постройки, а дальше в дымчатой синеве еле различался город, как будто на самом деле это были облака. Я бродил по склону, по асфальтовой дороге, совершенно пустой и безлюдной. И понял, чего мне не хватало для завершенности. «Алло! Пошли гулять?»

...деревня вся заросла соснами, будто так всегда и было. От домов, отпечатавшихся в памяти, остались только кое-где остовы с пустыми окнами, а многих не было и следа. Дядя широко и подозрительно улыбался моему недоумению. Лес отвоевал у людей территорию. За деревней показался песчаный обрыв метров десять в высоту, внизу вырос молодой и редкий ельник, зато дальше деревья становились чаще и угрюмей... Мы вошли в заброшенный дом, одним краем утопавший в болотине. Я выглянул в окно: в зеленоватой воде ясно различимые на фоне светлого песка плавали небольшие крокодилы. По коже прошел холодок...

...А мы с ней спали на чужом диване, в одежде, крепко прижавшись друг к другу, попеременно просыпаясь от движений... И мне снилось, что я – служанка у старого графа в большом и темном замке...

Читая Ёсимото, долго думал, чем же она мне так не нравится. Поверхностно простая, немногословная, почти скупая, легкая, невесомая, жизненная, конкретная... Можно долго описывать стиль ее прозы. Маленькие люди, незаметные детали, влияющие на сюжет, какие-то раздутые проблемы. Но как только я начал формулировать и понимать, что именно я в ней не люблю, то мне начал постепенно открываться тайный мир японской писательницы. И с третьей книги я начал зачитываться.
Легче всего сравнить ее со знаком Дао, со всей концепцией японского бытия, если хотите. Краткость, точность, законченность – заключают в себе красоту, не доступную западным писателям. Она – как японский пейзаж, в своей выверенной и прочувствованной лаконичности представляющий идеальную гармонию и недосягаемую глубину. Банана не пишет на злобу дня, не изображает душераздирающие события во всей их жестокой полноте, не пускается в подробные и длинные рассуждение о смысле – и бренности – существования. Кажется, что ее книги – не поиск писателя, а уже найденное и открытое. Она оставляет большую - и как выясняется, не главенствующую - часть на домысливание, сопереживание. Искренние, яркие, простые – и сложные, запутанные, не поддающиеся прямому и простому толкованию, ее произведения являют маленькие жизни, складывающиеся в безупречную мозаику авторского замысла.
Банана с почти ювелирным искусством через незначительные детали умудряется передать движения души героев, тонкие грани между сном и явью, между презрением и тихой любовью, создать яркие психологические портреты, погрузить читателя в атмосферу - сперва кажущуюся экзотической, слишком японской, слишком искусственной, а потом совсем родной и знакомой. И все это художественное великолепие через такой малый объем и с минимумом изобразительных средств. Дао, одним словом.
И захотелось перечитать, медленно, замечая каждую черточку, смакуя каждое слово, жест, дуновение ветра и колыхание веток. И снова не понимать и преклоняться.


Обложки

Здесь я забываю бОльшую часть того, что со мной происходит во сне. А там с трудом могу вспомнить реальность... Так и живу.

...Из открытой балконной двери степенно шагнул известный писатель, которого я вначале принял за преподавателя с кафедры исследования операций Иосифа Владимировича Романовского, писатель Кортасар, он же Борхес и Кертес, прошел к дивану, минуя беспорядок моих мыслей, вылившийся в разбросанные по полу вещи, в лучах мягкого весеннего солнца кажущиеся картинными или бутафорными, но не сел, застав меня разгребающим неработающие старые фотоаппараты, аудиокассеты с невнятным содержимым, черные дисковые телефоны, древние проигрыватели... Писатель умер, а чуть позже в ту же открытую дверь влетел почтовый голубь с крошечной запиской на лапке, содержание которой я так и не вспомнил... Я шел по метро, складывающееся из моих детских впечатлений, школьных коридоров, тамбуров ресторанов и университетских пролетов, по переходу между станциями, соединяющему одну мою случайную фантазию с другой, всплывшей в памяти, и вошел в открывшуюся влево дверь со служебной пометкой, вероятно, содержащей «Только для служащих метрополитена», но за ней скрывался обычный туалет, и выходящей оттуда девушке я... я... Вы слышали, он умер?!

Между оборвавшимся сном и падением в пробуждение лучше всего видно, что оба этих мира одинаково ненастоящие. Вязкая серая масса, меньше мгновения по протяженности...

Льюис Кэрролл
"Алиса в стране чудес. Алиса в зазеркалье" (пер. Нины Демуровой)
Издательство А-ба-ба-га-ла-ма-га
2006 г.

Как вы думаете, у издательства с таким именем могут быть плохие книги?
На сей раз самую известную книгу про сны иллюстрировал Владислав Ерко. Кому-то он известен по книгам Коэльо, кому-то - по непревзойденным иллюстрациям к "Снежной королеве" и рыцарским легендам. "Алиса" получилась чудесная, жаль к "Зазеркалью" рисунков мало...
Начнем с того, что это книга-перевертыш, читать ее можно хоть с конца, хоть с начала: с одной стороны Страна Чудес, с другой - Зазеркалье. А по центру - песочные часы с героями...

Алиса у Ерко оригинальная. Пожалуй, из всех других она мне наиболее симпатична. Хотя и немного растерянная получилась... Но будешь здесь растерянной!

А Чеширский Кот - хулиганистый вышел! И вовсе не лежебока.

Вот еще несколько иллюстраций. Можно уловить что-то Туве-Янссоновское в речном пейзаже, разбегающиеся птицы и пробуждение в кресле - совсем как у Джона Тэнниэла, а Билль, вылетающий в трубу - несомненно, от самого Кэрролла. Зато гусеница - не такая, к какой все привыкли, а модница и кокетка.

И еще несколько к "Зазеркалью". Жаль Ерко Бармаглота не нарисовал - интересно было бы посмотреть.

Маленькие книжечки в мягкой обложке с магическими словами "На русском языке публикуется впервые", скромные и незаметные, непонятые, непонятные, превозносимые, волшебные... И становится оправданным факт неизвестности русских классиков. Ну-ка, скольких канадских авторов можете с ходу перечислить?
Затрепанная до клея, до страничек и переплета Нэнси Хьюстон; перешептываемая, передаваемая из рук в руки, оплакиваемая, горящая, жестокая и нежная. Американцы, австрийцы, немцы, англичане, норвежцы, швейцарцы, французы... Спокойный и неторопливый Делерм, глубокая и печальная Грубер, никого, кроме меня, не впечатлившая, яркая и красочная Эдельфельдт, недовольный Семпрун и раскрывающий тайны своей семьи Видмер, новенькая Арпман, взамен утащенной, запрятанной, зачитанной... Карла Фридман, Уве Тимм, Катарина Масетти, Дьерд Далош, Тадеуш Ружевич, Фэнни Флэгг...

Некоторое время назад купил томик Толстого 1911 года издания. И бумага другая, и запах, и буквы вроде бы не те... Там возле названия издательства стоит адрес и коротенький телефон. А в самом конце к форзацу приклеена фотокопия письма Толстого. И обложка книги - тканевая - совсем истрепалась, на ощупь как бархат. И переплет уже совсем мягкий, не скрипит, не сопротивляется...
Люблю старые книги. Новые, в общем-то, тоже.

Рассел Хобан
Амариллис день и ночь

- Чего читаешь?
- Рассела Хобана.
- …Хоба-на, Рассел!

 

Видимо, Хобан почти не известен в России, так как «Амариллис» - первая его книга, вышедшая на русском (вторая – «Мышонок и его отец»). Если говорить о жанре, то, по-моему, Хобан продолжает (или утверждает?) традиции магического экзистенционализма (не спрашивайте, что это). Если в именах, то, без сомнения, Люциус Шепард – только менее откровенный, зато более реалистичный и яркий, Фланнери О’Коннор – куда уж без ее ужасов и безысходности, и, пожалуй, Пол Остер – так же виртуозен и изобретателен.
«Амариллис» - книга о снах, отношениях, подсознании и любви. О бутылках Клейна (напомните мне как-нибудь рассказать о них подробнее), незаконченных картинах, остановленных дисках, бесконечных прогулках, разорванных романах и оборванных жизнях. О выпитом спиртном, о детстве. И о любви. Погрузиться в атмосферу английских пивнушек, а потом в сны главных героев – общие, как, видимо, и участь, и вернуться обратно (вот только вернуться ли? и вернуться – кем?). Это как компьютерный квест с разбросанными там и тут подсказками, с незапланированными встречами, непредсказуемыми – и предугадываемыми, - поворотами, с превосходной графикой и недоработанным (и потому столь оригинальным и реальным) сюжетом. Это как сон: все так же реально и необъяснимо, что, естественно, только помогает в очередной раз установить старую компромиссную истину: смысл жизни есть любовь.
«Амариллис» не в коем случае не фантастика: все изображаемые события в общих чертах возможны в жизни (в том числе и в вашей). Будь то абсолютно реальные сновидения, с запахами, цветами, чувствами, или их отражение в этом мире: смерти, боль, люди… То, чем я и пытаюсь заниматься вот уже скоро год.
Мне понравились эти сны, между строк хранящие тобой потаенные знания, воспоминания, страхи, цвета, запахи, дввижения и эмоции. Понравилась атмосфера американской Англии – неторопливости и ироничного приятия цивилизации. Понравились яркость, кинематографичность, сказочность – и реальность. Обилие столь значимых и незаметных деталей: цитат, имен, книг, картин, напитков… Зато меня почти тошнило от стиля: герой то изъясняется высокопарными речами, а то невпопад и без перерыва съезжает на косноязычие простолюдина; эти вымученные попытки – сгладить углы? передать среднеамериканский говор? сделать из одного романа другой? – очень смахивают на недобросовестность (и бестала-анность…) переводчика. На том и сойдемся.

upd: Цитаты из "Амариллис"

Однажды я, Чжуан Чжоу, увидел себя во сне бабочкой – счастливой бабочкой, которая… вовсе не знала, что она – Чжуан Чжоу. Внезапно я проснулся и увидел, что я – Чжуан Чжоу. И я не знал, то ли я Чжуан Чжоу, которому приснилось, что он – бабочка, то ли бабочка, которой приснилось, что она – Чжуан Чжоу.
«Чжуан-цзы»

(Я эти строки знаю немного измененными и из другого источника:
Приснилось как-то одному человеку, что он бабочка. Ощущение было настолько сильным и убедительным, что, проснувшись, он засомневался, был ли это сон. Может, он бабочка, которой снится, что на человек?
Лао-цзы «Дао дэ цзин»)

Никогда не садись играть в карты с тем, кого зовут Док. Никогда не обедай под вывеской «У мамочки». Никогда не спи с женщиной, у которой неприятностей больше, чем у тебя.
Нельсон Олгрен «Прогулка по изнанке»

Вот так умница Господь Бог, что прорезал у кошки две дырочки в шкуре как раз на том месте, где у нее глаза.
Георг Кристоф Лихтенберг

Мир есть что угодно, что имеет место.

Жизнь – это просто
миска черешен.
Улыбнись,
не гляди так строго:
Загадок в жизни
без того слишком много.
Лью Браун и Рэй Хендерсон

Была там черная кошка, что мурлыкала и терлась о мои ноги. И смотрела на меня большими зелеными глазами – так, словно могла бы и заговорить по-человечьи, но не станет. «Хочет, чтобы ее запомнили, - сказала старуха хозяйка. – Ее зовут Джозефина. Ей снятся сны.»
из части 26

Самое худшее бьет без промаха.
из фильма «Мужчины и женщины: руководство по эксплуатации»

Гляди в последний раз на все, что любишь,
Во всякий час…
Уолтер де ла Мар «Прощание»

Вход бесплатный. Пожертвуйте, сколько можете, чтобы нам и в будущем не пришлось взимать за него плату.
из части 31

Георг Гроддек утверждал так: если мужчина может зайти в туалет, откуда только что вышла его возлюбленная, и запах не вызовет у него отвращения, значит, это любовь…
из части 32

На краю деревни делают сыр. Там, где забор последнего дома, на поле перед лесом вырыли огромную яму. Туда уже свалили мешки, я думаю, с сахаром и красителями. Теперь в яму заливают какую-то темную густую жидкость... Все, делать больше нечего: последняя работница выловила повсплывавшие мешки и ушла. Жидкость в яме меняет цвет от черного до светло-коричневого, а потом синего... Сверху плавают еще не растворившиеся кристаллики жженого сахара. Я выловил один и отправил в рот – колючие и сладкие.
Развернулся и вошел в заброшенный полуразрушенный дом. Двери здесь не было, на полу валялся всякий мусор. Передней стены тоже не было... И я вышел в какой-то тихий двор, как стенами, окруженный домами, заставленный гаражами, и неживой – как в GTA. Ну, там погоня, драка, милиционеры, кого-то грохнули, но это неинтересно.

Бреду по дороге с другого края деревни. Эта проселочная дорога всегда выводила в какие-то загадочные – и всегда разные – места. То к обрыву и холодной реке, то к болоту с красным мохом, то в сосновый бор с золотым светом и водохранилищем на краю, то в ельник с понатыканными тут и там грибами в темно-зеленой подстилке... Дорога падала в выбоины и ямы, утыкалась в кучи из прошлогодней листвы, дерна и грязи, огибала огороды и заборы... А я шел и думал, куда же я все-таки приду и что вообще все это значит? Справа за забором валялся ржавый скелет какого-то механизма, то ли рама большого мотоцикла, то ли останки маленького трактора.
Через некоторое время я обнаружил себя на чьем-то участке. Рядом с компьютером. «А ты еще не сделал третью задачу по вычам?» - зажурчало справа. Настя. «Нет, не сделал.» Нервирует меня эта учеба... Прилег на подстилку. Откуда ни возьмись ко мне пристраивается стройная невысокая девушка, обнимает, гладит по щеке. Как же вы меня все достали! Пользуетесь мною, моей эмоциональной глупой сущностью. «Исчезни!» Первый шаг сделан.


В зале по ковру ползет таракан... Тяжело переваливается по пушистым шерстинкам – не линолеум, чтобы бегать. Тараканы на ковре очень странно смотрятся, выглядят еще грязнее, еще первобытнее. Еще противнее. «Бабушка, вон таракан» Пара взмахов тапком – и, кажется, все. Нет? Нет?.. Ааа, он летает, я машу руками, как сумасшедший. Уберите, уберите!... А-а-а! Падаю на пол, закрываю голову. «Смотри, вот он, мертвый уже...» «Нет... Не-ет!..» Она пихает мне тапок. «Нет, посмотри! Ха-ха-ха! Смотри-смотри!!» Нет, нет, нет, нет, нет, нет....

Этот разжиревший шовинист... Ненавижу. Он ставит ей в вину, что она еврейка! И это при мне! Да мне по фигу, что он большая шишка... Фашизм должен пресекаться... Но не теми методами... Встал, прервал его. Он побагровел: я младше в три раза! Извинился и щелкнул по носу. Не извинился.
Просто я ее...

Наш район, скупо освещаемый рыжими фонарями над головой. Спальный район с чернеющими высотками, пустыми асфальтовыми дорогами. Ночная прохлада после дождя. Кривые зеркала тротуаров... Мнимая идиллия....
Я рассказывал ей о превентивных мерах нашей армии. Я пытался убедить – не ее, себя – в том, что есть хоть какой-то смысл. Мы разрушали районы города, один за другим. Канализация, газ, электричество. Мы боялись... Начальство формулировало это как диверсионную деятельность. Мы бежали, как крысы. «Вот смотри, прямо под нами подземная электростанция» Мы остановились на Шекснинской, между длинной высоткой и гаражами; отсюда как раз был виден краешек моего дома. «Передавай координаты.» И полрайона погрузилось во тьму...
Эта бессмысленная война, это уничтожение, уничижение, малодушие. Этот страх за собственные шкуры. Чистенькая белая форма, внимание девушек, привилегированное положение...
Это я исполнил приказ по сбросу бомбы в свой двор.
Никого не эвакуировали.
Бежал, в истерике размазывая слезы по лицу. Искал, по развалинам, ночлежкам, моргам, больницам... Мама...
В военном госпитале. Мягкий белый свет, плавные гравитационные эскалаторы, телепорты для свиданий. В этом пространстве я нашел способ передать ей спиртного – выиграл на собственной невменяемости... Представил, что она – пицца...
Мама. Старая, недовольная, уставшая. Я виноват. Я говорю, говорю без умолку. Оправдываюсь перед собой...
Она возвращается в палату. Серая комнатка. Напоминает камеру... Соседка сразу учуяла запах: водка. «Ты что, щас же сестра придет... Тебе достанется... Ты...» Зависть... «Пошла ты!.. Пошли вы все...»

На фото: город Череповец, улица Ленина

А началось все с того, что соседи-китайцы проволокли по коридору какую-то тележку... Я подошел к двери и выглянул в глазок. Обзор у нас такой, что виден весь коридор, слева направо. Я встал так, чтобы глядеть обоими глазами – дверь стала почти прозрачной, окрашивающей коридор в мутноватую охру. Мимо проходили люди: студентки в домашних тапочках и топиках, растрепанные сутулые математики, длинноволосые грязные программисты с красными глазами, периодично бухающие на нашем этаже здоровенные старшекурсники, уборщицы в халатах неопределенного цвета, с ведрами и швабрами, толстые мамаши с пивом и сигаретами, их тщедушные мужья с обреченным взглядом, спортсмены с выступающими через футболки с надписью Мат-мех мускулами, школьники с непропорционально большими ранцами, курящие на ходу однокурсники, соседи-китайцы, толкающие свою дребезжащую тележку... Женька пошел покурить и открыл дверь, разрушив иллюзию.
У меня зазвонил телефон. Вчера к однокурснице Свете в общагу приехала Миледи. Интересно, откуда они друг друга знают. И каково ей теперь живется с двумя Ксюшами, может загадывать желания... Телефон! «Алло. Узнал меня?» - спросил телефон голосом одной моей не самой любимой знакомой; с ней я почему-то всегда агрессивно-вежлив и по возможности циничен и остр. «Как же не узнать Вас? Миледи, собственной персоной, в наших краях... Какими судьбами?» И т.д. Через некоторое время они со Светкой зашли. Миледи не сиделось в четырех стенах: «пойдемте кататься на велосипедах!» - ныла она, надувая губки...
Фу, какая гадость. Я поспешил проснуться.

Прошел Alien Shooter 2. Потом полночи мочил монстров. Собственно, ничего другого и не ожидалось.

Мы ждем. Мы пришли на остановку. На последнюю остановку путаного маршрута. По песчаным проселочным дорогам, по пустым скоростным шоссе, по забитым автомобилями улицам, по тихим дворовым проездам. Мы ждем автобуса, который вряд ли приедет. Мы собрали огромные сумки с вещами, сумки беженцев и торгашей, в крупную дешевую клетку. Мы ждем. Но не собираемся уезжать...
Я уже все уши Андрюхе прожужжал, что приедет Ледяной Дракон. Вот он приедет... Вот будет... Вот... Почему «он»? Ей так больше нравится. Да. Я уселся на сумки, приготовившись к долгому ожиданию... Нет, я не знаю, когда точно она приедет. Нет, она не сказала. Нет, я не уверен, выезжала ли она вообще. Что ты вообще ко мне пристаешь?!...
Вот приедет Icedragon... Вот здорово-то будет... Вот, еще немножко осталось... Вот...
«Че это ты тут расселся со своими сумками?!» На меня наехал какой-то гопник, стал пинать сумки, толкать меня. Все смешалось в моей голове, в моем гневе, в моем одиночестве...
С чего все началось? Может быть с того, что Андрюха ушел? Может, с того, что я строю замки из песка своих фантазий? Или я омерзительно слаб? Или все выходит из-под конроля? Или я просто ненавижу людей... Или все настолько сложно, что...
Помню, как бил этого гопника... Потом другого... Потом знакомого парня... Потом еще кого-то... И чем слабее они становились, чем безнадежнее было их сопротивление, тем злее был я.
Так я никогда не дрался.
Очнулся прислонившимся к кирпичной стене общаги. По-видимому, было раннее утро: неяркий свет и прохлада. Уставший и безучастный ко всему, даже к сбитым до кости кулакам. Ко мне подходит невысокая женщина в синей форме – участковая что ли... «Ты что ли ... ?» «М-м-гм... Седня какой день?» «Четверг» «Нифига... Это я что ли весь день потерял?...» «Пошли в участок.» Да... И я поплелся за ней.

Я помню свои сны с фотографической точностью. А вот реальность – как во сне...

Из коридоров нас оттеснили в классы. Этот соединен с туалетом, откуда слышатся крики о помощи. «Эй! Помоги здесь...» «Че, их там много?» «Полчища! Китайцы...» Сами разбирайтесь. Сейчас и здесь будет жарко.
Вот где-то здесь я раньше сидел... Кабинет математики... Меня обступили молчаливые зомби – биороботы в обличье однокурсников. Я взял школьный железный стул за спинку и ножками двинул одного из врагов. Потом вытолкнул его в окно. Стекло, как пузырь, лопнуло – медленно и беззвучно. Федя Дзюба. Я поднял, как на вилы, на ножки стула еще одного – Юра Покалюк – и выбросил в окно. С Колей Жуковым пришлось повозиться: во-первых, их было двое, во-вторых, один из них за что-то зацепился.
Спинка отвалилась.
Я вышел в коридор. По всей видимости, в живых остались не многие. Кто-то закричал, и я увидел движущуюся ко мне по полу небольшую полусферу с рисунком, которая немного погодя приобрела очертания стальной японки. Первому подвернувшемуся человеку я крикнул: «Два стула мне, живо! Исполнять!» А сам преградил дорогу сфере. Через несколько секунд у меня в каждой руке было по железному стулу, которые я держал за спинки. Я изобразил какую-то бойцовскую стойку и принялся неистово колотить по стальному врагу.
А она потом долго смеялась над нашими стихами.
Так что, это все опять что ли я придумал?.. Досадно... Все не такое, как на самом деле.

Мы с братом неслись на мотоцикле через лес. Крутые виражи, трамплины, тропинки... Это было невыносимо. Еще и еще раз я терял его из виду, спотыкался на кочках, утыкался в непроходимую чащу... И снова гонка – мучение, смех, безразличие...
Мы уткнулись в детскую площадку с турниками в пустом дворе... Турники... Тренажеры... Качалка... Общага... Девушки... Распахнутая кофточка... И будильник.


«Сынок, что тебе снилось?»
Мне? Сначала я трахался с незнакомой девушкой на диване в зале. Потом мы ели вкусный томатный суп. На следующий день нас по школе гоняли киборги в обличье моих одногруппников, а потом я их гонял. А потом мы с братом гоняли на мотоцикле по лесу. А еще раньше мы воевали с демоном, и я видел, как гибнут мои товарищи из-за недостаточного количества тренировок. Я проживаю моменты чужих жизней – солдата, гопника, хулигана, странника. Я вспоминаю и переигрываю уже произошедшее со мной. Я видел революцию со свастикой. А еще раньше я трахался с революцией в обличье черноволосой девушки, это случилось после того, как мы долго мочили Ленина с товарищами, а потом боялись выйти из сарая, потому что сверху шли рельсы, и поезд мог всех задавить. Я убил трех человек – и это только те, кого я могу вспомнить. Во сне я завалил несколько экзаменов, а так же переспал с одной преподшей. Я избивал друзей и сокурсников, бродил по постъядерной земле, воевал, умирал и успел до основания уничтожить наш район. Но это все не стоит и ломаного гроша, мама...
«Мне? Нет, мне ничего не снилось.»

Засыпал я в поезде, в плацкарте, на верхней боковой полке. Подо мной сидела интеллигентного вида старушка, так что за свои вещи я был спокоен. Проснулся оттого, что начал съезжать с полки, как будто она была покатая. Левой рукой хватаюсь за третью полку – между нею и стеной есть промежуток. Глаза предательски слипаются, а пальцы слабеют... Я понял, где нахожусь: это пространство между сном и явью, комфортно себя чувствовать здесь я еще не научился. Но на раздумья времени мало – я продолжаю скользить вниз, что грозит мне нехилым падением. Как на зло старушка пересела, и теперь на нижней полке спит какой-то пьянчуга. «По-мо-ги-те...» - выдыхаю я. Но голос мне не подчиняется; все, на что я способен, лишь едва слышный шепот. «По-мо-ги-и-те...» Бля-я, я же сейчас грохнусь с этой верхотуры. Изо всех сил сжимаю край третьей полки, но пальцы слабеют... Я медленно скатываюсь на спину сидящему внизу дядьке. «Что за...» - он стряхивает меня, и я теряю всякую надежду на мягкое приземление. «Помо...» Мимо проходит какой-то мужик, я хватаюсь за него свободной правой рукой – и просыпаюсь. Бабуля снизу как сидела, так и сидит. А я как лежал на полке у самой стены, так и лежу. И никакого промежутка между стеной и третьей полкой, за что бы можно было ухватиться, нету.

Война. Мы мечемся по коридорам с бластерами наперевес. У многих сдают нервы. Солдата, пытавшегося залезть по гардинам куда-то наверх, расстреляли на месте. Нас гонят в ловушку... Красные коридоры, красная форма, красные полы...

Я ребенок. Из почти белого грязного песка возле старой давно не езженной железной дороги я выковыриваю всякие интересные штуки: тряпичную куклу, амулет на веревочке, какую-то жестянку. Интересно, если еще что-нибудь выкопать, выдержат ли рельсы поезд?

Командир отдал четкий приказ. Вон невдалеке метрах в двухсот, виднеется желтый, выжженный солнцем холм, а в нем огромным зевом чернеет неровная дыра – пещера. Утром нас одели в свежую сине-желтую форму, но здесь это не прибавило уверенности. Все топчутся на месте...
Полетели. На каждого – небольшой летающий аппарат, похож на мотоцикл без колес с крышкой. Мотоциклы новенькие, желтого цвета с красной полосой по бокам. Я немного отстал, замешкался. Первые уже осторожно вплывали в пещеру. Впрочем, вживую машины мы видели впервые. Вдруг несколько ребят, не справившись с волнением и управлением, столкнулись. Я увидел яркий сполохи огня, и к земле полетели четыре аппарата...
Я чувствую себя пушечным мясом. Наблюдаю за своими действиями со стороны, действую как будто автоматически. Наш общий страх сковал нас всех. Сколько уже погибло здесь?.. Кто следующий?.. Мы в истерике мечемся по этому складу, которым и оказалась пещера. Длинные стеллажи, какие-то ящики, коробки и лампы, безразлично освещающие все это с очень высокого потолка...
Наш противник – невидим. Воображение сразу рисует огромного четырехметрового биоробота с толстенными руками и ногами... Он загнал нас всех в угол, впрочем, это было несложно: сомневаюсь, что кто-то вспомнил, как пользоваться оружием, да и вообще – есть ли оно - тоже. Я рванул вперед, к открытой площадке. Как вдруг, добежав до середины, почувствовал мертвую хватку. Меня схватили сзади, крепко, но не больно. Жуткий запах перегара ударил в лицо. «Парень, выпей со мной,» - произнес неожиданно грустный голос у меня над ухом. Правая рука высвободилась, и в ней появилась рюмка. С коньяком. «Я... Я не люблю коньяк...» «Хорошо, тогда водочки» И жидкость стала прозрачной. Я выпил.

Демону всего и нужно было, что с кем-то выпить

Смутно помню, как перелезал по балконам на высоте седьмого этажа... И вот я уже зацепился за отвес и запрыгнул через открытое окно в ее комнату. Уже после я разглядел, что это была небольшая квадратная комната, уютная, сразу напротив окна – дверь со стеклянной вставкой, слева шкаф, справа – кровать... После того, как она набросилась на меня, и мы принялись изображать двуспинную зверюшку, катаясь по полу и глубоко целуясь. Она интересно выглядела, под мальчика: короткий ежик волос, очень ей идущий, поджарое тело, правильные пропорции... Странное ощущение, когда у девушки волосы короче, чем у меня.
Я стянул с нее одежду. Она пахла терпко – сладко и приятно. Я сел на край кровати и усадил ее сверху. Едва я натолкнулся взглядом на дверь, как в нее тут же ворвалась однокурсница Шастя; стушевалась, потопталась и убежала. Мы только успели накинуть какие-то вещи, как вошла ее мама, похоже, ничего вообще не замечающая.
Не в первый раз все заканчивается так неопределенно и спонтанно. Ее мама позвала обедать – приехал какой-то чопорный дядя. И я полез обратно в окно...