Дочитала "Отверженных" (последние 150 страниц сегодня ночью, не могла оторваться и все время плакала - для меня это как сигнал, что книга хорошая). Хотя начинала читать я Гюго со скрипом, стыдно сказать, еще в сентябре. Меня смущал неравномерный темп романа: действие - рассуждение автора (довольно объемное) - действие и т.д. Некоторые рассуждения было интересно читать (о монастырях, о гаменах, пр.) Битва при Ватерлоо предстала передо мной не точкой на карте, а целым полем. И даже колодцем, куда были свалены сотни трупов. Объемное, почти осязаемое представление, хоть я там и не была. Но были и рассуждения довольно скучные для меня сегодня (про восстания и мятежи).
Не могу сказать, что сразу ощутила любовь к Жану Вальжану, но теперь признаю за ним величие образа. Вообще очень интересно мне стало с момента появления Козетты в романе (этот отрывок - Козетта у Тенардье - я помню с детства). Увы, взрослая Козетта разочаровывает. Но я вижу причину этого в том, что Козетта почти ничего не знает о том, что происходит вокруг нее. Она смутно помнит Тенардье, не осознает, какой человек ее воспитал потом. Я очень жалею, что Жан Вальжан ей никогда ничего не рассказал. Вот и получился образ легкомысленный и не слишком доброй девушки (глубокое ИМХО).
Любимые образы: Эпонина (девушка-загадка для меня: все время ждешь от нее подлости, а она делает хорошие вещи). Мне кажется, великолепный женский образ: так и видишь девушку в наряде мальчика -рабочего на баррикаде с окровавленной рукой.
И Жавер. Люблю его за то, как круто он смог поменять свое мировоззрение.
И неожиданнно в моем мозгу возникла параллель: Жан Вальжан и Козетта, Сомс Форсайт и Флер. Оба погибли ради спасения своих дочерей. Сомса любовь к дочери превратила в другого человека. Козетта всегда поддерживала очаг совестливости у Вальжана, который когда-то зажег архиепископ.
Что это, как не романы об отцах и детях?
"Женский взгляд напоминает машины с зубчатыми колесами, с виду безобидные, а на деле страшные. Вы можете спокойно, ничего не подозревая, изо дня в день безнаказанно проходить мимо них. Наступает минута, когда вы даже забываете, что они тут. Вы приходите, уходите, думаете, разговариваете, смеетесь. Вдруг вы чувствуете себя пойманным. Все кончено. Машина не пускает вас, взгляд в вас вцепился. Вцепился ли он в вашу мысль, оказавшуюся на его пути, попались ли вы по рассеянности, как и почему это случилось – не важно. Но вы погибли. Вас тянет туда всего. Вас скуют таинственные силы. Сопротивление напрасно. Человеческая помощь бесполезна. От колеса к колесу машина потащит вас вместе с вашими мыслями, вашим счастьем, вашей будущностью, вашей душой; все муки, все пытки придется вам претерпеть, и, в зависимости от того, попадете ли вы во власть существа злобного или благородного, вы можете выйти из этой ужасной машины обезображенный стыдом или преображенный любовью."
"Если у человека завелась привычка выходить из дому, чтобы мечтать, то настанет день, когда он уйдет из дому, чтобы броситься в воду."
"Мариус медленно спускался по этому склону, сосредоточив взоры на той, кого он больше не видел. То, о чем мы говорим, может показаться странным, и, однако, это так. В темных глубинах сердца зажигается воспоминание об отсутствующем существе; чем безвозвратнее оно исчезло, тем ярче светит. Душа отчаявшаяся и мрачная видит этот свет на своем горизонте - то звезда ее ночи. "
"Кто знает, не думает ли
она о нем так же, как он думает о ней? Иногда, в неизъяснимые знакомые
всякому любящему сердцу часы имея основания только для скорби и все же
ощущая смутный трепет радости, он твердил: "Это ее думы нашли меня!" Потом
прибавлял". "И мои думы, быть может, находят ее".
"В романах так злоупотребляли силой взгляда, что в конце концов люди перестали в нее верить. Теперь нужна смелость для того, чтобы сказать, что он и она полюбили друг друга, потому что их взгляды встретились. И, однако, именно так начинают любить, и только так. Все остальное является лишь остальным и приходит позже. Нет ничего реальней этих глубочайших потрясений, которые вызывают друг в друге две души, обменявшись такой искрой."
"Два человека, связанных общей тайной, которые, как бы по молчаливому согласию, не перемолвятся о ней ни словом, далеко не такая редкость, как может показаться".