"Понимаю -- ярмо, голодуха,
тыщу лет демократии нет,
но худого российского духа
не терплю",--говорил мне поэт,
"Эти дождички, эти березы,
эти охи по части могил",--
и поэт с выраженьем угрозы
свои тонкие губы кривил.
И еще он сказал, распаляясь:
"Не люблю этих пьяных ночей,
покаянную искренность пьяниц,
достоевский надрыв стукачей,
эту водочку, эти грибочки,
этих девочек, эти грешки
и под утро заместо примочки
водянистые Блока стишки;
наших бардов картонные копья
и актерскую их хрипоту,
наших ямбов пустых плоскостопье
и хореев худых хромоту;
оскорбительны наши святыни,
все рассчитаны на дурака,
и живительной чистой латыни
мимо нас протекала река.
Вот уж правда--страна негодяев:
и клозета приличного нет",--
сумасшедший, почти как Чаадаев,
так внезапно закончил поэт.
Но гибчайшею русскою речью
что-то главное он огибал
и глядел словно прямо в заречье,
где архангел с трубой погибал.

Лев Лосев

==============================================================================================

"Слушайте, слушайте! Я долго думал! И понял, что смысла жизни нет..." (с)

==============================================================================================

"...Ее глазам открылись наконец ночные просторы.
Ни звука, ни дуновения; только глухое потрескивание камней, превращавшихся от холода в песок, изредка нарушало уединение и тишину, окружавшие Жанин. Вдруг ей почудилось, будто небосвод, словно подхваченный каким-то вихрем, медленно закружился над ней. В недрах ночи беспрестанно вспыхивали тысячи звезд, и их сверкающие льдинки, едва возникнув, начинали незаметно скользить вниз, к горизонту. Жанин не могла оторвать глаз от этих блуждающих огней. Ее кружило вместе с ними, и этот недвижный хоровод погружал ее в сокровенные глубины ее естества, где теперь желание боролось с холодом. Звезды падали одна за другой и гасли среди камней пустыни, и с каждым разом все существо Жанин все больше раскрывалось навстречу ночи. Она дышала, она забыла о холоде, о бремени бытия, о своем безумном и застойном существовании, о томительном ужасе жизни и смерти. Наконец-то, после стольких лет бешеной гонки, когда она бесцельно мчалась вперед, подстегиваемая страхом, она могла остановиться и передохнуть. Казалось, она обрела свои корни и новые соки вливались в ее тело, теперь уже переставшее дрожать. Прижавшись животом к парапету и вся подавшись вперед к бегущему небу, она ждала, чтобы успокоилось ее потрясенное сердце и воцарилась в ней тишина. Последние созвездия, сбросив гроздья своих огней, соскользнувших куда-то вниз к самому краю пустыни, неподвижно застыли в небе. И тогда воды мрака медленно и с невыносимой нежностью захлестнули Жанин, вытеснили холод, стали постепенно подниматься из темных глубин ее существа и неудержимым потоком хлынули через край, сорвавшись с ее губ долгим стоном. Мгновение спустя небо распростерлось над Жанин, упавшей на холодную землю.
Марсель не проснулся, когда она с теми же предосторожностями вернулась в номер. Он только буркнул что-то, когда она легла, а потом вдруг сел в постели. Он заговорил, но она не поняла, что он сказал. Он встал и зажег свет, ударивший ее, как пощечина. Пошатываясь, он подошел к умывальнику, взял бутылку минеральной воды и долго пил прямо из горлышка. Он уже собирался нырнуть под одеяло, но застыл, опершись коленом о край кровати, и растерянно уставился на Жанин. Она безудержно рыдала, не в силах унять слез.
- Ничего, дорогой, - сказала она, - это так, ничего..." ©

Можно ли болтаться весь день по улицам с пустым желудком, а иногда и с эрекцией? Это одна из тех тайн, которые легко объясняют так называемые "анатомы души". В послеполуденный час, в воскресенье, когда пролетариат в состоянии тупого безразличия захватывает улицы, некоторые из них напоминают вам продольно рассеченные детородные органы, пораженные шанкром. И как раз эти улицы особенно притягивают к себе. Например, Сен-Дени или Фобур дю Тампль. Помню, в прежние времена в Нью-Йорке около Юнион-сквер или в районе босяцкой Бауэри меня всегда привлекали десятицснтовые кунсткамеры, где в окнах были выставлены гипсовые слепки различных органов, изъеденных венерическими болезнями. Город - точно огромный заразный больной, разбросавшийся по постели. Красивые же улицы выглядят нс так отвратительно только потому, что из них выкачали гной.
В Сите Портье, около площади Комба, я останавливаюсь и несколько минут смотрю на это потрясающее убожество. Прямоугольный двор, какие можно часто видеть сквозь подворотни старого Парижа. Посреди двора - жалкие постройки, прогнившие настолько, что заваливаются друг на друга, точно в утробном объятии. Земля горбится, плитняк покрыт какой-то слизью. Свалка человеческих отбросов. Закат меркнет, а с ним меркнут и цвета. Они переходят из пурпурного в цвет кровяной муки, из перламутра в темно-коричневый, из мертвых серых тонов в цвет голубиного помета. Тут и там в окнах кривобокие уроды, хлопающие глазами, как совы. Визжат бледные маленькие рахитики со следами родовспомогательных щипцов. Кислый запах струится от стен - залах заплесневевшего матраца. Европа - средневековая, уродливая, разложившаяся; си-минорная симфония. Напротив через улицу в "Сине-Комба" для постоянных зрителей крутят "Метрополис".
Возвращаясь, я припомнил книгу, которую читал всего лишь несколько дней назад: "Город похож на бойню. Трупы, изрезанные мясниками и обобранные ворами, навалены повсюду на улицах... Волки пробрались в город и пожирают их, меж тем как чума и другие болезни вползают следом составить им компанию... Англичане приближаются к городу, все кладбища которого охвачены пляской смерти..." 

==============================================================================================

Такая жестокость заложена в этих улицах; это она смотрит со стен и приводит в ужас, когда вы внезапно поддаетесь инстинктивному страху, когда вашу душу охватывает слепая паника. Это она придает фонарям их причудливую форму, чтобы удобнее было прилеплять к ним петлю; это она делает некоторые дома похожими на стражей, хранящих тайну преступления, а их слепые окна - на пустые впадины глаз, видевших слишком много. Это она написана на человеческих физиономиях улиц, от которых я бегу сломя голову, когда вдруг вижу над собой табличку с названием: "Тупик Сатаны". И это она заставляет меня содрогаться, когда я прохожу мимо надписи у самого входа в мечеть: "Туберкулез - по понедельникам и четвергам. Сифилис - по средам и пятницам". На каждой станции метро оскалившиеся черепа предупреждают: "Берегись сифилиса". С каждой стены на вас смотрят плакаты с яркими ядовитыми крабами - напоминание о приближающемся раке. Куда бы вы ни пошли, чего бы вы ни коснулись, везде - рак и сифилис. Это написано в небе; это горит и танцует там как предвестие ужасов. Это въелось в наши души, и потому мы сейчас мертвы, как луна.

===========================================================================================

"Диссонирующие ноты как выражение субъективного страдания".

===========================================================================================

Post coitum omne animal triste ©

"Так шли часы, часы общего дыхания, общего биения сердец, часы, во время которых у К. постоянно было чувство, что он сбился с пути или же что был дальше в этом чужом мире, чем любой человек до него, в чужом мире, где в самом воздухе не было ни единой частицы родного воздуха, где он должен был задохнуться от чуждости и где ничего нельзя было сделать среди бессмысленных соблазнов, как продолжать идти дальше, как продолжать сбиваться с пути". ©

"Неосознанно привыкший к ритмам Маги, он вдруг окунулся в новое море, и иные волны вырывали его из автоматизма привычек, вставали перед ним, готовые, казалось, развенчать его опутанное призраками одиночество. Сколько очарования и сколько разочарований, когда меняешь одни губы на другие, когда с закрытыми глазами ищешь шею, на которой только что засыпала твоя рука, и вдруг чувствуешь, что под рукой -- другой изгиб, и он плотнее, а сухожилие чуть напряглось от усилия, должно быть, она хочет приподняться, чтобы поцеловать или легонько укусить. Каждый миг тело испытывает сладостное неузнавание, надо подвинуться чуть больше обычного или опустить голову, чтобы найти рот, который прежде был совсем рядом, гладишь бедро не такое крутое, ждешь ответной ласки -- и не встречаешь, настаиваешь рассеянно, пока не поймешь, что все теперь надо придумывать сызнова, что тут законы еще не сложились, что надо изобретать новые код и шифры, и они будут другими и означать будут совершенно иное. Вес, запах, интонация смеха или просьбы, ритмы и порывы -- все то же самое, и все -- совсем другое, все рождается заново, хотя все это -- бессмертно, любовь играет в выдумку, бежит от себя самой и возвращается на новом витке пугающей спирали, и груди поют по-другому, и губы иначе затягивают в поцелуй или целуют как бы издалека, и мгновения, которые раньше заполнялись яростью и тревогой, теперь полны беззаботной игры и веселья, или, наоборот, в минуты, когда раньше, бывало, смаривал сон, -- ныне сладкое бормотанье и ласковые глупости; теперь ты постоянно напряжен и чувствуешь в себе что-то невысказанное, что желает распрямиться, что-то вроде ненасытной ярости. И только последний трепет наслаждения -- тот же самый, а все, что есть в мире до и после него, --
разлетелось вдребезги, и надо все назвать по-новому, все пальцы, один за другим, и губы, и каждую тень в отдельности". ©

"За этим последовало нечто утонченно изысканное, граничащее с агонией, давно забытое. Она воспламенила его нежным «объятием павлина», которое перешло в "мадакадам", "потти" и «пуданей». Хильер стал терять ощущение времени и, чувствуя, что сейчас взлетит, кивнул самому себе: "Прощай, Хильер". Чей-то голос, режущий, как свет, стал задавать нелепые вопросы, но на каждый из них Хильер мог ответить. День Воздвижения Креста Господня ? 14 сентября. Год публикации "Ипатии"? 1853. Конверт Малреди ; "Моральная философия" Дони ; "Кеннингтон Оувал" , разбита в 1845; "Лотта в Веймаре", "Анна на шее", Анна на рельсах; имя привратника претория Понтия Пилата – Картафил , "Вечный жид". Коронация Елизаветы? Ноябрь 1558. Еще тянуло вниз, еще оставались дела на земле, еще не выполнено было задание, но Хильер взлетал все выше и выше, в запредельные сферы, откуда доносился голос. Он увидел тянущиеся к себе губы, они раскрылись, словно собираясь его всосать. «Первая–пятая, пятая–восьмая»,–шепнул чей то беспечный голос, но Хильер криком заглушил его. А губы втягивали все глубже, ласкали все яростней, пока, наконец, из него не брызнул желанный, долгожданный сок. Mani – он не забыл, как это называется. Хильер истекал mani, оно вливалось потоком в сосуд, трепетавший, как живое существо. Потом сосуд запечатали горячим сургучом. Хильер превратился в человека по имени Джонробертджеймсунльям (флейта Бёма запела над Помпеями, Спалато, Кенвудом, Остерли ) Бидбеллблэр, и ему приказали: «Отдать швартовы!» Но вплыть в эту узкую, сладостную пещеру означает потопить все корабли мира: "Алабаму", Ковчег, "Бигль", "Беллерофон", "Баунти", "Катти Сарк", "Дредноут", "Индивор", "Эребус", "Фрам", "Гоулден хайнд", "Грейт Гарри", "Грейт истерн", "Марию Селесту", "Мейфлауэр", "Ривендж", "Скидбладнир", "Виктори". Но не останется и клочка земли, на который не упадет его семя: из пещеры под землю уходили миллиарды каналов, они просвечивали сквозь толщу, напоминая кровеносную систему человека из учебника анатомии. А mani все прибывало, и вот уже потоки слились в единый обжигающий океан, и военные корабли, поскрипывая мачтами, приветствовали друг друга. Раскаленная добела тридцатиметровая башня, возвышавшаяся из его чресел, обвалилась, наконец, миллионами кирпичей. Он избавился от гнетущей ноши. "Уриил, Рафаил, Рагуил, Михаил, Сариил, Гавриил, Иеремнил!" – провозгласил величественный голос, всемерно слитый, но распадающийся на семь разных голосов. Но–о, чудо!–сосуд вдруг вновь стал наполняться из каких то неведомых источников". ©

"Она утрачивает черты, лицо ее будто из тьмы выплывает, оплавленное огнем, озаренное светом, у которого нет источника; матовым плавким подкожным светом, как на фламандских портретах.
Черты ее плавятся там, внизу, во тьме, из которой всплывает лицо, всплывает одними глазами, их светом, мольбой, с этой нитью зажатой между губами, нитью боли, родства, немоты, в этих зарослях рук – чьих? уже не понять, не сомкнуть, не унять, не раздвинуть.
С этим телом, висящим, как рыбий косяк; то стоит, серебрясь, над обрывом во тьму, то метнется и снова зависнет.
С этим голым, как провод, пространством меж тел, с этой дрожью, кривящейся между ложью и нежностью, меж десной и клыком, между красным и белым, между ангельским льном и копытом его же, раздвоенным на груди ее талой.
Между криком, вонзенным по локоть под дых, и безгубым сережечным лепетом, обдувающим мочку.
С беглым богом в мешке за плечом. С бездорожьем беспомощных ног, увязающих в собственной глине.
Она, как в лианах, блуждает в своих очертаньях. Одни провисают, подрагивая, другие напряжены, как живые. Кажется, будто она пытается вдеть себя в эти петли бывших своих очертаний.
Она, сомнамбула, пытается деть себя, тычется в пустоту и не падает.
Она насаживает себя на кол, как куклу на руку.
Она раскачивается на нем с запрокинутой головой, вяжет тьму, растягиваясь, как мурена, пьет ее прорезью губ, будто жует лезвие". ©

"Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем,
Восторгом чувственным, безумством, исступленьем,
Стенаньем, криками вакханки молодой,
Когда, виясь в моих объятиях змией,
Порывом пылких ласк и язвою лобзаний
Она торопит миг последних содроганий!

О, как милее ты, смиренница моя!
О, как мучительно тобою счастлив я,
Когда, склоняяся на долгие моленья,
Ты предаешься мне нежна без упоенья,
Стыдливо-холодна, восторгу моему
Едва ответствуешь, не внемлешь ничему
И оживляешься потом всё боле, боле -
И делишь наконец мой пламень поневоле!" ©

Редко когда в истории какой-либо страны появляется писатель, который символизирует эпоху – в мировом контексте, конечно, ибо внутри страны таких писателей может быть множество – который был бы не только символом национальной литературы, но и являл собой пример человека, гражданина, голос которого звучал в контрапункт обществу. Можете ли вы вспомнить такового хотя бы в России? Достоевский? Так считают, наверно, только немцы. А в других странах – разве что Сартр – во Франции, более локален д’Аннунцио, Кортасар был больше космополитом, нежели гражданином Аргентины, поколение модернистов были сосредоточены на своих играх, что, все, больше никого не осталось?
Свет идет с Востока. Крайне противоречивая личность – для своей страны, неформатный писатель, гений восточного психологизма, усвоивший, кстати, уроки русских классиков, относительно времени – перверт, не скрывавший этого, человек, который в каждом своем романе с плотью и кровью отрывал от себя кусок и, улыбаясь, показывал читателям, да, ему было больно. Но в то же время – классицист, чего только стоили его пьесы для театра, вдохнувший новый смысл в старую форму, тем самым давая дорогу преобразованиям. Из его оливкового френча вышла вся современная национальная литература, не особо, впрочем, радующая последние десятилетия, но то не его вина.
Будучи писателем, он оставался гражданином. Увы, но взгляды его на жизнеустройство Родины были устаревшими, рожденный в этой эпохе, он был воспитан прошлой. Попытки изменить страну, насильственное решение, идеализм помыслов помноженный на молодую кровь – но это ничего не дало, кроме крови на ритуальном мече сеппуку. 26 октября 1970 года покончил жизнь самоубийством Юкио Мисима.

"И тогда я сразу успокоился. Я изнемогал и без сил бросился на койку. Должно быть, я заснул, потому что увидел над собою звезды, когда открыл глаза. До меня доносились такие мирные, деревенские звуки. Виски мои овевала ночная прохлада, напоенная запахами земли и моря. Чудный покой тихой летней ночи хлынул в мою грудь, как волна прилива. И в эту минуту где-то далеко во мраке завыли пароходные гудки. Они возвещали, что корабли отплывают в далекий мир, который был мне теперь (и уже навсегда) безразличен. Впервые за долгий срок я подумал о маме. Мне казалось, что я понимаю, почему она в конце жизни завела себе «жениха», почему она играла в возобновление жизни. Ведь там, вокруг богадельни, где угасали человеческие жизни, вечера тоже были подобны грустной передышке. На пороге смерти мама, вероятно, испытывала чувство освобождения и готовности все пережить заново. Никто, никто не имел права плакать над ней. И как она, я тоже чувствую готовность все пережить заново. Как будто недавнее мое бурное негодование очистило меня от всякой злобы, изгнало надежду и, взирая на это ночное небо, усеянное знаками и звездами, я в первый раз открыл свою душу ласковому равнодушию мира. Я постиг, как он подобен мне, братски подобен, понял, что я был счастлив, что я счастлив и теперь. Для полного завершения моей судьбы, для того, чтобы я почувствовал себя менее одиноким, мне остается пожелать только одного: пусть в день моей казни соберется много зрителей и встретят меня криками ненависти" ©

"Раньше ему казалось, что Шайлоу населен призраками, и красота его - зловещий дурман. Сейчас, замирая в полете между сном и реальностью, он понял, что красота Шайлоу не была ни злой, ни доброй. Она была безразличной ко всему. Это место могло стать ареной любых событий, и его совершенная красота лишь подчеркивала равнодушие природы к людским страстям.

Он стряхнул с себя остатки сна и, не отрывая взгляда от часов, додумывал пришедшую к нему мысль. Природе, этой Зеленой Машине, чуждо милосердие. Милосердие привносят в мир люди. Оно рождается в тех клетках мозга, благодаря которым за миллионы лет эволюции мозг рептилии превратили в мозг человека.

Убийство само по себе тоже иллюзия. Его не существует. Наши понятия о морали создали убийство, и только для нас это слово имеет смысл.

Грэм слишком хорошо понимал, что в его душе нераздельно сплелось все, что делает человека убийцей. И милосердие наверно тоже.

Он отдавал себе отчет в том, что слишком хорошо понимает природу и тайные пружины убийства, и это тревожило его.

В едином, необъятном сознании человечества, подумал он, в сознании, направленном к свету и разуму, темные, первобытные желания, которые мы подавляем, и подсознательные ощущения этих желаний создают порочный вирус, против которого восстают все защитные силы организма. А что, если страшные, подавляемые цивилизацией желания и есть тот вирус, из которого создается противоядие?

Все правильно. Он ошибался, населяя Шайлоу зловещими призраками. Призраки гнездились в его собственной душе" ©

"И он тут же почувствовал, что будет почему-то хорошо, если она еще долго не проснется. Затаив дыхание и быстро оглянувшись кругом, он осторожно погладил ее по щеке и поцеловал сперва в закрытые глаза, потом в губы, мягко раздавшиеся под крепким поцелуем. Его испугало, что она может проснуться, и он откачнулся и замер. Но тело было немо и неподвижно, и в его беспомощности
и доступности было что-то жалкое и раздражающее, неотразимо влекущее к себе. С глубокой нежностью и воровской, пугливой осторожностью Немовецкий старался набросать на нее обрывки ее платья, и двойное ощущение материи и голого тела было остро, как нож, и непостижимо, как безумие. Он был защитником и тем, кто нападает, и он искал помощи у окружающего леса и тьмы, но лес и тьма не давали ее. Здесь было пиршество зверей, и, внезапно отброшенный по ту сторону человеческой, понятной и простой жизни, он обонял жгучее сладострастие, разлитое в воздухе, и расширял ноздри.
- Это я! Я! - бессмысленно повторял он, не понимая окружающего и весь полный воспоминанием о том, как он увидел когда-то белую полоску юбки, черный силуэт ноги и нежно обнимавшую ее туфлю. И, прислушиваясь к дыханию Зиночки, не сводя глаз с того места, где было ее лицо, он подвинул руку. Прислушался и подвинул еще.
- Что же это? - громко и отчаянно вскрикнул он и вскочил, ужасаясь самого себя.
На одну секунду в его глазах блеснуло лицо Зиночки и исчезло. Он старался понять, что это тело - Зиночка, с которой он шел сегодня и которая говорила о бесконечности, и не мог; он старался почувствовать ужас происшедшего, но ужас был слишком велик, если думать, что все это правда, и не появлялся.
- Зинаида Николаевна! - крикнул он, умоляя. - Зачем же это? Зинаида Николаевна?
Но безгласным оставалось измученное тело, и с бессвязными речами Немовецкий опустился на колени. Он умолял, грозил, говорил, что убьет себя, и тормошил лежащую, прижимая ее к себе и почти впиваясь ногтями. Потеплевшее тело мягко поддавалось его усилиям, послушно следуя за его движениями, и все это было так страшно, непонятно и дико, что Немовецкий снова вскочил и
отрывисто крикнул:
- Помогите! - и звук был лживый, как будто нарочно.
И снова он набросился на несопротивлявшееся тело, целуя, плача, чувствуя перед собой какую-то бездну, темную, страшную, притягивающую. Немовецкого не было, Немовецкий оставался где-то позади, а тот, что был теперь, с страстной жестокостью мял горячее податливое тело и говорил, улыбаясь хитрой усмешкой безумного:
- Отзовись! Или ты не хочешь? Я люблю тебя, люблю тебя.
С той же хитрой усмешкой он приблизил расширившиеся глаза к самому лицу Зиночки и шептал:
- Я люблю тебя. Ты не хочешь говорить, но ты улыбаешься, я это вижу. Я люблю тебя, люблю, люблю.
Он крепче прижал к себе мягкое, безвольное тело, своей безжизненной податливостью будившее дикую страсть, ломал руки и беззвучно шептал, сохранив от человека одну способность лгать:
- Я люблю тебя. Мы никому не скажем, и никто не узнает. И я женюсь на тебе, завтра, когда хочешь. Я люблю тебя. Я поцелую тебя, и ты мне ответишь - хорошо? Зиночка...
И с силой он прижался к ее губам, чувствуя, как зубы вдавливаются в тело, и в боли и крепости поцелуя теряя последние проблески мысли. Ему показалось, что губы девушки дрогнули. На один миг сверкающий огненный ужас озарил его мысли, открыв перед ним черную бездну.
И черная бездна поглотила его." ©

Прекратим же многолетние распри, сожмем филейную часть покрепче, приготавливая себя к самому худшему, ибо правда всегда причиняет невыразимую боль, а подчас -- и массивные ректальные кровотечения.

Тексты группы «Кино» сложны и драматичны, --  это не шлягеры, а целые баховские хоралы (как, например, Страсти по Иоанну). И, в независимости от того, что сюжетная интрига коротка, а в текстуальную канву внедрены акцентирующие внимание слушателя теги или глагольные кличи, песни группы по форме их исполнения принадлежат  року, а по существу - поэтике интуитивно-филосовского направления.

Атмосфера здесь создана тягучая и густая, такая же, как в поэмах и драмах Эдгара По, Гёте, Шекспира, Данте.

В песнях уважаемого нами Виктора Робертовича есть все - и форма, и атмосфера. Психологические тупики  тоже на своих местах. Дабы выделить голосовую партию, используется особое композиторское решение: создается целое силовое поле, какое организуется, например, при чтении мантр, - за счет уникальной слышимости голоса. Весь ансамблевый рок-инструментал подхватывает своим хлестким звуком уже произнесенные  фразы, работая, таким образом, как ритм-секция, вдогонку.

Искуственно создаются микро-таймы и интервалы для передачи характера музыкальной темы. Для этого всегда традиционно существовали проигрыши.

Микс инструментов и голоса всегда естественен в припеве. (Это все уже проделали Пинк Флойды.)

Песни группы Кино мощные, умные и изворотливые. Их можно слушать и слушать, -- с неизменным интересом: они импонируют  своей литературностью, тяжеловесностью метафор и философской завершенностью разыгранной темы.

Насчет поэтического таланта Виктора Цоя можно высказаться так: формула прозы плюс идеалистическая составляющая, которой в данном произведении будет являться экзистенциальное начало, придают поэзии мужественность и неизбывную мудрость.

Изящная поэзия всегда кулуарна, камерна и интимна. Здесь же идет разговор о вечном, касающемся каждого. Тексты группы очень проблемны и серьезны, что делает их не только мужественными, но и актуальными, всеобъемлющими и всеохватывающими. 

У меня все. (с) мое

Что и говорить, гораздо сложнее нащипать из пестрого оперенья литературного наследия не занудных, повседневно используемых летучих фраз, нежели из кинематографа. На то он и фильм, чтобы его моментально, самым циничным и деловитым  образом распотрошили на цитаты, которые потом расходятся в народе как горячие пирожки.

Какой-то стереотип - любая цитата должна быть афористичной, строгой по своей структуре и, по возможности, оооочень мудрой. Если "сыпать" таким образом, то народ разбежится от тебя, как от изъеденного сифилисом  любомудрием.

А потому вспоминаем свой разговорный язык - и что там встречается. Двадцать с чем-то перлов:

А ребенка при рождении надобно высечь, приговаривая: "Не пиши! Не пиши!" / А.П.Чехов
Алиса, знакомься, это Пудинг. Пудинг, это Алиса. / Л.Кэрролл, "Алиса в Зазеркалье"
В очередь, сукины дети, в очередь! / М.А.Булгаков, "Собачье сердце"
Всякая морда благоразумного фасона вызывает во мне неприятное ощущение. / Д.Хармс*
Вы будете вкалывать и вкалывать! А я буду богатая и счастливая. / Р.Литвинова, киносценарий "Страна глухих"
Гвиневера сидела и переводила яблоки на повидло. / Д.Бартельми, "Король"
Дай папиросочку, у тебя брюки в полосочку. / М.А.Булгаков, "Собачье сердце"
Кто сказал, что человек рожден для счастья, как птица для полета? Чехов? Вот к нему и претензии. / М.Веллер
Мир прекрасен. Это-то и грустно. / С.Лец, "Непричесанные мысли"
Мое недоумение разделяла вся Европа. А бабушка моя, глухонемая, с печки и говорит: "Вот как далеко зашла ты, Дашенька, в поисках своего "Я". / В.Ерофеев, "Москва - Петушки"
Никого не трогаю, сижу себе, примус починяю… / М.А.Булгаков, "Мастер и Маргарита"
Отъебитесь, святой отец! / К.Бакли, "Господь мой брокер"
Почему бы одному благородному дону не получить розог от другого благородного дона? / Стругацкие, "Трудно быть Богом"
Почтенные ископаемые! Жду от вас дальнейших писем. / М.Твен, "Как я служил секретарем"
Предлагаю похерить игру в поцелуи и пойти поесть мороженого. / В.Набоков, "Лолита"
Самое важное в жизни - судить обо всем предвзято. / Б.Виан, "Пена дней"
Товарищ, - сказала старуха, - Товарищ, от всех этих дел я хочу удавиться. / И.Бабель, "Гусь"
Ты определись: или ты мужчина, или женщина, или билядь. / М.Веллер, "Вечер в Вальгалле"
Хорошая была женщина. - Хорошая, если б стрелять в нее три раза в день. / Ф.О'Коннор, "Хорошего человека найти нелегко"
Што за жись бис трагедий? / Х.Кортасар, "Игра в классики"
Я б таким гостям просто морды арбузом разбивал! / М.Зощенко

- Бог?
- Бог. Человечество не выносит мысли, что наш мир получился случайно, по ошибке, потому что четыре обалдевших атома столкнулись на мокром асфальте. А где нет места случаю, там отыщется и космический заговор, и Бог, и ангелы, и дьяволы.

===========================================================================================

Martyn Bates - The Cruel Mother

===========================================================================================

Вторые шансы -- это иллюзия. Жизнь преподносит второй  шанс, подобно данайскому дару, чтобы доказать нам несостоятельность существования в прошлом.

Веселое было время в начале девяностых годов — когда фамилия Золотоносов почему-то стала казаться неприличной! Стоило открыть какой-нибудь из тогдашних альманахов — вот хотя бы “Комментарии” (№ 2, 1993), — и глаза разбегались: то ли вникать в “порнографическую” философию (“Солнечный Анус” Ж. Батая¹ ), то ли смеяться пародиям на “сексуальную мистику” (Е. Радов “Не вынимая изо рта”² ) и фрейдистскую культурологию (С. Ануфриев, Ю. Лейдерман, П. Пеп­перштейн “Инспекция “Медицинская герменевтика””³ ), то ли наслаждаться “заветными” страницами классики (“Лука Мудищев”). Среди художников в ту славную эпоху модно было на Красной площади выкладывать своими телами слово из трех букв⁴  или, вернувшись к истокам кинизма, бегать на четвереньках в чем мать родила, лаять и кусать прохожих⁵ . Ю. Мамлеев в те годы успешно оттачивал свое “анальное зрение”⁶ , а В. Сорокин упорно прослеживал подъем “с анальной стадии <...>к первобытной оральности”⁷ , добивался “текстуального оргазма”⁸  и посредством “вербальной копрофаги”⁹  расчищал “авгиевы конюшни гладкописи”¹⁰ .

Те, кто всегда представлял себя "вне общества",  по сути попадали в одну из схем, которые частью сознательно, частью бессознательно выработало само общество и государство -- чтобы дети не были идеологически неприкаянными.

Медиа-маркет идей разложил товар на прилавке: вот вам гламур, вот вам рок, вот вам эмо.

Оттого так смешно слышать про какую-то  там "борьбу с системой".

================================================================================

Cocteau Twins - Pink Orange Red.

================================================================================

Грустно... =(

- Мне кажется, что избывающие свой жизненный срок человеческие тупые или разумные сущности воспринимают реалии бытия сюрреалистически. Калейдоскоп бредов и догм хроноисторического опыта поколений формирует архетипы Культуры. Персональный житейский опыт и догматы культового сектантства нашпиговывают наши головы стихийными стереотипами. Учение Буддизм предлагает личности разбить эти мировоззренческие очки, искажающие реальность и переродиться. Учение Дзен предлагает вообще игнорировать реальность. А поэт Т.Элиот упростил до минимума задачи людей: "Рождение - совокупление - смерть". Мой былинный персонаж Прохор воспринимает картины современной цивилизации как ГАЛЛЮЦИНАЦИЮ. Как материалист, он считает такую цивилизацию - элементарной частицей Хаоса. Как сюрреалист, он "квантует" из этих частиц свой шизоидный мир... И кайфует от этого.

- Ну, балансируя даже как минимум этими тремя культурами, человек сможет вылезти из голов стереотипов. Очень согласен что мир сюрреалистичен, но, как материалист, я считаю - мир управляем.

- Да, конечно, управлять квартирной уборкой, трактором или тюрьмой можно довольно легко. Можно управлять структурами - финансовыми, охранными, промышленными, и пр... а также различными комплексами или системами. Управленческие задачи современной ЦИВИЛИЗАЦИИ практически близки к своему завершению, где каждый подготовленный специалист или пробивной функционер найдет свое место в мировом муравейнике. Это "утилитарная" и прагматическая сторона реалий в процессе развития человеческой организации.

Вторая составляющая, не организации, а общества это - КУЛЬТУРА. А точнее - формации культур.

Грузинский академик – горный орел. Он сказал: Заря цивилизации может ужиться с закатом культуры. Утюг, аппарат и хронометр – предметы утилитарные. Цивилизация основана на вещах и предметах.

Культура, напротив, прогресса не знает, она - голова витязя на распутье дорог. Она «духовная пища». Это кантовская "Вещь в себе", то есть - СОЗНАНИЕ ВЕЩИ И ЕСТЬ САМА ВЕЩЬ.

У КУЛЬТУРЫ нет и не может быть никаких злободневных задач. Она ведет праздный образ жизни, все семь дней недели - сплошное воскресенье! КУРОРТ! Она (культура) может быть дегинеративна, кособока, шизоидна, трупоподобна, сюрреалистична - АППЕНДИКС ЦИВИЛИЗАЦИИ! ...и наоборот!

Творческие натуры зажигают духовным огнем сферу земного мира.

"Цивилизаторы" приплюснуты к поверхности шара. Иногда они ходят в Большой театр смотреть "Жизель".

Вот здесь вы абсолютно правы - "балансируя даже как минимум этими тремя культурами, человек сможет вылезти из голов стереотипов". ©

Это не случайность, что люди, подобные нам, собираются в Париже. Париж - это эстрада, вертящаяся сцена. И зритель может видеть спектакль из любого угла. Но Париж не пишет и не создаешрам. Они начинаются в другюоместах. Париж подобен щипцам, которыми извлекают эмбрион из матки и помещают в инкубатор. Париж - колыбель для искусственно рожденных. Качаясь в парижской люльке, каждый может мечтать о своем Берлине, Нью-Йорке, Чикаго, Вене, Минске. Вена нигде так нс Вена, как в Париже. Все достигает здесь своего апогея. Одни обитатели колыбели сменяются другими. На стенах парижских домов вы можете прочесть, что здесь жили Золя, Бальзак, Данте, Стриндберг -- любой, кто хоть что-нибудь собой представлял. Все когда-то жили здесь. Никто не умирал в Париже...

Вот тут вспомнилось вдруг мне, как год назад мы с Вадиком гуляли поздним вечером по Невскому: улица пузырилась от дождя, искаженная почти до неузнаваемости, и этот фантасмагорически размытый, наполненный воздухом городской пейзаж действовал на нас успокаивающе, примирив со своим прошлым и будущим. Навстречу выпрыгивали огни, все плыло перед глазами как в бреду - живой импрессионизм, высвеченный витринами.

А сегодняшнее утро обнажило передо мной город, который в скорби поседел за одну ночь. Это был уже город-призрак, безмолвный и осиротевший, и мне стало грустно, чего греха таить.


вид из моего окна
 

ЖКХ -- это, знаете ли, рассадник философов: объективных идеалистов от кусачек, позитивистов от молотка и экзистенциалистов от вантуза.

* Зачем — вместо Почему (Пример: «Зачем не позвонил в финансовый отдел?» «Есть будешь? - Не буду. - Зачем?»)
* Нету — отрицательный ответ на вопрос (Пример: «Есть сигареты? — Нету»; «Смотрел вчера телевизор? — Нету») Интересная особенность, в книгах Булгакова часто употребляется слово "нету". Из современных авторов - у Веллера. Булгаков таки не был казанцем.
* Посчет — вместо Насчет (Пример: «Посчет договоров звонил в финансовый отдел?»)
* Пойдем (или айда) отсюда — вместо Пойдем здесь (Пример: «Айда отсюда, ближе»)
* Чего это (или Чегойта, Чёйта) — вместо Что (Пример: «Слышал о красном сторно? — Чегойта?»)(Это что за чушь? Впервые слышу)
* Считай — употребляется для связки слов (Пример: «Тут, считай, было красное сторно»)
* Что ли — «ненавязчивое» окончание к большинству вопросительных предложений (Пример: «Айда в кино что ли?»), придающее им некий утвердительный окрас с налётом сомнения. Чаще произносится как шоли, шоль, шоле, особенно гопниками.
* Денюха — обозначение празднования Дня рождения (во многих других регионах употребляется вариант «Днюха»)
* Какой\как — вместо Такой\так (Пример: «Чо какой грустный?'», «Чо как сильно кричишь?»)
* Уж — паразитные междометия (Пример: «Что делал? — Работал уж»)
* Коры — нечто смешное, веселящее (Пример: «Вчера, щетай, ваще коры были: Ильдус на Жилку поехал»)
* Жарить — аналог албанского «Отжигать» (Пример: «Корожар»
* Тихо-тихо - ответ на вопрос (Пример: «Как дела?», «Тихо-тихо»)

1. Отбор документов
2. Анализ содержания и формы документа с целью определения предмета, аспектов его рассмотрения и выявления связи между ними в тексте
3. Выбор смысловых компонентов (терминов) и формулировка из них рубрик, отражающих выявленные связи
4. Стандартизация формулировок предметных рубрик с использованием словарей ПР
5. Редактирование рубрик, то есть проверка их соответствия правилам предметизации и другим нормативным документам
6. Ввод предметной рубрики в базу данных или ее написание на каталожной карточке
Качество оргазма при предметизации зависит от точности отражения содержания документов с помощью языка предметных рубрик.

Коллективный поиск смысла жизни в чем-то сродни маразму. "Ах, давайте объявим нашим смыслов жизни Люсеньку! - Давайте!" - и клочья от Люсеньки валяются в радиусе километра.

- Я поэт!
- А по-моему, ты говно!

"Вообще хотелось заспать эту выжженную ожиданием зиму. Меня морочила дрема... реальность смещалась, я повисала, распластывалась в миге между ирреальностью сна и реальностью яви, балансировала на острие этого мига, растянутого до часов, дней, годов, до конца, как мне чудилось, жизни..." © Дина Рубина

Что есть зло в моем понимании -- ум в сочетании с жестокостью или глупость, обвенчанная с ней же? Несомненно -- второе. 

ЖЖизнь нужно прожить так, чтобы не было мучительно больно за бессмысленно написанные посты. (с) мое

Пожалуй, всякий, кто ведет жжешечку или лирушечку или любой другой бложик, обречен попутно вести долгоиграющую информационную войну с читателями, методика которой такова: - дезинформация (все любят иногда приврать), - конструирование модели Реальности для читателей (привет любимым народом виртуалам со стажем), - и окончательный уход в Зазеркалье. Многие, глядя в незамутненное зеркало, впечатляются: "Я ли это, Господи?". Ты, ты, мил друг. Сука.