Если я не один - разве это беда?
Если нужно - она подождет.
Я же слышу как страшно трещит под тобой... (С)
Человек.
Хумус. Хомо. Разумеющий, что он сапиенс.
Один из великого множества прочих, тоже разумеющих.
Просто один. Один - во всех смыслах, включая single.
Просто еще один. Почти такой же, как тот, что был до него. Или совсем другой - сразу и не разберешь. И совсем не такой, как тот, что будет после. Человек отличный.
Просто еще один человек. Человек, принадлежащий настоящему, и только ему. Человек-настоящее. Хомо презентус, или что-то в этом духе. Человек, принадлежащий самому себе, и никому больше - или что-то в этом духе.
Человек, помнящий себя и любящий себя таким, каким помнит. Человек, любящий себя. Человек-эго.
Просто еще один пуп мироздания, его ось и его же столп (бедное мироздание - при таком количестве торчащих во все стороны столпов, оно должно быть непременно похоже на грустного ежика).
Человек-первопричина, Deus, созидатель и разрушитель. Человек-яйцо, яйцо в яйце и яйцо в ряду прочих яиц. Человек-проекция и человек же - проектор.
Человек-созерцание.
_____________________________________________________________________________
... весна. Не ранняя, не поздняя - просто весна.
Своеобычная московская весна с непредсказуемой погодой.
Он идет по скверу, засунув руки глубоко в карманы легкого не по сезону плаща и зябко высматривает намек на зелень травинки там, где прошлым летом было некое подобие газона.
За зиму стадо хумусов обустроило здесь свой "путь к водопою" - мягкое снежное одеяло превратилось в бугристую корку льда, пронесшего в себе через все холода следы чьих-то подошв и каблуков.
Совсем недавно этот панцирь, пусть и нехотя, но все же растаял, предоставив возможность любоваться последствиями человеческих миграций - все превратилось в спекшуюся, но еще не до конца затвердевшую, гладкую глинистую массу.
А он шел и продолжал близоруко щуриться на газон. Газон в своей памяти.
Шаг, другой... немного помедлил и сошел с чистой асфальтированной дорожки.
Еще шаг... земля под ногами ощущается как нечто упругое и пружинящее.
Она утоптана почти до зеркальной гладкости. Настолько плотно, что никаких следов уже не остается. Если так дальше пойдет, то совсем скоро она начнет высыхать, растрескается и превратится в охристую пыль. Жаль... ботинки жаль.
Впрочем, пока еще можно не заботиться об этом. Поэтому, видимо, сегодня последний раз, когда он здесь идет. Идет очень аккуратно, все еще не слишком доверяя собственным ощущениям и готовый отдернуть ногу в тот же самый момент, когда он ощутит под ней нечто липко-податливое.
Странное ощущение какое-то...
Ощущение застывшего момента - еще вчера здесь была липкая мажущая грязь, а уже завтра грязь будет снова, но в совершенно иной своей ипостаси.
Зато сегодня лучше поверхности для неспешной прогулки просто не найти.
Вот только не будет этого завтра. Такого - точно не будет.
Спустя минут десять после того, как он уйдет отсюда, начнется гроза.
Сперва маскируясь под легкую морось, она к вечеру заполнит этот некогда газон хлюпающей жижей.
Так будет. Он знает.
И потому он идет здесь и сейчас, впитывая в себя утекающие минуты. Хотя нет - сейчас это утоптанные, застывшие минуты. Вчера и завтра - разбитые и топкие.
Завтра, которого не будет, - пересохшие и рассыпающиеся пылью.
_____________________________________________________________________________
...вечер пятницы. Вечер суетной и куда-то вечно убегающей пятницы. Вездесущей и неуловимой.
Вечер, когда уже можно махнуть рукой и перестать пытаться ухватить ее за хвост.
Вечер, безраздельно принадлежащий обитателям офисов.
Вечер пивного угара.
Вечер порядком помятого, и оттого как-то неловко мнущегося в стороне, партикуляра.
Вечер наглого кэжьюэла, к которому как-то даже неловко приставлять неуместное сегодня слово smart.
Вечер грандиозных планов на ближайшие три ночи и два дня.
Самый обычный пятничный московский вечер.
Он сидит на открытой террасе и о чем-то размышляет, глядя на шумно плывущий мимо бульвар. В пепельнице еще подает признаки жизни остаток сигареты, характерным желтым цветом выдающий свою принадлежность к совсем другому месту. Впрочем, "житан" очень неплохо обжился и в теплом мареве этого вечера.
Милая барышня совсем как-то неслышно подходит и ставит перед ним небольшую креманку формы идеальной полусферы. "Житан" вместе с пепельницей загадочным образом исчезают со стола.
Он фокусирует взгляд на принесенном.
Приподнимает руки и неспешно отдергивает манжеты. Ну вот, геометрия восстановлена.
Смыкает пальцы рук и едва заметно разминает их, не отводя взгляда от содержимого креманки.
Берет ее в руки, приподнимает и чуть щурясь присматривается к поверхности содержимого.
В свете только что зажегшихся, и потому сильно мерцающих, бульварных фонарей, корочка выглядит чертовски привлекательной. Ни малейшего изъяна - ровно запеченная, с нежной коричневой кляксой расплавившегося сахара по центру, плавно расплывающейся по мере удаления к фарфоровым стенкам.
Удовлетворенно улыбнувшись, он ставит креманку обратно на стол, разворачивает салфетку и достает тускло поблескивающую породистую ложку. Ее благородная тяжесть приятно радует руку обладателя...
Он оценивающе прислушивается к ощущению ее веса... И аккуратно кладет внутрь креманки - так, чтобы она опиралась на корочку поверхности своей боковой гранью.
Сперва ничего не происходит.
Затем... затем корочка едва ощутимо подается куда-то вниз... вся целиком.
После...в какой-то момент ложка начинает погружаться сквозь расширяющуюся трещинку в сахарной поверхности.
Как странно...
Он упивается этим моментом, он поглащает его в себя, как потом будет поглощать собственно крем-брюле. Его удовольствие ... оно почти физическое.
Как странно...
_____________________________________________________________________________
... а ведь скоро уже и этой зиме настанет конец. Пора бы уже - не по календарю, а просто. Пора.
Не должно быть столько снега, льда и вообще столько холода. Просто не должно быть.
Не должно, не может быть таких пронзительных ветров и вышибающих слезу ударов снежного колючего кулака в лицо.
Кто-то где-то что-то перепутал, когда решал, что он должен родиться и жить здесь, в этом отвратительном климате.
Придет тот день, когда он непременно поквитается с этим путанником. И счет будет таким, что мало не покажется, уж будьте покойны.
Да что ж это за день такой - ни трубку толком раскурить и выкурить на этом ветродуе, ни коньяка из фляжки выпить. Глотнуть - запросто, но какое от этого удовольствие?
А ведь еще идти и идти... Насколько ему память не изменяет.
И ведь что самое паскудное - лес, с его относительной защитой от порывов февральского ветра, остался уже позади.
Теперь только полями.
Кто там говорил про белое безмолвие? Бред какой... здесь шумно так, как в городе не везде случается.
А еще солнце вот-вот сядет... Совсем красным кажется сквозь снежную муть.
Так, ну еще и шнурок порвался на армейском ботинке. Просто так, не по злобе, только чтобы дополнить еще одним крохотным штришком прелесть сегодняшнего бытия.
Он долго копается с ботинком...
Поднимает голову и тихо замирает: вокруг ни звука, ветер как-то неожиданно стих, воздух очистился от колких снежинок и звеняще прозрачен. Солнце... солнце полыхает красным на кажующейся идеальной плоскости ледяного наста, покрывающего поле.
Он беззвучно приподнимается и делает шаг... заносит только что приведенный в порядок ботинок над пожаром льда, плавно ставит его... и очень аккуратно переносит свой вес на эту ногу....Затем проделывает все то же самое со второй.
Он стоит посреди красного моря льда... он стоит на нем. Он недвижим. Он един с этим морем.
Пройдет еще пара минут, и солнце скроется в темной массе далекого леса. Море уйдет внезапным отливом. Он провалится в снег как минимум по колени и будет еще долго продираться сквозь всепроникающий мокрый холод туда, где радостно потрескивает хорошо просушенными дровами тепло и сухая одежда пахнет чем-то из прошлого лета.
Эта пара минут обязательно пройдет... когда-нибудь.
Я нес в ладонях чудесную воду. Она была чиста и прохладна.
Я так торопился успеть к восходу. Но я не донес, я все выпил до дна.
Поверь, вреда, поверь, вреда, поверь, вреда я не принес.
Ведь все, что нес, я недонес. Значит я ничего не принес.
Ты нес в народ смятенье и правду, и вера твоя уже теплилась в нас.
Ты шел, как стоял, сквозь высокие травы, и ты не донес, ты всю правду растряс.
Заметь, вреда, заметь, вреда, заметь, вреда ты не принес.
Ведь все, что нес, ты не донес. Значит ты ничего не принес.
Нести ничего не стоит так сложно, тем более, если нести далеко.
И смысл в том, что нести что-то можно до тех пор, пока не сбежит молоко.
Поверь, никто, никогда, ни за что не принес сюда никакого вреда.
Ведь все, кто нес, никто недонес. Значит никто ничего не принес.
Все, кто нес, никто не донес. Значит никто ничего не принес. (C)
