Зелёное красное медленное быстрое поползёт застопорится огненное сверкающее лета авто
Тяжёлыми тенями лёгкими достаточно чтобы не касаться земли оно ползёт и уже сползает
Самое красивое самое уродливое настоящее языками пламени языками злословия
Языками жалящими не жалеющими никого
Пей сколько влезет плавники распусти в чашке с водой
Больше огня больше слёз больше земли больше ветра
Вспыхивай гасни и вспыхивай как реклама
Незнакомые места и лица непонятные языки неведомые законы
Смотри как отдаляются становятся всё дальше наездницы змей с фейерверками в руках
В холодном дому холодный огонь холодные мысли в холодной голове
Разные краски пьёшь фиолетовый красный жёлтый
Всё своё барахло вынесла в сад отдала птицам детям цветам
Пусть взрывается в животах и на лицах цвет
Кроме того что вы все прекрасны ничего помнить и знать не желаю

Поздно ночью
Деревья собираются в дорогу,
В тайном сговоре
Долго-долго собираются в дорогу,

Почти каждую ночь собираются в дорогу,
Крепко врастая корнями в землю.

Куда они пойдут?
Не знают и не желают знать.
Уйти - желание всей их жизни.
И этой ночью
Деревья собираются в дорогу...

Таками Дзюн

Вползает улитка, раздвигая двери,
И ромбы на коже арлекина, как витраж в тронном зале,
Вспыхивают.

 

Куски пражского торта в тумане Горящие поезда Тушат советским шампанским.

Старые лица в зелёной листве Даже в самую холодную зимнюю ночь  Ворон сидит в одиночестве.

 

Жили-были старик со старухой у самого синего моря. Ходили пешком по берегу, туда-сюда ходили. Долго ходили. Иногда скакали. С утра выйдут — а вернутся только заполночь. Дома никого, а им никого и не надо. Старик, старуха, дом. Ходили босиком, бегали, купались. Старуха пряла пряжу, старик закидывал невод и ловил в него старуху. Смилуйся, государыня-рыбка. Ну и старуха милостивилась, естественно. Не хочу быть одной, хочу быть другою. Царевной-несмеяной. Василисой премудрой.

Обозначим переменную старуху как Икс, а старика — единицей. Тогда дом будет началом координат вне предельных значений функции самого синего моря, от него и будем исходить, и плясать, и петь; в него и будем возвращаться, и смеяться, и рыдать, — в плавающей точке У, где Икс равняется единице, но, конечно, об этом не подозревает.

Снесла курочка яичко, да не простое, а меня. Я проснулась, вылупились два глаза, пошли гулять — по потолку, стенам, вязаньям, соленьям. Никого нет. Две руки, две ноги, и все из меня растут и шевелятся. Волосы длинные из головы, откуда вы взялись? Из головы, всё из головы (это волосы мне говорят), мы ещё не выросли, тебя глючит, девочка. И запели: Никого не будет в доме, кроме сумерек, один летний день в сквозном проёме незадёрнутых гардин.

Гардинами оказались две здоровые красны девицы-тётки, очень красивые, в доспехах. Таких под кровать не спрячешь, каждая по пол-комнаты занимает, и дышит. И смотрит с нежностью.

Тут я решила уже быть самостоятельной и отправиться — не то, чтобы в путешествие, а так, поползти или поскакать, я ещё не была уверена, поплыть? Но девки-тётки распахнули свои нагрудники, и как стали меня кормить! Я аж от неожиданности выросла вся. Встала, поклонилась, мол, спасибо, достаточно. Весь рот в молочных зубах, руки в кольцах, голова в облаках. Стала длинная вся. Витиеватая.

Девки мягко намекали, ну как, явно намеревались и меня с собой утащить. У крыльца в колеснице золотой конь копытом бьёт, искры летят, ух здорово. Но зацепилась я за метлу на пороге, стала подметать, потом пыль протёрла, потом долго сказку читала. Короче никуда не поехала. Как-то не хотелось.

С тех пор так и повелось.

Вместо всего что есть, чёрная вода, вместо тебя и меня, мой любимый друг. Может ли так быть, что не достигнув дна, ты выйдешь на берег невредимым? Люди живут на берегу, люди позаботятся о тебе. Люди напишут о тебе песню. Далеко стоит город на холме. Там отыщется тот, кто полюбит тебя и даст тебе денег. Кто даст тебе светлое завтра. И уже стариком ты снова окажешься на берегу, и снова войдёшь в эту воду, сползёшь с инвалидной коляски. И узнаешь о том, что я всегда ждала тебя здесь.

Пока опускаешься ты, смотри на плывущих мимо тебя к поверхности. Смотри в глаза живым письмам, в панике стремящимся вдохнуть воздух. Они заселят берег, и берег назовут твоим именем. И когда ты спросишь меня, почему цветы ядовиты и жалят, и зачем мертвецам проникать в мир живых через книги и песни, я отвечу, что скучала по тебе, как же я по тебе скучала.

На балконе сад, на балконе солнце, и девушка рядом с тобой, ветер солёный доносит пение птиц и крики торговцев... В подворотне смрад, сигаретный за ухом ожог, что оставил клиент тебе вместо оплаты, из уличного крана последние капли воды, чтобы умыться перед тем, как снова потащится сквозь улицы, пиная невесомое тело перед собой, ленивый и липкий день... На берегу у костра мальчик убивает и приносит тебе рыбу от своей матери, стоящей поодаль... Ты принимаешь все эти дары, но ты понимаешь? Вместо всего что есть, чёрная вода, мой любимый друг, вместо тебя и меня. Может ли так быть, что не достигнув дна, ты сможешь уйти невредимым?

Они поклоняются богу, но какому — не говорят, что говорить, если он прямо перед глазами? Бог-вещь, бог-игрушка, бог — украшение в волосах прибоя, вот ты и вернулся ко мне, ни разу не был моим, никуда от меня не уходил.

Всё чего я хотела, это слышать тихий твой голос, надиктовывающий мне: "Сначала были пальцы, рвущие на ощупь, ищущие опоры, исчезающие с наступлением сна. Тёплой восковой печатью во лбу прекращающие день. Картина повторялась снова и снова. И собственно если сейчас меня спросят, что я чувствую, вижу, к чему стремлюсь, я только и смогу вывалить стопку фотографий рукопожатий в пустоте: снимок и снимок за снимком".

От ветвей – к корням

Жил-был пират на полузатопленном судне. Жила-была ведьма в доме на дереве. Жил-был велосипедист, серебрянными спицами впрядающий нить своей жизни в дорожное полотно, в сиреневый пышный хвост распускающий за ненадобностью за спиной. Жил у костра на обочине, в мамином свитере, папиных джинсах. Босые грязные пятки да улыбка между ними - когда он смеялся. Жила-была девушка, переходящая перекрёсток с серёжками - маленькими светофорами в ушах. Жил-был дяденька - большая сова, полная маленьких пташек, как птичья клетка на двух ногах, смешно косолапил, пытаясь подобраться поближе. Жила-была секретарша, на официальных бланках строчившая письма своему молодому любовнику и целовавшая лист внизу вместо подписи.

Я ВЫХОДИЛА К САМОМУ ПРИЧАЛУ НА ПЕШЕХОДНЫЙ МОСТ НАД ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНЫМИ ПУТЯМИ - КОРМИТЬ ШИПЯЩИЕ ПОЕЗДА ВЫХВАТЫВАЮЩИЕ ОБРЫВКИ ПИСЕМ ПРЯМО ИЗ РУК.
ОГНИ РАСКАЧИВАЛИСЬ ПЕРЕД ГЛАЗАМИ МЫ ПОЧТИ БЕЖАЛИ ВЗЯВШИСЬ ЗА РУКИ И Я ЧУТЬ ОТСТАВАЛА СТАНОВЯСЬ ВСЁ ТЯЖЕЛЕЙ. ПОКА МЫ БЕЖАЛИ, НАШИ ТЕЛА ПОСТЕПЕННО СОГРЕВАЛИСЬ. ОБМОРОЖЕННЫМИ ОСТАВАЛИСЬ ТОЛЬКО КРИЧАЩИЕ ПАЛЬЦЫ, ЗАСТЫВШИЕ МАСКИ ЛИЦ. ЗИМА СНИМАЛА С НАС ОТПЕЧАТКИ. ПОДОЖДИ, ПОДОЖДИ МЕНЯ - ТЫ ВЕДЬ НЕ ХОЧЕШЬ ОКАЗАТЬСЯ ДОМА ОДИН. Я СПОТКНУЛАСЬ НЕСКОЛЬКО РАЗ, СЕЙЧАС УПАДУ. ПОЖАЛУЙСТА, ПОГОВОРИ СО МНОЙ, Я ХОЧУ ПОГОВОРИТЬ.
СНАЧАЛА ОЖИВАЮТ КАСАЯСЬ ТЕБЯ ЗОЛОТЫЕ КОНЧИКИ ПАЛЬЦЕВ
Я СТАНОВЛЮСЬ ТЯЖЁЛОЙ МЕНЯ НЕ СДВИНУТЬ С МЕСТА
ЧТОБЫ ЛАСКАТЬ ТЕБЯ ЧТОБЫ ЧУВСТВОВАТЬ КАК ВСПЫХИВАЕТ ТВОЯ КОЖА
ТЫ ТОРОПИШЬСЯ ПОВОРАЧИВАЕШЬ МЕНЯ СПИНОЙ КАК ОСМАТРИВАЮТ ТОВАР
БЕСЧИСЛЕННЫЕ РОССЫПИ ПРОСТУПАЮТ ПЕРЕД ТВОИМ ВЗГЛЯДОМ
ПОКА ТЫ БАЛУЕШЬСЯ СО СВЕТОМ ВКЛЮЧАЯ И ВЫКЛЮЧАЯ ЕГО ВО МНЕ
ВКЛЮЧАЯ НА МГНОВЕНИЯ ВЫКЛЮЧАЯ НА ДОЛГИЕ ПРОТЯЖНЫЕ РАССТОЯНИЯ
БЫСТРО ТОРОПЛИВО НАПОЛНЯЯ МЕНЯ СОБОЙ ДЕЛАЯ МЕНЯ ТВОЕЙ ТОЛЬКО ТВОЕЙ
БЕЛЫЕ УДАРЫ И ТЕМ СИЛЬНЕЕ И ГЛУБЖЕ ТЕМНОТА МЕЖДУ НИМИ

Кася была белым рыцарем. Смело бросалась навстречу судьбе.
Кася была бедным рыцарем. Горе в стихах под музыку лилось из птицы трамваев на Касином левом плече. Сквозь сердце скакал её конь, конь в доспехах по горло в высокой траве. Зелёные волны, забудь о чём пел. Чёрные птицы трамваев, кричащего солнца соль.
Кася была белым рыцарем, об этом никто не знал. Дутая белая куртка, белая шапка с помпоном. Маленькие облачка изо рта, маленький паровоз. Касины чёрные братья, словно ангелы за спиной. У поезда ночью вокзальной, смазанной маслом, пахнущей гарью - их улыбки встречают тебя, их улыбки, и маленький паровоз Кася уже больше не одинока. Отдаляясь и приближаясь, спит, вдыхая и выдыхая в небо.

Я думаю, телефон зазвонил. Из глубины машины голос. Целый день ничего не делала. Свесила ногу с кровати. Сумерки. Напоминает детство, когда родители оставляют тебя дома одну, чтобы идти в гости. Я думаю, зелёный. Цвет обоев, цвет занавесок, цвет дремучих шкафов. И белая заводь неубранных простыней. Пульс пустой квартиры и мой пульс.
Чёрные кучерявые волосы густые, на ногах копытца. Охочусь в дальнем лесу на пение птиц.

"Да ты вообще думаешь иногда о том, что всего через несколько лет будешь спать с пенсионеркой!?"

Это не то, что вы подумали. Это мой отец, вот уже два часа орет на брата, закрывшись с ним на кухне.

У брата случился любовный мезальянс. Отец не может допустить, что блестящий аспирант престижного медицинского вуза вдруг решил жениться на женщине много старше его, забив на диссертацию. Для моего отца мезальянс сына – невыносимая драма. А для меня – еще один повод написать кое что в дневник. Тема, конечно, животрепещущая. У нас в доме это табу и традиция. Имя моему мезальянсу М.



Каждый год, именно в октябре, я вспоминаю о том, что у меня есть дневник, что сюда можно написать все что угодно, любую тайну, выдав её за литературный экспромт. Разлить синие чернила, поваляться на косточках, раструбить на весь интернет. Я хочу рассказать о М. Мне бы очень хотелось, чтобы ему было сейчас 19, а мне за 30. И это он бы сейчас сидел на месте брата на кухне, курил сигарету за сигаретой и не смел возразить отцу. О! Как бы это было красиво.



На самом деле все гораздо банальней. Хотя с М. ничего не бывает банальным. М. от слова Муза. Вернее Муз. Пара крыльев спрятана под бархатным пиджаком. Крылатому Апполону за 30. Крылья, безусловно, уже немного помяты, но глаза по прежнему нежны и требовательны.

Мы поднялись вчера на Бештау. Мы и несколько человек из его театральной труппы. Я попала (впрочем как всегда) в эту компанию случайно.

Хотя я не знаю, можно ли назвать несколько месяцев моей беготни за М. - случайностью. Меня пригласила девушка из их компании::"Будешь нашим проводником". Невероятно стыдно. Но я рассказываю в этом журнале о самых пронзительных вещах моей жизни.



Мы поднимались на Бештау. Я, как местная, не переставала рассказывать и показывать достопримечательности горы. И видимо так разволновалась, что красноречию моему не было предела.

Со стороны, наверное, столь эмоциональный гид выглядит смешно.

Потом, когда мы подошли к седловине, я первой увидела свет. Все увидели его секунду спустя. Но я была первой. Свет сквозь осенний туман. Тот непередаваемый, единственный в своем роде свет, который бывает лишь в октябре и словно исходит изнутри окружающих скал, камней, деревьев, растений. Этот едва желтоватый нежный струящийся свет, прячущийся за их материальной формой.



Ни одно слово не должно быть произнесено в присутствии этого света. Смертные обычно понимают, чувствуют.

Моя компания в полном молчании расселась на земле и камнях.

Я продолжала стоять посередине, окруженная моими спутниками, как магическим кольцом. Сейчас они разденут меня и предадут в жертву богам гор. Время не торопилось, и я чувствовала, что от меня чего-то ждут.

Я закрыла глаза и запела старую окситанскую песню, которой научил меня мой покойный преподаватель. Я пела и пела, и мой голос уже был не моим голосом, и я была не я, меня не было больше, я становилась светом, исходящим из камней, сутью вещей. Когда песня закончилась, небо разверзлось, туман рассеялся, и солнце полыхнуло по глазам, рукам, волосам. Девушка заплакала. Я открыла глаза. Ребята смотрели на меня, как на инопланетянку. М. не было среди них. Они зааплодировали. Глупо конечно. Ужасное неуважение к магии света. Но что с них возьмешь, туристы !

"Яна! Я никогда бы не подумал..!", "Яночка, милая, это было, это было просто необыкновенно", "Браво! ", "Спасибо".. Слова сыпались на меня золотым дождем.

Вершина Бештау выглянула из тумана. Внизу до самого горизонта солнце освещало бесконечные пейзажи. Пока я пела, М. поднялся на вершину и уже спускался вниз.

Я почувствовала сильную усталость. Какая глупость! Мне захотелось плакать. Спутники засобирались и, шумно делясь впечатлениями, щелкая телефонами и фотоаппаратами, полезли на вершину. Я осталась сидеть на камне, прижав голову к коленям.

Чья-то теплая рука скользнула мне под одежду. Губы коснулись шеи.

Я разрыдалась. Слишком долго, слишком долго, слишком мучительно, слишком неправдоподобно. Мы целовались на виду у всех. Ребята кричали что-то с горы про компромат. Смеялись. Иногда он подносил губы к моему уху и, коснувшись легонько языком, тихо тихо напевал мою окситанскую песню. То, что должно было случиться, случилось вчера вечером.



Сегодня днем я провожала его и его друзей на поезд. Перон был таким огромным, и мы так боялись соскользнуть с него, что почти не говорили, стараясь удержать друг друга в объятьях. М. постоянно удивлялся, говорил, что никогда не видел еще таких перронов, что таких перронов не бывает, что платформа невероятно высока, и что в его городе такого нет.

Друзья же наоборот, веселились, свисали с платформы головой вниз, щелками пробегающих мимо собак на телефон, кричали и пили шампанское. Никто не догадывался, что все это устроила я, в надежде, что поезд заденет за перрон своей крышей, случится авария и М. никуда не уедет. Мы вернемся ко мне в общагу, закроемся на ключ и продолжим нашу окситанскую песню.

Его свитер, весь в скандинавских узорах, с двумя медными фибулами нa затворах, пах кофе и сигаретами, и чем то еще неуловимым, чудесным. Запах М. Мы целовались, когда подошел поезд. Моя уловка с перронами не удалась.

Все стали обниматься и затаскивать вещи и музыкальные инструменты в вагон. У меня, видимо, был совсем жалкий вид, потому что М. убрал с моего лица волосы, посмотрел мне в лицо и сказал со своим чудным акцентом:

"Ведь ничто еще не закончилось, все только начинается. Мы еще увидимся." Хуже этого нельзя было ничего придумать. М. никогда не бывает банальным. И я предпочитаю читать его последние слова между строк.

Обнялись. Поцеловались. Он поднялся в вагон. Я помахала рукой друзьям, строящим рожи и продолжающим лить шампанское. Поезд испустил душераздирающий крик и свалил за горизонт.



Я вернулась домой и решила записать эту историю в дневник. Историю о Музах и Ангелах, встречающихся нам на пути. О дакинях, оберегающих нас в этой жизни, о тех встречах, которые переворачивают наше мировоззрение.

Я хотела написать об удаче, которая подстерегает нас на каждом шагу.

Теперь все нравится. Все. Спасибо.

Иностранные студенты, индийская музыка. Маланга, полнолуние. Красная листва в красном костре. Осенние звёзды за облаками, и дым в том месте, где нога Маланги вонзилась в землю. Щедрый осенний бог, он говорит своим детям:

«Ты начинаешь как маленькое животное, притаившись в осенней листве, глядишь на костёр. Стрелы направлены на тебя, а в лесу рыскает хищник. И пока ты слушаешь сказку, ты растёшь. Маланга танцует у костра для тебя, и наклоняется, чтобы поцеловать, по щекам его катятся звёзды.

Падают твои сверстники, пронзённые стрелами. Посиди со стариком Малангой у костра, послушай его историю, историю того, кто богом быть никогда не хотел. Не сражался, не мстил. Из мышонка – в котёнка, из котёнка – в безволосую обезьяну, медленно рос Маланга, как поднимается дым, в один рост с шестнадцатиэтажкой, за окнами которой дети занимаются любовью сейчас, прославляя его.

Медленно расти. Вся вина твоя, всё отличие – в том, что пока ты танцевал с Малангой, ты вырос до небес.

Люди попытаются украсить тебя, люди попытаются тебя разрушить. Не мешай им. Хитроумная безволосая обезьяна всегда ищет своей выгоды. Помни что так и ты однажды появился на свет: обезьяна, попытавшаяся схватить и унести с собою небо».

Доброе утро. Сентябрь, тяжёлый колокол в руке престарелого лысого инопланетянина, длинного как жердь, укутанного в костюм с чужого плеча, как шило в мешок, - оглашает монотонным звоном пустую площадь перед институтом, сзывая духов лета, приходите, приходите - повторяет. И мы просыпаемся в заросших деревьями пустых черепах гигантов, потягиваемся на закат. Этим летом наши встречи были не случайны. Чужая рука, оказавшаяся под одеждой, остаётся там, хоть человек и давно ушёл уже, колодец глубокий, пустой - только эхо имени путешествует по тоннелю. Разводит костёр в компании мотыльков на рельсах. Мчатся поезда, из серебряных нитей костюм висит на вешалке. Капитанская фуражка. Фотография заката над морем. Чайка. Мы остаёмся навсегда, можете мне не верить. Выбираешь себе камешек по вкусу на берегу, кладёшь его в рот. Молчание во мне, когда ты заговорил. Камни в руках, камни между ног. Дрожишь от холода, пытаешься закутаться всё глубже. У каждого момента вечность. Тяжёлый, красивый, падает, разбивается, золотой арбуз - на розовые дольки костров, бестелесые лица, смеющиеся искры. И, на какое-то время, будущее и прошлое смешиваются в настоящем, и, сидя за обглоданной морем партой, видишь как преподаватель водит по песку прибоя рукой в белых перьях, до новой волны, до звонка; прежде, чем улететь.

Дождь за окном. Кофе на столе. Недочитанный Кортасар. Недописанное письмо. Недорисованный рисунок. Встретила сегодня лошадь с совершенно седой гривой.и в этой гриве то там, то тут-маленькие, очень нежные белые цветочки..невероятный контраст.
Туман и белый пар. Белый лист. Музыка в наушниках. Слушаю Конго-румба-рок 70х.

Ночь заползает ко мне в окно.

* * *
Расскажу историю поучительную и печальную за жалкие деньги, жалящие кожу. Спою и возвою и прокляну сказкой, соскочившей с языка, прокатившейся по столу, упавшей и потерявшейся, потерявшейся и забытой. О путешествии в компании моего любимого, что украл меня у жениха и у матери, что увёз меня сквозь полицейские кордоны к морю-океану и сказал, он сказал мне, ты свободна - беги по волнам. Он сказал мне, он прошептал и пропел в ушную раковину на берегу, что нёс он меня не просто так, что теперь у него внутри нет ничего, теперь и его нет, качая головой-руками на ветру, что теперь ему бы хотелось остаться здесь чтобы смотреть, как я медленно ухожу всё дальше и дальше вверх и вниз по волнам, на дно глазного яблока и дальше, я подожду, пока ты подхватишь меня сзади и понесёшь, как я сделал это для тебя когда-то, не торопись, можешь не торопиться. Мой возлюбленный филин, заросшее перьями круглое лицо, глаза что два блюдца сияли, когда он видел меня, клюв щёлкал и клекотал, он всегда смеялся, ну что за судьба - жить, быть любимой и свободной, что за замечательная судьба тебе уготована.

* * *
Расскажу историю детям у очага, ветру залетающему в раскрытые двери, потому что никто не хочет спать, никто никогда не уснёт. Утром голубой странник будет стоять на пороге, но в дверь не войдёт, возьмёт за руку и отведёт туда, где тихо плещутся волны. Днём на рыночной площади рука перебирает товары, собранные на берегу этим утром. Днём на рыночной площади праздник, ты будешь смеяться и петь. Ночью же всё по другому, жила-была девочка в отдалённом селении, а у девочки этой был мальчик, ну кто ещё у неё мог бы быть? Хотя нет, никто этому мальчику был не нужен, это она у него была, а не он у неё. И когда исчезла она, что ощутил он? Взял ли за руку ту, что осталась рядом, или кинулся всё же беглянку искать? Ты спроси сам себя, ты ответь сам себе, мой любимый, — мой стакан с тяжёлым и сладким вином, сигарета в руке, — моя горечь, мой ангел, единственный-неповторимый — под свист ветра в пустых сетях и плеск серой воды, под шаги по камням проходящих мимо людей, как мы им идти мимо, так и нам лежать вместе обнявшись они запретить не в силах, — ты скажи, ты как небо, что держит меня на весу.

"Чтение - не простое перевертывание страниц. Это раздумья над написанным, пометки на полях, мысленные сопоставления с другими книгами, поиски новых идей или образов. Не имеет смысла читать, если вы просто "глотаете" книгу, а через десять минут забываете, о чем она. Чтение книги - это упражнение для вашего ума, гимнастика для мысли, развивающая воображение."

"Системы власти" Ноам Хомский

Для моего преподавателя по языкознанию, Ноам Хомский, это икона лингвистики. Лингвистика разделяется для него на две части: "до" Хомского, и "после".
Такой своеобразный Биг Банг. Это несомненно верно. Подход к лингвистикe после Хомского изменился кардинально.

Я считаю, что это один из самых интересных живых интеллектуалов сегодняшнего мира. Я прочла наконец то "Cистемы власти" и я не останaвлюсь на этом.
Хомский переворачивает мировоззрение.

На ютюбе, это скромный, интеллигентный человек с тихим голосом, говорящий совершенно революционные вещи. Хотя нет.

То, что мне особенно нравится и восхищает в его философии, это отсутствие агрессии, вот этой вот "революционности", прeтензии на " изменить мир сейчас же" и "посмотрите какие вы дураки". Мне нравится его принципиальная пацифичность и здравый смысл. Его слова не формируют идеи, а подключают мой собственный генератор идей и размышлений.

"Доступ к Интернету - великое благо. Однако информация эта мимолетна и призрачна. Если вы не знаете точно, что ищите, если не сохраняете найденного, не подыскиваете верного контекста - считайте, что потратили время впустую. Никакого смысла нет иметь доступ к необъятным данным, если вы не способны разобраться в них.
А для этого нужно думать, рассуждать, изучать. Полагаю, в сегодняшнем мире способности к этим действиям постепенно увядают. Измерить степень деградации нельзя, но бьюсь об заклад: именно деградация ныне и происходит.
"Системы власти", Ноам Хомский.


Второй автор, который меня очень поразил из последнего прочитанного,это конечно Марджан Сатрапи. Наконец то прочла в оригинале ее комикс "Персеполис".
Все видели мультфильм.

Я всегда тяготела к Персии. Откуда это у меня? Наверное из прошлых жизней. :)
Но "Персеполис" сразу нашел себе место в моем сердце.

Для меня это книга об эмиграции, о том двояком ощущении "неместного" в другой стране и у себя на родине.

О том, как человек может попасть в этот "номенсланд", ощутить свою "непринадлежность". Эта книжка не только о режиме и социальных вопросах, это очень глубокие размышления о переживаниях человека и его становлении,
важности своей "принадлежности" или ее отсутствия.
В принципе, то, что хотела сказать Сатрапи,
кроме конечно других актуальных тем, которые она так виртуозно и лаконично поднимает в своем творчестве, -

человеческое существо по своему определению НЕ МОЖЕТ БЫТЬ НЕЛЕГАЛОМ.

Мы тут недавно, на уроке "устной речи", смотрели французское телевидение.
Передачу как раз про Сатрапи, но с ее отсутствием.

Пригласили трех участников: двух иранских писательниц и французского ирановеда. Это было ужасно. Девушки критиковали Сатрапи как совершенную бездарность и фальсификатора. Парень ирановед чувствовал себя неловко и пытался урезонить разбушевавшихся гурий. Мне было грустно видеть,как простая зависть может затмить совершенно очевидные вещи.

Еще один прекрасный автор. Пока только на французском. Зоя Пирзад.
Zoyâ Pirzâd (en persan: زویا پیرزاد) Удивительнийший стиль! "Вязкий вкус хурмы" - спасибо Дине. Привезла мне подарок из своего путешествия по стране Мольера и Мопассана.

Читать перевод с фарси на французский - особенная прелесть.

Вязкий вкус.

Я стала так редко писать о том, что происходит со мной. Дневник превратился в сборник моих текстов, хотя создавался совсем с другой целью. Я вела бумажные дневники с 13 лет. Где часто описывала свои дни, мысли, чувства. Это были прекрасные рисовальные дневники.
Но когда у меня появился дневник в сети, личное как то ушло на задний план и потом исчезло совсем. Повоображав себя художником несколько лет, я одела мантию писателя. Мои тексты заменили мне страсть к рисованию и все остальное.
Потом наступила пауза.

Я стала зачитываться чужими журналами. Я потеряла всякий интерес к тому, что происходит со мной.
Мне казалось, что вся эта хронология не имеет смысла и никому неинтересна.

За все то время,что я не писала в журнал,я занималась массой других дел и перечитала множество интересных блогов, в которых рассказывалась чья то жизнь и работа. Всё это необыкновенно вдохновляло, рождало новые идеи и подталкивало к смелым шагам.


Вобщем если кратко, все эти интернет ресурсы виртуальной жизни очень мне помогли и продолжают помогать и вдохновлять.

Я наконец то могу ответить себе на свой собственный вопрос: а зачем тебе делиться публично своими записями, зачем вообще их писать?

- Для стимула и радости.

Сначала я хотела только рисовать и фиксировать мою жизнь в зарисовках. Но графоманство убить во мне невозможно и тексты стали вытеснять картинки.

Теперь, мне кажется, что я вернулась из долгого путешествия в себя.


И пусть это будет творческий дневник Смелости. Дневник Выживания. Дневник Борьбы с Ленью и собственным невежеством.

И ,возможно, кому то будет интересно и вдохновительно окунуться в мою Пену Дней.

В этом журнале я хочу делиться. Рассказывать о корнях и кронах деревьев и людей - в словах и картинках.

Спасибо за внимание.

Яна.

Ты не видишь ничего. Ныряешь и выныриваешь. Маленькие картинки, большие картинки. Картинки на глазах, мешки под глазами. Мой город, из которого я выросла, дома и горы. Крошево тропинок. Зубы на шее, преданно смотрят глаза. Не отпустят. Было ошибкой возвращаться сюда.

Солнечный свет. Из-за него я вижу только себя, а вовсе не город, сползающий с кожи. Нащупываю осторожно путь перед собой, и спешу скрыться с глаз. Моргаю своим искусственным глазом наружу, хотя городок передо мной - внутри. Что ты ищешь?

Чувствую себя большой, выросшей, и падаю в каждый распахнутый рот каждой подворотни горстью разноцветных таблеток. Мы дали ему всё подряд, давай подождём и посмотрим, поможет ли. Вечером койку выкатывают в парк к чёрным улыбающимся докторам, серым медсёстрам. В места, где меня нет. Я пересмотрела все фотографии - нет и тени. Я исчезла совсем. Пена на губах от бешенства или моющего средства. Моё искрящееся лицо. Как узник, рассматривающий стены тюрьмы, где он был когда-то заключён. В следующий раз мне надо принести сюда цветы.

"Разве в это время ты не должна быть дома?" Сотня маленьких девочек под моей одеждой сдерживается, чтобы не кинутся врассыпную, но лишь только крепче стискивают объятия. Нет друзей, нет врагов, нет папиных знакомых. Так, бывает, что выходишь из поезда не с той стороны, с которой садишься, и не можешь понять, в каком мире очутился, - все лица перевёрнуты, отражены. Нет одноклассников, ворота школы на кодовом замке, ни звука из музыкалки. Нет дворовых собак, - хотя они, наверное, единственные, кто вспомнили бы меня. Пригласили бы в конуру или квартиру, пока хозяева на работе.

Птицы пустоты и ветра кидаются с неба. Мы разнесём тебя над городом праздником, фейерверком за окнами квартир. Хлопнешь хлопушкой, рассыпешься конфетти. Холод, яркость, люди держащиеся в отдалении. Место, когда то бывшее домом - теперь этот дом чужой. Прозрачные улитки, мягкие ледяные танки тихо проползают по улицам поедая каждый мой след.

- Мне так жаль. Я не хотела приходить сюда. Не хотела нарушать твоё жизненное пространство. Не хотела вторгаться. Столько разнообразных слов. Кошка. Только грязь от них, а мы их так любим, и так переживаем, когда их долго нет. Она оставила след на холсте, наступив в краску. Мне и самой очень жаль, что не могу взять свои слова назад. Возьми свои слова назад. Я беру свои слова назад. И вот они возвращаются в меня. Ты не поверишь, но из них я собираюсь написать о нас с тобой историю. Именно так истории и получаются.

Я вижу пару, гуляющую по парку, из окна твоего дома. Осенний парк почти опал от выстрелов. Мы стреляем из пушек. Стреляем по небу. И я иду рядом, разве вы не видите меня? Посмотреть на часы, проверить историю полученных сообщений. Конечно же на моём лице трещина, но это не значит, да чуть ли не половины лица нет, задувает, холодит изнутри, но это не значит, что я не способна чувствовать, непрозрачное стекло или почти прозрачный фарфор, вещица редкая и сломанная. Я прислоняюсь к стволу дерева остатками затылка, я вдыхаю, дышу почти как ветер, мой правый глаз всё никак не хочет моргнуть, расстаться с вами на этой прогулке.

И пока он неотрывно смотрит на вас, я сползаю по стволу в листья. Где остальные мои части? Валяются по городу, ни одна собака не отыщет. Я почти ничем не пахну, непрозрачное стекло или почти прозрачный фарфор. Виноградом. Ваза стояла на подоконнике, и я оторвала одну, положила в рот. Вместо всех духов - еле заметный виноградный запах изо рта.

Одно неосторожно сказанное слово. Я - творец неосторожно сказанных слов. Между людьми тянутся и провисают, становятся незаметными, забываются, но - прочнее любого каната. Вкус этих слов, вкус бедности или даже нищеты, вкус виноградной жевательной резинки. Я надуваю пузырь. Мёрзнут руки и я дую на них, потираю друг о друга и засовываю поглубже в карманы. Даже просто смотреть на вас двоих гуляющих - холодно. Пинаю кучу прелых листьев, не видима и не слышна.

Жёлтый канареечный плащ, очки с толстыми стёклами в кармане. Я тру их пальцами, чтобы стереть дождь, стоит водрузить их на нос - тут же запотевают.

Это история об истории об истории - а история, вообще-то, ни о чём.

Твой дом, шея жирафа в окне - не прячься, я всё вижу. Твой дом со своими странными правилами. Я вызвала лифт и пошла по лестнице, задаваясь вопросом, ну откуда в твоём доме лифт? Необходимо вернуться и стереть отпечаток пальца на кнопке.

Задача: Мы все едем в одном лифте, нам всем нужно на разные этажи, и мы всё время оказываемся не на том, который нужен. Вопрос: откуда в твоём доме лифт?

Я подумала, что не важно, на каком этаже я выйду и в какую дверь позвоню. Сова на панели приветливо подмигнула мне зелёными лампочками, раздался щебет, меня пропустили в квартиру:

- Вот, можете некоторое время здесь посидеть. Дверь запирать не будем - мы знаем, что вам необходимо некоторое время, чтобы придти в себя, перевести дух...

- Извините, что ничего не предлагаем, но у нас абсолютно нет времени, простите, пожалуйста...

- "Мама, ты опять мои чулки взяла?"

Ребёнок носится по квартире как несколько детей. "Куда ты это напялил, ничего же ещё не высохло!" - а ты сидишь и сжимаешь в руках что-то, - как ты думаешь, свою сумочку, - спина прямая, взгляд прямо перед собой, пока мимо проносятся ребёнок с кошкой, папа в шарфе - клетка чёрная, клетка красная - остальные предметы одежды - рубашка, брюки, пиджак - слегка не поспевают, девушка с игрушечным ружьём в руке и охотником и дичью в другой, после чего рядом с тобой на диван опускается её мама и начинает осторожно разгибать твои судорожно вцепившиеся в плюшевого удава пальцы - сумка всё это время стояла на диване между вами - и бережно ведёт на тесную кухоньку, где вся банда уже в сборе - плюс белоснежный котёнок, лезущий буквально во всё на столе. Главарь, уже без щетины и в очках, но всё ещё в шарфе, вскакивает со своего табурета и каким-то образом оказывается в прихожей уже за вашими спинами, - где начинает обыскивать и пожимать руки плотно забившим вешалку пальто, выхватывать из под них пары ботинок одну за другой, - после чего с радостным "Привет!" ретируется за чавкнувшую кожзамом дверь, - и все вокруг сразу успокаиваются.

И дальше есть только тонкие нежные руки женщин, передающие друг другу, - но так, что всё это оказывается на столе передо мной, - чай, сахар, молоко, мармелад. Ребёнок, наблюдающий за кошкой, наблюдающей за котёнком, и по команде ешь уже свой бутерброд наконец вгрызающийся в него так, будто тот пытается вырваться. Девушка и женщина, подносящие свои кружки к губам, то же самое делаю и я.

- Совсем бедной девочке голову задурил...

- Оставь, потом ты будешь вспоминать об этом времени, как о лучшем в своей жизни...

- Что-то мне ничего такого не вспоминается...

- Я же сказала: потом, - и я слышу как ребёнок шепчет себе под нос, безусловно, цитируя: "Ну вот, опять они за своё".

- Если хочешь останься у нас...

- Только вот никогда никто не остаётся...

- В любом случае было приятно...

- Как ни странно, но когда стреляешь, то чаще попадаешь, чем промазываешь, - однако такие вот счастливые промахи ещё случаются...

- Ешь мармелад и иди уже, а то снимешь плащ и останешься...

- Как, думаешь, мы с ней здесь оказались?..

Задача: по твоему дому носится, как угорелый, лифт, сосед по лестничной клетке играет на трубе, и чем выше по лестнице я поднимаюсь, тем выше ноты он берёт. Вопрос: откуда бедному трубачу взять деньги на самолёт в тёплые страны, если известно, что в доме всего пять этажей и нет лифта?

Я звоню в твою дверь уже так долго!

Нет сочетания лучше, чем зелёный и белый. Кому-то не нравится, а как по мне, так это цвета венчания: правды, которую ты неостановимо говоришь с самого рождения, сначала своим родителям, потом, вместе со своими подружками в школе, застывшим корягам учителей; пассажирам электрички, волнами засохшей жвачки размазанным по сиденьям в вагоне, - ты говоришь и продолжаешь говорить ослепительно белое, чистое: парню, пытающемуся удержать тебя и одновременно расстегнуть штаны; офицеру полиции, пытающемуся удержать парня и одновременно достать дубинку. Белые, неожиданные, пугающие цветы, словно лёгкие, прыгучие выигрышные лотерейные шары, продолжают выскакивать из раскрытого рта.

В четырнадцать ты уже видишь себя старушкой, ты знаешь, что с этого момента и до самого конца ничего не изменится. Ты заходишь в садик, чтобы обнять её, и чувствуешь, что плоть твоя как мысль - несмотря на то, что ты стараешься замереть, не дышать - проскальзывает, улетучивается сквозь корявые ветви её пальцев; лицо твоё - только облако в слезящемся старческом небе, поцелуи на сухой коже - не долговечнее капель росы. Вы - белые цветы, и на этом жизнь обрывается.

Когда же несколько цветов возвращаются - это застаёт тебя врасплох, в бережно хранящих зелёных ладонях, ты этого не ждала, тем же способом, что ты говоришь с миром, он говорит с тобой на темно-зелёном совершенно не слышимом, шепчущем под пятой и оплетающем щиколотку, поднимающемуся и поднимающему тебя, ты - замечаешь его только тогда, когда он не выдерживает и смеётся. Он-то всё гадал, откуда они взялись - и хранил, и не хотел, чтобы они улетали, выросли, ты и представить себе не могла, до размеров дома, до размеров человека. Почти что невидимый, только улыбка в зелёной тьме.

Ты выходишь на порог дома белого облака, крылечко покосилось от вздувшихся под ним корней. Девочки потеряли волан и играют в бадминтон еловой шишкой. Зелень у них на коленках.

в смерти жизнь белеют кости передо мной
где улыбались губы в чаще лесной
причесаться воронами умыться червями
до белизны
пойдём со мной всё по дороге да по дороге
и там где дорога там будем и мы

Королева удалилась на лесную прогулку, когда её возлюбленный умер. Горе охватило её, она плакала и стенала одна в лесу, когда у костра на поляне повстречала танцующих скелетов.

Мужчины играли на музыкальных инструментах, женщины кружились в танце. Кости всё те же, но если играешь на инструменте, то это значит, что ты мужчина, если танцуешь - то женщина.

И королева пустилась в пляс в окружении новых подружек. Горе её горело костром до небес, обжигая сквозь кожу.

Когда же музыка стихла, и она осталась одна с догоревшим костром на поляне, она и её мёртвый возлюбленный занялись любовью под розовеющим небом. Два скелета, а кто из них кто - понять невозможно. Только пение птиц в непроницаемой чаще.

Мир замедляется, каждый раз, когда наступает ночь, мир становится медленней, и ты начинаешь замечать движение стен, движешься в пустоте. Я двигаюсь безошибочно к точке притяжения, глажу котёнка между ушами, и рука моя безошибочно находит руку в вибрирующем тепле, и язык жёсткий как наждачка, царапает и лижет, замок рук, наши головы соединяются, стекают стены. Красный, жёсткий, жадный и почти невидимый в вибрирующих приливах. Сильный, неуловимый, ты не сможешь прекратить, и скажу тебе, почему, - этот вечер никогда не повторится. Мы поём, мы кричим на пустоту вокруг нас. Слышим свой голос впервые. Не знаем, как замолчать...


...И я могу быть прекрасным осколком вазы, лежать и смотреть в небо налитым в осколок дождём. Круглые чёрные листья играют солнцем. И я могу издавать протяжный стон, как далёкий крик по-над самым краем режущей кромки фарфорового горизонта, когда ты поднесёшь меня ближе к своей сонной артерии..


...Серый полдень никогда не закончится. Волнами омоет каменное лицо. Дождь идёт второй месяц, но мне всё мало дождя, мне дождя недостаточно. До вершин поднимаюсь, до вспышек молний. Хлещет, как из открытой раны. Смывает окна и глаза смотрящего, смывает твою руку на плече - вильнув плавником, исчезает. И гром. Может быть скажет мне кто-нибудь, что может быть прекрасней, чем оглушительная правда, произнесённая вслух. Радуги в глазах над промокшим до нитки носовым платком. Пузыри в лужах, пузыри на платке. По косичкам потоков мы с моим отражением от лужи до лужи танцуем. Небо, тополь, больше никого, больше в луже и не поместится. Пятигорск пуст. И когда кто-то заглядывает с другого края в то же зеркало что и я, такое тёплое чувство в груди возникает, просто непередаваемое, хотя это и всего лишь человек, тоже остановившийся поглазеть. Я ожидаю почувствовать воду под пальцами, когда протягиваю руку, чтобы коснуться его - и чувствую, ведь вода повсюду - если ты нежен. Стальная хватка объятий чёрного зонта, распахнувшегося над головой, падает белая лёгкая маска твоего лица с нарисованным ртом, кружась, взмахивая ленточками на прощание. И я начинаю бежать вокруг зонта, всё вокруг зонта - зная, что ты меня никогда не догонишь...


...Тополя вдоль дороги, каштаны во дворах, составленных из двухэтажных жилых домов. Ночь наощупь. Лунный свет вместо воды, ты открываешь рот, и он заливает тебя изнутри, и это движение, это дыхание ветвей, жажда, которую не утолить ничем. Люди-ручьи блестят глазами в тени, люди-пустые лабиринты манят тебя затихающим внутри эхом...


...Мошки-бабочки, осы-пчёлы, след от разлитой кофейной гущи, предсказывающей судьбу, рогатые ветви ореха наполовину иссохшего, жирной полуденной тенью своей гладящие необработанную поверхность деревянного стола. Белый день, облака, растёртые до невидимости по голубому небу, влага, наполняющая жаркий воздух. Предчувствие грозы - хотя следы после вчерашней ещё не высохли. Пот и пар, слиплись страницы. Люди-тряпки, сухие на поверхности, а надавишь, и польётся в рот и на лицо терпким ореховым несмываемым соком - утоляющим жажду, оставляющим горечь. Как и вчерашняя гроза - столько же, сколько смыла грязи - столько же и принесла. И я её помню, у меня под майкой - мечущиеся под фонарным светом на мокром ветру ветви, в одну и в другую сторону. Я вышла во двор, оставляя дом твой тёплый с жёлтым светом внутри, надави и польётся, в объятья-потоки холодной белой невидимой, чтобы вернуться потом из темноты чтобы - помешать тебе спать, я не знаю, у меня - было желание и оно тут же исполнилось, чтобы ты во мне тут же оказался на улице прочь пошёл удаляясь по истончающимся потокам, чтобы ты - остался во мне лицом-маской, следом-ореховым привкусом на губах и за ними, конечно, сейчас - тебя нет, можно сделать вид, что тебя не было никогда, что ты, этот новый ты - незнакомец, приходящий ко мне, чтобы стать моим, отпирающий дверь, зажигающий свет. Остающийся в одиночестве во мне за скрипучей дверью-кроватью, зверью-кровавью, ты хотел бы уснуть, хотел бы сделать вид, что ничего и не произошло, знаю, и мне по-настоящему жалко тебя, но мы должны по-настоящему втоптать эти ростки в землю, чтобы они выросли по-настоящему сильными, честно, мне очень жаль - то, чем, ты думал, был ты и была я - сломанная мебель, сломанный дом ночи у меня позади за спиной, где ты никогда не уснёшь, где ты будешь бросаться на меня в ярости. Я стаскиваю майку, кладу на стол перед собой и рисую растворителем по крашенной ткани рогатые ветви и белые дыры от фонарей. Я - буду ждать тебя до тех пор, пока тебя не останется вовсе.

Poesia in forma di Rosa.

Смерть состоит не в отсутствии общения, а в том, что тебя больше никто никогда не поймет.