Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка,
Не проси об этом счастье, отравляющем миры,
Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка,
Что такое темный ужас начинателя игры!

Тот, кто взял ее однажды в повелительные руки,
У того исчез навеки безмятежный свет очей,
Духи ада любят слушать эти царственные звуки,
Бродят бешеные волки по дороге скрипачей.

Надо вечно петь и плакать этим струнам, звонким струнам,
Вечно должен биться, виться обезумевший смычок,
И под солнцем, и под вьюгой, под белеющим буруном,
И когда пылает запад и когда горит восток.

Ты устанешь и замедлишь, и на миг прервется пенье,
И уж ты не сможешь крикнуть, шевельнуться и вздохнуть, —
Тотчас бешеные волки в кровожадном исступленьи
В горло вцепятся зубами, встанут лапами на грудь.

Ты поймешь тогда, как злобно насмеялось все, что пело,
В очи глянет запоздалый, но властительный испуг.
И тоскливый смертный холод обовьет, как тканью, тело,
И невеста зарыдает, и задумается друг.

Мальчик, дальше! Здесь не встретишь ни веселья, ни сокровищ!
Но я вижу — ты смеешься, эти взоры — два луча.
На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ
И погибни славной смертью, страшной смертью скрипача!

 

Когда любовь охватит нас
Своими крепкими когтями,
Когда за взглядом гордых глаз
Следим мы робкими глазами,
Когда не в силах превозмочь
Мы сердца мук и, как на страже,
Повсюду нас и день и ночь
Гнетёт все мысль одна и та же;
Когда в безмолвии, как тать,
К душе подкрадется измена,-
Мы рвёмся, ропщем и бежать
Хотим из тягостного плена.
Мы просим воли у судьбы,
Клянем любовь - приют обмана,
И, как восставшие рабы,
Кричим: "Долой, долой тирана!"

Но если боги, вняв мольбам,
Освободят нас от неволи,
Как пуст покажется он нам,
Спокойный мир без мук и боли.
О, как захочется нам вновь
Цепей, давно проклятых нами,
Ночей с безумными слезами
И слов, сжигающих нам кровь...
Промчатся дни без наслажденья,
Минуют годы без следа,
Пустыней скучной, без волненья
Нам жизнь покажется...
. . . . . . . . . . . Тогда,
Как предки наши, мы с гонцами
Пошлём врагам такой привет:
"Обильно сердце в нас мечтами,
Но в нём теперь порядка нет,
Придите, княжити над нами..."

Алексей Апухтин , 1870 г.
 

 

Что ж ты делаешь, девочка, милая?!
Нет,  не пара тебе он совсем.
Ты ведь умная, очень красивая,
И живёшь ты в тиши, без проблем.

Он — ОПАСЕН!  Но так обаятелен,
Словно бабочка к свету летишь.
Молчалив он, но так притягателен,
Что опять на свиданье спешишь.

Вот и снова ты млеешь в объятьях,
Но Опасность тебя… догнала!

Людмила Антони

 

Что ждёт меня за Горизонтом?
...за Порогом?
Сегодня это кажется далёким,
... лишь Дорогой
Я есть Сейчас!  Но буду ли я
... Завтра?
Дышу,  люблю,  полна Огня
... и вдруг угасну?
Что ждёт меня за той Чертой?
... мне неизвестно.
Быть может, сладостный Покой?
... а может Бездна.
Быть  может, ласковый  Привет
... уже ушедших?
А   может  Там  найду ... Ответ
... среди прошедших?
Что ждёт меня, когда Вчера
... уже не будет?
Не  будет  Завтра  НИКОГДА!
... меня забудут.
Но может кто-то вдруг стихи
... мои читая,
Коснётся  трепетно ... Души,
 ... я вновь живая

 

Людмила Антони

 

Ксения Григорович

 

Судачат две старушки, две подруги
Под вечер, отдыхая на крыльце:
«Опять помчалась Танька  бугивугить,
Нарисовала морду на лице!»
«Вот привязалась к молодым зараза,
Куда глядит Петрович- управдом!
Трясутся наши потолки от джаза,
Его  Татьяна вертит перед сном!»
«А внук мой, Костик ,  рос послушным, чутким
И тоже ведь попал в стиляжий плен:
Селёдка-галстук и штанишки дудки!
«Дай – говорит – мне, бабка, свой рентген!»
Просил на той неделе манной каши -
Сварила.  Хохотал, как идиот:
«Так башмаки зовут стиляги наши!
Дай маней! А не то тебе  – бойкот…»
Бойкот! Как жить! Соколика растила,
А он в стиляги гнусные пошёл!
Вот привязалась вражеская сила!
Куда же смотрит ихний комсомол!»
Чирикают под вечер две подруги…
А внуки «зажигают» буги-вуги….

Привет, стиляга!
Гавайка, брюки-дудочки,
Пиджак в зигзаги,
Одет ты классно!
Набриолинен чуп,
Ты – симпатяга!
На танцах смело
Ты отрываешь рок-н-ролл,
Метлой  назвавши деву.
Через себя её мотаешь,
Одной  лишь  левой.
Впридачу чёрные очки.
Не понимали вас совки,
Всё потому,  что,числясь в Комсомоле,
Вы на работе – заядлые сачки,
А на учёбе от вас была крамола.
И было ль до совков вам дело?

Когда стиляжье общество хотело
Читать Хемингуэя,
От каждой строчки в нем балдея,
Потом задвинуть всем в киношку
И посмотреть Феллини хоть немножко,
И, ничего там не поняв,
По городу немного погуляв,
Своих "метёлок" провожая по домам,
Как правило, стиляги попадали
В объятия дворовых хулиганов,
Которые портвейн глотали,
Под звон раздолбанной гитары.

Тюремную тоску гнусаво завывали,
Травя природу перегаром.
Их миновать без боя - вот задачка!
И вместо лиц у них по пачке.
Догонят и побьют!
А могут, ведь, пиджак в зигзаг испачкать,
Фонарь под глаз набьют
И множество других болячек!

Да, вот ещё одна проблема!
Не позволяла быть стилягой в 50-е система.
За чистотой рядов следили все марксисты.
Когда система против:
Родители, дворовая урла,
Мильтоны и общественные активисты.

Стиляги соскочили на опасном повороте.
Куда девалась вся их мишура?
Да, как-то растворилась в жизненном водовороте!

 

В восторге я! Душа поет!
Противоборцы перемерли,
И подсознанье выдает
Общеприемлимые перлы.
А наша первая пластинка -
Неужто ли заезжена?
Ну что мы делаем, Маринка!
Ведь жизнь - одна, одна, одна!
Мне тридцать три - висят на шее,
Пластинка Дэвиса снята.
Хочу в тебе, в бою, в траншее -
Погибнуть в возрасте Христа.
А ты - одна ты виновата
В рожденьи собственных детей!
Люблю тебя любовью брата,
А может быть, еще сильней!
1971 Владимир Высоцкий

 

В дюнах
Я не люблю пустого словаря
Любовных слов и жалких выражений:
"Ты мой", "Твоя", "Люблю", "Навеки твой".
Я рабства не люблю. Свободным взором
Красивой женщине смотрю в глаза
И говорю: "Сегодня ночь. Но завтра -
Сияющий и новый день. Приди.
Бери меня, торжественная страсть.
А завтра я уйду - и запою".

Моя душа проста. Соленый ветер
Морей и смольный дух сосны
Ее питал. И в ней - всё те же знаки,
Что на моем обветренном лице.
И я прекрасен - нищей красотою
Зыбучих дюн и северных морей.

Так думал я, блуждая по границе
Финляндии, вникая в темный говор
Небритых и зеленоглазых финнов.
Стояла тишина. И у платформы
Готовый поезд разводил пары.
И русская таможенная стража
Лениво отдыхала на песчаном
Обрыве, где кончалось полотно.
Так открывалась новая страна -
И русский бесприютный храм глядел
В чужую, незнакомую страну.

Так думал я. И вот она пришла
И встала на откосе. Были рыжи
Ее глаза от солнца и песка.
И волосы, смолистые как сосны,
В отливах синих падали на плечи.
Пришла. Скрестила свой звериный взгляд
С моим звериным взглядом. Засмеялась
Высоким смехом. Бросила в меня
Пучок травы и золотую горсть
Песку. Потом - вскочила
И, прыгая, помчалась под откос...

Я гнал ее далёко. Исцарапал
Лицо о хвои, окровавил руки
И платье изорвал. Кричал и гнал
Ее, как зверя, вновь кричал и звал,
И страстный голос был - как звуки рога.
Она же оставляла легкий след
В зыбучих дюнах, и пропала в соснах,
Когда их заплела ночная синь.

И я лежу, от бега задыхаясь,
Один, в песке. В пылающих глазах
Еще бежит она - и вся хохочет:
Хохочут волосы, хохочут ноги,
Хохочет платье, вздутое от бега...
Лежу и думаю: "Сегодня ночь
И завтра ночь. Я не уйду отсюда,
Пока не затравлю ее, как зверя,
И голосом, зовущим, как рога,
Не прегражу ей путь. И не скажу:
"Моя! Моя!" - И пусть она мне крикнет:
"Твоя! Твоя!"
Июнь - июль 1907, Дюны

От взгляда, лепета, улыбки
в душе глубокой иногда
свет загорается незыбкий,
восходит крупная звезда.

И жить не стыдно и не больно;
мгновенье учишься ценить,
и слова одного довольно,
чтоб все земное объяснить.

Владимир Набоков