Участие вызвало панику-панику. Однако мне удалось собрать костюм, найти подходящую по темпу композицию, а Лера из "Свэнко" поделилась нужным гримом и поставила не танец.
Ну, не знаю, какое место займу, но хоть не просру позорно же.
Главное теперь, танец отработать.

Где-то под Москвой,
в сером маленьком городе,
в темени душной,
накуренной,
кабацкой,
глядя себе под ноги
отрешённо и гордо,
девочка танцевала
что-то цыганское.
Грязные рыночно,
в углу темнели шлёпанцы,
пальчики, придерживая,
юбку
тискали,
и голые ножонки,
обугленные солнцем,
рассказывали своё,
будто не под Шуфутинского.
Короткие до стремительности
три песенные минуты
мужчины смотрели внимательно,
красноглазые,
пьяные.
Когда девочка ушла,
забрав шлёпанцы и монеты,
кто-то произнёс:
"На то они и цыгане".

У меня на столе - белый лотос
на зелёном листе.
Мне его подарила дочь
девяти с половиной лет.
Она вчера создавала мир
из цветной бумаги:
котёнка, щенка, новогоднюю ель
и белый лотос.
она уехала, забрав мир с собой -
а лотос оставила мне.

Поняла, что всю жизнь западала на Драев :) При этом замужем за Жуковым. А Напы меня вообще выбешивают.

Я всё на тех же трёх чудесных работах. Вчера обновила "Свэнко" и почувствовала себя ненадолго снова сопричастной к культурной жизни. Свекровь отказывается лечить рак, но в целом успокоилась. Муж работает из дома, кашляет и жарит ужины. Я приезжаю домой в 23.40. Падчерица серьёзно повредила ногу, надо лечить. Дочь ни на что не жалуется, но может, просто боится, что я совсем умру, если мне на спину ещё одну соломинку положить. Всё отлично. 27-го выступаю на конкурсе.

Так и живёшь - а не жить отчего бы? Крыша, и стол, и гвозди для гроба - всё под рукой, по-человечески. На полке - майки, рубашки - по плечикам. На ужин - картошка, куриные бёдра, кофе и тяжесть вечернего города, немного кровавой кадарки по случаю. Не хуже, хотя и нисколько не лучше, а просто - нормально, как раз как положено. А только проснёшься - от собственной дрожи - и смотришь, и смотришь на пятна обойные, и будто не тот оказался с тобою, и будто сама ты с собой разошлась на дальней развилке, и будто из глаз течёт горячее, жгучее, жидкое; но завтра ты встанешь опять с улыбкой, и вгонишь тринадцатый гвоздь себе в гроб, совсем, как любая... Не вгонять - отчего бы?

Море в глазах твоих как-то само собой рифмуется с "горе" - давай срифмуем, к общей уморе, куда нам деваться, не биться же с банальностью мира, когда внутри так банально - так мило - всякие бабочки в животе, ваниль и небо, и чашечка кофе, и только что-то всё никак не оставит в покое, будто кусая пятки, велит - вперёд и прыгать, да, через эту бездну, всё в порядке, и даже можно немного крика, только сделай вид, что клич боевой, потому что, знаешь, проявишь слабость - пропадёшь, да, в ту пропасть, банальности мира на радость; прыгни и лети, а мир в тебя будет метить камнЯми: "тыжедевочка, не смей", "тыжедевочка, бойся", "тыжедевочка, беги плакать к маме"; и всё нормально, люди должны тебя ненавидеть и жать ко дну, вводить законы против тебя, оставлять одну со своими бедами и своими ранами, а ты как думала? - таковы эти Игры - только кАмнями, только в лицо, только повесив грехи на тебя - свою похоть, свой страх, а ты смиряйся, терпя, принимая Игры, в кровавую нитку сжимая рот.

Ну, или прыгай - вперёд.

Он подарил мне перстень -
гладкий тяжёлый перстень -
цвета огней фонарей
на улицах старых.
Он подарил мне перстень -
старый, истёршийся перстень -
цвета зари в сентябре,
когда солнце с утра устало.
Он подарил мне перстень, мама,
чтобы уйти.

Цыган всегда вернётся к цыганке, мама,
луну принеся в горсти.

Он подарил мне перстень -
меди густую плесень -
и я его тяжесть верно
храню на своей груди.
Он подарил мне перстень -
надежды печальной песню -
как дарит апрелю верба
надежду на май впереди.
Он подарил мне перстень, мама,
покинув меня.

Цыганка всегда дождётся цыгана, мама,
и змЕя дождётся змеЯ.

Он подарил мне перстень -
с тёмным узором перстень -
и в тёмной канве узора
вдруг заалела кровь.
Он подарил мне перстень -
с правой руки своей перстень -
цвета осенних зорей -
и жёлтый тяжёлый перстень
сегодня с утра багров.
Он подарил мне перстень, мама,
с правой руки.

Цыган всегда вернётся к цыганке, мама,
вернётся, мама,
вернётся, мама,
вернётся, мама,
только губы мои горьки.

Na lekcji panienka ledwie siedziała,
nad powieścią długą panienka ziewała.
Nie chciała herba ani wygód pańskich -
pobiegła panienka za wozem cygańskim,
porzuciwszy pańskie bogate powózki -
bosa po drogach, powiązawszy chustkę.

Czeladź na próżno po lasach szukała -
panienka na rynku za grosze pląsała,
kurczaki do kotła w zagrodach kosiła,
pod oknem słoniną i placków prosiła...
Mąż jej daroval korale czervone.
Nie szukaj, czeladzi -
całkiem
utracona!

Дорогие читатели, какие тут ещё остались :)

4 сентября я в Москве читаю стихи. Старые, новые, какие в голову взбредёт.

В клубе "Странное место", где заваривают цыганский чай.

Приходите давайте :) хоть увидите меня наконец

Начало в 20.00

Ст.м. Китай-Город, выход на ул. Солянка

УЛ. ЗАБЕЛИНА, Д. 1, ВХОД СО ДВОРА

Или вот, например, ромашка - венчик беленький вкруг желтка:
сколько раз ты её ни спрашивай, до последнего лепестка,
не сумеет - куда ей, глупенькой - рассказать, хоть в общих чертах,
отчего так мелко и скупо светит солнце тебе с утра,
на тетрадь проливается кляксой желтоватый несладкий чай;
даже кошка, старая плакса, научилась в углу молчать
и не лезет давно на руки - разве ляжет порой на грудь,
и такая скука
смертельная -
не вздохнуть.

А на самом деле всё просто:
девчачьи болезни роста,
блажь да безделица -
однажды перебесится,
перестанет лазать по крышам,
снимет с шеи дурацкую мышь,
бросит болтать дурнину
и юбки длинные
с подолом, оборванным
по заборам,
по подворотням подбирать котят,
лепить пирожки с дошколятами,
на лавках сидеть с выжившими из ума старухами,
научится вовремя мыть руки,
раскрашивать ногти лаком,
и наконец -
ну, точно,
так всегда и бывает -
перестанет перед лицом несправедливости к другому,
немощному,
плакать.

Может быть, шрамы идут мужчине,
а женщину - украшают морщины,
полученные в бою,
на самом краю.

Раскинув просторно крылья -
куда там каким-то валькириям -
взмывают в небо
"ночные ведьмы".

На лбу морщины у каждой;
они прекрасно-отважны,
и небо держит
их нежно-нежно,

родное звёздное небо.
На крыльях чистого гнева
летят межзвёздно
по небу - сёстры.

Полёт по Дороге млечной
для многих продлится - в вечность.
Небо, слушай! -
храни их души!

Может быть, если вы их спросили б:
страшно - когда из фанеры крылья? -
они б усмехнулись
и переглянулись.

А не страшно, когда на беспомощный дом
падает беспощадная бомба,
падает на живое -
и воет?

Не страшно, когда в снегу Ленинград
скрючился с голоду в хватке блокады
и тают дети
до хрупких скелетиков?

Не страшно когда деревни горят?
Когда живущим - устроен ад?
И к Бабьему Яру
малых и старых

ведут, как отару под нож мясника?
Не страшно вам, что не дрогнет рука
с автоматом ли, пистолетом,
стреляющая в человека?

Военные зверства, скажите - не страшно?
К чему тут вообще, товарищ, спрашивать?
От крыльев наших -
пусть немцу страшно!

И враг - боится крылатых сестёр,
отправить старается "ведьм" на костёр.
Небо, родное! -
храни их в бое!

Тридцать бипланов - разве сила?
Но рвут ветра фанерные крылья,
молчанье рвёт
пулемёт

и бомбы рвутся - вперёд, к победе.
Важнее нет ничего для "ведьмы" -
нужна победа,
одна победа,

одна победа на полк, дивизию,
на всю страну - готова жизнью
платить любая -
и рвать зубами.

Победа: дети в домах смеются.
Победа: в пене жасмина улицы.
Победа: больше трёх - собираться!
Победа: "вечером в клубе танцы".
Победа: хлеба и сахара вволю.
Победа: гомон из окон школьных.
Победа: сессия - очень страшно! -
а самолётик летит - бумажный,
летит - никто его не боится,
и поднятые - безмятежны лица...
"Ведьмы" знают,
зачем вылетают.

Женщины и совсем девчонки.
В бортах фанера - тонкая, тонкая,
а враг спешит из-за облачных гряд...
Небо, милое! -
неси их крылья!

Они сами тебя сохранят.

Встала чёрная вода между стылых крыш.
Скрыла чёрная вода бледный жемчуг лиц.
Там, где тополь старый в пальцах потемневших листьев
человечков держит - ветки со смешком колышет:
не удержишь, не спасёшь, глупый, глупый тополь,
лучше сразу мне отдай, - он не отвечает,
чем сильней его вода чёрная качает -
тем он тянет ветки выше: отними, попробуй.
Человечки льнут к нему. Тот, что меньше - плачет;
побелел и весь дрожит - он почти что голый.
Еле держится второй - длинный и тяжёлый.
Мимо веток проплывает красный детский мяч.
Мимо веток проплывают будка и калитка,
стул, пустая колыбель, пёстрая тряпица.
Шепчет чёрная вода, а над ней, как птица,
в волглых мечется ветрах дикий женский крик;
вот - взлетает высоко, вот - летит пониже;
обрывается - водой пойманный - и тонет.
Старый тополь человечков держит, еле стоя.
Ноги чёрная вода жадно, жадно лижет.






*****************

В европейской традиции тополь связан с водой и смертью, подчинённое, подчиняющееся им растение.

Саня и Саша любят друг друга.
Де-факто, Саня и Саша - супруги.
Оба, вроде бы, взрослые люди,
опять же, любят.
У Саши - хвостик, у Сани - бобрик.
У Саши - складочки, у Сани - рёбра.
Утром хором смеются: "Доброе";
пьют кофе со сдобой.
Оба спешат в метро - до работы.
Саня в кроссовках, Саша - в ботах.
Оба торгуют: Саня - дисками,
Саша - крысками.
Саня любит сосать конфеты;
Саша ругает Саню за это -
недалеко, мол, до диабета,
и жди обеда.
Саня смеётся и - целуется.
Пойдём, говорит, бродить на улицу,
смотреть на кошек в квадратах окон
и пить газировку.
У Сани и Саши всё - лучше некуда;
но только однажды решил за них некто,
считать ли их близкими друг для друга -
зависит от пола супругов.
Закончится свадьбой ли история эта -
не от них зависит и не от поэта,
не от чувств, не от регалий -
от формы их гениталий.

Кажется, это было в семьдесят третьем, в Чили -
стреляли в лица людей, танками город давили,
били дубинками, прикладами, сапогами...
или это было в Москве? в Пекине? в штате Майями
в семидесятых?... метились по вискам, по почкам,
били яро и абы как; трезво и точно;
в кашу - лица, на которых глаза слишком человечьи,
пальцы - в осколки - рёбра: порядок обеспечивая;
стоящих, идущих, падающих пулями в красное красили...
где же я видела это? - в Триполи? в Новочеркасске?..
властью напиваясь, задыхаясь от запаха крови,
целя свинцом в затылок, живот, межбровье,
с видом слегка ошарашенным или убийцы завзятого -
боже, не знаю где это было, но кажется, будет: завтра.

У меня был первый в жизни нервический обморок.
Теперь я совсем поэтесса.
Удавиться хочется.

А она плачет, пьяная - почти что рыдает;
и любая скажет: сама не знает, чего хочет,
потому что муж - лучше некуда, свекровь - золотая,
дочки растут; а она хочет - одиночества.
Нет, не холостячества - хотела бы, и так изменила:
мужчины кругом вьются, лесбиянки - если вдруг - тоже.
Она придёт с работы: муж приготовил любимый пудинг ванильный;
дети бегут обниматься, а она - чувствует кожей:
не то, не этого, не могу больше, не надо,
одиночества, боже мой, совсем немного бы:
маленькую вечность в пустой кособокой хате,
в пещере, в келье, в пустоши... и дышать, дышать утробно:
одиночеством.

Свекровь вышла из тюрьмы, и мы успели с ней поссориться. Вук больше не работает на мэрию - поссорился с боссом и уволился. Меня сократят в конце лета и урезали на другой работе оклад вдвое. У меня отломился моляр. Кот дебил. Дети на даче. Я в конце недели поеду на последние деньги в Питер и буду там три дня ни о чём не думать, потому что иначе я умру.