Горец: под таким именем его знали и другого он не предлагал. Это был самый странный из всех людей земли. Скоро все или почти все будут такими, но пока он был среди людей один, хоть своего одиночества не ощущал. У него были крылья, хоть они были ему почти не нужны. Его род летал по линиям силы или используя свои крылья: линии силы были не везде. Он летал потому что так хотела его парящая душа. Но иногда, забравшись за седые облака, он распахивал свои красивые крылья и просто парил. Ветер не страшил его - он сам был ветер...И дождик не доставлял ему хлопот, он сам мог рассыпаться каплями дождя по небу - добрый весенний или промозглый штормовой: душа направляла свои и его движения и он не противился им. Он мог легко стать радугой и разрисовать пол неба или полярным сиянием носился северными пределами меж своих крылатых сородичей и улыбки седых усов или молодых влюблённых бездонных озёр глаз сопровождали его: это была Любовь мира к нему и такая же его - к миру и всему обитающему в нём. А потом он узнал другую любовь. Он был не готов и растерялся.
У него были друзья вне рода, потому что скоро он должен был помочь людям: это был его Путь и ему не препятствовали идти по нему любым загзагом судьбы, узнавая людей и вживаясь в их мир, полный несуразицы и боли из-за того, что они плохо понимали свои и чужие души, а любовь их напоминала блуждание в потёмках или плавание среди бурунов и воронок открытого моря. Но одно дело мыслить так почти небожителю, и другое - самому ему попасть в такую воронку.
В одном из полётов хрупкая девушка на краю карниза высотки привлекла его внимание. Он только что закончил осмотр очередного монстра стекла и бетона людского менаполиса и уже предвкушал возврат в родные горы, когда сканер его взора остановила явная нелепость: девушка хотела прыгнуть вниз. Она не умела летать: он знал это так же точно, как то, что произойдёт потом. А он не хотел и потому осторожно, чтобы не испугать её и не вызвать опрометчивых действий, тихонько опустился и присел рядом. Но она ничего не замечала вокруг и была погружена в своё. Он встречал таких девушек в разных компаниях и ещё тогда поразила его одна деталь: чем красивее была оболочка, тем более пустое содержание было за ней. Были и исключения, как, например, эта девушка. Он сразу почувствовал и волю, и стержень, но вот душа...Он ещё не знал, что это просто другая грань пустоты: всепоглощающая любовь...к себе. Такая любовь часто принимает уродливые формы и сейчас он наблюдал одну из них. Она нервно отшвырнула телефон, по которому только что бросала в пространство злые (он ещё удивился) комки мыслеформ. И уже ни в чём не сомневаясь, резко шагнула к самому краю. Пора было вмешиваться. Он неслышно приблизился и крепко взял её за руку.
- Не выдумывай, глупая. Ты не умеешь летать.
Она с любопытством посмотрела на него серыми в золотую крапинку красивыми глазами. И начался самый нелепый диалог ни о чём. Не стоит приводить диалог мысли и пустоты, но в горы он в тот день не попал, с любопытством наблюдая, как меняется цвет её глаз при поцелуе: она целовалась с открытыми глазами, которые нравились ему всё больше, он изредка начал тонуть в них. А потом и вовсе обнаружил свою парящую душу почти на дне воронки её глаз, где парить она не могла.
Это было слишком и он взорвался, превратился в грозовое облако, которое метнуло пучок молний, зазвенели подвески люстры, в комнате запахло озоном. А она только посмотрела уверенно и спокойно на него своими особенными глазами.
- Ты не облако.
Открыла окно и дом наполнился городскими запахами и звуками: совсем немного бензиновой гари, немного от гудрона плавящегося асфальта, шелест шин и рёв уходящих от светофора машин. Он вышел на балкон, небо терпеливо ждало его и он улетел побродить одиноко по облакам, бросая маслефомы происшедшего как мяч. Потом принялся ловить мечты людей и играл ими точно родниковой водой, пропуская их меж пальцев своей фантазии.
И был несказанно удивлён, когда над ним завис вертолёт и она из иллюминатора поманила его пальчиком, красиво скривив обидой губы. Он позвал её шутя на облако, зная, что она не умеет летать иначе как на нелепой стрекозе: у её папы были деньги и связи.
Он мог научить её парить, но она убегала от него, смеясь, к бассейну и плескала оттуда водой. Бассейн был на крыше, там было много солнца и он нарисовал капельками брызг радугу, а потом сам стал ею. Но она уверенно стояла на своём.
- Перестань фантазировать, ты не радуга.
Дома, где он опять остался смотреть в её удивительные глаза, она начала выговаривать ему за радугу. Тогда он взял её кисти для рисования и ушёл в её огромную ванную. Когда без всякого удовольствия поиграв в равнодушие, она открыла дверь ванной, он уже снова был радугой в струе душа и её кистями раскрашивал дорогущие итальянские фрески, делая радостный закат там, где ранее была мрачная монастырская стена, увитая виноградом, который теперь заиграл багрецом в лучах закатного солнца.
- Ты не умеешь рисовать.
И она отобрала у него кисти, а его парящая душа страдала, потому что, несмотря на папино воспитание, у неё была детская душа. Она любила полевые цветы, а покупала экзотических уродцев сельвы для зимнего сада. Он знал, что она любит васильки и носил её, подхватив лунной ночью на руки, на поляну, полную голубых глаз земли, залитых волшебным лунным светом. Она холодно созерцала это волшебство и требовала вернуть её в зимний сад, где экзотические бездушные цветы веяли холодом также как и она.
- Ты не понимаешь настоящей красоты.
В нём начинал завывать обиженным щеночком маленький пока смерчик, грозящий однако превратиться в грозного пса-ураган, но
его парящая душа превращала смерчик в ласковый ветер, чтобы дарить звездам воздушные поцелуи. Звезды сплели во время той его прогулки ему венок для неё, немножко плакали растроганно, зная его душу, и предлагали остаться с ними.
Но его тянуло к ней и ветром летел он к ней с звёздным венком для неё. Внутри неё поднималось смутное беспокойство, её начали тревожить неясные чувства, а она любила ясность во всём и сопротивлялась.
- Не выдумывай. Ты не ветер, а гирляндочку оставь к Новому году.
Но он уже почувствовал: её душа просыпается.
Она любила прогулки в дождь.
И он пробирался сквозь капли, к самому сердцу дождя новой радугой.
Он рисовал ее цвета везде, окуная взятые без спросу её кисти в окружающий мир, обнимая облака и заставляя детишек задирать головки в небо и в изумлении оглядываться вокруг. А она уже начинала тревожно сердиться.
- Не выдумывай, ты не радуга, – она снова отбирала кисти, она почти срывалась на крик, но воспитание...
У него было сердце поэта. В восторге от неё и окружающего мира он подбрасывал своё сердце к звёздам и оно возвращалось к нему сонетами, а он бережно подносил их ей. Она любила поэзию, но не такую живую и тревожно зовущую к звёздам и счастью. Она точно знала, что есть счастье, а он искал его в своих парящих строфах и звал её искать вместе. Она уже кричала невидимым и неслышимым криком, но только не для него.
– Ты не поэт.
Этого внутреннего крика, напитанного отчаянием непонимания происходящего с её душой, он не хотел больше вызывать в ней: это уродовало её красоту, не ту, внешнюю, другую, которую она в себе ещё не знала, но теперь пришла пора. Пусть сама узнает через боль... и однажды он улетел. Улетел навсегда. Да, он был из великого рода, но что он мог знать о "навсегда"? Он улетел, оставив крылья. А может ушёл по небу. Босиком, в закатанных по колено холщёвых штанах, а звёзды по дороге сплели ему из паутинок света венок: теперь они точно знали, что он не снимет его для неё. Но они снова плакали, потому что видели другое: любовь уходила от Любви. Глупые добрые звёздочки, так мало знающие о любви.
Она осталась одна в своём теперь спокойном мире…
Спокойном?!!
Она тосковала и горела внутренним огнём, она - холодное спокойствие. Брала кисти и пробовала рисовать закат. «Я не художник».
Она пробовал писать стихи. Рвала и комкала бумагу: «Я не поэт».
Рвала васильки и прятала в них пылающее лицо, закидывала голову к звёздам, а однажды пошла искать радугу. Его, его, его!!! Даже не заметив, что шла по закатным облакам.
Потом задумчиво взяла его крылья. Взобралась на самое высокое облако и сдела то, от чего он её уберёг когда-то, а потом подарил любовью новую душу и оставил узнавать её в одиночестве: резко бросилась вниз.
«Я не умею», - но новая парящая душа, проснувшаяся в ней или подареная им...какая разница? Что?
ДОВЕРЬТЕСЬ ЛЮБВИ И ВСЁ БУДЕТ ХОРОШО.

Что ещё надо человеку, ощутившему себя бессмертным? Оказывается много. Попробовать на вкус вечность и бесконечность, прорасти внутрь себя, чтобы найти там себя...и Бога. О! Какими мучительно изнуряющими становятся такие поиски, ведущие тебя по кругу сансары. А ты не готов, у тебя нет ещё ни своей дхармы, ни осознания своего Пути. Зато всегда рядом Наставник...и любовь. Я хочу рассказать вам...

В Гипербореи снах ведовских - всё открыто:
Я знал Любовь, но среди вихрей звёзд искал
Исток... Но он во мне! Начало всех начал!!!
А будущее - бред иллюзий...всё забыто...

Зачем в спиралях без начала и конца
Галактик дальних свет я дерзко похищал?
Зачем я буйный звёздный ветер укрощал
Под зодиаком Ориона и Тельца?!

Каких даров небесных c эдаким трудом?
Любовью избранный, что зрил я в звёздной мгле?
Парил, пылал, струился, жёг огнём и льдом...

Мой храм любви в Гиперборее. На Земле
Я был Брахман,...но нынче всё забыто.
И мудрость древняя; и то, что не прожито.

Сладок запах синих виноградин…
Дразнит опьяняющая даль.
Голос твой и глух и безотраден.
Никого мне, никого не жаль.


Между ягод сети-паутинки,
Гибких лоз стволы еще тонки,
Облака плывут, как льдинки, льдинки
В ярких водах голубой реки.


Солнце в небе. Солнце ярко светит.
Уходи к волне про боль шептать.
О, она, наверное, ответит,
А быть может, будет целовать.

Анна АХМАТОВА

Несомненны крымские мотивы в этом раннем поэтическом опыте юной Ахматовой. Ещё бы! Начиналось ведь все на берегу Стрелецкой бухты под Севастополем недалеко от Херсонеса. Там юная Анна Горенко писала «великое множество стихов». Днем бегала на берег, где к ней «приплывала зеленая рыба, прилетала белая чайка», сушила соленую косу после купания, «на плоском камне», или беседовала с монахами у ворот Херсонеса. Тогда именно православие стало тихой заводью её души.
Но вот здесь перед нами юная вакханка и хоть они уже обвенчались с Гумилёвым, лёгкая горечь провидицы сквозит меж радостных солнечных мотивов. Господи, как рвётся сердце от знания всего, что ждёт эту чистую душой девочку, но пока она только провидит и радуется, разделим её радость и грусть, поданные со всей щедростью её таланта. Русская Сафо...

Он давно уже был один: ученики Храма знали это от его учеников, давно ставших Мастерами, или помнили сами.
- Учитель, ты так одинок, почему?
Молодость нетерпелива и порой бесцеремонна, а эта ученица была в него влюблена, как и почти все они: этой хворью тоже надо переболеть его детям-ученикам, как корью, и он не мешал им любить себя.
- У меня есть вы, - он приласкал и успокоил её взглядом, - значит я не одинок.
Ещё взгляд, уже пытливый. Личко её разгорелось, глаза блестят нервически: значит будет продолжение.
- Женщина.
Она выдохнула это слово с трудом и одновременно облегчением.
- Ты так хорошо знаешь любовь, любишь её и так глубоко чувствуешь, но женщины нет в твоей жизни. Ты не одинок, - раздумчиво поправилась ученица, - ты один. Так было всегда?
Сегодня днём была импровизация на мечах и с ней было непросто. Сейчас - тоже: она быстро исправляла ошибки, добираясь до сути. Вруг упала тишина, да такая звонкая, что стали слышны цикады на том берегу. Она ждала. Они все ждали и он гибко встал, разрывая дистанцию интимности. Снова урок, новый, а он - Учитель.
- Для меня любовь всегда была забота и нежность, красоту возлюбленной я отыскивал сам и приходила страсть. Я ваял нашу любовь, любимая помогала. Любовь приходила к нам жадная до впечатлений, терпкая и неопытная, а уходила мудрая, наполненная и благодарная. С ней уходила и любимая, чтобы жить и любить, потому что я хотел любить и жить.
- И не нашлось ни одной женщины, - её было трудно остановить, она должна была ПОНЯТЬ: он сам так учил их, - которая понимала любовь как ты?
Как будто клинок высвистнул из хитросплетения обманок, финтов и ложных атак. Прямо в сердце и уже не было времени отбивать или уклоняться: только вперёд. А он всё надеялся, что вопрос не будет столь разящ: растёт прекрасный Мастер. Из архаических глубин памяти выплыли и услужливо пронеслись перед его взором те времена.
- Была одна, - даже цикад не слышно: интрига. Он горько улыбнулся, но горечь заметила только она и напряглась тростником на ветру.
- Самая прозаическая история из связанных с любовью: она тоже хотела дарить заботу и нежность. Это был тупик, как считали мы тогда и с сожалением расстались.
- Значит, сейчас ты так не считаешь, Учитель?
Ему вдруг стало страшно, её глаза смотрели прямо в душу и видели в ней всё.
- Не сейчас, только не сейчас, дай мне подумать, понять, что произошло, златоглазое чудо, - почти воскликнул он мысленно. А мысли скакали и путались, но урок должен быть закончен. Он резко осадил шальные свои мысли твёрдой рукой разума, как опытный наездник вдруг понёсшего коня: узда забрана в кулак, шенкеля, плеть.
- Забота и нежность нужна была не мне или ей - она была нужна любви. Мы должны были заботиться о своей любви, нежить её, а мы её убили, не дав даже минутки счастья!
Вздох, похожий на стон, вырвался у неё, или ему только показалось? Ему было страшно взглянуть на неё, но он посмотрел своим ясным и прямым взглядом, который буквально зазвенел, наткнувшись, как на меч, на такой же прямой взгляд - её взгляд. И его вдруг буквально затопила волна космической нежности к этому, буквально родившемуся на его глазах будущему цветку любви. О! как она будет любить, когда прийдёт её час! Он уже почти физически ощущал это, сердце перестало скакать: ещё один урок - для него. Он не расслышал, а расслышав, не сразу понял вопрос, её вопрос.
- И что дальше учитель? Ты открыл тайное, доверил его нам, а сам?
- Искать.
Слабость и пустота, - редчайшие для него гости, - вдруг окутали его вязкой, назойливой пеленой тихой безысходности. И как сквозь вату услышал он:
- Не надо.
- Что?!
А она уже стояла перед ним, вытянувшись струночкой.
- Не надо. Голос её звенел, глаза излучали нежность, любовь и ещё решительность. Она была знобко прекрасна, как сама любовь, волнующе прекрасна в своём целомудренном чувстве.
- Вот моя любовь, - её руки крепко прижались к груди, а потом вдруг мягко и нежно легли ему на плечи. Она снизу вверх ласково заглянула ему в глаза. Помоги ей, мудрый, давай поможем ей вместе, она ведь такая беззащитная пока. А мы сделаем её сильной твоей мудростью и нежной нашей заботой.
- Учитель любви, - она как бы выпевала каждую фразу своим, ставшим ломким от волнения, голосом.
- Так тебя назовут твои ученики и наши дети.
В тех краях и ныне много практикующих Учителей, Наставников и Мастеров. А Учитель любви - один.

Из всех слов мага - знать, дерзать, терпеть и молчать - наиболее тяжко давалось последнее, но ещё больше больший зарок был не уподобиться тем, кто чудом открытый краешек истины тут же провозглашал всей истиной. Я об этом и притчу написал, а при каждом откровении терзался: не рано? Возможно, но уже поднимается на Руси мощная волна самосознания и самопознания великого народа, пора начинать. Пора...

В росе Руси, меж вихрей звёзд туманных,
О! это веденье, дарованное Богом,
Вериг и власяниц терзает боле строго,
Чем инока обет по доброй воле данный.

О! Как дары сии во мне отозвались!
Экстаз познанья мира, но не смея
Отмкнуть печать для вещих слов, Гиперборея,
Что на устах моих искусанных спеклись

Немою тайной; что за жалкое созданье?!
Кому важны в сей миг нелепые слова?!
Передо мной раскрыли боги Мирозданье!

Я слышал, как сквозь дёрн растёт трава...
Я в росы навзничь пал, стыдом горят ланиты.
В Гипербореи снах ведовских - всё открыто.

Вот этот магистрал и ляжет в основу "Арийского венка". Как видите, вся вязь строф изменилась и неизменными остались только острое желание написать его, осилить этот Путь, и ещё тема: "Арийский ренессанс". Книга уже ждёт своего читателя, но в венке сонетов она явит совсем иную глубину постижения и осмысления арийского мира, такого понятного русской душе и такого зовущего. "Блистающий мир", так назвал когда-то Грин одно из лучших своих ведических прозрений, но я зову к другому, хоть полётов арии не отменяли.

В росе Руси, меж вихрей звёзд туманных,
В Гипербореи снах ведовских - всё открыто:
И мудрость древняя; и то, что не прожито.
Я среди древних скал седых блуждаю пьяно.

Остатней в злате полосой багряной
Любуюсь; свод Руси небесный, обрамлённый
Венцом миров; бериллами вкраплённый
Рой звезд в него; величьем воссияной

Небесной матери с астральной полосой
С такой святой её, немыслимой красой!
Где взять мне, Русь, молитв и слов нежней,

Чтоб их в слезах любви поведать Богу,
Как тёплый, светлый дар твоих детей?!..
...В реке времён мерцает лунная дорога

КАК ПРИЗРАК

Я прихожу, как призрак, я ухожу, как тень,
Я полон тайн, как вечер, я весь огонь, как день.

Ты мне была желанна всего один лишь миг,
Но вдруг воскрес - так странно - в моей душе твой лик.

Я был тобою счастлив, ты мне была близка,
Мы были вне пределов, мы были два цветка.

И ты едва ли знала, что ты была моей,
А мне шептали мысли: "О, как ты счастлив с ней!"

Твой дух светло-прозрачный весь погружен был в сон,
А мой, нежней, смелее, был в этот сон влюблен.

Я твой опять, бесплодно. Смотри, как нежен день.
Я вновь пришел, как призрак, я вновь уйду, как тень.

Константин БАЛЬМОНТ

Вот уже несколько месяцев Бальмонт доминирует у меня, изредка соседствуя с необходимой мне как воздух ежедневной Ахматовой. Неожиданным, загадочным и нежным предстаёт Бальмонт перед нами в этой миниатюре. Кто не читал его волшебных переводов, тот будет, пожалуй, удивлён подобно Шелли. "Я ли это писал?" - воскликнул он, услышав перевод своих лирических творений на слух. И признал, что на родном языке они звучат несколько грубее. "Это Бальмонт сделал их такими," - тонко объяснили ему. Мы знаем Бальмонта страстного, загадочного, восторженно-влюблённого или ироничного, но вот таким, наполняющим Символ живым и нежным потаённым смыслом, видим мы редко и тем ценнее эта моя находка среди давно прочитанного, воспринимаемая раньше как шалость и дань символизму и неожиданно открывшая для меня в нужное время и в нужном состоянии души новую живую грань творений менестреля любви. Как он хорош здесь, сказка-а-а...

РОЖДЕНИЕ ЛЮБВИ

Любить - живых учила красногрудка.
Вся серая была она в раю.
Сидела на утесе, на краю.
А мир кругом был смех, и всклик, и шутка.

И думала крылатая малютка:
"О чем они? О чем и я пою?
Любить не нужно все. А лишь мою".
И в этот миг у ней зарделась грудка.

И птичка полетела по кустам.
Тогда впервые заалели розы,
Гвоздики, маки, целый алый храм.

И кровь любовью брызнула к сердцам.
И молния, узор небесной грезы,
Велела быть грозе и лить дождям.

Константин БАЛЬМОНТ

Изумительный сборник Бальмонта "Сонеты солнца, меда и луны" имеет позаголовок "Песня миров", заставивший меня в своё время вздрогнуть предчувствием. Музыка сфер, как бы обретя божественную имманентность, пролилась на эту головокружительную феерию сонетов. Волошин и Иванов творили свои бессмертные венки, а тут сонеты разбросаны щедрой рукой Бальмонта по всему Млечному пути среди всех любовных грёз, доступных трепетному сердцу и летящей в пространстве душе. Эту сокровищницу я давно посещаю в лучшие дни своей Судьбы и сегодня впервые делюсь с вами её самоцветными богатствами. А чуть раньше успел закончить я к его Дню рождения "Золотой обруч". Мне хорошо сейчас, пусть же хорошо станет и вам от этой камерной грёзы великого замысла поэта.

Константин Бальмонт обожал мистификации.

Мой главный Учитель вместе с Грином, Константин Бальмонт, - вышел из старшего поколения поэтов-символистов. Его одного дождался тоскующий в одиночестве Фет, а Марина Цветаева, уже преемница, сказала о нем: "На Бальмонте, в каждом его жесте, шаге, слове - клеймо - печать - звезда - поэта".
В прошлом юбилейном году мы ездили в ночь на его родину. Сегодня в Шуе Ивановской области соберется большой род Бальмонтов, но меня там не будет: только мысленно и духовно. У Бальмонта ещё живы дети шести братьев. Из США в том году приехала его младшая дочь Светлана Шаль.
По одному из семейных преданий этого человека-загадки, предками со стороны отца Бальмонта были шотландские или скандинавские моряки, переселившиеся в Россию. Его мать, Вера Николаевна Лебедева, будто бы происходила из древнего татарского рода, шедшего от князя Белый Лебедь Золотой Орды. Хотя вполне может статься, что это один из мифов, которые так любил рассказывать о себе Бальмонт. В Шуе до сих пор живет много Бальмонтов. Внучатый племянник поэта Михаил Бальмонт некоторое время назад на свои кровные установил две мемориальные доски: на гимназии, где учился его великий родственник, и на доме, где тот жил.
Жизнь его, бурную и сумасшедшую, полную романтических преключений я тут в коментариях довольно подробно описал. А во что о нём писали 2 любимейших моих после него поэта.


БАЛЬМОНТ

Огромный лоб, клейменный шрамом,
Безбровый взгляд зеленых глаз, —
В часы тоски подобных ямам,
И хмельных локонов экстаз.
Смесь воли и капризов детских,
И мужеской фигуры стать —
Веласкес мог бы написать
На тусклом фоне гор Толедских.
Тебе к лицу шелка и меч,
И темный плащ оттенка сливы;
Узорно-вычурная речь
Таит круженья и отливы,
Как сварка стали на клинке,
Зажатом в замшевой руке.
А голос твой, стихом играя,
Сверкает плавно, напрягая
Упругий и звенящий звук...
Но в нем живет не рокот лиры,
А пенье стали, свист рапиры
И меткость неизбежных рук.
И о твоих испанских предках
Победоносно говорят
Отрывистость рипостов редких
И рифм стремительный парад.

Максимилиан ВОЛОШИН

Я уже затрагивал тему взаимоотношений "серебряных". Три поэта - Бальмонт, Брюсов и Волошин - звучат практически среди всей моей гиперборейской тематики. И тут я не пропускаю дня, чтобы не обратиться к кому-то из них, хоть предпочтение отдаю Бальмонту. И вот как пишет о нём другой титан этого благодатного для России времени!


БАЛЬМОНТУ

1

В золотистой дали
облака, как рубины,—
облака, как рубины, прошли,
как тяжелые, красные льдины.

Но зеркальную гладь
пелена из туманов закрыла,
и душа неземную печать
тех огней — сохранила.

И, закрытые тьмой,
горизонтов сомкнулись объятья.
Ты сказал: "Океан голубой
еще с нами, о братья!"

Не бояся луны,
прожигавшей туманные сети,
улыбались — священной весны
все задумчиво грустные дети.

Древний хаос, как встарь,
в душу крался смятеньем неясным.
И луна, как фонарь,
озаряла нас отсветом красным.

Но ты руку воздел к небесам
и тонул в ликовании мира.
И заластился к нам
голубеющий бархат эфира.

2

Огонечки небесных свечей
снова борются с горестным мраком.
И ручей
чуть сверкает серебряным знаком.

О поэт — говори
о неслышном полете столетий.
Голубые восторги твои
ловят дети.

Говори о безумье миров,
завертевшихся в танцах,
о смеющейся грусти веков,
о пьянящих багрянцах.

Говори
о полете столетий.
Голубые восторги твои
чутко слышат притихшие дети.

Говори...

3

Поэт,— ты не понят людьми.
В глазах не сияет беспечность.
Глаза к небесам подними:
с тобой бирюзовая Вечность.

С тобой, над тобою она,
ласкает, целует беззвучно.
Омыта лазурью, весна
над ухом звенит однозвучно,
С тобой, над тобою она.
Ласкает, целует беззвучно.

Хоть те же всё люди кругом,
ты — вечный, свободный, могучий.
О, смейся и плачь: в голубом,
как бисер, рассыпаны тучи.

Закат догорел полосой,
огонь там для сердца не нужен:
там матовой, узкой каймой
протянута нитка жемчужин.
Там матовой, узкой каймой
протянута нитка жемчужин.

Валерий Брюсов

В предыдущем представлении этой троицы великих "серебряных" о моём любимом Бальмонте высказался киммерийский волхв Волошин. И вот теперь - Брюсов! Чудное всё-таки время - "Серебряный век". Но даже в нём Бальмонт стоит особняком. Человек уникальной и тяжелейшей судьбы. Я уже писал тут, как в разгар салонной славы он убегает с Дегановым, владельцем лесозавода в Карелии и яхты на Ловозере в...Гиперборею! Едва не погибает на Ловозере в шторм, которыми озеро так славится: я сам на себе испытал их с дюжину раз. На лбу у него остаётся на всю жизнь шрам, который романтические дамы принимают за знак тайного поединка. Но это всё были приключения плоти. Какое уж там знание получил в Гиперборее Бальмонт, но получил несомненно: Гиперборея без этого не отпускает, если вообще отпускает. В салоны вернулся совершенно другой человек: просветлённый и напоённый ароматом мудрости.
И первым это отметил именно Брюсов. "Его демонизировали за редкую внешность и неуступчивость в вопросах чести, а он был ближе всех нас к небесам". Я ещё расскажу вам об этом непонятом гении, прошедшем все круги ада, тюрьмы, голод и нищету, но не сломленном в своей бесконечной правде ни большевиками, ни обстоятельствами, ни самой Судьбой, сумевшей лишь заключить с ним только им одним известный договор. Чудный и трагический "серебряный"...
Зря туда только всяких Маяковских с Чёрными записывают: не оттуда они...
Можно представить, что Саша Чёрный Блоку оду посвящает? Или тот же Есенин - Маяковскому? Правильно!
Когда Маяковский в 1916 году вдруг был признан лучшим в троице Северянин, Есенин и Маяковский, Есенин буквально взорвался эпиграммой:

Тоже мне, поэт московский
Х..., Владимир Маяковский

Н-да...

Последние мои погружения в Гиперборею носят едва ли не болезненный характер. Надолго ухожу от людей...и, порой, от себя, теперяшнего. Не даю спуску ни в творчестве, ни в деяниях, которые из того далека видятся мне едва ли не мелким копошением. Ехидно вопрошаю себя, того настырного юнца: "Где бы ты был без тех черт, привитых тебе умными людьми через Слово мага? Бродягой и духовным оборванцем в мистическом обличии, отдающем дешёвым шармом современных "знающих". Знал, дерзал, терпел и молчал до срока и теперь хочешь свалить всё это на меня. Да, не даётся мне венок, слишком восторжен без лёгкости и тяжеловесен без основательности, но я так чувствую сейчас, смерть в очередной раз одолевший: ты знаешь, как это даётся. Не несёт знания, кроме как о себе, а остальное - через себя. Без подготовки такое не воспринимается, а ты чего ждал?" И получаю в ответ: "Воин веры" твой и "ренессанс арийский" четверть века вылёживаются, всех учеников разогнал, с чем к Нему придёшь?!" Видали? Измучил меня венок, измором берут эти "беседы" сам на сам. Первый сонет-магистрал - вот он, ещё пол венка ждёт, а я вдруг спорить устал и решил всё переделать. Нет, этот я опубликую, но потом, однако, переделаю, а значит венок тоже сначала? Не поздно?" Н-да... Но ведь я иду, а это не только "трубный глас побед" (над собой в первую очередь), но и "яд сомнения", частый в последнее время мой собеседник напару с ТЕМ, настырным. Утром вышел в рань туманную, послушал колокола Вознесения Его, да и решил: венок закончу, каким бы он не вышел. А магистрал пусть останется просто сонетом. Свои неудачи я скрывать не привык.

Багрец и золото венец арийский мой
Подёрнут нитями седого серебра.
В Гиперборею возвратился я домой
И снова сурью пью у древнего костра.

Валун в дубраве у реки мой царский трон.
Струится к звёздам дыма терпкая шлея.
В хрустальных заводях мерцает Орион.
Святая Русь, Любовь, Вселенная моя.

Здесь высверк гения, и мудрость вечных Вед,
И веры-знания живительный исток.
Здесь яд сомнения, и трубный глас побед...

Предтечей света мира плавится восток.
Я в этом свете и блаженство - и закон!
В Гиперборее у костра мой древний трон

Среди Зодиаков наш "Золотой обруч" закончил своё магическое коло, но я задолжал вам магистрал: болезнь сперва, а сейчас вот инет сыграли злую шутку. Так вот же он!

Красивы блески царственного злата,
Изыскан огнь осеннего листка.
До моря путь - чрез три страны река.
Волнует зов минувшего "Когда-то".

Люблю в весне разливы аромата,
Весна, как степь, светла и широка.
Прекрасней осень. Смерть душе близка.
Что лиц милей, ушедших без возврата?

Как звонок светлый воздух сентября.
Хрустален свист мелькающей синицы.
В амбарах рожь. Душистый клад пшеницы.

Весь лес - в рубинах, в меде янтаря.
Уж скоро глянет иней бледнолицый.
Тот любит смерть, кто прожил жизнь, горя.

Константин БАЛЬМОНТ, "Золотой обруч"

Напомню правило построения венка. К Иванову мы ещё вернёмся полной мерой, но как чуден этот магистрал, являющий в себе целую Вселенную. Есть венки отточеннее, как у Волошина, есть космический разлёт мысли и страсти, как у того же Иванова, но такой истинно русской благости неспешного земного цикла не сыщете вы более нигде. Мало кто знал Бальмонта таким, но вот тут этот титан в косоворотке сумел разом охватить любящим взором всю Великую Русь и подарить её нам во всём великолепии.
Такие они - "серебряные"...

Это не большая беда, а вот на Форексе не только не дали заработать на экспирации фьючей и опцов, но чуть депо не слили. Однако, это дело наживное, а вот отсутствие связи с вами не покрыть никакими "соображениями". Я даже магистрал "Золотого обруча" не успел выставить. Сейчас, благодаря "вхожести" Саши в этот мирок шакалья, нам бросили резервную линию. Представьте, вся округа сидит и без телевизора: всё проглотил "Волга-телеком", а у них, видите ли, профилактика перед праздниками, праздник и пьяные будни. Праздник г-но какое-то, только что и нажраться, так что гнилой трёп царя-батюшки никто не видел и не слышал и настроение себе не испортил, а мы будем общаться. Я немножко сердит, но это естественная реакция, мы это дело быстро прекратим. Ну, здравствуйте!!!

Тот любит смерть, кто прожил жизнь, горя.
Не утаил себя, как раб лукавый, -
Лелея луч внутри светящей славы,
Постиг, что спор с творцом пустая пря.

Какое счастье - расточать, беря
Из житницы, где звери, птицы, травы,
И в миг свой - боль, и в час свой - все забавы.
В деснице быть Верховного Царя.

Лишь сам себе ты облик супостата,
Когда своею краткой волей в бой
Вступить ты хочешь с Волей мировой.

Твоя хоругвь до солнца в высь подъята,
Когда ты явишь цвет цветка собой,
В красивых блесках царственного злата.

Константин БАЛЬМОНТ, "Золотой обруч"

Вот и схлопнулся среди Зодиаков наш "Золотой обруч", в очередной раз напоминая этим последним сонетом богоподобную суть Человека, выраженную в божественных ведах тождеством Атман=Брахман. Арий никогда не отличался смирением и, торжественно поправ стопой Единство, которого достиг на Пути совершенствования себя как дерзкой идеи стать чистым, совершенным и вернуться к парадигме начального существования, он в экстатическом восторге восклицает: "Я - Брахман!" Об этом же последний, блистающий сонет Посвящённого, подхватывающий и подтверждающий провидения киммерийского волхва. И как Веды и их вершина Адвайта-Веданта, так же ставит наш венок в центр мироздания Человека! Дерзость разума, посмевшего во всей полноте постичь "услышанное свыше" (smriti) и донести его в мip (mr) подхвачена эстафетой через Зодиакальные эпохи и донесена до нас двумя титанами своего времени не случайно.
СКОРО!!!

Читал Есенина "Персидские мотивы",
Напевы чудной стороны и многоликой.
Они безумно хороши и так красивы,
Но не прекрасней Персии великой.

О! Арьянам! Арийский мир Ахеменидов!
Ахурамазда, Заратустра, слава Кира!
И Македонский, покоривший селевкидов,
И Птоломей с "Септуагинтой", книгой Мира.

Александрийских древних свитков либерею,
Источник Библии АРИЙСКОЙ Даниила,
На Русь София привезла, в Гиперборею,
Дочь Палеологов, чьи предки - боги Нила.

Загадки ариев... теперь они вернулись
Из дальних стран в РОДимую сторонку.
И чередой легенд, преданий обернулись,
Что я познал совсем ещё мальчонкой.

Ещё Судьба послала к магам...в обученьи...
Бушер у моря и в степи Шираз Саади...
Не раз с пиалой чая сиживал в селеньи
Иль на коврах ширазских,...и во взгляде

Миндалевидных глаз застенчивой газели
Или лукавого чайханщика-шиита
Ловил приязнь я, улыбаясь: в самом деле,
У арья к арию всегда душа раскрыта.

Я постигал фарси, Авесту, ритуалы.
Легенды о любви, о! западали в душу
Их вечерами я искал...на дне пиалы
В преданьях стариков, одна...садись и слушай...

Пришёл в Шираз прекрасный юноша из рода
Могучих асов, упомянутых в Авесте
Он прост, отзывчив был, но древняя порода
Сквозила в каждом взгляде, в тоне, в жесте.

И взор его не не захватила ни чеканка,
Что славу принесла в веках Ширазу,
И не ковры, а...скажем сразу, персиянка,
Красой, которой он не видывал ни разу.

В окошке, в верхнем этаже, она сидела
За рукоделием, красавица-девица
Погружена в печаль,...и тихо что-то пела
"Хочу из рук твоих, красавица, напиться," -

Асур воскликнул в благородном восхищеньи:
"Ты сердца гордого отныне королева!"
Девица вскрикнула, лицо закрыв в смущеньи,
Шёлк шторы свистнул...и исчезла дева.

А за спиной его раздался голос грустный:
"Она навек, асур, прикована к каталке,
Последним вынес приговор ей врач искусный,
Дворцовый лекарь. Отступись, мне право, жалко".

То был отец, согбенный горем,...но напрасно
Он вразумлял асура, клял свою беду.
"Моя любовь отныне с нею ежечасно,
Я верю в чудо, завтра снова я приду."

"Моя любовь и жизнь! Души моей царица!" -
Он крикнул окнам, как в горячечном бреду:
"Я полюбил тебя, красавица-девица
Я верю в чудо и тебя,... я подожду!"

"Я верю в чудо," - повторял он заклинанье,
Под окнами её уже в который раз
А годы шли, но он ни одного свиданья
Не пропустил, хотя с тех пор любимых глаз

Не зрил ни разу, просто свято верил чуду.
Год, снова год, опять пришла Весна.
И он пришёл опять, я мучить вас не буду.
Открылась дверь, прекрасна и бледна

Она стояла, молча плача на пороге,
Держась рукой дрожащей, слабой за проём
Влюблённый вскрикнул, зарыдал, упал ей в ноги
Я тоже плачу...так оставим их вдвоём.

Любовь, друзья, святое, дивное лекарство
Любовь и вера...и надежда, люди.
Любви и благости целительное царство
Кто примет, как и я, его - БЕССМЕРТЕН БУДЕТ!

От веры до любви короткая дорога.
Внушить доверие — о, это очень много!
Когда поверишь ты, что он в тебя влюблен,
Полюбишь и сама: таков любви закон.

Корнель Пьер

КОЛЫБЕЛЬНАЯ ДЛЯ ФЕИ

Детка, хочешь видеть Рай?
Все забудь и засыпай.
Лишь храни мечту свою,
Баю-баюшки-баю.

Ты - устала, отдохни,
В Небе светятся огни.
И лампадка говорит:
Спи, малютка. Небо спит.

Баю-баю-баю-бай,
Потихоньку засыпай.
Что увидишь ты во сне,
Расскажи поутру мне.

Ты увидишь светлый Рай,
В нем цветы себе сбирай.
Будем вместе мы в Раю,
Баю-баюшки-баю.

Константин БАЛЬМОНТ, "Фейные сказки"

Вот вчера нам с Феей и феечкой маг наш осенний вальс сотворил и я постарался соответствовать. Поскольку мы с ним запросто, он решил пошалить и сегодня, думая,верно, что уж колыбельную я не осилю. Да вот же она: надо только феечку свою любить так, как он уповается нежной любовью к своему дружочку. Господи, как же мне славно в этой милой компании: всё покрывается арабесками паутинных смыслов потаённых анимаций и ты кружишь феечку среди них в снах её чистых до утренней зари. Ну, а дале? А там и лучик сквозь штору и феечка-лучик с счастливой улыбкой улыбается: "Мил дружок приснился мне". И будет на милом личке улыбка блуждать целый день, безотчётно даря окружающему миру радость. Ра-а-а-адость!

Уж скоро глянет иней бледнолицый.
Из мглы болот всползет седой туман,
Стремясь от нас к теплу далеких стран.
Чу, журавли подвижною станицей.

Взревет метель забытой львами львицей.
Застынет облак белых караван.
Весь мир, как Ледовитый океан,
Раскинется безмерною гробницей.

Но в час, как с вихрем бьется снег в окно,
Как хорошо в тиши нагретой, дома,
Припоминать все бывшее давно.

Крутить мечту дорогой кругоема.
И ярки звезды в ночи декабря.
Тот любит смерть, кто прожил жизнь, горя.

Константин БАЛЬМОНТ, "Золотой обруч"

"Золотой обруч" заканчивает своё магическое коло и вновь напоминает нам: "Тот любит смерть, кто прожил жизнь, горя." Что скрывается за этими вещими откровениями? Что знает Бальмонт такого, что не открыто нам? Да открыто, всё открыто, правда большее в вещих снах, эхе генетической памяти. Трудно поверить в милость смерти, но благородный рус (так с санскрита - светлый, благородный - переводится rus), наследник праариев, верил всегда. Потому что предки наши, как и мы, были бессмертны, только ведали это, а не догадывались, как мы. И закончив Путь поставленных перед собою задач, бросались они в венке и с улыбкой на лице с сакральной горы Меру в пучину, возраждаясь в смерти для новой жизни. О чём Бльмонт ведал нам после сумасшедшего погружения в тайны и Космос Гипербореи здесь. И величие моего народа пою я не потому, что ведун маг, а ещё Брюсов в своей провидческой ULTIMA THULE и Волошин нашептали мне, и даже не потому, что сам совершил 23 погружения в страну прапредков, из них шесть - в одиночку. Каждая строка нашей истории звенит об этом гордо и сурово. И счастье иметь у себя поэтов, способных сотворять подобные шедевры венков, коих во всём их величии, не имеет ни один другой народ, нами выстрадано в таких вот прохождениях через смерть к жизни, о которых вещает тут Бальмонт. По-о-о-омни...

Жил в одной неприметной деревеньке юноша, тоже особо ничем не приметный. Кроме того, что был влюблён сильно и безответно в первую красавицу на всю округу. Но это не примета: его избранница владела сердцами всех юношей в деревне, очень кичилась этим, но никому не отдавала предпочтение.
Чтобы капризуля отдала ему предпочтение, решил юноша отличиться и стать сильным и смелым воином. Увидев могучего бойца, с наградами, она уж непременно станет его женой. Дослужившись до офицера и отличившись в боях, возмужавший юноша вернулся героем в родную деревню. Но на прелестницу его красивая форма и заслуги не произвели никакого впечатления, хоть она так и не выбрала суженого.
Уже молодой мужчина, видя столь желанное место вакантным, решил разбогатеть, проявил упорство, трудолюбие, бесстрашие и вернулся в родную деревню всеми уважаемым купцом. Но девушка как должное приняла его подарки, показав ещё более щедрые подношения от других соискателей её руки.
И тогда уже зрелый мужчина понял, чего ему не хватает: мудрости. Оставил он свои богатства и пошёл по миру искать мудрости. Нескоро увидела его вновь родная деревня, но увидела прославившим себя мудрецом. И как бы в доказательство обретённой славы, не пошёл он к дому красавицы, а зажил спокойной жизнью мудреца.
Привередливая девушка так и не вышла замуж. Но ток дней неумолим и зеркало теперь отражало лишь блеклую красоту женщины и никто уже не хотел брать её в жены. Оставшись одна, пришла женщина к к самому когда-то верному своему почитателю, мудрецу, и спросила, хочет ли он ТЕПЕРЬ взять её в жены. И неожиданно для многих согласился мудрец.
Возмутились тогда люди:
— Зачем ты берёшь в жёны капризную и немолодую уже женщину, которая принесла тебе столько страданий?
Улыбнулся мудрец:
— Я вижу только добро. Если бы не она, я бы никогда не стал тем, кем являюсь сейчас.
ИСТИННАЯ ЛЮБОВЬ ПЕРЕПЛАВЛЯЕТ ОКРУЖАЮЩЕЕ В ДОБРО.

Важно не то, кем тебя считают, а кто ты на самом деле. Публий