Струны


В последний раз он слышал такой плач в полузабытые пятнадцать. Тогда это была его обожаемая младшая сестра, Катенька-Стрелка, но ей-то, мелкой, было тогда шесть и она грохнувшись со скейта, расшибла коленки в кровь. А сейчас это была Она, неуемно рыдающая, уткнувшаяся в его плечо, пахнущая гиацинтами, крохотная в сравнении с ним - двухметровым великаном.
- Ну что, что же? - вздохнул он, наиграно сердито. А как же нежно щекочет Ее дыхание...
- Струны! Струны лопнули! За пять лет моей игры лопнули впервые! - и голос - звонкий-звонкий, чуть грассирующий по привычке, глаза, как блюдца, щеки залитые, пушистые волосы разметались. Всеобщее смятение в комнате умеет поднимать мгновенно: влетев с репетиции, встревожила Сеню, Лену, Соню, недовольно урчащего под столом Арбуза. И никто, никто не знает, что делать и как быть - а делать что-то нужно сейчас, немедленно, потому что Она не просто - Она душа, свет, искра - и все зависит от нее. И, если искра потухнет - все пламя падет. Пламя сдохнет. Что, ну что?
И только Он знает, что. Он знает ее, как полоски на носу Арбуза, как трещинки собственной гитары, как Soul Eater - вдоль и поперек. Он знает - он говорит:
- Кончай истерику! Вот еще придумала! - и так, \"кнутом\" из слов и \"пряником\" из поглаживаний по голове, он тихо, притворно равнодушно внушает:
- Твои первые струны лопнули! Первые-первые! Радуйся!
Она ведь фантазия на ножках, ей только слово кинь - и она создаст историю; дай идею - и сотворит целый мир. Он знает.
Она хлопает мокрыми, поблескивающими ресницами, смотрит на него, одной ей ведомым способом разглядывая саму суть - и смеется заливистым грассирующим смехом.
- Точно! Точно, ты прав, ты как всегда прав! - секундная неувереность. - Но я не знаю, как натягивать новые...
Он усмехается. Награда - слабость, пусть и минутная, в его руках была получена. Он спокоен.
- Тащи сюда. Я знаю.

Мы подростки 21 века Девочки влюблённые в анарексичных высоких мальчиков с тоненькими ножками,
Мальчики влюблённые в мальчиков, девочки похожие на мальчиков, Мальчики похожие на девочек...
Мы так зависимы независимостью
И мы любим Лондон, потому что звучит красиво, дождливо и музыкально...
Мы пропаганда нестандартности и индивидуальности,
Такие сильные фальшивки,
Замкнутые в себе,
Ведь если откроемся, нас никто не поймёт,
Нас никому не жалко,
Нас ненавидят и не ставят в пример младшей сестре...
Мы такие странные и красивые,
Задумчивые, умные, глупые,
Иногда наивные...
Но в большей мере мечтатели,
Мы летаем во сне и в жизни...
Мы подростки 21го века - мы боль, хрупкость и лживая уверенность...

Автор: Эвглена Зелёная
Рассказ из серии \"Арбузные хроники\"

Это были мы.

Мы.
Мы были такие странные. Мы были ТАКИЕ странные.
Мы были совсем не такие и ирреальные.
Мы были такие странные. Мы не должны были быть такими.
Мы так много знали и видили того, что не должны были.
Боги, какие же мы были дурацкие.
Были. Были-были-были-были. Нам приелось то, что мы были.
Дурацки круто. Это - было про нас. Это когда претензциозная бессмыслица. Набор красивых фраз. Психоделика. Это когда эмоций - через край, но все они слепые, глухие и серые. Это круто - но так по-дурацки.
Мы никогда не плакали - по-настоящему. Наши слезы были - показные, они не вымывали горечь и муть, засевшую в наших головах.
Мы любили думать и записывать. Особенно сильно мы любили писать о мандаринах. Они у нас, обычно, в снегу или в руке. Еще мы любили ваниль и стекло - вставляли везде, где только можно.
Нас не завораживали огонь и вода. Мы не могли смотреть на них вечно - слишком плоско и бездейственно для нас. Зато, мы могли сутками читать.
Мы были чаще мудрее, чем наши родители.
Мы любили спать. Во снах мы видили друг-друга. Это была наша маленькая тайна, наш мирок - только для тех, кто знает.
Мы стояли перед зеркалом часами - словно пытаемся найти прилепленную инструкцию, которая так нужна. Мы прислонялись к холодным зеркалам и долго-долго смотрели в них, пытаясь разглядеть в собственных зрачках разгадку к коду вечности. Мы верили своим глазам куда больше, чем они верили нам. Мы не смотрели на огонь и воду, но мы смотрели на себя.
Мы были нежные вечером и страстные ночью. Утром мы казались равнодушными.
Мы страдали, потому что у нас болели глаза и браслет был не под цвет.
Мы любили считать больше, чем прыгать.
Мы писали бессмыслицу и верили в нее - мы даже заставляли других поверить тоже.
Мы смешно чихали, стоя босиком на холодном кафеле кухни и всегда говорили: \"Все нормально!\" - даже когда по щекам непрекращаемым потоком лились наши не соленые, как у других, но кислые слезы - наши те самые, ненастоящие слезы.
Мы разгадывали тайны темных чердаков, танцевали под снегом, считали себя детьми дождя.
Мы предугадывали последовательности банального, мы смеялись над серым, мы одевались в шелковые кружева, мы нежно прижимали к себе чужие плечи и плакали, зарываясь в теплые, колючие шерстяные рукава.
Мы любили свои миражи и выдумки, нам казалась слишком скучн и предсказуемо, но нам хотелось безумия красок и сюжетных линий - и мы окунались в собственную душу.
Мы ели шоколадки - тоннами. Больше всего мы любили \"Гейшу\", мы возвели ее в идеал и написали ей оду. Мы думали о ней, представляли ее себе и рисовали этот образ на обратных сторон тетрадок. Мы считали, что она такая же - как мы.
Мы хотели ехать по широкой трассе на красном Феррари - вместе. Мы так нашли бы край земли и доказали бы, что Пратчетт был прав.
Мы мечтали, безумно мечтали жить в Токио и смотреть по утрам весной на лепестки сакуры - те самые, что падают пять сантиметров в секунду...
Мы были японцами в сознании, англичанами в уме и русскими в душе. Мы были сумбурны, безумны, нестабильны. Были ли мы резки?
Мы часто болели. Страх, прожигающий нашу душу, как сигарета одеяло, заставлял нас бежать - ото всех и друг от друга.
Но мы иногда становились так наполнены кипящим негодованием и отречением несправедливости, что пылкое бесстрашие кидало нас сворачивать горы!...
Мы писали стихи рваным ритмом.
Мы срывали маски со всех подряд и никогда не носили их сами. Мы видели насквозь так много, что предпочитали улетать в свои седьмые облака, чтобы не переполнится до краев этими чужими Помыслами.
Мы точно знали, кто такие. Мы видели эту картинку. Мы - это темная снежная ночь, проведенная у рыжего камина в теплом деревянном доме с солнечными половицами. Мы как оледеневшие ветки ивы, серебряные, холодные снаружи - и чуткие, нежные, природные внутри.
Мы были головокружительно очаровательные и ужасно разачаровательные. В нас влюблялись легко, а затем так долго мучались, добиваясь единого нашего презрительного взгляда - ведь они так скучны были нам. Мы не любили обычных, мы любили таких, как мы.
Мы ненавидели возможное, мы тянулись к невероятному. Мы хотели быть не такими, как все - и только одно это желание связывало нас со всеми.
Мы обожали поцелуи. У нас это было взаимным. Поцелуи тоже нас любили. А еще мы любили друг-друга. Это был идеальный симбиоз: мы и поцелуи.
Мы жили с сравнениях. Все для нас было ассоциациями и образами. Мы любили называть себя \"Иными\".
Мы прикрывали все на свете пресловутым Глубоким Смыслом - не потому, что верили в него, но потому что знали - в него верят другие.
Мы знали, что мы говорим так, что никто нас не понимает, но нам было пофигу. Мы хотели, чтобы нас ненавидели, боялись и презирали. Мы ловили обрывки ниток эйфории, смотря как другие злятся на нас. Мы питались не страхом, но упрямством и завороженностью.
Мы рисовали красные цветы на белых ключицах, красные трефы на черной коже, красные капли на стеклянном полу.
Мы желали. Мы были вожделенными и страстными, соблазнительными и бесстрашными. Мы желали - и всегда получали то, что хотели.
Мы обменяли свои черные корни земного на белые крылья небесного. Мы отдали светлые теплые человеческие сердца взамен получив темный острый клинок разума. Мы жили где-то рядом - но куда выше остальных.
Мы засыпали под звуки моря и тиканье стрелок в час. Нам важны были оболочки. У нас были потрясающие названия. Мы жили в пустоте.
Мы всегда говорили, что нам никто не нужен, что мы не умеем плакать, что нам плевать. Мы цеплялись за близких, рыдали навзрыд и всегда, всегда думали и гадали, о чем думают другие.
Друг с другом мы говорили очень тихо, редко и мало, с другими - шумно, быстро и часто. Собственно, нам и не нужно было говорить друг с другом - мы общались на уровне ментальных прикосновений, читали мысли.
Заезжаные понятия были для нас ничем, но нас ничему кроме них не учили. Поэтому мы придумывали им красивые имена, яркие обертки, привлекательные трактовки. Поэтому нам были так важны названия.
Мы были счастливы по одиночке. Мы были не такие, как все, и все об этом знали. Но мы, как и все, думали, считали, любили, разгадывали, говорили, звали, ненавидели - были. Об этом все даже не догадывались.
Мы всегда мерзли, потому что никто не догадывался обнять нас и делиться теплом. Мы били их зеркала - зеркала, что они несли - чтобы отомстить за то, что мы создали сами.
Мы думали, что никого не любим. Мы думали, что солнце сдохло. И музыка сдохла. И завтра сдохло. И жить незачем.
Мы хотели умереть красиво - в битве или разбившись. Мы хотели смерти больше, чем жизни.
Мы любили выискивать грани. Мы фыркали на небо.
В одиночестве нам было лучше, чем с кем-то. С кем-то мы становились тенью. В одиночестве мы были собой.
За нас умирали, падали, плакали. Мы были важны. Без нас рушилось что-то.
Мы были закрытые, засоленные, убитые, нераскрытые. Мы не думали. Мы ощущали. Мы были не хуже и не лучше - только по-другому.
Мы жили депрессивно и напряженно, между нашими смертями лежало десятилетие. Мы умерли от запаха масла и ветра в горах.


Мы.
Мы были такие странные. Мы были ТАКИЕ странные.
Мы были совсем не такие и ирреальные.
Мы были такие странные. Мы не должны были быть такими.