1-ая часть здесь 2-ая часть здесьИ далее 3.1.       3.2.       3.3.       3.4.       4.1.       4.2.       5.

---

* * *

Кончились синичкины письма. Жаль мне ее. Большеголовую птицу с веселой песней и грустными глазами. Зачем это ей все? не надо бы, ничего такого не надо. Моей Синичке вполне хватило бы добрых теплых рук. А слов не надо, ни холодных, ни теплых - они все равно несваримы, ни теплые, ни холодные слова.



Вот вырасту, непременно куплю себе на птичьем рынке тысячу синичек.

1-ая часть здесь 2-ая часть здесь
И далее 3.1.
      3.2.
      3.3.
      3.4.
      4.1.
      4.2.

---

* * *

В этот момент где-то глубоко в моей душе зародилось подозрение. Я было размел его легким движением. Но уже спустя мгновение оно появилось снова, осыпая меня дерзновенными искрами гнева, разметая палящие капли ярости.

Я подавил это неприятное движение души, четко понимая, что нет ни малейшего повода - да и не имею я права на какое бы то ни было проявление ревности. Я даже слегка улыбнулся, искривляя уголок рта, столь атавистическому рефлексу моей души, давно уже не проявлявшей такой прыткости.

Я вернулся к тексту, но не успел прочесть и четырех строчек, как буквы четкого таймсовского шрифта прямо-таки заплясали у меня перед глазами: да! черт возьми, да, я знал, о ком были эти строки, кому посвящены были все эти неотправленные письма...

Я готов был рвать чистые листы бумаги, только за то, что на них мог бы быть распечатан этот текст. Я в мгновенной адреналиновой гамме захлопывал и вновь открывал приложения. Я вращался внутри себя на 120 градусов и, кажется, готов был к откровенному действию, и вдруг - замер.

Совершенное чувство коснулось меня, полностью уняв дрожь. Кажется это было именно так, но я теперь уже не вполне отдаю отчет в последовавших за этим событиях поскольку я сам, как бы, растворился в чем-то большем. Это было внезапно, как удар, как электрический разряд. Какая-то часть меня все еще оставалась витать на месте преступления, наблюдая за оставленным телом и вяло фиксируя детали происходящего.

Я представлял себе, что некто читает строки, излагающие мое текущее беспамятство, и точно так же спрашивает себя "да какое он имеет на нее право". Эта мысль всплыла настолько неожиданно, что впору было снимать с полки потертый томик дедушки Зигмунда.

Возможно это мой мозг, очумленный вымыслами Хорхе и обманами Милорада, выдавал свою собственную интерпретацию происходящего.

Возможно и впрямь: всегда существует некто "третий", помянутый, а может быть изобретенный ВП, а на самом деле, скорее всего просто похищенный им из предсказаний забытого прошлого века.

Я задумался и о том, как мог бы выглядеть текст, описывающий игру моего духа с моей плотью на черных и белых полях двоичного исчисления, зажатого в паучьих лапках микротранзисторов в недрах кремниевого небоскреба шириной в цунь с небольшим.

Неплохой символ, черт возьми...
Выйди это описание из под пера Хулио - он бы непременно еще и усилил эффект. Допустим, я "кремниевый" является отражением меня "настоящего" - забавно попробовать замкнуть это мое второе отражение, виртуальную реализацию того чистого потока гневной ревности, что захлестывал меня, отразить его назад плоскостью зеркала, стоящего напротив плоскости компьютерного экрана. Тем самым образовав коридор зеркал, продолжающий бесконечную цепочку отражений.

Более современный Джон, возможно, еще и закрутил бы цепочку образов спиралью.

Было бы очень мило вдобавок использовать инвертирующие зеркала, с тем, чтобы с каждым отражением менялась полярность образа того, кто глядит внутрь гадающего стекла - плюс, минус... позитивный, негативный... ревнивый неподкупный муж, стремительный удачливый любовник...

Моя мысль вдруг скользнула, не встречая сопротивления, и, пошарив в доступных пространствах памяти, слегка расстроенная вернулась ни с чем, - я не смог вспомнить подходящего имени, связанного с этой метафорой... Мне пришлось сделать вывод, что я сам только что придумал этот новый оборот для зеркального коридора.

А и в самом деле, не многим ли из третьих нас свойственно это, постоянно скрываться и постоянно узнавать своё в обеих половинках коридора, и ждать, и прятаться под его сводами, ища ласки плаща темноты, не позволяющей однозначно отправить нас направо,... налево,...

1-ая часть здесь 2-ая часть здесь
И далее 3.1.
      3.2.
      3.3.
      3.4.
      4.1.

---

-----

Дорогая моя Синичка,

прости, что от безволия и тоски я разрешил себе искать глазами твое имя в облаках.

Что за глупости - "вторая" Синичка...

Вторая? - да их тыщи, тыщи... :)

Но все огни - огонь,... это знают теперь даже дети.

И еще, попробуй если не простить, то понять, хотя бы, эту резкость и грубость, что я себе позволил на правах только что отделившегося берега. Это уже прошло, проходит. Это стремление молодой независимости - ударить побольнее плоть, что недавно включала тебя, что кормила тебя и грудью, и собственной жизнью. И тем утвердиться в своей отделенности, в своих собственных грехах, отвергая все грехи унаследованные, все грехи первородные.

Ну, и хватит прощений. И так скулеж стоит, хоть святых заноси.

Просто, не судьба, называю это я. Просто нет времени.

Нужного времени нет, как нет нужной карты в прикупе, а без нее не сыграть уже ничего.

Ни гопа, ни менуэта.

Возможно, я недостаточно интеллигентен и, просто, не смог опознать ту единственную мелодию, что могла бы быть еще сыграна на твоем позвоночнике. Но поздно. И эта минута, и предыдущая, уже перетекли тонкой струйкой через край вазона темного базальта, протекли и скрылись в замшелом бассейне, размешались с другими, потеряв свою ценность для нас с тобою Синичка, потеряв самих "нас с тобой", потеряв свое лицо, оставив только следы на нем.

Длинные. Скучные следы.

До свиданья, Синичка. А когда

1-ая часть здесь 2-ая часть здесь
И далее 3.1.
      3.2.
      3.3.
      3.4.

---

Синичка,

Теперь я полностью осознал, зачем мне были нужны эти письма, зачем они мне будут еще нужны - я должен создать промежуток, зазор между реальностью, в которой нет, не было и не будет места для моей любви, и пространством, где она царствует во всех трех временах во веки веков.

В том, внешнем мире, я сожму покрепче зубки, прикушу язык, чтоб не прорвалось злое мое слово - в нашей ситуации это лишнее. Тебе нечего знать о моих ночах, о моих днях. Мне же нечего сказать тебе, той, реальной.

Ты будешь счастлива. Очень скоро. Я это предсказываю.

Может быть все же не так скоро, как ты успеешь произнести "черничный пирог"...

А я буду продолжать писать мои письма этой, иной Синичке. Она, знаешь ли... Впрочем не так...

Ты, знаешь ли, более признательна мне, чем та, вторая. Ты можешь выслушивать мои "слезы" и правильно молчать в ответ. Тебе интересно - я слышу это по твоему дыханию - чем началась эта история. Тебе, может быть, даже интересно, чем она закончится.

Но этого не знаю и я сам.

... а та, вторая Синичка, что ж, ее время неудержимо уходит. Мне становится невыносимо с ней, некомфортно выслушивать ее жалобы и разделять ее радости. Её жизнь становится далека от меня. С ее бабскими проблемами и её, черт возьми, закрытыми от личного счастья глазами. Я сам бывал таков. Глуп, счастлив. Предельно скучен для всех окружающих.

Я полагаю, что больше я уже не найду в себе дерзости обратиться к той, второй Синичке. Ее имя значит для меня все меньше. Ее лицо потихоньку смывается. Что остается в памяти - остаются непрошенные фразы, непонятые или неуслышанные ответы, не заданные вопросы. В общем, все идет к тому, что берега, расхождение которых я заметил уже давно, раздвинутся, покинут общие орбиты и разойдутся не просто, а на свои личные бесконечности, более не определяемые какой-то общей судьбой. "И все идет как водится, встречаются-расходятся..."

Цитаты, цитаты, цитаты...

Мое счастье, что я сохранил во всей этой катавасии тебя, моя Синичка, это, и только это по-настоящему важно.

Мне кажется, что любовь ради самой себя абсолютно бессмысленна. Я не понимаю, как можно было бы любить тебя, Синичка, зная, что никогда твои глаза не уронят свой взор в мою сторону, не обратятся к этим строкам, твои руки не коснутся моих, а дыхания никогда не перемешаются.

Это смешно, считать, что можно пользоваться своей любовью как комнатным растением - поливать, стряхивать пыль, глядеть на цветы. Это будет чувство совсем иное. Оно дорастает быстро и, когда доест тебя до конца, будет называться "нарциссизм".

Поэтому я и подписываю каждое свое письмо одинаково просто, почти небрежно,

Твой Т

-----

1-ая часть здесь 2-ая часть здесь
И далее 3.1.
      3.2.
      3.3.

продолжение следует

---

-----

Милая моя Синичка,

Я мог бы смотреть на тебя веками. Ты как последняя вода: я не могу напиться. Не могу расстаться с тонкой струйкой взгляда, даже когда ты окончательно исчезаешь из него я тяну последние капли, как ранней-ранней весной из березовой веточки, переломленной березовой веточки, которая уже отдала весь небольшой сок, когда уже и губами и языком ощущаешь только прикосновение к мозолистой древесине. В этом моя будущая беда - никто не сможеть вытерпеть такого внимания, оно не останется без последствий ни для тебя, ни для меня.

Возможны разные варианты развития наших отношений, и в конце каждого из них я вижу тризну... это может быть уход по тропе грусти, которой покидают этот мир уставшие от боев викинги. Это может быть быстрый исход, падение в пасть троянского коня отчаяния. Или медленное угасание, без цели и проблеска, призванное устрашить оставшихся в живых, не дать им благословения на жизнь, лишенную счастья, единственный смысл которой - безвольное повиновение струйке в стакане песочных часов... Это может оказаться случайный попутчик. Безукоризненно владеющий навахой и всегда таскающий ее в разрезе своего жилета. (Слишком романтично? ты права, но трудно поверить, сколько скрытого романтизма таится в пространстве, окружающем нас, стоит только тряхнуть силовое поле и, как из рукава маститого шулера, посыплется на тебя невообразимая романтика захолустья.)

Но скорее всего, это будет твоя рука. По крайней мере, это было бы наиболее приятно для моего тела. А душа - она уже далеко. Она уже примеряет белые крылья, которыми снабжают в чистилище неисправимых атеистов, дабы сломить их непокорный ум и успокоить шаловливую волю.

Впрочем, все не так скверно. Мы еще покувыркаемся немного, перед тем как окончательно предстать к аналою. Невеста давно готова, да ей не привыкать ждать.

Т

-----

Синичка моя,

размеры открывающегося мне пространства завораживают: от меня до тебя скакать сутки на бешеном кобеле...

Почему слова, которые мне даются с такой осторожностью - дабы не расплескать их уже у самого горла, - ты косточками вишни сплевываешь и, смеясь, затеваешь новое испытание для меня.

Самая моя излюбленная пытка - морщинками в уголках твоих глаз. Я мог бы перечислить и пытку удлиненностью твоих пальцев. И пытку разлетом волос. (Которых теперь больше нет. Хотя, тебе идет и без них.)

Впрочем, если уж быть честным, если не с собой, то хотя бы с написанным, - моя роль, скорее, инквизитора, чем пытаемого. Я рвусь к истине с такой яростью, что от нее запылала бы самая сырая поленница. Обрывки этой ярости - это тот самый вестник гибели, пустынный "самум", гнетущий тебя, когда ты отворачаваешь от меня свое лицо. Я готов биться об заклад, что никакие сокровища мира телесного или красоты духа не купят мне скоро и секунды твоего времени... твоего лица... твоего тела...

...Я шучу, ну, конечно же, я шучу - это совсем не то же самое, что навешивать котам банки на хвост и жарить головастиков.

...Это гораздо интереснее.

Т

------

Синичка,

внимание - тост: за то, чтобы ты была счастлива всю кукушечью бесконечность, за то, чтобы я мог видеть твое лицо на последнем выдохе дня и потом на первой изморози забрезжившего рассвета, за то, чтобы ты навсегда пропала из моего будущего, настоящего и прошлого...

и за то, чтобы все это... да. Все... Все это сбылось...

ТТ

------

Странны дела Твои, Господи... странны и слова Твои, и помыслы Твои мне неведомы... но как прекрасны глаза Твои... и сколько бы мне не дано было еще коптить лампадкой Твоей, буду вечно славить я таинство Твое, и имя Твое, и плоть Твою - хранилище жизни моей.

------

1-ая часть здесь
2-ая часть здесь
И далее 3.1.
      3.2.

---

Дорогая, Синичка,

мы славно потрудились вчера - давно уж я не прорастал так душою в чужую душу. Это немного пугает меня. При мысли, что мы можем что-то сломать, нарушить, у меня сбивается пульс. Все так красиво, как в ледяном дворце. Только в отличие от глянца и мертвой симметрии льда - здесь все живое, из плоти и крови. И это весело. Не правда ли, Синичка.

Твой Т

-----

Синичка,

каким же ветром тебя занесло в эту страну? Ну, я-то ладно, я испытанный путешественник - что я больше всего ненавижу, так это сниматься с места. По статистике - именно так выглядят люди, которые путешествуют дольше всех. Хотя и мне неуютно на этих цивилизованным просторах. Хотя и меня спасает только мой язык, да мои редкие друзья, да ты, Синичка.

Я не верю в случайные встречи. Я знаю, что все, кто оказался на моем пути, так или иначе должны были появиться в поле зрения. Даже и не так -- они всегда там и были, вечно. Просто контуры их стали явны только теперь, по мере просветления взгляда.

Мы связаны древними нитями. Не мне их разрывать. Не мне их перевязывать заново. Я только получаю удовольствие от того, как разворачивается игра. Пока не наступает мой ход. В этот момент, словно все черти прошедших жизней дергают меня за рукав, хватают меня за предплечья, виснут у меня на руках.

Все же я уверен, что когда придет момент -- я сделаю свой ход, правильный ход. Это было бы достойным. Достойным такой редкой удачи, что выпадает не каждый раз, не в каждой жизни.

ТТ

-----

Милая моя, Синичка,

Я пишу эти письма, которые ты не прочтешь, я пишу их не для себя. Я пишу их для тебя. Для самой нежной части моей души, которая не выдерживает и трепета сквозняка открывающихся дверей, и всегда оставляет меня один на один с теми, входящими в мою жизнь прочими. Она исчезает, моя эфирная Синичка, но ты остаешься. И эти письма я напишу тебе. Ты знаешь, милая, с тех пор как я принял это решение, мне стало легче молчать с тобою, и, я надеюсь, скоре станет легче и говорить. Мне еще так много надо сказать тебе. Письма накапливаются очень быстро, а то, что еще недосказано - еще быстрее. Кто-то из мудрых теоретиков прошлого сравнивал развитие процесса познания с распространением кругового фронта - чем дальше он ушел, тем шире линия фронта. Красиво, но только моя линия фронта растет гораздо быстрее.

С каждым письмом ты становишься мне все нужнее. Увеличающееся взаимопроникновение наше требует от меня все более высокой степени откровенности. Я уже не представляю, как я мог жить без такой слушательницы в далеком прошлом, несколько месяцев назад. :)

-----

..."

... ага это мы уже читали. Так, теперь куда? Line 205,- итак:

"... Мне очень страшно. Это будет - занавес. А я еще не хочу в пыльные запасники. Может будет еще что-то стоящее до конца акта.

Прощай, нет! до свидания, Синичка

-----

Дорогая моя, Синичка!

вот и все. Я рассказал тебе, всё. Даже то, что не следовало бы. Теперь эти письма обесценились абсолютно. Ты никогда уже не захочешь их расшифровать - пусть даже наши языки и близки, но не идентичны, пусть даже тебя не пугает азиатская кириллица, тебе не захочется тратить свой досуг на уже остывшее тело наших отношений.

А мне, что делать мне теперь? Я не желаю осваивать варварский говор, на котором даже у Гамлета остаётся в устах не дилемма, а какая-то скороговорка в духе клеточных автоматов... Моя Синичка, ты сложнее, чем эти неповоротливые конструкции из вспомогательных глаголов. Я не могу уместить тебя в этот чужой для меня язык. И не могу рассказать как больно дерутся внутри мои невысказанные тебе никогда обрывки сонетов.

Это все неважно.

Мы решили как нам обойти эту проблему - мы отказались от нее.

Я сделал это.

Прости, Синичка. Я не предупредил тебя, что со мною надо всегда играть всерьез? Это так. Ты не могла не почувствовать сегодня то же самое, ты же у меня умница, Синичка. И кроме того, ты же всегда могла видеть меня насквозь,... по крайней мере, когда тебе хотелось.

Неужели ты не различала, как во время нашей сегодняшней беседы, мы встали с тобою по разные берега, и берега эти, как Европа и Америка, медленно двинулись прочь друг от друга. Пройдут эпохи (о, как быстро они пройдут), и ты даже не поверишь, что мы были когда-то близки, что я мог накрыть твою ладонь своей рукой. Уже сейчас я плохо слышу твой голос - что ты крикнула мне, Синичка? Уже сейчас, я начинаю забывать твое лицо. Каким оно было вчера, каким оно было сегодня, каким оно было завтра, я не помню, Синичка.

Еще, наверное, можно броситься вплавь. Но я лишь боязливо посматриваю на свинцовые волны возможных последствий. Как верно вы сказали: сегодня ты, а еще раньше, до тебя, та, другая (я не успел тебе о ней даже рассказать): "Каждый берет то, чего ему хочется, но только если ему хочется". Я тоже так думаю. И именно поэтому я оставляю наиболее дорогие мне вещи в своей памяти, и позволяю им оказаться в уходящем поезде жизни. Я буду плакать им вслед.

Т

-----

Синичка,

черт возьми, как мелочен я бываю в своих заботах, в своих знаниях, в своих печалях. Даже не то слово - мелочен. Я полностью заточен в моих терзаниях, которые не могут, да и не должны тебя касаться. Однако, и здесь мне не везет - я не могу больше прятать за лукавой усмешкой кровящие натруженные руки моей души. Что за проклятая работа - любовь!...

Впрочем, разве только в этом дело... Мы остаемся самими собой, если не хотим стать кем-то другим. Но Синичка, любимая мною - это уже другая Синичка. Ты сопротивляешься моим притязаниям, посягновениям на твою свободу. И я молча глотаю минуты, поперхнувшимся жаворонком падаю в траву.

Изнурительным жаворонком...

ТТ

-----

1-ая часть здесь
2-ая часть здесь
И далее 3.1.

---

-----

Синичка,

лиха беда начало. Процесс затягивает меня все сильней. Дай-ка я расскажу тебе сегодня, как я первый раз обратил на тебя внимание. Пусть даже это имеет (теперь) сугубо академический интерес, - но мы же с тобой ученые. :)

...это был запах.

Я так и не набрался смелости спросить тебя, ни тогда, ни потом, что же именно это было такое. Но в тот удивительный день я был уверен (а что осталось от моей уверенности? пожалуй, легкий сплин), что аромат этот шелестящий возник не случайно - нет, он появился специально для меня, ведь еще вчера - когда я мельком видел тебя впервые - этого очарованья не было и в помине.
Так ли это? Скорее всего, не так. Впрочем, нет, не говори, а я не спрошу имя твоего секрета - я сразу понял, что хочу навсегда оставить это тайной, без которой всякое очарование теряет свою силу.

Всю-всю...

Ну, как минимум 4 процента.

Пока, ТТ


-----
Я удивлен, Синичка, как застенчиво наше сознание /только мое, возможно/. Посмотри сама, оно выбрасывает наружу самые откровенные и нежные свои глубины лишь только после того, как ему обещана полная гарантия неприкосновенности.

Это очень мило - писать письма без адресата. Но безличная форма претит сердцу.

Сердце хочет говорить с кем-то. Бывает, разумеется, что оно поет, поет как птица от того, что в горле есть песня. И невозможно выдохнуть без того, чтоб не вылетела ясная трель. Например, быстрый речитатив синицы, или простодушный -- какого-нибудь там зяблика. Но если ему не поётся, а плачется, то нужен же кто-то, чтобы услышан был плач. Кто-нибудь живой, теплый. Домашний исповедник, наперсник с седоватой тонзурой, на самом деле он намного полновластнее золотопогонного анонимного читателя, корпящего над грудой убийственных откровений где-нибудь в недрах "компетентных органов". Намного и опаснее.

Разговор, Синичка, -- это вообще довольно опасная вещь. Вот слова не было. А вот оно уже есть. Оно не живое, но и не мертвое. Его не вытрешь, как арбузный сок с подбородка. Оно вытекло уже, просочилось куда-то вовне, вовне нашей плоскости существования. Оно -- само по себе.

А как опасны могут быть слова, дано было узнать и мне, и тебе, Синичка. Слова бывают куда острей чем бритва. И раны от них заживают куда медленней, чем порезанные запястья "поперек -- в койку, вдоль -- в рай..." С ними обращаться надо осторожно, как с маленькими дикими зверьками. Не давать им сразу своих рук.

Но даровано бывает словам и иное. Могут они затмить все перед глазами и утопить нас в самой глубокой глубине, откуда и солнце-то если и видно, то как со дна колодца.


Письма, не адресованные никому, на самом деле полагаю, адресованы автором самому себе. И смешно надеяться, что судьба такого послания может закончиться где-либо кроме... ну, скажем так, в стандартном последнем приюте газетной передовицы. Гораздо глубже затрагивают письма, имеющие потенциального читателя, но не отправленные ему. Однако, и здесь присутствует изрядная толика гордыни - зачем же было чернила переводить.

Но лишь настоящие, реальные письма, написанные, чтобы быть прочитанными, но так и не дошедшие до своего единственного адресата, обладают поистине магической притягательной силой для нас.

Я предствляю себе некоего виртуального читателя, чудом проникшего сюда сквозь завесу..."

...меня аж передернуло - показалось, что внимательный чуткий взгляд остановился на моем лице на секунду, проверяя: а ты-то кто таков, приятель? - Дак я, так, случайно вот... меня не предупредили... - Не предупредили,... ну-ну,...

Я сглотнул и вернулся к экрану и заворожившему меня письму:

"... сквозь завесу пространства и с некоторым удивлением осматривающего мои экзерсисы: - А тебе, тебе что помешало отправить эти мэйлы по назначению?

Сейчас скажу.

Я знаю, что стар для таких упражнений, но мог бы выучиться разговаривать по-твоему, Синичка. Если бы для этого оставалось время. Поэтому, не издав ни одной фальшивой ноты, я пишу тебе письма, которые нельзя отправить. Поверь, Синичка, я мог бы потом прочесть тебе их, перевести, перепеть единым языком птиц всего мира. Потом... если бы у нас оставалось хоть какое-то "потом".

Я грустен сегодня. Наш последний разговор вынул из меня весь дух, а потроха начинил шестеренками, которые отсчитывают секунды, не то от момента телефонного разговора /и тогда я боюсь подумать до чего/, не то до прибытия очередного поезда жизни.

Ты обращала внимание, что жизнь прибывает к нам поездами - их еще иногда именуют "белая полоса", "черная полоса". В каждом поезде к нам прибывает некоторое количество наших будущих минут, с визжащими и путающимися под ногами нашими секундочками. Иногда вокзальные краны вытягивают из длиннющих вагонов на сдвоенных колесных осях наши часы и сгружают их прямо на привокзальной площади на радость всем прохожим.

В сегодняшнем составе ко мне прибыли - грусть /давно не видались, ну заходи, постоянная спутница, хранительница холодного огня/, меланхолия /а эта-то откуда?/, и трезвость /вот спасибо, без тебя был бы некомплект/.

А это значит, что час разъяснений приходит.

Но пока еще есть немножко минут, я все же пишу тебе, Синичка, пока.

-----

1-ая часть здесь
2-ая часть здесь

---

* * *

... битва закончена. Сейчас, задним умом, я осознаю, что исход был предрешен заранее: я сражался не за горстку слов, а за собственное будущее. Я провел бы в неизмеримых мучениях весь остаток своей никчемной жизни, если бы не смог запустить вновь этот ржавый драндулет. Но ничего, все хорошо, что хорошо, как гласит мудрая русская народная.

Под такой успокаивающий шорох прибоя откатывающихся мыслей я совершал привычные для каждого священослужителя кремниевых нанотехнологий культовые движения, паковал файлы и скидывал их на флопы. Чем черт не шутит - машинка попыталась обломать меня один раз, не позволим ей показать свой норов во второй. Все было закончено в считанные минуты - блиц-криг, ей богу.

Мой собственный разогнанный зверь довольно урчал, проглатывая дискету за дискетой. И вскоре я, уже не торопясь, вернулся к заветной картинке 800 на 600:

"... Насколько легче мне отдать все это бумаге, нежели непосредственно в твои руки. Наверное, ровно настолько, насколько легче говорить о принятии правильного решения, чем принять его.

Но об этом потом. Пока, Синичка. Пока.

-----

Дорогая моя Синичка,

заветное слово я хотел бы иметь. Такое, чтобы от него становилось тихо. И на душе у меня, говорившего. И у всех услышавших его. И вообще, чтобы тишина воцарилась вокруг. "И мы услышим в этой тишине..." Ты этого не можешь знать,- я не имею в виду тишину. Тишину-то ты как раз должна понимать очень хорошо. Ты не можешь знать всех тех цитат, что просятся мне на язык: "...как далеки мы были друг от друга..." А я не смогу донести их все до тебя - мы говорим на разных языках. Это самое печальное, что мне известно на этом свете /за исключением одной "повести" :)/.

Я хотел бы говорить с тобою долго, так долго, чтобы время перестало иметь какое-либо значение. И тогда, после целой эры разговора, я бы хотел еще эпоху молчания. Но это уж слишком, я размечтался... хватит с меня и этого письма. Тем более, что даже и в деле послания посланий важно не начало, а конец. А он,- мне, суеверному, и не выговорить,- чрезвычайно недалек.

Мы не можем быть вместе. Мы не можем быть вместе, чтобы молчать. Мы не можем быть вместе, чтобы говорить. Мы не можем. Я не могу. И тебе не советовал бы думать иначе.


Мне кажется совершенно необходим камушек. Я взял бы его под язык, чтобы уметь говорить с тобою. Говорить с тобою теперь, когда "маленькая тайна, похожая на голод" поселилась у меня в груди.

Я ненавижу телефоны. Разве может эта булькающая трубка передать маленький камушек, которого и глазами-то не увидишь.

Прости. Именно поэтому я избегаю твоих звонков. Именно поэтому мне так нужны эти письма. Эта последняя ловушка, поставленная мною самому себе. Как ты думаешь, мне этого зверя изловить удастся живьем?

Пока, Синичка.
ТТ

-----

Синичка,

я не могу простить себе, что принял это дурацкое решение. Именно оно загнало меня в тупик, в котором я и проживаю по сегодняшний день.

Мы остались с тобой по разные стороны расщелины из-за этих проклятых писем. А расщелина все растет - и это именно мой труд ее укрепляет.

Эти письма одели тебя в одежды неузнаваемых расцветок, я даже не уверен, там ли еще моя Синичка, под муслиновым ворохом этих долгих душных грез.

С другой стороны, как бы иначе я смог бы добраться до тех самых главных слов, что готов сейчас тебе произнести.

Нет. Подожди еще немного.

Мне очень страшно. Это будет - занавес. А я еще не хочу занавес, мне еще рано в пыльные запасники. Может будет еще что-то стоящее, может и случится что-нибудь до конца акта.

Прощай, нет! до свидания, Синичка

-----

..."

Я понимал, что влезаю все глубже в водоворот событий с утраченным чувством ясности правил игры. Поэтому, запомнив номер строки: Line 205,- я отправил курсор в верхний левый угол экрана и перечел:

"Дорогая Синичка,

Сегодня у меня так мало времени для этого письма, что я вряд ли успею сказать тебе как далеки от меня в эту минуту все привычные вещи, окружающие меня. И так же далека от меня вся привычная атмосфера моей жизни, снесенная легким ветерком первого откровенного слова за столько дней - я должен расстаться с тобой, Синичка. Точнее, мне следует оставить тебя. С твоим счастьем, с твоей болью, с твоими надеждами, которые я даже не успел как следует узнать. Ведь мы говорили на разных языках. Что долетало от тебя до меня, что долетало от меня до тебя, "не больше чем грусти от одной собаки до другой"...

Это письмо я не отправлю. По нескольким причинам, во-первых, я написал его так, что ты не сможешь его даже прочесть. (Я немного кривлю душою - ты можешь найти словарь, транслятор, - вряд ли ты захочешь давать его кому-то еще для перевода, но технически возможно и это. Но все это ерунда, не важно. Ничего этого не случится.)

Во-вторых, если отправлять это письмо, то надо ставить в конце точку, а это такое дело (опять неточно - какое дело? глупое дело? злое дело? никчемное дело?), что не хотелось бы вершить его вот так, в спешке, за последние мгновения, перед тем как написать:

Пока, обнимаю, ТТ

-----

1-ая часть здесь

---

* * *

Бдения до половины пятого ночи, или вернее будет сказать, утра не приносят морального удовлетворения даже если они увенчиваются успехом. На сегодняшний день мне пришлось признать, что железная колымага моего приятеля нанесла ощутимый удар под ложечку. Я свалился спать так и не оживив своего нового компаньона по комнате. Утреннее пробуждение не принесло ничего особенно приятного: явно пошатнувшееся здоровье - блеклый вид в окошке зеркала, мерзнущие руки и побаливающие от постоянного блинка покрасневшие глаза, полный упадок сил, который всегда настигал меня после неудачного сражения с порождением человеческого интеллекта, и наконец, звериный оскал жестокого любопытства, тем более страшного, что утолить его мне, по всей видимости, уже не удастся никогда.

В ярости я поминал и своего соседа, подсунувшего мне этого трояна, и его не пришедшего приятеля, и Билла Гэйтса, скорее по привычке, чем со злобы, и даже оставшегося безымянным создателя писем. Единственное свежее, неохваченное тотальным моим гневом пятно, светлое имя, магическое слово "Синичка" мерцало где-то по самым краям утомленного сознания.

Синичка. Интересный ник. Я бы тоже мог до такого додуматься. Да и вообще, - неожиданно пришло мне в голову, - проза этого неизвестного любителя эпистолярного жанра мне была необычайно близка. Немного резковата, пожалуй, для моего собственного языка, но кто его знает, какая муза моим бы пером повела в подобной ситуации. Черт побери, да ведь мне даже и ситуация осталась полностью неизвестна. Что меня дернуло тогда пролистать эти первые страницы. Возможно, что и не кроется там ничего такого. Возможно, читай я все подряд, через несколько минут узнал бы завязку, наверняка, настолько тривиальную, что развязку я смог бы дописать к ней и сам.

Вот только, Синичка...

* * *

Мне достался по наследству старый полуразвалившийся компьютер от соседа, который съезжая сказал мне с завидной прямотой: "Ты, прости, что я тебе это барахо оставляю, надо бы его самому снести на помойку, но приятель обещал зайти и забрать, может еще объявится в ближайшие дни".

Десктоп старинной выделки - таких уродливых корпусов сейчас и не найдешь, да вентилятор небось у него тарахтит как мотор "кукурузника", если вообще этот гроб стартует,- подумывал я, нажимая кнопку power на исцарапанном, как борт видавшего виды корсарского фрегата, ящике. Вообще-то, мне импонируют старые вещи. Это, если вдуматься, и была та причина, по которой я взял компьютер. Если честно, я мало верил в какого-то мифического приятеля, которому нужна была такая развалина. Но ящик прервал мои мысли неожиданно бодро зажужжав, выдав положенные два писка упрятанным как сюрприз, где-то далеко внутри, спикером, и бодро начал отсчитывать на мониторе свои несчастные 18 мегабайт. Да-а-а, в который раз подумалось мне - это же целая эпоха, вот в таких незаметных на первый взгляд мелочах, уходит, да что там - уже ушла. Вместе с перфокартами, на которых было так удобно писать и так неудобно набивать программы, с вычислительными центрами - центрами-разносчиками печатной продукции самиздата, программируемыми (аж до 96 макро-команд) микрокалькуляторами, да мало ли всего уже было, и уже никогда...

Под этакие ностальгические нотки я проглядел знакомую и почти забытую картинку с проплывающими облаками и, пощелкав клавишами, погрузился в недра доставшего мне наследства. Что вы испытываете, когда открываете в первый раз чужой диск? У всех это, наверное, по-разному. Конечно, острое ощущение, как будто вскрываете чужие письма. Некоторое удивление при виде того, что на 95 процентов каждый заполняет свой диск одним и тем же барахлом - и вот... находка! что-то действительно новое. Что это? небольшая программка, которая заменит вам друга на ближайшие полчаса? новый (хорошо забытый старый) вирус, который займет ваше время намного дольше, особенно если нет резидентного Лозинского в памяти? просто ошметки после очередной ловли битых кластеров?

На этот раз особенных находок не попадалось. Одно из самых интересных мест на дисках, бегающих под виндами, это, разумеется директория для временных файлов. Если пользователь не заглядывает туда время от времени, она приобретает большой интерес для археолога. Первый же открытый файл гласил:Читать далее...