Многое с утра, с тех пор как
Беседой стали мы и слушаем друг друга,
Постиг уж человек; но мы почти и песня.
                И.Х.Ф. Гёльдерлин. Из поэмы "Праздник мира"

    И я сказал ему: "Дружище, посмотри на гребень гор. Что ты видишь?" Он мне ответил, мой старый товарищ: "Я вижу горы. Что же ещё?!" "Э, нет", - возразил я - "Ты видишь кромку гор, что встречается, граничит с ночным небом. Небо усеяно звёздами. А кругом загадочная полутьма ночи, наполненная силуэтами камней и деревьев. Деревья цепляются корневищами за щербатые камни. Камни основательны, они покоятся, скрываются в массивности земли, скалами выпирают наружу. Звёзды мерцают, их много, они усыпают тёмный свод неба. Небо вверху. Земля внизу. Это ты видишь." И ещё я добавил: "Но мало того - заметь ещё одно - мы, именно мы стоим с тобой, два человека, на склоне огромной горы и разговариваем о мире и видим мир. И в душе у меня сейчас - и это несомненно - властвует поэзия и священный трепет. Это и есть Четверица Мира."
    Всё дело в феноменологии. Ты просто видишь. Но очевидность того же феноменологического усмотрения позволяет сказать - мы не только зрим мир, но мы и находим себя в акте говорения о мире. И этот мир явлен нам, именно нам. В восприятии и нашем говорении-мышлении. Явлен как жизненный мир.   
    У приснопамятного графа Йорка, аристократа-философа графа Пауля Йорка фон Вартенбурга, есть особая категория - причастность. Смысл этой важнейшей для нашего рассмотрения категории раскрывается в контексте "философии жизни" и феноменологии. Дело вот в чём. Феноменология это не просто оптическая (оптикальная) стратегия, думается мне. Вспомним ещё одну ключевую для феноменологии категорию - интенциональность. Но интенциональность, по-видимому, не есть просто взгляд. Напомню, интенциональность - это направленность сознания на предмет. То есть не бывает просто сознания. Сознание человека это всегда "сознание о...", "сознание о чём-то". Кроме того, вспомним принципиальное для Гуссерля понятие Lebenswelt - жизненный мир. То есть, всё что явлено сознанию, составляет т.н. жизненный мир. Например, конкретный мой жизненный мир. То есть, это то, как мир, внешний мир, явлен именно мне. Говоря проще, мы все солипсисты, но, тем не менее, этот огромный мир, что является нам как мир, существует совершенно независимо от нас. И даже ещё острей - задаваться вопросом о том, каков мир вне меня просто глупо. Мир дан мне именно как мой жизненный мир. Но этот Lebenswelt есть именно мир, тот самый огромный мирный мир, в котором я лишь малая часть.
    Да, не очень просто вышло. Парадокс вышел. Стоит остановиться на этой строматологической мозаике  по-подробней. В своё время, у Вильгельма Дильтея (одного из отцов "философии жизни"), в его судьбоносной переписке с графом Йорком, всплыло интереснейшее противопоставление дильтеевской категории "однородность" и йорковской "причастности". Дильтей выводил возможность наук о духе из априорно постулированной им "однородности фактов собственного внутреннего опыта с теми фактами, что мы вынуждены полагать и в других человеческих телах". Опасны эти игры с однородностью, надо сказать... Всё же, прав, скорей, граф Йорк. Что такое эта причастность? Думаю, православным христианам это очень легко понять, во всяком случае почувствовать. Я имею в виду знаменитую халкидонскую формулу - "нераздельность и неслиянность". Полагаю, эти формулировки родились из схожего внутреннего опыта. Недаром граф Йорк считал именно христианство самым ярким в истории носителем того, что он называл "жизненностью". То есть выразителем максимальной, или даже абсолютной, интенсивности спонтанной жизни. И наиболее адекватным символом такого мироощущения он считал образ нового рождения, а подлинным представителем - Мартина Лютера. Вот. Новое рождение. Подлинная жизнь. Абсолютное Начало. Сразу замечу, что вся проблематика Das Geviert'а становится видна и понятно только в аспекте Начала. Как показал мой опыт говорения о Четверице, в случае отсутствия Присутствия, вся эта тема превращается для слушателя в жуткий нарратив, в душную идеологему, в нечто фашизоидное.
    Я вынужден отвлечься. Я давно уже чувствую, что для постановки и решения проблемы нашего наброска в будущее необходимо другое мышление. Спекулятивная метафизика не годится, как бы она не была полезна и убедительна. Недаром Хайдеггер говорил, что для того чтобы осуществить Событие, нужно не думать. Но не годится и чистая поэзия. Поэзия - ближайшая родственница священного безумия, погружение в то, что предложено в наитии. И послушное формальное  выведение переживания в явленность. И думается мне, что и мистические состояния, и уж тем более техники, не совсем уместны. Думается, нам нужно именно мышление. Но какое? Я не знаю. Но я чувствую его зарождение. Неторопливому прокладыванию тех самых неприметных тропок, которые, возможно, и приведут к новой мысли, как мысли, и необходимо посвятить усилия и время.

Продолжение здесь: Ч.2