Иии)) Лавлесс... няк-няк-няк))) иии)))

Somniloquience.

У меня синдром отсутствия концовки.
Каждый день, садясь за свой рабочий стол, открывая новенький ноутбук, предмет подъятия моей находящейся ниже плинтуса самооценки и неуёмной гордости, неугасающей вот уже три месяца подряд, каждый раз, открывая ноутбук, я вижу приветствие последней модели «винды», с хрустом разминаю позвонки и собираюсь было приступить к работе.
Собираюсь. Было.
Меня хватает максимум на три абзаца, прежде чем очередной документ отправится в безразмерную папку под замечательным названьицем: «Fucking texts».
Можно было бы давно привыкнуть к тому, что без посторонней помощи я ни на что не способен.
Хотя, нет, я способен накропать чёртову кучу ничего не значащих абзацев с мёртвыми переплетениями словесных единиц, и так уже затёртых до невозможности, а после бросить на полуслове и удалиться на балкон в благодушном состоянии богемного деятеля.
На застеклённом балконе-лоджии всегда стоит термос крепчайшего кофе, своеобразный привет от тебя.
Сколько я себя помню, кофе я пью холодным. Цежу маленькими глоточками, словно утреннюю порцию цианида.
К вечеру на моём рабочем столе выстраивается батарея разнокалиберных кружек с остатками добротной гущи на дне и липкими, тёмными разводами на стенках. Ночью, когда ты вернёшься с работы, совершишь привычный ритуал омовения и принятия разогретых в микроволновке полуфабрикатов – радости для желудка, ты зайдёшь с мой импровизированный кабинет, шаркая ногами в растоптанных тапочках по полу, подойдёшь к моему стулу, обнимешь за шею и совершенно наглым образом примешься греть об неё свои вечно мёрзнущие руки. Потом, огрызнёшься в ответ на моё традиционное недовольное ворчание, что ты, мол, только что с работы и тебя вообще нужно носить на руках только за факт твоего существования на свете.
- Как дело? – ты сидишь на стуле, положив ноги на край моего рабочего стола и сосредоточенно орудуешь кусачками для ногтей.
- Дело… - я хмыкаю и закрываю ноутбук – Дело – село. На мель. Окончательно и бесповоротно.
- Почему? – такое искреннее удивление – Всё вроде бы прилично начиналось… Хотя, по моему тебе не хватает воздуха.
- Что?
- Воздуха.
Я ненавижу, когда ты начинаешь метафорически выражаться.
Говорю, что воздуха мне хватает, потому что рядом со мной форточка, так что циркуляция озона, углекислого газа и выхлопных паров соседней магистрали происходит в полном соответствии с нормой.
Ты недовольно улыбаешься.
- Ты же знаешь, что я не об этом – потягиваешься мягко – Тебе нужна эмоциональная встряска. Впечатления новые, сильные, яркие. Эмоции, бьющие ключом. Без этого ты чахнешь, сохнешь и сдохнешь скоро как писатель, будешь потерян для мира как личность, а после смерти, в аду, тебя будет вечно преследовать твой ноутбук с недописанными рассказами.
- Что-то ты сегодня в ударе – я поворачиваюсь и внимательно рассматриваю твоё лицо, подъезжаю поближе на стуле и легко касаюсь губами твоего лба – Всё в порядке, вроде бы. Температуры нет, симптомов птичьего гриппа и атипичной пневмонии не наблюдается – улыбаюсь – Что это тебя потянуло?
Молчишь.
Ты, правда, странно выглядишь.
Глубокие тени под глазами. Бескровные губы, белизна нетронутой загаром кожи, голубые, полупрозрачные глаза с сеточкой воспалённых сосудов.
- Тебе не хватает смерти – наконец произносишь ты – Это определённо.
- Что? – я так удивлён, что даже не смеюсь, хотя твоё высказывание откровенно смешно и нелепо.
- Смерти – ты поднимаешься со стула и подходишь ближе – Я могу это тебе устроить. Хочешь?
Я с ужасом осознаю, что моего горла касается что-то холодное. Очень холодное и очень острое.
Нож?
Ты подаёшься вперёд и это холодное, острое легко проходится вдоль моей шеи.
Странно.
- Н-не…
Что-то горячее течёт за шиворот, сбегает по груди вниз, за ремень джинсов. Ты резко хватаешь меня за волосы и давишь сильнее, кровь брызжет, заливает крышку ноутбука и он открывается сам собой, загорается нежным светом экран и на белый лист виртуального документа брызжет кровь каплями – яркими, весёлыми, багровыми солнышками.
Моя кровь улыбается мне с экрана.
Ты режешь, режешь, режешь. Лениво, с неохотой, будто бы подпиливаешь ногти, а кровь всё льётся, мне кажется, что её слишком много, её не может быть так много. Физически не может, потому что под ногами уже хлюпает, носки промокли насквозь этим неприятно горячим соком жизни. Кровь по щиколотку, замочила джинсы, поднимается выше, а экран ноутбука всё светится радостно и на нём словно проникающей сквозь кровью начинают проступать буквы, сплетаясь в корявые, будто от руки написанные слова.
Я вдруг понимаю, что смотрю на всё это под другим углом, будто бы я внезапно стал выше. Я не чувствую своего тела.
Странно.
Твой тихий смешок из-за спины, нет, уже вроде бы… и не из-за спины, потому что я тебя вижу, ты стоишь за спиной моего обезглавленного тела, а я… или только моя голова…мы с моей головой стоим рядом с залитым кровью ноутбуком, который в холостую щёлкает клавишами, между которых уже пузырится, будто вскипая кровь, кровь, кровь – моя.
Кровушка моя – кап-кап-кап…
- Лавры Воланда покоя не дают? – как ни странно могу говорить, но улыбнуться не получается почему-то.
- Да нет – ты пожимаешь плечами, надавливаешь на плечи моего тела и из него выплёскивается слабый ручеёк крови, который брызжет тебе на лицо и пачкает мраморную белизну твоей кожи. Ты, не обратив на это внимания, запускаешь руку внутрь моего трупа или не трупа, а чего-то там ещё, и делаешь внутри какие-то хватательные движения.
Вытаскиваешь что-то судорожно сокращающееся и какой-то тёмный, склизкий комок с тянущимися от них обоих скомканными, перепутанными нитями сосудов.
- Вот – ты недоверчиво рассматриваешь мои органы на свет, словно пытаешься удостовериться, что это не подделка – Лёгкие и сердце писателя. Сокровище времён и народов.
- Да – я пытаюсь изобразить хоть какую-нибудь судорожную гримасу, но получается из рук вон плохо – Почему я не могу улыбнуться? – спрашиваю невпопад.
- Лицевой нерв прищёмил – ты само спокойствие, разглаживаешь моё сокращающееся и разбрасывающее при острых, судорожных движениях кровавые сгустки сердце так, будто на нём что-то написано – У тебя голова на нём стоит.
Я пытаюсь скосить глаза и только сейчас замечаю лёгкий туман, в котором плавает комната – Я его не вижу, я же без очков.
- Момент! – ты кладёшь моё сердце и лёгкие на стул, улыбаешься, наклоняешься, шаришь руками по мокрому полу и, наконец, извлекаешь мои очки.
Протираешь стёкла уголком своей рубашки и водружаешь их мне на нос, мимоходом потрепав по щеке.
Теперь я вижу лучше.
Действительно, вижу какой-то рваный, недлинный серо-жёлтый шнурок, похожий на кусок тряпки, торчащий из-под моей головы.
- Приступим, наконец – ты поправляешь на мне очки и взвешиваешь в руках, как на весах мои лёгкие и сердце – Перед тобой лёгкие и сердце писателя. Твои, между прочим, собственные.
- Надо же… - тяну я, пытаясь изобразить священный трепет.
- Не паясничай! – ты игриво щёлкаешь меня по лбу и я только сейчас замечаю твои аршинные когти – длинные и тонкие – Ты должен понять, что всё, что пишет писатель должно идти из сердца и лёгких, а если нет – то ты полное дерьмо, а не писатель.
- Сердце сердцем, а лёгкие-то ту при чём? – недоверчиво возражаю я, уязвлённый «полным дерьмом».
- В том, что ты пишешь, должно быть то, чем ты дышишь, понял? – ты подносишь мои лёгкие к самому моему носу и я явно вижу их гладкую, сизо-серую поверхность. В памяти мгновенно всплывает школа и «чёрные лёгкие курильщика» - размытая, отвратительная клякса, изображённая мною на плакате, призванном бороться против курения.
- К слову, дышишь ты полным дерьмом – продолжаешь ты, слегка поводя лёгкими перед моим носом – Чуешь? Бросай курить, иначе загнёшься раньше времени. Вон как воняют! – ты ловко суёшь лёгкие прямо мне под нос и я начинаю понимать, что от них действительно несёт, причём не лучшим образом – Понял? – отбрасываешь лёгкие, они плюхаются прямо на клавиатуру ноутбука и начинают растворяться, впитываясь в клавиши.
На мониторе снов начинают проступать слова.
- Так, что у нас дальше… - мнёшь моё сердце в кулаке, подбрасываешь на ладони, словно бы взвешивая.
Проводишь по нему, дрожащему куску желе, острым когтем и прорезаешь аккуратное отверстие, раскрываешь его, засовываешь руку чуть ли по локоть, я только удивляюсь, как это получается – резиновое оно что ли?
- Ага… - вытаскиваешь чёрный полиэтиленовый пакет и отбрасываешь сердце в сторону, оно, как и раньше лёгкие, плюхается на ноутбук и растворяется, проецируясь на экран – Мешочек! – радостно заключаешь ты и зубами – тонкими, аккуратными клыками разрываешь полиэтилен и вываливаешь на пол, прямо в сворачивающуюся кровь какие-то непонятные предметы и с совершенным самозабвением принимаешься в них рыться, швыряя через плечо ненужное.
- Та-а-ак…Сила духа – скомканный клубок разноцветных проволочек летит прочь – Любовь – корявая, бумажная «валентинка», на которой вкось и вкривь выведено твоё имя – Совесть… Почти ничего, кстати, не осталось… – огарочек сальной свечи с тонким флажком фитилька плюхается в кровавую лужу – Свобода – какие-то скомканные бумажки, фотографии, испещрённые муравьиными шажками моего почерка - А тут всякая сентиментальная байда… Осенний ветер – пол литровая банка с заключённой в неё мятущей субстанцией – Шёпот моря – поцарапанный CD без обложки – Кусок ночного неба – мятая, пыльная тряпка тёмно-синего цвета – Звёзды – позвякивающая бубенчиками побрякушка, не то браслет, не то что-то ещё – А это… Ух, ты! Нет, это тебе показывать вредно – видеокассета с белым ярлычком, которую ты, вместо того чтобы отбросить, прячешь обратно – Наконец… Нет, чёрт подери, это кот! – с совершенно обалделой физиономией ты вытаскиваешь из мешка Бандита, самого первого моего кота, жившего со мной ещё на старой квартире, в полуподвальном помещении, воняющем мочой и прогорклым маслом, эх, Бандит, Бандит – отличный был кот, но его сожрали крысы, огромные подвальные крысы, которых никто никогда не травил – Нет, кот нам сейчас не нужен – аккуратно сажаешь Бандита обратно в мешок – О! Не прошло и пол года – ты извлекаешь из мешка синюю шариковую ручку – Писательский талант… не ахти, конечно, но что имеем… – ручка, обычная ручка – дешёвка, три рубля ей красная цена, но ты держишь её в руках, как величайшую драгоценность – Это – твой писательский талант! – радостно возвещаешь ты, поднося ручку к самому моему носу.
- Ну, и? – я спокоен, но фарс происходящего действует мне на нервы.
- Писательский талант, дубина ты стоеросовая, он у тебя есть, а ты запихал его на самое дно и благополучно о нём не вспоминаешь! – ты, кажется, начинаешь злиться… - Вот самое основное, вот оно! – ты как китайский болванчик киваешь головой, повторяя одну и ту же фразу.
- И что?
- Да ничего. Мне просто нужно было наставить тебя на путь истинный - ты аккуратно собираешь когтями кожу на лбу в тоненькие складочки и снимаешь своё лицо, отбрасывая его в сторону и оказываясь симпатичным демоном, загорелым, с маленькими, подпиленными рожками карминово-красного цвета и кислотно-жёлтым ежиком волос.
- А что дальше?
- Да ничего, Алиса, киса моя – констатирует демон твоим голосом, а затем, резко сграбастав меня за волосы и оторвав мою голову от стола, подходит к балконной двери, пинком ноги отворяет её и вышвыривает меня вниз, с высоты шестнадцатого этажа.
Я лечу.
Это весело…. Это весело.
Мимо меня мелькают тысячи зажжённых окон, из которых высовываются людские головы и, проводив меня удивлённым взглядом, желают мне счастливого пути.
Кажется, кто-то даже ловит меня, как футбольный мяч и мой нос с хрустом впечатывается в чью-то жёсткую ладонь, пахнущую персиковым мылом, я уже было подумываю закончить своё падение, но меня снова отпускают и я, кувыркаясь, опять лечу.
Лечу-у-у-у!
Лечу!

- Таль, вставай! Вставай давай, уже семь утра, я на работу опаздываю! – из утренних сумерек на меня смотрят твои недовольные глаза.
Я щурюсь, поворачиваюсь на другой бок и слышу тысячи знакомы утренних звуков: шлёпанье твоих босых ног по кафельному полу в ванной, плеск воды, твою беготню по комнате в поисках джинсов и ремня.
Ремень под кроватью.
Но тебе об этом не скажу.
Я буду отлёживать бока до девяти, потому что у меня дьявольски болит шея.
Потом, я, конечно, встану и пойду шлифовать свой писательский талант.
До вечера.

О, я их бин понял, что ты Йошу :)
Да, я тож. Как встану рано-рано поутру, зенки протру опухшие, очки правильной строной напялю, так и жалею себя с утра до сл. ночи.
Устал, ё...

О, чувак, поздравляю:))) Ну, или сочувствую... :))Это моё прошлое, настоящее и будущее.

это про мое будущее, скорее всего... эхехе...

Жись вообще ебет всех по возможности... вредная-вредная такая штукенция...
а пожалеть себя - святое дело...
(я в последнее время только этим и занимаюсь, нэ)

Sunde, а потому что весь твой днев(? О.о) - просто необычный рассказ... замечательно пишешь.

(я тупой и малой, так что на меня за идиотизм не обижайся, лан?)
Я Йошу)

Х.Р.Е.Н.Ь.




Кто-нибудь, закройте рты дверным проёмам!
Я ненавижу в этой жизни только три вещи: двери, дни и деньги.
Двери, потому что они со мной разговаривают. Они нудят ежедневно слишком правдоподобно и чересчур точно, умудряясь даже банальный нудёж сделать настолько логичным, что мне становится страшно.
Этим они до ужаса напоминают мою маму.
Дни, потому что они обрекают меня продолжать своё бессмысленное существование - газетного папье-маше человека.
Дни мои слишком не похожи на ночи – единственное время, когда я могу отдохнуть.
Деньги – самое простое.
У меня их почти всегда нет, поэтому я их ненавижу.
Всё, что я могу, это заниматься своей экзистенцией в надежде на перемены.
А переменам – хрен по деревне.
Перемены ко мне не заглядывают. Может я их чем обижаю или не устраиваю по каким то special моральным или физическим данным или наношу личное оскорбление фактом своего существования, но суть не в этом, а в том, что они меня настойчиво игнорируют на протяжении уже пяти с небольшим лет.
Если у меня было желание/возможности/способности, то может быть, мне удалось бы нарисовать Короля Перемен, чрезвычайно важную птицу, живущую где-то высоко-высоко, может быть у самого солнца.
Король Перемен – маленький противный старикашка с козлиной бородкой, в турецком халате и растоптанных тапочках на босу ногу тапочках. Носит на голове корону из плохо вымытой банки из-под рыбных консервов (отсюда и не особо приятный, тухловастый по началу запашок перемен в целом). Половина короны, как есть жестяная, прокопчённая и грязная, а другая половина – чистая платина. На правой руке новенький «Роллекс», на левой какая-то дешёвка, на соляных батарейках.
Приходит редко, но метко.
Убивает быстро и не очень изобретательно.
Ко мне, как уже было говорено раньше, не заходит принципиально.
Поэтому, основным моим занятием, кроме работы и получения ежедневного, гарантированного качества, первоклассного мозгоёба от моего ДУШ (Дорогой Уважаемый Шеф), прогулок по Невскому и кормлению голубей крошками пирожных, проябывания честно заработанных денег на всякую ерунду типа Интернета, сд-дисков и книг, является отсиживание задницы на собственном широком подоконнике, в ожидании Перемен.
Теперь, отдельно по каждому пункту.
Работа – адская топка, где скачут опупевшие от кофеина черти, потрясая увесистыми папками со всякого рода докладными, отчётами, справками и прочими средствами, годными только на непосредственную замену отсутствующей туалетной бумаги. Черти носят форменные костюмы, соблюдают строгий дресс-код, в перерывах выкуривают сигареты блоками, отчего в курилку можно запросто спутать с горящим озером серы, где варят грешников в собственном соку. Чертей, а меня в особенности, часто вызывают на дорогущий ковёр к ДУШу. Ковёр стоит больше нашего годового оклада раз в пять, а посему жёстко оберегается ДУШом и прежде чем на него наступить, следует разуться.
Слава всем богам, что чистоту носков не проверяют.
Черти и я в частности стоят перед ДУШом на ковре битые три четверти часа и выслушивают всё, что ДУШ о них думает.
Изредка, когда ДУШ в особо хорошем настроении и после обычной порции мозгоёба и угроз отъебашить чертей большой, чёрной, резной палкой, которая покрыта таинственными узорами и почивает в углу ДУШового кабинета (ДУШ порой утверждает, что палка эта должна по идее отгонять злых духов вместе с добрыми и её подарил ему какой-то там шаман; короче, палка для тех, кто хочет жить без духов вообще, но черти уверены, что палка именно для того чтобы ДУШ как-нибудь всё-таки кого-нибудь да отъебашил, пребывая в особо гадостном настроении), он может налить чертям стакан замечательного напитка, имеющего цвет верескового мёда, ну а запах и вкус, соответственно – хорошего виски.
Но это бывает редко.
Прогулки по Невскому – отдых души, особенно по вечерам, в белые ночи, когда светло, но народу уже мало. Тогда можно вытворять что-нибудь из ряда вон выходящее, вроде громкого распевания прилипчивого «We are living in America…» суровых немцев из замечательной группы Rammstein, аккомпанируя себе жестяной банкой какого-нибудь коктейля. Так можно делать только в выходные, потому что, по обыкновению, прошатавшись всю ночь и, вернувшись домой под утро, остаётся только, не сумев добраться до постели по причине раздвоения мира и мелькания перед глазами как минимум трёх кроватей, падать на которые чревато промахом, уснуть на собачьем коврике в прихожей, мысленно благодаря несуществующую собаку за то, что так любезно уступает своё место.
Кормление голубей крошками от пирожных – доля вдохновенного буржуйства. Для этого необходимо приобрести каких-нибудь рассыпчатых пирожных, радостно их сожрать, возможно, даже сидючи на ступеньках кондитерской и улыбаться улыбкой довольного жизнью олигофрена неприветливым ботинкам прохожих. После отправиться в места большого скопления голубей и строить из себя Иисуса, накормившего единым хлебом пол мира, а ещё чуть позже, оттирая пиджак от голубиной «радости», убедиться неблагодарности подобной работы и раз и навсегда дать себе слово больше не заниматься бесполезной благотворительностью.
Проябывание денег, дамы и господа – самое приятное. Это и так все знают, так что распространяться на эту тему бессмысленно.
А вот о сидении на подоконнике можно и поговорить.
Обыкновенно, я занимаю обозревательный пункт около девяти вечера, предварительно затарившись пятком бутылок чистого как слеза младенца «Миллера» и шоколадками. Кто сказал, что закусывать пиво шоколадом это пошло?
Вот так я и провожу вечера. В ожидании Перемен глазею на машины под окном, мечтаю угнать серебристо-голубой «Порше», найти на улице миллион долларов (неплохо бы, конечно, евро) в мешке из-под картошки или, что ещё лучше и является мечтой последних пяти лет моей жизни – поиметь ДУШа.
Морально, естественно.
Я хочу Перемен.
Перемены не хотят меня.
В принципе, моя жизнь скучна и неразнообразна. Доставшее вся и всех высказывание, которым радостно кичиться каждый пятый.
Это у нас как всегда – полный набор хромосом.
Скучно, грустно, холодно, плохо, голодно, хуёво.
Жизнь заебала, работа достала, жена пилит, дети – двоечники, остолопы, в кого только пошли? Устал.
Устал – умри!
Замечательное высказывание, почерпнутое из Чубарьяновского «Полный root», греющее мою душу уже две недели после прочтения сей книженции.
Перемены, где ж вы?
Сидю, сидю, сидю.
У меня очень холодная квартира. Холодно там всегда. И днем и ночью, зимой и летом, двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, четыре недели в месяц, двенадцать месяцев в году, вот уже пять лет!
В моей квартире нет никого, кроме меня и болтливых дверей, которые я не могу заткнуть.
Изредка, меня навещает моя мама, с традиционным: «Окстись, пробздись, женись…».
Почему все родители так стремятся навязать детям свою модель поведения?
Мне и так не плохо.
Я работаю. Я наивно жду Перемен, как лохи в приснопамятном анекдоте про Несси. Я не увлекаюсь политикой, но, тем не менее, ношу-таки майку с самопальной надписью: «Отъебись Буш!».
Я кучу всего делаю и не делаю, поэтому порой кажусь себе просто мешаниной запрограммированных действий, мудрёной программой, время от времени дающей сбои, но в целом не выбивающейся из общего ритма функционирования.
Наверное, мне нужно просто прекратить маяться ерундой и просто жить без надежд на всякие Перемены, как тысячи других «нормальных» и не очень людей, которые ежедневно едят, пьют, трахаются, сиречь продолжают свой род и разводят морализаторское болото, жуя свои интеллигентные сопли.
Может мне просто завести кого-нибудь?
Тогда не придётся ставить перед компьютером два стула, создавая себе иллюзию чьего-то присутствия. Впрочем, тогда придётся отказаться от других милых глюков вроде разговоров с дверями и носков, забытых под кроватью, а после, вытащенных за пару дней до того, как они начали бы разлагаться.
Я – Хрень.
С большой буквы. Можно считать это моим именем, фамилией и отчеством, слитыми воедино.
Я – Хрень.
Имею кучу заморочек, претензий к миру, невысказанных протестов и мозг, который больше апельсина.
Я – Хрень.
Нет, кто-нибудь заткнёт эти двери?

Я у жизни... Она меня ебёт. Меня вообще усе ебут. Бедный-бедный я...:)
Спасибо за коммент. А почему опять?

Либе, ты куда пропал?

и картинка (фота?) чудо!

(Желаю себе по наступлению восьмидесяти лет вскрыть вены в подобном месте... Алюминь!)

и опять необычный рассказ. Не, это я с благими чувствами и белой завистью=))

В цитантник однозначно)) Вот только достоин ли мой убогий цитатник...
*хочет сказать про рассказ (?) что-то умное, но понимает, что умнно это выглядеть не будет, и затыкается*
И я не понимаю, почему у тебя до сих пор нет полка ПЧ?

В цитантник однозначно)) Вот только достоин ли мой убогий цитатник...
*хочет сказать про рассказ (?) что-то умное, но понимает, что умнно это выглядеть не будет, и затыкается*
И я не понимаю, почему у тебя до сих пор нет полка ПЧ?

Кинопробы.

Это только в кино можно бежать за машиной, почти обгоняя на скорости 60 км/ч или же ещё больше и протягивать руки, чтобы, дотянувшись до того, кого увозят как минимум навечно, коснуться кончиков пальцев, а затем, не удержавшись, сорваться и рухнуть на землю, глотая злые перцовые слёзы.
Рухнуть, но, заметьте, при этом не получить даже синяка.
Что примечательно и должно приниматься к сведению, падать лучше всего в грязь или в воду. Все эффекты, связанные с водой, на экране смотрятся очень впечатляюще.
Если же при этом ещё и дождь идёт, то получается даже вдвое драматичнее.
Герой, лежащий на дороге, ловящий губами холодные капли «небесных слёз». Пошло, пафосно, но многих впечатляет.
Рядом пляшут брызги от тяжёлых капель, вдребезги разбивающихся о землю. А если ещё и машина мимо проедет, так вообще – хоть стой, хоть падай, потому что брызги, дождь в свете фар, это дамы и господа, охуеть как красиво.
Мне, честно говоря, не повезло. Падать пришлось не в воду, даже не на асфальт, а на каменистую просёлочную дорогу, проезжая по которой люди по обыкновению вываливаются из ботинок и глотают окурки, подпрыгнув на очередном ухабе.
Так что, красиво пострадать не получилось.
На дороге особенно не полежишь, потому что камни впиваются в позвоночник и ту часть тела, которая пониже спины, да и машины всё-таки ходят.
Слёз у меня нет.
Поплакать, роняя их в дорожную пыль, не получилось.
Как там? Boys don’t cry, чёрт его дери!
Оставалось только глотать эту самую пыль и слушать – не пройдёт ли какая-нибудь машина. Желательно, что бы хорошая. Никогда не хотелось умереть под колёсами «запора», это как-то позорно и вообще не круто.
Нет, не то чтобы мне особенно хотелось стать блинчиком или же весёлой яичницей-глазуньей с натюрмортом из собственных давленных внутренностей, но попутку ловить нужно.
Надо! Надо? Надо…
Солнце.
Солнце палит безжалостно. Солнце – ржавый, поцарапанный поднос в небе цвета медного купороса.
Ссадины горят, болят какой-то звенящей болью и кажется, что если прислушаться, можно услышать этот тихий, натужный звон, режущий ухо.
Полынь.
Полынь растёт. Полынь – высокие метёлки в два человеческих роста с трепещущими на ветру листьями.
Ветер.
Ветер несёт пыль.
Пыль.
Пыль дорожная несёт килогерцы неслышимых человеческому уху звуков: пустых дорожных разговоров, дорожных же слёз и матов. Пыль несёт полынную горечь, смешавшуюся пыльцу тысяч растений, сухую соль моря и ржавое железо крови.
Часть пыли оседает на моих подсыхающих и уже покрывшихся симпатичной коркой ссадинах, выглядывающих из разодранных джинсов, а часть, осев, снова поднимается в воздух, прихватив с собой частицы ещё и моей крови, вплетая их в общий ковёр звуков и запахов.
В древности алхимики пытались выпарить железо из крови. В моей железа мало. А, может быть, и нет совсем.
Но даже если и есть, то совсем немного. Оно изъедено ржавчиной и сыпется ржаными хлопьями при малейшем движении.
Ржавый железный остов с желейной кровью – это я.
Я пахну пылью и беспомощностью. Мои глаза не открываются из-за набившегося в них при падении песка. Ресницы слиплись.
Честно говоря, слёзы бы оказались тут очень кстати. Но чего нет, того нет.
Всё у меня извечно через задницу.
Красиво падать не умею, в красивые ситуации не попадаю, красиво сдохнуть
не могу – страшно.
Страх – поляризатор человеческой жизни. Им определяется всё. Всю жизнь человек мечется между двумя полюсами с выкрашенными в синий и красный, с надписями: «Страшно» и «Не очень».
Сейчас мне страшно, потому что при падении мои рёбра опасно хрустнули, а мне приходилось слышать истории о том, как осколки чьих-то рёбер пробили чьи-то лёгкие.
Мне страшно, потому что где-то, уже у въезда в очередной портовый городишко, чёрная «Ауди», подпрыгивая на колдобинах, добросовестно сжигая бензин, жрёт километр за километром, а на заднем сидении угрюмо сидишь ты. А за рулём твой молчаливый брат, который отбил мне сегодня поутру почки и оставил фонарь под глазом и полное отсутствие тебя.
Ты там.
А я здесь. Мне страшно.
Но это ничего. Страх я, конечно, не преодолею – силы не те, но загнать его поглубже, в район желудка, где он смёрзнется ледяным комком и будет при ходьбе, попрыгивая, больно бить в диафрагму, я могу.
Машина.
Хрустят под колёсами мелкие камушки, вьётся пыльный хвост за серебристым краем багажника.
Остановилась за метр от меня. Водитель вышел – злой. Костюм дорогой, ботинки начищены. Очень злой. Спешил, наверное, куда-то.
Здравствуйте, я ваша тётя.
Нет я, не тётя. И даже не дядя.
- Чего это я разлёгся?
Осторожно, чтобы он не заметил, передвинуть руку.
- Нет, я не пьяный. Я больной.
Хм, приятная тяжесть. Глупо, но люди с оружием, даже не умея им владеть, чувствуют себя увереннее.
- Почему? Что за дурацкий вопрос. Я просто больной. А эта симпатичная штука у твоего виска настоящая «Беретта – Пантера» и если ты шевельнёшься, я пущу тебе пулю в висок безо всякого сожаления.
Я не забыл сказать, что я больной?
- Ключики, пожалуйста. Права можешь оставить себе, мне они ни к чему. Жив буду, машину верну. Бывай, приятель!
Улыбнуться. Мило и обезоруживающе.
Водитель боится. Это явно. Не дрейфь, чувак, мне тоже страшно. Причём, не гарантирую, что меньше чем тебе.
В салоне прохладно, кондиционер работает. Затянутый в кожу руль приятно холодит ободранные ладони.
Салон кожаный. Этакий фетиш садо-мазохиста.
Ну, что, улётную музычку и по газам? У меня, наверное, хорошо получилось. Хотя, над образом нужно работать. Но сигарету в зубы и тёмные очки на глаза мы приобретём чуть позже, а пока – вперёд.
Впервые в своей жизни я сумел сделать что- то красивое. Почти как в кино.
Не забудьте посмертно дать мне «Оскара».

Ну спасибо, авось и словлю все факты;)

*думает о об убегающих фактах* Удачной поимки... ;)

Да не за что, я просто констатирую факт! Факт при этом визжит и вырывается, но я его все-таки догоняю, ловлю и констатирую! ;-)

Спасибо :)

Интересно пишешь! Необычно!

Что поделаешь...
Перегретая крыша, стекает на землю, капая расплавленным мозгом.
Никто сам не может определить уровень своего сумасшествия.

да, крыша у тебя действительно съехала...