Цитата сообщения checkoff Влюблённый Замза


Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, он обнаружил, что у себя в постели превратился в Грегора Замзу.

Лёжа навзничь на кровати, он глядел в потолок. Глаза не сразу привыкли к нехватке света. Потолок казался обычным, повседневным, такой найдётся где угодно. Некогда его выкрасили в белый, хотя возможно – и в бледно-кремовый. Пыль и грязь копились, однако, годами, и теперь он больше напоминал цвет скисшего молока. Никакого орнамента, взгляду не попадались никакие его черты. Он ничем не противоречил, ничего не сообщал. Выполнял свою структурную функцию и не притязал ни на что большее.

В одной стене комнаты было высокое окно – слева, но штору с него сняли и через всю раму заколотили изнутри толстыми досками. Между ними оставили горизонтальную щель шириной в несколько сантиметров – намеренно или нет, оставалось неясным; лучи утреннего солнца проникали внутрь и отбрасывали на пол ряд ярких параллельных линий. Зачем окно так основательно забаррикадировали? Чтоб никто не забрался? Или никто (вроде него) не выбрался? Или надвигается сильная буря или смерч?

По-прежнему лёжа на спине, он, слегка вращая шеей и глазами, осмотрел всю остальную комнату. Никакой мебели не увидел, помимо кровати, на которой лежал сам. Ни комода, ни письменного стола, ни кресла. На стенах ни единой картины, часов или зеркала. Не было даже светильников. Да и на полу – ни ковра, ни дорожки. Лишь голое дерево. Стены оклеены обоями со сложным узором, но старыми и выцветшими, поэтому в слабом свете почти невозможно разглядеть, что это за узор.

Справа от него располагалась дверь – в стене напротив окна. Латунная ручка местами поцарапалась. Похоже, эта комната некогда служила обычной спальней. Однако теперь её лишили всех признаков человеческой жизни. Посреди комнаты осталась только эта одинокая кровать. И на ней не было белья. Ни простыней, ни покрывала, ни подушки. Лишь голый потрепанный матрас.

Замза понятия не имел, где он и что ему следует делать. С трудом осознал лишь одно – теперь он человек по имени Грегор Замза. А это он откуда знает? Быть может, кто-то ему нашептал об этом на ухо, пока он спал?

Но кем же он был, прежде чем стать Грегором Замзой? Чем он был?

Впрочем, стоило ему задуматься над этим вопросом, как сознание потускнело, а в голове зароилось нечто вроде чёрного столба мошкары. Столб становился все толще и гуще, подкрадываясь к участку его мозга помягче, непрестанно жужжа. Замза бросил эту затею. Глубокие мысли оказались для него в ту минуту непосильным бременем.

Так или иначе, теперь ему предстояло научиться двигаться. Нельзя же вечно лежать, пялясь в потолок. В такой позе он слишком беззащитен. Нападут на него враги – да хоть те же хищные птицы – и шансов выжить никаких. Для начала он решил пошевелить пальцами. Их было десять – длинных, приделанных к концам рук. Каждый оборудован сколькими-то суставами, и управлять ими оказалось совсем непросто. К тому же все тело его онемело, словно его погрузили в липкую плотную жидкость, поэтому передать усилие конечностям тоже оказалось трудно.

Тем не менее, закрыв глаза и сосредоточившись, после нескольких неудачных попыток он вскоре смог свободно шевелить пальцами. Пусть не сразу, но разобрался, как действовать ими вместе. Когда заработали кончики пальцев, онемелость, окутавшая все его тело, отступила. На смену ей, как тёмный и зловещий риф, оголённый отливом, пришла мучительная боль.

Не сразу Замза осознал, что боль эта – голод. Такое ненасытное желание пищи было ему внове – или же он, по крайней мере, не помнил, что нечто подобное переживал. Он как будто ничего не ел целую неделю. Словно вся сердцевина его тела обратилась в полую пещеру. Поскрипывали кости, сжимались мышцы, тут и там судорожно подёргивались внутренние органы.

Не в силах больше терпеть эту боль, Замза опёрся локтями на матрас и мало-помалу приподнялся. При этом несколько раз глухо и ужасающе треснул позвоночник. Вот так так, подумал Замза, сколько ж я здесь эдак пролежал? Каждая частица его тела громко протестовала против любой попытки подняться и вообще хоть как-то сменить позу. Но он, собрав воедино все свои силы, тянулся, превозмогая боль, пока ему наконец не удалось сесть.

Замза смятенно оглядел свое нагое тело, а что не было видно – ощупал руками. Какое же оно неуклюжее! К тому же полностью беззащитное. Гладкая белая кожа (покрытая неубедительным количеством волос), сквозь неё видны хрупкие синеватые кровеносные сосуды; мягкий незащищённый живот; нелепые гениталии невозможной формы; тощие и длинные руки и ноги (всего по две штуки!); тощая ломкая шея; громадная уродливая голова с путаницей жёстких волос на макушке; два абсурдных уха, торчащие по бокам, как пара морских ракушек. И вот это вот – действительно он? Способно ли такое несообразное тело, которое так легко уничтожить (никакого защитного панциря, никакого наступательного вооружения), выжить в этом мире? Почему он не превратился в Читать далее...

Цитата сообщения checkoff Мне повстречался старикан
В болотистой глуши.
Он нёс в руках два котелка,
Где плавали ерши.
Его спросил я без затей:
— Как поживаешь дед?
Но не достиг моих ушей
Его простой ответ.

— Я собираю пузырьки
Под мостиком у речки,
Потом кладу их в пирожки
И запекаю в печке.
А пирожки на берегу
Матросам продаю
И пробавляюсь как могу
На выручку свою.

Но размышлял я в этот миг
О корне из шести:
Как разделить его на пшик
И в степень возвести.
— Ну-ну, и как же ты живёшь? —
Спросил я старика,
По-свойски пнул его ногой
И ущипнул слегка.

— Да вот, брожу средь камышей, —
Он начал всё сначала, —
Ловлю на дудочку ершей,
Вытапливаю сало.
А производят из него
Помаду для волос:
Возни, скажу вам, ого-го,
А платят с гулькин нос.

Но я о гетрах размышлял:
Что будет если вдруг
Покрасить их в зелёный цвет
И выйти так на луг?
— Эй, как дела? ТЫ что, заснул?! —
Вновь задал я вопрос
И двинул в ухо старика,
Чтоб чепуху не нёс.

— Так и живу, — ответил дед, —
На отмели у моря
Я нахожу глаза сельдей,
Потерянные с горя.
Они на пуговки идут
Для платьев и пальто,
Но больше пенса за пяток
Мне не даёт никто.

В саду копаю я миног,
Белю салфетки сажей
И подбираю вдоль дорог
Колёса экипажей.
Перебиваюсь как-нибудь —
Похвастать нечем, сэр,
Но я бы рад за вас хлебнуть
Пивка бы, например.

Но я не слушал. Я почти
Додумал мудрый план,
Как мост от ржавчины спасти
Посредством винных ванн.
Я деда поблагодарил
За искренний рассказ.
Как горячо он говорил:
Готов, мол, пить а вас!

С тех пор, залезу ли рукой
Рассеянно в компот,
Иль попаду не той ногой
В башмак совсем не тот,
Или фантазия слегка
С пути меня собьёт, —
Я вспоминаю старика
Среди глухих болот.


(Льюис Кэррол в переводе М. Я. Бородицкой)

Цитата сообщения checkoff Посвящается всем вам,
в чьих натруженных, тёплых, полуденных
руках окажутся эти страницы –
где бы вы их ни нашли, –
чтобы вы помнили,
что мир тайно промышляет о вас,
действуя так, а не иначе.

пять первых стихов в сбонике

Цитата сообщения checkoff Посвящается Фриде и Николасу

Утренняя песнь

Как толстенькие золотые часы, заводишься ты любовью.
Шлёпнула акушерка тебя по пяткам – и дерзкий твой вопль
Занял место средь прочих стихий.

Эхо наших голосов – дань славному твоему прибытью. Новая статуя
Встала в музее убогом. Твоя нагота оттенила
Безопасность нас всех – и мы встали вокруг, равнодушные, словно стены.

Я – не более мать тебе,
Чем облачко, что мимо зеркала проплывает, в нём отражая свою
Неторопливую смерть от руки ветра.

Всю ночь мотыльковые вздохи твои
Мерцают меж плоских розовых роз. Я слушаю, просыпаясь:
В ушах шевелится далёкое море.

Крик – я срываюсь с кровати, этакая корова, в смешной, цветастой,
Викторианской ночной рубашке.
Разинутый ротик твой – чистый, как у котёнка. Квадрат окна

Белит, глотая, скучные звёзды. вот и попробуй теперь
Вести заметки:
Звонкие гласные вверх воспаряют, точно воздушные шарики.


и ещё пять стихотворений