Станиславский говорил, что, пока мы молоды, мы должны вооружиться
зубной щеткой и отправиться туда, куда глаза глядят. Смеяться, совершать безумные поступки, рыдать, идти против системы, читать столько, сколько, кажется, не вместится в голову, любить, что есть сил, чувствовать. Просто жить (с)

Все что угодно становится значимым, если разбирать в связи с другим феноменом. Связь изменяет перспективу. Заставляет думать, что любой факт в этом мире, любое имя, любое сказанное или написанное слово имеют не тот смысл, который виден, а тот, который сопряжен с Тайной. Девиз тут простой: подозревать всегда, подозревать везде. Можно читать между строк даже надпись в метро "не прислоняться".

ты любишь меня как маленькую. слабый чай
наливаешь в чашку с цветочком, подсовываешь конфету,
и целуешь в лоб, и в одиннадцать гасишь свет.
разобью твою чортову чашку. скажу, нечаянно.
и как ни споткнусь - все нежность,
и как ни заплачу - жалость.
а я не маленькая совсем, меня четырежды звали замуж,
и я ни разу ни за кого не вышла.
мое сердце трижды разбито и склеено трижды,
погляди у меня внутри, там давно все выжгло.
а ты любишь меня как маленькую, как лапочку,
и поэтому я все время хожу на цыпочках,
чтобы казаться выше, каланчой расти, греметь воскресною колокольней,
а ты любишь меня как маленькую, зачем это ты, мне больно...

ты любишь меня как большого, а я забыл кошелек и шарф,
мерз на автобусной остановке, смотрел в рюкзаке и в карманах шарил.
ты ходишь неслышно и коротко говоришь, чтобы не помешать;
а может быть, я хочу, чтобы мне мешали!
давай говорить, что на улице гадко и дождь пошел,
дурачиться, спорить по пустякам, ловить на шее щекотный шепот,
а то я думаю про большое, пью кофе такими вот чашками, как большой,
и вечером скорая помощь приедет ко мне, как к большому.
а ты все время спрашиваешь: неужели не надоела? -
как будто я занят очень серьезным делом.
нет бы сказать: ошибись где хочешь, я потерплю.
но ты любишь меня как большого. я тоже тебя люблю.

ты любишь меня как попало, как кто угодно,
как пить апельсиновый сок, как фотографировать крыши,
ты любишь меня, говоришь, что со мной свободно -
тебе с кем угодно свободно, никто не лишний,
ты любишь тонких и толстых, существующих и бумажных,
а мне бы взять и пропасть - поглядеть, как тебе станет страшно,
как станет неловко и холодно, тихо и опустело...
я так боюсь, что не станет, в этом-то все и дело...

наизнанку вывернули же, черти, как мне теперь рассказывать,
что больше всего на свете
я хочу сто сорок четыре тысячи глаз.
чтобы как только закончится земная зимняя маета,
в каждом зрачке унести по лицу - растерянному, живому,
с веснушками на носу и с морщинками возле рта,
с проседью на висках, глядящих в темные водоемы
пьющих взахлеб шоколадный август, бессонных на бледной заре,
и еще я хочу диктофон с нескончаемой пленкой и батарейкой.
выговаривать их бесконечно, не путаясь, не фальшивя,
целую темную вечность, пока иду
туда, где потом соберутся все маленькие и большие,
в городе занебесном,
в следующем году.
(с)

Наливаешь 10-ую кружку кофе, идёшь к столу.
Монитор равнодушно светит, режет глаза.
И такое чувство, будто бы...ну...
Даже сложно его словами то описать.

Это как, когда на концерте, в большой толпе
Ты себя ощущаешь пришельцем, иной монетой.
Очень много людей вокруг, но, увы, не тебе
Разделять с ними горести, счастье, беды.

Это то ощущение, будто бы ты - ключи,
Что растерянно кто-то оставил на полке в книжном.
О тебе очень быстро забыли, хозяина ты не жди.
Ты опять оказался лишним.

Ты опять белой масти среди чёрной стаи птиц.
Не найти тебе здесь приюта, родной души.
А за масками, в общем-то, даже не видно лиц.
Так, спокойно. Дыши. Дыши.

Ощущаешь себя паршивой картой в хорошей игре.
Ты чужой. Не нужен. Лишний - как ни крути.
Ты опять один, увяз в этом сентябре
Между прошлым и настоящим, на пол пути.

Ты ложишься спать, укутываясь в одиночество,
Погружаясь медленно в самые недры сна.
И кажется, будто ночь никогда не кончиться,
Будто бы эта ночь бесконечно длинна.

© Copyright: Черта, 2010
 

Твоё худое счастье 
ночью бьёт судорога. она живёт одним днём и втридорога. была у неё дорога. одна. да и та закончилась. клялась на воде и корчилась. у неё вечер.
длиннее длинного. то заломает руки а-ля литвинова, то с помощью штопора/ножика перочинного. пытается извлечь свою истину. из самого чистого/красного/полусладкого
у неё sos
у неё хэлп
у неё экстренная понимаешь посадка
бег от себя и по белым стенам всё
брызги
брызги…
твоё счастье путаное, периодически пьяное вдребезги. звонит и всё дышит в трубку. нервно мнёт юбку. и дышит так изощрённо, невыносимо. как будто ментально пытает или насилует. потом жмёт сброс. да как зарыдает в голос. что ходуном на столе бокалы. от её снега в носу покалывает. у неё комната нараспашку, дом ходуном, от её глаз за три мили холодом. лелеет полу/живые ландыши. и по ночам всё бьёт и всё бьёт по клавишам
всё пишет
за что ж мне
Господи

© Copyright: Антон Прада, 2010
 

Тот, который
не поворачивает головы,
если слышит – а он-то слышит, – мой тихий шуршащий шаг,
тот, которого лучше было бы звать на «Вы»,
тот, который не станет в одежде скрывать ножа –
он и сам весь оружие, весь беда, –
он выходит ко мне на танец в огромный холодный зал;
как мы чертим круги, – о, вынеси нас вода,
посмотрите на нас, имеющие глаза.

До утра, до утра свет не гаснет в моём дому,
до утра кто-то бьёт и бьёт во мне в медный гонг.
Тот, на которого взгляда не подниму,
если услышу – а я-то слышу, как ходит, ходит, да всё кругом,
я руками держу затворы – чур меня, чур,
я кружу по комнатам, пальцы скрещиваю во тьме;
он же слышит, слышит, как я для него молчу,
как никто, он умеет молчать в ответ.

Людям кажется – ходим окольными тропами,
ездим по городам;
это танец, – странный, долгий и медленный, круговой.
Тот, которого, может, и не было никогда –
может, я загляделась в небо над головой,
и пошла она кругом? –
тот, у которого каждый жест
для меня открыт, – как всегда, попадает в такт;
раз, и два, и три, и четыре, и пять, и шесть,
и пускай будет так.
Пускай просто будет
так.

© Copyright: Ракель Напрочь, 2009
 

 Пиши мне, пиши - из любого лыка, любого сора,
любого цветного лома, лежащего с сентября.
Пиши, между нами градусов где-то сорок, -
так пишут на всех бутылках с письмами от тебя.

Пиши мне, пиши - широким росчерком на виниле
забытого музыканта, игравшего ритм-н-блюз.
Ты разве ещё не знаешь - молчание отменили!
Пиши мне, пиши, и я снова в тебя влюблюсь,

как делала тысячу раз, - пусть мотив моего баяна
предательски узнаваем (да-да, из чужих окон).
Тебе повезло, как видишь: я очень непостоянна,
и мне повезло: каждый день влюбляться в тебя легко.

© Copyright: Ракель Напрочь, 2010

он уходит - из вен и жил - веселящий газ.
без него так неестественен плач и смех.
и пускай мы любим лишь тех, кто не любит нас,
и пускай мы выбираем совсем не тех.
например, сейчас...

и пора бы в зал дымовую пустить завесу.
шутовство теперь не по росту и не по весу.
допиши: “все умерли”, - дабы закончить пьесу, -
поперек листа.
прекрати играть в злодея или принцессу.
просто перестань.

вот она звонит в полвторого ночи, сидит одна на кухне с текилой, носовым платком и лимонной долькой:
“я не знаю, ну почему так, чего он хочет? долго еще так хреново будет, ну, сколько терпеть, скажи мне, сколько?”
рядом сосед на лоджии мне кивает, небритый, в линялом тельнике,
насмотрелся на ночь новостей по телеку
курит, матерится: “страна бездельников,
беспредельников!”
курим параллельно мы.

а на небе - глаза поднять - звездочки мигают
небо ясное - благодать! - холодает...
телефон захлопав крыльями, улетает
на ближайшую из мерцающих.
и дуб-сосед корнями-ветками прорастает.
до конца еще
долго, но до антракта пара минут.
и я умру, и все эти люди умрут.
а на небе никто никого не судит.
я не знаю, кто все эти люди?
зачем эти люди?


© Copyright: Лия Киргетова, 2010