Ну, зачем обычному человеку с его бытовыми интересами мои записи? Я не к тому, что я такая вся из себя замечательная. Просто я болею, это меня отличает от прочих. Боли почти не прекращаются сутками, годами... Конечно, у меня несколько иное восприятие мира, себя в этом мире. Больные вечно терпят. Прислушиваются невольно к себе, чтобы уловить те минуты, в которые хотя бы чуть-чуть отпустит их боль. Это наполняет жизнь некоей созерцательностью. Она не столь стремительна. Даже когда я в гуще событий, я пребываю в подвешенном состоянии: я с людьми, и в то же время наедине с собой, со своими болями. Это странно. Это поначалу мешает (я не родилась такой, мне пришлось привыкать). Потом уже просто не помнишь иной жизни. Я не помню то состояние, когда у меня практически ничего не болит. Это забылось. Как не бывало...
А когда заболела мама, нас таких стало двое. Ей сделали операцию, но это же рак. Все равно появились новые метастазы: теперь в костях. Ей много чего удалили, в том числе часть мышц на руках и лимфоузлы. Руки теперь с трудом поднимаются, слабенькие совсем - ведь мышцы вырезали. И химия - много раз (вот и сейчас новый цикл). И рентгеновскими лучами ее прожигали - спалили легкие, теперь вот все время кашляет. Отеки такие сильные на руках - просто слов нет. От химии у мамы слабость, она не чувстует толком запахов и вкусов. Почти не ходит - так слаба. И дикая боль, не прекращаясь, от всего, особенно от застоя лимфы. И хотя она веселая, как раньше, и пытается что-то делать по дому, мастерит дизайнерские штучки, шьет каждый день, заботится как может обо мне... Но я ее спросила: "Тебе хоть раз не было больно? Хотя бы минуту после операции?" (а она была почти год назад, но до этого четыре года мама уже болела раком, ходила с опухолями). Она удивилась, засмеялась даже:
- Нет, конечно! Нет...
- Тогда откуда у тебя силы терпеть это и жить? Я бы не смогла. У меня хоть иногда бывают перерывы: минут на двадцать. Изредка даже на час-два. И у тебя боль сильнее.
- Нет...
- Сильнее, сильнее. Я знаю.
- Ну... У меня есть вы с папой. Это такое счастье! Я радуюсь, глядя на вас, я люблю вас.
- А если бы нас не было? Никого бы у тебя не было: из близких, а боли были. Стоило бы жить? Ведь я останусь одна, когда вы умрете... Может быть совсем одна.
- Нет!
- Я знаю: все может быть. Что тогда? Ты стала бы терпеть боли, если бы была одна? Или покончила бы с собой?
Знаете, мама всегда говорила мне: живи во что бы то ни стало. Нельзя идти на суицид, никогда. Надо бороться за жизнь до конца. Я это с детства слышу, потому что жизнь рано поставила передо мной этот вопрос. Но здесь... Мама впервые не смогла мне ответить. Сразу, однозначно ответить. Так же, как отвечала раньше. Нет, потом она что-то проговорила невнятно, выдавив из себя, вроде:"Ну, все-таки надо жить..." Но она не была в этом уверена. Я видела это: она не смогла ответить точно.
И вот тогда я впервые до конца поняла, насколько ей больно. И я не знаю: стану ли бороться до конца, если что. Не знаю. И, наверное, никто этого точно не знает в отношении себя.
Вот. И моя комната по-прежнему с розовыми шторами на окне. И украшена самым изысканным, утонченным и идиллическим из того, что мы могли достать или сделать сами: шелковые цветы, белое кружево, фарфоровые птички и ангелы, фигурки тонкокрылых нежных фей. Все невесомое, чистое, с налетом веков и безудержной, сквозящей из всех щелей романтикой. Здесь нет ничего случайного: ни одной даже крохотной детали. Все продуманно, все любимое: то, что нравится именно мне с моей рафинированной психикой больного ребенка. Комната мечты. В ней я: говорят, я красива. Я знаю, что это правда: по крайней мре, у меня лицо как у моих ангелов и фей, высокий рост и от природы хорошее сложение. Все так идеально... И лишь болезнь губит все, но она не видна, когда смотришь на мое лицо. Ее как будто нет. Мой белый плен... Моя боль. Мои розовые мечты - наедине с собой и на пару с любимой мамой. Наши с папой прогулки по паркам: почти каждый день. Отсюда мои стихи.
Я еще рисовала раньше, а теперь все болит сильнее, когда рисую. И я стала писать повести. Вы не видите меня. Не слышите меня. Но когда-нибудь (я верю) кто-нибудь услышит.
А в храме закрылся портал: в католическом. Мне казалось, он там был: я ощущала дыхание... того... мира. А теперь вот закрылось: или это оттого, что в тот день, когда я выбралась наконец туда, там испортили атмосферу исповедями? Тогда был день: все исповедовались. Наверное, я больше в тот храм не поеду. Хотя папа купил мне там росный ладан, он дивно пахнет... Ладно, я пойду искать портал в другом месте, хотя не пойму: зачем он мне? Кажется, его можно найти где-то в Коломенском: я его там ощущала в Голосовом овраге, если только он и там не закрылся.
Вы слышите меня? Я люблю не вас. Я люблю маму. И папу тоже... Но в моем сердце найдется место еще для одного, или двух: друзей. На большее я пока не способна.
