Городок был маленький, зима длинной. Время – что-то в конце девяностых, а может, ближе к середине. Мне двенадцать или около того. У меня гастрит с подозрением на язву. И вот такую ухоженную домашнюю девочку засунули в какой-то полустационар с дневным пребыванием для больных детей, в старшую группу, куда, как назло, еще до меня набилась куча детишек из неблагополучных семей. Заведение наше называлось очень наивно и по-дурацки – «Земляничка». Мда. Мои однопалатники были те еще ягодки.
Глуповатое старое советское название. Я была сентиментальной восторженной девицей. Ею и остаюсь по сей день. Название мне нравилось. Нравится. До сих пор.
В те далекие дни у меня вечно болел желудок, его крутило и так и этак, и он порядком мне надоел. Особенно тяжко приходилось мне на уроках, когда надо было решать задачки, писать диктанты, в общем, как-то соображать, а мозг, отвлеченный мучительным завыванием гастрита, соображать отказывался. Итог – ошибки, помарки… Нервы. От нервов все болело еще сильнее. Согласитесь, не самое хорошее подспорье в борьбе лучшей ученицы потока за потенциальную золотую медаль. Мне прочили МГУ и прочие образовательные изыски… Черта с два. Забегая вперед, скажу: я выросла, получила свои «дай пять», то есть сполшняком пятерки в аттестате, и устроилась работать парикмахером. И не жалею.
Но вернемся к той зиме. Итак: полу… что-то там «Земляничка». Здание старого детского садика в окружении пышных угрюмо-понурых елей и давным-давно не чищенных дворником сугробов. Типичный двухэтажный детский сад. Желтый, с шикарными панорамными окнами во всю стену, слишком горячими трубами отопления (хорошо, хоть топят!) и запахом свежесваренного супа в коридоре. Войдешь, а тебе прямо от входа, с морозца бьет ароматом щей в нос. Уютно. Классно. Короче, знаете, от этого запаха как-то очень-очень спокойно становилось на душе и хорошо. Надо же! Такие мелочи, а ты вечно их помнишь…
Январь. Уже после Нового Года, но когда я пришла на место отбывания срока в первый раз, в тесном детсадовском холле еще стояла елка. Огромная, до потолка, наивно, чем попало украшенная елка. И в этом полузаброшенном, вечно пустующем холле по-особенному, по-новогоднему пахло пылью и немного – старыми елочными игрушками. Когда я вошла туда, мне захотелось плакать. Оттого, что это был день уже совсем после, а нисколько не до, как хотелось бы. А значит, праздник кончился, и чуда уже не произойдет. Минимум до следующего Нового Года.
Дня через два елку убрали. Я так и не заплакала. Хотя накатывало тогда все время… Не важно. Уже прошло. Давно.
И все же – снег. Его было много. Я смотрела на него в окно в те редкие минуты, когда оставалась в палате одна, а толпа вечно гогочущих, шумных девчонок вываливалась в холл играть с парнями в шашки. Или во что-то еще… Во что там они играли. Признаться, я не вникала и ни разу так и не присоединилась к их компании. Вместо всего этого подросткового гвалта у меня была тишина палаты и снег. И еще книжка «Юный натуралист», про птиц, очень интересная. Я давным-давно взяла ее у двоюродного брата и почти сразу зачитала до дыр. Тогда брат мне ее подарил. Точнее, отдал. Насовсем. Ведь ему без надобности! А я в то время интересовалась биологией и всем таким… До сих пор, кстати, кое-что помню. Могу отличить однодольное растение от двудольного по жилкованию листьев и бравирую тем, что рассказываю глупости о ежах. Мол, ежи – очень тупые и примитивные животные. Да. Очень. Хотя и милые. Тупые – потому что безумно древние. Малоразвитые, с несовершенным мозгом. Глупо, конечно, об этом направо и налево рассказывать, но людям нравится. Их, что называется, прикалывает.
Теперь я интересуюсь историей и читаю про королей, императоров и революционеров. Но людям почему-то интереснее слушать про ежей. Странно. Впрочем, это уже их проблемы, мое дело – рассказать.
Мда. Я все время отвлекаюсь и пишу, наверное, ужасно глупо. Ладно. Постараюсь исправиться. Мама говорит, что я не дура, а умница. Она, конечно, пристрастна, но в целом, ей можно верить. Хотя мамы почти всем дочкам так говорят…
Однако, снег. Вспоминаю те дни, и все время всплывает снег. Видимо, в том году его выпало на редкость много. Девяносто… какой? Неважно. «И не бывает столько снега, так что земля не видит неба, и звездам не видать с вершин…» - так пелось в одной песне. Ее в то время постоянно крутили по радио. А сейчас, кажется, слушают только старые рокеры и дальнобойщики. «Столько снега»… Хорошая тогда была зима.
Девчонки в моей палате подобрались, что называется, «иного, чем я, полета». В то время мне казалось, что они меня страстно ненавидят, все, без исключения, но теперь я понимаю, что просто настораживала их своей литературной речью без привычного мата и книжкой «Юный натуралист». И еще тем, что я постоянно зубрила уроки, а они на школу давно начихали, и, наверное, правильно сделали. Я вот так и не смогла. Из страха. Знаете, учителя меня вечно ставили всем в пример, а стоило схватить трояк или хотя бы четыре с минусом, как поднимался учительский вой: «Если уже Кравцова получила тройку, то что взять с остальных!» Мне становилось стыдно. Можно подумать, что я ленивая дура и всех подставила, а ведь я зубрила дома до посинения, просто у меня очень плохая память. А еще избыток совести, и все та же грамотная, поставленная интеллигентной мамой речь да к тому же честное лицо с широко открытыми глазами. Отсюда очевидно-заведомое, для каждого препода с первого взгляда: «Хорошая девочка. Отличница». Очки-косички. И уж тут будь любезна – соответствуй! Вот я и долбила весь учебный год формулы и параграфы до четырех утра. Хорошенькая у меня получалась учеба! Вечная нервотрепка. Муки у доски. Ядовитая зависть хорошистов, неприкрытая вражда отличниц (их у нас в классе минимум трое кроме меня). Нервы. Нервы. Гастрит. Боли. Итог – «Земляничка» и пропущенная самая тяжелая третья четверть. Неудивительно, что на институт меня уже не хватило.
Я все о том же… Опять – двадцать пять, извините, но это как-то засело в мозгу: снега было много, а трубы очень теплые. Такие, знаете: толстые, округлые, нежно-персиковые, в цвет стены, крашенные масляной краской. Однажды девчонки из палаты, утомленные моей хорошестью, устроили мне что-то вроде проверки: вдруг все-таки, сорвусь? Туалет у нас был в соседней комнате, (там же стояли шкафчики с пижамами, раковины, висели белые вафельные полотенца), и когда я во время тихого часа отправилась туда, закидали меня подушками. Не больно, а так, в спину. Обидно. В голову тоже попали. Они думали, наверное, что я заплачу или стану ругаться. Но я смолчала. На первый раз постаралась не шуметь, ожидая второго. Правда, мне безумно захотелось наорать на них в ответ, накинуться с бранью и кулаками, благо мелкими придирками и подколами девчонки предварительно бомбардировали мне мозг уже пару дней. Но смысл? Смысла в этом не было. Разве что в отместку они еще и настучат нянечке. А у меня сложились с ней хорошие отношения. Кстати, она как, и преподы в школе, с воодушевлением ставила меня всем в пример, так что разочаровывать ее мне совершенно не хотелось. А потому удары подушек пролетели в решето мимо цели. Я умудрилась кое-как сохранить видимость спокойствия и ушла в туалет, аккуратно прикрыв за собой дверь. Правда, еще пару-тройку дней после этого пребывала в постоянном ожидании новых нападок. Но их не последовало. Девицам хватило одного раза. Я удивилась. Мои одноклассники были куда настырнее и доставали меня с завидной регулярностью. Но что взять с малолетних обитателей «Землянички»? Больные дети. В школе у них – байда полная, двойка на тройке, дома – задерганные, по большей части пьющие родители – «Предки». К тому же вечные боли. У каждой. Так что для девчонок из палаты после этого случая я совершенно перестала представлять интерес. Не хнычу, не ругаюсь. Просто молчу и читаю книжку. Скучно.
Снег? Снег. И черные вороны за панорамными окнами детсада. Крупные сильные птицы. Размашисто-силуэтные. Но какие-то суетливые – они все прыгали по еловым лапам, стряхивая на землю тяжелые снежные наметы и копошились, и ссорились, споря о чем-то своем… Вроде, ничего особенного. Но уж слишком они огромными казались мне вот так, вблизи. Я немножко боялась их и все пыталась представить, как весной они будут вить гнезда и выводить птенцов. Проклятая книжка «Юный натуралист». Так плотно в мозгах у меня засела, никак не хотела вылезать! А потому добрая половина моих мыслей того времени – о птицах. И что прикажете с этим сделать?
Хм. Жалко, что тогда уже кончился Новый Год. Так о чем я?
…И только одна девочка все никак не хотела от меня, что называется, «отвалить». Как сейчас помню, ее звали Аня. Она была крупной, болезненно-припухлой и, как мне казалось тогда, глупой. Фигура ее, и без того нескладная, была подпорчена этой дурной, непропорциональной полнотой. Облезлые немытые волосы синюшно-русого отлива. Взгляд из подлобья. Дурнушка. И одевалась она на редкость неряшливо, что, впрочем, неудивительно. Родители у нее были отпетые алкаши. И Аня, а, точнее, Анька (по-другому ее никто не звал, да она, собственно, и не претендовала), в своем развитии находилась еще ниже, чем большинство девчонок моей палаты. Матом она не просто ругалась, нет, она, что называется, на нем «разговаривала». Хамоватая, угрюмая, рано повзрослевшая, то есть абсолютная моя противоположность. Она давно и безнадежно курила, в свои двенадцать тайком от воспитателей где-то пила пиво или даже что покрепче. Болела Анька, кстати, чуть ли не сильнее всех: ей уже который месяц безуспешно лечили язву. Впрочем, как не трудно догадаться, на свою болезнь она не жаловалась и виду не показывала, просто иногда лежала пластом в самом мерзком расположении духа, и уж тогда к ней не подходи! Можно было подумать, боль ей почти не мешала. Аньке мешала я.
Она не вредила мне в классическом смысле этого слова: не обзывалась, не колола, скажем, булавками мне в спину (а такое в школе пару раз со мной проделывали, благо сидела я всегда на первой парте). Анька меня не очень-то задирала. Но… Как бы это сказать, держала в постоянном напряжении своей готовностью это сделать. Каждое мое действие, даже самое невинное, вызывало в ней недовольство. Скажем, приходила я в палату. С утра, недавно разбуженная, еще окутанная парами сладкого сна. Мне хорошо: я, радостная, почти счастливая, посвежевшая от близости снега… А меня с порога окидывают дремучим взглядом изподлобья и тяжелым, подростково-наглым: «О, пришла!» Тут уж и наши девчонки подбирались как-то, серьезнели, и вся палата застывала в ожидании всплеска, чуть не вулкана. Мне казалось тогда, что вот-вот – и разольется целое море ругательств… Но Анька только цедила сквозь зубы что-то невразумительное и… затихала, отвернувшись к стене. Или притаскивала из общего зала лекарства, что лежали с записочками на столике медсестры (там указано было: что пить, да кому) и молча давилась внушительной горкой таблеток. Ну, понятно: я только что из дома, от любящих папы и мамы, с шиком, на машине, а она… она вообще редко ходила к себе домой. Чаще Аню, как тяжелую больную, оставляли на ночь в палате. Да и не к кому ей было спешить. Дом, родные… не про нее. Но это я позже поняла. А тогда боялась. И обижалась не на шутку.
Или вот, случай. Наши собрались к мальчишкам в комнату: им приволокли какую-то неведомую игру с кубиком и фишками, импортную, красивую… Я видела потом однажды эту коробку, когда парни вынесли ее в общий зал. А для начала девчонки всей группой тайком от нянечки и медсестры собрались поглазеть на заграничное чудо. «Пошли?» - дружески подмигнул мне кто-то из них. Как? Мне? Неужели? И я тоже пойду смотреть игру вместе со всеми?! Вот здорово, на такое я и не рассчитывала. «Коне…» - не успела я договорить, как мои слова перебил знакомый хрипловатый голос. «Нет, - даже не взглянув на меня, распорядилась Анька. Авторитетно так, по-хозяйски. – ЭТУ не возьмем. Пошли скорее, девки, а то застукают».
Хм. «Эту». Она, по-моему, даже имени моего никогда не произносила. Из презрения. За что? Хотя временами мне было ее все-таки жалко. Особенно когда приходила медсестра и равнодушно так, звонко, на всю палату огорошивала: «Семенова, чего лежишь, опять плохо?» Ей отвечал хриплый голос из-под одеяла – «Неа…» «Давай лекарство принесу, а то будешь весь день крючится, и так вон до утра с болями провалялась. Сейчас дам тебе…» - и медсестра произносила какой-то белибердовый набор букв, я о таких лекарствах даже не слыхивала. Анька оживившись, высовывала из-под одеяла туловище в мятой ситцевой пижаме, и уже гораздо более внятно давила сквозь зубы: «Бл… Не надо, нормально все!» - Угрожающий окрик сестры на подростковый мат – «Семенова!» - и тяжелое ворочанье ситцевой пижамы в ответ. Глянули уставшие глаза.... «Говорю же, нормально,» - и Анька снова прячется под одеяло. «Ладно, - смягчалась медсестра. – Будет хуже, позовешь! Кондрашова, следи за ней!» - «Хорошо…» - вяло отзывалась вечно заспанная Кондрашова, что-то вроде подруги Аньки. Ей поручали следить за состоянием нашей «тяжелой», зная: случись что – и та будет терпеть до последнего, но все равно не позовет врача. Медсестра окидывала дежурным взглядом нашу палату и… уходила.
«Как же достала!» – бурчала Анька под одеялом, укутавшись в него с головой. Кондрашова, растрепанная после позднего утреннего сна, напуганная почему-то, с помятым лицом, осторожно звала: «Ань… Ты это… Если чего, скажи, слышь!» «Отвали ты!» - вот и весь разговор. Мда. Подруги. «Чего ты пялишься!» - в мою сторону. Понятно. Все как обычно. И мне от Аньки досталось. За что? Ведь я ее пожалела… Даже сейчас, несмотря на этот дурацкий выпад, мне все еще ее жалко. Я собралась почитать про гнездовье зябликов, но теперь это казалось как-то некстати. Ладно. Дождусь, пока все уйдут – и дочитаю.
Шли дни. Нянечка решила научить меня вязать. Звали ее как-то очень стандартно, я даже не запомнила. Что-то вроде… Ну, допустим, Светлана Михайловна. Сначала я шила с ней мягкие игрушки по выкройкам из старых книжек по рукоделию, приносила домой и дарила маме. Почему-то медведей. Только медведей: они казались мне самыми забавными. Медведь черный, медведь с шарфом, медведь с бантом, еще какой-то медведь… Книжка была немного помятой, затасканной и пахла старой бумагой. Этот запах навевал мне мечты о лете и даче. На даче у нас стопками лежали старые книги: мои детские, садовские и еще какие-то взрослые, ненужные и скучноватые, типа «Капитала» или руководства по эксплуатации Запорожца дремучего года выпуска. И все равно я любила перелистывать эти книжки. От них веяло тишиной и бесконечностью лета, и еще какой-то чужой и загадочной жизнью. И вот теперь в завьюженной снегом январской «Земляничке» точно так же пахла нянечкина книжка по рукоделию. Шила я долго и не очень умело. Медведи выходили у меня неряшливыми и кособокими, и дома мама прихватывала их нитками, выравнивая кривые фигурки. У нее получалось красиво. Все. Всегда. Знаете, бывают такие мамы… У них все хорошо и красиво. Абсолютно. Потому что сами они хорошие и красивые, и им как будто легко и просто заполнять этими своими качествами весь свет. Моя мама – именно такая.
Я приносила ей свои неумелые поделки, а она наводила на них неотразимый, на мой тогдашний взгляд, лоск: завязывала идеально-ровные наглаженные бантики, мастерила сапожки и замысловатые воротнички… А я показывала их потом Светлане Михайловне и, смутившись, спотыкаясь через каждое слово, мямлила: «Вот, дома я доделала». Странно. Она, даже не спрашивала – не помогал ли мне кто? Хотя разница между до и после была разительная, и нетрудно было догадаться, что без постороннего вмешательства тут явно не обошлось. Но Светлана Михайловна, по доброте душевной делала вид, что все нормально и она искренне верит в мою незамысловатую детскую ложь. До чего же я тогда бывала счастлива! Еще бы: что мой маленький обман не раскрылся! Вы не поверите, но до сих пор мама делает за меня что-то такое, и только спустя много лет я научилась сознаваться другим: «Нет, это сделала не я. Я только немного подкрасила… пришила, вырезала… Остальное – моя мама». Да, я научилась признаваться в этом (кстати, не без труда), и жить стало намного легче! К чему мне чужие заслуги и таланты? Ведь я тоже не полный ноль! Пусть не пою как соловей, плоховато танцую и рисую в сто раз хуже своей мамы, но… зато умею что-то другое. Свое.
А нянечка, значит, решила научить меня вязать варежки! И это при том, что я уже наметила себе в жертву самого сложного, самого огромного медведя из ее книжки! Это был не просто медведь, а какой-то громадный оранжевый монстр! На фото он гордо восседал рядом с хрупкой стеклянной вазой, по-хозяйски зажав в длиннющей оранжевой лапе пластмассовую трубку игрушечного телефона. На медвежище были надеты ярко-красные штаны на одной бретеле, пышный капроновый бант во всю шею, и вообще, вид он имел очень бравый и даже воинственный. «Ну-ка! А слабо тебе меня сшить?» - как будто бурчал он басом в телефонную трубку. «Алле, да мне совсем не страшно!» – отвечала я ему в мыслях. Конечно, врала безбожно. Ведь он такой огромный – и эту вот громадину мне вручную?! «О, только не это! Жаль, здесь нет швейной машинки. И все же стоит попыта…»
«Леночка, так ты любишь вязать?» - сбило меня с мысли заботливое кудахтанье нянечки. Тьфу ты! Как холодной водой меня окатила! Вязать? Сейчас? Зачем?! Я хочу медведя! Причем именно ЭТОГО медведя, а не какого-то там плюгавенького карлика с хилым бантом: то-то мама ахнет! Мечты об оранжевом монстре на время вытеснили из моей головы даже январский снег с зябликами! «Ну… Да…» - неуверенно протянула я, раздумывая, как бы отвязаться от новой напасти. Ох уж эта Светлана Михайловна! Какая она ладненькая, седенькая, кругленькая… С мелко кудрявой вечной химией на голове. И все-то в ней хорошо и складно: и свитерки нарядные каждый день, и старушечьей затхлостью то нее нисколечко не пахнет: еще бы, почти молодая, лет шестьдесят, не больше! Все вот в ней хорошо, но уж больно она заботливая, наседистая, по-русски жалостливая и радушная. Устаешь от таких. По доброте душевной она взялась опекать меня, видя, что я не слишком ладила с соседками по палате но, как водится у русских женщин, немного перестаралась.
«Давай я научу тебя вязать рукавички!» Я лихорадочно соображала: как бы потактичнее от нее отвязаться, чтобы не обидеть? «Ну.. не знаю… У меня вряд ли выйдет, - слова вставали поперек горла и выдавливались наружу с большим трудом. – Пока я вязала только шарфы. Такие, знаете, небольшие, для игрушек. Ну… У меня дома белочка в шарфе, - я вязала, и еще медведь белый... заяц.» «Леночка, да что ты все игрушкам да игрушкам! Пора бы уже и себе» - ну вот, и она туда же! Как и все взрослые, кроме понимающих папы и мамы, Светлана свет Михайловна решила совершить конкретный наезд на мою инфантильность. «Так ты себе рукавички связать хочешь? Хочешь? Я тебя научу!» И вот что мне прикажете делать! От таких проблем вечно тянет спать, хочется забыться и не решать их вовсе. Особенно удобно это сделать в больничке, где до кровати два шага – она в соседней комнате. «Наверное, - криво улыбнулась я. – Ну, да… Хочу. Было бы… здорово! А… М-м… Можно я немного отдохну, посижу в палате? Или прилягу… Не знаю… Устала кажется». Такая вот маленькая ложь. Врать всегда противно. А что делать? Иначе рукавичек мне не избежать, а они мне сегодня явно ни к чему. Сказаться больной – не лучшая идея. Заботливое квохтанье минут на пять обеспечено. Похоже, я перегнула. Ну да, началось…
«Леночка! Солнышко! Тебе хуже?» - Чего ей сказать-то? Как назло вот именно сейчас ну ничего не у меня болит! «Да нет… Просто устала». Она, разумеется, опять: что да как, да позвать ли медсестру. Я выкручиваюсь: и так, и этак. Ну вот, готово. Вроде разобрались моими молитвами. Успокоила я свою Светлану. «Ладно, Ленушка, ты все равно иди полежи. Если что – зови меня или Анну Сергеевну (то бишь нашу крашеную блондинку медсестру)». «Угу…» «А настойку боярышника с утра ты выпила?» «Да, конечно!» «Не забыла?» - «Точно!» Еще бы мне забыть! Гадость порядочная. «Ну, хорошо. Иди».
Фу… Еле выпуталась. Итак, вместо того, чтобы сидеть и выкраивать здоровенные лапищи нового медведя, мне придется минимум пол часа просидеть одной в палате. Ничего, пробьемся. Мне не привыкать: все лучше, чем вязать какие-то варежки. Ненавижу я это вязание! Так муторно: петли набирать, считать: вверх, вниз, раз, два… Может, кого и успокаивает, а меня это однообразие ужасно раздражает. Буквально крыша едет с лицевых-изнаночных. Встаю резко. Ухожу не оглядываясь – скорей, пока в меня чего-нибудь не влили. Скрип деревянных стульев, на которых мы сидели. Припыленный нечистой обувью линолеум. Батареи. Трубы. Тепло. Здоровенные вороны за окном. Пошла читать про зябликов.
Уже в палате я подумала в который раз, что хорошо вот, что сейчас зима, а не лето. А то, наверное, нас вечно выставляли бы гулять, а на свежем воздухе одиночество ощущается как-то острее. Вот и сейчас: уже подходит время прогулки, и я волнуюсь: неужели мне снова не удастся хоть каким-то боком затесаться в компанию однопалатников и придется всю прогулку торчать одной на заднем дворе? Занятий, честно говоря, там немного: знай себе обламывай сосульки и кружи по дорожке между сугробов. Думать ни о чем не хотелось. И о рукавичках Светланы Михайловны – тоже. Уж лучше с головой погрузиться в дебри «Юного натуралиста». Зябликов мне хватило минут на десять: я быстро их дочитала. Потом пролистнула ворон и грачей. Начались голенастые: журавли и прочие большие красивые птицы. Про них читать значительно интереснее. Жаль, тут нет про колибри и всяких других экзотов. Вот где настоящая красота! Ладно, на худой конец сойдут и журавли…
Но как только я дошла до самого интересного места, так по закону подлости нас потащили на прогулку. И, разумеется, на улице несусветная холодина. И, конечно, Анька как всегда недовольна мной и всем на свете, и что-то нечленораздельное припечатала мне в спину. Девчонки захихикали. Значит, обидное. А парни в коридоре снова отпускают пошловатые шуточки про девочек – мерзко, постараюсь не слушать. В общем, все было как обычно, и даже так же пахло так же протертыми щами на первом этаже. Значит, вкусностей на обед не жди: еще бы! Здесь, как и обычно для нас, для гастритников все только пареное и протертое. Итак, мне предстояла обычная прогулка. Обычный день. И неизвестно, сколько еще меня промаринуют в этой «Земляничке»?
«Лена! Кравцова, не отставай!» - Строгий окрик медсестры вернул меня к жизни. Я потащилась по лестнице вниз, как всегда в конце группы, нехотя натягивая колючие варежки. От нечего делать я начала считать под ногами ступеньки. И вдруг меня поразило солнце: очень яркое и радостное. Почти веселое, как в раннем детстве. Я замечталась. Опять. Представила, будто сейчас декабрь и скоро Новый Год, и это такой светлый солнечный день накануне праздников… Мне стало хорошо и спокойно. Захотелось стоять на пропахшей вареной капустой лестнице и слушать предновогоднюю тишину. Уж поскорей бы вечер и вернуться домой. Там отдохну… от всех.
«Кравцова! Кравцова, ты где?» Ну вот, на меня, кажется, на меня рассердились не на шутку. Как бы чего не вышло: терпеть не могу, когда кричат. «Иду!»
Обошлось. Все-таки меня любят все медсестры и прочие взрослые «Землянички». Неудивительно. На фоне местных детей я просто ангел. Только рассеянная. Но взрослые уже знают. Не обижаются.
Вот, наконец, и двор. Сугробы за ночь, кажется, стали еще выше. Воздух – морознее, чем вчера и даже позавчера. И во все предыдущие дни. Логично. Январю положено быть холоднее декабря. А журавли, наверное, сейчас зимуют где-то в Африке.
Сбоку послышался гвалт. Мальчишки ломали снеговика, которого слепила недавно млашегруппная малышня. Жалко. Он был хоть и некрасивый, но с глазами и носом из черных веток, а потому как будто живой. Голову ему уже откололи. Она валялась на снегу, сливаясь и перемешиваясь с наметенным за ночь сугробом. Глаз и носа уже не разобрать: мальчишки затоптали их ногами и теперь доламывали туловище. А он был смешной и милый. И кривой. И живой и… Опять захотелось плакать. Мда. Присоединится к ребятам сегодня, кажется, не удастся. Противно. Пойду отпрошусь погулять одна.
…Я робко топталась около медсестры уже минут пять, тщетно ожидая, что она наконец-то обратит на меня внимание. И вот это, наконец, случилось. «Тебе чего, Леночка?» Леночка… Мило. Начало обнадеживало.
«Анна Сергеевна, а можно мне у заднего подъезда погулять?» Тревожный взгляд маленьких серых глаз за стеклами очков. Легкий вздох: она все надеялась, что я вольюсь в коллектив. «А с ребятами с горки покататься не хочешь? Вон они чего-то строят!» «Не строят, а ломают. Снеговика», - злорадно подумала я, а вслух сказала что-то путаное, вроде: «Ну, я хотела немного походить одна… Там сугробы, красиво... Снег. Я лучше погуляю». Тяжелый вздох нашей медсестры: пристроить к ребятам Леночку в очередной раз не удалось. «Ладно, иди. Под сосульками там не стой!» - «Хорошо…»
Что ж, отлично! На сегодня мне удалось сбежать!
Я поковыляла по плохо расчищенной дорожке на задний двор. Исчезновения моего, как и всегда, никто особо не заметил. Только, кажется, кто-то мальчишек обернулся мне вслед, да только я не стала особенно разбирать кто именно, а припустила скорее по дорожке, чтобы никто не прицепился. Вдруг еще (небывалый случай!) пригласят с ними повозиться, а мне придумывай предлоги поприличнее, чтобы отнекаться.
За углом дома мне стало гораздо спокойнее. Теперь можно было уже не спешить, а спокойно прогуливаться, прислушиваясь к тому, как свежевыпавший снег скрипит под ногами. Солнце на заднем дворе слепило гораздо сильнее, чем со стороны крыльца: именно это место оно оккупировало каждое утро вплоть до обеда, бессовестно оставляя парадный вход в «Земляничку» в густой тени. Там, откуда я сбежала, было мрачновато и прохладно, здесь – ослепительно прекрасно, сияюще и… все равно очень холодно. Что ж, придется добрых сорок минут бороться с этим мучительным чувством, пока наша прогулка не закончится.
Итак, свобода! Я наконец-то сделала то, что мне хотелось сделать уже давно, как только я вышла на улицу: а именно: переместила (не без труда!) большие пальцы рук из узких вязаных фитюлечек в широкие главные карманы варежек. При всех это делать как-то неприлично: большие пальцы пустышками болтаются, а когда никто не видит – можно. Сколько же зимой трудностей из-за холода! (А ведь я до сих пор мечтаю о муфте!)
Дело было сделано. Не прошло и минуты, как мои озябшие пальчики согрелись и обрели былую подвижность. Так. Теперь можно гулять спокойно. Что там об этом пишут в стихах? «Мороз воевода дозором обходит владенья свои?» Ну, на Деда Мороза я, пожалуй, не тяну (зато вокруг меня этого мороза хоть отбавляй, знай, под ногами в снегу поскрипывает) – а вот задний двор «Землянички» уже вполне могла считать своим собственным маленьким владеньицем. Кроме меня здесь почти никто не бывал: разве что мусор выносили, да дворник изредка прочищал дорожки. Мне же тут каждый закуток, да что там – чуть ли не каждая веточка на кусте была знакома! Так… - присмотрелась я – что тут у нас? А вон и дерево красивое растет на углу, оно в этом дворе мое самое любимое. Раскидистое такое, здоровое: как назвать не знаю, может, липа или что еще. К стыду своему я до сих пор зимой могу различать только тополя, каштаны да елки. Ну, и березы, конечно. А это… Дерево как дерево. С воронами и их старым гнездом. Глядя на него, я всегда прокручивала в памяти, как именно, по утверждению «Юного Натуралиста» в этом гнезде вороны по весне станут выводить птенцов. Сегодня мое дерево принарядилось особенно эффектно: ствол его был заснежен, завьюжен и усыпан белым налетом инея. На солнце этот льдинистый панцирь сверкал, точно кристаллы каменной соли. Я даже зажмурилась: просто сказка! Вот и кусты тоже все в инее: они сияют на солнце и растворяются в моих зрачках в мареве холодного света. И так тихо-тихо кругом. Впрочем, как и всегда, когда здесь нет ветра. Хорошо, спокойно! Ни шороха, ни малейшего движения. Только скрип моих шагов. Сейчас я казалась себе почти всемогущей, мне чудилось, что я могу управлять всеми звуками этого почти тайного места. Моих владений. Моих – и только моих. Вот… Сейчас я замру: и звуки стихнут совсем. И буду я стоять себе на снегу, пока ноги не закоченеют окончательно, и закрою глаза, и стану любоваться зимним солнцем сквозь сомкнутые веки. Вот так. Хорошо. Теперь мои глаза видят только теплые персиково-розовые пятна, а мозг не занят ничем, кроме тишины. Там пусто. Я словно очутилась вне времени. Вне себя. Вне зимы и весны, и лета... Я, наверное, пребывала где-то в вечности, и даже не почувствовала, как сильно озябли ноги. «Лечь бы сейчас и заснуть, - думала я. – Не думать ни о чем. Так спокойнее. Уснуть… может быть навсегда». С каждым такое бывало, наверное?
Вдруг в мою ослепительную тишину ворвался какой-то звук. Он был нелепый, довольно настойчивый и совершенно неуместный. Издавала его явно не я, а кто-то другой. Причем, живой, как видно! Какое-то… Я бы сказала, это было шуршание. Да, кто-то шуршал в кустах, тихо, но вполне ощутимо. Оторопь зимнего утра с меня как рукой сняло, мысли лихорадочно запрыгали в еще недавно пустой голове: неужели крыса! Ай, точно крыса, кто же еще! Господи, да ведь здесь же помойка: чего удивительного?
Ах да, я, забыла сказать: мои владения включали себя и еще эту, весьма неприглядную территорию. Она была достаточно скромна по размерам, вполне ухожена и располагалась в дремучем дальнем углу двора. К счастью, сейчас эта неэкологичная часть моей чудо-вотчины совершенно не пахла по причине сильных холодов. Ну, или почти не пахла… Ясное дело, обычно я старалась к этой атомной бомбе близко не подходить. Однако теперь с опаской всматривалась в небольшую горку мусора, просыпанного у куста рядом с баком. Шуршание явно доносилось оттуда. Это было так необычно! Сколько я здесь гуляю, а крыс ни разу не видела!
Случись такое со мной сегодня, я наверняка поскорее дала бы деру. Но дети обычно бесстрашны. Особенно с животными. И я в то время не была исключением, тем более, что причисляла себя к юным натуралистам и потенциальным светилам биологии. А потому решила рассмотреть незваного гостя поближе. Робкий шажок в направление мусорных баков. Еще один… Взгляд напряженно впился в горку каких-то лохматых объедков. Там явно ощущалось движение, но никакой крысы и в помине не было. И даже маленькой мышки: я бы ее точно разглядела! Вы не поверите! Но объедки… Как будто сами летали по воздуху! «Наверное, эта зверюга спряталась за горкой мусора, роется там себе в отбросах, грызет что-нибудь, а ненужные подальше отшвыривает», - решила я наконец, устав искать привязку происходящего к реальной, не сказочной жизни. Иного объяснения у меня не нашлось. Ну, не сами же эти объедки по воздуху летают: чай не бабочки!
Я немного потопталась в нерешительности и сделала еще пару шагов вперед. То, что я увидела, врезалось в мою память навечно. Всякие там дни рождения, выпускные и Новые Годы даже в сравнение с ЭТИМ не идут!
Я увидела фею.
Да-да. Это совершенно определенно была именно фея, и притом вовсе не такая, какими я до того момента представляла себе фей. Во-первых, я сразу поняла, что это была вовсе не взрослая фея, а фея-ребенок. И дело даже не в размере: размер у нее для подобного существа оказался весьма ожидаемый: эта кроха запросто могла уместиться у меня на ладошке. Она была величиной с мышку, не больше. А вот фигурка у нее оказалась явно не взрослой, а скорее подростковой: на вид, как и мне тогда, малютке я дала бы лет двенадцать. Ничего похожего на огромные острые уши или удлиненные пропорции, у этого существа не наблюдалось: нормальная девочка, просто очень маленькая и с крылышками за спиной. Странным было другое: фея оказалась абсолютно… прозрачной, словно кусок льда! Ничего себе, кто бы мог подумать! На картинках эльфийки выглядели гораздо более материальными. Впрочем, и невесомым это существо я бы не назвала: несмотря на прозрачность, маленькие ножки оставляли на снегу вполне явственные, хоть и крошечные следы.
Странно, но я нисколько не сомневалась в реальности происходящего: не пыталась ущипнуть себя за руку, чтобы проснуться или сделать что-то подобное. Да, дети, разумеется, с большей готовностью, нежели взрослые, верят в сказки, но и сейчас, обнаружив на снегу такое чудо, я вряд списала бы его на игры затуманенного сном или сумасшествием рассудка: уж слишком все это было буднично и реалистично. И даже как-то немного неинтересно: ну нельзя же фее вот так по-деловому рыться в отбросах на помойке! Как будто и вправду крыска какая-то. Да и пахло от нее явно не фиалками! Фу! Вблизи мусорного бака аромат помойки ощущался достаточно интенсивно.
Вдобавок ко всему одеяние моей новой знакомой тоже, на мой взгляд, оставляло желать лучшего. Туловище крохи было обмотано грязным медицинским бинтом, найденным, очевидно где-то неподалеку. Из него малышка смастерила себе что-то вроде платьица или туники. Лицо феи мне никак не удавалось разглядеть: нагло повернувшись ко мне спиной, она продолжала что-то очень нужное для себя искать в отбросах, а потому мне ничего другого не оставалось, как только любоваться нежными волосенками на ее макушке. Они были такие прозрачные… И легкие, как паутинка! Вот чудеса!
Наконец оторопь первого момента у меня прошла, и я решила познакомиться со сказочным существом поближе. Так как малявка явно не собиралась обращать на меня внимание, я заговорила с ней первой.
«Привет!» - брякнула я самую логичную, на мой взгляд, фразу для знакомства со сверстницей. Ну, не на «Вы» же к ней обращаться! Выговорилось это как-то слишком громко и звонко в морозном воздухе. Да еще и по-дурацки, кажется: на моих глазах происходят самые настоящие чудеса, а я лезу с какими-то банальными приветами. Однако прием сработал: меня, наконец, заметили. Фея резко развернулась в мою сторону, показав прозрачное, как родниковая вода, малюсенькое личико и… видимо, не обнаружив во мне ничего интересного, продолжила заниматься своим делом.
«А...» - растерянно протянула я. Все слова из головы куда-то выветрились. «Я хотела спросить...» Договорить мне не дали. В ногу угодил пущенный маленькой, но, по всей видимости, достаточно сильной рукой огрызок. Меня осенило! Яблоко. Помои. Объедки. Конечно! Эта крошка хочет есть! Надо поскорее отнести ее в тепло. Накормить чем-нибудь, укутать. Может, оттает, а то вон какая прозрачная.
«Ты, наверное, хочешь кушать?» Фея насторожилась, замерев на месте, и резко повернула ко мне востренькое скуластое личико. Огромные прозрачные, как стекло, глаза глянули прямо в мои зрачки. Какая она хорошенькая! Красивая! Как куколка, только в сто раз лучше. И прозрачная. Абсолютно сказочная.
«Еда! – продолжила я как можно более внятно. Кажется, моя новая знакомая не из разговорчивых. Знай себе, хлопает глазенками, по-деловому уперев руки в боки и молчит. Может, она как маленькая зверюшка? Ну… не очень человеческую речь понимает? Странно, а я думала феи – они как люди или даже умней. Ладно, продолжим расспросы. Тема еды малышку явно заинтересовала.
«У нас скоро обед, будут давать суп…. - я задумалась на минуту, чем бы привлечь непонятное существо? - и печенье дадут. (Во, кажется, печенье вполне эльфийская еда, чего не скажешь о протертых щах). – Я тебя покормлю, хочешь?» К моему удивлению, упоминание о печенье мгновенно сработало. Ни слова не говоря, фея ловко нырнула ко мне в карман. Я почувствовала легкий удар в бок. Сказочное существо оказалось абсолютно материальным! Да и весит она, как выяснилось, не так уж мало: явно больше бабочки или стрекозы. Очевидно, не одним солнечным светом эта крошка питается! Однако, моя фея, кажется, совсем закоченела! Как бы не замерзла насмерть. Скорее в наш корпус, там отогрею! – И я со всех ног бросилась к парадному крыльцу.
Деревья и кусты промелькнули мимо с быстротой реактивного самолета. Я бежала напрямки по сугробам, сломя голову, не разбирая дороги. Ощутив маленькое хрупкое существо в своем кармане, я вдруг почувствовала огромную ответственность за его жизнь. Такая крошка, нежная, беззащитная – и на морозе! Хотя и в кармане куртки у меня тоже не курорт, так что в тепло, в тепло!
Я выскочила на расчищенную площадку перед крыльцом и подскочила прямо к медсестре.
«Анна Сергеевна, извините, - слова сами собой подбирались на ходу. – Можно я пойду в палату? Мне срочно нужно…. Ну… Выйти нужно. В смысле…»
Идея с туалетом оказалась хороша. Намек был понят мгновенно.
«Конечно, иди. Леночка! Я все понимаю…. Можешь не возвращаться, скоро обед, сейчас вся группа сейчас в корпус пойдет».
«Спасибо!» - поблагодарила я медсестру и со всех ног бросилась к входной двери. Как водится, от волнения, руки не слушались. Упрямая дверь поддалась мне с трудом. Петли натужно скрипнули, я наконец-то заскочила внутрь, и меня тут же обдало приятным ароматом с больничной кухни. М-м… Суп. Точно! И, похоже, что-то еще. Может, картошка? Запахи с кухни заинтересовали не только меня. В кармане послышался шорох и копошение. Похоже, фея высунула свою крохотную головку и принюхивалась к гастрономическим изыскам наших поварих. Я легонько дотронулась до прозрачной макушки. И без того замерзшие пальцы обдало прохладой. «Не высовывайся, пожалуйста, а то увидят!» В ответ до меня донеслось что-то вроде недовольного сопения, однако крохотная головка все-таки снова нырнула в карман. «Спасибо!» - прошептала я. Я всегда была вежливым ребенком.
В тепле мне стало немного спокойнее за мою маленькую гостью, и на этаж я поднималась уже немного медленнее, чем неслась на улице. В коридоре было очень тепло, а значит, замерзнуть до смерти малышке больше не грозит. Однако что же мне с ней делать? Показать кому-нибудь или ото всех спрятать?
Первый вариант казался очень заманчивым. Чудо было таким ярким, таким необыкновенным, что меня так и подмывало немедленно, прямо сейчас хоть с кем-нибудь им поделиться! Скажем, с порога заскочить на кухню, достать прозрачную эльфийку из кармана и закричать удивленным до неприличия поварихам: «Смотрите, фея!» То-то будет шороху! И тогда уж все точно мгновенно поверят в чудеса, как и я.
С другой стороны, здравый смысл намекал мне на всю нелепость и даже опасность подобной затеи. Ведь взрослых чудесами просто так не проймешь. Не все же они такие необыкновенные, как мои мама и папа! Родители уж точно удивились и обрадовались чудесной малютке не меньше меня, и никакого вреда ей не причинили. А вот в остальных я далеко не так уверена. Взрослые могут отдать ее ученым. Они начнут ставить над несчастной малышкой какие-нибудь жуткие опыты… Как это там бывает в фантастических фильмах? Еще замучают ее чуть не до смерти. Нет уж! В «Земляничке» я ее точно никому не покажу. Местные ребята – тоже народ ненадежный. От них чего хочешь можно ожидать. Стало быть, решено: отнесу крошечную гостью домой, и для начала покажу ее только своим родителям, а больше никому. Там будет видно, что дальше делать.
Еще пара лестничных пролетов – и я у цели. Уф… Надо отдышаться, прежде чем войти, а то нянечка может заподозрить что-нибудь неладное. Еще бы! Чего это тишайшей Леночке нестись сломя голову через ступеньку, да еще и удрав с прогулки. Так. Дверь открыта… Вон она сидит, красавица Светлана Михайловна. Кажется, вяжет что-то за столом. Даже тарелки еще не расставила к обеду (обедали мы там же, в общем зале: отдельной столовой у нас не было). Что ж… Я нагнулась к собственному карману. «Сиди тихо!» - шепнула чуть слышно фее и вошла в общий зал.
Светлана Михайловна отреагировала мгновенно «Леночка! Что случилось? Тебе плохо?»
Уф… Семь потов с меня сегодня сойдет: да чего же здесь жарко, еще и пахнет супом с кухни! Наверное, его уже принесли и где-нибудь здесь поставили. Комната показалась мне на удивление будничной. Здесь все было как всегда, как будто и не произошло ничего особенного, и не сидит у меня сейчас настоящая фея в кармане.
«Так я… - Что я там на улице наболтала медсестре? – Туалет! Точно! – Со мной все в порядке, просто… ну… Мне нужно было выйти и…»
Нянечка успокоилась. И здесь намек тоже поняли. «Конечно, конечно. Иди Лен, иди». – «Спасибо».
«На улицу уже не ходи. Скоро обедать». – «Хорошо».
И Светлана Михайловна ушла накрывать на стол. Что ж! Отлично. Пожалуй, у меня до обеда еще есть минут пятнадцать в запасе. Сейчас разберемся, что делать с моей гостьей. Я поскорее проскользнула в палату и бросилась к своему спальному месту. Кровать моя располагалась довольно неудачно: не у окна, и не у стены, а прямо посередине палаты, так что с обеих сторон от нее было по проходу. Изголовье моей постели упиралось о стену, а впереди нее стояла еще одна, чужая кровать с тумбочкой. Неуютное место. Дурацкое. Хорошо, что хоть далеко от туалета. Впрочем, от входа тоже далеко. Короче, Камчатка какая-то. Правда, сейчас мне это было даже на руку. Если кто-нибудь случайно в палату заглянет, то вряд ли разглядит мою сказочную гостью. Мало ли с чем я там у себя на постели колупаюсь!
Аккуратно, едва дыша и обливаясь потом от жары и волнения, я извлекла на свет крохотное чудо, обмотанное грязным бинтиком. Фея смело спрыгнула с моей ладони на постель, отряхнулась, огляделась, расправила чуть примятые крылышки и уставилась на меня в упор большими, раскосыми глазами. До чего же она все-таки хорошенькая! Ну, сил нет! И порозовела в тепле! Цвет кожи маленького существа из прозрачного сделался мутновато-белым, как растворенное в воде молоко, и едва заметно отливал персиком. В комнате запахло чем-то дивным. Фруктами? Цветами? Не знаю, ничего подобного я ни до, ни после не нюхала. Однако даже самые дорогие и изысканные духи по степени приятности рядом с этим ароматом рядом не стояли! Чудеса!
Я замечталась, глядя на крошечную эльфийку и залюбовалась ей. Она стремительно хорошела на глазах, становилась все ярче и ярче. Ага, вот уже и волосики порыжели… Но крылатая гостья спустила меня с небес на землю. Видимо, не дождавшись обещанного мной угощения, она обиделась, уперла крохотные ручонки в обвязанные бинтом бока и тонула по кровати ножкой! Ух ты! Какая сердитая! Смех берет, до чего же забавно! Но и я тоже растяпа: наобещала гору, а сама расселась на постели прямо в пуховике и глазами хлопаю. А ведь скоро уже обед, сейчас сюда народу набежит целая толпа, а мне еще нужно придумать, куда это чудо в бинтике спрятать.
«Я сейчас!» - бросила я на ходу и в два шага оказалась у шкафчика в раздевалке. Пуховик долой (а то я уже потом как водой облитая), теперь за печеньем! Спросите, откуда у меня перед обедом возьмется печенье? Так оно уже с неделю хранилось на полке в моей тумбочке! Думаете, я из дома притащила? Ан нет! Печенье было местное. Дело в том, что на обед (да и на завтрак с полдником тоже) нам, больным детям, особых деликатесов не давали. Чаще всего это была невкусная пресная каша, кисель (бе), ну, суп протертый, само собой (его даже подсаливать не разрешали, почти пресный – гадость, короче). Что еще? Пюре из картошки – так ведь уже надоело! Мясом я в то время не питалась (невкусно и зверей жалко), рыбу до сих пор не люблю… Так что единственной отрадой для меня было это печенье. Его давали на полдник, обычно с молоком или кефиром. Напиток я добросовестно выпивала, а вкусняшку – откладывала. Тайком от всех я заворачивала долгожданное лакомство в салфетку, пачкая пальцы в чудесных пахучих крошках, клала в карман, а после полдника прятала в тумбочку. Таким образом, из собранных за пару недель сокровищ я собиралась устроить себе маленький пир. Несколько печенюшек я хотела отнести домой и угостить маму (пусть тоже порадуется!) а остальные намеревалась схрумкать прямо в палате незадолго до выписки.
Но для феи, само собой, ничего не жалко. «Минутку!» - успокоила ее я и принялась рыться в тумбочке. И что у меня тут за вечный бардак! В письменном столе дома, кстати, до сих пор почему-то наблюдается то же самое. Где же печенье? Я лихорадочно перебирала свое скудное больничное барахлишко. Из тумбочки запахло затхлой вонючей пылью. Что тут у нас? Так… Книжка «Юный натуралист» (сейчас мне явно не до зябликов), ручка шариковая, наполовину исписанная, тетрадки какие-то школьные… Ну, конечно! Печенье затаилось в самом дальнем углу, да еще и носовым платком было прикрыто, чтобы никто не нашел. «Молодец» я! Вечная перестраховщица. Спрятала на совесть, как будто девчонки станут в моих вещах копаться! Да ни за что! Не такие они, хоть и шпана порядочная. Так… Я вытащила стопочку прямоугольных «Юбилейных», аккуратно обернутых в пару чистых бумажных салфеток. У… Сокровище мое! Но для феи даже одно такое печенье великовато: вон она какая крохотная! Значит, придется ломать… «Подожди!» - кивнула я своей гостье и принялась за дело. Не тут-то было! Прямоугольник рассыпчатого песочного теста не пожелал разломиться ровно и самым наглым образом раскрошился у меня в руках. Конечно, все это полетело на постель! А… ерунда! Потом уберу.
«На! Ешь!» - протянула я сказочной малютке самый симпатичный, на мой взгляд, кусочек. Фея бойко выхватила его у меня из пальцев, уселась на клетчатом одеяле и принялась сосредоточенно и деловито жевать. У меня словно камень с души свалился. Печенье пришлось ко двору, а это значит, что волшебный нектар и прочие сказочные деликатесы мне искать не придется. Малютка уплетала печенюку за обе щеки, да так жадно, что, казалось, не замечала ничего вокруг себя. Надо же, как изголодала, бедняжка! Надо бы что-то еще ей подыскать… Ну, нельзя же одним печеньем питаться! Это вредно, наверное, даже для фей. Я-то что… мне не жалко: пусть берет хоть все, но, наверное, нужно его хотя бы чем-то запить. Пожалуй, предложу моей гостье воды. Я попыталась привлечь внимание крошки, слегка тронув ее за хрупкое плечико. От этого с трепетных крылышек феи посыпалась золотая пыльца, но тут же исчезла в воздухе, так и не долетев до кровати.
Фея отозвалась не сразу: настолько была поглощена процессом поглощения продукции фабрики «Большевик». «Эй, ты пить хочешь?» - позвала я ее несмело. Сердитый взгляд в мою сторону – мол, чего отвлекаешь? – И что-то вроде легкого кивка головы – похоже, от напитка моя малышка не отказалась бы. Я засуетилась: «Сейчас принесу!» Недолго думая, я сбегала к умывальнику в туалете. Там набрала полный стакан воды трясущимися руками, едва не облившись по уши от волнения. Водопроводная… Гадость, конечно, но что поделаешь: все равно до обеда другой не достать.
«Пей!» - Протянула я фее пахнущий хлоркой стакан и поставила его на тумбочку рядом с кроватью. Моя маленькая гостья бросила печенье прямо на одеяло (эх, крошки, крошки!) и вскарабкалась наверх, смешно перебирая босыми ножками. Не летала она, видимо, из принципа, хотя полупрозрачные крылышки за ее спиной уже совершенно расправились после недолгого путешествия в моем кармане и выглядели теперь вполне жизнеспособно. Фея подошла поближе к стакану, принюхалась и… умилительно чихнула! Похоже, ее снова что-то ее рассердило. Она, как и пару минут назад, уперла руки в боки и довольно свирепо посмотрела на меня изподлобья. Ух ты! А глаза-то у нее, оказывается, зеленые! Приятного такого цвета, совсем как молодая травка.
«Пей! – подбодрила я ее. – Чего не пьешь? Не хочешь?» Фея скорчила недовольную гримаску и отрицательно покачала головой. «Невкусно?» Недовольная рожица феи подтвердила мое опасение. Мда… Хлорка – это вам не нектар.
«Но другого у меня пока нет…» - Маленькое чудо скрестило на груди ручонки и отвернулось. Хм… Слыхала я где-то, что феи бывают обидчивыми. Похоже, мне досталась именно такая. «Знаешь, на обед нам дают кисель. Я тебе после обеда принесу киселя, хорошо?»
Фея спрыгнула обратно на одеяло и снова принялась за печенье. Мое предложение она нагло проигнорировала, но я сдаваться не собиралась. «Насобираю ей всего понемножку с обеда. Может, что и понравится», - решила я и стала раздумывать, куда бы можно было положить все эти припасы. Внезапно мое внимание привлек шум за закрытой дверью. Похоже, это вернулись с прогулки наши. «Скорей! – шикнула я на фею. Та чуть не поперхнулась очередным куском печенья. – Спрячься где-нибудь!»
При всех своих недостатках, фея мне попалась сообразительная. Она мгновенно юркнула в тумбочку и притаилась где-то там в глубине. Я прикрыла дверцу, оставив малюсенькую щелочку для вентиляции. А то мало ли что? Вдруг задохнется? Хотя я до сих пор не в курсе, дышат ли вообще феи, и спросить мне об этом, сами понимаете, некого. Однако мы с ней вовремя подсуетились! В комнату радостно ввалилась толпа девчонок: румяные, морозные, шумные. Зимней свежестью от них тянет.
«Ой, Ленка, ты чего, надушилась?» - с порога огорошила меня Кондрашова. Вот это да! Я испугалась не на шутку. Неужели моя гостья так сильно пахнет? А мне ее запах как-то уже примелькался, я и не замечала его почти. Надо что-то придумать, чтобы пореалистичнее соврать. Как нарочно, нужный ответ все никак не приходил в голову.
«Ну да», - промямлила я, наконец, достаточно невнятно.
«Ух ты!» Кондрашова подошла поближе и принюхалась. «А че за духи? Классные такие!»
«М-м… - замялась я еще больше. – Да не знаю, мама подарила. Я тут… их не на себя. Я в воздух побрызгала, думала, приятно…» Девчонки не отставали. Ох уж это извечное женское любопытство! «А покажи флакон! Они где?» Ну вот… Налетели как на варенье мухи! А я выкручивайся! Чего им сказать-то? Фантазии моей на отговорки уже не хватало. Спасение пришло откуда не ждали. Дверь в палату отворилась, и к нам заглянула кучеряво-седенькая голова Светланы Михайловны.
«Девчат! На обед! Вы чего это, еще не разделись? А ну марш, а то суп уже остывает!»
Ура! На этот раз, кажется, пронесло. Девчонки рванули в раздевалку, шумной толпой выкатившись за дверь. В палате внезапно стало очень тихо, и от этого как будто даже более солнечно. Зимний холодный свет тихо струился сквозь огромные окна. Красота! Можно подумать, еще пару секунд назад здесь никого и не было. Только я, застывшее в солнечном мареве время и чудесная маленькая фея, пахнущая, кажется, лунным светом и весенними цветами.
«Я на обед, скоро вернусь, принесу что-нибудь. Сиди тихо!» Шепнула я, наклонившись к тумбочке, и тихонько выскользнула за дверь.
Столы уже были накрыты. На них белели намытые фарфоровые тарелки. Нагретый батареями воздух густо пах капустой. Запах сытный, но обманчивый! Нас, как и всегда, ждал жидкий протертый суп… Возможно, в другой день я пофилософствовала бы немного на эту тему, но сегодня мой мозг был озабочен лишь одним: добычей еды для феи. А потому окружающий мир рассматривался мной сквозь призму этой сверхзадачи. Так что к больничному обед рассудок мой подошел со стороны практической. «Так, значит, хлеб можно отломать, завернуть в салфетку и взять с собой, а вот жидкое… Суп, кисель… Стоп! Мне нужна банка!»
В экстремальных условиях я почти никогда не теряюсь, а даже наоборот: соображаю довольно быстро. Гораздо шустрее, чем в обычной жизни. Это особенность моего сознания, и она неизменна до сих пор. Кстати, сейчас я стала гораздо бойчее, а вот в детстве многим казалась тихоней, а кому-то, наверное, даже и размазней. Однако в нужный момент я всегда собиралась и делала все на отлично. Вот и теперь, план действий сложился в моей голове прямо на ходу. Так, где тут у нас Светлана Михайловна? Ага, вон она, лекарства по бумажным пакетикам раскладывает, медсестре помогает. Отлично…
Твердой походкой, по возможности бодро и уверенно, я направилась к нянечке. Правда, мои ноги в твердую походку верить упорно отказывались и от волнения спотыкались и путались в собственных шагах. Ну, это еще ничего. Главное – говорить нужно как можно спокойнее, как будто ничего особенного не произошло. И перестать наконец потеть, ведь не в Африке же!
«Светлана Михайловна!» - голос мой предательски пискнул. Глазки забегали. Ужас!
Она обернулась: «Леночка? Что случилось?»
«А… Вы не могли бы дать мне банку?»
Нянечка, похоже, удивилась не на шутку. Брови на ее кругленьком приятном лице медленно поползли вверх, образуя два правильных полукруга. «Банку? Какую банку?»
«Ну… Я сегодня… хотела порисовать!» – Ага, с чего бы! Вот завираю! Отродясь здесь за мной таких склонностей не водилось! – «Вот… Принесла из дома краски. Но мне нужна банка… баночка для воды, кисточку мыть. Можно мне взять какую-нибудь банку?»
От моего безудержного напора нянечка растерялась еще больше. «А чего так срочно-то? Подошла бы после обеда». Черт. Точно.
«Ну…» Я замялась. И чего мне теперь ей соврать? Или, может, нужно прямо так и ляпнуть: я дурочка и мне приспичило побаловаться красками прямо сейчас, во время обеда? Ну-ну. Разум мой соображать не желал, а подсознание не выдавало ответ с упорством красного партизана на допросе.
Однако, судьба, а точнее Светлана Михайловна, вновь оказалась ко мне благосклонна и сама, без всяких усилий с моей стороны, выкрутилась из щекотливой ситуации. «Ладно, сейчас что-нибудь посмотрю!» Вот так все просто. Ура! Нянечка направилась к шкафу в углу комнаты. Я просияла от счастья. Светлана Михайловна! Да Вы просто солнышко! Жаль, что сказать Вам этого сейчас не могу. Прямо расцеловала бы от счастья! Ну, надо же, как все удачно складывается! Вскоре нянечка вернулась с заветной банкой в руке. Маленькая, чистенькая такая баночка. Вроде как от детского питания или типа того.
«Подойдет?» Протянула она мне блестящее прозрачными боками сокровище. «Конечно!» С радостью схватила я желанный артефакт. «То, что надо! Спасибо, Светлана Михайловна!»
«Да на здоровье! – улыбнулась она, показав ямочки на сморщенных щеках. – Нарисуешь, покажи. Ладно?» Чего там еще надо ей принести показать? А! Точно! Рисунок! Чуть не забыла о том, с чего начала. Бу…. Врать сегодня придется до конца. «Обязательно!» Заверила я нашу добрую нянечку и побежала к своему месту за обеденным столом.
За нашим столиком уже сидели девчонки. Мальчишки, как водится отдельно: своей компанией. Гендерные правила приличия в «Земляничке» соблюдались со строгостью гимназий времен царского режима. Пока я носилась со своей банкой, обед уже начался. И потому то, что я не пошла в палату (чтобы убрать в тумбочку долгожданную емкость), а уселась вместе со всеми за столом, выглядело вполне естественно. А то еще отстану и закончу обед позже всех. Вообще-то, ела я всегда медленно: вечно ковырялась в тарелке, а сама мечтала о чем-то прекрасном или думала о каких-то пустяках. Та еще копуша. Это у меня с детского садика пошло да так до выпускного и осталось, так что и здесь уже давным-давно все все знали.
Я поставила свою банку туда, куда нормальные люди во время еды обычно ставят стакан, и принялась уплетать суп. От волнения привычные действия у меня выходили гораздо быстрее, суп в тарелке обмельчал на удивление быстро, зато вкуса еды я совершенно не разбирала. До того ли сейчас! Вдруг, сидевшая напротив меня Кондрашова, оторвалась от протертой капустной гущи и глянула вечно заспанными глазами на мою банку. Стеклянное сокровище нагло поблескивало в свете солнечного зимнего дня округлыми боками. Брови у Кондрашовой, как и Светланы Михайловны удивленно поползли вверх. Она чуть не поперхнулась супом: «Так, а это че за банка? Тебе зачем?» Кто-то из девчонок хихикнул. Кондрашову это, похоже, раззадорило: «Анализы что ль будешь сдавать? Прямо здесь?» - Девчачий рой радостно загудел. Ну-ну. Можно подумать, это очень удачная шутка! Ох, и припомню я тебе, Кондрашова! Тут же встряла Анька: поддержала подругу. «Девки, девки, ну, не к столу ж!» - захохотала она как обычно: громко и неприятно. И так грубо. Будто и не девочка, а… не знаю, прямо парень какой-то! Мерзкая! Смотреть на нее противно! Ухахатывается надо мной басом, да еще с набитым ртом. Вон и крошки из него прямо по всему столу летят, чуть куском хлеба не поперхнулась! Меня от нее стошнит, честное слово! Точно! – Живот прихватило острой болью.
В этот день приступ у меня начался прямо во время злосчастного обеда. Обычно это случалось еще раньше. Но, как всегда, виду я не показала: только суп отставила в сторону. При таких болях кусок в горло не лезет, но я все-таки еще крепилась: спину держала ровно, а не сидела, согнувшись в три погибели (чего мне, честно говоря, очень хотелось). Может быть, еще обойдется, пронесет, и никто моего приступа не заметит.
За столом было все по-прежнему: девчонки жевали. Посмеивались, переглядывались. А некоторые (это, кстати, Аньки касается) до сих пор над моей банкой хихикали. Нет, правильнее сказать (хоть это и грубо!) – ржали. «Ну чего они вечно ко мне цепляются! – вздохнула я украдкой, - Придумают же такое… Анализы. Хорошо, что хоть парни за соседним столом не слышали. Испоганили мне настроение в такой сказочный день, до приступа довели. Все как в школе. Никогда я здесь не выздоравлю!» От смущения я раскраснелась до неприличия. Банку к себе поближе подвинула, наивная: как будто так незаметнее! Как же! Они еще больше смеяться стали А я… глаза утопила в тарелке с супом и притихла. Можно подумать: в чем-то постыдном провинилась! Знали бы эти злые девчонки, что я спасаю фею… Эх!
«Я хотела порисовать,» – попыталась я оправдаться, но, наверное, мой голос прозвучал слишком тихо. «Сейчас и к этому прицепятся», - догадалась я, наученная горьким опытом наших предыдущих стычек. И точно!
«Говори громче!» - загалдели девчонки. «Чего ты там… Не слышно совсем! Лен!» Я напряглась и повторила как можно более внятно. «Я хотела порисовать. Мне нужна была баночка, чтобы мыть кисточку, – я замялась. Сейчас сформулирую более внятно для тупых, - Чтобы споласкивать». Этот ответ, кажется, вполне их удовлетворил. Мои одногруппницы благополучно вернулись к супу, наяривая ложками протертую кашицу из бульона и овощей, а мне кусок в горло не лез. Ну, скажите на милость, какой там может быть обед в такой обстановке да еще с приступом гастрита средней тяжести? Однако расслабляться рано: мне надо как-то мою фею накормить, да еще и позаботится о том, чтобы нас при этом не застукали.
Суп я с собой решила не брать: такая гадость, по моему мнению, и человеку-то не может понравиться, а уж эльфийскому существу – тем более. Значит, банка пока пустует: надо дождаться киселя. Кисель – он, конечно, тоже такой, на любителя. Лично мне его пить до сих пор противно, но многим нравится. К тому же, кисель из фруктов делают. Как мне тогда казалось, это вполне подходящая еда для фей. Ее я и собралась отнести моей гостье в банке.
Девочки довольно дружно закончили с супом и веселой стайкой упорхнули за горячим. Ну да, им весело, а у меня хлопот полон рот, да еще и приступ. Со скрипом отодвинув от стола деревянный замызганный стул, я поплелась за горячим. Странно, и почему это еда зачастую пахнет гораздо приятнее, чем оказывается на вкус? Вот и сейчас: так нежно тянуло вареной картошкой, даже фрикадельки этого сладковатого аромата заглушить не могли, а в рот возьмешь – так, наверняка, все водянистое и пресное. Не то, что дома у мамы! Мама моя готовит на редкость вкусно. Нежирно, нежно, совсем не пряно. Легко. Она и сама такая… прозрачно-нежная. А для меня, для маленькой, так и вовсе чудеса на кухне творила. Овсяная каша у меня на завтрак то с шоколадом была, то с клубникой, то еще с чем-нибудь вкусненьким. Однажды с черникой даже, как сейчас помню: ароматная получилась, сиреневая. Странная. Сладкая. Проварена (как я уже теперь понимаю) идеально. Красуется себе в тарелке, манит ароматным парком, влажными зернышками поблескивает.
Знаете, во времена моего детства все у людей было проще: никаких тебе там ароматизированных каш в пакетиках не продавалось. Да и то, разве их можно сравнить с теми: мамиными… Вот и пюре из картошки у моей мамы получалось, соответствующее: мягкое, воздушно-молочное, с укропчиком… Вкуснотища! В столовой, разумеется, такого не дадут, а потому на моей тарелке в «Земляничке» вечно оставалась недоеденная, вся какая-то изжамканная, размазанная по краям (чтобы остывала) порция. А в тот день так и вообще караул: как у меня приступ начался, так я к супу больше и не притронулась, принесла назад половину тарелки. Светлана Михайловна, конечно, это заметила. Ну вот, теперь начнется!
«Лен, ты чего это суп не доела? Иди ешь!» Голос нянечки стал непривычно строгим, но я знала, что за ним скрывается наспех прикрытое волнение. Любит меня наша Светлана, вот и переживает. Но все равно мне стало не по себе. Живот предательски скрючило (нервы, нервы!) в нос отчетливо пахнуло фрикадельками. «Светлана Михайловна, я не хочу! Я лучше картошки возьму!» Мда, голосок у меня сегодня на редкость тихий. Прямо тишайший! Вон и нянечка меня, кажется, еле расслышала. «Чего? А… Картошки. Эх, - сокрушенно покачала она седыми кудряшками, - мясо тоже не будешь, как всегда?» Я замялась. Сто раз ведь уже обсуждали, что мяса я не ем и есть не буду! Из-за этого вегетарианства на меня все взрослые наскакивали, как матросы на амбразуру. Грудью, понимаешь ли, вставали на защиту моего хилого здоровья. А я – все равно никого не слушала. Не ем я мясо – и точка.
«Не буду», - вздохнула я и постаралась придать себе вид как можно более виноватый. Кажется, получилось. Светлану прошибло на жалость. «Чего-то ты бледненькая сегодня. Хоть картошечки побольше возьми!» - «Хорошо».
Когда я вернулась за стол, никто уже не шутил. Девчонки молча уплетали фрикадельки. Кажется, они им нравились. То, что на моей тарелке красовалась только горка картофельного пюре (на этот раз довольно внушительная: Светлана Михайловна щедро навалила мне двойную порцию), никого не удивило. Вегетарианство мое среди однопалатниц обсуждалось уже раз сто. На эту тему все было говорено-переговорено и исчерпано до самого донышка. Меня осмеяли, осудили и… отстали окончательно уже недели как полторы назад. «Чего ж с убогой взять!» – приблизительно такой вердикт вынес наш маленький женский коллектив и прекратил попытки выяснить, чем же мне не угодила такая «классная» колбаса, как сервелат. Ее почему-то все мои ровесники обожали. И, надо признаться вам честно, прошло лет этак пять после описываемых мною событий, и я присоединилась к обширонму клану ее адептов.
Но вернемся к тому самому январскому дню и моему полуостывшему обеду. Картошку я, разумеется, до конца так и не осилила. Воспоминания о маминой домашней вкуснятине не позволили запихнуть в себя крахмалисто-безвкусное творение больничного общепита. Фее я его тоже предложить не решилась. Тяжело вздохнув, я отставила тарелку на край стола и нехотя поплелась за киселем. Во время приступа острой боли любое движение дается с трудом, и вставать, ох, как не хочется! Скорее уж, как и любого человека в таком расклеенном состоянии, меня тянуло полежать. Да только до того ли! С картошкой я закопалась (все ее уже давно доели, а я ковырялась в тарелке лишних минут пятнадцать), так что мне достался последний стаканчик с киселем. На вид он был какой-то ягодный. Сложно сказать: для меня все кисели одинаковы: слизняк он и есть слизняк. «Вот, молодец, кисельку хотя бы попей!» - подбодрила меня Светлана Михайловна, наливая стакан почти до краев. Донести бы теперь, не расплескать! Эх, знала бы наша нянечка, для кого я его беру… Так и подмывало рассказать свой секрет хоть кому-нибудь, но нельзя, нельзя… «Молчи и делай вид, что вкусно!» - сказала я себе, улыбнулась, словно от предвкушения порции сливочного пломбира и, довольная, осторожно сжала в руках стакан с темно-бордовой жидкостью. – «Спасибо!»
Живот крутило и так и этак, равновесие при ходьбе удавалось удерживать с трудом. Шаг, еще один… Снова скрип стула, крышка стола с колючими крошками хлеба. Девчонки уже все доели, проглотили наспех положенные им капли и таблетки и разбежались по своим делам. Мальчишки ушли еще раньше (ясное дело, им все удается делать быстрее девчонок), так что за столом я осталась абсолютно одна. Вот удача! Я посмотрела в окно и улыбнулась яркому солнечному свету. Настроение тут же потеплело на несколько градусов. Ноющая боль в желудке немного отступила. Я почувствовала себя почти счастливой! Надо же! Какой сегодня необыкновенный день! Как все на редкость удачно складывается. Сейчас спокойно перелью кисель в банку и отнесу своей маленькой гостье. Потом перекантуемся как-нибудь до вечера, и я увезу ее в самое спокойное место на земле: к себе домой. Покажу маме и папе, и все у нас, наверное, будет очень-очень хорошо. Еще бы! Ведь с моей мамой иначе и быть не может.
Я аккуратно перелила кисель в баночку, остатки попробовала выпить сама (мало ли что: на всякий случай). Хватило меня на пару глотков: все-таки кисель – тот еще напиток! Зато я смогла убедиться в том, что он вполне себе приличный и даже действительно ягодный. Кисель как кисель. И фее давать его, наверное, можно. Отлично. Теперь в палату. Ах да… Я чуть не забыла про таблетки. Рядом с тарелкой валялся маленький бумажный пакетик. Я вытряхнула из него на ладонь несколько ярких смешных кружочков (эти таблетки на вид всегда такие веселенькие!), потом спохватилась и пошла за водой. Не киселем же их запивать, в самом деле! Покончив с мелочами, я направилась в палату, крепко сжимая в руке стеклянные бока заветной баночки.
Прямо с порога палаты в нос мне ударил дивный аромат. Ого! Запах у моей маленькой гостьи, конечно, очень приятный, но уж больно заметный! Девочки обступили меня всей гурьбой. «Кравцова! Где твои духи, давай уже, показывай!» Ответ родился в голове молниеносно. «Так я их… разбила! Это был пробничек такой… маленький. Упал и разбился. Я пузырек уже выкинула, а запах остался. Приятненький, да?» И глазками захлопала как можно невиннее. «У… Жалко» - загудел девчоночий рой. «Как назывались-то хоть?» «Хорошие такие…» Я недоуменно покачала головой: «Да говорю же, не помню. У мамы спрошу, а завтра вам скажу, ладно?»
На этом вопрос был исчерпан. Жизнь палаты устремилась в привычное сонное русло. Девочки вернулись к своим занятиям. Кто-то, натянув пижамные штаны и по пояс забравшись под пестрое одеяло, читал какую-то книжку. (Значит, не так уж и плохо себя эта пациентка чувствует: раз сидит, а не лежит – но и встать вряд ли может. Видно, как и меня приступом подкосило). Еще одна занялась подготовкой до
