Не так давно была беседа о формате. О том, что дневник личный, в рамки укладываться не должен и так далее.
А сейчас - внимание! Я попытаюсь выйти из собственного мило-циничного образа.
Всех читающих предупреждаю: под катом страшно. Наверное..

- Серега, поднимайся! Ну давай, давай, голову от подушки, глаза открыл, пошли! - кто-то держал его за плечи, теребил за рукав и одновременно стягивал одеяло. Сергей попытался открыть глаза, но разницы между состояниями не заметил. Темнота была почти материальной, медленно заползала за шиворот и даже голоса делала резче и звонче. Будто была она не отсутствием света, как всегда, но чем-то живым, требующим больше пространства и занимающим его, проникая внутрь, просачиваясь через кожу к сердцу, к легким... И вот уже воздух стал иным на вкус, в нем появились нотки тревоги, опасности, животного ужаса - очень близкие и совершенно неизбежные. Он тряхнул головой, отгоняя от себя назойливое видение собственных легких, заполненных изнутри чернотой, страхом и болью, крепко зажмурился, окончательно просыпаясь и спустил ноги с койки. Бармалей сидел рядом, обхватив себя руками за плечи в надежде спастись от промозглой августовской ночи, что вливалась в комнату сквозь распахнутое настежь окно.
- Ты чего? - просипел он Бармалею, зевая.
- Сам не чуешь? - ответил тот, кивая в сторону окна, - опять ушел.
Апрелевка уходил уже далеко не в первый раз. Поначалу он таился, боялся, потихоньку прокрадывался ночью из корпуса - еще бы, какой нормальный вожатый разрешит шестнадцатилетнему пацану бродить ночью по территории лагеря? - потом, слегка осмелев, осторожно будил кого-нибудь из отряда, обычно Бармалея, потому что спали на соседних койках, просил прикрыть за ним окно, а в последнюю неделю обнаглел и никого в известность не ставил, уходил каждую ночь почти сразу после отбоя - и до рассвета. Возвращался обычно побитым, помятым, исцарапанным, любых внешних раздражителей избегал, говорил только в случае крайней необходимости и то - пару слов. Слухов про него ходило больше, чем томов в БСЭ: и про лунатизм, и про нездоровые совиные привычки, и про то, что он сатанистов да мистиков начитался, и про сверхувлеченность астрономией, про тайные свидания с Ленкой Тереховой, в которую была поголовно влюблена мужская половина лагеря; даже про то, что Витька Апрелев - оборотень. Никто, конечно, не верил, сам же Витька иногда (будучи в особенно благодушном настроении) говорил, что ходит по ночам в лес поразмышлять. "Там тишина особенная, настоящая! И мысли приходят правильные". Иного мнения на этот счет не было, да и быть не могло - Апрелевка в свои ночные вояжи всегда отправлялся в гордом одиночестве, избегая любого намека на попутчика. Вот и сейчас - ушел. Как всегда ушел, как обычно. Только что-то маленькое и острое не давало ни Бармалею, ни Сереге уронить головы обратно на подушки, укрыться с головой одеялом и дождаться утра.
- Половина четвертого утра. Искать, - Бармалей мог себе позволить не спрашивать, а утверждать.
- Кеды, - Серега уже шарил на нижней полке шкафа, стараясь не разбудить Толика с Митькой. - Нашел.
Бармалей чуть качнулся вперед и шагнул на траву. Дождался Серегу, который отцеплял край спортивной куртки от гвоздика в раме. Закурили. Не сговариваясь, двинулись к лесу, вплотную подходившему к территории лагеря.
Искать долго не пришлось: напряженное пыхтение, сопение и кряхтение стали слышны после десяти минут в лесу. Серега и Бармалей переглянулись и, не говоря ни слова, осторожно двинулись к источнику звука. Идти пришлось несколько дольше, постоянно оглядываясь, оскальзываясь и спотыкаясь о корни, боясь окликнуть того, кто неторопливо шел по одному ему ведомой тропе, таща на спине что-то совсем не легкое. Через полчаса, когда преследователи уже могли различить, куда забрели в погоне за ночным бродягой, Апрелевка и сам сделал передышку, спустив свою ношу со спины и прислонив к дереву. Серега наконец решился:
- Вить! - сказал он в голос. Утренний лес не любит криков.
- Че? - Апрелевка даже не удивился, что за ним следили.
Двое осторожно подошли к одиночке и только теперь разглядели его "багаж".
- Ленка, ты чего? - Серега неуклюже толкнул Терехову в плечо, повалив на бурую подстилку из опавшей хвои, - Ленка!
Леночка Терехова, первая красавица и заводила, никому и ничего не могла ответить. Не могла она и возразить против такого с ней обращения, против того, что от пяток до подбородка была обернута лагерной застиранной простыней, покрытой стремительно буреющими пятнами. Потому что трупам возражать не положено.
- Ты зачем это сделал, дурень?! Охерел что ли? - Бармалей надрывался с пеной у рта, едва ли не хлеща Витьку по щекам. - Тебя же посадят, имбецил недоделанный, урод моральный, режиссер, блядь, постановщик! Сечешь?!
Апрелевка мечтательно потянулся, подставляя бледную кожу пучкам света, пробивавшимся сквозь листву:
- Она всегда говорила, что красный ей к лицу... Теперь она всегда будет в красном. И всегда - только со мной...