"Иллюзия контроля над тем, чем ты не распоряжаешься. 

Случилось значит случилось. С каждым может случиться что угодно. Мы смертные, мы не управляем своей жизнью настолько, мы вообще не управляем действиями других людей. Все, что вне локуса, вообще не надо осмыслять. То есть: что лично я могу теперь сделать? Конкретно. Кроме этого вообще вопросов никаких в голове крутиться не должно. Разве что философские, но тогда надо рефлексировать, что это просто лирика, просто пища для ума, а не поиск решения. Искать решение вне своего локуса = сливать энергию в дыру."

Ніхто не знає (а дехто просто не хоче визнавати), але в будь-який момент я можу поламатися. Дуже втомилася.

Ми тебе пам'ятаємо, пап.

Мені страшно за близьких мені людей. Цей страх повернувся до мене з далекого минулого після народження Влада. Страх панічний. Всі навколо помирають, ще й звістка про Надю... Мої кохані, вас залишилося так мало, живіть, будь-ласка, подовше.

Я поднял вопрос о том, что это по-человечески невозможно - контролировать себя все время. Он настаивал, что для воина нет ничего вне контроля. Я поднял вопрос о случайности и сказал, что то, что случилось со мной у водного канала, можно было, конечно, классифицировать, как случайность, т.к. я не имел этого в виду и не сознавал своего неправильного поведения. Я говорил о различных лицах, имевших несчастья, которые могли быть объяснены, как случайности; я говорил особенно о Лукасе, старом, очень приятном индейце племени яки, который серьезно пострадал, когда грузовик, который он вел, перевернулся.
- Мне кажется, невозможно избежать случайностей, - сказал я. - Никто не может контролировать все вокруг себя.
- Верно, - сказал дон Хуан резко. - Но не все является неизбежной случайностью. Лукас не живет, как воин. Если бы он жил так, то он бы знал, что он ждет и чего он ждет, и он не вел бы грузовик, будучи пьяным. Он наскочил на скалу у дороги, потому что он был пьян, и искалечил свое тело ни за что.
- Жизнь для воина - есть упражнение в стратегии, - продолжал дон Хуан. - Но ты хочешь найти смысл жизни. Воин не заботится о смыслах. Если бы Лукас жил, как воин, - а он имел к этому возможность, т.к. все мы имеем возможность, - он разметил бы свою жизнь стратегически. Таким образом, если бы он не мог избежать случайности, которая поломала ему ребра, он нашел бы способы ослабить это происшествие или избежать его последствий, или бороться против них. Если бы Лукас был воином, то он не сидел бы в своем развалившемся доме, умирая от голода. Он бы бился до конца.
Я изложил альтернативу дону Хуану, используя его в качестве примера, и спросил его, что будет в результате, если бы он сам был бы вовлечен в несчастный случай, и ему отрезало бы ноги.
- Если бы я не смог помочь этому и потерял бы свои ноги, - сказал он, - я не смог бы быть человеком сколько-нибудь дольше и, поэтому, я соединился бы с тем, кто ждет меня вне этого места.
Он сделал широкий жест своей рукой, чтобы показать все вокруг себя. Я заспорил, что он неправильно понял меня. Я намеревался указать, что было невозможно для любого отдельного человека предвидеть все перемены, включенные в его повседневных действиях.
- Все, что я могу тебе сказать, - сказал дон Хуан, - это то, что воин всегда недоступен; он никогда не стоит на дороге, ожидая, чтобы его стукнули по голове. Таким образом, он сводит к минимуму свои возможности непредвиденного. То, что ты называешь случайностью, в большинстве случаев очень легко избежать, если не быть идиотом, живущим спустя рукава.

http://magazines.russ.ru/sib/2012/2/v2.html

 

Наталья ВОЛНИСТАЯ

О ТАЙНАХ МИРОЗДАНИЯ

Рассказы

 

Об октябрьском

Утром холодно и солнечно.

Дворничиха шаркает метлой и в ритме шарканья, маршеобразно, но проникновенно поет про пару гнедых, запряженных с зарею.

На балкон третьего этажа выходит женщина с чашкой кофе и сигаретой, смотрит на дворничиху и думает: “Отчего так устроена жизнь: двое детей, ни одного мужа в анамнезе, синяк под глазом, — и поет. А тут МВА, должность, дочка в английской школе, и муж, и Анатолий, а не то что петь, жить по утрам не хочется”.

Гасит сигарету в привезенной из Таиланда пепельнице, возвращается в квартиру, по пути рявкнув на некстати подвернувшегося под ноги кота Спенсера, многократного призера и победителя фелинологических выставок.

— Грек из Одессы, еврей из Варшавы, юный корнет и седой генерал… — поет дворничиха, сгребая листья.

Бабулька Тимофеева из первого подъезда, выползшая ни свет ни заря за хлебом и творогом, — оно-то и рано, но надо ж себе дело найти, — прислушивается и вдруг вспоминает 1948 год и не дававшего ей прохода хулигана Витю Фишмана из мужской школы, что на Советской улице; и где теперь тот Витя Фишман, и где она сама, та, в синем ситцевом платье с белым воротничком, с толстыми косами и румянцем.

— И только кнут вас порою ласкает, пара гнедых, пара гнедых! — с чувством допевает дворничиха и идет выкатывать мусорные контейнеры, на ходу меняя репертуар. Из подсобки доносится лязг, грохот и задушевное: — Давно ли роскошно ты розой цвела, но жизни непрочной минула весна!

Дверь подъезда распахивается, и на крыльцо вылетает мальчик лет пяти, жмурится на солнце, потом видит куст с голыми ветками, на котором скандалят штук двадцать что-то не поделивших синиц, и кричит вышедшему следом мужчине:

— Папа, папа, смотри! Куст расцвел! Синицами! И тетя поет! Уже весна, папа?!..

 

О поисках выхода

Лет десять назад жильцы собрали деньги, поставили в подъезде железную дверь и вздохнули с облегчением. Пропойцы, тусовавшиеся у соседнего гастронома, были сильно недовольны, называли жильцов жлобами и совсем уж непечатно, потому как неторопливая беседа о том, что некуда человеку пойти, хороша в тепле и относительном уюте, а под дождем и снегом, посреди нашего недружелюбного климата какие беседы — так, тяпнули и разползлись.

Дверь, в целях экономии заказанная не в дверной фирме, а левым образом на оборонном заводе, была изготовлена из стратегического металла и могла выдержать прямое попадание бронебойного оперенного снаряда “Надежда 3БМ-27”. У кого-то на заводе разбушевалась техническая мысль, так что электромагнитный замок был не абы какой электромагнитный замок, а дополненный сверхпрочными ригелями. Снести эту дверь можно было только в комплекте со стеной.

В одно октябрьское утро замок заело. На улице остались два бегуна трусцой и пять собачников, а внутри практически весь подъезд, все девять этажей.

Кто-то памятливый вспомнил, что для таких вот пожарных случаев должен быть ключ. Даже два. Разбудили ответственных ключехранителей. Одни сказали, что давненько им ключ на глаза не попадался, но они вот сейчас позавтракают и начнут искать, а недовольная дама с пятого этажа сообщила, что переехала только этой весной, что прежние хозяева никаких ключей ей не оставляли, и вообще, сколько можно — то ночью над головой половецкие пляски, то в семь утра будят, Сталина на вас нет.

Вызвали МЧС. Приехавшие специалисты уважительно постучали по двери и надолго зависли в споре на предмет, возьмет болгарка или не возьмет.

Давление нарастало, изнутри народ рвался на волю, а снаружи скулили замерзшие бегуны и голодные собаки.

— Пока мы тут будем дверь курочить, — и учтите, фиг вы ее восстановите! — так вот, пока давайте через первый этаж, — сказали эмчеэсники.

Бабка из однокомнатной наотрез отказалась впускать в свою квартиру, соседи ее были в отъезде, так что сунулись в четырехкомнатную.

Хозяйка четырехкомнатной не обрадовалась, но чаяния народа поняла, велела только ноги хорошо вытирать и не шуметь, а то муж спит.

К лоджии приставили лестницу, и народ пошел.

Рассказал эту историю мой приятель, тот самый муж.

— Сплю себе, холодком потянуло, ну, думаю, чтоб вам всем пусто было с вашими проветриваниями, отопление не включили, а она знай себе проветривает. Выхожу из спальни в трусах — а по гостиной мужик идет в шляпе, с портфелем, поздоровался — и шмыг в дверь. Ничего себе, думаю, какая интересная жизнь у моей жены. Только рот открыл, тут из прихожей тетка из семидесятой квартиры, ой, говорит, что ж это вы спите и спите, день на дворе — и в лоджию, и нету ее. Тут из лоджии двое, врачиха с фельдшером. Она мне: тридцатая квартира на каком этаже, на седьмом? И в прихожую. А из прихожей красотка эта, что над нами, глянула этак свысока, даже здрасьте не сказала, вы б хоть оделись, мужчина, говорит, — и туда же, в лоджию. Все, думаю, к психиатру, срочно. Слава богу, жена из кухни вышла, объяснила; еще пара прохожих — и капец, галлюцинаторно-бредовое состояние, до смерти сидеть на галоперидоле. Всякого повидал, но чтоб так страшно стало — в первый раз.

 

О тайнах мироздания

Одна женщина, по фамилии Константинова, изумительно готовила. Она готовила так, что соседи тянулись носами к вытяжке, в окно колотились обезумевшие голуби, а пролетавшие на небольшой высоте самолеты сбивались с курса и долго кружили надо домом, печально подвывая двигателями.

Запеченные бараньи ноги и двухсотпятидесятишестислойные наполеоны. Нежнейшие волованчики и петух в красном вине. Поскольку дело движется к обеду, далее перечислять не буду, дабы не захлебнуться слюной.

Муж Константиновой ушел к библиотекарше Лиде. Второй год питается сосисками и магазинными пельменями, нажил полгастрита — и счастлив.

А один мужчина, фамилию не скажу, несколько лет терпел свой скоропостижный брак, но с каждым днем ему все больше хотелось чего-то радостного. Проходя мимо подъезда Константиновой, он чувствовал, как сладостно, в унисон трепещут сердце и желудок.

В конце концов мужчина, подгоняемый организмом, познакомился с Константиновой и женился на ней. Теперь живет весь в запеченных бараньих ногах и волованчиках, и уже заработал себе полгастрита вследствие чрезмерного потребления пищи. Но счастлив.

И если учесть то обстоятельство, что упомянутый мужчина был прежде женат на библиотекарше Лиде, то поневоле задумаешься о существовании в природе круговорота мужей и гастритов.

 

Об Афеле

Мой брат выловил это несчастье из пруда.

Оно уже почти не булькало: связанные шпагатом лапы продолжительному плаванью не способствуют.

Бабушка, котов не жаловавшая, открыла было рот, чтоб припечатать, — мол, иди и положи, где взял. Но глянула еще раз и задумчиво сказала:

— Может, Кравчихиных рук дело?

Прошлым летом Кравчиху застукали за обиранием нашей смородины. Женщина, которая втихаря обирает соседскую смородину, способна на все — от разжигания третьей мировой войны до утопления котов в чужом пруду.

Несчастье крупно дрожало в луже натекшей с него воды, мокрое насквозь, в тине какой-то, с прицепившейся к тощему хвосту водорослью.

— Офелия, тебе довольно влаги! — сказал начитанный брат. — Оставим Офелию, да, бабушка? А то Кравчиха точно утопит.

При стирке выяснилось, что это уж никак не Офелия. Ну а где Офелий, там и до Афели рукой подать.

За пару недель Афеля отъелся, распушился, обнаглел и воцарился. Умел нацепить на морду свою бандитскую выражение “я-несчастный-и-давно-не-кормленый-котеночек”, так что любая шкода сходила ему с лап.

По вечерам брат или дед читали вслух, а мы с бабушкой слушали. И Афеля слушал. Я была убеждена, что он все понимает. Сидит рядом, смотрит, даже не муркает, переживает за бедную госпожу Бонасье.

Но ленив был чрезвычайно. В сарае как-то завелись крысы, и бабушка, боявшаяся их до обморока, выставила Афелю на охоту. Мы с братом видели этот цирк. Афеля забирался на полку с дедовыми инструментами и ждал, когда крыса вынырнет из ниоткуда и пройдет точно под полкой. Вздыхал и падал на нее. Не прыгал, а именно падал. Но — мимо. Крыса не спеша удалялась, ехидно хихикая и показывая хвостом неприличные жесты. Правда, потом приволок крысу. Положил на крыльцо, гордо уселся рядом. Дня три приносил по крысе. Бабушка нахвалиться не могла. Пока братец мой не заметил, что добыча с каждым днем теряет товарный вид. И что вообще-то это одна и та же крыса. Пришлось отобрать и закопать.

А потом он заболел. Перестал ходить с дедом на рыбалку, есть почти перестал. Лежал на своем половичке на кухне.

В то время в нашем городке никому и в голову не приходило лечить котов. Но бабушка обманом заманила к нам фельдшерицу Тамилу с Пионерской улицы.

— Знала бы, что вы меня к коту зовете, ни за что б не пошла, что это вы, Евдокия Лукинична, удумали — докторов котам звать!

Но осмотрела и сказала — не жилец.

Мы с братом убирали за ним, кормить пытались: макаешь палец в сметану, а он облизывает. Через пару дней только воду слизывал. Лежал и смотрел. И все.

Вечером — я помню, конец осени, уже подмораживало — он пропал. Перевернули весь дом, обыскали сад — нету.

Кто-то из взрослых обронил, что коты так и уходят — умирать. Я ревела неделю без перерыва. Брат сказал, что ничего не умирать, а искать специальную котиную траву, пожуют и выздоравливают, а не вернулся к нам, потому что трава такая — выздоравливаешь, но все забываешь. Я ползимы караулила, что там на дворе у Кравчихи, вдруг Афеля так все позабудет, что придет к ведьме. А потом и я забыла.

Память о прошлом не непрерывна. Не фильм, а обрывки пленки, не всегда получается склеить. Но иногда всплывают потерявшиеся картинки. И я вижу, вижу свою бабушку, в длинной ночной рубашке, в наброшенном на плечи дедовом кожухе; вот она идет со свечой по темному ночному саду, зовет, я стою на крыльце и изо всех сил верю, что на очередной зов Афеля спрыгнет с нижней ветки старой яблони или выберется из кустов сирени. И все будет как раньше.

Как тогда.

Когда мне было пять лет, и смерти не существовало.

 

О разумности бытовых приборов

Одна женщина наорала на телевизор.

Пришла домой в поганом настроении — и наорала.

Стиральной машине тоже влетело. Но стиралка отнеслась индифферентно, а телевизор запомнил. И назло хозяйке скатился с реалистической платформы в махровый импрессионизм. Вместо страданий земной провинциальной сиротки показывал сцены из жизни пандорианцев — по экрану бродили расплывчатые, двоящиеся синие персонажи, возможно, с хвостами. Хотя разговаривали на русском и о знакомом, сиротском.

Поработав пару дней в инопланетном режиме, телевизор издевательски пукнул, и душа его собралась отлететь в край вечных скандалов, интриг и расследований.

Вызванный мастер сказал:

— Лучше б вы его выкинули, вон, панель себе купите.

Панели эти женщина видала — у племянника такая висела, на полстены, похожая на черную дыру, этакий ход в недружелюбную вселенную. Ужас. А если вспомнить, сколько стоит — ужас вдвойне.

Ну ладно, тем не менее мастер починил, взял деньги и удалился. Оскорбленный же реанимированный телевизор взбунтовался. Восстал против ханжества и ложно понимаемой морали.

Женщине что надо было — включить, выслушать содержание предыдущих серий (“Александр бросает Аллу. Алла просит помощи у Владимира Семеновича. Внезапно появляется Максим”) и переживать себе дальше. А тут… То поцелуи, то объятия, а в основном закономерное развитие темы поцелуев и объятий, вплоть до совсем уж неприличного поведения в общественных местах, к коим вполне допустимо отнести телевизорный экран.

Из привычных каналов остался только безобидный познавательный Animal Planet, но и туда перещелкнешь — на тебе, любуйся, интимная жизнь сусликов во всей красе и подробностях. А Александр с Аллой и Владимиром Семеновичем растаяли туманом.

Несколько дней женщина боролась сама, тыкала во все кнопки, пыталась утихомирить распоясавшееся злопамятное устройство. Иногда получалось, минут пять можно было сочувствовать не вовремя появившемуся Максиму, но потом — хоп! — опять непотребство и разнузданная камасутра.

Был снова призван мастер, долго ковырялся в электронных внутренностях, бубнил себе под нос, что, мол, другие бы радовались. Телевизор после ремонта присмирел, поскучнел, даже потускнел, но до конца старое не забыл.

На днях зашла одна неприятная соседка, первая сплетница на весь квартал, напросилась на чай, а заодно посмотреть, как там у Аллы с Александром. Теперь соседкин муж в лифте подмигивает, бабки на скамейке у подъезда переглядываются.

А вечером в дверь позвонил престарелый ловелас с седьмого этажа и, пытаясь внедриться в прихожую, сказал:

— Я считал вас, Ядвига Яновна, синим чулком, ан вон оно что! Как вы посмотрите на то, если я вас приглашу в кино? Нет-нет, не думайте, вполне приличный фильм! Хотя погода не очень, может, у вас что-нибудь посмотрим?

В большой комнате кто-то тихонько хихикнул.

 

P.S. Вечером непременно поговорю с холодильником. Повинюсь. Скажу, что верю — это не он запихал мои ключи в морозильную камеру — между упаковкой куриных ног и куском промороженной свинины.

 

О нетривиальных поисках выхода

Оказывается, при встрече с нацеленной на обед акулой надо стукнуть людоедку по носу чем-нибудь тяжелым. Хотя, конечно, возникает вопрос: как плавать с пудовой гирей.

И ответ: жить захочешь — поплывешь.

И выплывешь.

 

Одна девушка, Соня, выбирала в салоне свадебное платье, металась между голыми плечами, голой спиной и вон тем, с кружавчиками.

Тут ей приходит СМС-ка от жениха. Смысл такой: уже не надо.

Думала — разыгрывает. Позвонила.

Долго мямлил про погасший костер и покрытые пеплом угли, но выяснилось, что тут погасло, потому как разгорелось в другом месте. Короче говоря, вещи свои забрал, прости и забудь. И телефон отключил, гад.

Почти по Салтыкову-Щедрину: нашалил — и растаял.

Весь салон слушал мыльную оперу, навострив уши. Какая-то неприятная невеста из разряда “последний шанс”, пришедшая с кучей квохчущих родственниц, глянула снисходительно и сказала:

— Раз вам это платье уже ни к чему, вот это — с голой спиной, плечами и кружавчиками, так я его забираю!

— Еще чего! — сказала девушка Соня. — Вам до него не дохудеть. И не упаковывайте, я его сразу надену.

И надела, и пошла, сверкая голой спиной и плечами и подметая тротуары пышной кружевной юбкой.

И стала причиной нескольких небольших ДТП.

И потом Сергей А. объяснял друзьям, почему так скоропалительно женился. Чего, мол, тянуть, платье у невесты уже было.

 

Знаю еще одну девушку, Ларису. Ее тоже бросили. Она даже хотела руки на себя наложить. Но травиться было нечем, вешаться — неэстетично, с крыши кидаться — страшно, а топиться — так зима на дворе, да и прорубь поди еще найди.

И тогда, уже на ночь глядя, она пошла кататься на лыжах. Думала замерзнуть насмерть. Художественная литература считает такой способ щадящим — просто засыпаешь, как ямщик в степи, все дела.

Но не получилось. Потому как в полуночном парке она выехала прямо на двух гопников, пинавших некоего молодого человека.

Даже милиционеры удивлялись тому, что эта нежная фиалка (157 см, 48 кг) сломала лыжу об гопнические спины, а другой лыжей, целой, гнала перепуганное до икоты хулиганье по глубокому снегу аж до выхода из парка, прямо в объятия подъехавшего патруля, сопровождая преследование дикими криками: “Я тебе покажу вечную любовь! Ты у меня попомнишь свои клятвы!”

Романа со спасенным аспирантом не сложилось, но вот милицейский капитан был весьма впечатлен.

Собственно говоря, он уже майор. Но Лариса считает, что это не потолок. Майору есть еще куда расти.

 

Об ангелах

У одной женщины все было не то чтобы хорошо или плохо, а… никак.

Но ничего, она привыкла.

Перед Новым годом зашла на почту купить пару открыток — двоюродной тетушке и институтской подруге. Присела написать дежурные слова. Рядом что-то писал мальчик лет шести. Небось, просил у Деда Мороза компьютер или что они там сейчас просят. И женщина подумала, что надо бы отослать еще одну открытку: “Дорогой Дед Мороз, не мог бы ты мне прислать немножко счастья в личной жизни”.

Мальчишка сопел от усердия. Женщина мельком глянула, над чем он так старается. На листе танцевали кривенькие буквы, “я” и “в” смотрели в неправильную сторону. А написано было: “Дед Мароз Я хачу чтоп Мама связала мне свитерь с аленями как у егора я себя хорошо вел твой Костя”.

Ну, надо же. Свитерь.

Когда она вышла, давешний мальчик прыгал у почтового ящика, роста не хватало, чтоб опустить письмо. И в прыжке не получалось.

— Давай помогу, — сказала женщина. — И не стой на холоде, беги к родителям. Ты с кем пришел?

— Ни с кем, сам. Я вон в том доме живу.

— В том? И я в нем живу. Вон мои окна, крайние, на девятом этаже. Пойдем, нам по дороге.

У подъезда шаркала метлой дворничиха, увидела их и сердито закричала:

— Костик, где ты ходишь, папа тебя ищет, а ну домой бегом!

Мальчишка дунул в подъезд не попрощавшись.

— Странный мальчик, — сказала женщина. — Представляете, написал письмо Деду Морозу, чтобы мама ему свитер связала. Я думала, дети игрушки всякие просят.

— Ничего странного, — отрезала дворничиха. — Нету никакой мамы. У мамы любовь случилась. В Канаде, что ли. Костик ее и не помнит, сколько ему было — только ходить начал. Почтальонша наша говорила: мама хорошо если раз в год напишет. Сучка драная.

Через пару дней завкафедрой сказала:

— Что вас, Виктория Арсентьевна, на рукоделие потянуло? Вышли бы, воздухом подышали, а то вся зеленая, круги под глазами.

Будешь тут с кругами, если до Нового года четыре дня, и зачеты, и вечерники, и на вязание только ночь да форточки между парами. Хорошо еще, руки помнят — и лицевые, и изнаночные, и накид, и две вместе.

Тридцатого пришлось уламывать и материально заинтересовывать почтальоншу — чтоб отнесла. Если официально отправлять, не дойдет, не успеет. Обещание не выдавать обошлось вдвое дороже.

А тридцать первого вечером в дверь позвонили. И на пороге стояли два Деда Мороза в дурацких красных шапках с белыми помпонами — большой и маленький. На маленьком под курткой виднелся свитер с корявенькими оленями. А большой был очень похож на маленького. Одно лицо.

 

Я не знаю, что там дальше. Но вот что вспомнила.

У бабушки моей была соседка Кравчиха, скандальная, неумная, завистливая, жадная. Противная такая тетка, на редкость противная.

Помню один разговор. Кравчиха сказала:

— Ты, Дуня, легко живешь, у тебя и муж мастеровитый, и не пьет, и дети с образованием. Что ж мне ничего, а тебе все — как будто ангел за тобой стоит радостный?!

А бабушка ей ответила:

— Так и за тобой, Стеша, ангел стоит. Только ты его печалишь.

 

О тленности материального

В детстве читала фантастический рассказ про будущее, — не помню, чей. Смысл такой: чтоб не загнулась экономика, население должно потреблять. А чтоб оно потребляло интенсивнее, весь ширпотреб стал принудительно одноразовым — одежда, мебель и все такое. И вот уже герой-подпольщик, рискуя головой, везет через весь город настоящую табуретку из настоящего дерева.

В перестройку я осознала: придуманное будущее на подходе. Я тогда купила китайские кроссовки — очень красивые, очень, у меня сроду такой красоты не водилось. Через полторы недели у них оторвались обе пятки. С интервалом в двадцать минут. То есть спереди кроссовки, а сзади уже босоножки. Летом, может, терпимо, но в дождь со снегом как-то сыровато.

Но это еще что. В те же веселые времена приятель отоварился пуховиком. До того я считала, что пуховик от слова “пух”, а не от мелко порубленных с потрохами кур.

Двух недель не прошло, как пуховик начал попахивать мертвечиной, а пух свалился вниз и запросился наружу. В принципе, даже стильно — сверху ветровка, а низ как бы утеплен подушками. Правда, не покидало ощущение, что ежели нижний шов разойдется, то из пуховика непременно высунется синеватая куриная лапа.

 

Почему вспомнилось.

Одна дама купила диван, не из дешевеньких. По итальянской технологии.

Даму можно понять: многим женщинам хочется иметь в доме что-нибудь итальянское. Если не Андриано или там Федерико, то хотя бы диван по итальянской технологии.

Привезли, собрали, рассчиталась, расписалась, полюбовалась и села всеми своими килограммами. Диван жалобно хрюкнул и перекосился.

— Быть того не может! Да, на гарантии, но откуда мы знаем, чем вы на диване занимались? — заявила фирмочка-производитель.

Дама долго убеждала, что до занимательства чем бы то ни было не дошло, что на диван она просто присела. Ей не верили, но в конце концов сдались и прислали мастера.

— Да что ж вы с ним сотворили?! — горестно вопросил мастер.

Чинить-то он чинил, но на даму поглядывал с опаской, подозревая, что по завершении ремонта она вовлечет его в разнузданную оргию на возрожденном диване. Всем своим видом демонстрировал: пусть не надеется, он не из таковских. Тем не менее починил.

Проблема присаживания исчезла. Но тем же вечером дама решила диван разложить. Вот если бы он отказался раскладываться или же разложился и закостенел в разложенности, то оно бы и ничего, жить можно. Но этот макаронник застыл в промежуточном состоянии — ни туда ни сюда. Дама, физик по образованию, наконец-то поняла, что должен чувствовать кот Шредингера. Мало кто любит неопределенность.

— Какая замена, какие деньги?! Вы издеваетесь? Мы ставим итальянский механизм, вся Италия раскладывает и не жалуется! — взвилась фирмочка-производитель.

Однако после долгого и насыщенного взаимными обвинениями и угрозами скандала снова прислала мастера, уже другого. И директор прислался. Дабы лично разоблачить потребительскую экстремистку.

Короче говоря, подозрения первого мастера подтвердились: оргия состоялась, участвовали новый мастер, директор и диван. Дама говорила, что ее хватило на десять минут, потом завяли уши, пришлось уйти на кухню.

Диван был не в пример крепче духом, продержался часа два. Видно, еще в процессе производства наслушался всякого. Не итальянского. Но сдался.

— Видите, и складывается, и раскладывается, вы не умеете с ним обращаться, — сказал взопревший директор, вытер лоб и устало присел.

Диван знакомо хрюкнул и провалился внутрь самого себя.

Эвакуация дивана — это отдельная история. Замечу только, что лифт тоже пришлось ремонтировать.

Когда после долгих мытарств даме вернули деньги, директор сказал:

— Вы, женщина, своими претензиями мне всю душу выели. Что за склочный и прижимистый у нас народ: хочет, чтоб купил — и на века!

 

О любви

Одна девочка-второклассница сказала приехавшему погостить дедушке, что очень-очень его любит, сильно-пресильно. За то, что он похож на актера Моргана Фримена. Придя в себя, дедушка — классический эстонец, как по внутренности, так и по внешности, ни капли не интернационалист, а наоборот — устроил дома филиал застенков Лубянки, выясняя, кто внушил ребенку черные мысли.

Сын с невесткой спихивали ответственность на телевизор.

А потом дедушка подумал: какая разница, за что тебя любят. Следствие важнее причины. И у себя дома, в городке Йыхви уезда Ида-Вирумаа, начал здороваться с соседом Мигелем, невесть как занесенным в северные края из Мавритании.

А без любви так и продолжал бы хмуро зыркать из-под бровей и по-эстонски бурчать себе под нос про понаехавших.

 

О добрососедстве

Услышаны наши молитвы, соседа-алкоголика отправили-таки в ЛТП. На год.

Одного опасаюсь — его и оттуда выпрут, точно выпрут. Чтоб не служил тамошним сидельцам дурным примером. Напишут фальшивую характеристику про хорошее поведение, да и выставят досрочно. И вздохнут облегченно. Кто ж их осудит.

С соседями вообще интересно складывается. У приятельницы моей, А., в соседях был пахан, вернее, пахан-лайт, но все же.

У такого соседства имелись свои издержки.

Во-первых, трудновато было запомнить всех проживающих в паханской квартире — из-за постоянной ротации тюрьма-воля-тюрьма.

Во-вторых, пахан был не в меру любопытен и на любой шум в коридоре вылезал из своей норы как был, по-домашнему, в семейных трусах, над которыми колыхался волосатый живот, плавно переходивший в волосатую же татуированную куполами грудь. Впечатляло.

В-третьих, периодически пахан надевал спортивные штаны и майку и заходил к А. с бутылкой коньяка. Никакого мурмура, просто побеседовать о жизни и вечных ценностях. За два года у А. накопились энциклопедические познания о пенитенциарной системе, правда, несколько однобокие, изнутри системы.

Зато дверь в квартиру можно было вообще не запирать. Гопота мимо дома на цыпочках ходила. В смысле, на цырлах.

А вот Ирина, учительница химии, долго думала, что наказанье божье — это живущий этажом выше малолетний убийца Гедике и Шопена, из которого наивные родители надумали вырастить Святослава Теофиловича Рихтера.

Зря она так считала: по ночам потенциальный Рихтер спал, грех жаловаться. 2012 год наступил, когда соседи съехали, а купивший их квартиру мужик закончил ремонт и вселился.

Днем тихо. А по ночам там, наверху, радостно гарцевало упитанное многокопытное животное. Ладно бы непрерывно, к постоянному шуму привыкнуть можно, а то поскачет-поскачет, замрет, и в самый момент соскальзывания в сон — на тебе, получи! Часа два помучаешься, потом вроде как все угомонилось, но уже от злости не можешь уснуть.

Неделю Ирина терпела, но когда со звонким треньканьем лопнул последний нерв, пошла разбираться.

Сосед сказал:

— Девушка, окститесь, я по ночам сплю, а не вертепы устраиваю, ничего не слышу. Может, это у вас нервное?

Прошла еще неделя, бедная Ирина дошла до ручки. Теплой июньской ночью, когда сверху опять заплясало, она пометалась по квартире — спасенья не было, — оделась, долго звонила соседу в дверь, негодяй не открывал, тогда сходила в круглосуточный, купила пачку сигарет и зажигалку, вернулась и на скамейке под окнами закурила, чего не делала со студенческих времен. И мрачно подумала, что надо бы было и чего-нибудь в районе сорока градусов купить. Чтоб забыться.

В половине второго ночи подъехало такси, из которого вышел малость подвыпивший сосед.

— Бодрствуем? — осведомился он. — Глюки спать мешают?

— Вот что, — рявкнула озверевшая Ирина, — а ну пошли со мной, сами услышите!

— Точно глюки. Вам, девушка, успокоительного бы попить, — заметил сосед, послушав тишину.

И тут наверху сначала отбили чечетку, а потом неизвестная лошадь начала разбегаться и прыгать то ли в длину, то ли в высоту, то ли вообще через гимнастического коня.

— Во, блин! — удивился сосед. — Это что ж, у меня там гости незваные?

В соседской квартире им навстречу вышел толстый кот тигровой масти, мявкнул недовольно. Все. Больше никого.

Кот постоял, порассматривал Ирину, а потом прямо с места сиганул на буфет, свалился, побежал в комнату, покружил там и снова приступил к штурму буфета.

— Видите? Один Ерофей, больше ни души, — сказал сосед.

Но Ирина уловила знакомый ритм в котиных экзерсисах.

Потом они по очереди бегали в ее квартиру. Точно. Ежели слушать на пятом этаже — мягкие прыжки, если на четвертом — ужас.

— Ага, — сказал сосед, — понятно, вот так мне они ламинат положили, сэкономили себе в карман, ворюги. Без изоляции — вот он и резонирует. Ну, халтурщики, ну, я их достану!

— А мне-то что делать, пока вы их доставать будете? — спросила Ирина. — Может, запрете кота в ванной?

— Обидится, нельзя. Знаете что, возьмите его на ночь, он спокойный, утром заберу, хоть выспитесь.

Кот Ерофей вместе с лотком был спроважен вниз, походил, обнюхал все углы, а потом запрыгнул на Иринин диван, улегся в ногах и замуркал благостно. Господи, после двух недель вынужденной бессонницы это было счастье. Правильнее сказать — Счастье.

Утром Ирину разбудил звонок, сосед пришел за котом. А кот отказался уходить. Наотрез. Шипел, выгибал спину, лапами отмахивался. Делал вид, что видит соседа в первый раз в жизни, и подозревает, что он, Ерофей, нужен незнакомому живодеру не для любви и дружбы, а на шапку.

Когда они сменивали две квартиры в одну, то экс-сосед лично наблюдал за укладкой ламината. Хотя, может, и зря — уж больно скандальная семейка обитала этажом ниже, не стоила она таких затрат и усилий.

 

О плотницких работах на свежем воздухе

На мою приятельницу Ю. свалилось наследство от дальней прабабушки — энная сумма и антикварные часы с кукушкой. Деньги тогда стремительно дешевели, и Ю. спасла их, вложив в недвижимость — купила дачу.

Летом позвонила:

— Что ты в городе киснешь? Давай, приезжай.

Отговориться усталостью не удалось.

— Вот и отдохнешь, — припечатала Ю.

И в субботу я потащилась на свежий воздух.

Забвение и тлен — такие слова приходили в голову при взгляде на покосившуюся халабуду и заросший разнообразным бурьяном участок. Какие деньги, такая и недвижимость.

— Перекусим на скорую руку, а потом быстренько достроим сортир, — сказала Ю.

Похоже, на лице у меня нарисовался недоуменный и очень вопросительный знак, потому как Ю. добавила:

— Братец яму выкопал, каркас соорудил, нам только доски на стенки прибить. Это тьфу, плевое дело. У нас с тобой на двоих два красных диплома, что мы, с сортиром не справимся?

На мое замечание, что доски лучше прибивать мужскими руками, Ю. фыркнула:

— Лучше гвоздями. И где я тебе найду мужские руки? Братец в командировке, с Ванькой разругалась, а соседей просить — может, у кого и соседи, а у меня звери рыкающие и аспиды шипящие. Им не нравится, что я хожу в купальнике. Кстати, ты свой взяла?

В то время купальники мы шили сами. Те бронебойные, что продавались в магазинах, надеть можно было только от полного отчаяния. А так — несколько лоскутков, пара веревочек, — и не то чтоб от кутюр, но рядом.

Скелет сортира стоял у самого забора, практически на улочке.

— А чего это вы его так странно расположили?

— А того, что у меня бестолковый брат. Говорила ему, за смородиной копай, за, а не перед. Думаешь, лучше за кусты перенести?

Копать, засыпать ранее вырытое, переносить и прибивать — гораздо хуже, чем просто прибивать.

— Никаких переносов, — поспешила сказать я. — Так даже удобнее. Можно здороваться со зверями и аспидами не сходя с места, в щелочку глянул, видишь — ползет, дверь распахнул — здрасьте вам, Марьиванна! Как здоровьице?

И мы начали прибивать эти гадские доски к этому гадскому остову. Я не подозревала, какие причудливые формы могут принимать гвозди, не желающие вбиваться. Наглядные пособия для учебника “Топология для чайников”.

Через час у сортира материализовался пузатый дядька-сосед, посмотрел, повздыхал, сказал:

— Ну кто так делает?! Дай сюда! — и сноровисто приколотил две доски.

И уже подобрался к третьей, но тут на соседнем участке загромыхало:

— Игнат! Игнат, мать твою! Что ты с прошмандовками возишься?! А ну домой! Борщ стынет!

Сосед растворился в свежем воздухе.

Потом на нашем хилом заборчике повисли веселые молодые люди и начали упражняться в остроумии. Ю. повернулась к ним с молотком в руках и двумя гвоздями в зубах — молодых людей сдуло.

Затем к нам пришел Николай Петрович. Постоял, полюбовался и предложил:

— Девочки, а пойдемте ко мне холодное шампанское пить!

— Мы бы с радостью, только у нас сортир недостроен! — расплылась Ю., как бы намекая.

— Что ж, понимаю, как достроите — приходите, вон тот голубой домик, — вежливо сказал Николай Петрович.

С соседнего участка донеслось громовое:

— Николай! С ума сошел! Профурсеток к себе звать! Я все Валентине доложу!

— Знаешь, — сказала Ю., — я хочу за Ваньку замуж, но как насмотришься, так десять раз подумаешь: а надо ли?

В общем, к семи вечера мы этот поганый сортир доколотили. К этому моменту я готова была прибить к сортиру его хозяйку. В качестве гальюнной фигуры.

На сам сортир без слез нельзя было глянуть. Не уверена, что к деревянному сооружению можно применить слово “расхристанный”, но применю — оно точно отражает суть. Выглядел он так, как если бы принял на грудь, расчувствовался, признался в любви и дружбе случайному собутыльнику, а сейчас рванет рубаху и пойдет чистить какие-нибудь несимпатичные морды.

Счастье было совсем рядом, когда мы, две краснодипломницы, обнаружили страшное: ежели предполагалось, что в помещение будут заходить-выходить, то не стоило оббивать его досками со всех четырех сторон. Без входа-выхода сортир теряет свой смысл.

— Все, больше не могу, поехали отсюда, еще успеем на электричку, — сказала Ю. — Если останусь, спалю тут все к чертям собачьим! Начну с сортира. А ты, кстати, посвежела. Что значит свежим воздухом надышаться!

Когда мы уходили, из-за малины невидимый дракон сообщил:

— Вон они, Валентина Григорьевна, авантюристки эти, идут! Тьфу на них, бесстыжих!

А в электричке обнаружился Николай Петрович. Без Валентины Григорьевны.

Снова звал на холодное шампанское.

Но мы не пошли.

Мы не такие. Если молодые женщины в полуголом виде сколачивают дачные туалеты, это вовсе не говорит об их легкодоступности.

 

О текущем

По утрам на откос кухонного окна прилетает ворона.

Откос наклонный и скользкий, а ворона большая и упитанная, и удержаться ей сложно. Как-то пристраивается, балансирует, взмахивает крыльями, смотрит на меня гордо и презрительно — не ворона, а Черный Лебедь.

Наверно, требует, чтоб впустили.

Я и не против, но боюсь, что когда на кухню выйдет проснувшийся и злой спросонья муж, то возникнет недопонимание между мной, им и вороной. Ей-то что — взяла и вылетела; а мне тут жить.

Хотя, возможно, ворона думает — дай-ка слетаю, погляжу на эту дурынду, что прется на работу к семи утра, не позавтракав.

Или же у нее совсем другие, недоступные моему разумению мотивы. Философ Людвиг Витгенштейн утверждал, что если бы львы могли говорить, мы бы все равно их не поняли. Это и к воронам относится. Нам не постичь и уж точно не принять чужую логику. Временами мне кажется, что мое начальство (слава богу — не все) произошло не только от нашего общего предка Darwinius masillae: в процесс начальственной эволюции каким-то боком встряли богомолы, инопланетяне и парочка дубовых пней. Такое допущение многое объясняет.

А вчера я снимала деньги в банкомате. За мной стояли два молодых человека, и с ними девица в отчаянной мини-юбке и с голым пузом — это в мороз-то. Троица разговаривала таким запредельным матом, что уши не просто сворачивались в трубочку, а пытались отползти на затылок, поглубже в капюшон.

Раньше я непременно встревала, просила перейти на человеческий язык. Господи, раньше я даже драки лезла разнимать. Без устали демонстрировала виктимное поведение. Сама удивляюсь, как это за долгие годы своей социальной активности я ни разу не огребла. Но нынче свет не тот и я не та. Вот я снова вспоминала Витгенштейна с его львами и думала, ну что общего между мною и этой молодой противной порослью. Двуногость и отсутствие перьев — все.

Я забрала свои деньги и ушла, размышляя о всеобщем падении нравов. Через метров триста меня кто-то хлопнул по плечу. Оказался давешний гоблин.

Я забыла карточку в банкомате, так он рванул к рынку, Сашка к трамвайной остановке, а Маринка осталась у банкомата — на случай, ежели я вспомню и вернусь.

— Надо быть внимательней! — выговаривал он мне. — Люди, пип-пип-пип, знаете, какие бывают?

И орал в телефон:

— Сашка! Пип-пип-пип, говорил тебе, пип-пип-пип, она на базар пошла, а ты — на трамвай, на трамвай!

У дома я проверила, осталось ли там что-нибудь на карточке. Все осталось.

Теперь мне стыдно за эту проверку.

 

О торговле антиквариатом

Одно время приятельнице моей, Ю., перестали платить зарплату. Вообще. Мало того, мебельная фирмочка, в которой кандидат наук Ю. подрабатывала, мыла по вечерам полы, таинственным образом растворилась в пространстве, оставив после себя Ю., швабру и штук десять скандальных клиентов, требующих свои оплаченные кухонные диванчики.

В довершение всего окончательно развалились сапоги.

— Денег нет и не предвидится, — сказала Ю., — приезжай, будем продавать бабулины часы, сегодня покупатели придут, сил моих уже нету ходить с мокрыми ногами.

Ю. от дальней родственницы достался почти антиквариат — часы с кукушкой, немецкая работа. На ходу. Правда, у кукушки временами, преимущественно по ночам, сносило крышу, и она орала дурниной до изнеможения, пока не повисала обессилено над резными цветами, плодами и листьями.

Я поинтересовалась, а мне-то зачем присутствовать, на что Ю. ответила:

— А если бандиты придут?

Наверно, имела в виду, что уголовное дело с двумя трупами будет расследоваться тщательнее, чем с одним. У наших бессмертных душ появится шанс получить моральное удовлетворение.

— Так ты не просто присутствуй, — сказала мне Ю., — а как будто ты тоже покупатель. Хотя нет, не выглядишь. Значит, ты как будто из музея, им там не платят, вписываешься. И не стой столбом, а стимулируй спрос, создавай конкуренцию.

В урочный час пришли покупатели — две дамы в спортивных костюмах лакокрасочной расцветки и на каблуках. Мода на такую красоту уже отходила, но дамы успели вскочить в последний вагон.

— Пятьдесят долларов, — решительно сказала Ю.

— За что?! — возмутилась дама в лилово-розово-синем. — Сбоку пошарпано, листочек обломился. Тридцать — и ни копейки больше.

— Не смешите, это ручная работа, Шварцвальд. Вон девушка из музея старинного быта, они сорок пять дают, — не поддалась Ю., выразительно шевеля бровями в мою сторону.

— Да, — сказала я с энтузиазмом, — за сорок пять мы возьмем, мы всем музеем с давних пор мечтали, да что там мечтали — мы годами грезили о таких часах! Это вам не дешевка какая — Шварцвальд!

Энтузиазма было многовато, дамы глянули подозрительно, а Ю. пнула меня под столом ногой.

Дамы торговались, Ю. стояла насмерть, как триста спартанцев у Фермопил, а в глубине сцены я заламывала руки и завывала трагическим греческим хором, давая понять, что без часов этих музейная моя жизнь пуста и беспросветна, но больше сорока пяти никак.

Все было на мази, дама в зелено-оранжево-белом уже полезла в сумку за кошельком, но тут очнулась кукушка. Дама в лилово-розово-синем выслушала придушенные хрипы с просветленным лицом и чуть ли не со слезами.

— С детства помню. У соседей похожие часы висели, у нас не было, а у соседей были, я к ним специально приходила кукушку слушать. Знаете что? Музей сколько дает? Сорок пять, да? Так вот, я добавлю пятерку, продайте музею, пусть в музее будут, пусть люди смотрят! А то некоторые тут за копейку удавятся!

Дальше “Ревизор”, немая сцена.

Ю. выдавила из себя:

— Не надо мне вашей пятерки! Хорошо, продам музею за сорок пять, раз вы такие альтруистки!

А потом, после ухода дам, добавила:

— Кто тебя просил так убиваться?! Стрепетова ты наша, Никулина-Косицкая! Ладно, сколько там той зимы осталось, дохожу в опорках. Черт! Но пять долларов мы могли бы взять — все деньги!

 

О счастье и трудностях на пути его достижения

Владимир Д. не женился:

1) на Виктории. Пытался, но не получилось проникнуться искренним уважением и неподдельной любовью к потенциальной теще;

2) на Милене. Милена требовала класть грязные носки в корзину для белья. “В”, а не “на” или “неподалеку”. И ежели застукивала на горяченьком, то ее прекрасные глаза наливались слезами, и этими налитыми глазами она смотрела на Владимира Д., как носитель высшего разума смотрит на неподдающееся эволюции одноклеточное — со скорбью и неизбывной печалью;

3) на Яночке, считавшей, что супругов должны объединять общие интересы, но при этом из общих интересов исключались футбол, мотоцикл, чтение книг по истории наполеоновских войн, родственники Владимира Д. и его необъяснимое желание питаться три раза в день.

В анамнезе еще значилась Рита с тремя обнаглевшими от безнаказанности котами, безумная Кира, исповедовавшая здоровый образ жизни вплоть до купания в проруби, ну и еще парочка девиц.

Потом Владимир Д. встретил Поливанову. И теперь живет в атмосфере непреходящей любви и всеобщего обожания.

— Прекрасный зять, замечательный, ну что же делать, на всех Абрамовичей не хватает, что ж делать, дорогая Нонна Аркадьевна, надо смириться, — говорит в телефон Поливанова-теща.

— Володинька, ты опять носки в корзину не положил, так не волнуйся, пожалуйста, я их нашла и убрала на место, не переживай, — ласково сообщает Поливанова-жена.

— Ты там на мотоцикле, а я тут вся изведусь, может, к твоим в следующем месяце съездим, что им надоедать, ты звонил им недавно, как книги подорожали, где это видано, чтоб книжка стоила как пять пар колготок, — в унисон исполняют Поливанова-жена и Поливанова-мама.

Владимир Д. выходит на балкон покурить, смотрит в темнеющее небо и знает, что из-за балконной двери на него с любовью глядят жена, теща и кот Маркиз, так прикипевший душой к Владимиру Д., что просто жить без него не может — приходит ночью и плюхается толстой задницей прямо на лицо.

С тополей под окном срывается стая галок и мчится куда-то влево и ввысь. Владимир Д. думает, что хорошо бы отрастить крылья и сигануть с балкона влево, взмыть ввысь и устремиться назад.

Куда угодно.

Хоть в прорубь вместе с безумной Кирой.

 

О хороших девочках

Много лет назад на мою знакомую М. напал придурок с ножом. Слава богу, шли мимо подвыпившие мужики, услыхали странную возню в кустах, полезли на шум, намяли бока и надавали по голове мерзавцу, правда, не уследили — пока успокаивали М., поганец сбежал.

Я потом спросила ее:

— Что ж ты не кричала, людей не звала? А если бы мужики эти шли себе и прошли?

А она ответила:

— Мне стыдно было кричать.

Такое случается с девочками из хороших семей, умницами, книжницами, любимыми дочками, выросшими в тепле, в теплице.

Такие девочки знают, что Алеша Карамазов — это правда, а его сумасшедший папаша вкупе со Смердяковым — это Достоевский придумал, чтобы оттенить.

Такие девочки выбирают абсолютно неподходящих мальчиков. Родители сначала молчат, потом робко намекают, затем говорят открытым текстом, подружки ахают, друг детства собирается начистить холку Толе-Севе-Роману.

Такие девочки ничего не слышат, подруги становятся бывшими, другу детства отказывают от дома, и в густом запахе выпитой родителями валерьянки девочки выходят замуж, потому что Юра-Владик-Кирюша хороший, только вы все этого не видите. Родители залезают в долги и покупают квартирку, или бабушка переселяется к родителям, и у девочек начинается семейная жизнь.

Девочки — не слепошарые дуры: проходит месяц, полгода, год, и они понимают, что правы были и родители, и подружки, и друг детства. Но кричать — стыдно. И у них все замечательно, не волнуйся, мама, не переживай, папа, нет, не надо, я к вам сама приеду, Витя-Гарик-Никита так устает, ему надо отдыхать.

Девочки пишут диплом себе, пишут диплом Мише-Паше-Олегу, отказываются от прекрасного распределения, потому что Саня-Костя-Борис обидится — ему не предложили, — и продолжают жить так, будто у них все всем на зависть.

Дима-Шурик-Егор возлежит на диване, без устали втолковывая жене, что как только ему начнут платить достойно, он тут же, немедленно начнет работать, а идти корячиться за копейки — себя не уважать, и, кстати, она вот тут растолстела, тут подурнела, и вообще, у людей жены как жены, а ему досталось бревно бесчувственное.

А потом некоторым девочкам везет — Славик-Петя-Григорий их бросает, потому как трехкомнатная квартира лучше бабушкиной хрущевки, но говорится не про квартиру, а про то, что нет любви, и что жить без любви — это себя не уважать. Странное дело, Лене-Яну-Антону всегда требуется самоуважение, без него никак.

— Но было же у вас что-то хорошее за восемь лет?

— Было. Мы ехали домой, в автобусе, и он посмотрел, сказал, тебе дует, еще простудишься, встал и закрыл окно.

Ей опять стыдно кричать. И она цокает каблучками по офису, по школьному коридору, по лаборатории, и успевает все — съездить в больницу к папе, закупить продукты маме, забрать дочку из музыкальной. Перед сном читает дочке Хаджи-Мурата или “Двенадцать стульев”, или Стругацких, а дочка сидит, завернувшись в одеяло, обнимая подушку, смотрит круглыми глазами и видит и Хаджи-Мурата, и Паниковского, и Малыша, — и жалеет их. Дочка засыпает, а она полночи пишет отчеты, переводит, проверяет тетрадки, и утром опять свежа, все у нее замечательно, ледяная вода и примочки из заварки пока еще помогают убрать круги под глазами.

И потом она едет к дочке в летний лагерь, а на обратном пути пробивает колесо, а в старенькой машине болты прикипели насмерть, август, стемнело, дорога пустая, да если б и не пустая, кричать ей по-прежнему стыдно, но тут останавливается здоровенный мужик на здоровенной машине и возится с колесом, бурча себе под нос про безголовых и безруких баб, а через день встречает ее после работы, сам нашел, и снова встречает, и провожает, и каблучки начинают стучать совсем в другой тональности.

И она удивляется простым вещам, которым совсем не удивлялась, когда жила с родителями.

— Я прихожу, а он говорит: “У меня такая премия, сам не ожидал, в субботу едем ее тратить на тебя и на Лельку, зима на носу, хватит, намерзлись!”

— …Он звонит мне, сердитый: почему в доме ничего нельзя найти, где деревянный молоток, мне что — мясо кулаком отбивать?!

— …А мы в субботу ездили моих в санаторий проведать, папа уже без палочки ходит, представляешь?

— …Мы так поругались вчера, я даже плакала, честное слово, не понимаю, чем ему Алексей не нравится, Алексей, Алешенька, Леха — ну скажи, отличное имя, чего он уперся.

— …Я на секунду, мне еще говорить тяжело, три четыреста, пятьдесят два сантиметра, Алексей Ильич… ну или Степан Ильич, посмотрим, на кого больше похож, все, целую, я поползла к окну, Илья с Лелькой уже там внизу прыгают.

 

Я сижу сейчас и думаю про Алексея или Степана Ильича и про то, что в мире все-таки существует справедливость. Даже для хороших девочек.

И что я этому очень рада.

 

О приметах

У одной девушки, Маши, была договоренность с подружкой Ликой: букет невесты бросить так, чтобы Лика его поймала.

Без импровизаций, строго по сценарию: Лика ловит букет, прижимает его к бюсту и с легкой улыбкой поднимает кроткие глаза на друга сердца Андрея. Как бы намекая: пора, уже пора, неспроста букеты сами в руки валятся.

Роспись, кольца, поцелуи, дошло до букетометания. Первая попытка — фальстарт. Друг жениха, гандбольный вратарь Руслан оправдывался: гляжу — летит, руки-ноги сами сработали, рефлекс, но прыжок красивый, скажите, парни, — класс был прыжок!

Лика усиленно семафорила лицом — левее бросай, левее и повыше!

Во второй попытке спортивная Маша зашвырнула букет на люстру. А в третьей он просвистел мимо Лики прямо к менеджеру по клинингу Захаревич, вызванной в зал с ведром и шваброй по поводу пролитого гостями шампанского. Видно, Маша не учла поправку на ветер. Так часто бывает. В биатлоне, например.

Лика трагически зарыдала на тему “ты это нарочно” и убежала страдать в дамскую комнату. Друг сердца Андрей утешать не бросился, так что пришлось поправить грим и вернуться к людям.

Букет же после непосильных для него метательно-хватательных нагрузок утратил товарный вид и был оставлен на подоконнике. Ночью, заканчивая уборку, менеджер по клинингу Захаревич нашла его, посмотрела и взяла с собой. Шла домой по пустому холодному городу и думала о своей жизни. О том, что менеджер по клинингу в приличном месте — не так уж и плохо, не хуже, чем бухгалтер в той конторе, откуда ее выперли, чтобы освободить место директорской племяннице. О том, как ей повезло с сыном, и где теперь те диагнозы, что ставили ему в первые годы — нету (тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!). Еще — о том, что букет нежно пахнет ландышами, весной и юностью, хотя никаких ландышей в нем не наблюдается, январь, какие ландыши, до весны как до неба, до юности еще дальше. И что грех жаловаться — жизнь удалась. Не так, как хотелось бы, совсем не так, но удалась.

А то, что на следующей неделе у Захаревич сломалась стиральная машина, был вызван мастер, и после ремонта весь вечер проговорили на кухне, как будто давным-давно знакомы, но сто лет не виделись, и то, что с декабря она уже совсем не Захаревич, и еще то, что Митька как-то вечером сказал: “Папа, я всегда знал, что ты у меня будешь!” — так это все просто совпадение, при чем тут букет.

 

О чердачном

Со временем вещи уходят, уводя за собой воспоминания.

Хорошо тем, у кого в доме есть чердак. Все, на данный момент лишнее — туда. Через сколько-то там лет можно забраться наверх и вытащить давнее. А так — только случайно.

— Это ж сколько лет я тебя знаю! С того колхоза, помнишь, ты еще все с малолетним олигофреном возилась? — спросила меня одна дама.

Весь заезд отбыл в колхоз в пятницу, мне пришлось добираться самостоятельно в воскресенье. Как добиралась — разговор отдельный, последние километры ехала в кузове грузовичка в обнимку с перепуганным теленком. Теленка везли от ветеринара, чувствовалось, что визит ему не понравился.

Бригадир был недоволен, выходной, а тут вылезай из-за стола, ищи, куда меня поселить. Зато обрадовался здоровый и не шибко трезвый лоб в первой хате:

— От, Григорьич, спасибо, такую перепелочку привел!

У меня тогда был период красивых выдуманных страданий, а красиво страдать, отбиваясь от перепела, затруднительно, так что пришлось искать другой вариант.

— Раз тебе, девка, тут не глянулось, пошли к Могилевке, только хлопчик у нее ненормальный, — но не бойся, тихий он.

В чистенькой хате у окна стоял мальчик лет десяти, красивый мальчик. Но у детей в этом возрасте лица — открытая книга, а он был нечитаем.

— Такое у нас горе, — сказала Могилевка, — все понимает, и говорить, и писать, и читать может, не думай, Наталля, не дурной он, и по арифметике в школе хвалят, а не дозваться до него. Дочка с зятем не пили и не курили, что ж нас так Бог наказал. Пусть бы нас, грешных, что ж он дитятко наказал...

С утра часов до трех мы убирали лен, потом свободны. В заезде том я мало кого знала, и узнавать поближе не стремилась, так что брала книгу и уходила в лес за деревней. Лес сосновый, незахламленный, просторный, в нем всегда было светло, даже без солнца. Там прекрасно лежалось, читалось, смотрелось в небо, думалось — и совсем не страдалось.

Через пару дней Могилевка спросила:

— Ты, Наталля, за ягодами ходишь? Покончались ягоды, жменьку за час соберешь. Просто гуляешь? Возьми Колю с собой, он просится, а мне и не выбраться. Он от тебя ни на шаг не отойдет.

Идея эта меня не вдохновила, но отказать язык не повернулся. Мальчик шел за мной как привязанный, а я понятия не имела, что с ним делать. И тогда сказала:

— Давай, Коля, садись, а я тебе почитаю.

Обычно он не реагировал на слова, но тут как будто понял, сел рядом. Глядел в сторону, но могу поклясться, что слушал.

Я читала часа два, все подряд. Несколько раз он поворачивался ко мне, заглядывал в книгу, как будто просил прочесть еще раз — державинского “Снегиря”, Кедрина про приданое и про Саади, Сельвинского про нерпу, что тихо дышала в ухо, словно больной ребенок, еще что-то, сейчас не вспомнить.

Мы ходили с ним в лес каждый день, я читала, он слушал, потом гуляли, наблюдали за муравьиной дорогой, ждали, не выберется ли кто-нибудь из норы, лиса, например, — но никто не появился. Однажды к нам выкатился еж. Я считала, что ежи ночные животные, но этот был гулякой или нонконформистом — обфыркал нас, развернулся и потопал по своим делам. Мы шли за ним до тех пор, пока он не забурился к непролазные кусты и активно там зашебуршился, а когда вернулись на поляну, Коля начал подбирать прутики, листья, шишки, вывалил это добро на старый пень, перекладывал с места на место. Нам пора уже было домой, я подошла поближе и, вот честное слово, — потеряла дар речи. Потому что на пне сидел еж. Из веточек, мха, прочего лесного хлама, с черничинами вместо глаз. Живой и недовольный. Если это умственная отсталость, то что-то в нашем мире неправильно.

По дороге домой я попросила: напиши мне про наши прогулки, на память, а то я скоро уеду. Но он уже снова ушел в скорлупу, закрылся.

Назавтра я вернулась с работы, хозяйка сказала, что приезжал зять, забрал Колю, на море собираются, сдалось им это море, только деньги тратить. А на своей кровати я нашла тетрадный листок, на котором прекрасным каллиграфическим почерком, без единой ошибки и помарки было написано: “Еж ушел в лес. Все ежа любили”.

Я потеряла этот листок.

 

О весеннем

Весна заблудилась. Думает, тут ей не центр Европы, а юг Гренландии.

А раз так, чего суетиться — пара листочков уж всяко к июлю проклюнутся.

Вчера на березе под окном скандалили два недовольных скворца. Выясняли, в чью пустую голову пришла замечательная идея: “Пора! Летим! Нас там заждались!”

Вот как бывает: известил телеграммой, прибыл вовремя, а дверь заперта, и соседи не в курсе, куда девались эти, из пятнадцатой квартиры.

Одна девушка, Федорова по фамилии, полгода переписывалась с доктором Виталием из города А. В природе полно девушек, способных влюбиться в текст на мониторе.

Договорились встретиться, и Федорова приехала в город А. Доктор Виталий почему-то ее не встретил, по указанному им адресу проживали неприветливые люди, крайне недовольные тем, что в шесть утра субботы их будит незнакомая девица, требует подать какого-то Виталия и вообще ведет себя так, будто они этого самого Виталия убили и закопали на балконе, после чего завладели его квартирой.

Бродила по городу, вглядываясь подозрительно в лица прохожих мужского пола, кляня себя, дуру легковерную, и гада Виталия (себя больше), потом зашла в кофейню, где и встретила счастье всей своей жизни. Не Виталия.

Все-таки не зря съездила.

А у нас сирень на южной стороне, под самой стеной, где нет ветра, вот-вот распустится. Несмотря на холод, печальные прогнозы и снежные тучи вон там, на востоке. Набухла почками — и будь что будет.

Типично женское повед

<

Жек, я дуже рада за тебе, знайшов собі чудову пару - розумна дівчинка і дуже гарна. Хочеться вже всих побачити, треба буде якось напроситися прийти до вас) Але перед цим треба виконати кілька пунктів.

Набридла зима, я хочу, щоб завтра вже не було снігу і температура стрибнула хочаб до +18. Хочу сісти на велосипед і щоб цей пекельний вітер не проморожував обличчя до кісток.

Сьогодні вперше моє сновидіння стало усвідомленим. Жесть :) Наступного разу спробую краще сконцентруватися!