Очень полезно иногда перечитать всё то, что когда-то писала, и удивиться тому, как ты сумела вместить всех своих мужчин в эти многочисленные предложения, а после, быть может, понять, что, когда ты действительно счастлива и спокойна, то тот, кто дарит тебе всё это, не поместится ни в один, написанный тобой, текст.

Запомните меня счастливой

Почему, когда кто-то один уходит, то второй не догоняет, а первый не возвращается? В поисках чего мы так жадно, всеми своими девчачьими силами хватаемся за равнодушие и для чего находим оправдание тем, кто не смеет быть оправданным? Что ещё должно произойти, чтобы мы твёрдо, может быть, даже стукнув кулаком по столу, сказали: «Всё. Хватит. Я устала», и чтобы это было действительно всё, и чтобы не бежать по первому его звонку, по первому короткому: «Давай попробуем сначала»? Как суметь найти в других мужчинах тот уют, теплоту и защиту, всю ту нежность, что они могут дать нам? Как научиться не принимать возвращения, когда они возвращаются? Как научиться не скучать, когда так сильно скучается, что даже по вечерам скулится? Как научиться не прощать тех, кого мы прощали всегда и, когда уже наступит тот момент, когда мы поймём, что эти отношения - всего лишь наши отношения и всегда будут только нашими? Как долго чувства смогут нас удерживать рядом с теми, кто нас самих совсем не держит и, когда, наконец-то, отпустит?

Смотреть

Это страшно, когда тебя обнимают, а ты ничего не чувствуешь, как будто это вовсе и не рука на твоем голом плече. Это страшно, когда понимаешь, что вот сейчас кто-то хочет сделать тебя чуточку счастливее, чуточку нужной: он водит тебя в кино, кормит вкусным ужином и дает свои сигареты, а ты ничего не чувствуешь, хотя самой так хочется, и даже твоё краткое «Спасибо» лишено эмоций. Он провожает тебя до такси, целует в щеку и говорит: «Я рад, что увидел тебя», на что ты отвечаешь: «Да, я тоже», а сама думаешь: «Вот черт, я забыла зажигалку за тем столиком». Это страшно, когда после выпитого пива не кружится голова и совсем не хочется спать, а когда всё же засыпаешь, то видишь во сне кого-то другого, кого-то того, кто далеко, и дело вовсе не в расстоянии; ты смотришь на него, обнимаешь, а главное чувствуешь - чувствуешь именно то, что не возможно ни с кем другим, а с ним, с ним даже та, причиненная боль, так сладка.

Сложно после тебя доверять чужакам.
Ощущать у себя во рту чей-то язык.
Бить себя по губам, по рукам.
Думать: "Вот бы и ты так ко мне привык"

Я не люблю его, но почему-то именно он - тот мужчина, к которому я всегда возвращаюсь.

Моё лето идёт не так, как я планировала, но лучше, чем могла бы себе представить.
Я обсуждаю с Д. мужчин и поездку в Питер, перекусываю в кафешках с Н., покупаю книги и собираюсь с М. на свидание, а совсем скоро куплю билеты и уеду в отпуск к Же. Я хочу лето непостоянств, быстрых смен настроения и неожиданных встреч.
Лето, после которого ни о чем не приходится жалеть. Лето, где ужин - это черешня и никаких стихов.

Хочу, чтобы колени обнимали.

Каждый раз, когда на дисплее телефона появляется неизвестный номер - я думаю, что это ты.

Как там говорят: «Мне без тебя слезы лить?»
«Мне без тебя под тяжесть колес?»
Ты - поводок, я - привязанный пес,
И об этом уж поздно скулить.
Даже когда мы ложимся спать,
И я уж не чую ног,
Ты говоришь мне: «Малыш»,
а я слышу: «Щенок! Щенок»

Нет, мы не пишем книг и не поем.
Нам не дарят оскар и не просят фото.
Мы в квартире с ним вдвоем живем:
Я и этот мой любимый кто-то.

Мой мужчина говорит: «Ты бы поела, похожа на сухофрукт».
После скалит зубы и целует нежно в висок,
если уйду от него - я труп.
Он для меня парашют, мой потерянный второй носок.
И вроде отношения уже идут под смертный конвой,
мою душонку начинает трясти испуг.
Мой мужчина говорит: «Усеки, наконец, что я твой,
и перестань пугать понапрасну подруг».
Я изучила его до костей.
Знаю каждый волос и каждый второй позвонок.
Мой мужчина не любит шумных гостей,
а также громкий дверной и телефонный звонок.
Он может обнять меня и смеяться до немоты,
а после ссор мы похожи на серых крысят.
Говорю мужчине: «Если б не ты,
я бы сдохла, как сотни бездомных котят».
Мой мужчина больно хватает меня за плечо,
когда я в порыве собрать свои вещи.
Учит меня, как лучше готовить харчо
и как подавать ему клещи.
Мой мужчина говорит: «Никуда мы не денемся,
для расставания нам не хватает причин».
Мне в слова подозрительно верится,
но лучше, чем он не бывает мужчин.

Говорят, что дурам везет также, как дуракам,
а мы по паспорту с тобой другого сорта.
Я должно быть непарный сосуд - аорта,
поэтому так долго привыкаю к рукам.

Что-то часто стало болеть нутро,
а над нутром, рядом с пупочком родинка.
Ты там поживи без меня пару годиков,
потом может встретимся как-нибудь у метро.

Одна, вернувшись с работы, где её часы показали сутки
заварила себе лапши и подумала: «Хорошо ли живут проститутки?»
потом приняла теплый душ, выпила молока пару кружек
и подумала: «Хорошо ли живется тем, у кого много подружек?»
Проснулась в 6:30, приготовила завтрак быстрый
и так каждый день. В её жизни, как вы поняли не было искр.
Она всегда завидовала тем, у кого много свободы,
у неё же работа, пара отчетов и непонятные своды.
Другая, вернувшись с очередной вечеринки,
налила себе вина и подумала: «Хорошо ли живут одинокие блондинки?»
потом позвонила парню, который в постели не ставит оценок
и подумала: «Хорошо ли живется тем, кто не продает себя за бесценок?»
На следующий вечер, позвонила другому, как только первый за горизонтом померк.
И так каждый день: тусовки, мужчины и клубы. Не жизнь, а сплошной фейерверк.
Вот так они и живут: одна мечтает, что перестанет в одиночку засыпать в пижаме,
другая, что когда-нибудь встретит любовь, купит пирог и отправиться к маме.
Их друг от друга не отделяют ни города, ни подъездная лестница.
Они, как половинки медали, которым не суждено было встретиться.

Простите мне все мои частые припадки.
По вечерам, средь темноты,
мне было стыдно лишь за то, что в желтом парке,
своей я не успела спрятать наготы.
Простите мне, что там на лавке,
во рту своем ловила я его язык.
А после этого в маршрутной давке,
я отвыкала от него,
а он уже отвык.
Простите мне, что так напрасно жду апреля,
хотя мне ясен, сей финал.
Я на груди пригрела зверя,
в начале рад он был,
а после не признал.

Когда мне хочется что-то вам рассказать, то я открываю ленту друзей, перечитываю некоторые ваши записи и закрываю дневник. Ваши проблемы мало чем отличаются от моих: я точно также, как и вы скучаю по человеку, который должно быть и имени моего уже не помнит, получаю поздравительные сообщения от бывших мальчиков, которые стали уже не интересны, смеюсь и болтаю часами с подружкой по Skype, хожу на работу, точнее заставляю себя идти, пишу стихи и скучаю о папе.
Я точно также как и вы переживаю каждый день, для того чтобы проснуться и пережить следующий, и точно также как и вы надеюсь, что этот день будет тем самым днем, которого я так жду.

От тебя мне досталось ноль побед
и при этом я так и не увидела, как ты бреешься по утрам.
У меня завтра с часу до двух обед.
У меня ПМС, болит голова и на коленке шрам.
Мне никто уже не убирает за ухо прядь,
не целует взасос и трогает там.
Не говорит: «Подожди, не уходи, присядь».
И не звонит через каждые десять минут по вечерам.
Я и не думала, что так страшно бывает терять,
хоть и теряла уже не раз.
После каждого прошлого, нужно следующему доверять
сотни своих недосказанных фраз.
В расставаниях лишь для одного есть доля прибыли
у другого же сердце скребут десяток голодных зверят.
После чего сообщат о его скорой гибели,
ведь таких как ты не забывают, таких обычно боготворят.

Здравствуй, папа. Какое нелепое слово, ну право;
я тебя только в детстве должно быть так называла,
Смеялась, сидела у тебя на коленях, лукаво
говорила о вас с мамой. Ничегошеньки ещё не понимала.
Звонила тебе, когда оставалось дома.
На своем детском тебе что-то долго «балакала»,
а после сказали: «Деточка, забудь номер этого телефона»,
я, наверно, опять ничего не поняла, но помню - заплакала.
Здравствуй, папа. Ты меня вряд ли при встречи узнаешь.
Я вспоминаю ту куклу, что ты подарил,
такая она была - белобрысая.
Её порой возьмешь в носовой платочек запеленаешь...
Кстати, через месяц она стала лысая.
Здравствуй, папа. Ты меня уже лет 15 не поздравляешь,
а помнишь, как у крылечка, на руках в самое небо подбросил?
Ты всё также не просыхаешь?
Ах, да. Извини, забыла, что бросил.
Здравствуй, папа. Мы с тобой успеем увидеться?
Или ты так и останешься на двух фотографиях?
Я, как видишь, не успела сильно обидеться,
иначе не было бы тебя в моих стихографиях.
И пускай, если задуманного я не исполню
И после уже не последует другого этапа,
главное, я о тебе ещё помню.
Здравствуй и до свидания, папа.

Вот подходит к очередному завершению февраль.
Мороз уже не трещит по швам.
С зимой никогда расставаться не жаль,
лично мне так; не знаю, как вам.
Перестала замечать, как пролистывается календарь.
Успеваю выпить стакан чая и то промежуточно.
Ты мой Бог? Или мой государь?
Я ж молюсь и повинуюсь тебе круглосуточно.
Завтра будет ещё один пройденный день,
а чувства к тебе всё так же переполнены азартами
Жизнь, как шапка на голове - всегда набекрень.
Я проскучала по тебе февралем, теперь поскучаю мартами.

Я бы сожгла все поезда, лишь бы только ты не уезжал.

Мне сегодня ветер выцарапал щеки.
Февральский холод не собирается добреть,
а если говорить без этой лишней подоплёки -
то холодно лишь от того, что некому согреть.

Когда они уходят главное - стерпеть и не хвататься сразу за сигару;
ведь всем другим сложнее будет в Вас разжечь бывалого до них пожара.
Поменьше ной и не старайся вылизать все раны. Не донимай мольбами нынешних Богов,
а если мерзнут руки - засунь поглубже их в карманы, и перестань уже бояться четвергов.
Не виски пей, а сладкое какао, на крайний случай завари покрепче чай,
слетай в Китай, в республику Макао, а на звонки его, прошу тебя, не отвечай.
Не будет толка в ваших новых встречах. Ты мусор по пути домой назад ведь не берешь?
Он был хорошим, а эти твои речи, что «он - мудак тупой» - так это ты подругам врешь.
Когда они уходят главное - смолчать и сжать свои, до боли зацелованные, губы.
Ведь ещё долго будешь вспоминать, как он любил тебя в прихожей - по-мужски и грубо.

Двух лет хватило, чтоб не писать стихов,
не говорить о любви мальчишке, в жизнь не вносить штрихов.
Быть чуть коварной и злобной, но отвернувшись – краснеть,
когда выпадет случай удобный и он посмеет в глаза посмотреть.
Мчаться всё время на красный, ловя за хвосты синиц
и ударения ставить на гласный в именах позабытых лиц.
Рассчитывать траекторий полета: от него до тебя и назад.
И надеяться жадно, что кто-то для тебя выстилал звездопад.
Наблюдать, как расходятся фазы наших с тобою дорог.
Записывать на ладонях все фразы и по рецепту готовить пирог.
Заниматься любовью у входа, слегка оперевшись на дверь,
если не хочешь в нем видеть урода – не люби его и не верь.
Так двух лет хватило в излишке и под стопку заученных книг,
не говоря о любви мальчишке, закрыв, положу дневник.

Маленький мой, пожалуйста, только не плачь,
на небе даже ярче светит солнышко.
Тебе дядя Боженька футбольный подарит мяч
и конфеток в мешочке без донышка.
Хорошенький мой, там будет теплей,
вода больше не зальется в ушки;
Ты встретишь сказочных всех королей
и побываешь в куриной избушке.
Тебя там, обязательно, папа встретит,
подбежит, чтобы как можно крепче обнять,
а мы будем смотреть, как ты звездочкой светишь,
и по ночам о тебе вспоминать.
Мы с Мариной постараемся свет твой не упустить
и если что, то испечем тебе оладушки,
обещай, что там ты не будешь грустить
и передай привет моей прабабушке.


Стихотворение посмертно посвящается мальчику Серёже.

А хочется счастья, простого такого, женского,
когда домой приходишь, звонишь в дверь, а он открывает
и охватывают чувства, что похлеще мороза крещенского,
который до самых глубоких венок тебя пробирает.
Когда в календаре лето и всех пчел манят пустырники,
он гуляет с вашей собакой, а ты на кухне дома,
думаешь что приготовить и жаришь любимые сырники,
или когда тебя потолстевшую на улице ждут из роддома.
Когда уставшая, среди подгузников, лежишь на диване,
он целует в макушку, кладет на подушку плиточку Венского,
с работы приходит домой, открывает дверь своими ключами
и вот такое счастье будет покруче любого вселенского.

Ей было восемь с половиной лет; совсем мала ещё, не так ли?
Когда своею ножкой на паркет, она вступила в школьные спектакли.
Ей нравилось ходить на репетиции и пить в буфете чуть остывший чай,
иметь свои (не как у всех) амбиции и на ходу запрыгивать в трамвай.
И пусть совсем не главные она играла роли, а чаще лишь служанок знатных королей,
взойдя на сцену, забывала, что на пяточках мозоли, болят от маленьких, изношенных туфлей.
Аплодисменты! И ей уже не нужно вовсе кислорода; она дышать движениями рук могла.
И вот примерно через три-четыре года, её в театр пригласили и она пошла.
Днём школа, много заданных уроков, учебники, тетради, всё свалено в портфель,
бежит и в пальчиках созвездие мельчайших токов, а вечером домой и мягкая постель.
Ей было восемнадцать лет, когда она заткнула рот всем местным недотрогам.
И каждый вечер маленький букет, случайно находила под своим порогом.
Казалось ей, что вот она любовь, которая блистает всеми языками,
слегка приподнята её изогнутая бровь, она - Ассоль, на корабле под парусами.
Придя домой, её встречала мама, которая успела подарить немало ей тепла,
но в жизни, как в театре иногда бывают драмы и через год старушка-мама умерла.
Она перебралась в свою гримерку; по выходным в подъездах мыла грязный пол,
на улицах хваталась за метелку, а вечерами кланялась, держа в руках подол.
Её характер становился жестким, черты лица грубей, а звонкий голос тих,
на вешалке костюм довольно броский и в сумочке потертый на листочке стих.
Теперь скажу о нем: он на зубок зачитывал её все роли и приносил ей маленький букет.
Хранил афиши с её именем на антресоли и посвящал ей каждый свой куплет.
Любил, смотрел дрожащими глазами и с восхищением одну её боготворил.
Ему б сказать, что дух его просоленный слезами, вот только с детства он не говорил.
Он ей цветочки клал на сцену, она их задевала острым каблуком,
она сыграла ложь, предательство, измену и раздавила всё, как малый снежный ком.
Ночами плакала в подушку, себя ругала, била больно по плечу,
а утром по пути, зайдя в церквушку, ему за здравие поставила свечу.

А мне без него не дышится.
Мне без него под сердцем колется.
Я, как камыш, что на ветру колышется.
Я, как волчица,
вот только на луну не воется.
А мне без него совсем не пишется.
Мне без него не рисуется.
В песнях иной смысл слышится.
Мне без него плачется.
Мне без него тоскуется.
День темнотою накроется,
жаль не согреется, слишком холодная.
Словно мурашками, звездами небо покроется,
а я без него неживая, голодная.
А мне без него не смеется.
Мне без него очень сложно.
Сердце кусочками рвется.
Мне без него плохо,
а быть с ним - невозможно.

Простыня уж не пахнет тобой.
В ванной гель твой давно не стоит.
Претворяясь слегка чуть живой,
я ломаюсь, как мел о гранит.
А внутри меня пустота,
что зудит, как пчелиный укус.
Пусть чужие целую уста,
но твоих не забыть мне на вкус.
К животу поднесу пистолет
и стальная не дрогнет рука.
И уж кажется тысячи лет,
телефон твоего ждёт звонка.
Громко щелкнув, скрипнет замок.
Я в прихожей с дырой в животе.
Я успела нажать на курок.
Я свободу дала пустоте.

И вот он снова врывается в мою жизнь,
говорит, мол, прости и ещё множество всяких причин.
Что любит меня, хочет вернуть,
а у меня кроме него и не было вовсе мужчин.
И вот он снова звонит и надрывается мой телефон,
он, совершенно не к месту, вспоминает наш май
я затыкаю уши, кричу: «Помолчи»
И шагаю на кухню, заварить с успокоительным чай.
И вот он снова стоит у двери,
наверно, с цветами, ды нет - без цветов.
И я уж не знаю, куда мне бежать
в Таджикистан или ближе - в Ростов?
И вот он снова пишет письма и sms,
целует мои на солнце обгорелые плечи
и тихо шепчет: «Ты будешь моей
время ведь лечит?»
«Нет, милый, не лечит».
И вот он снова говорит, что будет носить на руках,
вскользь произносит имена каких-то детей.
А у меня уже токсикоз от вранья
и болит где-то в районе костей.

Радио сказало, что сегодня «День поцелуев».
И какой же это праздник, если совершенно некого целовать?

Я помню, как она рассказывала сказки
и провожала в школу по утрам.
Зимой, укрыв, сажала на салазки
и с ветерком катала по дворам.
Я помню запах дров и старой печки,
чердак, что жил лишь в детских чудесах,
лампадку, на столе кусочек свечки
и ту расческу, что застряла в волосах.
Я помню её теплые в морщинках руки
и всё ещё такой же звонкий голосок.
Мы для неё единственные внуки,
почти как этот поседевший волосок.
Я помню её сладкие оладушки,
а летом чуть прохладный, кислый квас.
И не сыскать на свете лучше бабушки,
чем той, которая у нас.

Я обещаю, буду помнить все изгибы твоего лица
в стихах своих, одну тебя благодарить.
Ты лишь в ответ пообещай, что с нашего крыльца,
как можно дольше будешь уходить.

И как бы нас не крутила судьба, скольких бы парней не было в моей жизни и скольких девушек в его - мы всё равно сталкиваемся именно в тот момент, когда перестаем приходить друг к другу в сны.

Травиться ртутью и захлебнуться карамелью.
Устроить ему похороны на заказ.
Сварить отвар и по рецепту приготовить зелье,
мы эдакие ведьмы, правда, Наз?
Твоя метла стоит, прижавшись к стенке,
моя в коморке, возле кочерги.
У нас с тобой разбитые коленки
и поцарапанное сердце от любви.

Татуировкой тебя и под сетчатку,
чтоб не видать уж здравого смысла.
Я не туфлю оброню, а перчатку.
Я без тебя запекусь иль прокисну.
Лучше протезом тебя и под сердце
в легкие, чтоб совсем не дышалось.
Капельку масла в скрипящую дверцу,
ей, как и мне нужно самую малость.
Бросить, оставить тебя за 7-ым километром,
сделать вид, что ты ненавистен,
только вот волосы пахнут ветром
и мечтой прогоревших истин.
А слова? Сколько будет их мальчик?
Им на рынке какая цена?
Ты ей вряд ли колечко на пальчик,
а она для тебя пацана.
Пусть полгода в нас с тобою растелятся,
нет резона в них смысла искать,
я в тебя влюблена, разумеется,
но не хочу навсегда привыкать.
Я тебя диктофоном и в голову
затащу, там твой голос утих.
Я тебя отпечатком горячего олова
вношу в напечатанный стих.
Я тебя под сетчатку с рыданием
и кому эта жертва нужна?
Не найти нам с тобой оправдания,
Уезжаешь? Ну что же - пока.

Я так услужливо молчу, боясь нарушить временной покой.
За вереницей долгих дней и наших нерушимых взглядов.
Ты сотворить успел меня, не зная таковой,
а мне же от тебя другого, совершенно, надо.
Мне не нужны слова, что выше всех нью-йоркских небоскребов,
из пустоты не сотворить незабываемых высот.
Ты не дари цветов, мне жаль, они завянут очень скоро,
а запах дорогих духов, уверена, не тот.
Ты прав, мне не нужны тобой подаренных браслетов
и золотые кольца от меня подальше убери,
а в тех часах большая стрелка слишком быстро ходит.
Там холодно, не стой так близко у двери.
Мне вовсе ни к чему тот сказочный мольберт,
признаюсь честно, рисовать я не умею,
а хочешь, дам тебе один совет?
Дыши даже тогда, когда я без тебя дышать не смею.
Должно быть, думаешь, что я тобой играю,
а хочешь знать, какой подарок фору даст любым цветам?
Я лишь о нём одном, все ночи напролет, мечтаю,
ты лучше в зеркало взгляни, уверена, он там.

Наверно, дружба - это звонкий смех подружек,
взорвавший тишину подмосковных проспектов.
Это также большое количество подаренных кружек
и переписка на уроке позабытых дома конспектов.
Наверно, дружба - это масса новогодних открыток
с корявым подчерком в верхнем левом углу.
Наверно, это прибыль, а не убыток,
при ссоре вставлять «нитку дружбы» повторно в иглу.
Наверно, дружба - это частые звонки телефона,
пустой разговор ни о чём, часа три
и возглас: «Это я», что раздается из домофона,
«Смотри, что я принесла, ну быстрее смотри»
Наверно, дружба - это слезы и неудачи,
которые делишь с подружкой на пополам.
Наверное, это поездки друг к другу на дачу
и воспоминания о том, как были повержены в «хлам»
Наверно, дружба - это глубокий и синий океанарий
о котором пишет ученый свой долгий доклад,
а может дружба - это нашей жизни простейший сценарий,
в котором лишь двое едят мармелад.

Я февраль нарисую тебе на случайно смятом в кармане листочке
в нём холодные люди свои чувства греют в запылённом, новогоднем мешочке.
И скрывают их от заснеженных взглядов, от мимолетных прохожих
таких разных, чужих, совершенно на них не похожих.
Эти чувства от холода лишь сильнее прижмутся друг к дружке,
как листочки у черного чая, что стоит заваренный в кружке.
Эти чувства красны, как цветы у, опрокинутой в вазе, герани
и холодные люди боятся, что кто-то случайный их ранит.
Они берегут свои чувства для тех, кто сможет хранить в них тепло,
но вот только они сменяются так же быстро, как буквы на черном, вокзальном табло
и где-то вопрос на замерзшем стекле:
«Холодные люди умеют любить в феврале?»

Нет, я не вернусь больше к тебе.
Несмотря на то, что помню каждое прикосновение твоих, вечно горячих, рук, каждое движение тела: сильного, мускулистого тела, каждое слово, брошенное в мой адрес, каждый выдох, касавшийся моей кожи, каждый поцелуй наполненный тоннами страсти и желания: твоего и моего желание, которые так сильно отличались друг от друга, но в тоже время были неразделимы;
Нет, я не вернусь больше к тебе.
Несмотря на то, что прощала всё то, что никому и никогда не позволяла: ложь, многочисленные измены и молчание. Последнее для меня было настолько страшным и невыносим, что первые два просто растворялись. Я боялась твоего молчания, которое присутствовало в минутных телефонных разговорах, в частых встречах и в том моменте, когда ты впервые бросил меня, так и не обронив ни слова, так и не ответив на мой встревоженный и вопросительный взгляд;
Нет, я не вернусь больше к тебе.
Несмотря на то, что теперь ты пишешь мне слишком часто: чаще чем в те времена, когда мне это было так же необходимо, как вода или как пища, например. Ты пишешь, а я встречаю именно те слова, которые когда-то грели меня изнутри, которые придавали блеск глазам и уверенности в любви. Сейчас они не несут большой значимости и равны банальному айсикьюшному: «Привет, как дела?» Я сама опустила их на этот уровень.
Нет, я не вернусь больше к тебе.
Я может быть буду любить других светловолосых мальчиков, буду целовать совершенно другие губы и привыкать к другим нежным словам. Не вернусь, несмотря на то, что ты ждёшь, когда ожидание уже не имеет смысла. Не вернусь, не смотря на то, что без тебя в моей жизни совершенно не пишется стихов.
Ты опоздал, признай своё поражение и живи, прошу тебя живи и пусть даже не ради меня.

Да, я слишком горда, чтобы просто взять и написать «привет» первой; Я буду продолжать душить его сознание своими статусами в icg, но при этом молчать - молчать - молчать; Я буду захлёбываться слезами, от того, что он в сети и что может быть смотрит на мой ник и при этом ему пишет кто-то другой, а он отвечает кому-то другому; Я буду шмыгать носом и лечить очередную простуду, а он не будет знать об этом и я не получу от него сообщений со словами «опять заболела, стоумовая?»; Я буду лежать на диване, уткнувшись лицом в подушку, что смогла вытерпеть не одну пару моих истерик, и слушать на повторе песню, которая будто бы должна напоминать его; Я буду надеяться, при этом не забывая губить себя очередными порциями кофеина, а потом думать, какая же дура, потому что сердце колет при каждом, сделанном мною, вздохе, но не от жаркой любви к нему, а от большого количества кофе на ночь; Я буду истерить, пить успокоительные таблетки перед сном, снова истерить и снова продолжать пить, веря, что они помогут и всё пройдёт; Я буду ревновать его, до безумия ревновать ко всем, кто сейчас находиться с ним поблизости, ко всем на кого он может случайно взглянуть, только не потому, что боюсь потерять навсегда, а потому что не на меня будут устремлены его глаза, в которых я так сильно хочу утонуть этой зимой;
Да, я слишком эгоистичная и самовлюблённа, но, не смотря на всё это в правом, нижнем уголке моего монитора, вот уже две с половиной минуты настойчиво мигает желтый конвертик с его именем наверху.

Я слишком много мечтаю.
К примеру, о наших с ним совместных зимних выходных, я в его квартире на третьем этаже, если честно не знаю этажа, но мне так хочется, чтобы это был непременно третий. Я в своих любимых серых шортах и свитере, а он в джинсах и оранжевой футболке, что привезли родители с юга. Он готовит мясо по-французски, а я сижу за столом, поджимаю под себя ноги, смотрю на него и говорю, что у меня мания влюбляться в светловолосых мальчиков. Он улыбается и проверяет мясо на готовность. Подходит ко мне. Садится рядом и говорит, что очень счастлив, что у него именно такой цвет волос. Мы едим мясо. Я хвалю его кулинарные навыки - он и вправду отлично готовит. Называет меня стоумовой. Смеемся. Мы очень много смеемся и дурачимся. Много целуемся, он обещает научить меня поцелуям с языком. Кривляюсь. Называет врединой. Идем в кинотеатр на ночь.кино. Берем один попкорн на двоих, чтобы лишний раз встретиться прикосновением рук. Кладу голову ему на плечо. Наклоняется ко мне. Недосматриваем последний фильм. Едим в желтой маршрутке. Слушаем радио, что включил водитель. Смотрим в окно. Он показывает мне что-то, но из-за темноты ничего не удается рассмотреть. Он хмыкает, бурчит что-то под нос и обещает показать это завтра днём. Ищет глазами хотя бы один работающий магазин. Находит и просит подождать снаружи. Переминаясь с ноги на ногу жду. Выходит с пакетом. Открываю. В нем шоколадные вафли. Улыбаюсь и целую его в колючий подбородок. Возвращаемся в квартиру. Включаем телевизор. Устраиваемся поудобнее на диване. Вместе смотрим спортивные телепередачи. Стараюсь переключить. Не даёт. Иду в ванную, смотрю на себя в зеркало, вижу в глазах счастье. Улыбаюсь. Рассматриваю тюбики на полке. Возвращаюсь к нему. Спрашивает, где я пропадала. Ложусь рядом с ним. Так и засыпаем: он с взъерошенными сзади волосами, я с улыбкой на лице.
Я слишком много мечтаю.
К примеру, о том, что мы ещё раз помиримся.

Он врывается в душу совершенно некстати,
оставляя пятно на разорванном платье.
Он бывает груб, невесел и часто простужен,
пусть такой не один, но один лишь ей нужен.
В его жизни трава все желания губит.
Говорит ей «люблю», но в итоге - не любит.
Он не помнит имён, дни рождения бывших,
для него это всё представляется лишним.
Он подарит лишь шрам, две полоски от шины
и мечту разобьет, словно бампер машины.
Он не верит в гаданья, в любовь и свечам,
он не будет делить с ней постель по ночам,
он судьбу за двоих никогда не станет решать,
у него жизнь одна, на остальное - плевать.
Боль и слезы свои он умело от публики прячет,
так что чувства других для него мало значат.
От любви своей страстной предложит остатки,
девок много, их нужно менять, как перчатки.
Он уверен, что глупо думать часто о худшем
и что в жизни её навсегда будет лучшим.
Он никогда для неё не станет порядочным мужем,
он такой не один, но зачем-то ей нужен.

В глаза глядя и рук не забывая,
она прижмется к мраморной доске
и вспомнит то, как тихо умирая,
он был в одном сиреневом носке.
И что-то чуть левее правого ребра
ему, что смотрит на неё из фото,
пошлет привет, а ей из-за завесы серебра
в один конец билет, протянет кто-то.
И за столом вдруг опрокинут рюмку
и навсегда забудут тонкий голосок.
Она уедет, положив на память в сумку
его второй сиреневый носок.

На вечер опять обещали дожди,
а днём палящее солнце из ада
и знаешь, я кажется чуточку рада,
ты только останься.
не уходи.
На среду опять обещали дожди
и облака, словно сладкая вата.
День без тебя - большая утрата
останься.
не уходи.
На выходных снова были дожди,
а тучи с добавкой свинца
и кажется им уж не будет конца
ты главное...
не уходи

Вы не держали меня за талию холодными руками.
Не целовали взасос, раздвинув губы языком.
Вы не въедались мне в глаза своими вечными глазами,
а мои руки никогда не будут пахнуть вашим табаком.
Вы не проложите любви моей брусчатую дорогу
и не повесите в дверях настенный циферблат.
Рабом быть не положено для нынешнего Бога
и здесь уже никто из нас, увы, не виноват.

Как часто мы пытаемся не замечать тех, кто нас так сильно и упорно любит длительное время. мы отворачиваемся, делаем серьезные лица, подавляем в себе улыбку, лишь затем, чтобы показать человеку своё равнодушие по отношению к нему. лишь бы не привязывался к нам так же сильно, как мы привязываемся к тем, для кого нелюбимы. в душе у нас просыпается ненависть к человеку, который нас так преданно любит, в то время как мы - упрямые девчонки, цепляемся за последний вздох уходящего от нас очередного мерзавца, так нагло засевшего в самом дальнем уголке души, что выскребает внутри нас последние остатки чистоты, взамен, на что оставляет лишь скупые чувства к окружающим.
И тот - другой, глядя тебе в след, убегающей прочь - любит-любит-любит...
он кричит тебе, стоя у подъезда: «я люблю тебя», но какое значение имеют для тебя самой эти слова, если их произносит совсем не тот человек, от которого ты их, сжав свои кулачки, ждёшь?
И проходит потом какое-то время, ты уже оправилась от своей зависимости, идёшь по улице и замечаешь парня идущего навстречу.
Внимательно всматриваешься и понимаешь, что этот самый соседский мальчишка, что выкрикивал свои признания. Он повзрослел и лицо стало совершенно иным. Как же раньше ты не замечала?
А рядом с ним кто? - девушка.
И вот вы поравнялись, посмотрели друг на друга и ничего не сказав, так и прошли, каждый в свою сторону. И тебе так стыдно стало, за своё поведение, за слова, за себя.
И понимаешь, что переиграть уже ничего нельзя.

Пусть снова в городе идут дожди
и дикий ветер за окном тоскует,
ты будь терпимей - просто подожди,
нас скоро солнце в щечку поцелует.
Оно взойдёт с проказником лучом
и заиграют в лужах разные аккорды.
Им здесь не нужно быть искусным скрипачом,
они всегда играют нам уверенно и твёрдо.
И ты поверь, что худшее осталось позади,
а впереди большое блюдце счастья.
Его своей улыбкой нежной награди,
в ответ, на что оно подаст тебе своё запястье.
И улыбайся, ты - прекрасней всех,
твоя улыбка серебра и золота дороже,
а твой чудесный звонкий смех
мурашками бежит по белой, гладкой коже.
Иди вперёд, ты сильная - всё сможешь,
пошире лишь открой окно своим мечтам.
Они печаль твою на радость приумножат
и будут с тобой рядом - тут и там.