Мы прожигаем жизнь, мы потрошим её на части.
Мы на костяшках пальцев выцарапываем «боль».
Мы так хотим поверить, что есть на свете счастье,
что душу на «десятку» ставим, а в итоге выпадает «ноль».
Мы так бездарно на подножках воспеваем драмы,
вписав в законченный сюжет, для глаз чужие имена.
Мы в нотах видим фальшь, а голосе - потертые октавы.
Мы создаем себе при жизни - ад, довольствуясь сполна.
Мы сами им от всех дверей протягиваем ключ,
что ржавым топором под корень наше счастье срубит.
Для нас стал воздух городской и тягок и вонюч
лишь потому, что любим тех, кто нас давно уже не любит.
Мы задыхаемся от глупости своей и материмся от досады.
Мы опрокидываем голову назад, смотря на потолок.
Мы запоминаем номера машин и яркие домов фасады,
но никогда не сможем отыскать для сердца - уголок.
Хоть и борясь, за то чтоб мирно по течению плыть
под тяжестью своих проблем мы часто прогибаемся,
порой нам сильными уж очень сложно быть.
Мы просто люди, поэтому в любви любя и ошибаемся.

Я не могу понять-чего я хочу сейчас.
Раньше всё было иначе, словно весь мир находился на моей ладони:
я хотела сидеть каждый день в его пропитанной запахом масла и бензина - машине, на переднем, покрытой красной тканью сиденье и, смотря в тонированное, чуть запотевшее от нашего дыхания - стекло, видеть своё счастливое отражение, поправлять спутанные от прикосновений волосы и тайком поглядывать на него, на то, как ловко он поворачивает руль, как улыбается, заметив мой взгляд, я хотела чувствовать на ладонях, на одежде, шее, волосах только его запах духов, а на губах только его следы от поцелуя, я хотела жить каждой клеточкой своего тела, просыпаться раньше, чем положено и засыпать погрузившись в мечты, я хотела загадывать сны и заворачиваться с головой в одеяло, а вставая быстро бежать на кухню, где меня ждали бабушкины, тоненькие блинчики с малиновым вареньем, я хотела, чтобы дни шли как можно быстрее, а вечера, как можно дольше, я хотела вдыхать запах его сигарет и смеяться до слёз над его шутками, а, придя в библиотеку чувствовать свежий запах побелки на стенах, я хотела слушать его музыку, на всю громкость, чтобы сердце подпрыгивало, а уши закладывало, хотела стоять на улице, держа в своей руке его руку и прикасаться пальцами до его подбородка, я хотела чувствовать запах времени на страницах книг и считать себя главной героиней романа, хотела писать стихи и посвящать себя только ему, хотела видеть при звонке на дисплее телефона только его имя и лопать вишню, плеваться косточками: «кто дальше», опаздывая на маршрутку, я хотела стоять на остановках смотреть в след проезжающим мимо машинам, искать похожие номера, хотела забирать сестренку из садика и фотографироваться с ней в парке, я хотела видеть завистливые взгляды и нагло улыбаться им в ответ, хотела по ночам кататься на мотоцикле вцепившись в его куртку и кричать, что он сошел с ума, я хотела пить пиво на лавочках с подружкой, хихикать, звонить ему, сбрасывать.
Я просто хотела каждую секунду, каждое мгновение - жить.

С прохладным ветром вернётся тепло,
но шёпотом холод на ушко навеет,
что можно оставить открытым окно
замершее сердце - тепло не согреет.
Его твой взгляд лишь может спасти
и с запахом масла - сильные руки,
ты сможешь сердце моё унести
подальше от боли и бешеной скуки.
Как жаль, что желания - сон,
что длиться могут годами,
издав протяжный свой стон,
ложась друг на друга гробами.
На сердце своё поставлю оградки
оно понемногу вдруг стало темнеть
сегодня опять выпадали осадки
боюсь, что начнёт изнутри плесневеть.
«Повешу» на номер услугу «АОН»
послушаю в трубке твой голос
и сердце отправлю на аукцион.
Слишком много на нём черных полос.

Ищу твои губы своими губами.
Шепчу себе имя твоё, как диктант
и в небо смотрю голубыми глазами,
сегодня играем, я снова твой фант.
Сглотнешь никотин, слегка улыбнешься,
как сложно забыть ту улыбку твою.
В игре, я знаю, не поддаешься,
поэтому лучше вести мне свою.
Закрой мне глаза, своими руками,
-Как долго желание ты выбирал.
-Не отвлекай своими словами.
-Не буду, мне главное руки, чтоб ты не убрал.
-Всё загадал. Я хочу чтоб была ты моим…
-Сердцем? Что будет без продуха бить
при свете фонарных огней, нам двоим,
что будет тебе всё прощать и любить.
-Нет, попробуй ещё, я руки держу.
-Я буду твоими глазами,
увижу я всё и в миг тебе доложу,
а будет плохо - плохое смою слезами.
Быть может я буду твоею душой?
Слегка потемневшей у края,
но главное самой-самой большой,
такой, как ворота у рая?
-Нет, дорогая моя, ты будешь мой сон,
который лишь ночью блистает,
с приходом солнца он летит в унисон,
а если руки убрать, на ресницах слезами растает.

Лучше остановиться на середине, чем дочитать до конца и разочароваться.

Идти по дороге, держа в руке, руку апреля.
Ловить зрачками, окрыленные солнца лучи
и верить, что эти зловонные двери борделя
навечно закрыты: «ты больше в них не стучи»
Ты просто найди в себе силы и мимо пройди,
пусть бешено сердце в ритм ветру стучит.
Ты сильная, а значит всегда сможешь уйти
к тому, с кем жизнь тебя не разлучит.
Про двери те, постарайся просто забыть
их всё равно скоро снимут с петель.
Дверей в жизни много, их все не открыть,
ты больше не слушай их скрип-канитель.
Почувствуй свободней себя и к счастью лети,
а жизнь всегда для всех была многослойна.
Проблемы свои в косички возьми, заплети
и помни, ты лучшая и большего в мире достойна.

Mне проще срифмовать, чем сказать вам правду.

«Мне нравится, что вы больны не мной.
Мне нравится, что я больна не вами».
Не нравится лишь то, что это всё с другой
случится, в недописанном романе.
Меж строк и затерявшихся листовок,
где жизнь возобновляют пройденные дни,
на первой полосе, тот яркий заголовок
гласить уже не будет о любви.
Тогда он будет мало интересен
и затеряется на полках среди книг,
но строки эти встретим мы в обрывках песен,
на пять минут вздохнем и остановимся на миг.
Когда-нибудь достанем с верхней, пыльной полки
стихи Цветаевой и заново их все прочтём.
Мурашки снова пробегут по коже, как иголки
от нас вновь прячась, где-то под локтём.
И пожелтевшие страницы в том романе,
между четвертой и шестой главой,
напишут, напоследок, о моей болезни вами
и вашей затерявшейся болезни мной.

Я знаю, милая, знаю.
Что жизнь поломала. Ломаю.
Теперь всё болит. Хромаю.
Да, знаю, милая, знаю.
Уже во сне не летаю
по небу, ведущему к раю,
скользя, лишь хожу по краю,
я милая всё понимаю.
В чужие цитаты «играю»
боюсь саму себя потеряю,
но так же тебя уверяю
«родная, я всё наверстаю»
Как раньше почти мечтаю
и совсем уже не страдаю.
Я - снег: с весной тоже таю,
ты знаешь, что лгу и я тоже знаю.

И всё же хорошо, что порой уже ничего нельзя исправить. В какой-то степени именно это учит нас думать.

Мы можем память обрубить,
но вечно помнить запах кожи.
Мы можем сильно полюбить,
но разлюбить, увы, не можем.

Посмотрев вот так со стороны, замечаешь, что все пишут о любви, просто любят или хотят любить, а ты, сидя за курсовой работой, перебираешь вырванные из блокнота листочки с темами и думаешь, что совсем скоро исполнится 11 месяцев, а ты всё так же ищешь глазами его номер машины.
Ничего не изменилось, за исключением погоды.

-Ну, привет любимый
-Здравствуй, дорогая.
-Как живешь?
-Нормально. Ты?
-Пока живая.
-Ты меня простила?
-В жизни всё бывает.
-Знаешь, я ж случайно.
-Я всё понимаю.
-Может погуляем?
-Нет, давай не будем.
-Знаешь, я скучаю.
-Подожди, забудем.
-Ты совсем другая.
-Разве?
-Стала строже.
-Я тебя любила.
-Я, наверно, тоже.

Город желтых домов и каналов.
Город с поднятой ввысь головой.
Город тихих, чуть слышных сигналов
над кромешной, бескрайней молвой.
Город, где самые долгие белые ночи
и на закате разводят мосты.
Город, где спать ты вовсе не хочешь,
идя по проспекту, не смотря на часы.
Город «Авроры», что бьется с волнами.
Город, где увиденное словно мираж.
Город, где печаль и тоска, как цунами,
а в центре всего стоит Эрмитаж.
Город, что дышит прожитками дней
с тоской изнуренной и нежной прохладой.
Город, фейерверков и ярких огней,
что под окном нам поют серенады.
Ах, как же прекрасен, наш Питер!
К нему стоит лишь «прикоснуться».
Надену я снова, свой старенький свитер,
Ах, Питер, к тебе я мечтаю вернуться.

Мы растекаемся на сотни расстояний,
рифмуем прошлое, у нас простой расклад.
Мы ждём свой идеал и ищем обожаний,
а Бог уж написал всей жизни наш доклад.
Мы утро начинаем с зеленой кружки чая,
а вечер полностью залит у нас вином.
Виним себя, безжалостно о них скучая
настраивая мысль не думать о плохом.
Мы плачем, мы рыдаем в серой ванной,
сидим на кафеле, в руке сжимая телефон.
Мы ждём гостей и чувствуем себя незваной,
когда звоним своим знакомым в домофон.
В своей мы жизни слабые играем роли,
но выйдя в свет, мы делаем себя сильней,
забыв от сокровенных самых мечт – пароли,
мы за серебреным замком становимся грубей.
Своим желанием циничным мы уже не верим,
лишь искоса прохожим в след смотря,
мы так же бережно свое сердечко греем,
ранимую любовь в коробочке храня.

И слава Богу,
что этот город
и жуткий холод
меня пленил.
Мне было плохо
теперь мне похуй,
что кто-то «левый»
вдруг полюбил.
И в рваном теле
сердца горели
и двое пели
создав союз,
а я на мели
боюсь апреля,
когда капели
играют блюз.
И в магазине
своей кузине
купила небо
заместо хлеба и
слава Богу,
что этот холод,
как страшный голод
смывает грусть.
И скажут: «дура,
легка натура»
на что отвечу:
«А ну и пусть».

Сказали, что изменилась
стала грубее и жестче.
Сказали, что вряд ли влюбилась,
иначе была бы проще.
Сказали, глаза мол потухли,
редкой стала улыбка.
Щеки немного припухли,
а может всё это ошибка?
Сказали, что дерзкая стала,
грублю постоянно маме.
Желания все истоптала,
по горло увязшая в сраме.
Сказали, что всех потеряю,
если так дальше всё будет,
подруга меня уверяла,
а завтра сама всё забудет.
Решили сослать на погоду
сказали, мол, климат плохой,
пусть делают, что им угодно,
а он меня сделал такой.

Когда деревья зацветут в саду
и снова в парке запахнет сосной,
я, наверно, к тебе уже не приду,
а просто открыткой поздравлю с весной.
Когда снег будет таять под ногами
и резвые бабочки с нами дружить,
сложу из обычной бумаги я оригами -
кораблик, который к тебе будет плыть.
Когда капель будет в вальсе кружить
тебе улыбнусь, случайно мимо пройдя,
доверие весны нужно нам заслужить,
она ведь может тоже заплакать, как мы - уходя.
Мы любим тебя, ты только приди
и вот под окном уже пахнет сосна.
- Ой, кто-то стучится. Сейчас. Подожди.
Отрыла дверь, а на пороге весна.

В красной кружке снова кофе
он без сахара с привкусом горечи,
а на столе брошенные фото, в профиль
всё как нужно, всё как бы по совести.
В черной кружке снова кофе
он с молоком и опять без сахара,
лучше бы выпить сразу морфий,
чтобы забыть, о чём плакала.
И тому, кто на этих фото в профиль
скажу: «пока, смотри не скучай!»
Вымою кружки, что заняты кофе
и пойду заваривать чай.

Талант - это умение волновать, что затихло.
Быть одиноким среди быстрой, шумящей толпы.
Пытаться пробудить ото сна, то что давно уже стихло
и что среди множества дорожек не может найти той заветной тропы.
Талант - это способность видеть среди темноты.
Чувствовать строки, едва к ним прикоснувшись
и слышать неслышимое, среди людской глухоты,
повернуться ко всем, отвернувшись.
Талант - он при рождении у человека внутри
это непризнанное инакомыслие, что все хотят одолеть.
Талант - это сладкая редкость, ты посмотри -
это единственное, чем нельзя просто так заболеть.

Я знаю, она бы стала вашим постоянным читателем,
вашим воздухом или прохладной росой.
Сигаретой, если вы курите, на худой конец - воспитателем,
жаль, что мальчик вы слишком большой.
И серебряной, тоненькой ниточкой, всеми изгибами пламенных слов,
она написала о вас, доктор вы, слышите?
Но, вы её не прочтёте стихов.
А как она ждала понедельника?! И Вконтакте стояло пустынно – «врачи»
Только рецепты ваши, неразборчивым почерком, в клеточку
сокровенного так и не скажут, тут уж лечи, не лечи.
Жаль, что взаимности нет, в ваших словах, что звонки, как хрусталь.
Улыбнитесь ей, доктор, тихонечко
и с ваших губ, капелькой воздуха стечёт, вдохновенно печаль.
И на время в душе станет солнечно.

А научите меня небрежно любить,
со вкусом талого льда и холодной отдачей.
Так, чтобы потом себя не гневить
в том, что простое было сложной задачей.
А научите меня небрежно мечтать,
с видом на синее море и тонкий серебряный иней
так, чтобы потом себя не ругать
в том, что ошиблась, не став герцогиней.
А научите, профессор, видеть насквозь
ну, чтобы, потом всё было понятным.
И не ходить с «другими» ладонями врозь
и чтобы противное стало приятным.
Жаль, что вы, профессор, бессильный
понимаю, такому нельзя научить,
и наверно, кто кажется очень всесильным
также как я, не умеет любить.

Боже, она ж не красивая - страшная.
у неё, гляди ногти погрызаны.
Это значит, что психика слабая,
да и сливки давно с неё слизаны.
Боже, она ж не талантлива – глупая,
стихи рифмовать не умеет толком.
Это девушка-бездарь замученная,
что глядит на всех исподлобья, волком.
Боже, она же трусливая дурочка,
боится отношений серьёзных.
У неё мурашки по коже бегают,
не смотря на характер стервозный.
Боже, она ведь больше не верит,
что кому-то нужна. И такое бывает, знаете?!
Закрылась ладошками – спряталась,
потом улыбнулась и послала всё к чертовой матери.

В огромном зале я для вас сыграю
божественный вальс Мендельсона,
а потом задену стоящим креслом
её платье, легкого, как вата фасона.
Ой, подол разорвался на части,
сделала вид, что совершенно случайно,
шлю тебя к черту, желаю ей счастья
и улыбаюсь при этом невинно-печально.
Бедная девочка твоя, кажется плачет,
матом, что-то кричит. Фу, как не красиво.
Мама твоя вокруг неё взбесившейся скачет
и старается вернуть всё как было.
Пытаюсь помочь, решила воды принести,
чёрт, какая безрукая - уронила бокал,
на костюм жениха? - Ой, ты тоже прости.
И по залу разносится бранный вокал.
Вот у фонтана на солнце сохнет жених
и невеста в разорванном платье, стоит, где усадьба,
пожелаю им счастья и оставлю одних
вот такая нелепая свадьба.

Мысли меня окутывают глупые, рваные, тонкой ниточкой сначала бегут, как ток по проводам, а потом «бамс» исчезли-оборвались, начинаю хвататься за голову, ловить их, хотя бы кусочек, а концовку потом сама додумаю, а они такие быстрые, хитрые, ускользнули куда-то под плинтус, спрятались и сидят носа не показывают, разве их так вот поймаешь?! Бояться, наверно, меня такую, со своими частыми психо-делениями в области утонченного, как шпилька на туфельке, мозга, что думает кратковременными фейерверками и то по праздникам, а в повседневности уступает дорогу глупостям и шуткам, что размешаны студенческой похотью. И сознание, что в пробирке стеклянной на полочке вылито, что измерялась пипеткой по капельке, теперь мутнее со временем, наверно из-за диеты проклятой, что гложет мне желудок второю неделю уже и рисует синяки под глазами, другом которых является крем тональный и пудра, что потемнее, а так всё по старому, без перемен кардинальных, только во внешности малые: челку себе сделала и цвет изменила, жаль, что душу в парикмахерской не перекрашивают, я бы зелёный выбрала и ещё страз всяких налепила, чтоб красивее было и плевать, что безвкусно и врать перестала бы, наверно, себе в первую очередь, мозготрах этот выключила бы, про «люблю-ненавижу» всякие и просто жила, без стихов своих, что в мониторе отражение имеют другое, словно двоякие.

И вновь на мгновение черным изгибом буквенным,
как птица бескрылая в заснеженный омут доверчиво,
с колечком на пальчике и лаком красно-клюквенным
писать начала, укрыв своё тело и душу застенчиво.
И бледными красками пишет по щечкам румяным
мороз, что укрывает наготу деревьев в объятья,
разлюбила она медовую зиму с запахом пряным,
поэтому больше не видит в её в утешениях счастья.
Не обвиняйте вы - грешные, её в депрессиях слезных,
её размытые в лужах слова не содержат вымысла,
пусть зачастую боится отношений серьезных
она - не другая, а просто выросла.

Можно упорствуя уложиться на обнаженной тетради в четыре строчки.
Можно поставить на бездыханное и рваное сердце дверные, с засовом замочки,
жизнь не медовую превратить в сплошные, как неба спирали кавычки,
так и не поменяв, той злосчастной, засевшей в душу повседневной привычки.
Можно уложиться в десяток, скулящих и осевших осадком на листочке – слогов.
Можно найти на тернистом, бескрайнем пути, ненавистных, но смелых врагов
и записать простым карандашом на ладони, как бываешь парой бестолков,
обнимая железные прутья безупречно одетых в серое небо, стоящих столбов.
Можно зализывать соленые, кровавые раны на теле своём, нежном – неспешно.
Можно нашептывать твоё имя себе, что со стороны выглядит слишком потешно.
Любовь разыграть на известных сценах словно драм.спектакль - успешно
и не бояться, что на мятых простынях с запахом секса мы выглядим грешно.
Можно писать до конца про наши звонкие молчания и глухие вспышки.
Можно наблюдать учащенные в исходящие из легких дыханья отдышки.
Не предавая большого значения встрече, что уложила нас на лодыжки.
Главное помнить, что утомлённые и бьющие чечетку, сердца - не ледышки.

Как пахнет Лондон,что припудрен влажным туманом?
Как пахнет эпоха конных повозок и роскоши королей?
Знаменитый Биг-Бен,что для многих стал талисманом
и множество театров с пропиткой сыгранных ролей?
Как пахнет Великобритании древнейшая загадка?
Как пахнет крепость Тауэр и самый знаменитый мост?
С пометкой Лондон в прочитанной книге - закладка
и черной печатью на обложке гордо поставлено ГОСТ.
Там сотни достопримечательностей и миллионы тайн,
он излучается таинственностью и неповторимой культурой,
домами, что имеют самый тёплый и элитный дизайн,
поэтами, художниками и творцами с тонкой натурой.
увидев небоскрёбы, Сити, святого Павла собор Кафедральный,
Центр Искусства, реку Темзе и тут точно каждый ахнет.
Определенно решив для себя, что Лондон город уникальный.
И потом обязательно расскажет мне, чем же он пахнет.

Сука-холод влажные пальцы сжимает нежные
и лопаются зрачки прозрачным серебром.
Выгорают капельки запотевшей любви небрежные,
душных небес с ледяным сердцем под ребром.
Сука-депрессия теребит предплечье остывшее
и раздвинув ноги ложится печаль на кровать.
Просоленного счастья привкус ветра застывшего,
что заставляет стихи на простынях рифмовать
Сука-привязанность затянула верёвки потуже
так, что бирюзовые вены отхаркнули кровь
и пусть голос звонкий, что умилял – простужен,
в память приходит дрожащее - сука-любовь.

Под бледную кожу вписали пряные строки.
На волосах след от застывшего алого дня.
Любовь уложилась в кратчайшие сроки,
оставив промерзший пепел на губах у тебя.
И жадно ломает ключицы шепчущий миг,
твои очертания тонко режут запястье.
Чувства на полке, вместо заляпанных книг.
И на «фарфоровой» шее засос, что поставило счастье.

Руки всё пахнут летним теплом,
а любимая кофта твоими духами.
Я жду когда решка станет орлом,
переворачивая монетку глазами.
Размазывая смолой магистрали,
как серебристую тушь по щекам,
упорно не видела в жизни морали,
веря чернично-ласкутным словам.
Писала на коже заветные строчки.
Семь букв «раздевала» словно себя.
Я ставила жирные, липкие точки,
прозрачности неба, косого дождя.
И хрустом французского, знойного ветра,
стонет от ласки ночная звезда,
до вздоха последнего и миллиметра,
ждала на перроне зимы поезда.

Дни протекают, словно влажный мед под ключицами.
В ржавых приёмниках разносится хрустальный блюз.
Мы надеваем пуховые варежки, что связанны спицами,
страстно веря в дальнейший миллиметровомятый союз.
Пишем синим мелом в соленых календарных хрониках
прозы корявыми почерками, красных сорванных крыш,
заучивая тоннами крылатые фразы, что в желтых томиках,
хранятся на полках у пурпурного зимнего неба, малыш.
Жадно одеваем друг друга в крылатый и сизый атлас.
В последние минуты, впиваясь в уходящие осенние дни.
Мы достаем фотокарточки дрожащих на холоде глаз,
целуем танцующий ветер, чувствуя вкус западни,
а я покупаю билеты на премьеру в последних рядах,
свежестью мятной жвачки, с опаской глядя в дома,
покрываются окна кружевной росписью, словно во льдах,
завтра уже поцелует наши запястья зима.

Плеском из бисерной глади укроет блаженство.
Холодные пальцы сожмутся в кулак.
У него ты не записана, как «Мисс совершенство»,
зато он у тебя под знаком «Дурак»

Мы обязательно встретимся с тобой. На часок
остановившись в толпе обронив кусочек взгляда,
ты будешь говорить, а слова как едкий песок,
вонзятся под нежную кожу капелькой яда.
Твой взгляд на меня обратиться словно курок
и девственное тело предательски кинет дыханье,
наверно это - самый жестокий жизни урок,
итогом, которого явилось наше прощанье.
Мы обязательно встретимся с тобой у распутья,
ведущего в дальний и сладостный путь,
покинув всё то, что звали когда-то беспутье,
мы встретимся снова и в этом вся суть.

Я люблю смотреть на длинные черные полосы,
оставленные твоей машиной под моим окном.
Я люблю трогать твои светлые гладкие волосы
и вспоминать тебя в костюме на выпускном.
Я люблю тот первый вечер, проведённый с тобой
когда ты, тихонько прижавшись ко мне – целовал.
Я люблю это чувство, словно по телу прибой
и твой улыбчивый взгляд, что навечно цепями сковал.
Я люблю слышать голос, что бежит в проводах
и твоё «привет, дорогая»
Я люблю искать похожесть машин в городах
и дорогу ведущую к раю.
Я люблю повторять, все прожитые дни,
когда нежность упрямое сердце давила.
Я люблю тебя, слышишь, люблю.
Ой, ошиблась. Простите. Любила.

Твои сильные руки пахнут другой
и на губах легкий след от помады,
а ваш секс, что покрытый нугой,
заставляет тихо петь серенады.
Твой оргазм, лишь немая усмешка,
её стоны лишь жалкий показ
и вообще - это просто глупая спешка
или чей-то наивный проказ.
Ты заламывал нежные руки
и до боли ладони кусал
просто трахал и трахал от скуки,
а потом как ненужный мусор бросал.
Им наверно уже и не больно,
просто привыкли давно.
Они знали и шли добровольно
на нелепое порно-кино.
Сколько их у тебя на недели?
Сколько раз ты в них жадно входил?
Скольких девок в своей мятой постели
ты вдохновенно и страстно любил?
Нет. Молчи. Не нужно ответов,
я итак это знаю давно,
их численность сумме конвертов
из не отправленных писем равно.
Просто ещё до конца не забыла,
и сильно хочу тебя - как они,
но по ночам на луну пленно выла
и молила лишь об одном – «позвони»

Сегодня под нашими серыми крышами
тариф на любовь раздавали в метро,
но мы всего этого как бы не слышали
и отведенное время проспали давно.
Сегодня над московскими лужами
на долгое счастье давали жетон,
а мы с вами лежим в постели – простужены,
укатанные как одеялом, временным сном.
Сегодня добрые, милые мальчики
дарили всем полевые цветы,
а очень любимые, нелепо, на пальчики
надевали колечки, не боясь клеветы
Сегодня! Не завтра, вы слышите?
В замен за причудливость глаз - чудеса
и просто за то, что вы дышите
в картонной коробке дадут небеса.
Яркой улыбкой проводят до станции,
поцелуем на запястье одарят слегка
и на краю у безоблачной Франции,
исполнится наша с вами мечта.

И хлопнет дверь и упадет картина,
на синем небе вспышкой пробежит звезда
и будем легкие душить мы, каплей никотина
и будем ждать любовь, как на перроне поезда.
И будем осторожнее смотреть на вещи
с опаской, искоса, не веря всем словам
Окинув беглым взглядом, одарив зловеще
не будем больше приклоняться Вам.
Пусть будет больно и мучительно тоскливо,
пусть временами сердце будет леденеть
и будем мы смотреть на Вас вьюжливо
и будет взгляд наш пламенный неметь.
А вечерами тихо стоя на перроне,
курить мы будем с неба облака
и по ночам сидеть на красном троне
с огромной кружкой полной молока.

Суббота. Как громом по лету
Написано: «хватит уже»
И ветер подобно завету
твердит неустанно мне.
И снова идти. И время восемь.
Молчит телефон и дождь по руке.
Сказали не плач. Это просто осень.
И нужно забыть о тебе.

Соткана ложью,
мечтая о крахе,
облитая грязью
живущая в страхе.
Придумана рифмой
красивой и строгой,
смотрящая в зеркало
дрянной недотрогой.
Простая пародия,
копирка никчемная,
фальшивая, жалкая
бесполая, темная.
И сдохнет она,
легко упакованная.
Красивая кукла,
жаль, что бракованная.