...И вот в послевоенной тишине к себе прислушался наедине. . . . . . . . . . . Какое сердце стало у меня, сам не знаю — лучше или хуже: не отогреть у мирного огня, не остудить на самой лютой стуже. И в черный час зажженные войною затем, чтобы не гаснуть, не стихать, неженские созвездья надо мною, неженский ямб в черствеющих стихах... ...И даже тем, кто все хотел бы сгладить в зеркальной, робкой памяти людей, не дам забыть, как падал ленинградец на желтый снег пустынных площадей. И как стволы, поднявшиеся рядом, сплетают корни в душной глубине и слили кроны в чистой вышине, даря прохожим мощную прохладу,— так скорбь и счастие живут во мне — единым корнем — в муке Ленинграда, единой кроною — в грядущем дне. И все неукротимей год от года к неистовству зенита своего растет свобода сердца моего — единственная на земле свобода. Люби, люби, но осторожно Люби не всех и не всегда, Не забывай, что есть на свете Измена, ложь и клевета. Мы знакомы не так уж и долго, Но успел тебя я узнать. Твои губы, глаза и улыбку, Не смогу ни на что променять Ты для меня свет, ты для меня тьма, если тебя нет, я просто схожу с ума, я буду тебя ждать, я буду сжигать мосты, ты только сумей понять, что в сердце моем лишь ты! Я подарю тебе рассвет, луну и звезды, лунный свет. И дуновенье ветерка, такое нежное, как губ прикосновение. Я подарю тебе себя, потому что, я люблю тебя!