— Ну что же, — обратился к Мастеру Воланд с высоты своего коня, — все счета оплачены? Прощание совершилось?
— Да, совершилось, — ответил Мастер и, успокоившись, поглядел в лицо Воланду прямо и смело. Тут вдалеке за городом возникла темная точка и стала приближаться с невыносимой быстротой. Два-три мгновения, точка эта сверкнула, начала разрастаться. Явственно послышалось, что всхлипывает и ворчит воздух.
— Эге-ге, — сказал Коровьев, — это, по-видимому, нам хотят намекнуть, что мы излишне задержались здесь. А не разрешите ли мне, мессир, свистнуть еще раз?
— Нет, — ответил Воланд, — не разрешаю.
— Он поднял голову, всмотрелся в разрастающуюся с волшебной быстротою точку и добавил: — У него мужественное лицо, он правильно делает свое дело, и вообще все кончено здесь. Нам пора! (М.А. Булгаков «Мастер и Маргарита»)

«Все кончено здесь» — и это было правдой.
Кончилось в романе и кончилось в жизни. Мастер уходил, угасая день ото дня. А страницы самого мистического романа XX века, не успев остыть от его руки, начинали жить своей жизнью. Написанное воплощалось в реальных образах и событиях и так накрепко переплеталось с ними, что никто ни тогда, ни сейчас не смог разорвать этой поразительной спайки жизни и вымысла. Или же, напротив, — свести их под одной крышей, истолковать так, чтоб не осталось вопросов, но самое главное — уловить в этой стихии стремительный бег всепроникающей писательской мысли.

Семья Булгаковых. Буча. 1913 год В 1909 году, в 18 лет, Михаил Афанасьевич поступил на медицинский факультет Киевского университета. Романтик от рождения, он увидел в профессии медика соответствующее начало. А за год до поступления, летом 1908-го, он познакомился с саратовской гимназисткой Татьяной Николаевной Лаппа (1892—1982), своей первой женой, которой довелось пройти с Михаилом Афанасьевичем «и огни, и воды, и медные трубы». Это — правда, как и то, что оба испытывали друг к другу безумные, безудержные чувства. Родители Татьяны Лаппа — столбовой дворянки — были против этих встреч и уж тем более против брака, переживала и Варвара Михайловна. Было море слез и нешуточных страстей, но в конце концов влюбленные повенчались, и у Татьяны началась героическая семейная жизнь. После свадьбы в 1913 году она оставила учебу в Киеве на историко-филологическом отделении Высших женских курсов и летом 1916 года вместе с мужем, окончившим университет, уехала на фронт, где он служил врачом, а она сестрой милосердия в полевых госпиталях Каменец-Подольского и в Черновцах. Здесь они узнали столько «правды о войне», что большей закалки для медиков трудно было представить. Русская армия в этом регионе (после прорыва австрийского фронта) несла огромные потери.
После фронта Лаппа и Булгаков оказались в Смоленской губернии, куда Михаила Афанасьевича направили земским врачом. В этой глухой провинции именно Татьяна Николаевна не дала ему погибнуть от морфия, здесь же он бегал за ней с револьвером, требуя наркотика… Потом были Вязьма, Киев, далее — Владикавказ, где Булгаков служил врачом в Вооруженных силах Юга России и где Лаппа выхаживала его после тифа. Здесь же голодали.
Вплотную с событиями революции и гражданской войны Булгаков столкнулся в своем родном Киеве, куда возвратился в марте 1918 г. В условиях постоянной смены властей в столице Украины 1918— 1919 гг. остаться в стороне от политических событий было невозможно. Сам Булгаков в одной из анкет напишет об этом так: "В 1919 г., проживая в г. Киеве, последовательно призывался на службу в качестве врача всеми властями, занимавшими город". О ключевом значении для его творчества этих полутора лет пребывания в Киеве свидетельствуют роман "Белая гвардия", пьеса "Дни Турбиных", рассказ "Необыкновенные приключения доктора" (1922). После взятия Киева генералом Деникиным (август 1919 г.) Булгаков был мобилизован в белую армию и отправлен на Северный Кавказ военврачом. Здесь появилась первая его публикация — газетная статья под заглавием "Грядущие перспективы" (1919). Написана она с позиции неприятия "великой социальной революции" (иронические кавычки Булгакова), ввергнувшей народ в пучину бедствий, и предвещала неизбежную в будущем расплату за нее. Булгаков не принимал революцию потому что крушение монархии во многом означало для него крушение самой России, родины — как истока всего светлого и дорогого в его жизни. В годы социального разлома он сделал свой главный и окончательный выбор — расстался с профессией врача и целиком посвятил себя литературному труду.
В 1920—1921 гг., работая во Владикавказском подотделе искусств, которым руководил писатель Ю. Л. Слезкин, Булгаков сочинил пять пьес; три из них были поставлены на сцене местного театра. Эти ранние драматургические опыты, сделанные, по признанию автора, наспех, "с голодухи", были впоследствии им уничтожены. Тексты их не сохранились, за исключением одной — "Сыновья муллы". Здесь же Булгаков пережил и свое первое столкновение с "левыми" критиками пролеткультовского толка, нападавшими на молодого автора за его приверженность культурной традиции, связанной с именами Пушкина, Чехова. Об этих и многих других эпизодах своей жизни владикавказского периода писатель расскажет в повести "Записки на манжетах" (1922—1923).
В самом конце гражданской войны, находясь еще на Кавказе, Булгаков готов был покинуть родину и уехать за границу. Но вместо этого осенью 1921 г. он появился в Москве и с тех пор остался в ней навсегда. Возможно, этот шаг он сделал не без влияния О. Э. Мандельштама, с которым встречался в последние дни своего пребывания на Кавказе. Начальные годы в Москве были очень трудными для Булгакова не только в бытовом, но и в творческом отношении. Чтобы выжить, он брался за любую работу: от секретаря ЛИТО Главполитпросвета, куда устроился при содействии Н. К. Крупской, до конферансье в маленьком театре на окраине. Со временем он стал хроникером и фельетонистом ряда известных московских газет: "Гудка" (здесь Булгаков делал знаменитую "четвертую полосу" вместе с В. Катаевым, И. Ильфом и Е. Петровым, И. Бабелем, Ю. Олешей), "Рупора", "Рабочего", "Голоса работника просвещения", "Накануне", издававшейся в Берлине. В литературном приложении к последней, кроме упомянутых "Записок на манжетах", были опубликованы его рассказы "Похождения Чичикова", "Красная корона", "Чаша жизни" (все— 1922). Среди множества ранних произведений, написанных Булгаковым в "журналистский период", выделяется своим художественным мастерством рассказ "Ханский огонь" (1924). В его творчестве той поры менее всего ощутимо влияние различных течений современной литературы от А. Белого до Б. Пильняка, воздействие которых испытали на себе многие молодые писатели, начинавшие вместе с Булгаковым.

17 ноября 1921 года Булгаков писал матери: «…Очень жалею, что в маленьком письме не могу Вам передать подробно, что из себя представляет сейчас Москва... Идет бешеная борьба за существование и приспособление к новым условиям жизни… Работать приходится не просто, а с остервенением. С утра до вечера, и так каждый без перерыва день. Идет полное сворачивание советских учреждений и сокращение штатов… Оба мы носимся по Москве в своих пальтишках. Я поэтому хожу как-то одним боком вперед (продувает почему-то левую сторону). Мечтаю добыть Татьяне теплую обувь. У нее ни черта нет, кроме туфель». И вроде бы в их отношениях было все как всегда, но однажды Михаил Афанасьевич пришел к любимой с шампанским — на последнее слово… Он уходил. «Ты для меня все», — говорил он ей когда-то.
Булгаков и Лаппа расстались в 1924 году в Москве.
Она прожила с ним очень трудный период жизни, но, похоже, продолжала любить его до конца дней. Не случайно третий муж Татьяны Николаевны, Д.А. Кисельгоф, так ревновал ее к Булгакову, что однажды уничтожил все фотографии, письма и документы, связанные с этой большой, красивой и очень печальной историей.
Публиковаться становилось все сложнее. В 1923 году, по окончании работы над повестью «Дьяволиада», он писал другу Ю.Л. Слезкину: «Дьяволиаду» я кончил, но вряд ли она где-нибудь пройдет…» Однако по невероятному стечению обстоятельств повесть была опубликована в 1925 году издательством «Недра», которое возглавлял Н.С. Ангарский (1873—1941). Примечательно — последний был большевиком, что не мешало ему «видеть» литературу. Правда, перед выходом «Дьяволиады» в дневнике от 18 октября 1924 года автор отметил: «Ангарский подчеркнул мест 20, которые надо по цензурным соображениям изменить». В том же 1925 году в «Недрах» была опубликована еще одна повесть писателя, «Роковые яйца», в заключительной сцене которой на фоне мертвой Москвы красуется огромный змей, обвившийся вокруг колокольни Ивана Великого… Сам Булгаков после прочтения этой повести 27 декабря 1924 года на литературном «субботнике» у Е.Ф. Никитиной записал в дневнике: «Что это? Фельетон? Или дерзость? А может быть, серьезное?.. Боюсь, как бы не саданули меня за все эти подвиги «в места не столь отдаленные». Очень помогает мне от этих мыслей моя жена».
И в этой же дневниковой записи — продолжение: «…подавляет меня чувственно моя жена. Это и хорошо, и отчаянно, и сладко, и в то же время безнадежно сложно… чертова баба завязила меня, как пушку в болоте…» Это — о второй супруге Михаила Афанасьевича — Любови Евгеньевне Белозерской (1895 — 1987), которая скорее всего была одним из прототипов Маргариты. Она родилась в Польше, в дворянской семье, окончила с серебряной медалью Демидовскую гимназию в Санкт-Петербурге и частную балетную школу. Жила в Константинополе, Марселе, Париже, Берлине (будучи замужем за литератором И.М. Василевским), потом вернулась в Москву, где в начале января 1924 года встретилась с Михаилом Афанасьевичем на писательском вечере, устроенном в честь Алексея Толстого, а с октября этого года они уже жили вместе. Интересная, много повидавшая, чувственная Любовь Евгеньевна, похоже, была, что называется, «роковой женщиной». Л.С. Карум, муж сестры Булгакова — Варвары, излагал вот такие интимные подробности семейной жизни писателя: «Варенька была в ужасе от их жизни. Большую часть суток они проводили в кровати, раздетые, хлопая друг друга пониже спины…» Весь этот «ужас» Варвара увидела, когда на несколько дней останавливалась у брата. Но, справедливости ради, стоит сказать, что Любовь Евгеньевна была писателю не только любовной усладой. Свободно владея французским, она переводила для мужа разную литературу, участвовала в работе над пьесой о Мольере и даже (как считается) предложила ввести в замысел романа Маргариту, чтобы разбавить мужскую компанию. Белозерская много рассказывала писателю о жизни в Константинополе и Европе — ее устные зарисовки запечатлелись, например, в «Беге». Видимо, вместе с ней он переделал и свою раннюю комедию «Вероломный папаша» («Глиняные женихи»). Позже в книге «О, мед воспоминаний», посвященной Михаилу Афанасьевичу, Любовь Евгеньевна воссоздаст бесконечно интересный, живой образ своего былого возлюбленного, замечательного человека и большого юмориста. Ну, представьте, например, как постоянно опаздывающий Булгаков бежит за уходящим трамваем, но при этом все время приговаривает: «Главное — не терять достоинства!»

Любимыми его авторами еще с юных лет были Гоголь и Салтыков-Щедрин. Гоголевские мотивы непосредственно вошли в творчество писателя, начиная с раннего сатирического рассказа "Похождения Чичикова" и кончая инсценировкой "Мертвых душ" (1930) и киносценарием "Ревизор" (1934). Что касается Щедрина, то Булгаков неоднократно и прямо называл его своим учителем. Основная тема фельетонов, рассказов, повестей Булгакова 1920-х гг., говоря его же словами,—"бесчисленные уродства нашего быта". Главной мишенью сатирика явились многообразные искажения человеческой натуры под влиянием совершившейся общественной ломки ("Дьяволиада" (1924), "Роковые яйца" (1925)). В том же направлении движется авторская мысль и в сатирической повести "Собачье сердце" (1925 г.; первая публикация в 1987 г.). Все эти своеобразные "сигналы-предупреждения" писателя служили для одних его современников поводом к восхищению (М. Горький назвал "Роковые яйца" "остроумной вещью", для других — к категорическому отказу в публикации (Л. Б. Каменев о "Собачьем сердце": "это острый памфлет на современность, печатать ни в коем случае нельзя"). В названных повестях отчетливо обнаружилось своеобразие литературной манеры Булгакова-сатирика. Рубежом, отделяющим раннего Булгакова от зрелого, явился роман "Белая гвардия", две части которого были опубликованы И. Г. Лежневым в журнале "Россия" (1925, полностью роман вышел в Советском Союзе в 1966 г.). Этот роман был самой любимой вещью писателя. Позднее на основе романа и в содружестве с МХАТом Булгаков написал пьесу "Дни Турбиных" (1926), которая до известной степени является самостоятельным произведением. У нее своя примечательная судьба, предопределенная знаменитой мхатовской постановкой (премьера состоялась в 1926 г.). Именно она принесла Булгакову широкую известность. "Дни Турбиных" пользовались небывалым успехом у зрителя, но отнюдь не у критики, которая развернула разгромную кампанию против "апологетичного" по отношению к белому движению спектакля, а следовательно, и против "антисоветски" настроенного автора пьесы.

«Появляется писатель, не рядящийся даже в попутнические цвета. Не только наша критика и библиография, но и наши издательства должны быть настороже, а Главлит — тем паче!» — декларировал о Булгакове глава Российской ассоциации пролетарских писателей Л.Л. Авербах в сентябре 1925 года, за год до премьеры «Дней Турбиных», подогревая очередную кампанию против «булгаковщины». Хотя распалять бравую команду рапповцев было лишним — они поносили писателя с его первых шагов в литературе. Когда же появились «Роковые яйца» и «Собачье сердце» «ревнители» пролетарского искусства объявили войну «новобуржуазному отродью».
«Собачье сердце», как известно, не было опубликовано при жизни писателя, но в марте 1925 года автор читал свою повесть на литературном «субботнике» у Никитиной. Сохранилось уникальное свидетельство этого мероприятия, изложенное агентом ОГПУ, «внедрившимся в среду». Вот его толкование финальной части повести: «…очеловеченная собака стала наглеть с каждым днем, все более и более. Стала развратной, делала гнусные предложения горничной профессора. Но центр авторского глумления и обвинения зиждется на другом: на ношении собакой кожаной куртки, на требовании жилой площади, на проявлении коммунистического образа мышления…»
И вот 7 мая 1926 года, «в один прекрасный вечер», как свидетельствует Любовь Евгеньевна, к ним постучали — оказалось, с обыском. В результате было изъято: два экземпляра «Собачьего сердца», три дневника за 1921— 1923 и 1925-й годы, «Послание Евангелисту Демьяну Бедному» и др. Писатель тут же написал в ОГПУ заявление с просьбой вернуть — «Собачье сердце» вернули через два года не без участия М. Горького.
Нужно признать, учитывая содержание этих произведений, а также идеологические доктрины времени, при всех гонениях в 1920-х годах Михаилу Афанасьевичу на удивление везло в самом главном — он оставался цел, будто неведомая сила берегла его.

Массированные атаки критики привели в 1929 г. к изъятию спектакля из мхатовского репертуара (в 1932 г. он был возобновлен). И все же абсолютный сценический успех, а также многократные посещения "Дней Турбиных" И. Сталиным, проявившим странный и непонятный для театральных чиновников интерес к "контрреволюционному" спектаклю, помогли ему выжить и пройти на мхатовской сцене (с перерывом в несколько лет) почти тысячу раз при неизменном аншлаге.
В дневниках писателя 1923—1925 годов имя вождя не встречается ни разу, тогда как другие политические деятели государства упоминаются. Хотя, возможно, это делалось из соображений безопасности. Что же касается Иосифа Виссарионовича, то в письменном свидетельстве — в его ответе драматургу В. Билль-Белоцерковскому относительно булгаковской пьесы «Бег» — вождь в феврале 1929-го пишет: «Бег» есть проявление попытки вызвать жалость, если не симпатию к некоторым слоям антисоветской эмигрантщины, — стало быть, попытка оправдать или полуоправдать белогвардейское дело. «Бег» в таком виде, в каком он есть, представляет антисоветское явление». Тогда как о пьесе «Дни Турбиных» критик отозвался иначе: «…она не так уж плоха, ибо дает больше пользы, чем вреда». Сталину действительно нравилась пьеса, он смотрел ее во МХАТе около 20 раз. И однажды из-за этого «пристрастия» он попал в недвусмысленную ситуацию. Беседуя с делегацией украинских писателей, которым не лень было приехать в Москву, в основном для того, чтобы погромить Булгакова, Сталин практически вышел из себя, чего широкая публика за ним не замечала. Несмотря на приведенную вождем оценку пьесы, украинские писатели не сдавали позиций и продолжали требовать «снятия пьесы». И тут вождь вскипел и (о, ужас!) несколько растерялся: «Вы чего хотите, собственно?.. Вы хотите, чтобы он (Булгаков) настоящего большевика нарисовал? Такого требования нельзя предъявить!»
Более комичной ситуации с участием Сталина трудно себе представить — чтобы не отказываться от собственных слов, ему пришлось защищать и оправдывать «антисоветскую личность».

Сохранился еще один любопытный отзыв вождя о писателе, переданный А.Н. Тихоновым, когда тот в компании с М. Горьким говорил со Сталиным о судьбе пьесы «Самоубийца» Н.Р. Эрдмана: «Эрдман мелко берет, поверхностно берет. Вот Булгаков!.. Тот здорово берет! Против шерсти берет! Это мне нравится!»
Вот такая невероятная история… Тиран — в плену искусства. И в каком-то смысле в их взаимоотношениях действительно было что-то необъяснимое.
После «Бега» и даже несколько раньше началась открытая травля писателя. Началом скандала стал «Багровый остров». Михаил Афанасьевич переделал эту раннюю повесть в пьесу и добавил актуальности, которой затронул чиновников из Главрепеткома. Те развернули кампанию против, подключили печать, стали критически высказываться в адрес драматурга, а пьесу назвали «пасквилем на революцию». На что Булгаков ответил в упоминаемом выше письме Правительству СССР следующее: «Пасквиля на революцию в пьесе нет по многим причинам, из которых, за недостатком места, я укажу одну: пасквиль на революцию, вследствие чрезвычайной грандиозности ее, написать НЕВОЗМОЖНО. Памфлет — не есть пасквиль, а Главрепетком — не революция».
Дальше — больше. В октябре 1928 года в газете «Комсомольская правда» один из критиков «Бега» назвал идеи автора «философией разочарованного таракана». Пресса пестрела призывами «Ударим по булгаковщине!» По словам самого Михаила Афанасьевича, из 301 опубликованного отзыва о его творчестве 298 были «враждебно-ругательскими». (В архивном фонде М.А. Булгакова в Российской государственной библиотеке хранится альбом с собранными отзывами из газет, сделанный самим Михаилом Афанасьевичем. Там есть и такое: Булгаков — литературный уборщик, который подбирает объедки после того, как «наблевала дюжина гостей».)

Другие его пьесы, если даже и пробивались на короткий срок на сцену (сатирическая комедия "Зойкина квартира" поставлена в 1926 г. театром им. Евг. Вахтангова; сценический памфлет "Багровый остров" поставлен в 1928 г. московским Камерным театром; драма "Кабала святош (Мольер)" поставлена МХАТом в 1936 г.), впоследствии запрещались. Не были доведены до премьеры, сатирическая комедия "Бег" (1927)—последнее прикосновение писателя к теме белого движения и эмиграции; "оборонная" пьеса "Адам и Ева" (1931); фантастическая комедия "Блаженство" (1934) и отпочковавшаяся от нее гротескная пьеса "Иван Васильевич" (1935); историко-биографическая пьеса "Батум" (1939). Драма "Александр Пушкин (Последние дни)" (1939) появилась на сцене МХАТа лишь через три года после смерти автора. Аналогичная участь ожидала и театральные инсценировки Булгакова ("Полоумный Журден", 1932, "Война и мир", 1932, "Дон Кихот", 1938), за исключением "Мертвых душ", поставленных МХАТом в 1932 г. и надолго сохранившихся в его репертуаре. Ни одна из пьес и инсценировок Булгакова, включая и знаменитые "Дни Турбиных", не была опубликована при его жизни. Вследствие этого его пьесы 1920—30-х гг. (те, что шли на сцене), будучи несомненным театральным явлением, не были в то же время явлением литературы. Лишь в 1962 г. издательство "Искусство" выпустило сборник пьес Булгакова.В 1930-е гг. едва ли не главной в творчестве писателя становится тема взаимоотношений художника и власти, реализованная им на материале разных исторических эпох: мольеровской (пьеса "Мольер", биографическая повесть "Жизнь господина де Мольера", 1933), пушкинской (пьеса "Последние дни"), современной (роман "Мастер и Маргарита"). Дело осложнялось еще и тем, что даже доброжелательно настроенные к Булгакову деятели культуры (например, К. С. Станиславский) проявляли порой непонимание писателя, навязывая ему неприемлемые для него художественные решения. Со всей остротой это обнаружилось во время репетиционной подготовки "Мольера", из-за чего Булгаков вынужден был в 1936 г. порвать с МХАТом и перейти на работу в Большой театр СССР либреттистом.
Результат кампании «против» оказался печальным — Булгакова перестали печатать, ставить, уволили из театра. Причем для решения судьбы пьесы «Бег» (литературные достоинства которой оценивал и отстаивал М. Горький) Сталин создал комиссию при Политбюро в составе К.Е. Ворошилова, Л.М. Кагановича и А.П. Смирнова, после чего Ворошилов сообщил вождю «о политической нецелесообразности постановки пьесы в театре».
В июле 1929 года Булгаков решается на отчаянный шаг — пишет письмо генсеку, в котором излагает, что все его пьесы («Дни Турбиных», «Зойкина квартира», «Багровый остров») сняты, «Бег» — запрещен во время работы театра над пьесой. (Стоит добавить, что «Зойкину квартиру» запретили после 200-го представления, а «Дни Турбиных» давали около 300 раз.) Далее писатель просит руководителя государства об «изгнании» его за пределы СССР, объясняя, что силы его надломились и он доведен до нервного расстройства. Можно представить себе, как, попыхивая трубкой, генсек изучал этот крик души… Сценарий работал: воздух перекрыт — что может быть для писателя страшнее молчания, а дальше, думалось, что он придет с поклоном.

Вождь ответил звонком. Правда, не на это письмо, а на следующее, от 28 марта 1930 года (цитировавшееся выше), где Булгаков, описывая свое бедственное положение, просит либо работы — ему действительно не на что жить, либо разрешения выехать за границу.
Елена Сергеевна Булгакова, третья супруга писателя, так передала содержание этого телефонного разговора: «…Голос с явно грузинским акцентом:

— Да, с Вами Сталин говорит. Здравствуйте, товарищ Булгаков…
— Здравствуйте, Иосиф Виссарионович.
— Мы ваше письмо получили. Читали с товарищами. Вы будете по нему благоприятный ответ иметь… А может быть, правда, — Вы проситесь за границу? Что, мы Вам очень надоели?..
— Я очень много думал в последнее время — может ли русский писатель жить вне родины. И мне кажется, что не может.
— Вы правы. Я тоже так думаю. Вы где хотите работать? В Художественном театре?
— Да, я хотел. Но я говорил об этом, и мне отказали.
— А вы подайте заявление туда. Мне кажется, что они согласятся. Нам бы нужно встретиться, поговорить с Вами.
— Да, да! Иосиф Виссарионович, мне очень нужно с Вами поговорить…»

Этот разговор — не миф. Его подтверждает и Любовь Евгеньевна, которая слышала все по второй трубке. Нет, обе женщины одновременно не присутствовали при звонке. Елене Сергеевне писатель рассказал о разговоре в тот же день 18 апреля 1930 года при встрече…
На тот момент они знали друг друга чуть больше года. Встречались тайно, потом не тайно, потом надолго расставались и все-таки встретились вновь, а потом, помните, что было?
…Любовь выскочила перед ними, «как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила» их сразу обоих! «Так поражает молния, так поражает финский нож! Она-то, впрочем, утверждала впоследствии, что это не так», что любили они, конечно, друг друга давным-давно, не зная друг друга…»
Елена Сергеевна (1893—1970), в девичестве Нюрнберг, к тому времени была второй раз замужем. Ее супруг Е.А. Шиловский, начальник штаба 16-й армии, души не чаял в своей Люси (так он называл супругу). А она была бесконечно привязана к детям: Евгению и Сергею. Ее уход из семьи оказался очень непростым, с объяснениями и сценами, в том числе между Шиловским и Булгаковым, первый даже прибегал в дом к писателю и хватался за пистолет… И все же она ушла. И принесла автору самого загадочного романа XX века столько новых сил, что он вновь взялся за сожженных «Мастера и Маргариту». Они прожили вместе с октября 1932 года до смерти Михаила Афанасьевича.
Зачем Сталин позвонил ему?
Во-первых, литературные интеллигентские круги увидели и оценили «подлинное лицо товарища Сталина», так что это была своего рода кампания для подъема авторитета в «неблагонадежных» кругах. Вождь уже тогда владел приемами, которые сегодня называются PR-технологиями.
Во-вторых, резолюция «Дать работу» от 12 апреля 1930 года, которую Г. Ягода, разумеется, с ведома Сталина, наложил на письмо Булгакова (от 28 марта 1930 года), всего лишь на два дня отстоит от даты смерти В.В. Маяковского— 14 апреля. (Это к вопросу, как погиб поэт?) Список можно продолжить: 1925-й — гибель поэта С.А. Есенина, 1926-й — писателя А. Соболя… Так что арест Булгакова на фоне похорон Маяковского стал бы слишком показательным.
И наконец, в-третьих, и в самых главных, у вождя, по всей видимости, были свои счеты с Булгаковым — он проявил «великодушие», чтобы продолжить «занимательное» для него противостояние и найти более подходящий момент для финала. А пока — на сердце Михаила Афанасьевича отлегло.
10 мая 1930 года его зачислили во МХАТ, где с 1932-го по личному распоряжению вождя восстановили пьесу «Дни Турбиных». И с этого момента между Сталиным и Булгаковым начался еще один этап отношений: Михаил Афанасьевич писал генсеку письма (памятуя о его «великодушии» и желании встретиться) о судьбе своих произведений и о поездке за границу. Но вождь молчал. И лишь в феврале 1936 года аккуратно ликвидировал со сцены, сразу после премьеры, булгаковского «Мольера». Сам он пьесы не видел, но — до сведения донесли. Ликвидировал — с помощью разгромной заказной статьи в «Правде».

И тогда, не дождавшись ни одного ответа на свои письма, Михаил Афанасьевич решает создать другое письмо — пьесу о вожде. Не раболепства ради, ради — общения. Идея вызревала недолго: это будет пьеса под названием «Батум» о его героической революционной молодости. К тому же все так удивительно совпало: в преддверии шестидесятилетия вождя театру обязательно нужна такая пьеса. И еще один удачный момент — в руки Булгакова попала соответствующая книга «Батумская демонстрация 1902 года» — источник для осуществления замысла. Этот ранний период жизни Сталина еще не успел обрасти мифами. Значит, открывался некий простор для творчества…
Пьеса была готова, ее одобрило руководство МХАТа, в том числе режиссер В.И. Немирович-Данченко. Вождь получился живым, колоритным, выразительным, вот он обращается к демонстрантам: «Солдаты в нас стрелять не будут, а их командиров не бойтесь. Бейте их прямо по головам…» Уже выбирались актеры, и 14 августа 1939 года совместно с театральной бригадой Михаил Афанасьевич должен был отправиться в Батум для ознакомления с местностью и последующего создания декораций. И вдруг в поезде, на станции Серпухов, ему принесли в вагон телеграмму, что командировка отменяется. Пьеса запрещена.
На обратной дороге писатель почувствовал себя плохо — произошел приступ нефросклероза (наследственной болезни). В последующие месяцы болезнь начала резко прогрессировать.
За «Батум» были выплачены все гонорары, а объяснение отказу нашлось простое и опять-таки «великодушное»: «Все дети и все молодые люди одинаковы. Не надо ставить пьесу о молодом Сталине», — так передали руководителям театра.

Роман "Мастер и Маргарита" принес писателю мировую известность, но стал достоянием широкого советского читателя с опозданием почти на три десятилетия (первая публикация в сокращенном виде произошла в 1966). Булгаков сознательно писал свой роман как итоговое произведение, вобравшее в себя многие мотивы его предшествующего творчества, а также художественно-философский опыт русской классической и мировой литературы.
Первыми с «Мастером и Маргаритой» познакомились близкие друзья писателя. Чтение происходило в доме М.А. Булгакова в апреле— мае 1939 года. К концу романа все присутствующие: драматург А.М. Файко, завлит МХАТа П.А. Марков, артист Художественного театра Е.В. Калужский, историк-театровед В.Я. Виленкин и другие, — похоже, впали в оцепенение. «Последние главы слушали, почему-то закоченев. Все их испугало…» — записала Елена Сергеевна, супруга Михаила Афанасьевича. Испугало и удивило одновременно: «Роман пленителен и тревожащ», — таковы были первые отзывы. Все понимали, что ничего похожего не читали, что услышали произведение «исключительной художественной силы и глубины». Понимали, что оно не будет напечатано и что небольшой эпизод (в одной из редакций романа), где за «героем с мужественным лицом» скрывается Иосиф Сталин, который ко всему прочему «правильно» (в оценке дьявола) делает свое дело, — лишь капля в море остального остросоциального контекста романа, как и всего творчества Булгакова.
Последние свои годы Булгаков жил с ощущением загубленной творческой судьбы. И хотя он продолжал активно работать, создавая либретто опер "Черное море" (1937, композитор С. Потоцкий), "Минин и Пожарский" (1937, композитор Б. В. Асафьев), "Дружба" (1937—1938, композитор В. П. Соловьев-Седой; осталась незавершенной), "Рашель" (1939, композитор И. О. Дунаевский) и других, это говорило скорее о неистощимости его творческих сил, а не об истинной радости творчества.
Через год, 10 марта 1940 года в 16 часов 39 минут Михаил Афанасьевич Булгаков умирает. Мастера не стало. А за несколько недель до кончины, 13 февраля, он прервал правку своего романа на фразе Маргариты: «Так это, стало быть, литераторы за гробом идут?»