Сказ про арапа.
Барокко-гангста-стайл: перестрелки, поножовщина и баттлы
На штандарте реорганизованной и фактически созданной заново в 1664 г. роты Серых королевских мушкетеров была изображена летящая граната с горящим запалом в окружении ленты с девизом «Quo ruit et lethum» - «Где упадет, убьет». В этой роте служили двое братьев — Пьер и Жорж Булони, сыновья небогатого креола-торговца Пьера Булоня родом с Гваделупы. Предки его, добрые христиане-протестанты из Нидерландов, поселились во французских колониях примерно тогда же, когда в Париже была основана мушкетерская рота, сбежав от добрых христиан-католиков у себя на родине. Выслуга лет и военные заслуги даровали старшему брату Пьеру королевскую милость и придворный чин, который позволил со временем и отца включить в вожделенные списки «королевского дома» (gentilhomme ordinaire de la maison du roi), т.е. обеспечить ему промежуточное положение между простолюдином и дворянином. Пьер-младший вскоре после воцарения Людовика XV в 1710 г. вошел в круг его доверенных лиц, а затем — в «большой совет».
Пьер-старший же возвратился на Гваделупу вместе с младшим сыном, прикупил две плантации — очень логично, кофе и сахара — и повел обычную скучноватую, но не лишенную нехитрых радостей, жизнь сельского сквайра. Сын его Жорж, естественно, также был этих радостей не чужд, а молодость добавляла в них пикантности. Так, во время посещения усадьбы дядей Самуэлем Булонем в сопровождении молодого Пьера-Жюльена ле Ванье де Сен-Роберта Жорж Булонь изрядно, по словам игривого летописца, злоупотребил пуншем в компании этих двоих и своего папаши, и настолько вошел в раж, что учинил дуэль с Пьером-Жюльеном, которая закончилась нанесением последнему неопасной, по общему мнению, поверхностной раны головы. Однако юный Пьер-Жюльен скончался на третий день и больше признаков осмысленной жизни не подавал. Гваделупа Гваделупой, но уголовное преследование никто не отменял, и старый папаша Булонь, вспомнив свои молодые годы, службу майором в полку Лонгвийе, однополчан и прочие связи, отправил сына в Париж — искать способ загладить вину и как-то вообще устроиться. Когда власти хватились Жоржа, ловить его было уже поздно, но суд лишил его всех прав собственности, заочно приговорил к смертной казни, а в условиях невозможности исполнения приговора взял в залог плантации, оставив Пьеру-отцу право проживать там и получать скромное содержание из их дохода.
Старые связи отца никакой роли не сыграли, зато пригодилось высокое придворное положение старшего брата Пьера, и вот уже в 1748 г., два года спустя, Жорж Булонь возвращается на Гваделупу с королевским прощением и патентом на восстановление прав на плантации. Нелишним будет заметить, что два года прошли для него в Париже не так уж и гладко. Все эти два года он активно досаждал своим обществом проживавшему по соседству богатому ирландскому экспату Кристофу Керни, якобы обсуждая поставки рабов на плантации, что, впрочем, маловероятно, поскольку по результатам двухлетних переговоров никаких поставок в этой сфере осуществлено не было, однако около 6500 франков (стоимость пары-тройки домов в центре) были переданы Булонем — Керни, и дальнейшие их следы затерялись. Мы, конечно, не будем утверждать, что королевский совет принимал какое-либо участие в делишках якобитской диаспоры во Франции, - история об этом умалчивает, - но сама ситуация забавна. Хотя почему именно якобитская диаспора? А то мало было у королевского совета других дел в тот период, когда у его величества еще не было Оленьего парка и везде царило авторитарное помпадурство.
Как бы то ни было, Жорж Булонь вернулся на плантации отца, дождался его смерти и стал единовластным правителем своего поместья. Еще до отъезда во Францию он женился и уже тогда пытался жить простыми радостями — но их оказалось катастрофически мало. Даже рождение дочери не принесло ему ожидаемого развлечения. Но это развлечение принесла ему сенегальская рабыня Нанон, дева поразительной красоты, которая и родила ему в рождество — 25 декабря 1745 г. - сына Жозефа, мулата приятной оливковой окраски. Папаше хватило ума взять с собой в парижский тур и жену с дочерью, и Нанон с сыном, ну а что? На дворе стоял галантный век, либертинаж и просвещение правили умами, и в свете лишь милыми колкостями и искрометными комментариями встречали появление Жоржа Булоня с его смуглым семейством.
Однако перспектив у малолетнего Жозефа было не то чтобы очень много. Закон для метрополии и колоний был один — невзирая на все нараставшую общественную и политическую кампанию за расширение прав цветных, за отмену рабства и смену малоэффективной экономической модели рабского труда, которую фактически инициировала и массированно продвигала в жизнь Галльская церковь, межрасовые браки были повсеместно и строго запрещены, стать законным наследником отцовской собственности юный бастард не мог по определению, делать ему на родине было особенно нечего, - и отец с облегчением отправил его в 1753 г. снова в Париж, на этот раз насовсем, поручив заботам дяди Пьера, и так уже подуставшего от необходимости постоянно решать проблемы своего буйного провинциального рода.
С тринадцати лет юный Булонь должен был заниматься компендиумом наук и искусств, положенных подростку обеспеченного класса, которому, впрочем, не светит государственный пост: фехтование, верховая езда, литература, танцы, игра на скрипке и клавесине. Фехтование ему преподавали несколько выдающихся общееропейских авторитетов этого немаловажного искусства — Николя Тескье де ла Бёссьер, а также Пикар и Джузеппе Джанфальдони. Бёссьер первым заметил, что молодой человек далеко пойдет, потому что он ловок, подвижен, но при этом велеречив, обходителен и обладает отлично подвешенным языком, остроумием и эрудицией. Знаменитый фехтовальщик стал брать Жозефа с собой в знатные дома первоначально для использования в демонстрационных боях, а затем — как актера разговорного жанра на разогреве.
В один из таких дней они отправились в загородное имение одного клиента вместе с приехавшим навестить сына Жоржем Булонем. В разгар веселья молодому высокому мулату бросил вызов известный бретер и учитель фехтования Пикар, оказавшийся среди гостей и вознамерившийся самоутвердиться за счет восходящей звезды шпаги и кинжала, доказав, что по-прежнему «его кунфу» лучше, чем «кунфу Булоня». Булонь и согласился бы это признать, но Пикар перешел к оскорблениям по признакам расы, возраста, социального происхождения и законности рождения, а также чуть ли не отдающим гомофобией (как пишет Фридрих фон Гримм), а папаша (пришла беда, откуда не ждали) посулил Жозефу новый экипаж в случае победы. Поединщики скрестили шпаги, и внезапно для всех, в первую очередь, для себя самого, Жозеф победил. Количество выпитого Пикаром никто, конечно, не измерял, но смеху было много, и звезда юного Булоня начала стремительный восход. Этому не помешало даже разгромное поражение в следующем году от Джанфальдони, скрашенное, правда, похвалами победителя и его несколькими уроками мастерства проигравшему.
Долго ли, коротко ли, но в 22 года милостью короля Жозефу был дарован первый дворянский титул — и мир узнал новоиспеченного шевалье Жозефа Булоня де Сен-Жоржа, к тому времени также получившего в среде парижан свое первое прозвище - «черный Дон Жуан», - что как бы намекает на то, что у него в жизни было всё хорошо. Закон о межрасовых браках оставался в силе, и поэтому руки у молодого Булоня были развязаны в гораздо большей степени, чем у его белых сверстников.
Еще четыре года спустя он получил место в корпусе Королевской жандармерии и собственный постоянный доход. Однако нельзя сказать, чтобы военная служба захватывала его и поглощала всю его жизнь, и обширный свой досуг Сен-Жорж делил поначалу поровну между фехтованием, женщинами и музыкой, но постепенно последняя стала основным вместилищем его страсти и искусности. Музыке он учился у Жана-Мари Леклера, Франсуа-Жозефа Госсека и Пьера Гавинье. Впоследствии для него как скрипача-виртуоза писали музыку и его учителя, и Антонио Лолли, Карл Стамиц, можно сказать, что и Йозеф Гайдн. Роже де Бовуар век спустя в своей оперетте по мотивам биографии Сен-Жоржа создал полностью вымышленного персонажа — надсмотрщика Платона, который якобы привил малолетнему бастарду любовь к скрипичной игре, но в действительности о ранних истоках таланта Сен-Жоржа ничего не известно. Наоборот, парижский свет был в шоке, когда узнал, что всем известный демонстратор фехтовальных техник еще и, образно говоря, на дуде игрец. Судя по всему, к середине 1760-х гг. Булонь не только всей душой прикипел к музыке, но и понял, что она может принести ему больше славы и денег, чем неумолимо уходящее во тьму веков в зареве пороховых вспышек фехтовальное искусство.
В 1764 г. старый папаша оставил Жозефу 8000 франков, назначил его матери скромное, но достойное содержание и уехал доживать на Гваделупу, чтобы больше никогда не увидеть оставленных в Париже любовницу и ее сына. А Сен-Жоржу начали предлагать свои новые опусы Лолли и Госсек, которые счастливы были услышать свои мелодии в светских салонах, куда мастер шпаги и скрипки уже открывал дверь ногой. К этому времени относится его знакомство с отцом и сыном Анджело, английскими мастерами фехтования, и Луи-Филиппом, герцогом Орлеанским. Триумфом для Сен-Жоржа стало появление в качестве первой скрипки на первом «Любительском концерте» (le Concert des Amateurs) Госсека, который к 1769 г. сделал состав исполнителей постоянным, оставив за ним название «Любительский оркестр».
К этому же времени относится вступление Жозефа Булоня де Сен-Жоржа в масонство и затем — членство в самой музыкальной, развеселой и светской ложе Парижа эпохи «старого режима».
Ложа, о которой идет речь, носила отличительный титул «Олимпийской ложи Совершенного Почтения» (L’Olympique de la Parfaite Estime) и была основана в Париже в 1779 г. Первоначальный патент на работы был выдан «Олимпийской ложе» 27 ноября 1779 г. Материнской шотландской ложей Общественного договора; затем ложа два раза подавала прошение о признании в Великий Восток Франции и 18 декабря 1782 г. получила учредительный патент уже от этой ведущей и самой массовой масонской организации страны, перейдя таким образом в ее юрисдикцию; 22 марта 1783 г. прошла ритуальная инсталляция «Олимпийской ложи».
Примечательна структура «Олимпийской ложи», представлявшая собой совокупность из трех концентрических «кругов». Согласно принципам устройства масонского общества, его членами могут быть только свободные совершеннолетние мужчины определенного уровня достатка, образования и принадлежащие к определенным социальным сферам и профессиям. Центральный, малый «круг» «Олимпийской ложи» состоял из масонов, соответствующих вышеперечисленным требованиям, и никогда за всю историю ложи не превышал по численности 39 человек.
Параллельно с масонской ложей и под тем же названием на территории ее храма проводила собрание адопционная ложа – специфическое для Франции масонское образование, не признававшееся в англо-американском масонском мире того времени и объединявшее в своих рядах жен, дочерей, матерей, сестер членов масонской ложи, а также их знакомых, не связанных с ними родственными узами. В собраниях адопционной ложи вместе с женщинами принимали участие и масоны-мужчины, и общее количество посвященных членов организации составляло, по данным «Масонской энциклопедии», 288 человек.
Третьим, внешним концентрическим «кругом» было знаменитое и прославившееся в истории искусства «Олимпийское общество», объединявшее описанные выше группы людей и множество их друзей и знакомых, не прошедших масонского посвящения, но разделявших интересы представителей двух внутренних «кругов» и принимавших наравне с ними участие в общих проектах. Общее число членов «Олимпийского общества» на 1786 г. составляло 438 человек, из которых 52 были оркестрантами и еще 23 – ассоциированными членами, музыкантами, художниками и либреттистами, которые освобождались от уплаты ежегодной подписки на сумму 120 ливров. Основным занятием членов «Олимпийского общества» была организация публичных концертов классической и современной музыки и литературных чтений, а также любительских спектаклей, издание нот и обеспечение деятельности собственного оркестра.
Например, широко известен факт, что именно «Олимпийское общество» заказало (от лица своего официала К.-Ф.-М. Риголе д’Оньи) Й. Гайдну его «Парижские симфонии» (1785 – 1786, опусы 82 – 87) для исполнения на своих открытых концертах в 80-е годы XVIII в. За счет капиталовложений общества, предоставления им работы композиторам, музыкантам и актерам, организации собственных библиотеки, оркестра и театра (не считая антрепризных представлений во дворцах Пале-Рояль и Тюильри) расцвел талант нескольких великих артистов того времени.
«Олимпийское общество», а вместе с ним и обе ложи под этим отличительным титулом, прекратили существование в середине июля 1789 г., когда на традиционном месте проведения их концертов – в аллеях Пале-Рояля – образовался постоянно действующий митинг возмущенных граждан, 14 июля отправившихся штурмовать Бастилию.
Жозеф де Сен-Жорж повторял вместе с ложей все извилистые закоулки французской истории великих и страшных десятилетий. С 1773 г. он дирижировал «любителями» вместо Госсека, писал пьесы для скрипки и исполнял чужие, дал несколько уроков музыки Марии–Антуанетте, - вообще был полностью погружен в мир музыкальных салонов и театра. Три года спустя Парижская опера – Королевская академия музыки – осталась без руководителя, и влиятельная лоббистская группа (в которой угадываются друзья Булоня по «олимпийскому обществу») предложила его кандидатуру. Впрочем, королеве в тот же миг была подана петиция от имени группы обеспокоенных граждан во главе с тремя оперными примами, которые были искренне не готовы подчиняться не вполне белому музыканту и не стеснялись об этом заявить публично. Булонь, по его словам, из стремления пощадить чувства своей ученицы, сам снял кандидатуру.
В 1777 г. была поставлена на сцене первая опера Булоня «Эрнестина» на либретто Пьера Шодерло де Лакло, успех был средним, второго представления не было. Однако денег покровителя молодого дарования – герцога Шартрского, то есть старого доброго Луи–Филиппа Орлеанского, хватало на поддержание должного уровня жизни дирижера и музыкантов «Любительского оркестра», который на время стал частным оркестром морганатической жены герцога – маркизы де Монтессон. Но тут в их жизнь вмешалась английская разведка.
Герцог Шартрский активно участвовал в перипетиях Американской революции и не скупился снаряжать корабль за кораблем, которые доставляли в Филадельфию оружие колонистам. Незаменимым помощником и фактически куратором в этом увлекательном, но хлопотном деле был ему Пьер–Огюстен Карон де Бомарше, традиционный спутник всякого нелегала во Франции того времени. Но силы были неравны. Мир полнился английскими шпионами, составлявшими три мощные разветвленные сети с центрами в Нью–Йорке, Париже и Роттердаме. Одним из самых логичных способов противодействия колонистам для Англии было топить суда, везшие им оружие. А информация о перемещении этих судов поступала в лондонское Адмиралтейство исправнее некуда. И герцог Шартрский в какой–то момент подразорился.
Но он был великим мастером Великого Востока Франции, и настойчивые просьбы Булоня обеспечить будущее его оркестра привели герцога к простому решению: он перекинул бремя содержания «Любительского оркестра» на всем известную «Олимпийскую ложу», состоявшую из людей искусства, и успокоился. Именно Сен–Жорж вел переговоры с Гайдном по поводу его Парижских симфоний, передавал ему деньги заказчика, а затем дирижировал при их первом исполнении. Его оркестр стал «Олимпийским оркестром».
Но герцог вскоре умер, Булоню и некоторым оркестрантам пришлось переехать в меблированные комнаты в Пале–Рояле, да и то из милости и ненадолго. Жизнь в Париже стала суматошной и неспокойной. Вокруг наследника герцога Шартрского герцога Филиппа Орлеанского, англофила и парламентариста, нового великого мастера Великого Востока Франции, закрутились вихри политических интриг и козней, и он решил совершить вояж в Англию, куда взял с собой и Жозефа де Сен–Жоржа, который был ему не в обузу, потому что даже столовался за свой счет, а поселился у давних друзей - фехтовальщиков отца и сына Анджело. Главным клиентом и учеником семейства Анджело, и по рангу и по уделяемому времени, был Август-Фредерик, герцог Камберлендский и принц Уэльский, принц–регент при безумном отце Георге III, основатель гамбургской ложи «Королевский Йорк» и великий мастер Великой ложи «Древних» в Англии вплоть до воцарения под именем Георга IV. Принц Фредерик благоволил мастерам Анджело, а они поставляли ему, кроме обучения, прикольных спарринг–партнеров. Сразился он («рубящим и колющим оружием») и с Булонем, которого потом расхвалил и наградил. Мастера Анджело устраивали и другие показательные схватки в своем тренировочном зале. Из них в истории остались несколько, в частности, собравший полный зал спарринг 9 апреля 1787 г. между арапом–скрипачом Жозефом Булонем и заслуженной 59–летней капитан–девицей Шарлем–Женевьевой–Огюстом–Андре–Тимоте д'Эоном де Бомоном, которая к тому времени уже дала французскому королю обещание навсегда остаться в женском платье. История умалчивает, принимали ли члены лож Великой ложи «древних» как посетителей на своих собраниях членов Великого Востока Франции Филиппа Орлеанского, Булоня и д'Эона. Очень даже не исключено. По крайней мере, Шарль–Женевьева писала в мемуарах о посещении английских лож. Время пролетало в поединках и пирах, но не только.
В Лондоне Жозеф Булонь стал активистом местного общественного движения «Друзей черных» (les Amis des Noirs), тесно связанного с парламентскими вигами и влиятельными силами в политическом и экономическом истеблишменте, подружился с аболиционистами Уильямом Уилберфорсом, Джоном Уилксом и Томасом Кларком, планировал открыть отделение этой организации во Франции. Не забывал он и концертировать, с помощью Гайдна войдя в число завсегдатаев Анакреонтического общества Ральфа Томлинсона, также устраивавшего публичные концерты, где нашего героя впервые нарекли «черным Моцартом». Но обстановка накалялась, и свита герцога Орлеанского более не была терпима в Лондоне, на что ей постепенно стали намекать, да и сам герцог совершенно разочаровался в связях с английским парламентом как средстве реализации своих политических амбиций дома. И они вернулись.
В Париже уже не такой молодой мулат снова возглавил свой Олимпийский оркестр и поставил с ним три свои новые комические оперы, одна из которых была на старинный и почтенный сюжет о мальчике, переодетом девочкой (La fille garcon, 1788), кто знает, может быть, под впечатлением от знаменитого лондонского спарринг–партнера. Ни одна из опер не выдержала второго представления и вызвала (наряду с другими аналогичными произведениями) целую дискуссию в литературной и музыкальной французской среде на тему, не было ли ошибкой – позволять сочинять либретто на французском языке? Не стоило ли оставить этот жанр итальянцам, коль скоро у отечественных авторов все настолько не получается?
На короткое время Жозеф Булонь обосновался в Лилле, где вернулся к показательным выступлениям с фехтованием, но жил в основном на скромную пенсию, назначенную ему Филиппом Орлеанским по представлению нового главы администрации герцога – Шодерло де Лакло, который получал авторские отчисления уже с седьмого издания «Опасных связей», был относительно свободен от забот о хлебе насущном и жаждал движухи. А она вовсю начиналась в Париже, где Генеральные Штаты сменила буйствующая толпа у стен Бастилии, затем Директория, затем якобинцы… на площади Согласия казнили короля и королеву, guillotines permanentes украсили площади всех крупных городов, началась война с реакционными интервентами… Олимпийский оркестр прекратил существование, былые братья по ложе, соперники по поединкам и друзья музыканты разбежались или стали государственными деятелями нового государства… поэтому Жозеф де Сен–Жорж не торопился в столицу.
В 1791 г. он тяжело заболел, и мемуарная литература оставила от этой болезни только название «лихорадка», что в современных терминах означает профессионально поставленный обученным медиком диагноз «заболел» – и всё, как современное «ОРВИ». Но стоило ему встать на ноги, как патриотизм француза стал в его груди необорим, Булонь вступил в Национальную гвардию и сражался с австрийцами в чине капитана при Безье.
В сентябре 1792 г. в столицу революционной Республики прибыла делегация состоятельных цветных гаитян, просивших правительство позволить им собрать добровольческий корпус из цветных французов и всех желающих, чтобы вернуть под французский флаг население Санто–Доминго и окружающих его областей. Ведь великие идеи Французской революции зажгли пожар не только в привычно называемой нами «цивилизованной» Европе, но и в самых отдаленных концах света, и еще в 1790 г. на Гаити начались восстания рабов под лозунгами всеобщего равенства вне зависимости от цвета кожи и социального происхождения, самым мощным из которых руководил плантатор Венсан Оже, а через полтора года центральное руководство перешло к вольноотпущеннику Франсуа–Доминику Туссену–Лувертюру, перенаправившему вектор эгалитаристского восстания в сторону максимально подробной зачистки территории от белых.
Буквально на следующий день после подачи делегацией прошения Национальная ассамблея рассудила вполне здраво: – Кто у нас тут есть в округе черный и знаменитый? А кто у нас тут есть известный борец за равноправие черных? А кто у нас самый черный, знаменитый, борец за равноправие и дружит с клинком? – Ответ был очевиден, и уже полковник гражданин Жозеф Булонь со своим другом Ламотом поехали собирать полк – «Национальный легион южных американцев». В марте 1793 г. он отплыл на Гаити, а 31 октября того же года на помост гильотины взошел гражданин Филипп Эгалите, бывший герцог Орлеанский, и все покатилось в тартарары вместе с его головой. Национальная ассамблея начала судорожные поиски контрреволюции в окружении бывшего гражданина Эгалите, легиону закрыли финансирование, его захлестнул поток противоречивых циркуляров революционных правительств, сменявших одно другое – и в 1795 г. один из старых друзей Сен–Жоржа случайно наткнулся на него в Пале–Рояле. Гражданин Жозеф был потрепан, болен, но жив, хотя и очень устал. От слов «революция», «война», «свобода» и т.д. его тошнило. Он навестил вновь открывшуюся «Олимпийскую ложу», был встречен там с радостью и вскоре уже дирижировал маленьким ансамблем «Кружок друзей гармонии».
В июне 1799 г. пришла весть о полном крахе гаитянского «легиона». Принес ее в Париж бывший лейтенант при персоне полковника Булоня – креол Тома Александр Дюма, отец отца «трех мушкетеров». 18 мая 1799 г. умер Бомарше. Через 24 дня, 12 июня 1799 г., умер Жозеф Булонь де Сен–Жорж – глупо, от гангрены и заражения крови, вызванных недолеченной проникающей раной в области мочевого пузыря.
Современник писал, что эти двое, умершие в один месяц, имели между собой много общего: одного не могло задеть чужое острие, другого – чужая острота. И то и другое, как показала история, было не так.
vide ibi http://mefuselah.livejournal.com/388560.html
История в фотографиях. Одним из самых популярных изображений, связанных с Нюрнбергским трибуналом, является фотография обеденного стола, празднично накрытого на 12 персон, где к спинке каждого из стульев прикреплено по бутафорской виселице.
В такой обстановке проходили обеды и ужины. Никаких торжественных банкетных столов.
Другое дело, что Генри Арнольда не было в Нюрнберге в сентябре-октябре 1946 г. 30 июня 1946 г. он по состоянию здоровья был комиссован из армии и сконцентрировался на иных своих проектах. А до 1 октября 1946 г. не было известно, сколько главных нацистских преступников будет повешено, и будет ли вообще смертная казнь (хотя это более-менее подозревалось всеми). И сама биография Арнольда, прошлая и будущая, тональность его дневников за 1945 г., его статьи о стратегии развития мировых сил в послевоенный период, оставляют чувство несоответствия между собой и висельным юмором известной фотографии. Ни слова о таком "последнем ужине" нет в материалах процесса, воспоминаниях его участников или другой связанной с этим событием литературе.
Вудс маниально следил за тем, чтобы на петле было ровно 13 витков веревки, он утверждал, что “так положено по правилам”. Мальта дергал рычаг люка во время произнесения пастором конечного “аминь” или даже не дожидаясь его.
Короче говоря, вся ситуация с накрытым столом с виселицами выглядит как инициатива двоих умственно неполноценных деревенских парней-садистов, с энтузиазмом работавших палачами при американской армии. Судя по хронике событий, использован этот стол не был: вполне вероятно, что офицеры просто покрутили пальцами у виска и отправили Вудса с Мальтой в пешее путешествие. Кто и когда приписал это дело генералу Арнольду – неизвестно.
