Шестнадцатого февраля две тысячи
двадцать второго
я сижу в кафе
на Александровском проспекте
лучшего города во вселенной.

Будни. Рано. Здесь только я
и пара влюбленных.
С ними менеджер из агентства:
с каталогом букетов, тортов, колец,
идей оформления лимузина.
-- Или что вы хотите? Карету?
Можем карету.
Но учтите, это красиво снаружи,
а изнутри -- ну такое.

Мой кофе давно закончился,
но я не в силах уйти.
Чужое счастье, как печка:
тепло, красиво, чудесный треск.

-- И вот, наконец-то -- платья!
Все трендовые цвета.
-- Какие еще цвета?
Изумленно спрашивает жених,
он впервые за час подал голос.

-- Я имею в виду оттенки.
Белый, молочный, слоновая кость,
яичная скорлупа, жемчужный, пломбир.
Множество вариантов.
Но кстати, вот что забавно, в этом году
по непонятной причине
самый модный -- обычный белый.
Я называю его
старый добрый белый.

Шестого ноября две тысячи
двадцать второго
я сижу на Проспекте Свободы
тоже красивого города.
Вспоминаю о них.
Как они там? Поженились?
Отложили до лучших времен?
Расписались сурово, без шелухи,
под звуки воздушной тревоги,
стрекота ПВО, гула дронов?

Или решили --
живём один раз, гуляем.
Бросаем букеты в цель.
Пляшем и пьём три дня.
Лимузин, нет, карета, торт,
платье цвета акация в мае.
Цвета облако над Днепром.
Закарпатский снег.
Свежая брынза с привоза.
Туман на рассвете, когда непонятно,
где кончается море,
и начинается небо.
Множество вариантов.
Множество вариантов.

https://lllytnik.livejournal.com/112322.html

В школьных уроках английского
я больше всего боялась диктантов,
потому что путала meet и meat,
ship и sheep, chick и cheek.

Писала:
Корабль ест зелёную траву.
Большая овца уходит в море на рассвете.
Мне нравится эта жареная встреча.
Бабушкины щеки желтые и забавные.

Если вас услышит носитель,
говорил нам кто-то из преподавателей,
если вас услышит носитель,
ему будет неприятно, а вам будет стыдно.

Мой английский с тех пор подрос,
но остался хромым и чахлым,

Как-то на острове посреди океана
я и мой корявый английский
общались с соседкой по хостелу, китаянкой. 
Она рассказала, что проехала на автобусе
Техас, Луизиану и Флориду,
и вот во Флориде, в Майами, 
её догнала тоска,
потому что она не нашла там китайского квартала.
Эта история в точности повторяла мою.
Я ехала тем же маршрутом,
и тоже именно почему-то в Майами,
городе уличных танцев, пляжей, коктейлей, счастья и солнца --
до вытья захотела домой, 
в ноябрьский грязный московский сумрак.

А до этого на окраине Орландо,
я и мой убогий английский
рассказывали бездомному парню,
сидя на тротуаре в плохом районе,
о том, что моя страна год назад
напала на соседей
и отобрала остров Сливки
(я и сейчас не помню, как сказать "полуостров").
Вечно люди придумают какое-то дерьмо, кивнул он, 
неопределенно махнув рукой
в сторону района получше.

Мы с моим кособоким английским
покупали летнее платье
(детка, зачем ты прячешь фигуру),
искали дорогу к прачечной
(мне нужно помыть одежду),
объясняли правила настольной игры
(а потом эти ребята умирают и возвращаются домой той же дорогой).

Оказалось, что дело вообще не в языке.
Я, носитель русского языка,
слышу носителей русского языка --
и все слова в нем перепутаны.
Но мы с моим неуклюжим русским
не отчаиваемся, заучиваем слова
и полезные для общения фразы. 

Если тебя ударили, 
подставь второго цыпленка.
Рада вас мясо.

26 июня 2022

https://lllytnik.livejournal.com/111921.html

Чтобы сделаться волком, куницей, 
кабаном или барсуком,
нужно рыть на рассвете яму тайком,
лечь в нее целиком,
жадно есть и нахваливать
рыжей землицы ком.

Встанет солнце и скажет:
русский солдат, 
оставайся тут,
тех, кого отрыгнула бойня, 
нигде не ждут. 
Позаботься о дочках своих,
не тащи к ним отца-мерзавца.
Не ходи домой --
стань тритоном, полозом, зайцем.

Чтобы стать осетром, судаком, 
рапаном, морским коньком,
погрузи себя в Черное море
далеко за буйком.
Встанет солнце и скажет: О!
Молодец, боец, усвоил урок.
Был бездарный урод,
а нынче наоборот:
симпатичная афалина,
сиреневый корнерот. 

Чтобы быть пеликаном, чайкой,
иволгой, глухарём,
вообще ничего не нужно:
просто прыгнули и орём. 
Можно сбиться в красивый клин,
можно спеться в нестройный хор,
жить среди дубов и калин, 
родников и гор,
пролетать над тем, что недавно город --
теперь только кровь и гарь.  
Солнце встало давно:
превращайтесь в ястребов и гагар.

Возвращаться домой не нужно.
Для чего нам в доме убийца?
Начинай извиваться, ползать, 
рычать, щебетать, ветвиться,
опылять каштаны и липы,
жрать мышей,
орать под окном в апреле,
чтобы кто-то босой выбегал в апрель
и сердился,
что разбудили.

4 апреля 2022

https://lllytnik.livejournal.com/111745.html

Если нам нельзя
войну называть войной,
значит, связи разорваны,
нет теперь ни одной,
сдохла вся семантика.

Раз начавши ломать,
нужно двигаться до конца,
полумеры -- для полудурка, а не бойца.
Для чтеца
золотого фантика.

Нужно просто смириться,
выпустить все слова,
всё, что мы называли раньше,
переназвать.
Наблюдать, как птенец-глагол
верещит и ластится.

Смерть отныне и навсегда
буду звать вьюном.
Стыд -- котёнком, ракету -- цаплей,
а страх -- вином.
Позвоночник -- лестницей.

Там, где цапля клюнула в бок,
прорастет вьюнок.
У цветка его белое платьице, как мешок --
без манжет и вытачек.

Сколько помню себя,
вьюн растет на моем крыльце,
обвивает лестницу,
лестница вся в пыльце.
Ждёт, когда я выскочу.

https://lllytnik.livejournal.com/111460.html

1.
Больше всего это похоже
на новогодние праздники.
Все рассказывают, куда они поедут.
Очереди в магазинах,
стремительно пустеющие полки.
Знакомые приветствуют друг друга
одной и той же формулой:
“Береги себя, держись”.
Родственники и друзья
звонят одновременно.
Ночью, как полагается, никто не спит.
На улице бахает и сверкает.

Нежные наши звери
переносят это с трудом:
держатся дальше от окон,
отказываются выходить во двор,
скулят от каждого взрыва.
Они не любили такое
еще на стадии настоящего Нового года.
Теперь, вероятно, и мы
к нему охладеем.

2.
Пишем друг другу "береги себя".
Я получила уже пятьдесят два сообщения
"береги себя".
Пятьдесят три сообщения. Четыре.
Я обещаю родным и любимым
беречь себя.
Покупаю миндальное молоко
без животных жиров,
консервантов и ГМО.
Ношу шерстяные носки,
мажу руки кремом, пью много воды.
Сигареты
с пониженным содержанием смол,
с двойным угольным фильтром
не купила.
Потому что я себя берегу,
а на пачке написано, что курение убивает.
Курение строит дворцы за наше бабло.
Курение атакует погранзаставы.
Курение едет на танках в чужую столицу.
Курение вышло из берегов,
отрастило клешни и жвальца,
пожирает мой мир,
не то что не скрываясь и не стесняясь,
а даже демонстративно
причмокивая.
Пятьдесят семь сообщений
"береги себя".
Я бросила, кстати,
как раз восемь лет назад,
когда это все началось.
Но это не помогло.

3.
Мои легкие
решили напасть на сердце,
в учебниках это называется
"вероломно напали".
А дело же не в вере.
Не в вере,
не в отношениях,
не в безопасности.
Просто я не могу ни без легких,
ни без сердца.
Я читаю каких-то умников,
которые пишут, да ладно,
пишут это небольно, чик и всё,
пишут ты даже не заметишь,
просто будет у тебя одно большое легкое,
пишут нет никаких сердца,
печени, почек, желудков.
Скоро будут одни только легкие,
задыхающиеся,
истерзанные ковидом и табаком,
с подступающим раком.

24 лютого 2022, Одесса

https://lllytnik.livejournal.com/111324.html

В одном сибирском НИИ,
изучающем текстовое засорение,
команда специалистов
(из Красноярска, Хельсинки и Парижа)
посчитала, что раз в минуту
кто-то пишет стихотворение,
а читает -- не раз в минуту,
гораздо реже.

Из-за этого дисбаланса,
говорит ученый из Франции,
непрочитанные стихи
под воздействием пыли и скуки
распадаются для начала
на цитаты и станцы,
а потом на метафоры, рифмы, звуки.
И вот это, как они его называют,
морфемное волокно
как раз и приводит к опасному засорению
и образует Большое поэтическое пятно,
дрейфующее во времени.

В интернете эксперты пишут, что это миф,
не проверены факты, неясно, откуда числа.

А помалкивает лишь тот,
кто в пятне потерял своих,
не ложился до первого коммента,
читал с выражением креслам.

В общем, в этом сибирском НИИ
уважают стихи, как тигров.
"Если каждый прочтёт пару тигров,
и бизонов, и ламантинов,
им не нужно будет летать
мимо свалок
финальных титров,
забытых беличьих схронов,
кассетных магнитофонов".

Это всё благородно и складно,
но вот вам другое мнение:
жизнь мала, и не тратьте на чушь её
день за днем.
Этот текст не читайте тоже,
нам не нужно с ним снисхождения.
Мы с ним даже хотим в пятно!
Все наши уже на нём:

Сонет о кисельном пляже.
Поэма "Бизон, его тень и я".
Осенний сборник верлибров
"Варенье из ревеня".

https://lllytnik.livejournal.com/110923.html

*
У оград сухоцвет назойлив и листья ржавы.
Каждый холмик в оправе, 
чтобы бархатцы не сбежали,
чтобы смирно сидел барвинок,
земляника не бунтовала.
Ну и внешний забор -- метра три стена,
не хватает бойниц и вала.

Всяк приезжий уже пошутил про это,
и деревня не отставала.

Глушь.
И кладбище непопулярное,  
неприятное, 
странное.
Нипочем ни кота не встретишь,
ни бичующего синяка,
разве только ночного сторожа 
Иру Баранову,
тоже, впрочем, все время угашенную слегка.

Этот пост ей достался от мужа,
ныне уже покойного,
и лежащего, кстати, не здесь,
а на родине, на Урале.
Всяк приезжий думает: что
тут она стережет такое?
Чтобы сныть с лебедой не рвали?

*
Вот запалит Ира Баранова
Беломор ментоловый тоненький,
и глядит в темноту берёзовую,
шелестящую, ноющую.
Чует Ира Баранова -- бродит кто-то 
на вверенной территории:
ищет выхода, и согреться,
и напиться, и черти что еще.

Как подловит Ира Баранова,
у военных замшелых стел его,
в телогрейку свою укутывает продрогшего,
и отводит к себе в сторожку.
Открывает бутылку белого:
Ну куда ты пойдешь?
Там же нет ничего хорошего.

Кто простился всерьёз,
тот не примет назад, хоть режь его.
Всё твоё решено, 
заброшено, 
перекрашено.

Все под утро уходят в сумерки,
в листья прелые,
в ледяное крошево.

*
Это просто, -- толкует она кассирше,
отгремев бутылками винными.
Как с детьми, -- говорит, --
не заставишь, нужно увлечь.
Вот Баранов мой
встречал приходящих с вилами. 
А зачем это нужно? 
Дана человеку речь.

Так используй её.

https://lllytnik.livejournal.com/110815.html

Мы же все понимаем, 
что дело вовсе не в голоде.
Люди могут и дольше не есть,
пока они в городе.
Человек может дольше не пить, 
если мечется по земле:
топчет мрамор, срезает гриб,
сажает каблук на клей.
Но когда ты швырнул его в бочке
вверх на десять кэмэ,
но когда, гордый брат комет, 
он летит в закат,
но когда он пристегнут, заперт,
в носу у него свербит --
дай ему бутерброд.

Дай ему эту ватную булку,
эту бледную ветчину, 
а иначе он вспомнит,
как безбрежна его вина. 
Предоставь ему выбор --
курица или рыба,
а не то он начнет просчитывать,
как могли бы
по-другому сложиться
последние двадцать лет. 
Дай ему неудобный пакет,
подсохший багет, дурной шоколад.
Подари ему крекер, отсыпь ему карамели,
жженый сахар и хруст отвлекают его 
от боли.

Это то, что у нас правда есть
вместо так называемой гениальности:
семенить вдоль рядов,
на тележке печаль везти.
Воду лить, тормошить тревожных,
повыскакивавших в проход,
чтобы думали, что железка
не упадёт.

https://lllytnik.livejournal.com/110552.html

Не парады лгунов,
и не тот, кто убил и убыл,
не таящая мертвый город речная гладь --
это правда смешно, но меня занимают зубы,
а должны бы большие истории занимать.

Вот пока не сточились,
то болели, а то качались
на качелях "кузнечик" у бабушки во дворе.
Мы же в принципе знали, 
откуда в стакане челюсть,
но подробностями сюжет обрастает через
три десятка страниц,
так что прыгали, не кручинясь,
детской пастью бесстрашной
взламывали орех.
А сейчас завернулись в мягкое,
ждем спасения,
в недрах глотки скрываем выкрики и плевки. 
Скажем, губы --
зефир свежайший, бутон весенний,
а под ним первобытный ужас:
резцы, клыки.
И какой-нибудь вечно ноет, 
что бедам дна нет,
кособокий другой ось титановую несёт,
третий боль производит, будто за этим нанят.
А один просто взял и выпал.
И это всё.

Здесь пора завершить тираду речным рефреном:
зуб у рыбов нет или ровно наоборот.
То, что в марте унес прибой --
вернет в ноябре нам.
Или нет.

https://lllytnik.livejournal.com/110139.html

Почтовый курьер по Тверской везёт треугольники. Шпион-беспилотник стрекочет в свежей листве. Тиран просыпается: розовый, хрупкий, голенький, остатки тревожного сна оттирает с век. Нашаривает смартфон без ай-ди и камеры, орущий будильник смахивает за край, и час еще лопает шарики, ловит руками рыб, листает фейсбук — сколько лайкнули со вчера. В душе у него клокотание, скрип и жжение — соседний правитель, долг в кулачке зажав, прислал, хитрый чёрт, приглашение в приложение: эпический супер челлендж для глав держав. Полезные правила! Могут помочь с режимом и приносят очки, если точно соблюдены: гулять на природе, не есть мучное и жирное,
воздерживаться от репрессий и от войны.

Свистит и порхает в садах мелюзга весенняя, табун нелитованных песен несется вдаль. Звонят телефоны, пишутся донесения: курки, как всегда, на взводе — команду дай. Правители горбятся, сунув в экран голубой носы, от зуда убийства уходят подальше в лес, приказов не шлют, пыхтят, собирают бонусы: сорвешься разок — обнуляется весь прогресс. Сидят генералы в пабах, достали удочки, один покупает ракетку, другой совок. Стрекочет шпион, звенят цифровые звездочки, и больше под небом не слышится ничего.

https://lllytnik.livejournal.com/109930.html

Как выходят из дома,
если в кресле воркует кот,
и рассада раскинула шелковые ладони.
Как выходит из дома тот, у кого билет
на большой самолёт
к бирюзовой воде и дыням.
Как выходит из дома тот, кто не одинок,
тот, кто мамино сердце,
руки дочери, рёбра брата.
Как идут по проспекту, если земля согрета,
и какая-то мелочь цветет
вдоль всего маршрута,
если в кухне окно не мыто,
сломан дверной звонок.

Говорю себе: ладно, я же
просто дурик в ярком плаще,
не держу под рукой
вечно собранный чемодан,
с идиотом толкую реже,
с людоедом молчу вообще,
в страшном сговоре сам с собой
состою один.
Мне и сборов-то всех --
прикрутить свой несложный быт,
потупить в холодильник:
что там проще сразу в ведро.
Вот не выбросить ли кефир? --
к понедельнику выйдет срок.
Не, пускай пока постоит.
Пусть стоит.

https://lllytnik.livejournal.com/109823.html

Был ли ты стрекозой или майской грозой,
полз ли сон твой лозой
или мчался борзой,
что бормочешь ты шепотом, стоя босой
в семь утра,
в центре средней своей полосы?
Что за звуки мычишь, намывая щеку,
и смотря, как у раковины на боку
водяные вспухают жилы,
слыша, как трубы воют.
Все ли живы?
Все ли на воле?

Из вагона сочишься угрем в переход,
распластавшись, плывешь,
как ковер-пароход,
сквозь кипящую гущу мальков и господ,
продавцов, осьминогов, студентов, торпед,
чтобы выплеснуться в снегопад.
Следопыт угадал бы в следах на снегу
то, что я, следовед, прочитать не могу,
то, что скроют, пусты и лживы,
радиоволны.
Все ли живы?
Все ли на воле?

Неуместны вопросы, но заговор прост,
пой всерьёз, как псалом,
ляпай в шутку, как тост.
Перечти всех своих: из болот и из гнезд,
коз, тритонов и крыс, всех фасонов и рас,
восходящих, лежащих, катящихся вниз.
Отмотай всех к началу, засни и смотри,
как слетали на сахарный наст снегири,
как вы всё проверяли: горит -- не горит,
прыгал почерк, ботинки скакали в пыли,
у кота не боли, у кита не боли,
как сигали за гаражи вы,
подсолнухи крали с поля.
Все ли живы?
Все ли на воле?

Что-то рыщет, ища поживы.
Вот один, там, где было двое.

https://lllytnik.livejournal.com/109478.html

[рисунок]

Память -- не ткань, а котел реприз,
как в разговорнике инглиш-рашн.
Что-то вроде:
-- Как мне пройти к молчальной?
-- Молчальная на углу.

-- У меня умирает рыбка, -- грустит Наташа.
-- Что-то предпринимаешь? -- спрашиваю.
-- Стучу, -- говорит, -- по стеклу.

Мы с Наташей идём в художку
под майским ливнем.
Здравый смысл верещит "ангина",
но мы не внемлем.
Даже луж не обходим,
гордо шествуем Мокрым Маршем,
из-под всех козырьков и крыш
нам свистят и машут.
Мы едим пломбир и поём --
придаем завершенность действу.

Кстати, даже простуды не будет.
Учитель велит раздеться
(в наши дни тревожное место) и целый час,
бросив Наташе скатерть (ситец),
мне — гардину (атлас),
утюжит нашу одежду, пока мы с довольным видом,
разряженные, как греки, копируем глаз Давида.

Вам неважно, но я скажу.
У меня тогда получился собственный глаз,
а у Наташи — глаз А. Г. Кузнецова,
учителя рисования. Но не этого, а другого.

Нас учили конструкции глаза,
тому, что нельзя начинать с глаза,
как пишется фреска, и как представляться веско.
Мы учились чернила втирать в порезы,
кисть вытирать о студийные занавески
и вылить в вазу с засохшей розой
бурую воду с краской
(мы были домашние дети,
и делали вид, что мы не,
но как-то весной стебелёк сухой
зацвел у нас на окне).

Память -- вода, но не эта, в кране,
когда прикатил, тарелку берешь под пельмени,
и чувствуешь -- липкая.
И думаешь -- мама стареет.
Стоишь и перемываешь весь шкаф,
будто это что-то изменит.

Не та, в допотопной вазе,
не в кране, не в батарее.
А та, у которой мнешься на светофоре,
за пару секунд до того,
как что-то промчится, серее горя --
обрызгает с головой.

Казань, 2020


[живопись]

Как бы ни был изящен узор ледяной:
крылья, лилии, ковыли --
кто-то теплый пройдёт и ладонью дыру протопит.
Просто древний рефлекс,
жест пещерный: тут мы прошли,
излучали жар, извергали слова и топот.

Ты, конечно, не думаешь так,
просто смотришь, как тает лед.
Завитушки -- хлам, поскольку тебе пять лет,
ты и кот-теплый-бок, ты и бог из палеолита.
Трудный вечер сегодня у бога и у кота,
из паркетных щелей растекается темнота.
Ты сбежал бы, да дверь закрыта.

Ты рассеял бы мрак (есть ночник), но давал зарок.
У тебя есть медведь и лев, но какой с них прок.
Ты обычно могучий, невозмутимый, ловкий.
Просто племя твоё, нарядившись, ушло в кино:
наревелся, охрип и оттаиваешь окно,
чтобы высмотреть их, идущих от остановки.

Как бы ни был изящен узор ледяной:
свод в нервюрах, ряды колонн --
кто-то теплый оставит проталину приходящим.
Не попасть за стекло,
но хотя бы смотреть в тепло,
где, как рыбки, мелькают родные, таскают вещи,
гладят спящих своих мальков, кривозубых, тощих,
и вздыхают едва заметно и тяжело.

Новосибирск, 2020


[композиция]

Ни сачком уловить
бесстыдную легкость детства,
ни приметить точку, где время его доело.
Вот вы стаей несётесь к речке,
вереща и забыв раздеться.
Десять пыльных местных чертят
и ты -- городской маршмеллоу.
Мелкий -- мокнешь до синевы
и ныряешь в любую лужу,
без скандала и боя не покидаешь пляж.

Что ж, ликуй, получай монтаж.
Сам живешь. Сам жуешь свой ужин.
Сам себя, запихнув в обнову, отводишь в ложу.
Месяц в городе возле моря.
И что же? Что же?
Даже ножку не обмакнёшь?

Месяц в городе возле моря,
каким уродом
предстаешь пред собой семилетним:
не плескался, имел -- не брал.
Просто слушал его дыхание где-то рядом,
просыпаясь в пустую вселенную в пять утра.
И ходил каждый час проверять,
как тревожный сторож,
все ли мачты на месте,
в норме ли горизонт.

Ладно, всё это сопли.
Но стихи -- часто сопли, что уж.
Как-то раз
по дороге домой замечаю окна СИЗО --
тоже с видом на море.
Владельцы бежевых спален,
посетители устричных,
зрители грустных пьес
от такого бы вида плакали и мечтали
натворить что-нибудь,
попасться да и присесть.

Возвращаюсь к своим проблемам:
эклеры -- редко;
текст, как видите, рыхлый;
жизнь ничему не учит.
Я не знаю: море в окне украшает клетку
или делает жутче?

Собираюсь ползти домой,
ну, вернее, в место постоя.
И мечта у меня простая --
снять ботинки и выпить чая.
Но иду под уклон,
разгоняюсь, бегу, взлетаю --
потому что могу,
и погода не подкачала.

Владивосток, 2020

https://lllytnik.livejournal.com/109147.html

Ни сачком уловить

бесстыдную легкость детства,

ни приметить точку, где время его доело.

Вот вы стаей несётесь к речке,

вереща и забыв раздеться.

Десять пыльных местных чертят

и ты -- городской маршмеллоу.

Мелкий -- мокнешь до синевы

и ныряешь в любую лужу,

без скандала и боя не покидаешь пляж.

Что ж, ликуй, получай монтаж.

Сам живешь. Сам жуешь свой ужин.

Сам себя, запихнув в обнову, отводишь в ложу.

Месяц в городе возле моря.

И что же? Что же?

Даже ножку не обмакнёшь?

Месяц в городе возле моря,

каким уродом

предстаешь пред собой семилетним:

не плескался, имел -- не брал.

Просто слушал его дыхание где-то рядом,

просыпаясь в пустую вселенную в пять утра.

И ходил каждый час проверять,

как тревожный сторож,

все ли мачты на месте,

в норме ли горизонт.

Ладно, всё это сопли.

Но стихи -- часто сопли, что уж.

Как-то раз

по дороге домой замечаю окна СИЗО --

тоже с видом на море.

Владельцы бежевых спален,

посетители устричных,

зрители грустных пьес

от такого бы вида плакали и мечтали

натворить что-нибудь,

попасться да и присесть.

Возвращаюсь к своим проблемам:

эклеры -- редко;

текст, как видите, рыхлый;

жизнь ничему не учит.

Я не знаю: море в окне украшает клетку

или делает жутче?

Собираюсь ползти домой,

ну, вернее, в место постоя.

И мечта у меня простая --

снять ботинки и выпить чая.

Но иду под уклон,

разгоняюсь, бегу, взлетаю --

потому что могу,

и погода не подкачала.

Владивосток, 2020

https://lllytnik.livejournal.com/108887.html

Как бы ни был изящен узор ледяной:

крылья, лилии, ковыли --

кто-то теплый пройдёт и ладонью дыру протопит.

Просто древний рефлекс,

жест пещерный: тут мы прошли,

излучали жар, извергали слова и топот.

Ты, конечно, не думаешь так,

просто смотришь, как тает лед.

Завитушки -- хлам, поскольку тебе пять лет,

ты и кот-теплый-бок, ты и бог из палеолита.

Трудный вечер сегодня у бога и у кота,

из паркетных щелей растекается темнота.

Ты сбежал бы, да дверь закрыта.

Ты рассеял бы мрак (есть ночник), но давал зарок.

У тебя есть медведь и лев, но какой с них прок.

Ты обычно могучий, невозмутимый, ловкий.

Просто племя твоё, нарядившись, ушло в кино:

наревелся, охрип и оттаиваешь окно,

чтобы высмотреть их, идущих от остановки.

Как бы ни был изящен узор ледяной:

свод в нервюрах, ряды колонн --

кто-то теплый оставит проталину приходящим.

Не попасть за стекло,

но хотя бы смотреть в тепло,

где, как рыбки, мелькают родные, таскают вещи,

гладят спящих своих мальков, кривозубых, тощих,

и вздыхают едва заметно и тяжело.

Новосибирск, 2020

https://lllytnik.livejournal.com/108557.html

Память -- не ткань, а котел реприз,
как в разговорнике инглиш-рашн.
Что-то вроде:

-- Как мне пройти к молчальной?
-- Молчальная на углу.

-- У меня умирает рыбка, -- грустит Наташа.
-- Что-то предпринимаешь? -- спрашиваю.
-- Стучу, -- говорит, -- по стеклу.

Мы с Наташей идём в художку
под майским ливнем.
Здравый смысл верещит "ангина",

но мы не внемлем.
Даже луж не обходим,

гордо шествуем Мокрым Маршем,
из-под всех козырьков и крыш

нам свистят и машут.
Мы едим пломбир и поём --

придаем завершенность действу.

Кстати, даже простуды не будет.

Учитель велит раздеться
(в наши дни тревожное место) и целый час,
бросив Наташе скатерть (ситец),
мне — гардину (атлас),
утюжит нашу одежду, пока мы с довольным видом,
разряженные, как греки, копируем глаз Давида.

Вам неважно, но я скажу.
У меня тогда получился собственный глаз,
а у Наташи — глаз А. Г. Кузнецова,
учителя рисования. Но не этого, а другого.

Нас учили конструкции глаза,

тому, что нельзя начинать с глаза,

как пишется фреска, и как представляться веско.

Мы учились чернила втирать в порезы,

кисть вытирать о студийные занавески

и вылить в вазу с засохшей розой

бурую воду с краской

(мы были домашние дети,

и делали вид, что мы не,

но как-то весной стебелёк сухой

зацвел у нас на окне).

Память -- вода, но не эта, в кране,

когда прикатил, тарелку берешь под пельмени,

и чувствуешь -- липкая.

И думаешь -- мама стареет.

Стоишь и перемываешь весь шкаф,

будто это что-то изменит.

Не та, в допотопной вазе,

не в кране, не в батарее.

А та, у которой мнешься на светофоре,

за пару секунд до того,

как что-то промчится, серее горя --

обрызгает с головой.

Казань, 2020

https://lllytnik.livejournal.com/108306.html

https://lllytnik.livejournal.com/108272.html

Поскольку запостить сюда просто текст не получается (не проходит по объему), вот просто ссылка на файл:
https://www.dropbox.com/s/nq8uxv67x3nz8hp/%D0%90%D0%B2%D0%B3%D1%83%D1%81%D1%82.docx?dl=0&fbclid=IwAR3Vcfe58ysHAxRY4EsEg5Kd3qgnATupYLsMnNt5aKDkuRIHeaRli4g8ljE

Поэма, кхе-кхе.

https://lllytnik.livejournal.com/107883.html

А может и правы
все эти печальные мэтры?
Уйти в глубину,
чинно плыть, прохладно мерцать,
любым собеседникам предпочитая Гомера,
Шекспира, Вийона,
какого-нибудь мертвеца.
Небрежно,
и как бы потягиваясь на гласных,
раскладывать крупные мысли
на круглый стол.
Приятно об этом думать, в ботинках тесных
шагая под собственный скрежет “А ну пошел!”
Толкая тяжелую тачку, кляня погоду,
к нетронутой глыбе примериваясь кайлом.
И гладить потом аммонита
в отделке свода --
внимательным взглядом, слабым своим теплом.
Оглядывать зал, наслаждаясь его простором,
чудесной минутой заслуженной тишины.
И двигаться нехотя к выходу, за которым
конечно, уже толпятся.
Обречены
слоняться за мной все время, не отставая.
Залатанный шлейф,
разношерстный парад калек.
Цепочка несбывшихся, гордая и кривая.
Ватага несказанных -- в тине, земле, золе.
Нестройной колонной хромые обломки речи.
Процессия нежных, сонных, тупых зайчат.
И хочется рассказать, как они лепечут.
Но это будет неправда.
Они кричат.

https://lllytnik.livejournal.com/107641.html

Для простоты возьмем, ну, допустим, зайца --
заяц герой былинный, его не жалко.
Зубы февральского утра в бочок вонзаются,
заяц зевает в пробке -- он горожанка;
заяц томится в офисе -- он дизайнер;
заяц бежит в театр -- она в контексте;
заяц заранее место у входа занял;
заяц жует устало капустку в тесте.
Заяц пушистый, крепкий, веселый, быстрый.
Заяц тревожная, толстая, дура что ли.
Пляшет на вечеринке -- веером искры.
Плачет в платочек -- мех бережет от соли.

Заяц зажат и скрючен, как черт в шкатулке;
заяц из города едет в родные Грязи;
зайца колотит от страха на верхней полке --
оземь разбила смартфон и полдня без связи.
В Грязях чужого видят в конце тропинки,
правда, потом признают своим, по повадке.
Заяц лежит без сил, отскакав поминки,
в позе креветки в детской своей кроватке.

Трудно уснуть в тишине, глядя в морду лунью,
заяц поет сам себе. Слова колыбельной
вдруг прорастают в память степной полынью,
голосом мамы, треском пластинки пыльной.
Вдруг прорастают, затверженные зайчонком,
после забытые зайцем под половицей.
Заяц поет, бубнит, все, что помнит, чохом,
высохшим ртом, не может остановиться.
Будто шуршал листвой, но не знал о лесе;
навзничь упала -- увидела сверху кроны;
землю копнул, нашел сам себя в земле, сел,
перебирает косточки потрясенно.

Заяц выходит в полночь, к неясной цели:
тропка, колодец, укутанный сноп малины.
Заяц ныряет в чащу, ручищи елей,
с шумом смыкаясь, скрывают белую спину.
Дальше прыжок, затемнение, поезд, тамбур.
Заяц не помнит прошедшего дня, хоть тресни,
но отчего-то знает, что нет метафор
в страшных змеиных словах угомонной песни.
Нет ни одной метафоры, здесь и далее
все понимай буквально, читай подробно.
Пели мы пели, уснули быстрее пули.
Спали мы спали, проспали войну бескровно.
Спали мы спали, проснулся кто-то другой.

https://lllytnik.livejournal.com/107436.html

"Здесь точно всё?" -- он хмурится едва,
рассматривает слиток
и рукавом трясёт, из рукава
бесшумно лезет свита.
Бухгалтер наша сдерживает крик,
и мы ей благодарны.
А крысы на фургоне и внутри.
Он ржет: "Проверка данных".

Когда последний хвост ныряет под
зеленый твид жилета,
он говорит: "Все чисто, мчите в порт",
поглаживая флейту.

Все двигаются медленно, кто в чём
застигнут, кто-то в тёплом,
а кто босой, с мочалкой за плечом.
Но наши волонтёры
подвозят пледы, кеды, кипяток,
шатры к ночевке ставят,
готовят,
и следят, чтобы никто
не выбился из стаи.

А он идет,
не спит, не ест, не пьет.
Смеется, сука.
И вроде дует -- только звука нет,
не слышно звука.

Бойцы смеются тоже, их ведут
как будто и не ноты,
а искры детских снов: мальки в пруду, и мамины компоты, и пыльная полынь в полдневный зной, и запах канифоли, и папа послезавтра выходной, "ну, за грибами, что ли?". Лампадка бабушки, больной живот, ломтей арбузных блюдо.
Мелодий нет,
но армия идёт.
Марш по домам отсюда.

А та, что, как у шведского стола,
тут жрёт, не прекращая,
услышит завтра:
”Бабка, ты бы шла.
Питайся овощами".

https://lllytnik.livejournal.com/106669.html

Двое на диване, за столиком в кафе,
где я третий год оставляю чудовищные суммы,
просто потому, что тут меня, как рыбку в аквариуме —
не трогают и кормят.

Так вот,
за столиком двое
очень молодых людей.
Это смешно, я впервые в жизни
говорю о людях, что они молодые.
Так вот,
двое сидят, обнявшись,
четыре часа.

Я успеваю сделать свою работу,
съесть несколько сложных красивых слов
(гуакамоле, шиитаки, карпаччо).
Они сидят, обнявшись.

Я успеваю пожурчать в чате,
порычать в комментариях,
поучаствовать в совещании по телефону,
съесть набор “трехстопный хорей”
(рислинг, чеддер, груша).
Они сидят, обнявшись.

Вбегают нарядные люди,
фотографы, ассистенты, осветители.
Размахивают лампами и отражателями.
Девушка в шарфе говорит девушке в платье
“не зажимайся,
ты просто идешь по кафешке, тебе хорошо”.
Я понимаю, что сижу в модном месте.
Они сидят, обнявшись.

Девушка в шарфе раскладывает штатив,
что-то щелкает громко.
Мои вздрагивают и сжимаются,
но продолжают сидеть, обнявшись.
Не ерзают, как люди, которым негде.
Не щебечут, как люди, которым есть где.
Просто застыли во времени,
подпирают друг друга.

С вами был ежегодный,
одинокий верлибр о любви.
Но только не надо думать,
что это была любовная лирика.
Это вообще не лирика.
Это физика
усталости
друг без друга.

https://lllytnik.livejournal.com/106393.html

Сразу пропустим завязку,
шесть экспозиций
с медленным вводом героев,
флешбек, пейзаж.
В зале с камином ужин:
статичный план, красивые лица.
В кресле ютится автор,
желает отделаться и напиться,
скучный, как зубр
(а на вид тридцати не дашь).

Сумерки зреют, вино чудесного свойства
нежно качает лёд.
Как челеста, бокал звенит.
Время к шести,
в шесть по плану -- торт и убийство.
Торт испечен и ждёт.
Кто-то будет убит.

В плавном течении замысла
есть загвоздка,
одна заминка:
в каждом, кто был намечен гноить и рвать,
тихо стоит пятиклассник у перекрестка,
(в котомке сменка),
тихо стоит и дышит едва-едва.
Смотрит со свежим чувством,
как свет домов от дождя дробится,
будущий летчик,
врач,
астроном,
смотритель слонов.

В зале с камином ужин,
никто не торопится стать убийцей.
Впрочем, я чую движение за спиной.

В лоджию ветер доносит обрывки вальса,
бубнит одну из
старых считалок, где утка, игла и дуб.
Логика текста велит мне
не волноваться.
Я не волнуюсь.
Я улыбаюсь скромно, я жду.
Я жду.

https://lllytnik.livejournal.com/106000.html

Здесь ничего не работает,
но не так, как ты опасался.
Скатерть бела,
на скатерти в блюдах грибы и сальце.
Печка бела, пироги
дышат, вздымают бока.
Речка бела, не скисла, сливки, как облака.
Лебеди белы, беги,
наворачивая круги,
за ногу схватят -- останешься без ноги.

Это раньше ты был
смышленый малыш, до чего же мил и пригож,
волк не ест, не кусает вошь, разбойник роняет нож.
А теперь ни ночлега, ни схрона старого
не найдешь.
Все цветёт, но не для того,
кто угрюм, одышлив и тучен,
безоружен и безразличен
и убивцам этим летучим,
и реке, и печке, и прочим предметам быта.
Здесь ничего не работает.
И не начнет работать.
Можешь присказки повторять до седьмого пота.
Верещать “с нами так нельзя”,
в киселе скользя.

Здесь ничего не работает,
и это лучшая новость.
Как бы умники вроде тебя ни ершились,
а все равно вас
воздух местный отравит,
топь впитает и прожует.
Так что двигай до перекрестка,
там колодец, в колодце грот,
в гроте ждёт мой молочный брат,
у него собачий приют.

У первого пса — кроткий нрав
и сундук серебра.
У второго — рыжая грива
и простое огниво.
Третья псина
хранит канистру бензина.

Всё бери.
А разрыв-травы
на заднем дворе нарви.

В центре мира высокий терем —
рвы, заборы, неблизкий путь.
Дальше сам разберешься.
Не мне тебе объяснять.

https://lllytnik.livejournal.com/105308.html

— ...А помнишь, был у тебя парнишка,
из этих, жили еще тут рядом, —
говорит аппаратчик
мукомольного производства
6-го разряда,
докладывая себе
еще кусок пирога, —
Помнишь? Пририсовал усатому
усы.

— Забудешь такое, —
смеется заслуженный педагог
с пожизненным стажем, —
Петровна визжит “замазать”, а как мы это замажем?
Малой старался, работал густо,
сам в гуталине весь.
Отмыли, ждали, когда придут.

— И как, пришли?
— Я же здесь.

Да честно-то говоря, кому мы были нужны.
А страшно же всё равно.
У меня, кстати, в пятом -- два его внука,
такие же шалуны.
Близнецы, просто бешеный осьминог.
Сам он умер в прошлом году,
говорили, рак.

-- Надо же, -- охает аппаратчик 6-го разряда, --
Только я живу и живу. Помирать мне надо.
У вас же со мной не жизнь, а мешок тревог.
-- Ты опять за свое, перестань, --
огрызается педагог,
мимо чашки льет кипяток,
прямо на руку. И садится, и начинает выть.

-- Маленькая моя, иди, я подую,
у собачки боли, у кошки боли,
а у тебя заживи.

https://lllytnik.livejournal.com/105152.html

Милый человек, кинувший мне на яндекс денег)
Спасибо, мне приятно) Но вы бы хоть подписались или записочку черкнули, надо же знать, кому сказать спасибо)

https://lllytnik.livejournal.com/104819.html

Потерпите, будет сумбурно,
но это на первый взгляд.
Я беру сигареты в ларьке, года три назад,
(лаки страйк, если вам интересно,
если нет — всё равно лаки страйк).
Продавщица с гладким таким лицом,
ну чистый Ван Эйк,
суёт мне лишнюю сдачу, и, поскольку я возражаю,
говорит: Эта пачка дешевле — она
прошлогоднего урожая.

Крупный план, балкон, роняю чинарик,
он слетает вниз, как звезда,
в волны трассы Смородины, уносящей огни.
Если всё и дальше пойдёт по плану,
и я буду жить всегда —
я вас всех всё равно потеряю,
одного за одним.

Вот она говорит мне "давай покурим",
пока мы идём домой,
потому что решила вдруг
наладить контакт.
Но от первой затяжки кашляет "Боже мой,
у тебя всё время такие крепкие?"
И я отвечаю "Да".

У меня вообще всё крепкое, мама:
и лоб, и город, и ритм
вроде целы, хотя и падают без конца.
Только люди непрочные,
плюнул — плачет, поджёг — горит,
отвернулся — сорока стащила, несет птенцам.

Был дыхание, свет, нынче -- пепел на рукаве,
а вчера в тесноте в темноте молчали,
соприкасаясь плечами.
Завтра кто-то дрогнет от боли и прыгнет вверх.
Я себя приучаю об этом думать
без малейшей печали.

Очень долго,
старательно приучаю.

https://lllytnik.livejournal.com/104604.html