- Ты, Оленька, сама решить должна. Я, конечно, Арсеньев, промолчу, о том, каков ты мне друг оказался, потому как ее счастье для меня важнее. Единственное, о чем я тебя предупредить хотел, – если ты хоть в чем-то ее обидишь, со мною иметь дело будешь. А меня ты знаешь, со мною лучше не связываться, себе дороже будет.
- Я, Николка, люблю ее, не прав ты.

- Смотри у меня!

Оленька сидела растерянная и смущенная, не знала, видимо, что сказать. Дядя тоже растерялся. Я книжку ее забрал и уйти, было, собирался, да перед выходом обернулся:

- Будь счастлива, Оленька! Ты молода, прекрасна, талантлива, помни о том, чего ты заслуживаешь. И песни у тебя красивые, и музыка. И голос великолепный! Мы к тебе еще на концерт придем, помяни мое слово. А людей плохих берегись. И никого не слушай. Мало ли дураков на свете. Многие люди сделать человеку гадость какую или подлость за счастье почитают. И настолько глупы, что не поймут никак, что, унижая других, – себя в первую очередь унижают. Но ведь это уже их проблемы. А ты свое дело, знай, делай, что любишь и во что веришь.
- Погоди, Николка!

Но я уже двери закрыл и на улицу вышел. Думал, что спокойнее буду, но и боли особой не заметил. Просто как будто оборвал все, разом отрезал. Матюху попросил, чтоб он меня в тот цветочный киоск отвез, где я ей когда-то впервые цветы покупал. Выбрал Ей на этот раз розы алые, как кровь, которою сердце мое в тот момент обливалось. И белые – как символ моей чистой любви к ней. Отбирал их тщательно, одну к другой, букетом этим любовался, гладил их, словно на могилку счастью своему готовил. Это мой, Оленька, последний привет тебе. К дому ее подошел, на кухню зашел, там их в вазу поставил. Подумал, - догадаться должна от кого…


- В вашей галиматье, однако, есть идея.
- Две! – отвечал я.

- Отчего Вы так печальны, доктор? – сказал я ему.
- Разве вы сто раз не провожали людей на тот свет
с величайшим равнодушием?
…Ожидание насильственной смерти
не есть ли уже настоящая болезнь?
Эта мысль поразила доктора и он развеселился.

- А Вы были в Москве, доктор?
- Да, я имел там некоторую практику.
- Продолжайте.
- Да я кажется, все сказал…
- Да! Вот еще: княжна, кажется,
любит рассуждать о чувствах, страстях и проч…
Она была одну зиму в Петербурге, и он ей не понравился,
особенно общество, ее, верно, холодно приняли.

- Доктор, я вас жду завтра в четыре часа;
лошади будут готовы… Прощайте

Что, если эти записки попадутся на глаза женщине?
«Клевета!» - закричит она с негодованием.


«Герой нашего времени» М.Ю. Лермонтов



К Арсеньеву с Гершвильдом я не вернулся. Через несколько месяцев война началась. Одновременно еще и гражданская силу набирала. Выбирать нужно было, на чью сторону становиться. Я к большевикам, с которыми, раньше, было, все это дело начинал, после всего, что произошло, повторюсь, идти уже не хотел. И белогвардейцы, которые старое защищали, мне не во всем по душе были. Был я везде чужим среди своих. В чем-то, наверное, дядюшка, прав, все-таки был, когда анархистом меня называл. Хотя из двух зол меньшее выбирают. И я, взвесив все, ко вторым подался, одно время в N-ском полку под руководством полковника князя Вронского воевал. Несколько ранений получил. А потом и оттуда ушел. Все мне мерещилось, что среди врагов своих я товарищей прежних встречу: Арсеньева, Дорогожского, Петрова, остальных, кого знал, и, не дай Бог, Оленьку. Да и ушел то я как раз, когда Петрова встретил. Мы с ним в кафе одном столкнулись в Петербурге, через несколько лет после всех событий. Он рассказал мне, что Оленька замуж за Арсеньева вышла, ребенка родила. Потом рассказал, как Гершвильд с Арсеньевым да и с остальными обошелся. Сам комиссаром стал, а их – кого расстреляли, кого сослали. Арсеньев еще неплохо отделался. Только и сам Гершвильд недолго в комиссарах продержался: к власти придя, сразу же идею народную дискредитировать начал, так что Петров хоть и подозревал все это, все-таки очень разочарован был, ему потом уже против самого Гершвильда и со своими же товарищами воевать пришлось. Петров также сказал, что проблемы у них какие-то в семье были, что, вроде, Оленька искала меня, хотя, думаю, неправда все это. Однако я тогда себе выдумал, словно она с упреком ко мне пришла: «ты меня слишком любил, Николенька, вот я и получила Арсеньева». Им потом за границу пришлось бежать. Тут Петров точно не знал, сказал только, что во Францию, насколько он знает, хотя и это только слухи. И что Оленька там певицей знаменитой стала, толпы поклонников ее порог обивали. И что, говорят, в Россию потом вернулась, хотя и это тоже он не точно знал. Я за нее рад был. Сам я после войны университет закончил, врачом стал, людям помогал. Многих после революции сослали, уничтожили, многие бежали. Меня не тронули. Может, потому что в свое время тоже в революционерах числился, а, может, и еще по какой причине. Потом в больницу попал, с сердцем проблемы были. Из больницы выйдя, узнал, что Гершвильд сам себе на грабли наступил, в ту яму свалился, которую еще тогда себе уготовил, да не догадывался. Так что и месть моя ему уже не нужна была. Потом встретил девушку, которую полюбил бесконечно, женился. Однако, это уже другая история…

А что касается Ее… Увидел я ее еще всего один только раз. Мы бежали под мелким дождиком, сквозь который нам улыбалось весеннее солнышко, она хохотала, хохотала, как всегда, мне показалось даже слишком громко. И я не ошибся. Ее, поначалу веселый, хохот перерос в истерику, она обернулась, - и я увидел жуткую картину: на улыбающемся лице невероятная боль в глазах и слезы: «А ведь ты оказался прав, Николка!» Я бросился к ней - и проснулся. Ах, если бы она только знала, как же я сожалею о том, что оказался прав!

- Вот мои условия: вы нынче же откажетесь
- от своей же клеветы и будете просить у меня извинения…
- Милостивый государь, я удивляюсь, как вы смеете
- говорить мне такие вещи?..
- Что ж я Вам мог предложить, кроме этого?..
- Мы будем стреляться.
Я пожал плечами.
- Пожалуй, только подумайте, что один
из нас непременно будет убит.
- Я желаю, чтобы это были вы…
- А я так уверен в противном…

Ко мне подошел доктор.
- Послушайте, - сказал он с явным беспокойством.
- Вы, верно, забыли про их заговор?..
- Пожалуйста, не беспокойтесь, доктор, и погодите…
Я все так устрою, что на их стороне
не будет никакой выгоды. Дайте им пошептаться…
- Господа, это становиться скучно! – сказал я им громко,
драться так драться; вы имели вчера время наговориться…

- Решетка! – закричал Грушницкий поспешно,
как человек, которого вдруг разбудил дружеский толчок.
- Орел! – сказал я.
- Монета взвилась и упала звеня; все бросились к ней.
- Вы счастливы, сказал я Грушницкому, - вам стрелять первому!
- Но помните, что если вы меня не убьете,
то я не промахнусь, – даю вам честное слово.
Он покраснел; ему было стыдно убить человека
безоружного; я глядел на него пристально;

«Герой нашего времени» М.Ю. Лермонтов
A Serge Gainsbourg
et mes amours…
II
JEUX A PILE OU FACE

Quand la vie devient dure
Je vais à l’aventure
Je risque beaucoup,
Je cherche les coups,
Faisant l’idiot – je fâche le Dieu
Et là, déjà, tu guettes
Toute prête à la conquête
Un égaré – c’est pas comme toi,
Même s’il se moque de toutes les lois,
Même s’il est souvent trop cinique -
Il est loin d’être sadique
Et toi, tu me menaces
D’un jeu assez tenace

Devant tes yeux de braise
Je me sens mal à l’aise
Faut pas m’toucher !
Vaux mieux cacher
Derrière tes cils
Ce truc facile –
C’est jeu à pile ou face
Qui montre soudain
Leur glace...

Un dégrisé –
C’est pas comme toi !
Il couvre son coeur d’un vrai froid
Et quand un jour tu captes son âme -
Il brûle sa vie dans les vraies flammes
Et toi - quoi qu’il se passe
Tu n’joues qu’à feu où .... face

Dans ta morale trop sobre
L’amour n’est plus qu’une ombre
Tous tes « il faut »
Blâment mes défauts
Les moindres choses te rendent fourieuse
Mais c’est toujour de la ruse
Quand tu te fais jalouse

Un fatigué – c’est pas comme toi
S’il vit parfois l’amour à trois,
S’il n’arrive plus à être fidèle
Ce qu’il est las de souffrir de celles
Comme toi qui quoi qu’il se passe
Ne jouent qu’à pile ou... glace




JEUX A PILE OU FACE

Quand la vie devient dure
Je vais а l’aventure
Je risque beaucoup,
Je cherche les coups,
Faisant l’idiot – je fâche le Dieu
Et là, déjà, tu guettes
Tout prêt à la conquête
Une égaréе – c’est pas comme toi
Même se moquant de toutes tes lois
Même étant souvent trop cynique
Elle est loin d’être sadique
Et toi, tu me menaces
D’un jeu assez tenace

Devant tes yeux de braise
Je me sens mal à l’aise
Faut pas m’toucher !
Vaut mieux cacher
Derrière tes cils
Ce truc facile –
C’est jeu à pile ou face
Qui montre soudain
Leur glace...

Une dégrisée
C’est pas comme toi !
Elle couvre son coeur d’un vrai froid !
Et quand un jour tu captes son âme -
Elle brûle sa vie dans les vraies flammes
Et toi - quoi qu’il se passe
Tu n’joues qu’à feu où .... face

Dans ta morale trop sobre
L’amour n’est plus q’une ombre
Toutes tes « il faut »
Blâment mes défauts
Les moindres choses deviennent fourieuses
Mais c’est toujour de la ruse
Quand on se joue jalouses

Une fatiguée – c’est pas comme toi
Si je rêve parfois l’amour à trois,
Si je n’arrive plus à être fidèle
Ce que je suis est lasse de jouer les celles
Comme toi qui quoi qu’il se passe
Ne jouent qu’à pile ou... glace





Я не спал всю ночь. К утру я был желт как померанец

Все было бы спасено, если бы у моего коня
достало сил еще на десять минут…

«Кого ты, братец, ищешь?»
- «Тебя!» - отвечал казак, ударив его шашкой,
и разрубил его от плеча почти до сердца…
Два казака, встретившие меня и
следившие за убийцей, подоспели,
подняли раненого, но он
был уже при последнем издыхании
и сказал только два слова: «Он прав!»

Когда дым рассеялся, Грушницкого на площадке не было.
Только прах легким столбом еще вился на краю обрыва.
Все в один голос вскрикнули.
- Finita la comedia! – сказал я доктору.
Он не отвечал и с ужасом отвернулся

- Да, жаль беднягу..
- Черт его дернул ночью
с пьяным разговаривать!..
Впрочем, видно, уж так у него на роду было написано!..
Больше я от него ничего не мог добиться:
он вообще не любит метафизических прений

. «Герой нашего времени» М.Ю. Лермонтов

ВІДРЯДЖЕННЯ

Зібралися ми як-то разом з товаришами-колегами, щоб вирішити, яку назву нашому навчальному закладу дати. Спочатку то школа була, потім – інститут, а згодом, коли пристосувалися, стали грошей більше брати та більше дисциплін вивчати – горду назву університету йому дали. Хтось сказав, що того замало, потрібна якась нова, гучна назва – щоб там було щось таке сполучене: “Чи то пак Королівство, чи то, чим чорти не шуткують? – навіть Штати!”
- Ти, Васильку, збирайся, ми тебе послати хочемо. У відрядження. До Жори, далеко, за море. Ти дорослий вже став, тобі сім’ю вже власну мати треба. Там дружину собі пошукай. Будуть пропонувати Є.С. чи Є.П. - не бери! Тільки Нату запитуй! Та ще хай Жорка скаже точно – яку назву нам дати.
Натка, мені, звичайно, подобалася, гарна така дівчинка, сильна! Язичок такий, що дай боже! Як вона їм бомбардує, всі бачили! А от хто такі Є.С. чи Є.П. – в першій раз чув. А що, може, також гарні дівчатка?
- Дурний ти, одне слово, - Василь! Є.С. – то Євгенія Свєтланова, а Є.П. – то ж Єкатерина Пєтрова! У обох такі вимоги до наречених, що не приведи Господь! Женька каже, щоб до неї підійти, французьку спочатку вивчити треба, а Катька – російську. Українську вони самі не дуже вивчати хочуть, як ми їх не змушували. Вже й залізо гаряче застосовували, і знущалися з них, як могли, чим більше вимагаємо – тим більше віддаляються. А нам тільки українська потрібна, щоб як в Німеччині було. Та й хто знає, що з того шлюбу вийти може? А за Нату багато грошей дають, та й чекати вона тебе згодна ще три роки.
- Ну добре, - кажу їм. - Їду.
- Ні з ким, окрім Жорки, не розмовляй! Можеш хоча б з Борькою побалакати. Послухай нас хоч раз, дурнику!
Я було, образитися хотів, потім подумав та вирішив, що їм краще знати. Пішов додому речі збирати. Мати до мене підійшла – сумно так дивиться.
- Куди це ти, Васильку, зібрався?
- Я у відрядження їду. Мене туди послали.
Сорочку помаранчеву натягнув та й шкарпетки такі ж. Мати підійшла до мене, жовто-блакитну сорочку простягає.
- Одягни оцю. Вона тобі краще личить. А ця дивна якась, аж очі ріже. Ти, що її, хіба з Макдоналсу зняв?
- Ти б мені, стара, ще біло-блакитну порадила. То не модно вже давно. Зараз помаранчевий в моді.
- Ти, синку, головне, пам’ятай, що старий друг краще двох нових.
- Та я це й сам, мамо, знаю, тому до Жорки і їду.
Купив квиток на літак – та вже по аеродрому йшов. Як раптом французик якийсь пришелепуватий причепився.
- Що тобі треба, дитино? - запитую я його.
- Же мапель Жорж, – каже він мені.
- Та який з тебе Жорж? – зареготав я.
- Парле ву франсе? – не відстає він від мене.
- Ноу, онлі юкреньєн, – відповів я йому чистою українською.
- Ай спік юкреньєн ту. Джаст е літл, – прошепотів він мені. Та й підморгнув одним оком.
- Ну пішли, коли спікаєш українською. Добре, що вже з тобою робити, протягом польоту послухаю тебе пару хвилинок.
Зайшли ми в літак. Аж раптом товариши мої – звідки не візьмись.
- Ваньку з собою візьми. Відрекомендуй Жорі, скажи, що гарний хлопець.
А на вухо мені: - Скажи йому, що п’яничка та волоцюга страшний.
“Та який з нього волоцюга?” – здивувався я . - Не повірять.
- Роби, що тобі кажуть, Васильку. Нас слухай. Щасливим та багатим будеш. Дружину гарну матимеш. Не те що Катьку чи Женьку якусь.
- Ну добре, - зітхнув я. Щось вже сумніватися почав щодо цієї авантюри. Але ж то мої любі друзі були, я їх давненько вже знав, вони добре в житті облаштувалися. То я їм, мабуть, за поради ще й дякувати маю, а не сумніватися.
- Доброї дороги! Бувай! Все добре запитай! Пам’ятай, що тобі казали!
- Добре, товариши! Я Вам звідти напишу. Картку надішлю з бабою, як її, свободою отою.
- Ну, бувай.
Злетіли ми. Я Ваньку позаду посадив, очі б мої його не бачили, - хоч і знав його давненько, але в нього зараз еполєти були, а я москалів не люблю, добре хоч бороди не відростив ще. Молодий дуже. То ті ще кацапи. Французисько сам до мене підсів.

- Ти мені, жабенятко, тут очі не замилюй! До себе в болото йди. Мені добре проінформували, хто такий Жорка. А ти на нього щось не дуже схожий.
- То мій тезко, – каже мені француз. – Сусід мій.
- Який він тобі, в біса, сусід? Він за океаном, а ти далеко десь, мабуть в Африці живеш.
- Жабіт ан Франс! - вип’ятив груди француз.
- Ю маст спік юкрейньєн. Ай донт андестенд ю.
- Вел. Вері вел. Ай лав Паріс, – сказав він.
Ха! Отож бо й воно! Виявив себе французишко! Не Жорж то був! Бо української не знав!
- Ти хотів сказати, мабуть, що ю лів ін Періс, бідненький?
- Уі, соррі, йес!
- То ти, спочатку, українську би вивчив, а потім вже й зі мною розмовляв!
- Ві хев Жорж ан Франс ту, – сказав він мені.
- То не такий Жорж, який треба! Мені Жорка потрібен.
- Вай? – То він, мене, мабуть, запитати хотів, навіщо.
- Щоб дружину мені дав з приданим. Та назву нову придумав.
- Ай хев е фіансе пур ву, – знову забув він українську.
- Що ти там сказати хотів?
- Зіс із Є.С.
- Забирай ти собі ту Є.С. до біса. Мені Натка потрібна.
- У меня тоже невеста для тебя есть. Е.П., – то вже Ванька позаду висунувся.
- Ви мені тут своїми абревіатурами очі не замилюйте. Інтелігенти кляті. В мене два класи освіти, з ними навіть вас не розумію, не те, щоб перекласти таке.
- Катю тебе предлагаю, говорю.
- Мені Натка потрібна.
- А если узнаешь, что не любит она тебя? Что использовать хочет? Катьке в пику?
- Уі, уі, – захрюкав французик. – Же ву пропоз Є.С.
- Женька твоя мені також ні до чого. Я вже Натку полюбив, а я вірний хлопець. Не лізь! Ю маст льон юкрейньєн, тоді може й побалакаємо. А ти, Ванько, також юкреньєн би краще вивчив.
Замовкли вони там нарешті. Ми вийшли. Я до Жорки помчався.
- Хелоу, френд! – як любо почути так далеко українську мову! Я зомлів.
- Хелоу! – кажу. – Я до Вас за Наткою. Руки її просити хочу.
- Оу, йес, оф кос! Ю маст вейт фор хер срі йез.
- Що? – кажу. - Я, мабуть, з французиком та з Ваньком балакаючи, також українську вже забув. Ото вже жабуїни та москалі кляті! Повбивав би! Що він мене, образити хоче?
- Вот срі?- нахмурив я брови.
- Три роки, кажу, Натку чекати треба. Але придане багате за нею буде, – сказав Жорка.
- Ти, мені, любий друже, одразу її давай. Козаки довго чекати не люблять! Коня візьму, шашкою рубану, то одразу моя буде!
- Вел. Ві віл сінк ебаут іт, – з переляку перейшов він знову на українську.
- Отож бо й воно. Ти мені ще одну річ скажи. Прапори ми вже з Макдоналсів зняли, як ти казав, на Майдан перенесли. Тепер над назвою думаємо. Хочемо щось Сполучене. Що брати – Королівство чи Штати? Порекомендуй нам щось.
- Ю маст меріт зіс нейм! Льон рашен, бьєлорашен, ві віл сенд ю ін Кьюба.
- То не хочеш зараз казати?
- Гоу ту Боріс ін Ландан.
Я потилицю почухав. До чого тут Бен-Ладен? Туди мені грошей не вистачало. Мені на відрядження таку суму не давали.
- Ай віл гів ю зіс мані, – зрозумів він мене.
- Хау мач?
- Енаф.
- Ти тут Натку з приданим готуй, а я поки до Борьки з’їжджу.
- Вел. А віл вейт фор ю, – підморгнув він мені одним оком так само, як француз.
- Слухай, - кажу йому. - Тут мені всю дорогу якийсь французишко нерви псував. Казав, що він також Жорж.
- Оу, Жорж, Жорж, - зареготав Жорка.
- То він і справді Жорж?
- Джордж ітс мі! Андестенд? Хі хелп мі онлі. Хі із блек фрог, йо френч.
- Нот френч, бат френчмен, – стало мені соромно за нього. Та що з нього візьмеш, я українську все ж таки краще знав.
- Зісіз фор ю. Фор Боурис енд Кьюба.
- Сенк ю вері мач. Дзенькую баджо. Прощавай. Натку готуй, я після Борьки за нею заїду.
Обнялися ми з ним, розцілувалися, в мене аж сльози на очах виступили.
- Донт край! Айм олвейс віз ю, – підморгує він мені.
Підбадьорив він мене цим. Я сміливіше себе почувати став.
- Я забув ще тобі, Жорко, сказати, що Ваньку до тебе привіз. Але він волоцюга страшний та п’яничка.
- Ай ноу, ай ноу,- хитро підморгнув він мені. – Ай віл спік ебаут іт.
- Окей! Де вже наша не пропадала! До скорої!











И если б даже сказал мне кто, что истина вне Христа,
я бы остался скорее с Христом, нежели с истиной


Ф.М. Достоевский


ПОВЕРНЕННЯ


Я прийду до тебе, моє любе місто
Через довгі роки повернусь сюди,
Мов блакитне небо, твій Дніпро барвистий
Нахилюся тихо до його води


Тут пройшло дитинство
І минали роки,
Як зростала туга все моє життя
Місто, де робили
Свої перші кроки,
Де прийшло кохання
Перше почуття


Довольна ли ты моим
послушанием, Вера? – сказал я, проходя мимо ее.
Она мне кинула взгляд,
исполненный любви и благодарности.


- Ты, говорят, эти дни ужасно волочился за моей княжной?
– сказал он довольно небрежно, и не глядя на меня.
- Где нам, дуракам, чай пить! – отвечал я ему,
повторяя любимую поговорку одного из самых
ловких повес прошлого времени,
воспетого некогда Пушкиным.
- Скажи-ка хорошо на мне сидит мундир?..
Ох, проклятый жид!.. как под мышками режет!..

Очень рад; я люблю врагов, хоть не по-христиански.
они меня забавляют, волнуют мне кровь.
быть всегда настороже, ловить каждый взгляд,
значение каждого слова, угадывать намерение, разрушать заговоры.
притворяться обманутым,
и вдруг одним толчком опрокинуть все огромное и многотрудное
здание из хитростей и замыслов, - вот что я называю жизнью.


«Герой нашего времени» М.Ю. Лермонтов



***


Я стою, а вокруг – тишина.
Гордый памятник одиночеству,
Я смотрю, как колдует луна
Во владеньях ее Высочества.

И уже с необъятных высот,
Своенравная, непокорная,
Накрывая собою все,
Наступает хозяйка черная.

Пьет чернила и черный цвет
Льет безжалостно между нами,
Превращая его в рассвет -
Словно лед обращая в пламя!

И мне кажется, что спасен
Будет хрупкий наш мир -
А впрочем,
Может, снится мне это все?
Что еще ожидать от ночи?

***

На берегу Невы сидишь,
В свое создание влюбленный,
Ты с гордым взглядом, устремленным,
На теплый сумрак серых крыш.

Под ними город твой живет,
Кипят нешуточные страсти,
А ты – и в холод, и в ненастье
Глядишь в суровый небосвод.

И конь летит, теряя медь,
Вперед срываясь величаво,
К победам громким, вечной славе,
Чтоб донести тебя успеть

В тот Петербург моих отцов,
Не раз восторженно воспетый,
Что стал пристанищем поэтов,
Романтиков и храбрецов.

А я стою перед тобой,
И между нами – расстоянье.
Не в километрах - в осознании,
Что нынче век настал иной.

Но есть надежда, что в сердцах,
Не умерла любовь к отчизне
И взгляд твой, полный укоризны,
Разбить сумеет ложь и страх.

Санкт-Петербург, сентябрь 2005

III

НАС БУДЕТ МНОГО

Нас будет больше – сейчас нас мало.
А где-то в Польше идет облава.
А где-то в Грузии - дожди Нью-Йорка.
Сперва иллюзии, за ними – порка.
Сперва соблазны, затем – охота.
Десяток мельниц - на Дон Кихота.
И легионы - на Иисуса.
И миллионы $£– на бедных руссов.
Сейчас нас мало, но мы в тельняшках.
Ведь мы родились с тобой в рубашках.
Ведь нас топили, но мы всплывали.
Нас больно били, но мы вставали.
И погибая, мы выживали.
Мы однолюбы и патриоты.
А для кого-то мы – идиоты.
Для этих «умных» мы - мазохисты.
И ненормальные идеалисты.
Для нас держава не просто пафос.
К нам даже слава вернется штрафом.
Живые люди для нас держава.
Для нас славяне – от слова «слава».
От слова «слава», а не от рабства.
И в душах наших – лишь правды братство.
Сейчас нас мало, но будет много.
Безумье наше идет от Бога.

На могиле Ф.М.Достоевского

Сентябрь, 2005