* * *
Немного кофейник, немного слоненок.
Намеченный выворот вроде приманки.
Сконфуженный разум обидчив и тонок,
И кажимость двойства имеет в изнанке.

Кофейник как слон, и дверь как портниха.
В бреду изнемог опечаленный гений.
И неодинаково мрачно и тихо
На желтые стены отброшены тени.

Прибегнуть ли к бегству? Четыре…четыре
Стены обрамляют портнихи оттенки.
И слон как кофейник в квадратной квартире
Безмолвно ползет от стенки до стенки.

Спасаешься бегством, убогий бездельник!?
Но все без тебя не дороже копейки,
И этот ползущий слоновый кофейник,
И даже портниха с лицом белошвейки.

С тобою же все – одно удивленье:
В квадратной квартире слезинок квадраты,
Кофейный слоненок, сутулые тени
И платья портнихи волнистые скаты.

Зачем я целое мгновение так внимательно глядел в это пустое, холодное небо? Его растворяющее черное безмолвие показалось мне невыразимо прекрасным.

Встретил вчера двух знакомых студентов-философов. Они распивали пиво на лавочке рядом с детской площадкой. Один из них, уже изрядно осоловевший, в очередной раз отхлебнул из бутылки и, видимо, подводя итог каким-то своим размышлениям, с серьезным видом заявил: “Догматизм – основа всего”. В этот момент мне почему-то вспомнились телевизионные репортажи о театральных постановках в европейских метро и туалетах. Кризис культуры?

Мое многодневное вынужденное отсутствие разрешилось моим же появлением! Локальная катастрофа телефонных линий устранена, а это значит, что я снова смогу выстраивать свои спонтанные мысли в стройные ряды белых буковок на привычном бледно-зеленом фоне.

Ощущать просторность всегда и везде – этой способности довольно человеку для совершенно спокойного существования. Неспешно двигаясь по темному коридору собственной судьбы, порою вслепую и ощупью, он неизменно, вытягивая вперед руки, с самого рождения привыкает хватать смыкающимися пальцами успокаивающую, такую приятную пустоту, которая утешает его бешено бьющееся сердце, обещая следующий легкий, безболезненный маленький шажок. Но что же это за fatum без насмешки? Насмешка ее проста до гениальности – каждый из коридоров судьбы, заключающий в себе отдельного бредущего человека, имеет свойство периодически совершать поворот – влево или вправо. И когда коридор поворачивает, человек упирается в стену. И из кажущегося отсутствия пустоты, которая никуда вовсе не делась, и находится теперь, соответственно, справа или слева, вырастает мучительное трагическое чувство собственной бесполезности. И когда снова будет найдена эта немыслимая пустая ведущая нить, тогда только человек вновь ощутит то невыразимое чувство, которое теперь принято гордо именовать “смыслом жизни”. И каждый новый поворот с его наново совершаемым обретением ведущей пустоты будет восприниматься как совершенно уникальное чудо. И эта ироническая цикличность поворотов, нисходя и возвышаясь в огромном количестве разноуровневых качеств и предметов, смеющаяся над потешающими ее слепыми трагиками, она проявляется в каждом рождающемся дне, каждой новой минуте: от дерзких и бессмысленных движений оправы стареньких очков – от переносицы ко лбу и снова к переносице, до, по существу, столь же бесконечных появлений в числителе очередной формулы веселой греческой буквы, закрученной в спиральку.


P.S.
Снова о кажущемся и действительном.
Ехали с однокурсником после занятий. Наблюдая за стекающими по стеклам автобуса бесчисленными капельками дождя, мы говорили о книгах, электронах, женщинах. Неожиданная и внезапная серьезность, волной скорби нахлынувшая на моего собеседника, прозвучавший в следующее мгновение его вопрос, но более, неизвестность самих причин возникновения вопроса, ввели меня в состояние полнейшего недоумения.
-Ты, наверное, никогда не ощущаешь себя одиноким?
- Какая глупость! Обратно, я слишком часто стремлюсь отыскать его, слишком часто испытываю потребность в этом сильном и ровном чувстве, столь необходимом для иллюзии объективации и самоанализа.
Он смерил меня тяжелым взглядом оледенело-голубых глаз.
- Странно. Я думал, уж тебе-то никогда не бывает одиноко…

Совсем уж непонятный парадокс.
Если в одном месте соберется много умных людей, то они обязательно совершат какую-нибудь глупость.

Утро началось с пропущенных занятий. Потому что отправился я совершенно в другую сторону – навстречу с любимым военкоматом, проходить военно – врачебную комиссию для сборов. Надежда “провернуть это дельце поскорее и успеть в университет на третью и четвертую пары” погибла на терапевте, которая отказалась меня принимать без истории болезней за последние пять лет и предложила встретиться завтра. Вооружившись бумагой, подписанной главврачом военкомата, я отправился в поликлинику за причиной утренних неудач – тоненькой двенадцатилистовой тетрадкой. Об университете, естественно, пришлось забыть. И все же путешествие в поликлинику казалось обыкновенной развлекательной прогулкой. Кто бы мог предположить, что бюрократические стены больниц еще более крепкие и способны выдержать даже продолжительную осаду. Все началось еще на подступах к “крепости”, то есть в регистратуре. Внимательно изучив направление военкомата на получение истории болезни, девушка из регистратуры посмотрела на меня испуганными глазами и объяснила, что не имеет права выдавать этот “важный документ”. На извечный русский вопрос “Что делать?” она ответила: “идите к заведующей поликлиникой в кабинет №19 и спрашивайте разрешения”. Заведующая поликлиникой оказалась женщиной серьезной – она все время разговаривала по мобильному телефону и дважды выгоняла меня из своего кабинета. Когда я зашел третий раз, она, не отрываясь от телефонного разговора, взяла у меня направление, не читая, перевернула, поставила на обратной стороне печать, расписалась, вручила усовершенствованную бумагу и настоятельно рекомендовала проследовать в кабинет № 15. В кабинете № 15 я обнаружил трех беседующих медсестер. После взаимных приветствий одна из них приняла мое направление и попросила паспорт и страховой полис, а вторая предложила пройти в рентген-кабинет. Чувствуя себя героем некоего постпелевенского рассказа под названием ”Добудь историю болезни”, я вежливо поинтересовался, каким образом паспорт, страховой полис и рентгенограмма, собранные вместе, помогут мне разрешить проблему. Тогда только одна из медсестер удосужилась прочесть мою бумагу, вздрогнула и побежала в кабинет №19. Через две минуты из того же кабинета вышла заведующая поликлиникой и сказала, что поняла суть моей проблемы, но историю болезней мне все равно никто не отдаст – на носу какая-то проверка. “Но вы можете сходить и сделать ее ксерокопию за углом” – мило улыбнулась заведующая. “За углом” находился небольшой магазинчик с веселым продавцом из футуристических фильмов, увлекающимся запредельной музыкой будущего. Вы когда-нибудь делали ксерокопию истории болезней – тетради которую врачи, не только исписывают своим непонятным почерком, но и обклеивают различными справками, как дети стенки холодильника - фантиками от жвачек? Продавец оказался находчивым и предложил оторвать справки “на фиг” и копировать отдельно, тем более, что ”клей у него все равно есть”. Так что после удачно скопированных тетрадей и справок он достал пузырек ПВА, и мы, вспоминая навыки, полученные в третьем классе на уроках труда, дружно занялись “аппликацией”. На неделе с ксерокопиями поеду в военкомат. Интересно, что нового придумают там?

«В некоем отдаленном уголке вселенной, разлитой в блестках бесчисленных солнечных систем, была когда-то звезда, на которой умные животные изобрели познание. Это было самое высокомерное и лживое мгновение «мировой истории», но все же лишь одно мгновение. После этого природа еще немножко подышала, затем звезда застыла, и разумные животные должны были умереть. - Такую притчу можно было придумать, и все таки она еще недостаточно иллюстрировала бы нам, каким жалким призрачным и мимолетным, каким бесцельным и произвольным исключением из всей природы является наш интеллект. Были целые вечности, в течение которых его не было, и когда он снова окончит свое существование, итог будет равен нулю. Ибо у этого интеллекта нет никакого назначения, выходящего за пределы человеческой жизни. Нет, он принадлежит всецело человеку, и только его обладатель и изобретатель так горячо и с таким пафосом относится к нему, как будто бы на нем вращались оси мира.»

Фридрих Ницше.

Какая замечательная за окном весна - со снежной метелью.

Тонкая книжка дорожного формата в светло-зеленой обложке. Автор - лауреат Нобелевской премии по литературе. В предисловии - одно предложение. - "Это исповедь "ложного пророка", пытающегося оправдать собственное социальное и моральное падение и неспособность любить".
"Гуманизм для себя" - подлинное человеческое уродство. Возможно ли его изжить? Не знаю. На его стороне великий союзник - цинизм баснословной выгоды. О чем это я? Прочитал "Падение" Альбера Камю. Глубоко задумался.

По-настоящему сложное дело - это то, которое всей душой стремишься поскорее начать, но всегда "неожиданно" находишь причину не начинать.

Совершил необычное - оглядел свой дневник с позиции человека, с Иманусом не знакомого. Пришел к выводу, что большая часть заметок прозаического характера есть не что иное, как авторская критика современности. Подумал, что его (т. е. автора, с которым я, впервые посетивший этот дневник, как уже упоминалось выше, совершенно не знаком)за такую критику тоже следовало бы покритиковать. И я уже готов был обрушить на хозяина дневника неумолимую силу слова, но неожиданно понял, что вся моя критика теперь будет строиться на предположениях и догадках - оказалось, что я его(речь снова идет о хозяине дневника) теперь совсем не знаю...

Дети верят в сказки, в добрых и справедливых героев, и очень хотят стать взрослыми. Они не знают, что вырасти – всего лишь значит полюбить другую сказку с единственным действующим, но теперь уже никогда не достижимым персонажем, олицетворяющим и добро, и зло, сказочным героем взрослых – человеком, не обремененным ответственностью.

В повседневных наблюдениях незамирающего города слишком много трагического. Чем не сюжет для сюрреалиста – одинокий, неподвижный, погибающий молодой тополь, заблудившийся в темном лесу человеческих движений. Он сутулится, и гнется, но не от ветра. Даже он подчинен теперь совершенно иной, более свирепой силе – всеобщему порыву к единообразию. Он старается уловить направление чуждого, но господствующего над ним вектора беспорядочного общечеловеческого стремления. Мой город бесцеремонен. В подземных переходах, автобусах, парках в незащищенные музыкой наушников уши врываются отколовшиеся острые обрывки брошенных в мобильные телефоны чужих фраз. За подобным проникновением робко жмется вопрошающий голос: не является ли в информативно насыщенном, четко отлаженном сообществе закованных в статистику существ бегство к некоей ”собственной личности” проявлением слабости, упадка? Не в этом ли бегстве теперь видится аморальное безумство наступившего дня? Даже твердый вопрос бестолков в пустоте. Хрусталь не звенит в вакууме. Я слишком молод, чтобы разрешать вопросы. Но хуже другое – я все еще не научился спрашивать.

Маленький мальчик с великой душой умер.

В. Гюго, "Отверженные".