* * *
Пусты в провинции гостиницы.
Не расширяется погост.
И поп, не знающий латиницы,
Все молится и соблюдает пост.

В округе всяческие горести,
Но говорят лишь обо мне.
И, пересказывая новости,
О новой шепчут западне.

А между тем, по переулочкам,
Среди расставленных стрелков,
Крадусь я к аппетитным курочкам
Из дорогих особняков.

И каждый раз, вернувшись в логово,
В рассветной резкости теней,
Я вижу силуэт двуногого,
В бессилье бьющего коней.

Напрасны долгие старания,
И годы гнут его в плечах.
Но чую воинское знание
В едва заметных мелочах.

Пылают ясени ветвистые.
Осенним днем мне снится ночь.
А лес, наполненный посвистами,
Уводит человека прочь.

Анекдот:
В американском национальном заповеднике посетителям продают колокольчики, отпугивающие гризли.
- А как узнать, что рядом прошел гризли?
- По помету.
- А что, он особенный?
- Да. В нем всегда колокольчики...

Ликуй, дневник! Автор отыскал перо.

О сомнительной дружбе.

Подружился с духом отрицания. Минувшие два дня упорно не желал принимать необходимое к очередной экзаменационной проверке зерно рационализма, предпочитая ему глубокую бездну описанных метафизических опытов. Пожалуй, в подобном состоянии я не отказался бы провести еще пару дней, не случись прошлым вечером одного неприятного обстоятельства. Прогуливаясь с вышеупомянутым новым другом по проспекту Собственных Мыслей я внезапно был окликнут суровой особой по имени Совесть, которая без всяких манерных изысков и приветствий продекламировала мне следующее: “Вы, сударь, бездельник”. От неожиданности я даже немного обиделся и растерянно спросил: “А когда это вы проснулись, дамочка?” Дальнейшие мои оправдательные речи в духе “познающий субъект вовсе и не обязан постоянно познавать, особенно если познаваемое только и может, что относиться к нему как представление” собеседницу почему-то совершенно не убедили. В поисках поддержки я обратился к попутчику: ”Ну правильно я говорю?”. Дух отрицания, до встречи с Совестью самоуверенный и наглый, вдруг как-то поник, и ответил отрицательно. На этом дружба наша и закончилась. “Трус,”- подумал я в сердцах, глядя на скуксившегося духа, и пошел прочь под руку с Совестью. А что? Она, может, и не сердобольная, зато врать не станет.

С Новым Годом, друзья!

Как много цветов способен создать человек! Неосознанно каждый из нас окрашивает мир палитрой чувственных ощущений. Искрометные микрокосмы, пестрящие, ежеминутно сменяющиеся спектры! Но почему так часто – это переливы пустоты? Оранжевый, зеленый, желтый. Моя планета не помнит таких красок.
Издержки специальности – я знаю, отчего гаснут звезды, знаю, как погибнет Вселенная. Но это мелочи, правда? Ибо не знаю я главного: как свою собственную бездонную дыру протащить в безвременье, не задев живых, наполненных игрой света веселых чужих пространств. Порою мне самому не верится в мою способность испытывать что-либо, кроме пессимизма необратимости. Наверное, именно это называется болезненным восприятием бытия. Немного тошно от собственной посредственности.
Да, мне понятен лишь серый цвет. Но ведь и он имеет оттенки…

Стихотворение, которое Imanus написал очень давно.

...Богадельня...

Щелчок, локоть вверх! Бегите, бегите.
И сотнею копий не сладить со мной.
Я – юный бастард, виновник событий
На краешке мира под серой горой.

Спешу я к тебе, с победами свыкший,
К тоскующей ведьме на тихой реке,
К любимой, простой, пастуха приютившей
В забытом дворе на своем чердаке.

Я проклят был небом, ужасный преступник,
Но ты откровением стала моим.
Испортил обряд Душегуб и отступник
И счастье любви даровал нам двоим.

Кузнечик зеленый и злая тигрица,
Душою и телом мы стали новы.
Ты, юная ведьма, пророков десница
И я, сын виконта и бедной вдовы.

Родная Матильда, ларец открывая,
Ты чувства тревожишь мои вновь и вновь,
И слезы твои, по фигурке стекая,
Опять в моем сердце ранят любовь.

Щелчок, локоть вверх! Бегите, бегите.
К ногам твоим лягу у самых дверей.
Клянусь в этом я, виновник событий
В пустой Богадельне у пропасти дней.

Похоже, мой дневник обзавелся собственным характером и требует независимости. Во всяком случае, раздел личных сообщений уж точно живет своей, особенной жизнью. Время от времени там появляются письма, которые после вскрытия оказываются совершенно пустыми. Я уже почти поверил в материализацию стремлений бессознательного. А может, кто-то крадет слова, адресованные мне?

Какое-то неправильное утро. На другом конце города преподают суровую действительность воззрений научного рационализма, а я остался наедине с беззвучием домашней обстановки. Пытаюсь приобщиться к логике измененной болезнью реальности. Обыкновенные предметы потеряли резкие границы и притворяются совершенно иными. А привычные звуки собственных движений кажутся очень далекими. Только часы вполне определенно тикают. Неожиданно ясно осознается смысл работ Сальвадора Дали.
За окном декабрь. Зима. Случайные прохожие по колено в грязи. Дом, что возвышался напротив моего окна, исчез. Спрятался зачем-то в тумане. Красивая девушка уронила на тротуар ярко-желтый шарфик и теперь пытается его отряхнуть. Ее движения отчаянны от безуспешности.
Интересно, это погода под стать моей простуде, или наоборот? Небо цвета тверди, а твердь вообще больше жижа и непонятного цвета. Если сейчас демиург повернет мир с ног на голову, я не замечу разницы.
“… ибо человек в целом есть создание времени и изменчив и даже отдельный человек не есть нечто прочное и неизменное. – Точно так же дело обстоит и с другой метафизической предпосылкой: если допустить, что наш видимый мир есть лишь явление, как это принимают метафизики, то искусство стояло бы довольно близко к действительному миру…”
От часового чтения Ницше разболелась голова. Тишина просто звенит. Самое противное, что нарушить безмолвие способен один только я. Но себя-то кто захочет слушать!? За окном все то же изображение одного из кругов ада. А чего ты хотел? Может, и зиме нездоровится…

Шуты украли образ Бога,
И странно озарен им ад.
Марионетки! Как их много!
Идут вперед, идут назад.
По приказанью некой вещи –
То знаменитый режиссер,
Парящий в бездне дух зловещий,
Из бездны свой бросает взор,
Как кондор, в глубь скалистых трещин…
Но вот средь сборища шутов,
Исчадье мутных злобных снов –
Встает кроваво-красный зверь.
Шуты безумствуют теперь.

В. А. Итин

На факультете, на третьем этаже, решили окно поменять. Огромное такое, от пола до потолка. Сняли старое. Которое, кстати, успешно исполняло роль… нет, не окна. А типичной глухой стены. Потому что было таким древним и грязным, что не пропускало никаких образов извне. Ну ладно, снять-то сняли. А, собственно, и все. Теперь поднимаешься по лестнице, осторожно ступая по хрустящей штукатурке меж обломков сорванной железной оконной рамы, и упираешься глазами в бескрайние просторы России. Три дерева, несколько сконфуженных от легкого морозца автомобилей, бабулька в шерстяном платке, предлагающая опаздывающим студентам купить “газету счастья” всего за рубль (что это значит, не спрашивайте, я не покупал), несколько серых асфальтированных дорожек, бегущих с разных сторон к стоящему поодаль НИИ Физики. Погода ясная. На лоне увядающей природы, игриво искрятся под лучами декабрьского солнца целлофановые пакеты. Зимнее солнце висит низко над горизонтом. Лучи его проникают сквозь зияющий пролом стены, некогда бывший окном, освещая стены, лестницу, меня и свисающий на полметра с потолка провод с прикрепленным патроном и горящей электрической лампочкой. Полдень. Стоишь под этой лампочкой и размышляешь о судьбе народа. И невольно вспоминается творчество Стругацких. Кажется, окажись сейчас гаечка в кармане – бросишь ее с третьего этажа, и начнется гравитационный коллапс – сначала пакеты целлофановые с деревьями, следом дорожки, с бабулькой и газетами – все стянется в одну точку и канет в лету. Останется только непонятая, горящая в полдень электрическая лампочка, в которой, наверное, больше смысла, чем во всем происходящем…

Оригинальное выражение симпатии от Харуки Мураками(отрывок из книги "Норвежский лес"):
...
- Я люблю тебя, Мидори.
- Как сильно?
- Как медведя весной.
- Медведя весной… - опять подняла на меня глаза Мидори. – Что это значит – “медведя весной”?
- Ты бредешь в одиночестве по весеннему лугу. Навстречу тебе выходит медвежонок с мягкой, как бархат, шерсткой и говорит: “ Привет, сестричка! Поиграешь со мной в кувыркалки? ” И ты весь день с ним в обнимку кувыркаешься со склона холма в зарослях клевера. Разве не прекрасно?
- Очень.
- Вот так я тебя и люблю.
...

Ты смотришь горячо и нежно.
Но сквозь меня. И так уж вечность:
Два зеркала холодных неизбежно
Друг в друге зрят пустую бесконечность...

... Если любишь цветок - единственный, какого больше нет ни на одной из многих миллионов звезд - это довольно: смотришь на небо и чувствуешь себя счастливым. И говоришь себе:"Где-то там живет мой цветок..."
Антуан де Сент-Экзюпери, "Маленький принц".

Когда мы погибнем? Со звездным паденьем,
Пустоты веков не преминув заполнить,
Исчезнем во тьме, расточимся виденьем,
Чтоб искры Вселенной не видеть, не помнить?

Все проще. Не будет безлюдных столетий,
И звезд не уронит вселенское physis.
Случайная воля за гибель в ответе.
Болтая ногой на небесном карнизе,

Веселый мальчишка, объятый эфиром,
Сломав карандаш и зевая лениво,
Вдруг скомкает лист с нарисованным Миром
И громко воскликнет: “Опять некрасиво!”

В последнем литературном опыте П. Коэльо я обнаружил отрывок стихотворения американского поэта Роберта Фроста(в переводе В. Топорова):

И если станет жить невмоготу,
Я вспомню давний выбор поневоле:
Развилка двух дорог – я выбрал ту,
Где путников обходишь за версту.
Все остальное не играет роли.

Достойные внимания строки, не находите?

Что может заставить человека самовольно расстаться с жизнью? Наверное, крайняя степень отчаяния, величина, которую невозможно измерить, ибо для каждого она своя и называется по-своему, например, неразделенная любовь, или денежный долг.
Одна девочка с моего факультета на очередной пересдаче экзамена по курсу дифференциальных уравнений получила неуд. Не сдал – оформляй академический отпуск, дело обычное. Многие мои товарищи и сокурсники прошли через это. Только для нее это и было высшей степенью отчаяния, непреодолимой силой, побудившей взобраться на подоконник и сделать последний, неловкий шаг в бездонную пропасть небытия. Мы были знакомы заочно (учились на разных курсах). В Университете, я сам того не замечая, осознавал ее присутствие. Странно, но она (девочка тихая, спокойная, хорошо училась – это я выяснил позже) ежедневно на несколько секунд на перемене привлекавшая мой взор не более как нечто данное, сейчас, после случившейся трагедии, показалась мне бесконечно знакомой и родной. Ведь вместе с ней погибла и часть меня, ощущающая ее жизнь.
Какой бессмысленной и нелепой бывает смерть…

Каморка бесконечности

Каморка - это место уединения. В таких местах всегда живут сырость и спокойствие. Обязательны низенький деревянный стол, стул с треснутой спинкой и старый шкаф, забитый потрепанными книгами. И чем старше выглядят книги и шкаф,тем большая мудрость кажется сосредоточенной здесь. Единственное окно вообще непонятно зачем присутствует. Ни Солнце, ни Луна не могут осветить покрытые плесенью стены. Потому что нет за этим крохотным оконцем никакого Солнца, нет и никакой Луны. А есть лишь бесконечный мрак. Есть безудержная тоска по Солнцу, Луне. И далекие, далекие звезды. Но, помнится, стены каморки не всегда были покрыты плесенью. Когда-то ласкал их свет далеких звезд. Когда-то мир за окном был необычайно светлым, а маленькая комната – частью его. Но случилось что-то страшное, и в каморке теперь обитает одно отчаяние. И живет одна мысль:"Неужели так будет всегда?" Ведь чудный тот свет невозможно забыть, даже если нет его более. И крупица его навсегда останется в каморке.
Однажды отчаяние становится невыносимым и рождается новая мысль:"Не лучше ли не быть совсем?" И дверь каморки, прежде всегда закрытая, распахивается. И частица чудом сохранившегося света неожиданно ярко освещает бездонную пропасть мрака. И нет границ удивлению, ибо совсем рядом оказываются выхваченными из темноты множество людей. И в глазах их, окнах каморок душ их, горит бесконечная искра любви Его, и мир в сравнении с ней вдруг становится маленькой каморкой...

Настроение сейчас - как всегда.

... больны глаза...
Как холодна поэзия рассудка,
Дерзнувшего постичь падение слезы...

Кто может сравниться с фигляром,
Беспомощным низким шутом?
Он кровь по витым капиллярам
Прогонит сарказма кнутом.

Кто может сравниться с фигляром?
Ни поп, ни сапожник, ни царь.
Он солнце окликнет шакалом,
Судьба его – битый фонарь.

Кто может упасть на колени
И плакать от смеха к себе,
С достоинством плюнув на тени
Трех лилий на синем гербе?

Чего же он корчится бедно,
Вперед выставляя стопу?
Он силу истратил бесследно,
Плевком угодивши в толпу.

Веревке актера не виться,
Концы её держит народ.
Сойдет за героя убийца,
За сцену сойдет эшафот.

Но смерти она неподвластна,
До боли знакомая роль:
На плахе свежо и прекрасно
Фигляра сыграет король.

И честью не станет пленяться,
Прощенный, сговорчивый мим.
Он будет со всеми смеяться
Над жалким собою самим.

Словно непонятная для зрителя пьеса, пред ним развертывалась драма его собственной жизни.