Хотя я жив ещё, пока ещё
У Уриэля действен нож,
Зарю от мары отсекающий, -
Леса толковников Покалещи,
Куда, куда от них уйдёшь?

Чуть свет – загадку вижу свежую,
Непостижимую уму:
Мир мириад, одежды нежные,
И смерть бессмертная отцежена;
А море? – Моря несть ктому.

22.7.12 Москва,

В Сергиев день – по-южному твердое небо,
живая синь и лучистый свет,
а тучи по-северному суровы,
и никакой укрытости, лес давно вымер, как в Апокалипсисе –
«и моря больше нет» -
кругом подвывает ветер, песнопений в нем не услышать;
ночью читал о птицах преподобного Сергия,
да вот же они! – упругая белая стая
над уцелевшей теплостановской голубятней
заходит ввысь – а под ней, словно дрессировщик в цирке,
молодой ворон; стоит ему вверх – и вся стая, кружась,
ввинчивается в предгрозье;
стоит ей вниз – и он, как будто отталкиваемый тяготеньем,
хлопает крыльями изо всех сил. То ли это игра,
то ли охота. А заполдень – молнии и, вслед за парой громов:
«Заповедь новую даю вам – да любите друг друга» -
ледяной дождь. Снова солнце – и запах осени
впервые почуял. Плывут облака – ликами Сергия, Дионисия
и других-безымянных радонежских бортников и чудотворцев.

19.7.12 Москва

Куда ты идешь, Готама, куда ты идешь в самый полдень?

Сперва в пещеру Кайласа, затем – к реке Годавари,
там, под смоковницей упокоясь, очищусь молчаньем воды,
буду не-ждать не-наступленья вечера, едва различимой звезды,
как только она блеснет – увижу произначальный не-свет,
почувствую холод в хребте –
и, наконец, сломаю кость пустоте.

Куда ты идешь, Готама, в самом начале?
Ты хочешь, чтобы снова Меня распяли?

Но Будда полон чистых не-мыслей
Будда хранит молчание ныне и присно

Молчание пенится, словно в Тихом океане
вал от вулкана Килауэа
и неслышно, невидимо веет:

«Да, я хочу, чтобы снова и снова Тебя распяли
в круговороте миров;
был бы безгрешен – Ты б не страдал и Твои не страдали б
был бы богом – не уловился б на всеспасенье
был бы бессмертным – не умирал бы в молчании
и явился бы всем и сразу,
Вот что наделал Ты – со своими «Да – да», «нет – нет»,
ведь если бы «да» не было «нет»,
то о нем и речь нельзя было б вести».

«Да Тебя и нет вовсе» - шепнет Тебе лукавый Будда,
его царство не здесь и Твое не отсюда
На кресте рядом с Тобой было двое: один выдохнул «да»,
другой вдохнул «нет».
А посредине - что там в молчанье, после крика, свершится?
Кость Твоя, Агнец, не сокрушится.

16.7.12

Прочь из пустынь, где молчит Иов,
Где над луной ворожит хамсин,
В полдень - акаций ночная кровь,
Скалы – как сверженный Элевсин.

Бежим в Галилею – в приют ветров,
Где каждый волен и терпелив.
Ангелу синь покажи и ров,
Каменоломни и сбор олив.

16.7.12

В пятницу, тринадцатого июля, в старой Москве потоп.
Здесь, на горах – только молнии, гром что надо,
Ливня виниловый звук, во сне – затонувший порт
С глазастыми кораблями, да кухня полная града,

Растаявшего мгновенно. Жара теперь не резка,
Не живописен ад и Босх-тайновидец неярок.
Чистый закат. На востоке – зимние облака,
Словно след истребителя вместо радужных арок.

В июле Москва пуста, но шумит, как дракон китайский.
Ни молний, ни радуг, ни ливней – да и кого они освежили?
Зреют чёрные ягоды на сирени, и крылья кленов
Не до конца отвердели – полет немыслим,

А в небесах – всё новые откровенья:
Пётр нырнул и видит – из переполненной сети
Почти все рыбы уплыли. Одна – возлежит на углях.
В волнах цунами видно имя Аллаха.

11.7.12

Мы склоняемся к анархии,
Луговые мотыльки.
Мы – наследники монархии
В центре каменной доски.

Пьем нектар высокогория,
Воду пьем из мятных слов,
Ждём – исчезнет, словно Мория,
Тень у солнечных часов,

И тогда взлетим из лона мы -
Ослепительное «ЗА!» -
Махаоно-аполлонами,
И на крылышках – глаза.

Кружится всё, чтобы целым остаться, с собой расстаться,
брахман осмотрительнее паяца –
он нить золотую напел от земли до неба и океана,
а сына увидел в сердце: «Вращенье – рана,
не больше зерна ньягродхи, но тоньше пальца!»
В легкой вине утонув, влюбленные в танце
наполовину мирны, наполовину – слиты,
над их головами катятся метеориты.
Полюс стоит неподвижно, столпнику подражая –
корень, исток рожденья, алтарь урожая.
Так подбирал я крохи огня в Галилейском море,
просыпанные нежданно – на Столовой горе,
далеко, на Фаворе.

Ты уверовал в крепость роз,
в неразрушимость Рима –
так иди себе мимо.

Ты исследовал дзэн,
а он превратился в чань и в живое
пламя Эллады –

закаленные чайники
из серой глины
и Дельфы свои колоннады -

под дождем
не пойдут к тебе:
ты уверовал, вышел, света не взвидел,

онемел под огнём
молодого вина Галилеи -
неуём, смелее,

чем да и нет.

Всё направлено в грудь Исусу –
Роза, лавр, можжевельник и тёрн,
Воскрешённого Лазаря веки,
Отраженные в плачах сестёр,

Колыханье меча против сердца,
И Рождественская звезда,
Уничтоженные младенцы
И рассыпанные города -

Вавилон, Содом, Капернаум,
Баальбек - и, глыбою глыб -
Йерихон, сон блудницы Раавы,
Южный крест и созвездье Рыб.

26.6.12

Августовское полнолунье.
Кэса и Морито не видят звезду «дзюмёубоси»,
Холодок по спине убийцы…

Двух возлюбленных Имру уль-Кайса
Унесло беспощадное время,
Далеки, как Алькор от Канопуса, печальные песни.

Скачут туркмены Бейбарса
По холмам Галилеи, по дороге к Иерусалиму –
Смеротносный Мечин, семизвездье на флагах, и полумесяц.

Так прекрасна , когда целуешь Ореста,
Направляешь меч его в сердце матери-мужеубийцы,
О Электра, потерянная плеяда…

Две сестры танцуют – одня за другую прячась.
В бесконечном восторге аль-Фирузани на башне молчанья:
Знает – их мать, аль-Нааш, жертва Полюсу Мира.

Будь ты греческим лучником или пигмеем,
Если видишь Алькор, еле зримый спутник Мицара –
Будешь лучами разить, будешь в армии фараона…

Над Магдалиной смеялся Нерон, ликуя:
«Ты же видишь Алькор – а полнолуния не замечаешь!»
Из гробницы этрусской и из сада Иосифа встало солнце.

Лик запрокинув, руки разбросив вдаль –
молит ангел, да остановит вполнеба плывущую
птицу-дракона, крестиком клюв ее сложен

на вологодской вышивке: пережжены были все
на серебро, а одна уцелела – без серебра:
крылья встопорщены, тело – ладья, и – семиострый хвост

в птице внутри – снова павы, в них яйца, а в них снова павы,
и так без конца - противостаи

24.6.12

Мне снился сон – расскажу вратце.
Люди потеряли молитву. У них пропал сон. Они утратили экстатичность, кроме одной – экстатичности, связанной с потреблением. Забыв про сон, они всё время куда-то несутся что-нибудь делать или потреблять. Они даже забывают лечиться, и часто сгорают на лету. А тут произошло новое открытие – в каждом гиперсупермаркете установили аппараты для прямой передачи….не мыслей, мыслей давно уже ни у кого нет, а чувств и настроений, полуснов-полужеланий, короче, всего того, что раньше называлось «психикой». В церквах проповедники цитируют Тютчева: «О, если бы душой, без слов сказаться было можно!» Они не замечают, как сами подменили «душу» «психикой», да мало кто и слушает их. В основном все бегут за покупками и «транслировать себя», пока еще не телесным образом, но это тоже скоро придумают. Самое смешное, что происходит это не в Нью-Йорке или Пекине, а в городе, напоминающем старую Москву или Киев, годов 80х. Никакие шоу и ТВ людям неинтересны – им хочется прямой трансляции себя.
Я тоже встаю в очередь и иду посмотреть, как происходит «трансляция себя напрямую». Из-за меня происходит сбой на эскалаторе (чтый да разумеет!), а затем я попадаю куда надо. Оказывается, это такой светлый зал, где надо ложиться под аппарат, надев на глаза металлические черные квадратики. Молодежь лежит, люди постарше сидят, как на хоккее, и ждут своей очереди. Для эстетов предлагается «язык знаков», состоящий из черных и красных квадратов. Мысленно их воображаешь, транслируешь и таким обраом общаешься. «Зачем это?» - думаю я, и тут понимаю, что письменность давно тю-тю, ее нет, язык тоже упростился донельзя, поэтому и предлагают – чисто для эстетизма – язык квадратов. Но всем интереснее себя транслировать напрямую. Происходящее похоже на массовый анабиоз, на отлет в космос, а зрители настолько бурно обсуждают происходящее и так негодуют, что я нисколько не восторгаюсь предстоящим мне кайфом, что я ухожу. На улице весна, март, тает снег, светит ласковое солнце. Очередь продолжает ломиться в зал. Один мальчик выглядит очень странно – он заглядывает людям в глаза и пытается что-то сказать. Я заговариваю с ним. Оказывается, ему интересно узнать, а как это – смотреть на всё самому, называть это и беседовать. Он корявый, но красивый, как и его речь. Мы поднимаемся на башню, выходим на балкон. «Смотри, говорю я, - вон тропинка в снегу, и по ней ползут люди». – «Да, - говорит он, - тропинка!» И ему это внове.

От нагрева едва ль океан проснется
К новому бытию, без кораллов и песен,
За горами Кармеля - загадки Ганга,
Что ни день, то новый выброс на солнце.

Человекам лакома Антарктида,
От нее останется ледяная подкова,
Чай готов, когда расшумятся сосны,
А вода родниковая бьет в Коньково,

Где ледник неизведанный остановлен
То ль стихом ведичьим, то ль кровью девы.
Он сложил свои валуны под кровлю,
И из свежих вод воссоздалось тело.

19.6.12 Москва

Мне протягивают дом
в аде, у исходищ Карадага –
сердолик и халцедон.
Но милей мне смальта,
ангел с землянистым
нимбом –
и крыльцо из туфа и базальта,
в лозах да крылатых львах.
Халибы
здесь открыли тайну лёгкого железа,
погружаясь в зелено-курчавый,
девический пах упругих гор.
Раны пусть залижут аралезы –
псы крылатые;
а их изгонят вон врачи святые
Кир и Иоанн,
полноты сияющей сосуды.
Даром, вдаль, без серебра
долетит крестовая стрела –
и сразит оленя.
В ране – чудо.

17.6.12 Москва

Гром тихонечко грядет,
стараясь не скрипнуть половицей,
и неожиданно отодвигает ногой табурет, в душной темноте
молнии пляшут свой танец, обнимают столб от земли до небес и мечутся дальше,
захлестывая ночную Москву теплым ливнем.
Ангелы распахнули окна и закрыли лица
тех, кто не может заснуть и не может смотреть на то, что творится.

Когда осыпаются веки и солнце видно до дна
слепого, черного мига, несущегося на убой,
когда накрывает сердце сладостная война –
твой ангел-хранитель, утренний утешитель,
он рядом, вплотную с тобой.

Когда продлевается ночь, и снова, как в плеске песней,
сжимается время – не приходи, развернись
каждым лучом внутри, о Веспер, взрываясь зари страшней,
луна, истончись и не рань, как пятнистая рысь! –

тогда пред тобой на коленях, ласкаясь, росистый свет,
посланник, не выточенный судьбой,
а прилетевший вдруг – лишь крыльев ну нет как нет! –
твой ангел-крушитель, он рядом, всегда с тобой.

11.6.12

Из рыбьего рта – золотой,
из пасти дракона, чихающего на дне – жемчужина,
в ней переливчатый свет.
Он рядом, твой ангел, твой неприкрытый бог.
Уйди в беззеркальность,
его там не видно, там не жалуют двойников
именами и титулами,
он – внутри. А снаружи – дым золотой
и дом на закате, полный ликующих комаров.

10.6.12 Всех Святых

От цветов до гнева подземных бурь,
От картвельской лазури до альционовых дней
Нет для нее приюта – разноцветных земель
У нее так много, но нет нежней

И жесточе солнца двуцветных глаз:
Виноградный сумрак и легкой кисти удар,
От зрачков ее - сердца никто не спас,
И никто смиренней не слышал чар,

Чем ее хрипловатый голос и звонкий смех,
И огонь ее молчаливый, и подлунный скит;
Так ее безнадёжно укрыл от всех,
Но отпустит наверх – раз в году – Дионис-Аид.

4.6.12

«Если Арарат,
то где же голубь?
если ты – голубь,
где твой ворон?
Из потопа – ветку оливы
длинным клювом он укореняет.

Если ты – Ной,
то где же радуга?
Позабыв останки ковчега,
пьяный и нагой
в шатре валяясь,
видишь сон о пре-
существленье
и пречеловеченье, -
быть снегу?

Если ты – лоза,
то где же якорь?
Если ты – хлеб,
то где же голуби?
Если же ты –
жертва и пастырь,
то взойди на темя Арарата» -

Раз в пять тысяч лет распелись воды.