Во Франции конца 19 века были удивительные дома. Попасть в них могли лишь счастливцы. Эти счастливцы должны были быть родовитыми, богатыми и чуткими к
красоте и искусству. Тогда и  только тогда они оказывались в списках и получали приглашения на веленевой бумаге – своеобразные дипломы избранности, с которыми вход в чудесные дома был открыт. "Чердак" особняка на набережной д’Орсе, павильон в Версале, дом в Нейи – в каждом  из этих мест на роскошных приемах собирались аристократы высшего света и люди литературного и художественного мира. Общество счастливцев или тех, кто желал казаться таковыми, включало Сару Бернар и  Юдит Готье, Эдмона де Полиньяка, Гюстава Моро, Поля Валери, Родена, Альфонса Доде, Марселя Пруста, Гюисманса, Малларме. Необыкновенные дома принимали  только необыкновенных людей и до конца раскрывались лишь тем, кто обладал незаурядным художественным вкусом. Каждую комнату нужно было прочувствовать, пережить, сыграть, как сонату. Каждая вещь теплилась своей искоркой, хранила тайну - не всякий был способен  понять и оценить ее. Все существовало по своим правилам и законам: комната, посвященная луне, выдержанная в серовато-синих тонах, с серыми коврами и пурпурными ирисами в вазе; гостиная, травянистым покрытием и статуэтками животных на нем напоминавшая сад; японские уголки и комната для сеансов спиритизма, в оформлении которой были задействованы предметы из церковной утвари, дубовая скамья для хора и даже колокол. С подоконника бросала радужные блики коллекция разноцветных бокалов и флаконов от духов, мраморная розовая ванна когда-то принадлежала мадам де Монтеспан, по стенам вились нарисованные веточки жимолости,  в библиотеке на фоне золотисто-зеленой кожи были изображены павлиньи перья, что должно было обозначать сто глаз знания. Это были не дома – оркестры: каждая маленькая деталь подчинялась общему движению, дополняла и оттеняла собой остальные. У этих домов был свой виртуозный дирижер и хозяин - обворожительный, бесподобный граф Робер де Монтескью, «профессор красоты», влюбленный в себя и свои вещи, эстет, «повелитель утонченных запахов», светский лев и непревзойденный денди.  

Денди 19 века были ослепительны. Тщательная выверенность костюма дополнялась холодной наглостью, сдержанностью, хладнокровием и цинизмом.  Великолепные в своей раскованности, одновременно лишенные всякой вульгарности, ослепительные в своем богатстве и манерах, денди оказались совершенно новым социальным типом. Тип этот выделялся не только внешним видом: хоть безупречная одежда и была обязательным условием, более важным считалось умение ее носить. Основные правила в это искусство внес отец дендизма Джордж Браммелл, вошедший в историю как английский “премьер-министр элегантности”, законодатель мод и автор книги “Мужской и женский костюм”. Принцип первый — “заметная незаметность” (conspiсuous inconspiсuousness); второй — продуманная небрежность. Запрет на крикливые оттенки (ибо vulgar), благородство тонов и полутонов, капля женственного в мужественном, прекрасного качества ткани – костюм, продуманный до перчаток, должен носится, словно импровизация. Блестящая роскошь и мишура оставлялись банкирам, коих в то время появилось немеренно. Любой из нуворишей в тайне лелеял мечту – оказаться хоть раз в закрытом клубе. Но путь туда внезапно разбогатевшим буржуа был закрыт – им оставалось приобщаться к аристократическому миру, лишь читая «модные» романы, герои которых были вхожи в великосветские гостиные. Денди были очаровательны в своей недосягаемости. Эти насмешливые чудаки, стоя в дождливый день у окна, спорили на три тысячи фунтов, какая капля первая сбежит по стеклу к подоконнику. В разгар вечера они могли изящно промчаться по спинке скамьи только для того, чтобы укрыть своим пальто плечи замерзшего друга. Они не позволяли себе появляться на приемах в новом костюме: сначала его должен был обносить кто-то из слуг. Экстравагантные джентльмены с ледяным спокойствием щеголяли малиновыми жилетами и блузами с обилием кружев, поражая публику своим изнеженным видом. Это было самолюбование, эпатаж и игра со зрителем, это был взгляд сверху вниз. Многие писатели того времени были денди: из англичан - Байрон, Диккенс и Теккерей, Оскар Уайльд и сэр Макс Бирбом; Бальзак, Стендаль, Барбе д'Оревильи, Бодлер, Пьер Лоти и Марсель Пруст — из французов. Все они, так или иначе, представляли в своем творчестве героя-денди. В конце 19 века дендизм соприкоснулся с декадансом, и в литературе появился не просто денди, но денди-декадент. Тип «декадента» изящно воплотил в жизни граф Робер де Монтескью. 

Сем (Жорж Гурса). Карикатуры на Робера де Монтескью, 1891

 
Граф умел вскружить голову любому - он был просто очарователен. Такое обаяние могло перейти только по наследству: граф Робер де Монтескью-Фезенсак  родился в 1955 году, принадлежал к древнему французскому роду и имел в своей родословной нимало известных имен. В разговоре он любил, как бы между прочим, упомянуть своего родственника Д’Артаньяна, прототипа героя Дюма. Граф мгновенно становился душой любой компании, умел найти язык с каждым новым знакомым, строил отношения с людьми с аристократической кошачьей гибкостью. Его дома были настоящими светскими салонами,  и гостям надолго запоминался каждый прием – граф гордился своим умением развлекать приглашенных. Устраивая маскарады и балы, он сам продумывал меню, программу, убранство сада и фейерверк. Его всегда окружали поклонники и поклонницы из высшего света, но будучи эстетом, сам граф Робер де Монтескью восхищался людьми из мира искусства. Он очень тонко чувствовал талантливых людей и старался им помочь: сделал первые заказы на стеклянные вазы Эмилю Галле, консультировал по части костюмов молодую Сару Бернар, устроил постановку спектакля для Иды Рубинштейн, пропагандировал Русские балеты в Париже. Как всякий денди, он был чуточку хамелеоном и, конечно, нарциссом. Он любил восхищать своими костюмами,
подбирая к каждому случаю особый. Самым главным считалась уместность костюма: если в один дом можно было прийти в наряде смелых цветов, то в другой требовались другие «цветовые нюансы для визита». После каждого появления графа в свете газеты полнились заметками, в которых подробно описывался его внешний вид. Любимым цветом графа был серый, который был ненавящивым с одной стороны и имел огромное количество оттенков с другой. Серому цвету была отведена целая комната, для которой специально заказывались редчайшие серые розы. Словно в театре, в комнате графа, стояли стеклянные шкафчики с жилетами и галстуками пастельных тонов. Реальность для Монтескью была всего лишь сценой, на которой он мог играть любые роли. Эта страсть к маскам, к переодеванию проявилась в фотографиях, на которых граф запечатлен в исторических костюмах, в восточных одеяниях и в разнообразных нарядах своей эпохи.

«Литературный чудак, немного не в своем уме, но при этом обладающий утонченностью вымирающих аристократических родов» – так записал в дневнике свое впечатление от графа Эдмон де Гонкур. Да, Монтескью был поэтом: несколько сборников его типично декадентской поэзии были изданы. Но назвать графа «литературным чудаком» можно не только поэтому:  многие писатели использовали знакомство с графом Робером де Монтескью для создания своих героев. Он послужил прототипом герцога Дез Эссента в романе Гюисманса «Наоборот» (1884), месье Фока в одноименном романе Ж.Лоррена (1901), и, наконец, барона де Шарлю в романе Марселя Пруста «В поисках утраченного времени» (1913-1927). Отношения со своими романными двойниками у графа были натянутыми. Особенно огорчал Монтескью неприятный образ барона де Шарлю: такого от Пруста, своего ученика, граф не ожидал. После этого романа отношения графа с Прустом сошли на нет, а обиженный Монтескью еще долгое время ревниво запрашивал медиума на спиритических сеансах о литературных успехах своего бывшего друга.

После этих романов правда и вымысел о Монтескью смешалась. В романе Гюисманса есть эпизод, в котором герой сначала позолотил, а потом инкрустировал драгоценными камнями панцирь живой черепахи, потому что  неподвижность узоров ковра наводила на него тоску. Черепаха не долго смогла радовать взгляд и, не выдержав инкрустации, умерла. Даже если Монтескью на самом деле решился на такую затею, мы должны простить графу эту смерть – он был прежде всего декадентом. А декаденты, называя себя «поколением, которое поет и плачет», не находя в  прозаичной действительности никакого смысла, стремились эстетизировать свой  мир и превращали каждую мелочь повседневности в произведение искусства. Граф Робер де Монтескью произведением искусства делал свою жизнь. Каждую минуту создавая себя и все, что его окружало. Жизнетворчество – изумительное занятие.   Источник