Это не я.
Кто-то другой
управляет моими
мечтами и мной

К десятому часу
вчерашнего дня
я умер -
похороните меня

24 сент - Неизвестна - Нити - Прошмыгнуть мимо
25 сент - Два слога - У - Будто бы осень наступает и ничего. Нет - Кот, который...
26 сент - Я совершенно не помню этот день
27 сент - Крупные кости градом падают на пол - Что-то надвигается - Потеря ориентации
28 сент - Начало яблок
29 сент - Отражения солнечных лучей - Я встроен - Мир Ч - Песок
30 сент - Освещено - Кнопка Delete - Пространство обратно

Джейн снимает. Я ищу потерянные вещи. Забытые два часа назад. Кое-где. В городе. В лесу. Я пытаюсь понять, как вернуть сюда забытые вчера вещи – те самые, с которыми разделила нас эта хлипкая ночь. Я хочу представить, каково это – если забытые давно вещи вдруг начнут всплывать в этой реальности. Сегодня. Ну, например, семь лет назад. Ну, или восемь лет. Как вернуть такие вещи? Как заставить выйти их из пены утреннего тумана? Спустя ну там девять лет я бережно складываю эти вещи вместе. Джейн снимает.

Почему идёт дождь, когда мне нужно покинуть эту комнату?

Почему я не могу продолжать сидеть у окна, опустив руки на широкий подоконник, вглядываясь в пасмурное небо, тучи, пузыри на лужах, осыпавшиеся липы, осенний асфальт, мокрые автомобили, такие старые, что можно предположить себя на два десятка лет в прошлом.

А ещё: контейнер для мусора (к нему спешит мужчина с пакетом), гараж, небольшой садик у дома, трансформаторная будка, выкрашенная свежей белой краской, разрисованная латинскими буквами; отсутствие кошек.

Почему я не могу посидеть здесь в тишине? Почему не могу без дела слоняться из комнаты в комнату? Ничего не читать, не включать кино, не записывать сны.

Я наблюдаемый и наблюдатель. Я шевелю занавески вместо ветра. Я путешествую по чужой жизни - в детство и обратно. Мой троллейбус подходит к остановке. Эта зелёная комната существует для того, чтобы её покидать. Мужчина выбросил пакет в мусорный контейнер и возвращается обратно.

П: сейчас тоже дождь. Только вечер. Он усилился. Я закрываю глаза.

Когда город просыпается, и люди впихивают в себя последний глоток кофе напополам с зубной пастой спеша на работу. Когда над городом зависли тучи и того и гляди разверзнется и прольётся. Когда голодающий кот будит в четыре утра и там, на востоке, из-за деревьев, кранов и многоэтажек пробиваются первые лучи (которые никогда не увидят спящие люди, мечтающие о кофе, живущие в городе, который вскоре накроют тучи).

Когда уже не уснуть…

Когда закончилась плёнка, а новую подвезут только в четверг, а снимать хочется, ну вот очень-очень хочется. Страстно! Когда я вспоминаю об одноразовой камере, которую купил прошлой весной. Которая оказалась сломана и до сих пор валяется в ящике стола. Когда судорожно пытаюсь вспомнить, куда засунул отвёртку.

Когда плёнку, которую я извлёк, нужно было проявить в июле 1998-ого. Получается, прошло девятнадцать лет. Когда девятнадцать лет назад тот я – мальчик в обрезанных джинсовых шортах и в где-то добытых советских кедах – пинает с друзьями мяч. Смотрит первый в жизни чемпионат мира по футболу. По ночам. Гуляет у моря с девочкой, которую робко держит под руку. Которую хочет поцеловать. И боится целовать. И сбегает от неё к телевизору на финал этого самого футбольного чемпионата. Когда вклеивал наклейки футболистов в специальный альбом…

Что можно снять на такую плёнку?

Когда в раковине с трудом помещается четырнадцати килограммовый арбуз. Который целиком для меня одного. Который лишил меня сна, потому что я съел половину вечером за просмотром кино. Режиссёр которого Джим Джармуш. Которого я люблю. А кино называется «Патерсон». И это один из лучших фильмов, что я смотрел. А я смотрел много хорошего кино.

Вот почему меня так легко разбудил с первыми лучами солнца кот. Которого я тоже люблю. Ха-ха. На самом деле, это всего лишь пост о любви к коту. Теперь и вы об этом знаете.

Пойдём гулять?

Сегодня такой день, что осень. Свет стелется через листья, бросая легкие как небосвод тени. Они движутся по сбитой штукатурке стен, бывших когда-то кирпичными, по капотам, кафелю в ванной. По моей руке. Трещины асфальта забились бледными листьями лип. Где-то открыта дверь в парадную. Я чувствую, как наполнен воздух вокруг. Корки арбуза застыли в тарелке. За окном гуднул троллейбус. Я раскрашиваю чёрным и белым. И на кисти мои падает благодать мира, рождённого внутри.

Мне не нужны книги и запах стула с оборванной обшивкой и виолончели. Я вижу!..

Всё было таким же, как когда-то. Будто бы вместо этих лестничных клеток - старое крыльцо; вместо пыльных улиц города - свежий морской воздух; и я оправляюсь не за связкой бананов, а за пирожными к вечернему чаю с чтением до глубокой ночи, а то - и до самого утра.

В голове больше ничего. Звуки дождя, колотящие по пустым бутылкам и опрокинутым стаканам. Дверь, покачивающаяся от ветра. Картинки Тарковского перед глазами, а на экране - Линч. Зелёные дыни, зелёные бананы, зелёные яблоки, пол становится тоже зелёным. Всё как будто бы затихло. На широкой книжной полке лежит Некрасов и я беру его с собой. Пора искоренять мои тире. Вода, капая на пол с цветочных горшков, образует лужи. Лужи образуются в реки. Реки стекаются в озёра, откуда она испарится под утренними лучами солнца и в моей летней комнате - ура! Наконец-то - пройдёт настоящий дождь. Настоящий.

И я буду укрываться под зонтом. Укрывать нас под зонтом. Пока ты не скроешься.

Ты всё-таки скроешься и я стану ловить тебя в осознанных снах. Для этого у меня на половинке кровати - твоей половинке кровати (возможно, в другом городе. Уточните данные) - лежит тетрадь и воронёное (вороное?) перо. Я просыпаюсь в REM фазу сна (раздаётся звонок будильника) и я сразу записываю сновидение. Я не избавился от тире, но приобрёл скобки.

Я буду искать тебя в снах. Там, откуда ты раньше сбегала. Откуда ты раньше могла бежать.

Это сообщение, надиктованное автоответчиком, записанное на клочке бумаги рядом с номером газовой службы, оставленное у телефонного аппарата, возможно, просто кому-то снится.

Просыпайся. К дому подъехала мусоровывозящая машина.

Зачёрпывая узорной ложкой из баночки с мёдом, я, прикрывшись одеялом, читаю Стругацких и Лабержа попеременно - не могу выбрать и остановиться на чём-то одном. Стругацкие на этот раз не так захватывают. Осознанные сновидения - манят и притягивают тайной, через которую, думается, не так уж и сложно переступить. В окно заглядывает стремительно теряющее свет голубое небо с розоватой полоской заката. Окна ещё какое-то время будут хранить тепло лучей середины лета. Что за сказочное мгновение?!

Кажется, будто бы самое место сейчас - сидеть на кованом стульчике на лужайке в палисаднике у дома, глядеть как ветер качает кусты роз, чьи лепестки кое-где повяли и осыпались алыми каплями в сочную зелень. Да чтобы на столике рядом томилось блюдце нектарин.

Представляю, как поезд летит оп рельсам, оставляя позади себя очередной закат, а там, вдали, будто предстоящий тоннель, мягкой пеленой стелется мрак грядущей ночи. Повсюду зажигаются огни и издалека эта свора вагонов напоминает жёлтую стрелу. Мимо проносятся станции и берёзы. Кто-то украдкой курит в тамбуре. Кто-то пробирается в ресторан. Кто-то громко слушаем музыку.

Сегодня моё волшебство распространяется на книги. Они появляются на полках в каком-то невообразимом количестве и прямо при мне. Я щёлкаю пальцем и передо мной кладут Артура Хэйли в потрёпанной мягкой обложке. Тургенева. Жукова. Пруткова.

Меж тем, совсем стемнело. Я кутаюсь в плед, претворяясь, что зажат не четырьмя голыми стенами на высоте четвёртого этажа в этом пыльном панельном городе, а заброшенным садом, к которому только-только начал прикладывать руку так, что меж теми ветвями, во-о-ое там, можно разобрать поспевающие ягоды малины.

Мне пора возвращаться на необитаемую планету. К осознанным сновидениям. К наваливающимся, требовательным звукам "Мяу" со стороны кухни. Пора.

Завтра бы дождя...

Нет места, чтобы записать свои размышления. Почему-то ни здесь нельзя, ни тетрадка в линейку, что лежит в нижнем ящике, не подходит. Ни даже собственная голова.
Везде достанут, прочтут и, не замечая, потопчут.

Наверное, самое сложное, что можно сделать в отношении другого человека – заставить его задуматься

Это случилось десятого марта, ближе к утру. Никакой неожиданности. В том смысле, что я ждал этого дня давно. А наступил он всё равно неожиданно. Это как будто ожидаешь телефонного звонка – ожидаешь, то есть, не слоняешься из комнаты в комнату, зажав в руке кофе и разбрасывая крошки от бутерброда по всей квартире, нет, нет, ожидание другого рода, трепетное ожидание; звонок точно будет, ты сидишь на краешке кресла у раскрытой книжки, уставившись в белую стену, с которой накануне содрал обои или же сидишь прямо на полу, подперев эту самую стену спиной; или нет, пусть будет другой пример; пусть будет звонок в дверь, лучше - стук; потому что у нее есть адрес твоей квартирки, более того, она записала его не где-то на клочке, а в своём блокноте или даже ты собственноручно вписал его туда, и она придёт, она улыбалась и обещала и улыбка, ох, эта её загадочная улыбка и глаза… она придёт; ты не выходишь из дома день, неделю, месяц или всего несколько часов; алло, ещё одну пиццу, да-да, вегетарианскую, с двойным сыром, и вот раздаётся заветное «дзинь» или «тук-тук-тук» (в груди что-то замирает, а затем вырывается, оставляя следы), - словом, то, что произошло десятого марта, вполне могло произойти два года назад или через столетие. Я ждал. Я не был готов. Я не хотел.

Настал конец света.

Ну, то есть, это не просто метафора. Нет. Предельно конкретно. Конец света. Жизнь до и жизнь после – два разных явления.
Вещи вокруг меня выходят из строя. Что-то внутри поломалось, и во внутренности мои забралась пустота. Днём всё так же накрапывает дождь. Или солнце отбрасывает тени беззубых ветвей на кирпичные коробки. Люди всё так же запрограммировано спешат по улицам – маршрутам, стараясь сделать как можно более серьёзный вид и не выбиться из расписания. Ночью в окна светит картонная луна, нарисованная каким-то фанатиком. Картонный мир, не имеющие материи. На самом деле.

- Что происходит?
- Ничего необычного. Так… Просто катастрофа

(Я всё никак не могу выкинуть её из головы. Потому что влюблён. Вот она стучит в дверь. Вот я медленно всплываю на поверхность. Книжка слетает на пол и захлопывается. Я бреду по тёмному коридору, стены которого сжимаются, пытаясь меня раздавить. Снова: тук – тук – тук. Коротко, не громко и не настойчиво. Прислоняю голову к двери, закрываю глаза. Это я так справляюсь с волнением. И готовлю слова, а слова эти я никогда не репетировал. Потому что думал – придёт день, и слова сами собою найдут гортань. И вот я /тук – тук – тук/ отпираю замок.
- Здравствуйте. Я из Т-Телеком. Скажите, а вам нужен быстрый интернет и сто двадцать телевизионных каналов бесплатно.

Я дальше не слушаю.

- Всё рушится. Всё вокруг тебя выходит из строя.
Говорит кто-то.)

Сегодня я подумал: ну почему у меня именно такая фамилия, а не Абрикосов, например. Михаил Абрикосов. Солнечно. Сочно. Так и хочется откусить или выжать в стакан. Больше ни о чём другом я не думал сегодня.

Секрет лабиринта в том, что из лабиринта нет выхода

Вечер. 38,2. Окно нараспашку. Брожу по полутёмной квартире, не понимая, чем себя занять, со стаканом выжатого Татьяной сока. Пытаюсь читать Тарсковского. О нём и дневники, но не выходит. Не получается сосредоточится. Ночь без сна. Тарковский великий режиссёр. Единственный. Тридцать лет прошло, а после него нет ни одного имени, столь же близко восходящего к его идеалу. У нас есть только его кино. 7 и 1/2. При этом, я совершенно не согласен с его образом жизни, с его мыслями о жизни и обо всём, что не касается кино. Бедный, Андрей Арсеньевич. Как он заблуждался...

Франц Кафка питался фруктами и овощами и умер в 41 год в жутких мучениях. Что-то с горлом. Он предлагал четырём возлюбленным руку и сердце, а потом сам же отказывал им. И это всё в письмах. В сотнях и тысячах писем. Мог написать несколько писем девушке за день. Жизнь Кафки может показаться интереснее его произведений. А умер он из-за чрезмерного употребления молока и молочного. Пил его литрами. Бедный Кафка.

Сегодня снился поезд. Каждую ночь что-то снится. Два или три разных сновидения. Часто - транспортное. Вокзалы, автобусы, велосипеды. Однажды, ралли.

Сегодня - поезда. И старые друзья. Места, которые под действием времени изменились. Мы не виделись тринадцать лет. Странные сны, я их постоянно забываю. Больше и нечего сказать

Привет. Все мои мысли скомканы и раздавлены. Их будто бы вынесли из моей головы и я думаю только о том, что происходит сейчас или даже не думаю, а просто живу моментом. Или не живу. Февраль, сама понимаешь. А посему - Франсуа Трюффо и Годар, нежелание ставить запятые. Обнажаю своё невежество. Не верю в философию, только в абсурд. Читаю Мартиролог Андрея Тарковского. Чувствую себя человеком во фраке, что стоит на перроне вокзала с выбитыми окнами да заколоченными дверьми. С чемоданом, набитым не пойми чем (читай - книгами), от которого до моря - рукой подать, и когда окружающие вокзал деревья были молодыми и все эти глупые серые коробки ещё не успели построить - вон там, на горизонте - виднелась узкая полоска моря. Так на древних фотографиях и это то свидетельство, которому я доверяю. Море...

А впереди - лес.

В три мои камеры заправлены плёнки. Чёрно-белая и цветные. В декабре. Ещё в декабре. Ничего не снимаю. Простой. Пишу сценарии. Вот, описываю тебе бытовуху. Зачем?

Всё сместилось. Я более не держусь прежних ориентиров. Я знаю ответы на вопросы, которые мучали меня когда-то. Я открыл их в тридцать. Не так рано, но и не сказать, чтобы поздно. Теперь нужно поставить следующие вопросы правильно. Или забыть и просто плыть по течению. Как лодка. Как бумажный кораблик. Или как лист. Ни о чём не думать; созерцая. Дзен.

Мне легко.

В феврале я - тепличное растение. Не выхожу из квартиры, сижу дома. Не разговариваю. Не люблю говорить. М.б. писать? Если сегодня раздастся телефонный звонок, я промолчу. Не подниму трубку. М.б. даже не услышу. Потому что больше меня нет в этой квартире. И на этом пляже меня больше нет.

Это очень старый снимок. Ему двадцать восемь лет. А мне - почти три. Я стою в верхнем ряду, третий справа. Конечно, вы бы меня и так узнали, безо всяких подсказок. Но всё же...

Снимок старый. Он выцвел и пошёл пятнами. Наверное, от сырости и от времени. Я гляжу на женщину - воспитателя, а женщина - воспитатель глядит на меня. Эпический момент. Дело в том, что мужчина с накладной бородой - это мой дедушка. А я ещё слишком юн и верю в Деда Мороза (я и сейчас верю). Но, постойте. Дедушка и Дед Мороз - одно и то же лицо?! Как во всём этом можно разобраться? Особенно, когда тебе ещё нет трёх и ты просто мишка на детском утреннике.

Поэтому дядечка нажимает на кнопку своего фотоаппарата. Дети смотрят кто куда. Дети вообще не очень любят фотографироваться. Я гляжу на женщину - воспитателя. Она старше, она сможет с этим разобраться и освободить моего дедушку. Женщина - воспитатель сочувственно глядит на меня. Или настороженно. Или - глаза её полны светлой грусти. А потом, кажется, я немного расплакался. Во всяком случае, так мне рассказывали...

К чему это я? Одна фотография - целая история. Больше и не нужно, достаточно всего одной. Дядечка поймал момент. А я часто разглядывал в альбоме этот снимок и вспоминал историю.

Прошло двадцать восемь лет. Я сам стал дядечкой с фотоаппаратом. Хожу в детский развлекательный центр и снимаю ёлки. Пытаюсь поймать момент с историей, загадать желание Деду Морозу (новая плёночная камера, тут всё банально) и рассказать стишок.

Я даже выучил Маяковского

"Остановка Янтарный берег. Следующая остановка - посёлок Отрадное", - говорит невидимая девушка. Безнадёжно так говорит. Грустно. Это наша остановка. Теперь я сюда редко выбираюсь.

Забыл фотоаппарат.

Ладно.

Здесь прекрасно. Ни снега, ни листьев. Видно каждую виллу, каждое окно, дым из кирпичных труб. Мы спускаемся к морю, а у моря кричат чайки. Мужчина и ребёнок подкармливают их. Татьяна иногда умеет кричать как чайка. Особенно, когда голодна. Не успеваю рассмотреть, надеюсь, это не хлеб. Чайки умирают от хлеба. Люди ничего об этом не знают. У людей другие проблемы.

Волны красиво растекаются по пляжу. Мы бредем по камням. Кто-то складывает камни в башни на нашем пути. Это тоже красиво. По берегу разбросаны доски. То ли шторм, то ли человек. Я представляю, как собираю из них кресло. Мы захватили одну из них с собой. Потом ещё одну. Чёрт, хочется взять все.

На обратном пути читаю Тарковского. Мартиролог. Девушка с безнадёжным голосом помалкивает.

Успеваем на вечерний киносеанс "Nocturnal Animals".

День закончен.

Жили на Марсе марсиане. И деревья. Затем марсиане вырубили деревья и Марс превратился в пустыню. Землянам тоже деревья нравятся не особо. Поэтому они рубят деревья и делают пастбища. Повсеместно. Но животных земляне тоже не любят. Они подвешивают их за задние лапы и режут. Живьём. Земляне любят питаться страданием. А когда им стало мало, они придумали телевизор. И интернет. С добрым утром, земляне.