А в дороге роса — что вино, так высыхает рот,
и чудо — давно не чудо, когда тридесят поворот,
и пыль — почти атмосфера, и кожа вторая — пот,
и всякий раз лучше, если дорога «до» лежит, а не «от».
Я не из тех, кто бежит, у меня есть цель – окоём.
Всего-то и надо мне – дойти до него живьём,
долететь воробьём до рая, доползти до небес муравьём.
Добреду, отдохну, огляну видокрай – и сгину в нём.

A w drodze rosa jest winem: tak wysychają usta.
Nie czekasz na cud: za zakrętem dzień znowu będzie pusty.
Tu pył jest niemal powietrzem, pot się staje pancerzem.
I lepiej dokądś podążać, niż uciekać by zwierzem.
Nie jestem tym, kto ucieka: mam przeznaczeniem daleko,
gdzie granatowe morze pije złocistą rzekę.
Ja tylko potrzebuję dotrzeć, dowlec się na zapale.
Dojdę, odpocznę, zrobię
wydech,
i zniknę w dali.

Какие печи и ямы, внучек –
мы думали просто, что станет лучше,
что как-то стабильнее, что ли, станет,
мы от безвестности все устали...

И всё начиналось нормально, вроде бы.
Нам возвращали гордость за Родину,
духовность, надежду на единение:
мы стали ближе, мы стали роднее,
когда приструнили баб, извращенцев,
страну почистили от вырожденцев,
от инородцев и всех потакающих –
всё ближе, крепче ряды смыкая.
Мы стали спасителями народов
и в завтра глядели ясно, гордо:
последний оплот цивилизации,
хранить готовые и подвизаться.
И были величественными – планы,
и юные были полны запала,
и были искренно-звонки речи...

Откуда нам знать про чёртовы печи?

В Греции из цыганской семьи была изъята девочка Мария. Она привлекла внимание полицейских, проводящих общий рейд, своей внешностью: белокурая, голубоглазая.
Сначала цыгане предъявили свидетельство о рождении, но оно оказалось фальшивым, и тест ДНК показал, что родителями Марии, в отличие от других четырех проживающих в том же доме детей, они не являются.
Тогда цыгане сказали, что Марию оставила мать, потому что не могла прокормить. Им никто не поверил.
Весь мир разыскивал родителей Марии, поскольку ее данных в базе по похищенным и исчезнувшим детям не было.
Греческие СМИ именовали девочку не иначе, как "белокурый ангел", и сообщали подробности ее жизни у цыган. Так, она танцевала на улице, словно просто цыганская девочка, и ее предположительно должны были отдать в 12 лет замуж за цыганского мальчика, словно просто цыганскую девочку. Девочка была, впрочем, здорова, у цыган имела свою собственную комнату, в которой были нормальная кровать и самые обычные игрушки.
Русские блоггеры тем временем искали родителей девочки в России. Уверялось, что девочка с цыганами кочевала, что цыгане ее украли, что ее должны были продать на органы, педофилам и на усыновление. Комментарии под постами были один цветистей другого.
Родители Марии были найдены по ДНК. Ими оказались многодетные болгарские цыгане. Половина их детей были альбиносами: белокожие, белокурые, голубоглазые. Генетический сбой. Биологические родители Марии показали, что пытались заработать денег на сельскохозяйственных работах в Греции, там же родили девочку, и решили временно оставить у внушившей доверии цыганской пары. Однако финансовое положение их не улучшалось, и потому за четыре года Марию так и не забрали. А также не вернули денег на дорогу (ок. 140 евро), занятых у той же пары.
В каких условиях жили братья и сестры Марии. также альбиносы? Они спали вповалку. За ними не было ухода, необходимого альбиносам, так что их кожа и глаза в ужасном состоянии. От плохого питания у них также проблемы с зубами. Таким образом, Марии действительно повезло оказаться у греческих цыган.
Сейчас Мария в приюте. Ее биологических и приемных родителей будут судить за торговлю людьми (к слову, на рынке усыновления красивая девочка стоила бы около 30 000 евро, так что это одна из самых дешевых сделок в Европе = по цене дороги до Болгарии). Приемным также грозит срок за мошенничество с документами. На их имя, кроме Марии и родных детей, было зарегистрировано еще несколько цыганских детей, предположительно тоже оставленных гастарбайтерами.
Мошенничество = это преступление. Однако совсем не того порядка, что приписывалось приемным родителям Марии: не воровство людей, не продажа на органы, не сутенерство, не участие в бизнесе по нелегальному усыновлению. Мария действительно оказалась просто цыганской девочкой, и с ней обращались, как с родной дочерью.
Удивительным образом после выяснения правды греческие СМИ забыли об "ангеле" и девочку стали называть только по имени. Теперь их возмущали не танцы на улицах, а то, что на греческие деньги кормили болгарскую цыганку. Девочка больше никого не умиляет в Греции.
Русские блоггеры.... написали радостную новость? Опровержение ужасающих обвинений и предположений? Нет. Большинство сделало вид, что никаких поисков Марии и вздохов по украденной русской красотуле не было. Кое=кто теперь ужасается фактом незаконного усыновления, чтобы ярость выглядела оправданной. Новость о находке родителей Марии перепостили десятки, на фоне сотен, которых она умиляла до тех пор, пока не оказалась цыганкой.
Как быстро может измениться отношение к одной маленькой, ничего еще никому не сделавшей и прилюдно не сказавшей девочке от одного только всплывшего факта: цыганка.

Я — случайный поэт с улицы,
занесённый цыганским ветром.
Моё слово легко забудется,
когда я уйду за рассветом:
отблестит пылинками в воздухе,
оттанцует на сквозняке.
Не сверкать ему между звёздами
и кольцом на руке.
Потеряют серверы данные
и тетрадки истлеют в прах.
Что останется? Камень с датами
и на нём — света игра,
да мелодии — в записи — звонкие
на забытые всеми строки,
да цыганка споёт ребёнку
о небесной дороге.

- Расскажи нам книжку, Шарлотта!
- Какую?
- Которой нет:
про ночных танцоров,
пустошь,
чужое лицо в окне...
- Про такое Эми расскажет,
а я -
прижимайтесь теплей! -
прочитаю со стен
историю о
лесном короле.
У него и голос сердит,
и лицо,
и глаза черны.
У него есть тайна -
имя
его жены.
Он безмолвно любит
кого-то
такого, как я.
Только он не король,
не в лесу
и даже не злей воробья.
- Нет, не так, Шарлотта!
Он злой,
и вообще, он - цыган.
Он бродил дорогами
дальних,
неласковых стран.
Он кричал о любви,
рычал о любви,
как зверь!
- Не пинай её, Энн.
Пусть Эми читает теперь...

Тротуары запретны тем, чьи пятки - босы:
мимолётные тропы топтать нам между копыт и колёс,
и не страшно, что пятки станут черны: куда - чернее?
Всё, чем бьют, нам на пользу: станем ловчее.
В животе пустота - шаг будет легче пуха.
От привычки к удару сзади - острее слух.
От желания плакать - песня родится в горле:
сам Господь не сочтёт, сколько их в нашем городе!
И не станет считать, к чему - негритянский хрип...

У меня - королевское имя, у папы - скрипка,
а с такими богатствами зачем вообще тротуары?
Я бегу впереди машин:
босая,
обтрёпанная,
Сезария.

Я знаю, что ты мониторишь своё имя, и потому пишу тебе из своего блога.
Я тебя люблю. Я с восторгом наблюдаю за тобой уже полгода. Я чувствую себя твоей злой сестрой-близняшкой.
Смотри сама - я такая же толстая, как ты.
Я тоже ношу этническую чепуху, как ты.
У меня, как у тебя, слабые, жидкие, всё время жирные волосёнки.
Я тоже живу в съёмной хате, и она тоже стрёмно выглядит, потому что я тоже не делаю в ней ремонта.
Я тоже не люблю мыть холодильник и микроволновку.
Я тоже малоизвестна как журналистка.
Мой муж тоже рокер (только, по счастью, завязавший).
Я тоже простого провинциального происхождения.
У меня тоже кустистые брови и усы, только на мне это не видно, поскольку я - блондинка.
У меня тоже брыли и второй подбородок.
У меня тоже беличьи зубы и глаза выглядят так, словно ресницы отсутствуют.
У меня тоже море неудачных фотографий в странных позах и с кругами вокруг глаз.
Я тоже нищебродка и считаю копейки, только не прилюдно.
Я тоже постоянно хожу в вещах и украшениях, подаренных подругами.

Отчего же я не просто близнец, а злой?
Потому что многие вещи у меня ровно наоборот.
Ты часто употребляешь алкоголь - я к нему отношусь с прохладцей.
Ты в юности употребляла наркотики и трахалась с незнакомцами - я участвовала в творческих конкурсах, вела литературный клуб и фехтовала на двуручных мечах. Тоже бессмысленно и беспощадно, но куда веселее перепихона без резинки.
Ты обожаешь базарное хамство в самых классических его проявлениях - у меня хорошая литературная речь и я недурно воспитана.
Ты придумала две-три идеи (на пустом месте, что верно замечают многие) и носишься с ними, поскольку больше не с чем - я сыплю идеями, я их воплощаю либо раздариваю.
Ты думаешь, что создаёшь тренды - с моей подачи в фэнтези и на телевидение вернулся позитивный классический образ цыган, а в Москве стали проводиться мероприятия цыганской тематики и почитаться Тони Гатлиф.
К слову, я провернула это всего из-за тысячи рублей - поспорила с подругой.
Ты полгода пишешь книгу в 130 000 знаков. Я за то же время, включая редакцию, сбор материала и проч., пишу книгу в 500 000 знаков.
И нет, я не делаю это бесплатно. Я обязательно нахожу того, кто мне за это заплатит, а потом ещё спокойно продаю электронные копии через официальный магазин электронных книг.

Очевидно, с учётом первой половины этого поста, то, что составляет разницу между нами есть подарок судьбы для меня, поскольку позволяет чувствовать, что не всё так плохо в моей жизни: снизу стучат.

Спасибки. Продолжай в том же духе. Я ценю, когда люди делают что-либо мне во благо.

Всегда я,
Лилит Мазикина.

Почти безумно — с гнездом на шляпе,
в перчатках и кружевном жабо —
мы чинно сядем и станем чай пить
из чашек, цитирующих Рембо.
В часах давно батарейка сдохла,
застыла стрелка на цифре пять.
— ...Заварка? — Знаешь, почти неплохо.
(Не мне на зеркало вдруг пенять...)
На льдистых блюдцах тоскуют крошки,
собравшись буквами странных слов,
и скатерть, пёстрая скоморошьи,
пространства склеивает столов.
Во исполнение ритуала
надкусим чашечные края,
салфетки бросим, кивнём устало
и разойдёмся —
я
и я.

Я сплю,
и мне снится, что я -
ка-ри-а-ти-да,
держательница
чужих грехов
на плечах.
Взгляд моих белых глаз -
киносъёмка рапидом.
Ноги врастают в куб
из кирпича.
Всё бесконечно:
усталость,
тяжесть
и юность.
В камне
дождь вырезает
узор
морщин.
Я сплю, и мне снится,
что я
как будто
проснулась,
хожу и держу
чужие грехи
без причин.

Мама, душно... Хочу во двор: ты погляди,
кто-то ходил босой по небу и наследил.
В куртке карманы дырявы, порассыпал звёзд.
Мама, скажи, кому он их столько нёс?
Катятся звёзды, катятся, падают вниз,
бьются об окна, и зажигают огни.
Много, как думаешь, осталось у босого чуд?
Мама, душно... Я тоже на небо хочу...

Знаю: зелёное красным станет — словно включится «стоп»,
диджеи привычно в эфир поставят песню про вальс-бостон.
ветер, небрежно кусты подчистив, вдруг пахнёт лебедой,
и осень заварит чаинки листьев кипящей в лужах водой,
кинет запаха прели сладость, связку цветных зонтов,
пенку хмари и сплин прохлады: всё, напиток готов!
И мы усядемся, друг друга против, по две стороны окна:
я — комочек простывшей плоти, дыханье стихий — она,
цыгански пестры на обеих наряды, у каждой — с горчинкой чай.
Сядем тихонько, сцепимся взглядом и долго будем молчать.

А кровь, как известно, цыганка
на жарких улицах вен.
Кровью поди, напугай-ка
твердь площадей да щёки стен.
Алая, алая пляшет тень.
Не знаю, кто это, алчный,
никак не напьётся красноты.
Кровь — как известно — мальчик,
кости которого держат мосты
до и немного после большой темноты.
Алая, алая мечется тень.
Кажется, ты.

А кровь, как известно, жидкость.
И в ней не живёт душа.
О том поди, расскажи-ка
в космосе матки плывущим малышам.
Или, на крайний случай, вшам.
В красном плывёт планета
полумёртвым и мокрым голышом.
Кровь — как известно — монета
власти маленькой и большой,
и каждый из нас родился грошом.
А иная душа — в полгроша.
Чтоб никто не нашёл.

Амьенский собор выгорел. Нотр-Дам поседел.
На древних ступенях цветами - юбки цыганок.
Кто-то готовится выиграть в самом последнем суде.
Кто-то желает сейчас получить чистоганом.
И только новые дервиши, забывшие имена
любых из божеств, с кем надо договориться,
снимают с себя последнее, будто рубашку - на! -
потрёпанные в молитвах о чуде лица.
А небо забыло начисто, как прятать ночами свет,
и звёзды сбегают из города в дикие горы.
Дервиши зарывают на зиму, как в листве,
в постерах музыкальных звоны соборов,
чтобы на Антипасху, под первым хмельным дождём,
каждый проросший звон обернулся птицей,
ввинтился в воздух, опасно и радостно возбуждён -
а мир вместе с дервишем станет внизу кружиться.

... А в Дамаске на площади люди
ударялись багровой грудью
о безглазые лица камней,
и персты из свинца и из стали
равнодушно и скушно листали
книги жизней - какая длинней.

Я абсолютно в своём уме. Просто он у меня вот такой.

Никто не остался верен - и не оказался правым.
На улице - только ветер, а я - по прежнему - в травмах.
А к боли, как к крови, липнут чужие боли и слёзы -
И пальцы в соке малинном пугают порой серьёзно.
Никто не остался светел - но кое-кто вырос подлым.
На улице - только ветер, бежит от своей свободы.
Черны имена и даты, и неуклюжи портреты
В затрёпанной общей тетради, на фоне поблёкших клеток.
Побои. Разбили камнем. Банальная пневмония.
Столкнулась с двумя качками. Исчез в свои выходные.
Под поезд. Заточка в спину. Увидел - тонули дети.

Не ешьте при мне малину.

На улице только ветер.

Мне твердят: отрекись, мне говорят: забудь,
всё остальное - вниз, в топи ведущий, путь;
мне повторяют: нам - лучше тебя видать,
тоже, нашлась княжна, просто не скажет "да",
будет глядеть в глаза, спину держать и шаг,
с места бить по газам там, где - тише дышать;
от кнута - на дыбы, не вперёд - стороной.
счастью с тобой - не быть, век вековать одной,
дурой не будь - забудь! Стань умней - откажись!

Только видала в гробу я "нормальную жизнь",
если она -
без меня,
на
цепи,
под седлом.
Счастью со мной не быть?
Такому - и поделом.

Угомонились к ночи скрипучки-кобылки.
Ветер гремнул матерком и погнал себе стадо.
Белые росы пали на чёрные былки
и потянули к земле тяжестью яда.
Стадо брело и брело, закрыв животами
чёрные глади небес и луну, бледнолицу.
Падали оземь звери, воздух хватая.
Падали на зверей из воздуха птицы.
Стадо топтало сосны пыльным копытом.
Дерево с деревом рядом мертвело распятьем.
Ветер сипел и хрипел, дымом пропитан,
падал на подвернувшийся город с проклятьем.
Стадо, не слыша кнута, растекалось округой.
Ветер глотал из горла раскалённой бутылки,
снова цеплялся за город и падал, пьянчуга.
В поле качались, качались, качались чёрные былки.

По улице, едва на рассвете, нёс куда-то девушку ветер. Хлопали крыльями простынь драконы- балконы, блеском разили оконным, но, как ни грозили - девушку не закогтили. Лужи хватали тонкие ноги, встав поперёк дороги. Но, как ни старались - девушку не украли. Чёрными пальцами тени тянулись, но девушки еле коснулись, не удержали: пальцы разжали. Ветер нёс девушку бережно-бережно, хоть и немного небрежно, как носит щенка в ладонях мальчик, перед друзьями фасоня: глядеть, мол, гляди, а трогать - нет! Девушка несла рассвет.

Не гляди в окно, родная,
закрывай глаза.
Там луна опять видна и
злые железа.
Бьют по стенам, бьют по окнам -
разбивают вдрызг.
Тротуары льдисто мокнут
от звенящих брызг.
Гром гремит - прикрой-ка ушки,
разошлась гроза.
Принесли нам погремушки
злые железа.
Над дверями - знак пасхальный,
обережный знак.

Ночь осенняя хрустальна.
Тяжела луна.