checkoff обратиться по имени
Среда, 16 Января 2008 г. 00:47 (ссылка)
семя сикорских
_____________________________
скучная история, максима Чехова
В виске поет
Ноет на листе
Проходит и возвращается Солнце.
За столом сидит мальчик, перед ним карта мира трещинами по полировке
За спиной стоит его мать и ждет.
За окном пьет дождь.
Тихо, только шум дождя
Опечатывает молчаньем
На столе – локти мальчика, его дневная голова – на стуле.
Мать пришла с работы. Устала сидеть. Всю ночь, утром возрожденная, чувствует, как сквозняк.
За окном дождь.
Падает вместе с дождем. Течет вниз.
Синие глаза мальчика, уловимый едва взгляд, терпеливо ищет среди пятен на стекле силуэт упавшего на колени. Белое пятнышко – это Солнце. Перед глазами ребенка изгибом плывет вверх его дыхание.
Мать, стоя позади, закуривает. Дым проходит сквозь нее.
Окно прогибается под дождем, словно море под древесной корой.
Мальчик встает, подходит к кроватке, склонясь, внимательно смотрит.
Глава 1. Каин на заслуженном отдыхе
Этот человек сидел неподвижно. Вторую неделю он приходил в одно и тоже место. К нему привыкли. Его не замечали. Он сидел, как обычно, обычно – один. Что-то читал, как обычно, его глаза были устремленными в пустоту, бегали по пустым строчкам очередной книги, как обычно, бесконечный дым тяжело выходил сквозь его ноздри. И никто, ни официантки, ни посетители этого места не замечали, что человек этот был погружен в ад.
"Снова тухнут спички, шипят у ног, год за годом. Посреди лужи бензина стоит с закрытыми глазами человек. Иногда ему кажется, что спичка зажглась, и тогда он начинает кричать. Никто не слышит его, но он этого не знает: ему становится стыдно за себя, и он замолкает. Отдышавшись и успокоившись, снова достает спички, и снова, в который раз чиркает, бросает и ждет. Вы можете сказать, что это не бессмысленно, что существование, даже такое, имеет смысл... НЕТ, даже если окажется хоть одна годная спичка (что само по себе очень маловероятно), даже в этом случае бензин, сильно разбавленный водой, вряд ли загорится, а если и загорится, человек не погибнет. Потому что это – всего лишь сон, и, что самое подлое, человек это знает. "
Когда ты оказываешься в пустыне. Идет дождь. И тела мертвых коней всплывают из шерсти боевого котенка. Из горячей желтой изнутри кожи боевого котенка, вылизанной терпеливой матерью. Серый теперь.
Каждый из работающих там мог запросто описать его внешность, точнее, начать описывать: сколько ему было утром? 40? К вечеру он был 25-тилетним, он, смеясь, выходил, освещенный фонарями силуэт... всю неделю шел дождь. Его волосы были мокрые, может быть, черные. Пожалуй, глаза были синие, но голова всегда была наклонена вперед, и они исподлобья казались серыми... иногда, когда он смеялся, создавалось впечатление, что зрачки его глаз вымещали белок, хотя, опять-таки, вполне вероятно, что черными были глаза его... впрочем.
Каин подошел к коню: закрытые, вытекшие, треугольный. . касание черепа, толчок крови, подвинулся ивпустилсебя – словно линия на экране свежевыключенного телика, проникающая до точки. Он поднялся, встряхнул гривой и побрел туда, где кончался паркетной линией горизонт, туда, где стояли столы и стулья вокруг. На одном из них за одним из них сидел очень похожий на него он.
В конце концов, кто угодно мог пойти за ним. И посмотреть, куда идет этот человек. Но кому он был нужен, тот, кто идет за ним? Каин шел домой, каждый вечер, кто-то мог бы сказать, что Каин идет к своей девочке. Отчасти это было и так, в конце концов окружающим его людям виднее, куда он идет, им ведь лучше знать, что у него была мать и был отец, были братья... Но, предположим, мы не знаем, кто он такой, что тогда? Куда он пошел бы в этом случае?
Это случилось один раз. Он вышел на остановку трамвая. Подошел трамвай, и как это не странно, второй вагон, куда сел Каин, был абсолютно пуст. Каин сел на одно из зеленых сидений. "Острожно, двери зыкрваюца. Следыщия астановка – Грибоедова", – скороговоркой услышал он в динамике, когда трамвай тронулся, и за окном набирали скорость фонари и окна домов, уже чужие ему.
Задумчивая урла, читающая Гогена друг другу вслух, романтичные, словно выпускники гимназии, мечтательные постовые... он перестал смотреть за окно только тогда, когда бессильный камень, не долетев, громыхнул чуть ниже рядом. Впереди было два часа пути. За окно, за ровный, сейчас свободный уже от гор горизонт, медленно капал светом багровый, сквозь пыльно-машинную атмосферу шар, и другая планета, подарившая всю свою любовь земле, теперь оживала холодным, исполненным молчания лицом.
На соседнем сиденье лежала газета. Он посмотрел на первую страницу, и увидел огромное, почти на всю страницу слово: "НОВОСТИ", и, чуть ниже: "Переверни страницу. " На следующей странице такими же буквами, только немножко чернее (видно, эту страницу читали гораздо реже первой) было: "Убийц так и не нашли. Знаешь почему? ПОТОМУ ЧТО!". Все тело бумаги – из ран, жемчужные, жаркие, трепещущие пористые рамки лжи.
Он пождег газету. Она схватила его за руки пламенем, и он почувствовал, насколько плохо быть газетой, листом, куском дерева, деревом, убитым под барабанный бой и звуки труб, словно бы в насмешку отсеченный корень сплавляют в кровь и молоко, тихо помешанные внутри алмазных рук. Но никто из палачей не мог думать... иначе бы он не стал рубить.
Теперь – навсегда, он увидел терпеливый и тревожный одновременно взгляд газеты на сером сиденье рядом с ним и снова отвернулся к окну. А там, в танце влюбленных, в потоке снов всех спящих, стояла белым без рифмы сном, зеленым сквозь голые, с нераспущенным поясом веток, луна. Мертвая, спящая вечно, но принцы без губ во тьме ее единственно открытой маски целовали ее, и для Каина она была почти живой.
Он смотрел, как будто он устал. Как будто он ехал туда, куда надо. Как будто он спал. День и новый день, и все это бесконечностью выплаты долга осыпалось с тлеющего корня его сознания... сознания дня – создание ночи – здание за зданием, собравшись в нитяной клубок внутри.
Трамвай тусклым на темном остановился. Каин вышел по ступенькам ступил, как упали ее локоны на ковер. Перед ним, переливаясь светом заходящей луны, продолговатым раскрывался канал, тихонько капая сам себе тяжелым воском проходящего под землей в обратном порядке дня.
Добровольный комендантский день на ржавой железной крыше между солнцем и водой. Каин прозрачный он видел его. Но Каин встал с ледяной как пальцы земли и не попросил у нее прощения, как будто он понимал, что прощать его сейчас не за что, да и некогда... Большую часть обратного пути он проспал.
Глава 2. Многоэтажный ребенок
Как больно, когда исчезает боль! Всю кожу с тела медленно стягивали в одну точку, тоньше острия иголки; туда, где только что Маша находилась вся. Запретная, запрещенная, она теперь была этой комнатой, неубранной, той, в которую никогда не пригласят гостей, хотя она является частью своего хозяина, и понимает он это, только высыпая мусор – тогда из-за нее его переполняет отвращение к себе. Он хотел подчинить ее, но в итоге обманул только себя самого. В последний раз, клянется; чтобы вернуться.
Во сне была рыба, огромный кусок увеличительного стекла... Внутри она увидела себя, маленький свернувшийся кровяной калачик. Черная вода и бесконечная полузакрытая полузаполненная слезой, неторопливо качает плавниками, линза, живая ожидающая... Снизу в челюсть тупо ударило утро.
Оставалась только оболочка. Пока пустота не забрала себе все; и три мертвых еще горячих солнца, остановились судорожно лунами, в треугольном теле, конденсируясь вниз по следу позвоночника сонным мутным потоком. Воздушные камни наполнили изнутри ничто, липко перекатываясь катышами пепла. Поток льет сквозь кожу, пепел высыпается из нее на простыню, на подушку, на пол. Смотрела на себя, видела только ворох сгоревших книг, умершего свинца.
Мягкий обволакивающий звон алюминиевых цепей прошел и затих в ней. Странный покой, стоит пошевелиться, и новый восходящий поток боли раздавит к ногтю потолка. Рядом с ней дыхание хриплое, чужое – нет причин бояться.
Она вышла на балкон и села в шезлонг. Как тень кошки, выгнулась. Вывернулась наизнанку и начала ждать, пока высохнет гной.
Высохшая корка двойного нуля раскололась напополам. Перечеркнутый сквозь день клинок... Солнце, солнце померкло. Разбитый, рассыпавшийся жемчуг Машиного тела. Сейчас солнце было младшей сестрой, пытающейся спрятаться устало внутрь Маши. Сон.
Хлопнула входная дверь за дверью балкона, впуская или выпуская... Сон настал. Ультрафиолет и с черным отливом крыльев голуби. Одна из птиц парила очень близко, заслоняя солнце.
Глаза птицы горели изнутри огнем, смеялась над собственным телом, удар!.. Синхронные до утомительности звуки вытолкнули ее наружу; соседи стучали в стенку. Вынырнула свое тело обратно в тень; на столе остался нераспечатанным конверт от отца. Она знала что там: как обычно, деньги и поздравительная открытка. Папа любит ее и дарит подарки по праздникам. Уже пять лет подряд. Он ее очень любит. И платит, потому что она знает в лицо всех, с кем он спит. Ей все равно, а вот отцу нет, он очень любит свою дочку. У нее еще осталась тысяча из тех, которых отец прислал на восьмое марта. Эти можно выбросить.
Она выбросила конверт в форточку и пошла в душ. Холодная стенка, белые ледяные струи хлорированной воды... город кончил. Кончился. С силой зажмурила перед зеркалом противоположную стенку. Растертое под водой усталое тело сейчас не было способно ни на какое движение. Холод бесновался в голове. К спине мокрой половой тряпкой липли волосы. Капли слизнями, неторопливо, будто переродившись под кожей. Секунды рвано переливались. Изнасиловали.
На мокрое в коридоре на вешалке тело накинула черные очки, плащ ниже колен: квартира напоминала входную дверь. В визитной карточке продавлен адрес. Вышла из подъезда, перенесла, вынесла – не обернулась. Это хорошо, когда не умеешь говорить.
Маша шла по улице. Черные очки. Стоит ей только споткнуться, и каждый, кто сейчас идет правильно в правильное место, может потом сказать, что он не был виноват, и ему поверят все, даже она сама. Аккуратно, тогда, в то прошедшее время.
Дверь распахнулась внутрь. Тень представилась Сережей и отступила, пропуская Машу в темный мокропахнущий коридор. Сквозь коридор они прошли уже хорошо знающими друг друга. Проем двери обозначился ослепительными линиями, Сережа распахнул дверь, ослепленная Маша вошла вслед за ним. Она села на стул, и Сережа начал устанавливать лампы.
Сережа хотел, чтобы она разделась. Она сорвала с себя кожу. Зазвенели, расплетаясь, взвинченные серьги. На одном с собой цветке. На закрытых глазах челка луча из двадцати двух слипшихся вспышек. Темнота. Он, стоя на коленях, шепотом приказал ей раздвинуть себя. Она увидела его сейчас. Ему было двадцать и он пытался впервые любить. Оделась и вышла.
Вечер. Две свечи на круглом столе. Два фарфоровых блюдца. В одном два кусочка хлеба, в другом растительное масло. Она нажала PLAY: Ты лежала лежала лежала на земле, – ее собственный голос. Она отломила кусочек и окунула его в масло. Подошли люди подошли подошли... Она двенадцать раз прожевала хлеб и проглотила. Взяла еще. Люди с фуражкой вместо лица, люди с дубинкой в слепом рукаве... За окнами тюлевые занавески. Свет не включает за свет надо платить. Разорвав тебе вены, раскроив тебе череп, заломав тебе руки, разодрав тебе вены, не заметили только, что ты уже сдохла! Не заметили только что ты ты ты ты Ты лежала лежала на земле, – она сполоснула пальцы в серебряной чаше. STOP. Она мерно разделась, оставив только браслеты на ногах и поясе. Потушив свечи, легла на кровать. Браслеты блестели смутным золотом; закрыла глаза.
Ночью во сне была она и большое пятно. Пятно поглотило ее.
Маша проснулась в двенадцать часов утра. Все окна вокруг с тяжелыми зелеными занавесками. Жар переполнял ее, и она перевернула подушку холодной стороной.
Потом, позже, запах свежести сна покинувший ее вернулся. Она чувствовала, как сухие прошлогодние листья разносит в замедленной пленке по комнате. Коричневые и серые, кажущиеся самим ветром, они переполняли ее, как все книги и все картины осыпались чернилами – она снилась. Не открывая глаза, она медленно встала, натянула на себя брюки и кофту и вышла в кухню. Под ее пятками хрустело. Открыв ящик с посудой, она нащупала ключи.
Она хорошо заперла за собой магнитофон и телевизор, гардероб с зеркалом, незвонящий телефон. Спустилась по лестнице мягкими бездумными шагами, ощущая в кармане узких брюк два острых неудобных ключа.
Когда Маша вышла из дома, она уже знала, что произойдет. Будто чужой сон. Желтый автомобиль за ее спиной начал потихоньку двигаться вслед за ней. Она, не оглядываясь, ускорила шаг.
Глава 3. Бесса каменных врат
Нечаянно воскресший цветок дождя
изгиб оргазма в прохладе исповеди
грядущим ножом – Ты и Он
Время истекает и ты – вместе с ним
кружась, синхронный потолок...
Заготовленный на зиму смех невинной девочки,
Придурковатый паж у ног твоих,
сладострастно смотрит, как судорожно бьет гниль,
как рождаются под кожей пустым гипсовым слепком
СЛАДКИЕ БЕШЕНЫЕ КРОВАВЫЕ бабочки,
Истекающие змеиным молчаньем поры нового леса
Лес Нового, как вера, пустая, придурковатая, микроволновая...
Найди себя источником льда и испей его
шершавая душа, оболочка тела, соломенный паж у ног твоих
жадно смотрит как цветы падают сквозь молоко и кровь,
убивая неродившийся еще лес...
В твоих руках спит соляной пес, бесконечно преданный,
погрузив в тебя свой голубоглазый взрыв,
и застекленная кровь его, его мертвая свобода
пыльным озером обволакивает твой исконно-пирамидальный рай.
Две выброшеные старые игрушки,
мщение – повязка на усталые глаза.
Месть стекает ядом сквозь песочные пальцы
И ты – вместе с ним, напротив часовой стрелки.
Неизвестный крик растекся по бетонированным стенкам квартала,
будто бы и не было ничего.
Желто-серые окна раскрылись, конденсируясь навстречу ветру.
Боль существовала всегда, будет существовать, СУЩЕСТВУЕТ ЛИ?
Видишь ли, как малыш, словно розовый парадный воздушный шарик
всплывает из своей кроватки к потолку, объявив на весь мир "Я – Каин!"
Видишь ли, как вбегают родители,
как этого ребенка ловят за нитку,
как затыкают ему рот...
И как брат его с окровавленным ножом за дверью,
Исполненный веры и терпимости, ожидает.
Глава 4. Родник – бес имени
Когда Маша вышла из дома, она уже знала, что произойдет. Будто чужой сон. Желтый автомобиль за ее спиной по прошлогодним листьям начал потихоньку двигаться вслед за ней. Она, не оглядываясь, ускорила шаг.
"Невмещение, небеса и подземелье ее квартиры за спиной поменялись местами, на нее падали, раздавленные ботинками прохожих. Она под дождем, дождь под ней – зачем они давят на нее?"
Автомобиль поехал быстрее. Все тело маши вздрогнуло от чувства, что кто-то смотрит и видит ее. Эти люди в машине были не нужны ей... она боялась подумать это, – это почти так же, как обернуться.
Заклеенные кожей губы ее пытались изогнуться, раскрыться, судорожно вдохнуть предпоследний, может быть, воздух. Вряд ли сейчас... Но она уже шла по неизвестной улице, под каблуками вздрагивали камни, проведенный по коже ветер, слепыми ногтями тупо резали в выпуклых клочках небес многоэтажки, позади стягивал мысли и чувства взгляд в наспинный резиновый узел. Она не могла, все больше и больше замедляя шаг, настолько опустошенная, что не было никаких сил, чтобы даже опустить голову.
Автомобиль, она чувствовала, прямо за ее спиной, стал. Медленные шаги, это только медленные, . . рванулась изо всех сил, каждой черточкой, не ее слезы медленные из чужих глаз ее чужого лица, словно слепая гостья у себя дома; упасть – просто – невероятно.
Из-за ее спины вышли двое, шаг за шагом своим превращая день вокруг нее в ночь. Обессилев, она просто стояла и пыталась не смотреть на серый лист их плащей, который с легким шелестом сворачивался уже вместе с ее телом.
"Зачем они ищут в ней сердце – его нет – все тело – сердце. Что они найдут в ней, миллиметре их кожи? Зачем так медленно? Зачем так медленно? Почему обязательно тупыми предметами? Почему нельзя сразу убить, почему со всех сторон, ведь она ни в чем не виновата – виновата в том, что она? В чем?!"
Свернувшись, лист мягко упал на землю. Его взял один из двух. За его спиной не было автомобиля. Рядом с ним не было второго. Улица была пуста, и голубоглазая собака, пробежав черной молнией мимо пустых окон, быстро схватила и утащила в подворотню черные очки и еще влажный изнутри плащ.
Она снилась снова, на побеленном листе стояла нарисованная без дна кровать, на поверхности – Маша, без надежды на собственную тень. Сальный топот детских ножек, уверенные шаги мужчин, каблучки девушек смешанные с шорохом платья...
Во сне, неоткрываяглаз, чувствовала, как она за спиной стенки лицом к себе самой, накрыв голову подушкой, холодом проступая по ее телу через мстительно-тонкую простыню, все они многие, живые и мертвые шли по камням и по ней каждый. Шепчущие что-то свое, шептали на самом деле бесконечную молитву этому коридору, для каждого в этом коридоре была одна дверь, приоткрытый четырехугольник ее плоскости, ее "комнаты". Дверь была в ней, и она сама была этой дверью, этим желобом, по которому шорох Их шагов стекал медленным серым клеем в вечность. Протезы перебирали жемчуг по полу, втаптывая душу в тело.
"Когда она очнулась, ночь в узкой комнате светло полная луна падает тусклым светом на лицо бабушки. Губыее полуоткрыты на стираной-перистираной лунной наволочке, сливаются с сухим и холодным лицом. Когда бабушка спит, она, наверное, не дышит. Но поутру она не встает. Она идет в коридор и берет ведро с кормом, чтобы покормить птиц, которые не умеют летать. Но сегодня она не встанет. Она идет в коридор, а потом, с ведром комбикорма, на улицу. Она заходит в курятник. Птицы спят, сегодня они не проснутся, давно уже сдохли от голода. Бабушка не знает об этом. Она высыпает корм и идет назад. Сегодня она не проснулась. Она вышла из дома и, гремя пустым ведром, пошла кормить птицу. "
Маша была в ночной рубашке, под теплым одеялом, платьице и носочки, трусики и маечка аккуратно сложены на стуле, который центр мира, в мерно капающем кране, в каждой капле по комнате.
Она села на кровати – с потолка капала слюна, быстро оделась. Вышла на кухню, где сонно кипел поставленный бабушкой чайник. Маша хотела пить. Вода без заварки, просто. Хорошо, что бабушка так рано встает!
В электрическом свете Маша увидела как масляные пятна, хоровод – рука непроизвольно дернулась, разбрызгавшийся вонью жир, заляпал восковые стены, незаметно, до этого момента Маша не замечала, сдвигающиеся. Белесая, свежеубитой рыбой пахнущая, жидкость переполняла умывальник, выливаясь на восковой пол.
Маша закричала, крик ее растекся по жиру последними каплями воздуха.
Глава 5.
Конечно же, на самом деле, конечно же, невозможно, вряд ли, практически наверное только сон, но все не так уж плохо. За окном приходил новый дождь, Каин видел себя в ореоле ламп на полу лужи невидимой солнце. Стиснув зубы, чей-то стон – его собственный.
Открылась дверь. Было... 22. 00, когда гость Каина наконец-таки осмелился войти. Этот человек вошел, косолапо переступая лапами, вода стекала со шляпы за высоко поднятый воротник. Это был долгожданный гость.
На стол перед Каином мягко легла фотография. Знал ли он ее – эти черные волосы, голубые глаза?.. Да, кто-то когда-то сказал ему, что она красива. А он сам, он помнил ее, из своего сна, наверное, но помнил, в глазах ее тень бесконечной часовой строкой летела против течения ресниц и ненависть замешанная на детстве... Материнская ненависть?
Каин замер без дыхания и медленно поднял свои глаза на гостя: солнечные очки втиснутые в такой дождь между плащом и шляпой смотрелись более чем экзотично, до ужасного боксерский нос, казавшийся в тени шляпы черной кнопкой и рыжая щетина на видимом участке лица – все это что-то смутно напоминало Каину. Его подозрения только усилились, когда он услышал дыхание гостя, очень частое, несмотря на спокойный вид последнего.
Место! Гость Каина, шумно сглотнув, рванулся к двери. Последнее, что увидел Каин, был пушистый хвост из-под плаща. Затем кающийся взгляд вновь переместился на фотографию.
"Да, определенно, он знал ее, он видел ее в толпе, она шла, он видел капли ее всего лишь. После дождя (был дождь) он помнил, как, не веря друг другу люди смеялись, так как не было облаков и внешних причин для грусти, как плыла она, на секунду озаряя их сухие лица настоящим. Он тогда подумал, но нет, он не мог не представить себе, что было бы, если бы она шла с открытыми глазами, но он не мог не представить этого дождя, если бы не стоял на улице, ожидая ее. Как ветреная ночь в горном чреве своей матери, ночь и она обе, не смогли заставить его забыть, как девственный поцелуй невидимого взгляда... да, наверное, так оно и было. "
Проехала машина, и в свете фар силуэт его на белой стене напротив, как бессильные женские плечи. Каину показалось, что еще чуть-чуть, и силуэт сдвинется и убежит, обретая ее жизнь. Но тени, две грубые и бесконечные тени окружающих предметов, схватили и опрокинули силуэт ее на пол, на опрометчивую границу света. Имеют... Конечно, все имеют на это право. Он, дожидаясь следующей машины, стал черным у стенки – он тоже умел выдумывать права.
Многие говорили потом многим, что он вышел намного раньше, что силуэт его был всего лишь случайной игрой света. Многие улыбались про себя, серьезно и внимательно кивая. К сожалению, Каин не знал этого, иначе бы он не поступил так со многими, многие всегда знают, что говорят.
Но уже белый экскаватор снов прошелся, оставив на губах Каина вкус краски, осыпавшись обгоревшей до кости кожей растаял в тихом меловом лесу. Распустившиеся ночью трупы птиц, навсегда в снегу под корой. Каин шел медленно, также медленно и изредка трещали веточки за спиной.
"Только забудь про осторожность, порви нечаянно невидимую ниточку, и повернется лес ночной стороной к твоему лицу. Как воробей, схвативший снулую душу, лес ветреными ветками поднимется, закружит голодным лебедем, ожидая, пока у тебя кончится хлеб... "
Каин знал это, он уже бежал со всей скоростью, на какую был способен, дыхание и скрежет крыльев заспиной он видел уже только тьму впереди, клацанье зубов над ухом и вбежал в комнату, в которой лежала потерявшая в истерике сознание изломанная старуха, поцеловав ее долго смотрел, как исчезают морщины, выпрямляются, срастаясь, сломанные кости ее; увидев вновь перед собой девочку, открыл глаза.
Маша почувствовала что-то, когда выходила из подъезда, будто ветерок на губах. Надо было зайти к отцу. Боясь забыть, пошла быстрей.
Сонной, текущей в крови змеей, Каин смотрел Маши вслед. Солнце вышло из-за домов, и Каин улыбался.
Синие глаза мальчика, уловимый едва взгляд, терпеливо ищет среди пятен на стекле силуэт упавшего на колени. Белое пятнышко – это Солнце. Перед глазами ребенка изгибом плывет вверх его дыхание.
Мать, стоя позади, закуривает. Дым проходит сквозь нее.
Окно прогибается под дождем, словно море под древесной корой.
Мальчик встает, подходит к кроватке, склонясь, внимательно смотрит.
Братик и сестренка его, по месяцу каждому, спят спокойно, только Маша немного хмурая, наверное замерзла. Мальчик поправляет ей одеяло.
Заперев дверь, он идет гулять.
02. 05. 95
checkoff обратиться по имени
Среда, 16 Января 2008 г. 00:18 (ссылка)