ДАВИД САМОЙЛОВ

(1 июня 1920 — 23 февраля 1990)

Давид Самуилович Кауфман, сын врача, родился в Москве. В 1938 году стал студентом ИФЛИ; до войны состоялось несколько публикаций (под своей фамилией; псевдоним — в память об отце — появился в 1946 году).

С 1942 года на фронте; получил ранение, после госпиталя — писарь запасного полка (г. Горький); добился отправки на передовую, попал в разведку, дошёл до Берлина.

Из наградного листа: «Ефрейтор КАУФМАН находился на фронтах Отечественной войны с 6.1942 года. Участвовал в боях на Волоховском, 1-м Белорусском фронтах.

Находясь в 1-й Отдельного горно-стрелковой бригаде в качестве номера станкового пулемёта, во время атаки вражеских укреплений 23 марта 1943 года в р-не ст. МГА /Волховский фронт/ тов. КАУФМАН был тяжело ранен в левую руку осколком вражеской мины.

Работая в 3 Отдельной моторазведроте с марта 1944 г. Проявил себя исключительно с ”положительной стороны. Развитый, исполнительный и дисциплинированный боец. Всю порученную ему работу выполняет добросовестно.

Ефрейтор т. КАУФМАН достоин награждения медалью ‟ЗА БОЕВЫЕ ЗАСЛУГИ”».

 

 

 

РУБЕЖИ

1

Он отходит уже, этот дух,

Этот дых паровозного дыма,

Этот яблочный смех молодух

На перронах, мелькающих мимо;

Огуречный, ядрёный рассол

На лотках станционных базаров;

Формалиновый запах вокзалов,

Где мешками заставленный пол

И телами забитые лавки,

Где в махорочном дыме и давке

Спят, едят, ожидают, скандалят,

Пьют, едят, ожидают и спят,

Балагурят, качают ребят,

Девок тискают и зубоскалят,

Делят хлеб и торгуют тряпьём...

Как Россия легка на подъём!

Как привыкла она к поездам

От японской войны до германской,

От германской войны до

гражданской,

От гражданской войны до

финляндской,

От финляндской до новой

германской,

До великого переселенья

Эшелонов, заводов, столиц

В степь, в Заволжье или Закамье,

Где морозов спиртовое пламя

Руки крючило без рукавиц.

Ну и после — от Волги к Берлину

Всей накатной волной, всей войной

Понесло двухколейкой стальной

Эшелонную нашу былину.

Он отходит в преданье — вагон.

Обжитая, надежная хата,

Где поют вечерами ребята

Песни старых и новых времён,

Про Чапаева, про Ермака...

«Эх, комроты, даёшь пулемёты!»,

«То не ветер...», «Эх, сад-виноград»,

«Три танкиста», «Калину»,

«Землянку»,

«Соловьи, не будите солдат»,

Вальс «Маньчжурские сопки»,

«Тачанку»...

Так мы едем в Россию, назад.

Сквозь вагонную дверь спозаранку

Видим — вот она, эта черта,

Здесь родная земля начата.

2

Как такое бывает — не знаю:

Я почувствовал сердцем рубеж.

Та же осень стояла сквозная.

И луга, и деревья всё те ж.

Только что-то иное, родное

Было в облике каждого пня,

Словно было вчера за стеною,

А сейчас принимало меня.

Принимало меня и прощало

(Хоть с себя не снимаю вины)

За былое худое начало

И за первую осень войны...

А вокруг всё щедрее и гуще

Звездопадом летела листва.

И сродни вдохновенью и грусти —

Чувство родины, чувство родства.

Голубели речные излуки,

Ветер прядал в открытую дверь.

Возвращенья трудней, чем разлуки,

В них мучительней привкус потерь.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Рано утром почуялся снег.

Он не падал, он лишь намечался.

А потом полетел, заметался.

Было чувство, что вдруг

повстречался

По дороге родной человек.

А ведь это был попросту снег —

Первый снег и пейзаж Подмосковья.

И врывался в вагонную дверь

Запах леса, зимы и здоровья.

А навстречу бежали уже

Нам знакомые всем до единого

Одинцово, Двадцатка, Немчиново.

Скоро Кунцево. Скоро Фили.

Мост. Москва-река в снежной пыли.

И внезапно запел эшелон.

Пели в третьем вагоне: «Страна моя!»

И в четвертом вагоне: «Москва моя!»

И в девятом вагоне: «Ты самая!»

И в десятом вагоне: «Любимая!»

И во всем эшелоне: «Любимая!»

Пели дружно, душевно, напористо

Все вагоны летящего поезда.

Паровоз отдышался и стал.

Вылезай! Белорусский вокзал.