Давно я задумала эту тему, да вот все откладывала, больно жуткий материал для рассказа. Помню, когда я была в командировке в середине 80-х в Ленинграде то купила маленькую книжку "Эрмитаж в дни блокады".Я ее не просто внимательно прочитала, а читала взхахлёб. И плакала-плакала-плакала... это невозможно читать без спазм горечи и боли в сердце... там были рассказы не только об Эрмитаже. К сожалению книжку у меня заиграли... а может и потеряла в результате многочисленных переездов. Но я попыталась найти подобный материал. Сегодня годовщина освобождения Ленинграда от блокады, а я хочу напомнить какую цену оплатили наши родные...

О блокаде рассказывают те, кто вынес на своих плечах тяготы военного времени. Те, кто спасал музей, оставаясь в Ленинграде. Те, кто хранил сокровища из коллекций Государственного Эрмитажа в Свердловске, куда уже в июле двумя эшелонами было эвакуировано 1 миллион 118 тысяч экспонатов.

Иосиф Абгарович Орбели. Директор Эрмитажа во время войны.

В 1938 году стали уже явными агрессивные планы гитлеровской Германии, а во второй половине 1939 года Советский Союз находился перед реальной опасностью войны, причем угроза одновременно была как с запада, так и с востока. Договор о ненападении, заключенный в конце 1939 года Советским Союзом и Германией, почти на год отодвинул вступление нашей страны во вторую мировую войну, но война была неизбежной.

За это время Эрмитаж провел громадную работу по подготовке своих сокровищ к эвакуации в глубокий тыл, но место, куда они будут отправлены, оставалось в секрете.

Во всех зданиях гигантского музея - от Адмиралтейского проезда до Зимней канавки - колоколом громкого боя отдался звонок из Москвы: эвакуация!

Эрмитаж смог заранее изготовить основную часть ящиков для упаковки ценностей, которые предназначались для отправки двумя железнодорожными составами. Ящики готовились для определенных экспонатов, и в них находился список предметов, предназначенных для упаковки в каждом ящике, со всеми необходимыми данными и упако­вочными материалами. Это позволяло эвакуировать экспонаты в очень короткий срок и обеспечить их сохранность при транспортировке.

На рассвете 22 июня 1941 года фашистские войска вступили на советскую территорию, и война началась. Эвакуация Эрмитажа была объявлена двумя днями позже. Для упаковки музейных ценностей на помощь сотрудникам Эрмитажа пришли художники, артисты, ученые, студенты, не призванные в армию, а для такелажных работ — прикрепленные к Эрмитажу военные под­разделения.«22 июня 1941 года все работники Эрмитажа были вызваны в музей. Научные сотрудники Эрмитажа, работники его охраны, технические служащие — все принимали участие в упаковке, затрачивая на еду и отдых не более часа в сутки. А со второго дня к нам пришли на помощь сотни людей, которые любили Эрмитаж… К еде и отдыху этих людей приходилось принуждать приказом. Им Эрмитаж был дороже своих сил и здоровья»

Директор Эрмитажа академик И. А. Орбели

«Все советские граждане вступили в 1941 год с тревогой. В Эрмитаже, в крепких подвалах строились надежные бомбоубежища; для эвакуации ценностей музея были подготовлены ящики, каждый из них имел свой номер, список предметов, которые должны быть в нем помещены, упаковочный материал, а в ящиках, предназначенных для картин, были подготовлены гнезда по размеру подрамников, что значительно облегчало упаковку».

Б. Б. Пиотровский

«Все, что могло понадобиться для эвакуации, было заготовлено задолго до войны. Помню, у меня в кабинете чуть ли не два года стояли в углу несколько длинных струганных палок. Я сама не верила, что придет время, когда мы накатаем на эти палки ткани коптского Египта, отправляя их на Урал».

М. Э. Матье

«Все мы находились на казарменном положении. Работы велись круглосуточно… Ящики, в которые укладывались вещи, стояли на полу, и все время приходилось работать внаклонку. Вскоре у многих из нас появилось носовое кровотечение. Выбившись из сил, прикорнешь под утро на полчаса… Сознание мгновенно выключится, а полчаса или час спустя какой-то внутренний толчок снова включит сознание, отряхнешься — и опять за дело».

А. В. Банк

«Орбели кликнул клич. Это была самомобилизация всей ленинградской интеллигенции: профессора Академии, искусствоведы, старые и молодые художники пришли сюда в первые же часы войны, пришли по зову сердца. Надо было торопиться. Враг подходил к городу. Реставраторы дали согласие срезать картины с подрамников. Так было быстрее. Но что значит срезать картины?! Художники на это не пошли. Сократили время отдыха, сна».

Художница Л. А. Рончевская

«Приказ по Государственному Эрмитажу от 22 июня 1941 г. № 168, гор. Ленинград.
§ 1. Выходной день 23 июня с. г. — отменяется.
§ 2.Указания о выходных днях для научного состава, рабочих и служащих будут даны дополнительно.
Директор Государственного Эрмитажа И. Орбели».
Этот лаконичный документ — первый музейный приказ военного времени — открывает героическую эрмитажную летопись Великой Отечественной.В первые же дни войны основные сокровища Эрмитажа были отправлены в эвакуацию. Уже вечером 22 июня начался перенос 40 картин под своды Особой кладовой (Галерея драгоценностей № 1). Среди них были произведения Леонардо да Винчи, Рафаэля, Тициана, Рембрандта.Работа по упаковке вещей велась круглосуточно, с небольшим перерывом на два-три часа ночью. Спали по очереди, в залах, где шла упаковка, на стульях или на свёрнутых коврах. Даже зрительный зал Эрмитажного театра служил местом отдыха и сна. Шесть суток ушло на подготовку к эвакуации экспонатов первого эшелона — 500 тысяч единиц хранения (вся экспозиция) — время неправдоподобно малое.

«Работаем с утра до позднего вечера. Ноги гудят. Снимаем картины со стен… Обычного чувства трепета перед шедеврами нет, хотя «Данаю» заворачиваем нарочито медленно. Скорее, скорее все это убрать! Внизу скульпторы что-то упаковывают в ящики. По залам всюду Орбели. С каждым днем бригада художников редеет. Пустой Эрмитаж похож на дом, из которого вынесли покойника».

ХудожницаЕ. В. Байкова

Часто ставят вопрос: почему сотрудники Эрмитажа, работавшие в это тяжелое время, не вели дневниковые записи. Это объясняется тем, что в тяжелой повседневной работе свободного времени было мало, да и необходимость записей тогда не ощущалась.Первый железнодорожный эшелон, состоявший из багажных вагонов с бесценным грузом, пассажирских вагонов для сотрудников музея, сопровождавших его в далекий путь, и платформы с зенитными орудиями, увозивший около полумиллиона экспонатов, отошел рано утром 30 июня. Его начальником и директором филиала Государственного Эрмитажа на месте прибытия был назначен В.Ф. Левинсон-Лессинг, лишь один знавший, куда эшелон направлен.9 июля железнодорожный состав благополучно прибыл в Свердловск, и ящики с эрмитажными коллекциями были размещены в Картинной галерее, костёле и в подвалах особняка Ипатьева, где в 1918 году был расстрелян последний русский царь.

Клуб им С.Орджоникидзе в Свердловске, где находился Эрмитаж в 1941-1944 гг.

Второй эшелон отбыл из Ленинграда 20 июля, в 23 вагонах он увозил 1422 ящика, в которых было упаковано около 700 тысяч экспонатов.В первые дни войны Эрмитажем для хранения и эвакуации были приняты ценнейшие рукописи архива Академии наук СССР, в частности Ломоносова и Кеплера, рукописи Пушкина из музея Института русской литературы, самородки золота из Горного музея, портреты астрономов Пулковской обсерватории.

Подготовлявшийся третий эшелон из-за ухудшения обстановки на фронте отправлен не был, и упакованные ящики остались в Эрмитаже.

Зал Юпитера в годы блокады. У ног шестнадцатитонного громовержца теснятся изделия из уральских самоцветов.

Кроме общей эвакуации Эрмитажем в глубокий тыл 24 июля было отправлено 146 детей сотрудников музея, совершивших длинный и тяжёлый путь на восток, с переменой места назначения, во главе с работником научно-просветительного отдела Эрмитажа Л.В. Антоновой. В архиве Эрмитажа сохранились материалы по эвакуации музейных ценностей и детей, но они не могут в полной мере отразить все те трудности, которые люди испытывали в пути и при налаживании жизни в местах назначения.

«Дорогие товарищи!
146 ребят живы и здоровы и шлют привет своим родителям. Наша дорога была очень трудна. Мы не только не могли всех ребят положить на ночь, но даже посадить. Я не говорю о персонале, который стоял или, если сидел, то на подножке вагона, на ступеньках. Ехали трое суток. Несмотря на большой запас воды, на вторые сутки вода стала иссякать. Кипятка на станциях почти не было, а если и был, то на 2500 ребят эшелона — 80 литров. Каждая кружка воды бралась с боя. Нам пришлось ввести норму».

Письмо Л. В. Антоновой

Приказ по Государственному Эрмитажу:

«Полагать в длительной командировке с 4 июля с.г. для сопровождения эвакуируемых детей… зав. Школьным лекторием Антонову Л.В.»

Директор Эрмитажа академик И.А. Орбели

«В перспективе событий, в центре которых находитесь Вы и оставшиеся на месте наши товарищи, все наши заботы представляются мелкими… Но от этих мелочей во многом зависит судьба доверенного нам имущества и самый смысл нашей командировки».

Из письма В. Ф. Левинсона-Лессинга

После эвакуации в Ленинграде осталась большая группа сотрудников Эрмитажа для завершения работ по консервации зданий и сохранения большого количества экспонатов, которые остались в Ленинграде и требовали надежного укрытия. Кроме того, на хранение в Эрмитаж стали поступать предметы из пригородных дворцов-музеев, а также художественные коллекции частных лиц.8 сентября 1941 года немецкие самолеты, прорвавшиеся к городу, первый раз бомбили Ленинград, позже воздушные вражеские налеты стали для ленинградцев обычными, они начинались с наступлением темноты и вошли в расписание дня ленинградцев.«После ухода второго эшелона в Эрмитаже дел оставалось еще очень много. Следовало снять со стен и накатать на валы большие полотна, спустить с пьедесталов и перенести вниз мраморные и бронзовые статуи, убрать из залов люстры, мебель, бронзу. Все эти предметы были спущены по деревянному настилу в залы первого этажа и расположены под монументальными сводами здания в строго определенном, продуманном порядке».

М. И. Щербачева

«Эвакуация отшумела, началась наша жизнь на крышах. Воздушные тревоги становились все более длительными, и в первый период блокады мы буквально не слезали с крыш. Во время воздушных бомбардировок и артиллерийских обстрелов от чердаков во многом зависела судьба эрмитажных залов. На крышах дежурили кладовщица и экскурсовод, археолог и кровельщик».

П. Ф. Губчевский«Вечером дежурил в будке на дворцовой крыше с реставратором древней русской живописи Федором Антоновичем Каликиным. У него самого какой-то иконописный вид — длинная окладистая борода, высокий открытый лоб и ясные голубые глаза. При известии о нашем отходе на фронтах он при мне на дежурстве вдруг разрыдался, а ведь обычно Федор Антонович спокоен и сдержан. Какая огромная сила любви к Родине у этого человека! 27 октября 1941 г.»

Из дневника В. В. Калинина

«Начались будни пожарной команды. Враг был уже вблизи города, и почти одновременно с воздушными налётами начался обстрел Ленинграда из дальнобойных орудий, что нанесло значительные повреждения городу и увеличило человеческие жертвы.Один из первых снарядов, направленных на Ленинград, разорвался на мосту через Зимнюю Канавку на улице Халтурина (Миллионной), и сегодня на каменном цоколе здания Нового Эрмитажа можно видеть следы разорвавшегося снаряда.

В Эрмитаже было очень много работы. Надо было укрыть оставшиеся музейные ценности в надежные места, приспособить все залы и помещения к военной обстановке. На стекла многочисленных окон наклеивали полоски бумаги крест-накрест, для того чтобы при ударе взрывной волны стекла не рассыпались мелкими осколками. Надо было для противопожарной обороны в залы нанести горы песка и поставить ванны с водой для тушения зажигательных бомб».

Б. Б. Пиотровский«Самой объемной работой была подготовка бомбоубежищ в подвалах, которые надо было приспособить для жилья, изготовить и расставить койки, заложить кирпичом окна, подготовить канализацию.Когда в сентябре начались систематические налеты немецкой авиации, то в бомбоубежищах Эрмитажа и Зимнего дворца жило две тысячи человек: оставшиеся сотрудники музея с семьями, ученые, музейные работники, деятели культуры и другие, также с семьями…»

Б. Б. Пиотровский

Для защиты от вражеских воздушных налётов и обстрелов в Эрмитаже были сформированы подразделения гражданской обороны и в надёжных подвалах зданий музея было оборудовано 12 бомбоубежищ, в которых до начала 1942 года постоянно жило около 2 тысяч человек. Всей этой большой и сложной работой руководил директор Эрмитажа И.А. Орбели.Среди документов этого времени особый интерес представляют зарисовки бомбоубежищ, залов музея и набережной реки Невы, выполненные архитектором А.С. Никольским, жившим в одном из бомбоубежищ и оставившим также дневниковые записи.Обстановка бомбоубежищ производила странное впечатление: около наскоро сколоченных коек и столов стояла золоченая музейная мебель, а после прекращения подачи электричества на столах появились коптилки и свечи разного калибра, и среди них массивные венчальные свечи, сохраненные старыми работниками музея.Существует представление, особенно в зарубежной литературе, о том, что ленинградцы в дни блокады города пассивно ждали свою судьбу. Эго совершенно неверно, и такое представление может относиться лишь к тем жителям, которые оставались жить в своих квартирах. В учреждениях картина была обратная. Служебные приказы по Эрмитажу второй половины 1941 года и первой половины 1942 года отражают активную жизнь, в них можно найти четко сформулированные задания по охране музея, отправку сотрудников в ряды действующей армии, отправку сотрудников на оборонные работы за пределы города, пере­мещения в должности. В приказах отражены благодарности, выговоры за опоздания на работу (конечно, не за минутные), увольнения за нарушение дисциплины и требований военного положения, и только длинные списки сотрудников музея, исключенных из списков по случаю их смерти, свидетельствовали о трагической обстановке.«Вход в бомбоубежища 2-е и 3-е — через Двадцатиколонный зал. Ночью этот путь был поистине фантастичным до жуткости. Светомаскировки на больших музейных окнах не было, и, следовательно, света зажигать было нельзя. Поэтому в Двадцатиколонном зале — в торцах его — стояли на полу аккумуляторы с маленькими электрическими лампочками. Все остальное было черно как сажа. Впереди в кромешной тьме мерцал маленький путеводный огонек. Собьешься с пути — наткнешься на колонну, витрину или косяк двери».

Архитектор А. С. Никольский
(1884 — 1953)

В Эрмитаже все время шла напряженная, непрерывная работа по приведению зданий музея и прилегающих к ним территорий в порядок.Обстрелы города нанесли непоправимые раны Ленинграду. Кроме повреждений и разрушений отдельных зданий в городе было выбито множество оконных стекол в Эрмитаже и в Зимнем дворце, особенно по фасаду на Неву и на Адмиралтейство. Через открытые окна в здания попадал снег, значительно были повреждены наборные паркетные полы и архитектурная лепка.«10 декабря 1941 года в окруженном, скованном полной блокадой Ленинграде, в одном из залов Эрмитажа, где температура дошла уже до минус 12 градусов, проходило торжественное заседание, посвященное 500-летию великого узбекского поэта Навои. Когда звучали стихи Навои, воздух содрогался от разрывов немецких снарядов, но никто из зала, где шло заседание, не вышел».

Директор Эрмитажа академик И.А. Орбели«В ноябре продовольственное положение резко ухудшилось. Гражданское население стало получать на день 125 грамм хлеба, бойцы местной обороны 200 грамм и изредка суп… Иногда в качестве десерта выдавалась половина таблички столярного клея, а кусочек осетрового клея из реставрационных запасов казался верхом роскоши».

Б. Б. Пиотровский«Невыносимо хотелось есть зимой 1941 -1942 года… Как-то раз особенно щедрыми оказались матросы на Дворцовой набережной. Они кинули мне целую охапку душистых веток сосны. Весь путь домой я их грызла, дотла уничтожила и нежную кору и иглы… Весной же 1942 года трава была таким же спасением, как столярный клей, как сыромятные ремни».

Художница В. В. Милютина
(1903-1987)

«Долгие часы дежурства на постах научные сотрудники даром не теряли, они занимали время разговорами на научные темы. Одно время в ротонде Зимнего дворца я стоял на посту вместе с великолепным ученым, безвременно погибшим, А.Я.Борисовым; я его образовывал в области археологии, а он меня в области семитологии. Научная работа облегчала нам тяжелую жизнь. Те, кто был занят работой, легче переносили голод».

Б. Б. Пиотровский«Полностью использована вся площадь в Висячем саду и почти вся полезная площадь на Большом дворе. Окучка картофеля и прополка гряд произведены своевременно».

Из отчёта за июль 1942 г.

Висячий сад в Эрмитаже

Два объемистых пакета из Москвы, из Комитета по делам искусств, прибыли в мае. Год назад они непременно содержали бы новые формы отчетности, сброшюрованные приказы, распоряжения, директивы, инструкции. В Эрмитаже вскрыли оба пакета - витамины! Двадцать банок витамина С в сиропе из инверсированного сахара, пятьсот тюбиков витамина С с глюкозой!Витамины распределили между самыми истощенными, между больными цингой, между теми, у кого от авитаминоза пошли по телу черные пятна. И тогда же, в мае, стали у себя в Эрмитаже выращивать зеленые витамины - морковь, капусту, лук.Огородничать той весной принялся весь Ленинград. В огороды были превращены сады, скверы, бульвары. Грядками покрылись и Марсово поле, и Летний сад, и газоны вокруг памятников, и пустыри между разбомбленными домами. А эрмитажники свой огород разбили высоко над землей, на втором этаже, в эрмитажном Висячем саду.

Весна 1942 года. В Висячем саду разбиты огородные грядки. Рисунок В. В. Милютиной

Сирень в последний раз отцвела в Висячем саду прошлым летом, розы отцвели осенью. Пришла новая весна, кусты сирени опять зазеленели, но расцвести им не пришлось. "Мы вырывали кусты сирени и жимолости вместе с корнями, чтобы увеличить площадь под наш огород,- вспоминает О. Э. Михайлова. - Все дни, пока мы копали и разбивали огородные грядки, выдернутые кусты стояли тут же, у стен, с кусками земли на корнях, медленно увядая. В эту блокадную весну мы видели много смертей. Тяжело умирала и эрмитажная сирень".Грядки в Висячем саду поливали, пололи, подбирали с огородной земли осколки снарядов. Осколки сыпались на Висячий сад всякий раз, когда Зимний дворец становился мишенью фашистских артиллеристов. Ровно через неделю после первомайского праздника, 8 мая, один из снарядов разорвался в Черном проезде, где чистили заплесневевшую мебель. Никого из хранителей в эту минуту там случайно не было, но на своем посту находился боец военизированной пожарной команды. Его убило наповал.«Когда установились сухие солнечные дни, мы вытащили всю мягкую мебель во двор. Обивка на диванах, креслах, стульях не была видна под толстым пушистым слоем плесени, будто не бархатом и атласом были они обиты, а отвратительной зелено-желтой цигейкой. Солнце высушивало плесень, и тогда мы пускали в ход щетки и метелки. Весь день — пыль столбом и резкий, едкий запах сернистого газа…»

А. М. Аносова

До войны на многих окнах парадных залов Зимнего дворца можно было видеть автографы гостей и хозяев дворца, выполненные бриллиантами перстней. Зафиксировать их вовремя не успели, а при уборке битого стекла после воздушных налетов и обстрелах о них забыли. Одна такая надпись сохранилась на стекле окна, выходящего на Неву у северо-западного угла дворца: этот автограф на английском языке, вероятно, был начертан перстнем царицы Александры Федоровны и сообщал, что 17 марта 1902 года «Ники» (Николай II) отсюда смотрел на гусаров.

В блокадные дни пустые, насквозь промерзшие залы музея производили сильное впечатление. В них гулко звучали шаги, фанера в окнах создавала и днем полумрак, а в роскошных позолоченных рамах зияла чернеющая пустота, особенно в рамах от крупных картин, где стены зала оставались недокрашенными. В один из таких залов пришли солдаты для уборки битого стекла. Их сопровождал научный сотрудник Л.Ф. Губчевский, выполнявший тогда обязанности начальника охраны, один из лучших экскурсоводов Эрмитажа в довоенное время, и он провел экскурсию по пустым рамам, рассказывая о тех картинах, которые были из них вынуты. Этот эпизод напоминает новеллу Ст. Цвейга «Незримая коллекция», в которой рассказывается о том, как слепой коллекционер показывал гостям альбом и рассказывал о гра­вюрах, не подозревая о том, что ценные гравюры были родственниками проданы и в альбом были вклеены пустые бумажки. Экскурсия по пустым рамам нашла отражение в нашей литературе.

Рыцарский зал в годы блокады. Рисунок В. В. Милютиной

В подвале под залом Афины нужно было укрыть тысячи предметов. Каждую вещь мы до половины закапывали в песок. Фарфоровые статуэтки, вазы, сервизы мы старались расставлять не только по размерам, но и по стилям — давала себя знать профессиональная привычка музейщика. Работали недели две. Огляделись перед уходом, сами поразились: экспозиция! Закончили мы работу утром 18 сентября».

Т. М. Соколова«Вспоминается один из дней 1942 года, когда Петр Петрович Фирсов, главный инженер Эрмитажа, в нашем присутствии стал выламывать замок ржавой железной двери, ведущей в подвал. Открыв дверь, мы увидели море воды с плавающим в нем фарфором и люстры, сорвавшиеся в воду с прогнивших канатов. Многие были из Павильонного зала. В абсолютной темноте мы на ощупь доставали со дна этого моря затопленные вещи, наполненные грязью и песком».

Из воспоминаний О. Э. Михайловой

Блокадная весна 1942 года. В зале с большим просветом. Рисунок В. В. Малютиной

Жеманные маркизы и пастушки, изящные кавалеры и пастушки, чьи фарфоровые тела, закаленные в огне муфельных печей Дрездена и Севра, перенесли за двести лет не одно потрясение, спокойно пережили блокадную зиму в глубине своего темного подвала - по грудь в песке, рядом с вазами и канделябрами, рядом с сервизами, покоившимися тут же на песчаном ложе. Они только вздрагивали все одновременно, когда здание, их укрывавшее, временами сотрясалось до основания, и затем снова замирали в своих изысканных позах. Изредка их навещали люди в стеганых телогрейках и валенках, хозяйки этого блокадного убежища неэвакуированного фарфора.Незадачливые маркизы, злополучные пастушки! Весной в их надежном убежище внезапно лопнула водопроводная труба, вода хлынула в подвал, а они ведь не умели плавать! Блюдца и тарелки больше других удерживались на плаву, а они, бедняжки, сразу завязли в мокром песке, сразу же захлебнулись. Постепенно к ним на дно опускались, наглотавшись воды и грязи, все новые вазочки из тех, что поменьше, нарядные чашки, кофейники, соусники,- какой водолаз и когда извлечет их из этих черных хлябей? Сквозь толщу поглотившей их воды они даже не увидели, как распахнулась дверь подвала, не услышали, как испуганно вскрикнула застывшая в дверях очень худая и очень бледная женщина."Я с ужасом увидела, что фарфор весь затоплен,- вспоминает старший научный сотрудник Ольга Эрнестовна Михайлова, в годы блокады хранитель отдела Запада и эрмитажный комсорг. - Со мной были несколько подруг - Александра Аносова, Тамара Фомичева... Сбегав за высокими резиновыми сапогами, мы спустились в темный подвал. Вода стояла по колено. От наших движений образовывались волны, которые еще выше поднимали уровень воды. Осторожно двигаясь, чтобы не наступить на хрупкий фарфор, мы стали наощупь вытаскивать из воды вещь за вещью. Кое-какая фарфоровая посуда плавала на поверхности. То там, то здесь торчали над водой горлышки крупных ваз, большинство же вещей, заполнившись песком и грязью, погрузилось на дно. И эти поиски во мраке, и это хождение по воде, и то, как мы, нагрузившись фарфором, поднимались по темной крутой лестнице, не видя ступенек, нащупывая их ногами, казалось нам впоследствии невероятным, каким-то головоломным акробатическим номером, и мы диву давались, что ничего не разбили.
Вызволив фарфор из подвала, мы принялись очищать его от грязи. Пусть спасенные вещи и не принадлежали к шедеврам эрмитажного собрания, но так или иначе перед нами были произведения искусства, и видеть их в столь плачевном состоянии нам, хранителям, было очень тяжело. Предметы, покрытые глазурью, отмывались легко. Но бисквиты, неглазу-рованный белый фарфор, пропитались водой и пожелтели. Часть предметов, ранее подвергавшихся реставрации, расклеилась. Многие веши утратили инвентарные номера, и это могло создать невообразимую путаницу в музейном учете; сотни отмокших бумажных ярлычков плавали в подвале, а номерные обозначения, выведенные на вещах водостойкой эмалевой краской, от продолжительного пребывания в воде набухли и отваливались кусками. Делать все приходилось одновременно - и чистить, и мыть, и восстанавливать номера. Сушили мы фарфор во дворе, на весеннем солнышке, подстелив мешковину или прямо на зазелеукрывавшее, временами сотрясалось до основания, и затем снова замирали в своих изысканных позах. Изредка их навещали люди в стеганых телогрейках и валенках, хозяйки этого блокадного убежища неэвакуированного фарфора.на ту коллекционную и обстановочную мебель Эрмитажа, которая не была увезена и которую осенью перенесли в помещение бывшей дворцовой конюшни. Оттаяли обледеневшие за зиму стены, и влагу, перенасытившую воздух, конденсировало полированное дерево. Мебель "потела", с нее стекали ручейки, обивка покрылась плесенью".«Сегодня в полковом клубе был выпускной вечер младших командиров, только что закончивших курс боевой подготовки. Тотчас же после вечера все отправляются на фронт. Приехали шефы — научные сотрудники Эрмитажа во главе с Иосифом Абгаровичем Орбели. После отъезда шефов военком сказал: «Я немного боялся. Думаю, приедет, разведет здесь научную теорию часа на два — прерывать неудобно, а людям в бой идти. А получилось неплохо. Хоть и академик, а как просто говорить умеет».

Текст из дневника В. В. Калинина

«Доктор исторических наук профессор Наталья Давыдовна Флиттнер была всем известна как крупный исследователь культуры Древнего Востока. В годы блокады эта маленькая и сухонькая старушка читала лекции в военных госпиталях. Один из ее слушателей говорил: «Придет, бывало, к нам ваш профессор, сядет на стул или даже на стол и начнет рассказывать про гробницы древних фараонов, да так увлекательно, что мы и о ранах своих забывали».

О. Э. Михайлова

«В феврале 1942 г. я была включена в число пяти художников, которым поручено зафиксировать «ранения Эрмитажа».
В группу были зачислены: живописцы В.В. Кучумов и В.В. Пачулин, график А.В. Каплун и я — театральный художник, а кто был пятым, к сожалению, забыла…»

«…Нам предлагалось немедленно, завтра же приступить к изображению:

1/ разрушений зданий, причиненных бомбежками и артиллерийскими обстрелами,

2/ уборки помещений силами оставшихся в Ленинграде сотрудников музея

3/ вида залов, уже приведенных в порядок после эвакуации экспонатов и ликвидации разрушений».

«Опустевшие залы величественны и огромны, их стены в кристаллах измороси. Никогда они еще не казались мне такими великолепными. Прежде внимание обычно приковывали к себе живопись, скульптура или прикладное искусство, и малозаметным оставалось искусство создавших дворцы замечательных архитекторов и декораторов. Сейчас же здесь осталось только их изумительное искусство (да повсюду следы жестокого, безмозглого фашистского варварства)».«Великолепие пустого, местами разрушенного Эрмитажа казалось нереальным. Мрамор и позолота под слоем инея. Иорданская лестница… страшно ступать на ступени, сплошь устланные кусочками какой-то пленки — это отслаивается и осыпается живопись плафона».

В. Милютина

В архиве Эрмитажа хранятся рисунки художников В. Милютиной и В. Кучумова, запечатлевшие вид залов в дни блокады и причиненные им разрушения. Надо иметь в виду, что документальных фотографий этой поры мало, так как фотоснимки в условиях военного времени могли делать только фотокорреспонденты, а они заходили в Эрмитаж редко.Зима 1941/42 года была особенно суровой, что ограничивало действия вражеской авиации, но значительно ухудшало жизнь ленинградцев, погибавших от холода и голода. Ведь с 20 ноября 1941 года дневная норма хлеба на человека снизилась до 200 и 125 гр., а на обогрев жилья в печках шла мебель и книги. Разумеется, в Эрмитаже дело обстояло иначе, довоенные запасы дерева в мастерских музея и экспозиционные щиты временных выставок обеспечивали обогрев небольшого количества отапливаемых помещений, но в значительном большинстве залов и помещений Эрмитажа царил холод.В эти тяжелые дни научная жизнь в Эрмитаже не прекращалась, сотрудники, находившиеся на казарменном положении в Эрмитаже, в свободное от оборонной работы время продолжали работать по своим научным темам.10 декабря, когда перестали в городе ходить трамваи, когда перестал работать водопровод и те, кто жили в Эрмитаже, брали воду из проруби на Неве...

«Месяц и один день идет бомбежка города. Месяц и один день слушаем мы с женой в темени чердака тянущее за душу пение немецких моторов, свист бомб и мягко качаемся вместе с домом от взрыва на этот раз не в нас попавшей бомбы. Вот тут-то и возник перед нами наш замечательный Эрмитаж с его замечательным директором и замечательными работниками. Мы перебрались в третье бомбоубежище и как камни заснули под несокрушимыми сводами».«3-е бомбоубежище, предназначенное для сотрудников Эрмитажа, — это подвал под итальянскими залами с «просветами». Вдали налево в углу стоят наши постели.В левом ближнем углу живут Верейские…»«31 декабря 1941 года. В убежище нет света около полутора недель. Нет отопления. Сидим в темноте при коптилках. Но чувствуем себя неплохо и предполагаем встретить новый 1942 год. Я склеил из полуватмана небольшую елку. Делаю на нее украшения из золотой бумаги. Лучше ее подвесить к потолку…»

Из дневника А. С. Никольского

«Тридцать снарядов, выпущенных из дальнобойных орудий, и две авиабомбы попали в здания Музея, нанеся им значительные повреждения, десятки снарядов и бомб разорвались в непосредственной близости от зданий, осыпая осколками фасады и кровлю, а через оконные проемы также облицовки стен и потолки выставочных зал. Более 20 тысяч квадратных метров стекла было выбито из окон и световых фонарей; полностью оказались разрушены отопительная и водопроводная сети».

А. В. Сивков (1890-1968),
с 1925 г. главный архитектор Эрмитажа

Снаряд угодил в одну из дворцовых стен, выходящих на Кухонный двор. Рисунок В. В. Милютиной

Снаряд ударил в портик с гранитными атлантами

Снаряд попал в портик Нового Эрмитажа.

29 декабря 1941 г.

«18 марта с.г. во время артиллерийского обстрела в здания Эрмитажа попало шесть снарядов и четыре снаряда в непосредственной близости. Пять снарядов попало в крыши, пробило их и разорвалось на чердаке, причем пострадало 400 кв. м кровли, повреждены стропила и чердачные перекрытия…

Двенадцатиколонный зал после обстрела 28 июля 1942 года. Фотография 1944 г.

От попавших в здание Зимнего дворца и упавших рядом с ним снарядов разбито до 3000 стекол и нанесено большое количество повреждений кладке и штукатурке фасадов и внутренних помещений Зимнего дворца».

18 марта 1942 г. Из отчета Дирекции

«У всех карет и других предметов, находящихся в хранилище, выбиты стекла, частично испорчена резьба, повреждена лаковая роспись, испорчена обивка и отделка. Полностью разрушено 7 карет».

18 июня 1942 г. Из акта о разрушениях

«После каждой бомбежки, каждого артобстрела надлежало произвести обход зданий — когда все гремит и грохочет, легко недоглядеть на нашей огромной территории даже серьезное происшествие. Однажды, обходя здание Нового Эрмитажа, я вошел в Двенадцатиколонный зал, где до войны помещался Отдел нумизматики. Поглядел вокруг — над галереей, где мы упаковывали монеты и медали, зияет дыра от прямого попадания снаряда!»

июль 1942 г. П. Ф. Губачевский

«Невыносимо хотелось есть зимой 1941 -1942 года… Как-то раз особенно щедрыми оказались матросы на Дворцовой набережной. Они кинули мне целую охапку душистых веток сосны. Весь путь домой я их грызла, дотла уничтожила и нежную кору и иглы… Весной же 1942 года трава была таким же спасением, как столярный клей, как сыромятные ремни».

Художница В. В. Милютина
(1903-1987)

С февраля 1942 года, когда стала активно функционировать «Дорога жизни» по льду Ладожского озера, наступило в жизни города некоторое улучшение, но до дня прорыва блокады, до 18 января 1943 года, было ещё далеко.В марте 1942 года Эрмитаж посетил А.Н. Косыгин, ознакомившийся с положением музея, после чего было принято решение о сокращении в Ленинграде обслуживающего персонала. 30 марта директор Эрмитажа И.А. Орбели выехал в Ереван, в Ленинграде осталось 36 научных сотрудников во главе с М.В. Доброклонским и кроме них по хозяйственной части 38 рабочих и 42 человека охраны.Обстрел города еще не прекращался, сохранности здания и музейных предметов угрожало весеннее таяние снега, работы было очень много, а число научных сотрудников сокращалось.Всю весну длилась в Эрмитаже изнурительная борьба с водой. Вода наступала, эрмитажники оборонялись. Они защищали музейные вещи от ржавчины и оловянной чумы, от плесени и жучка, от набухания и осыпания красок, от всего, чем вновь угрожала музею вторая военная весна.

Из Колыванской вазы воду вычерпывали ведрами ...
Десятки тысяч вещей, искусно выделанных рукой человека из металла и глины, резанных из дерева и по дереву, тканных из шерстяных и шелковых нитей, писанных маслом и водяными красками, рисованных углем и пастелью, десятки тысяч произведений искусства настойчиво требовали себе новых пристанищ, таких, где бы не капало с потолков, где бы не текло со стен, где бы вода не заливала полы.Из отсыревших помещений переносили в более сухие места все, что только можно было взвалить на плечи или на спину, перетащить волоком по залам, спустить или поднять по лестницам. Но коллекционная мебель продолжала стоять в помещении дворцовой конюшни под Висячим садом, и вынести эту тяжелую, крупногабаритную мебель у эрмитажников не было физических сил. Может обойдется на этот раз, может быть сырость все же изгонят частые и долгие проветривания, пронзительные сквозняки?"Из помещения, где хранится мебель,- отмечает служебный документ тех дней,- силами научных сотрудников вынесено 500 ведер воды; работа продолжается ".Потоки воды заливали коллекционную мебель, и к Эрмитажу ускоренным шагом подошло подразделение курсантов военной школы. Это были молодые парни из Вологды, Череповца, Устюжны, недавно переброшенные через Ладожское озеро, чтобы в одной из военных школ фронтового Ленинграда стать младшими лейтенантами и принять участие в предстоящих освободительных боях. Их привели впервые в Эрмитаж, открыв перед ними не двери, а ворота, и показали мебель невиданной красоты, мокрую мебель, которую они тут же принялись перетаскивать из бывшей дворцовой конюшни в бывший дворцовый зал, где под стеклом музейных витрин почему-то лежали дохлые лошади. Человек в штатском, назвавшийся начальником охраны музея, коротко, на ходу, объяснил, что два с половиной тысячелетия назад на этих боевых конях вожди воинственных кочевых племен носились по бескрайним степям Алтая, а мебель, которую приходится теперь переносить в экспозиционный зал отдела истории первобытной культуры, сделана во времена французских королей - Людовика XIV, Людовика XV, Людовика XVI...

Курсанты ушли, и начальник охраны опять остался в музее со своей "старушечьей гвардией". Эрмитажные старушки, как и раньше, дежурили на своих постах, а научные сотрудники продолжали переносить вещи, сушить, чистить. И снова огородничали в Висячем саду.Грохот рвущихся снарядов доносился и в маленькую комнату с окном на Зимнюю канавку, одну из служебных комнаток музея, в которой сейчас проживал старый ученый, среди эрмитажных ученых самый старый, всеми уважаемый и всеми любимый профессор Алексей Алексеевич Ильин, член-корреспондент Академии наук СССР. Он был наиболее авторитетным в советской стране специалистом по вопросам нумизматики, крупнейшим в мире знатоком истории монетного дела и медальерного искусства в России. С 1920 года и до тех пор, пока он совсем не состарился, А. А. Ильин возглавлял отдел нумизматики Эрмитажа; впервые созданная в музее после Октябрьской революции постоянная выставка монет и медалей была делом его ума, его знаний, его рук.В Эрмитаж перевезли Ильина в начале блокады. Полуразбитый параличом, он продолжал работать, и в Эрмитаже легче было заботиться о престарелом ученом. Друзья и ученики, чтобы проведать Алексея Алексеевича, часто заглядывали в маленькую комнату с окном на Зимнюю канавку.В феврале перестал приходить Александр Николаевич Зограф, несколько лет назад сменивший Ильина в отделе нумизматики, и Ильин понял, что Зографа не стало, умер от дистрофии. В апреле умерла и Евгения Оттоновна Прушевская, специалист по античным монетам, старший научный сотрудник и боец санитарной команды МПВО. Не приходил больше и Семен Александрович Розанов, специалист по западноевропейским монета"!,- от Ильина не скрыли, что он погиб во время бомбежки под развалинами дома.Ильин никогда о смерти не думал: он жил и, следовательно, должен был работать. Его не раз уговаривали уехать из осажденного Ленинграда, но он отказывался: пусть уезжают те, кто помоложе, у кого впереди большая жизнь, а он уже стар, ему надо еще многое закончить. Потом он пожелал счастливого пути и скорейшего возвращения Иосифу Абгаровичу, другим своим сослуживцам, приходившим к нему прощаться. Но друзей в Эрмитаже оставалось еще много. Наведывались к Ильину в его эрмитажную комнатку и внеэрмитажные друзья.В первых числах июня Алексея Алексеевича навестил его давнишний приятель профессор В. Г. Гаршин, старый ленинградский врач и коллекционер-нумизмат. Гаршина сопровождала поэтесса Вера Михайловна Инбер, москвичка по месту постоянной прописки и ленинградка по блокаде."Сегодня были с В. Гаршиным у Ильина,- вписала Вера Инбер в свой блокадный дневник 4 июня 1942 года. - ...Старику восемьдесят шесть лет, он наполовину парализован, поддерживает голову рукой. Но левый, непарализованный, профиль до сих пор прекрасен. Видимо, это был человек редкой красоты.Профессор Ильин рассказал нам, что его перевели в эту комнату в самом начале блокады, что ему ежедневно доставляли вязанку дров из самых сокровенных запасов Эрмитажа. Что же касается света, то на письменном столе всегда горело электричество. Ток давал один из военных кораблей, пришвартованных на зиму здесь же, на набережной, у самого Эрмитажа.Я спросила, где сейчас тот отдел, которым заведовал профессор. Он ответил, что отдел был эвакуирован, как только городу стала угрожать опасность от бомб.

- Почему же вы сами остались? - спросила я.
- Куда же я поеду? Мне восемьдесят шесть лет, я стар. А мои коллекции вечно молоды. В первую очередь надо было думать о них.
Потом он прибавил, что ему много раз предлагали уехать. Приходили. Настаивали. Но он отказался, так как у него тут есть его личная, небольшая, но очень ценная коллекция старинных русских монет, уже завещанная Эрмитажу. Ее нужно еще привести в окончательный порядок, чем он сейчас и занят.
Старик с трудом встал с дивана карельской березы и трясущейся рукой отпер ящик письменного стола, где, переложенные газетами, лежали рядом монеты и медали. Между прочим, там были крошечные серебряные монетки величиной с рыбью чешуйку - одни из первых русских рублей.
Я обратила внимание на один, гораздо более поздний, полтинник желтоватого цвета.
Ильин объяснил мне, что этот полтинник лежал рядом с медью. Что серебро очень восприимчиво, как вообще все металлы. И что только одно чистое золото не подвержено никаким влияниям и всегда остается самим собой.
На прощанье Ильин еще раз похвалил свою комнатку, в которой он умышленно отказался от радио, чтобы не слышать сигналов воздушной тревоги и не волноваться раньше времени.
Выйдя из Эрмитажа, мы тихо пошли по набережной, залитой солнцем. Мне бросилось в глаза, что на ближайшем военном корабле (не тот ли это, который питал профессорскую комнату током?) у зениток стояли моряки в касках. Вдали, на мосту, неподвижно застыл трамвай. Набережная была пуста. Тогда мы вдруг сообразили, что идет воздушная тревога, не услышанная нами у Ильина за отсутствием там радио.
Написала для заграницы очерк об Ильине. Назвала "Чистое золото".
Через три дня, 7 июня 1942 года, Алексей Алексеевич Ильин скончался в маленькой комнатке Старого Эрмитажа. Он умер, сидя за столом, приводя в порядок завещанную Эрмитажу коллекцию старинных монет.Когда фронт отошел от Ленинграда, Совет Народных Комиссаров СССР 24 августа 1944 года вынес решение о восстановительных работах в Эрмитаже и отпуске необходимых для этого материалов.«Случилось это через неделю после прорыва блокады. 25 января фугасная бомба весом в тонну разорвалась на Дворцовой площади. Зимний дворец …колоссальное здание колыхнулось, как утлый челн в бурном море. Взрывная волна, пройдя через Висячий сад, ворвалась в Павильонный зал и вышибла здесь уцелевшие стекла даже в окнах, обращенных на Неву…»

25 января 1943 г. П. Ф. Губачевский

«…Ночью разыгралась пурга. Утром стало таять, а к вечеру ударил мороз. Мокрый снег смерзся с битым стеклом, образовав на полу сплошную ледяную кору. В моих руках был железный ломик. Сантиметр за сантиметром я осторожно скалывал лед и стекло».

25 января 1943 г.П. Ф. Губачевский

«Почти все стекла в окнах Зимнего дворца на фасадах, обращенных в сторону Дворцовой площади и Адмиралтейства, выбиты; сделанная в летний сезон зашивка сорвана. Окна фасадов, обращенных внутрь Большого двора, имеют тот же характер повреждений… По другим зданиям Эрмитажа выбиты стекла и сорвана фанерная зашивка в 97 местах».

Из докладной записки о повреждениях, причиненных зданиям музея

и сквозь большую пробоин* стала видна Рас*реллиевская галерея

Снаряд попал в Большой двор Зимнего дворца.

«Выбито до 750 кв. метров стекла — в том числе в Гербовом зале, Фельдмаршальском зале, Петровском зале и в эрмитажных помещениях, имеющих богатую внутреннюю художественно-историческую отделку. Государственный Эрмитаж просит оказать содействие в получении 5,5 куб. метров фанеры».

16 декабря 1943 г.

Снаряд разорвался в Гербовом зале. Он разворотил междуэтажное перекрытие...

Последний, тридцатый снаряд разорвался в Гербовом зале.

2 января 1944 г.

Из докладной записки о повреждениях, причиненных зданиям музея

Взрывная волна сорвала с потолка Петровского зала массивную бронзовую люстру

В Растреллиевской галерее, находящейся ниже, образовалась большая пробоина. В соседнем Петровском зале взрывная волна от этого снаряда сорвала бронзовую люстру.

2 января 1944 г.

Начальник объект профессор М. В. Доброклонский у скульптуры Россетти

Военный корабль, который увидела Вера Инбер, выйдя на Дворцовую набережную, не был тем зимним соседом Эрмитажа, вспомогательным судном "Полярная звезда" , от которого всю зиму тянулся провод к служебному подъезду музея. "Полярная звезда" уже с месяц, как покинула свою стоянку. Она снялась неожиданно, и профессор Доброклонский сразу же отправил взволнованное письмо председателю Ленгорисполкома:"Последнее время Эрмитаж имел освещение от корабля, стоявшего вблизи здания. 2 мая сего года корабль изменил место своей стоянки, и мы совершенно лишены света и не в состоянии проводить какую-либо работу в наших подвалах и основных производственных помещениях Эрмитажа... Если не представляется возможным включить свет в зданиях, просим дать распоряжение об отпуске Эрмитажу керосина - 50-70 литров, так как при наличии у нас достаточного количества фонарей "Летучая мышь" мы смогли бы выйти из создавшегося тяжелого положения".

Эрмитаж. 1942 год. Рисунок В. В. Милютиной
Эрмитажу, как учреждению законсервированному, света не дали: энергии, которую вырабатывали городские электростанции, еле хватало для заводов, фабрик, госпиталей, для трамвая, возобновившего движение по Ленинграду. В Эрмитаже было темно. Прошлым июнем работали без освещения даже ночью, а теперь заколоченные досками и фанерой окна не пропускали ни блеклого света белых ночей, ни лучей яркого июньского солнца. Привезли керосин, и до осени, когда у Дворцовой набережной пришвартовался легендарный ледокол " Ермак " и через набережную опять протянулся черный провод, ночью и днем в Эрмитаже горели фонари "Летучая мышь".
При керосиновых фонарях трудились эрмитажники все светлое лето. "Хранители, профессора, научные сотрудники,- говорится в квартальном отчете,- исполняют все виды работ по осуществлению консервации, переносят коллекции в более сухие помещения, производят просмотр вещей с целью предохранения ковров, тканей и пр. от моли, а металла - от коррозии и оловянной чумы, делают выборочные вскрытия неэвакуированных ящиков III очереди..." 
А под вечер, погасив фонари, заперев кладовые и сдав ключи Анастасии Михайловне Лазаревой, хранители, профессора, научные сотрудники поднимались в Висячий сад, пропалывали и поливали грядки. Затем они опять спускались вниз, к своим рабочим столам, вынимали из ящиков книги и рукописи, снова зажигали "Летучую мышь". Одна заря, невидимая сквозь фанерные щиты, спешила сменить другую, тоже сквозь фанеру невидимую. Новый день начинался в Эрмитаже вместе с утренним выпуском "Последних известий" , вместе с утренней сводкой Совинформ-бюро, и люди Эрмитажа торопились в подвалы и в кладовые, в залы, где надо было забивать досками окна, на крыши - латать дыры.Гранитные атланты держали на своих могучих плечах карниз эрмитажного портика, тяжелый карниз, пересеченный глубокой трещиной, зияющий каменной раной. Люди, охранявшие Эрмитаж, не были атлантами. Они были дистрофиками. Но своими худыми, просвечивающими руками они поддерживали весь Эрмитаж.Ни на день не прекращали они ожесточенного сражения с коварной сыростью, несущей гибель музейным вещам и музейным зданиям. Отразив весеннее наступление талых вод, они готовились противостоять хлестким атакам осенних ливней и яростным штурмам зимних вьюг.

«Летом 1944 г., когда основные коллекции Эрмитажа находились еще в тылу, было решено устроить в Эрмитаже выставку тех экспонатов, которые не были эвакуированы. Выставка была размещена в двух галереях у висячего сада и в Павильонном зале. Эти помещения меньше пострадали от обстрелов и могли быть отремонтированы в сравнительно короткий срок. Несмотря на отсутствие самых ценных частей коллекции, выставка давала представление о характере основных разделов Эрмитажа».

А. Н. Изергина (1906-1969),
специалист в области западноевропейского искусства

Стены, истерзанные снарядами и бомбами ... темные глазницы забитых фанерой окон ...

«Предстояло провести значительные работы в назначенных к открытию залах: восстановить отопительную сеть; вставить