Надо быть чистокровной сволочью, чтобы в полуночный, библейский дождь привязать к столбу темно-рыжего сеттера чистых кровей, да хотя бы и дворнягу… не все ли равно? Ну понимаю, я расстался с женщиной… Тут уже дождь не в дождь. Устала от моих телефонных звонков, писем, глаз, губ, стихов. Спокойно и медленно закрывала за мною дверь и подаренная мною свеча отбрасывала на черную лестницу серебряный посох светотени.
Здесь уже дождь не в дождь. Но собака: лопоухое, мокрое пламя. Давай забудем все, что было до и начнем летоисчисление с этого, познакомившего нас дождя. Не слишком ли красив ошейник у тебя, впрочем, тоже самое ты вправе сказать о моем галстуке. Погоди, сейчас отвяжу. Или нет, мы оставим на столбе как визитные карточки наши ошейники-галстуки. Столб на ошейнике! Столб в галстуке! Это чистой воды сюрреализм. Но дождь простит. Пойдем, рыжий, мы самые мокрые в мире. Не будем оглядываться на ее окна. Нас предали, рыжий, бессребренно предали. Так бывает: те, кого любишь, порой предают.
Пойдем. Нет денег на такси, да такси не сыщешь. А может здесь особый, звездный знак, что в жизни часто пересекаются судьбы поэтов и собак.
Половина второго… к трем часам придем, осторожно, рыжий, вон, постовой. Увидит без ошейника: «Ваши документы» А у тебя даже имени нет. Но это моя вина: каждая собака как и каждый поэт должна носить высокие имена. Как тебя? О послушай, послушай, мой мокрый, мой рыжий, мой милый, послушай. Во имя того, чтобы нам не забыть этот дождь, во имя того, чтобы мне позабыть ее имя, во имя того, что мы стали с тобой родными, отныне ты - Дождь.
Сейчас придем, обсохнем, развалимся на тахте. Тебе бы молока, мне что-нибудь покрепче. Порыщем дома, может и найдем. Я уже до седьмого ребра промок. А ведь этого дождя могло бы и не быть… По праву мокрых разляжемся на тахте и поговорим… Признаки атавизма это или есенинщина, не знаю, но поэты любят исповедоваться собакам, как грешники в иконы, как Нестор письменам шепчут, шепчут поэты псам свои тайны. Нам кажется, что вы понимаете все, все, чего не понимают другие. Вы, грустные. О, если бы собачьи глаза перевести на русский. Дождь, а в общем, если подумать, можно написать фундаментальный труд об отношении поэтов и собак. Примеров в жизни достаточно. И назвать его: «Поэты и собаки». Начать, допустим с шарманщика или уличного художника, которые на в пример духанщикам, никогда не выгоняли собак. Не делая обобщений, пользуясь только фактами, можно сказать, что у Франсуа Вийона была вполне собачья судьба. Жизнь часто путает карты, и великий Сервантес был посажен каким-то мракобесом корсаром на серебряную, «в знак уважения», цепь.
Но этого дождя могло бы и не быть.
Сейчас придем, теперь недалеко. Вот памятник Петру, Ю-В.ж.д. мерцает словно райские врата, а физиолог Павлов поставил памятник собаке… Но все-таки в итоге торжествует доброта. Входи, мой рыжий, высохнем сейчас. Жаль только дома нечего курить. Библейский дождь как занавес сребряный, За стенкой спят актриса и актер, им завтра снова быть Ромео и Джульеттой. Мир под дождем и далеко от нас. С ошейника долой, развязывая галстук, сутулый рвется стон. Я завожу часы.