Эсальнек Маргарита Яковлевна (Иесалниекс Анна-Маргарита Екабовна) родилась 16 декабря 1911 года (по ст. стилю) в латышской крестьянской семье, проживающей в Галгауской волости Валкского уезда Лифляндской губернии (ныне Гулбенский Край Республики Латвия). До начала Империалистической войны семья Маргариты Яковлевны переехала в Ригу, где через год Екаб Иесалниекс скончался и ее матери Иесалниекс Зелме пришлось устроиться на работу, сначала служанкой, а затем – на завод «Проводник» Товарищества русско-французских заводов резинового, гуттаперчевого и телеграфного производств. В июле 1915 года, когда линия фронта приблизилась к Риге, завод проводник и его рабочие были эвакуированы в Москву и подмосковные города. Зелма Иесалниек с дочерью оказались в городе Козлов (ныне Мичуринск) Тамбовской губернии, где она в 1920 году вышла замуж за «красного латышского стрелка» Петра Яковлевича Цинтиня (Цинтыньша).

К сожалению, биографические данные отчима Маргариты Эсальнек отрывочны и туманны. Несмотря на указание в архивно-следственном деле П-80691 в качестве места рождения Петра Цинтыня Курлянской губернии, своей родиной он считал поселок Плявинь, который на старых картах указан как Шокмансгоф (Штокмансгоф), расположенный до 1920 года на границе Курляндии и Лифляндии. На военно-дорожной карте части России и пограничных земель 1829 года Плавианск указан в составе Невельского уезда Витебской губернии, но, позже, снова как Штокмансгоф в составе Венденского уезда Рижской губернии.

Также фамилия Петра Цинтыня отсутствует в мартирологе латышского историка Яниса Хартманиса (Jānis Hartmanis), посвященном латышским стрелкам, воевавшим против немецкой армии в Латвии в 1915-1917 годах в составе русской императорской армии, хотя сам автор признает, что опубликованные им списки далеко не полны, в связи с хранением подавляющего большинства материалов в РГВИА. Исходя из сведений, содержащихся в Приказе НШВГ от 31 октября 1916 года № 1513 о формировании в январе-марте того же года 5-го Земгальского, 6-го Туккумского, 7-го Баусского и 8 Вольмарского из 5-8 Латышских стрелковых батальонов, можно предположить о призыве Петра Цинтыня на военную службу в конце 1915 – начале 1916 года. По неподтвержденным данным, он с конца ноября 1917 года участвовал в охране Смольного в составе Сводной роты при Совете Народных Комиссаров, состоящей из бойцов восьми латышских стрелковых полков под командованием Яниса Петерсона, переформированной 11 марта 1918 года в 1-й Латышский коммунистический отряд. В 1918 году бойцы этого отряда, совместно с военнослужащими 6-го Туккумского Латышского полка, участвовали в разгоне Учредительного собрания, обеспечивали охрану Советского правительства при его переезде в Москву и Петроградского Монетного двора при эвакуации в Пензу, принимали участие в подавлении мятежа левых эсеров в Москве, Ярославле и других городах.

Партийные документы П.Я. Цинтыня с его автобиографией не сохранилась, так как он до своей смерти не был восстановлен в рядах КПСС. В связи с этим, можно только предполагать какие события Гражданской войны привели его в город Козлов (Мичуринск), где судьба свела его с Зельмой Иесалниек. Он либо участвовал в составе подразделений «красных латышских стрелков» в подавлении восстания военного гарнизона города Козлова в июне 1918 года, находился в Козлове в период дислокации в нем Реввоенсовета Южного фронта осенью того же года, либо, еще позже, находился в Козловском военном госпитале на излечении после болезни или ранения.

Возвращаясь к биографии Цинтиной (Эсальнек) Маргариты Яковлевны, согласно справки Отдела народного образования Краснопресненского района города Москвы от 15 ноября 1954 года, в 1930 году она окончила 9 классов школы № 70 Краснопресненского района, являясь членом ВЛКСМ с 1927 года. По окончанию школы, она работала в качестве библиотекаря народного дома в деревне Михайлово Чириковского сельсовета Московской области и помощника бухгалтера Госсантехстроя в Москве.

В июле 1932 года вместе с Петром Цинтынем и матерью она убыла во Владивосток, куда отчим был направлен ЦК ВКП(б) «на ответственную работу по строительной линии». Согласно автобиографии М.Я. Эсальнек, на Дальнем Востоке она работала обычной конторской служащей. По возвращению в Москву в феврале 1934 года, работала наборщиком в типографии «Красный печатник» и проживала вместе с матерью по ул. Большая Садовая дом № 15 кв. 49. Маргарита Яковлевна была арестована 2 ноября 1937 года Оперативным отделом УГБ УНКВД по Московской области и осуждена решением тройки УНКВД по Московской области 20 декабря 1937 года по ст. 58-10 ч.1 УК РСФСР на 8 лет заключения в ИТЛ. Обвинялась в том, что «среди соприкасавшихся с ней лиц вела контрреволюционную агитацию, высказывала враждебность к руководителям ВКП(б)».

 14 августа того же года в Комсомольске-на-Амуре был арестован ее отчим Петр Цинтинь (Циньтиньш). На момент ареста, он, исключенный из партии, работал плотником Рыбтреста в городе Комсомольск-на-Амуре и был осужден 14 сентября 1938 года постановлением ОСО при НКВД СССР по ст. 58 п. 1а УК РСФСР к сравнительно мягкой мере наказания по расстрельной статье в виде пяти лет лишения свободы с отбыванием срока наказания в исправительно-трудовых лагерях. Его жена и мать Маргариты Есальнек, Зельма Цинтынь, выселеная из их московской квартиры, переехала в Харьков, где встретила начало Великой отечественной войны и перенесла все тяготы немецкой оккупации.

Согласно архивно-следственное дела № 22014 - 48/95, Маргарита Яковлевна 18 февраля 1938 года прибыла в Ивдельлаг московским этапом. До 1 июня 1938 года она содержалась во 2-м ОЛПе, лагпункты которого были разбросаны от правого притока Лангура - Крапивной (будущий разьезд Глухарный), до правого же притока Лозьвы – Никитинки (пошивочные мастерские), вдоль профиля строящейся железной дороги Самский рудник – Ивдель.   1 июня 1938 года Маргарита Яковлевна была переведена в 5-й лагпункт 3-го Палкинского ОЛПа, который Приказом начальника Управления Ивдельлага С.А. Тарасюка № 848 от 7 декабря 1938 года был реорганизован в 5-й отдельное лаготделение (ОЛП), включавший в себя объекты строящегося Першинского лесопильного завода и 10-й лесобиржи (перевалочной базы на берегу реки Лозьва, где производилась выгрузка из воды сплавного леса, раскрыжовка хлыстов и их сортировка). Находясь в 5-м ОЛПе, она успела поработать на трелевке леса и вывозке древесины по лежневым дорогам, ведущим в Першинскому лесозаводу и станции Ивдель-1. К 1942 году Маргарита Яковлена «дослужилась» до бракера разделочной бригады, сойдясь с одним из осужденных, вскоре амнистированным, призванным в Красную армию и погибшим в боях под Сталинградом. 14 марта 1943 года М.Я.  Эсальнек была переведена в родильный дом 1-го лаготделения, расположенного в поселке Сама, где родила сына, умершего в пятимесячном возрасте.

Пережить эту трагедию Маргарите Яковлевне помогло знакомство с Анцелем (Антоном) Яковлевичем Гроссманом 1911 г.р., уроженцем города Лодзь Петроковской губернии Царства Польского, который после начала Великой Отечественной войны работал бухгалтером поликлиники Южного поселка в городе Каменск-Уральский Свердловской области. Он был арестован 23 июня 1943 года, осужден 5 января 1944 года на 10 лет заключения в ИТЛ и этапирован в Ивдельлаг из Свердловской областной тюрьмы. Получивший в лагере должность бухгалтера управления 1-го ОЛПа, Антон Яковлевич обучил М.Я. Эсальнек основам бухгалтерского дела и выхлопотал у руководства лаготделения ее перевод в свой отдел.

По отбытию срока наказания, 4 ноября 1945 года Мария Яковлевна была переведена в комендантский 9-й ОЛП, расположенный в городе Ивдель и была освобождена 6 ноября 1945 года без специальных указаний (направления на спецпоселение) (ГАРФ. Ф.10035, Оп.1, Д.П-50195). Так как она с 1944 года была переведена на бесконвойный режим передвижения, перевод в 9-й ОЛП носил формальный характер и заключался в необходимости самостоятельного прибытия в город Ивдель, где в Управлении Ивдельлага ей вручили документы об освобождении. Еще год она продолжала проживать в поселке Сама, продолжая уже в качестве вольнонаемного сотрудника работать бухгалтером в 1-го ОЛПа, родив в 1946 году от А.Я. Гроссмана двух сыновей-близнецов. Осенью того же 1946 года к ней приехала мать и уговорила уехать вместе с ней в Латвию, где уже находился освобожденный со спецпоселения Петр Цинтынь.  На родине отчима, Маргариту Яковлевну местные жители долгое время считали чужой, «советской», что усугублялось тем, что в 1947 году она, по поручению местных органов власти, разносила по домам повестки с предписанием явки на сборный пункт отправки на спецпоселение.  Позднее, Маргарита Яковлевна устроилась работать бухгалтером в колхоз «Selga», располагавшемся в селе Стукмани, недалеко от уездного города Плявиняс. Председателем колхоза являлся ее отчим П.Я. Цинтиньш, назначенный на эту должность несмотря на отбытый пятилетний срок заключения в лагерях НКВД. В феврале 1961 года М.Я. Эсальнек вступила в члены КПСС и даже выйдя на пенсию в 1966 году, продолжала работать до 1979 года. Была награждена несколькими дипломами за добросовестный труд. Свободное время посвящала чтению книг и воспитанию внуков. Переписку с Гроссманом А.Я. прекратилась в 1953 году, после его освобождения из Минлага и перевода на спецпоселение в Кожвинский район Коми АССР (поселок Инта). 

Все эти данные подтверждаются архивно-следственным делом П-50195, данными спецотдела (УСРЗ) Учреждения Н-240 и автобиографией самой Маргариты Яковлевны (Екабовны) от 1 февраля 1961 года:

«Я, Иесалниекс Маргарита Екабовна, родилась 29 декабря 1911 года в Галгауском с/с Гулбенского р-на, в семье батраков. Когда мне было 3 месяца, умер мой отец. Мать какое-то время ещё работала в селе, но потом перебралась в Ригу, где стала работать на заводе «Проводник». В 1915 г. мы вместе с другими беженцами выехали в российский город Мичуринск, где мать работала медсестрой в военном госпитале.

В 1920 г. мать повторно вышла замуж за латыша (тогда латышского стрелка), и потом мы перебрались в Москву. Здесь я в 1930 г. окончила среднюю школу и начала свой трудовой путь. По окончанию школы я получила также свидетельство о праве работать библиотекарем и год проработала в деревне, куда я была направлена. Впоследствии я вернулась в Москву, какое-то время проработала конторщицей, а потом вместе с отцом и матерью отбыла во Владивосток, куда ЦК партии направила отчима на ответственную работу по строительной линии. Во Владивостоке я была конторским работником.

В 1934 г. я вернулась в Москву. До 1937 г. я работала на различных конторских работах. В 1937 г. я поступила на работу в типографию латышского издательства «Прометей», где освоила ремесло линотиписта. Уже в 1927 г. я вступила в комсомол, и здесь, в типографии, меня избрали секретарём первичной комсомольской организации.

2 ноября 1937 г. я была арестована и после подписания приговора «тройки» была на 8 лет изолирована за антисоветскую агитацию и выслана в Ивдельлаг. Оттуда я освободилась в 1945 году. Впоследствии я ещё год проработала там же в управлении; потом мы отбыли в Латвию, куда уже раньше прибыл мой отчим, который также был изолирован на 10 лет, хотя ещё с 1917 года был членом партии. В 1956 г. он, уже будучи тяжело больным, подал прошение о реабилитации, которую получил только после смерти – как и все права члена партии. В 1957 г. я также была реабилитирована.

В 1946 г. у меня родились два сына. Их отец, заключённый, как и я, после моего освобождения остался там же. Никакой связи у меня с ним сейчас нет. По прибытию в Латвию я вместе с отчимом работала землеробом в сельхозкооперативе в Стукмани (сейчас колхоз «Селга»). В 1949 был основан колхоз «Селга», где мы с отцом работали с первого дня: он вначале бригадиром, потом председателем колхоза, а я сперва бухгалтером. Но так как дети было маленькими, было трудно совмещать такую ответственную работу с личной жизнью, то я работала на других работах – преимущественно учётчиком, т.е. расчётом трудодней. Там работаю и сейчас».

Сразу отметим направление Петра Цинтыня на Дальний Восток не абы кем, а Центральным Комитетом ВКП(б), а в дополнение к данной автобиографии, считаю необходимым и привести перевод с латышского ее анкеты со сведениями о трудовой деятельности, так она содержит еще один пункт, вызывающий вопросы, а именно назначение бывшей библиотекарши и помощника счетовода на должность начальника секретной части «Дальстроя» - Государственного треста по дорожному и промышленному строительству в районе Верхней Колымы:

CURRICULUM VITAE. Иесалниек Маргарита Екабовна (Margarita IESALNIECE)

Трудовая поступь после окончания школы до приёма в ряды КПСС

1930 v - 1931 xii Михайлово, Московская обл. библиотекарь народного дома Чириковского с/с

1931 xii - 1932 vii – Москва – помощник бухгалтера Госсантехстроя.

1932 vii - 1934 ii – Владивосток - заведующая секретной частью Дальстроя

1934 i - 1934 ix – Москва - лаборантка ВНИИ стройматериалов.

1934 ix - 1935 v – Москва - делопроизводитель Наркомздрава.

1935 v - 1937 xi – Москва - линотипист 31-ой (латышской) типографии

 1937 xi - 1945 ix – Ивдельлаг - заключённая лагеря НКВД.

1945 xi - 1946 ix – Ивдельлаг - (вольнонаёмный) бухгалтер лагеря НКВД.

1946 ix – 1949 v - Стукмани (Лат) - сельхозрабочая Стукманского сельхозкооператива.

1949 v – 1964 v - Стукмани (Лат) - учётчик колхоза «Селга».

А самый неожиданный факт биографии латвийской узницы Ивдельлага содержался в архивно-следственном деле № 22014-48/95, указывающий, что М.Я. Эсальнек (М.Е. Иесалниек) состояла в браке с Ю.Я. Липпе, сыном актера норвежского национального театра города Бергена и внуком Конрада Фредерика фон дер Липпе, городского строительного инспектора. Братья Юста Липпе, Фриц и Йонс, окончили в Христиании (Осло) норвежскую национальную академию ремесел и художественной промышленности, после чего, первый увлекся журналистикой, став театральным критиком, а, второй, всю жизнь посвятил гончарному ремеслу и создал в Осло собственную мастерскую керамики. Двоюродный брат Юста Липпе, контр-адмирал Якоб фон дер Липпе, с января 1930 года по август 1934 года являлся командующим ВМС Норвегии, до 1933 года совмещая этот пост с должностью начальника адмиралтейского штаба.

Сам Юст Яковлевич Липпе с юного возраста был увлечен левыми идеями и с 1921 года являлся членом коммунистической фракции рабочей партии Норвегии, а с 1923 года (после конфликта председателя РПН Мартина Транмеля с главой Коминтерна Г.Е. Зиновьевым) – членом КПН. С 1925 года он занимал должность секретаря и председателя Союза коммунистической молодежи Норвегии, а в 1928 году - был кооптирован в члены Исполнительного Коммунистического интернационала молодежи, являвшегося секцией Коминтерна. С 1930 года он проходил обучение в Московской Международной Ленинской школе Коминтерна, возглавляя в ней Скандинавскую секцию, а с лета 1932 года, в компании с Маргаритой Эсальнек, он полтора года провел на Дальнем Востоке, якобы по делам все того же молодежного Коминтерна. Не исключено, что переезд Липпе в Москву был связан с его вербовкой Рихардом Зорге (оперативный псевдоним «Рамзай»), посещавшим в 1929 году Великобританию и скандинавские страны в качестве представителя отдела по международным связям Коминтерна и нелегального вербовщика IV-го управления Штаба РККА.

На момент ареста Маргариты Яковлевны Липпе Ю.Я. находился в Норвегии, где был кооптирован в состав Политбюро КПН и числился штатным корреспондентом ее печатного органа «Arbeideren» («Рабочий»). После оккупации Норвегии войсками вермахта, он нелегально перебрался в Швецию, был там арестован и полтора года провел в заключении. После освобождения из шведской тюрьмы, он сотрудничал в Лондоне с правительством Норвегии в изгнании (Нюгордсволла). После заключения соглашения правительства Нюгордсволла с СССР, США и Великобританией о военном сотрудничестве при подготовке и осуществлении освобождения Норвегии и временном режиме на территориях, которые будут освобождены в мае 1944 года, Ю.Я. Липпе был назначен офицером безопасности военного округа Финмарк и, после прибытия в освобожденный Советской армией Киркинес 10 ноября 1944 года, исполнял обязанности переводчика норвежской военной миссии. В 1947-1949 годах Юст Яковлевич состоял в штате партийного еженедельника «Friheten», а в 1963 году - редактировал официальную историю КПН «Norges kommunistiske paris Historie». Занимал посты члена секретариата и заместителя председателя КПН, а в 1963 году - приезжал в Советскую Латвию, где в частном порядке встречался с Маргаритой Эсальнек.

Конечно, все странности биографий Маргариты Эсальнек и Петра Цинтыня могут иметь простые объяснения, вроде того, что П.Я. Цинтынь действительно получил какую-то важную должность на Дальнем Востоке и переезд его семьи во Владивосток совпал со служебной командировкой туда же коминтерновца из Норвегии Юста Липпе. И брак Липпе (который вроде как был официально женат) с Маргаритой Эсальнек можно объяснить железнодорожным романом очаровательной попутчицы с иностранцем, не страдающим угрызениями сосести по поводу попрания норм буржуазной морали. А если их брак был заключен еще в Москве – то, конечно же, молодой муж мог напроситься в командировку, дабы не сохнуть от тоски в разлуке с обожаемой супругой. Да и его встреча с Маргаритой Эсальнек в 1963 году в нарушении всех протокольных мероприятий – могла быть лишь внезапным приступом ностальгии по счастливым моментам юности. А назначение вчерашней работницы сельской библиотеки, располагающей в своих фондах парой подшивок газет и несколькими десятками книг, начальником секретной части огромного государственного треста с уставным капиталом в 20 миллионов рублей, поглотившего золотые прииски Продснаба, дорожную экспедицию, с особым учетом сотрудников, освобожденных от призыва в РККА, с военизированной охраной приисков и Севостлага и многими иными вещами, распоряжения по которым носили гриф «Совершенно секретно»  - тоже можно объяснить ее положением члена семьи высокопоставленного чиновника…

Однако, если не искать простых решений сложных процессов, наверное, стоит рассмотреть иные варианты форматов действий фигурантов этой «дальневосточной командировки». И первой напрашивавшейся гипотезой этих событий является причастность Петра Цинтыня, Маргариты Эсальнек и Юста Липпе к выполнению задания, связанного с государственными секретами, несколько отличавшимися от руководства строительными работами, ведением режимного делопроизводства и продвижением идей мировой революции на советском Дальнем Востоке.      

В те годы, работники Коминтерна играли большую роль не только в поддержании связи с частями китайской Красной Армии, Реввоенсоветом и Временным революционным правительством, изолированными после апреля 1927 года в так называемом Центральном советском районе, но и организацией разведывательной работы на всем Тихоокеанском регионе. Именно через Китай шла большей частью легализация п переправка советских разведчиков в США и Латинскую Америку. И именно из рядов работников Коминтерна шло пополнение оперативных кадров военной разведки, как-то немецкая коммунистка Урсула Кучински, более известная как Рут Вернер (оперативный псевдоним «Соня») из группы Зорге в Шанхае, сотрудники Дальневосточного бюро Коминтерна Герхард Эйслер («Робер») и Яков Рудник («Хилари Нуленс», «Пауль Руек»), работавшие под «крышей» секретариата Тихоокеанских профсоюзов и многие другие.

Немалое значение для поиска смыслов в нашей истории был тот факт, что в 1932 году по линии Коминтерна в Китай на должность военного советника китайской Красной Армии был откомандирован сотрудник Разведупра, немецкий революционер-коммунист Отто Браун, известный под множеством псевдонимов («Карл Вагнер», «Курт», «Карл Тесс», «Артур Берендт», «профессор Алберт Лист», «Ли Дэ», «Хуа Фу»). В 1928-1932 годах он совмещал учебу в Военной академии РККА им. Фрунзе с преподаванием в Международной школе имени Ленина и на специальных военных курсах. И, о чудо, лекции Отто Брауна в Международной школе им. Ленина, вместе с Юстом Липпе слушала сожительница Отто Брауна - Ольга Гутман-Бенарио, которая, как и Ю.Я. Липпе, являлась членом Исполкома Коммунистического интернационала молодежи.

Кроме личного знакомства с Отто Брауном, мотивом привлечения Юста Липпе к командировке на Дальний Восток могли быть его прежние контакты с Рихардом Зорге и небезызвестной американской журналисткой Агнес Смедли, поддерживавшей связи как с Коминтерном, так и с китайской Красной армией. Переехавшая в 1928 году в Шанхай, корреспондентка газет «ManchesterGuardian», «ChinaWeeklyReview» и «FrankfurterZeitung» с 1930 года помогала Рихарду Зорге налаживать в Китае нелегальную разведывательную сеть.  

Понятно, что Маргарита Есальнек в этой истории исполняла декоративную роль молодой супруги норвежского журналиста, чего не скажешь о Петре Цинтыне, земляке и «однополчанине» многих представителей руководства IV-го управления Штаба РККА, сотрудников китайских резидентур Разведупра и частных фирм прикрытия нелегальной разведывательной работы вроде консервной фабрики Леонида Вегедека или шанхайского отделения «Воствага» (Концессионного общества «Восточное торговое общество») доктора Гольпера.

Не смотря на отсутствие у меня документальных свидетельств о службе П.Т. Цинтыня в системе военной разведки, многие факты этой «дальневосточной командировки» наводят на мысль, что он, Юст Липпе и его фиктивная жена Маргарита Эсальнек, скорее всего, выполняли роль группы прикрытия для переправки в Китай (или транзитом через него) очередного нелегала. Самой правдоподобной версией «работы» нашей троицы, по моему мнению, могла быть заброска в Бразилию через Китай Артура Эверта и его жены Элизы Саборовски под видом супружеской пары из США Гарри Бергера и Маши Ленчицкой. Имеет право на жизнь и версия легендирования в Китае уроженца Риги Якова Бронина (Лихтеншталя), в 1933 году сменившего в Шанхае Рихарда Зорге. Хотя, в это же время на несколько лет на просторах Китая растворились сдеды Рудольфа Абеля…

******

При работе над очерком были использованы материалы личного архива, документы, переданные мне Эсальнек Андреем Антоновичем, одним из близнецов, рожденных Маргаритой Яковлевной 12 февраля 1946 года в лагерном роддоме Самского ОЛПа, а также книги по истории советской разведки: В.В. Бочкарева и А.И. Колпокиди «Суперфрау из ГРУ», В.Н. Усова «Советская разведка в Китае. 20-е годы XX века», В.В. Кондрашова «История отечественной военной разведки. Документы и факты», А.В. Диенко «Разведка и контразведка в лицах. Энциклопедический словарь российских спецслужб», А.И. Колпакиди и В.К. Мзареулова «Советская внешняя разведка. 1920-1945 годы. История, структура и кадры», А.И. Колпакиди и Д.П. Прохорова «Империя ГРУ. Книга 1. В трудные годы на Дальнем Востоке» и Михаила Алексеева «Советская разведка в Китае и хроника «китайской смуты» (1922-1929)»

Прокрустовой ложкой не вычерпать кривды
Намоленной притчем Маммоны.
Не все отгремели великие битвы.
Держи брат сухими патроны.
Данная работа является продолжением статьи «Белогвардейская милиция, комендатуры и военно-следственные комиссии на севере Верхотурского уезда», посвящённая личности князя В.А. Вяземского и его роли в организации карательных операций на севере Урала в 1918-1919 годах. В работе над очерком были использованы материалы публичной дискуссии, проводившейся на одной из веток форума «Гражданская война в Сибири». В связи с этим, особую благодарность хотелось бы высказать организатору этого диспута – директору Краснотурьинского краеведческого музея Юрию Владимировичу Гунгеру.
В идеальном обществе, наверное, историк может себе позволить быть этически нейтральным, рассуждая о степени объективности фактов без суждений о добре и зле. Перефразируя известного советского этнолога А.А. Никищенкова, можно утверждать, что в вопросе об этике научного познания исследователем должна руководить система морально-нравственных норм, причем не только на уровне субъективных представлений о добре и зле, но и на уровне представлений о последствиях его деятельности для общественного сознания, определении его места в борьбе идеологических течений, отражающих неразрешимые классовые противоречия, сложившиеся после буржуазной контрреволюции 1991 года.
Таким образом, осознанно, или находясь под влиянием политической моды на разрушение «до основания» всех основ и скреп «Общества развитого социализма», «прорабы перестройки» принялась с каким-то радостным остервенением копаться в самых темных уголках нашей истории, рыться в грязном белье советской номенклатуры и оправдывать любые (даже самые отвратительные и противоестественные) действия противников Советской власти, выдумав для этих преступлений и извращений целый научный термин – «пассивное сопротивление тоталитаризму». Если в период горбачевской перестройки и гласности, главной целью «атаки» историков и публицистов, освобожденных от оков официальной советской идеологии и идеологической цензуры, стал период сталинских репрессий, история ГУЛАГа и «тупиковый путь развития советской экономики, основанной на принудительном труде и бездарном руководстве партийно-хозяйственной номенклатуры», то, после смены политического строя в России в 1993 году, антисоветский дискурс был перенаправлен на активный пересмотр итогов Гражданской войны, реабилитацию вождей Белого движения и опровержение нарративов советского периода о антинародной политике и военных преступлениях его сторонников.
Причем, надо понимать, что этот «культурологический ревизионизм» в принципе не носит характер восстановления исторической истины и исторической справедливости, воскрешения утраченных или поруганных традиционных ценностей. Главной задачей этой мошеннической компании было идеологическое обслуживание политики полного разрушения основополагающих принципов функционирования старого политического строя и построения на его обломках глобального «Черкизона», в котором легко управлять атомизированным и ничем не связанным населением.
При этом, стоить заметить, что в ходе продолжающейся в общественном и научном пространстве дискуссии на тему Гражданской войны (имеющей основополагающее значение для оправдания и защиты конституционного строя нашего государства в частях, касающихся частной собственности на землю, природные ресурсы и средства производства), наши оппоненты, обслуживающие идеологический маркетинг финансово-промышленного капитала, предпочитающего называть себя креативным классом или классом эффективных менеджеров, всегда активнее и организованнее сторонников Левой идеи, располагая несопоставимыми административными и финансовыми ресурсами.
Поразительно, как «свободно и независимо» эти ученые, писатели и публицисты воплощают в жизнь генеральную линию партии новых хозяев жизни в сфере отечественной истории, предписывающей опровергать или, в крайнем случае, не заострять внимание на сопутствующем ущербе войны «хороших парней» с противниками демократии, прогресса и общечеловеческих ценностей в виде сословных привилегий буржуазии в сфере порядка управления, влияния на судебную власть и других навязанных обществу неписанных правил.
Соответственно, на местном уровне, в компанию по переписыванию истории Гражданской войны были вовлечены кадры всего спектра гуманитарных наук (за исключением, к счастью, кафедр археологии) региональных учреждений высшей и академической школы, муниципальных краеведческих музеев, научно-просветительских и культурно-образовательных организаций различных форм собственности. С большевистской решительностью и воодушевленные посыпавшимся на них потоком забугорных тугриков, наши деятели науки и культуры, сочинявшие ранее оды в адрес «первого в мире государства победившего социализма», внезапно и кардинально поменяли в своих работах политический дискурс, напоминая апостола Петра, трижды отрекшегося за день от Иисуса Христа.
В качестве примера переписывания истории Гражданской войны я хотел бы привести идеологическую преемственность белоэмигрантских историков и мемуаристов с их современными эпигонами: в ходе проходившего 20-30 мая 1920 года в Омске суда над членами правительства адмирала Колчака, на вопрос обвинителя специального чрезвычайного революционного трибунала при Сибревкоме Александра Гойхбарга товарищу министра путей сообщения и члену Иркутской «троектории» А.М. Ларионову, не раз санкционировавшему массовые расстрелы железнодорожных рабочих и служащих, не помнит ли он случаев «уничтожения целых деревень за укрывательство бежавших от Колчака «дезертиров», последний ответил: «Я считаю, что это война, а война - стихийное бесправие, в особенности война гражданская, сопровождаемая особенным ожесточением и разрушениями».
А теперь для сравнения показаний А.М. Ларионова, приведу заявление екатеринбургского краеведа Н.М. Бабинова который в статье «Гражданская война в судьбах людей», опубликованной в материалах научно-практической конференции «Гражданская война на Урале» (к 90-летию окончания Гражданской войны в России) 2012 года, в принципе отрицая право русского народа современной России на национальную идентичность, утверждает, что мы лишь генетическая свалка отходов, копошащаяся на территории утерянного тридевятого царства: «самая главная потеря в Гражданской войне – это фатальная утрата русским народом своего генетического потенциала. После Гражданской войны из России эмигрировали свыше двух миллионов граждан, в основном деятели науки, искусства, выдающиеся учёные, техническая интеллигенция, офицеры, сумевшие выжить в этой беспощадной бойне. Население было деморализовано, запугано, подавлено. Я не случайно говорю «население». Мы уже не народ, мы – население. И если нам доведётся снова стать народом, то произойдёт это нескоро!».
Еще один из «историков» новой волны пишет: «Царскую семью (то есть граждан новой, свободной России) показательно убила уголовная шайка, захватившая власть путём вооружённого мятежа… А большевиков расстреливали и вешали по законам военного времени единственные законные представители исторической России в лице руководства Белых армий». Причем, в качестве доказательства вины, белогвардейским карателям достаточно было наличие у подозреваемых рабочей одежды и мозолистых рук. Так, на том же Омском процессе, бывший товарищ министра труда в правительстве адмирала Колчака Спиридон Матвеевич Третьяк, по факту расстрела участников куломзинского восстания пояснил: «Я уже говорил, что расстреливали всех, у кого были руки в мозолях» (надо же, а нам 30 лет внушали, что только красные производили террор по классовому принципу). Согласно опубликованного в Париже в том же 1920 году письма под названием «В застенках Колчака. Голос из Сибири», автором которого был очевидец данной карательной операции, член ЦК партии правых эсеров Д. Ф. Раков: «Убитых… было бесконечное множество, во всяком случае, не меньше 2500 человек. Целые возы трупов провозили по городу, как возят зимой бараньи и свиные туши» (С. 16-17).
Не стала исключением из компании по переписыванию истории Гражданской войны события этого периода в Верхотурском уезде, где, в качестве главных антигероев Белого движения в историографии советского периода фигурировали штабс-капитан Н.Н. Казагранди и корнет князь В.А. Вяземский. Благодаря тому, что они избежали судебного преследования на Родине, никогда не ставился вопрос о проведении сомнительной процедуры их реабилитации по Закону РФ от 18 октября 1991 года № 1761-1: Н.Н. Казагранди был казнен в 1921 году по приказу барона Унгерна-Штернберга, а В.А. Вяземский умер своей смертью в 1942 году в эмиграции.
Мало того, в настоящее время, ставится под сомнение не только их причастность к карательным операциям, но и сам факт массовых казней сторонников Советской власти на севере Урала. Мол, может кого-то и расстреливали, но не известно кто и за что. Бессудные аресты, порки плетьми и шомполами рабочих и членов их семей вообще либо замалчиваются, либо характеризуются в качестве профилактических мер наказания воспитательного характера.
Так заведующий историко-архивным отделом ВГИАМЗ И.А. Фомичев, специализирующийся на истории Богословского горного округа и города Надеждинска (Серова), прямо заявлял: «В советское время деятельность карательного отряда (в Богословском горном округе – Ю.Н.) связывали с именем князя Вяземского, которому местные краеведы приписывали казнь 23-х советских работников в ночь на 21 ноября 1918 года. На самом деле он к расстрелам не имел никакого отношения. Корнет Вяземский – военный комендант Новой Ляли, был направлен на север Верхотурского уезда для охраны Сибиряковского тракта, по которому предполагалось соединиться с архангельской группировкой генерала Миллера. Вяземский выполнял чисто военные задачи и в деятельность следственной комиссии не вмешивался. В Надеждинск он прибыл в конце ноября и находился здесь не больше недели. Пополнив свой отряд медикаментами, продовольствием и гужевым транспортом он направился в Никито-Ивдель к месту постоянной дислокации. Факт массового расстрела архивными данными не подтверждается. Казни осуществлялись не в один день, а в течение всего времени пребывания белых в поселке. К сожалению, эта легенда до сих пор повторяется некоторыми современными исследователями в своих работах» (Памятник жертвам белого террора в Надеждинске. Вестник истории Верхотурского уезда. Вып.1., 2010 г. с.174-175). К другим «городским легендам» И.А. Фомичев относил и «посещение» Надеждинского завода штабс-капитаном Н.Н. Казагранди, утверждая, что этот факт не подтверждается архивными источниками (Обзор литературы по истории города Серова. Ч.1. Богословский краевед. 05.10.2021 г.).
Сходной точки зрения придерживается и Ю.В. Гунгер, утверждавший, что В.А. Вяземский не заслуженно был зачислен в белогвардейские каратели, что он не был причастен к массовым казням в населенных пунктах БГЗО, а его экспедиционный отряд во второй половине декабря 1918 года из Надеждинского завода передвигался по Богословско-Сосьвинской железной дороге до станции Вагран (Старые Бокситы), не делая длительных остановок в пути. В ходе вышеупомянутой дискуссии на сайте «Гражданская война в Сибири», Ю.В. Гунгер однозначно заявил о своем недоверии «Верхотурским источникам советского времени», т.е. работам И.А. Фомичева и А.Г. Борисова, опубликованным до 1991 года. Якобы «все описанные там события одно за другим опровергаются (не до всего только еще добрались) ... По чекистской разработке все собаки в Верхотурье и южнее «вешались» на Казагранди и «карательный» 16-й Ишимский полк, а севернее Верхотурья – на Вяземского и его «карательный» отряд».
Подобные взгляды ныне превалируют в научной среде Северного Урала, примеров чему можно приводить десятками. Так научный сотрудник исторического отдела ВГИАМЗ С.К. Желвакова в статье «Почётный гражданин города Верхотурья Николай Николаевич Казагранди», опубликованной в сборнике материалов региональной научно-практической конференции «Уральский край в истории России» 2018 года, не много ни мало пытается приравнять этого «героя» Гражданской войны, «доблестного защитника веры православной, отечества и правопорядка от насильников-большевиков», к числу почетных граждан Верхотурья, причисленных к этому званию с 1958 года за выдающиеся заслуги перед городом в области научной, культурной, профессиональной или общественной деятельности.
В своем очерке, пытаясь сохранить этическую нейтральность, предлагаю свои читателям объективно рассмотреть источники о деятельности В.А. Вяземского на севере Урала, как советского, так и постперестроечного периодов.
Одной из первых о князе Вяземском, как о главном белогвардейском карателе в Верхотурском уезде, написала Зинаида Владимировна Рихтер в своей книге «Поход Осевэка», изданной в Москве в 1933 году: «В районе Кизеловских шахт, Александровского и Надеждинского заводов свирепствовала белогвардейская комендатура. Особой жестокостью прославился князь Вяземский, потомок фаворита Екатерины, с такой же жестокостью поровшего крестьян во время подавления пугачевского бунта. Присутствуя при порках и пытках, этот аристократический выродок наслаждался стонами пытаемых и поощрял палачей (с.173) … Из Верхотурья в Надеждинск прибыл карательный отряд князя Вяземского под командой Казагранди. На следующий день появился подписанный Вяземским лаконический приказ: «Награбленное вернуть, оружие сдать!» Опричники Вяземского бросились искать «награбленное» и оружие ... По занятии Надеждинска белые расстреляли двадцать четыре человека, в числе которых были председатель совета Сапожников, секретарь совета Осколков, Ледохович, Кокорин, Усатов. Многих увезли по старой магистрали на Коптяки. Вяземский приблизил к себе надеждинского регента, играл с ним в карты, поручал ему избивать и расстреливать арестованных. Из Надеждинска Вяземский посылал карательные отряды на Богословские рудники и в Никита-Ивдель. С севера белогвардейцы привезли много пушнины, отнятой у остяков. Комендатура Вяземского помещалась в доме барона Таубе. Подвальная кухня в этом доме была превращена в застенок. Здесь пороли, истязали, насиловали. Комендант Соловьев, пьяница, зверь, изнасиловал работавшую в комендатуре машинистку, молоденькую девушку, и та повесилась. На Турьинских рудниках Вяземский расстрелял восемь человек» (с.194-195).
Особую роль карательного отряда В.А. Вяземского в белогвардейском терроре в поселке Надеждинского завода подчеркивал серовский краевед Л.И. Дзюбинский в своей книге «Серов», изданной в Свердловске в 1981 году. При этом, Дзюбинский и свердловский журналист А.Р. Пудваль, кроме материалов Серовского филиала ГАСО, использовали в своей работе материалы писателя-очеркиста А.Г. Маленького, (16 глав книги «Истории Надеждинского завода», опубликованных в 1932 году в Свердловском журнале «Штурм» в рамках издательского проекта «История фабрик и заводов» (ИФЗ) и рукописей этой книги, хранящихся в фонде № 59 Объединенного музея писателей Урала (ОМПУ)), а также сборника С. Мирера и В. Боровика «Революция. Устные рассказы уральских рабочих о Гражданской войне» 1931 года издания.
Другой источник этого же периода хранится в фондах архивного отдела администрации Серовского городского округа в виде воспоминаний земского врача Надеждинского завода П.С. Соловьева, опубликованных в газете «Пролетарий» 15 июля 1934 года: «С приходом белых создается в поселке расположилось управление округом во главе с инженером С.Н. Дороговым … Вскоре по их прибытии выпустили сотни приказов – один страшнее другого: «сдавать немедленно оружие, иначе расстрел», «сообщать о местопребывании большевиков» и т.д. Приблизительно недели через две появился второй карательный отряд под командованием князя Вяземского – громадного роста детины с одутловатым лицом и чванно-надменным видом. Он появился с такой же чванно-самодовольной ватагой юнкеров. В эти дни наступила жуткая жизнь, завод вымер, редко-редко встретишь человека, торопливо оглядывающегося, бегущего домой. Зато вольготно и весело жили каратели, пьянствовали, безобразничали, хватали направо и налево всех, кто им казался мало-мальски подозрительным. Сажали в каталажку, которая была набита до отказа. Я едва избежал позорной экзекуции розгами за то, что осмелился протестовать против реквизиции для белой армии почти всех медикаментов из заводской аптеки, и только благодаря заступничеству нескольких человек, знакомых с князем Вяземским, удалось отстоять и медикаменты, и меня… Белый террор рос и закончился массовым кошмарным расстрелом ни в чем не повинных 22 товарищей около татарского кладбища в 5 часов вечера накануне 3 декабря. Рабочие проявили резко выраженное возмущение к белым и их агентам, и когда приехал какой-то англичанин и попробовал на митинге в заводе просить рабочих примириться с властью Колчака, рабочие ушли с митинга и объявили забастовку».
Кроме этого, тему действий белогвардейских карателей в Надеждинске затрагивала советская писательница В.А. Морозова в повести «Клавдичка»: «В город пришли каратели, пришли, словно в завоёванную страну, с нагайками и шомполами. На князя Вяземского, командира карательного отряда, страшно было смотреть. Верзила сажённого роста. Лицо жестокое, глаза безумные, весь опух от пьянства, на чёрной папахе - череп и кости. Князь Вяземский с трудом выдержал торжественную встречу, которую ему устроили на вокзале местные лавочники и духовенство. Особенно суетился регент церковного хора. Маленький, с пухлым румяным лицом, он, благоговейно взмахнув руками, начал «Многая лета». Церковный хор старательно ему вторил… К вечеру в Народный дом согнали жителей. У входа стояли каратели со штыками. На сцене бегал комендант города штабс-капитан Казагранди, кричал: - Запорю! Всех!.. Ночью прошли аресты. Арестованных сгоняли к дому барона Таубе. Начались пытки, избиения, допросы. Утром первую партию арестованных повезли на расстрел. Окровавленных и полураздетых, их везли через весь город на санях. Конники с обнажёнными шашками сопровождали обречённых. Расширенными от ужаса глазами смотрели женщины на осуждённых, пытаясь пробиться к саням. Конвоиры стегали их нагайками. Слышались стоны, проклятия... Их расстреляли на окраине города близ татарского кладбища. А потом князь Вяземский начал для устрашения устраивать порку. Экзекуция происходила у дома барона Таубе, в пристройке. Целыми днями раздавались крики истязуемых, ругань пьяных карателей. Пол, стены, даже потолок были забрызганы кровью. Пороли нещадно. Обливали холодной водой и вновь пороли, посыпая раны солью. И так день за днём...».
Эти, по мнению Ю.В. Гунгера, «Фантастические» факты, изложенные в романе Морозовой, подтверждаются воспоминаниями очевидицы этих событий, члена партии РКП(б) с 1921 года, Александры Ильиничны Прозоровой, указывавшей, что белогвардейские каратели пытали и лишали жизни арестованных сторонников Советской власти в комнате кухарки бывшего управляющего Надеждинского сталерельсового завода Е.А. Таубе, на стоящем на здоровых козлах дощатом столе, сделанном корытом, при помощи раскаленных докрасна шомполов (ЦДООСО. Ф.41, Оп.2, Д.193, л.85-89об). При этом, Ю.В. Гунгер, ставя под сомнение историческую достоверность «дурной воды беллетристики, целью которой являлось формирование ложной исторической памяти у советской молодежи», вряд ли учитывал возможности В.А. Морозовой, работавшей редактором «Детгиза» и бывшей замужем за высокопоставленным сотрудником КГБ, в связи с чем имела доступ не только к открытым источникам информации, но и к архивным делам закрытого или ограниченного доступа. Вполне вероятно, что Вера Александровна, при написании повести, в том числе опиралась на черновики «Путевых заметок с Урала» Ларисы Рейснер, не включенных в очерк, и другие архивные материалы (автобиографии советских и партийных работников, газетные и журнальные публикации 20-х годов, воспоминания и мемуары авторов, впоследствии репрессированных и изъятых из публичного доступа). Подобное некритическое отношение к историческим источникам может говорить не только о отрицании базовых понятий источниковедения, но и о упрощенных взглядах на историографию, в центре которой якобы заключаются священные скрижали белоэмигрантского происхождения, требующие защиты от маргинальных бредней большевистской пропаганды, не имеющей ничего общего с исторической правдой.
Согласно воспоминаний жительницы Надеждинского завода Надежды Сергеевны Мельниковой в пересказе ее дочери Валентины Шамшуровой, опубликованных в книге И.А. Фомичева «Город Надеждинск. 1893–1940 гг.», изданной в Екатеринбурге в 2013 году, «Захваченных большевиков свезли в домик для заправки огнетушителей у старого вокзала… Раненых, избитых до крови розгами, раздетых донага их поставили на колени на соль, а потом расстреляли. Но когда сталкивали в вырытую рядом с домиком глубокую яму, то некоторые были ещ живы., стонали; одних добивали прикладами, других полуживыми скидывали в ров, а потом залили гашенной известью… среди арестованных была одна женщина. Во время расстрела она своим телом заслонила сына и погибла вместе с ним». Всего, по утверждению И.А. Фомичева, за время пребывания колчаковцев в Надеждинском заводе были казнены 35 человек (а не 19, как утверждал Ю.В. Гунгер), из которых 29 - по приговору военно-следственной комиссии.
Из тридцати пяти расстрелянных – двое являлись выборными сотрудниками Филькинского сельсовета, шесть человек, арестованные 18 ноября (1 декабря) и позже расстрелянные в Надеждинске, - членами Петропавловского Совета, руководителями местной милиции и общества потребителей. До настоящего времени не установлено место захоронения казненного белогвардейцами фельдшера из Надеждинского завода, анархиста по убеждению И.Р. Хлебникова.
В Богословском заводе было расстреляны 7 членов отряда Ф.И. Огородникова, участвовавших в подавлении Никито-Ивдельского восстания (Богословский краевед. Несправедливо забытые имена. 18.09.2020 г.). Однако, в вышеупомянутой книге «Революция. Устные рассказы уральских рабочих о Гражданской войне» 1931 года издания, были опубликованы анонимные воспоминания бывшего слесаря Богословских железнодорожных мастерских (записанные 18 июля 1928 года в Кушве) утверждавшего, что при повторном приезде в БГЗО князя В.А. Вяземского в Богословске было расстреляно 12 человек. Кроме того, в публикациях, посвященных истории Карпинска (бывшего Богословска), утверждалось, что 18 сторонников Советской власти были расстреляны на Кытлымских приисках, а их тела – сброшены в шахту (Лариса Рейснер. Кытлым (платина). Избранное. М., 1980, с.304; Киселёв Т.П., Изман Е.Н. Очерки истории Урала, выпуск 71. Кытлым). Причем, по мнению отца и сына М.Т. и О.М. Долгиревых, «зачистку» кытлымских приисков производила комендатская команда, откамандированная все тем же князем В.А. Вяземским.
Краснотурьинский краевед Борис Углицких в художественно-историческом очерке «Краснотурьинск - уральский северный мой город» писал: «В Турьинских Рудниках массовых расстрелов не было, но по доносам были арестованы более 200 человек, многие из которых были наказаны шомполами и нагайками. Активистов Советской власти А.Л. Анашкина и Д.И. Пушкарева увезли в Верхотурье и там порубили шашками… Даже после отъезда из поселка отряда Казагранди белогвардейская власть хозяйничала в нем, проводя обыски и арестовывая коммунистов и им сочувствующих. Так, 7 ноября 1918 года были арестованы и отправлены в Надеждинск М.Е. Якушев (он при большевиках ведал вопросами продовольствия), М.Г. Миков (военный комиссар и начальник милиции), Р.П. Жуков, Д.Я. Гребенкин (член комиссии по изъятию имущества купца Шадрина), А.И. Богашов, А.П. Ракульцев, А.Ф. Починигин. Арестовали белогвардейцы и Кузьму Григорьевича Назарова, оставшегося в родном поселке после ранения, полученного под Ивделем. После прибытия в поселок карательного отряда во главе с князем Вяземским 14 ноября 1918 года всех арестованных привезли из Надеждинска в Турьинские Рудники. А 19 ноября их на берегу реки Турьи (за Песчанским мостом) заставили вырыть могилу, раздели и расстреляли».
Значительная часть арестованных сторонников Советской власти были отправлены в Верхотурскую тюрьму (некоторые из них были казнены при пресечении попытки к бегству, кто-то был расстрелян в Верхотурье и лишь единицы были отправлены в Пермь и дожили до своего освобождения бойцами Красной армией).
Кроме поселков Богословского горного округа, белогвардейцы проводили карательные операции в селах Екатерининка и Никито-Ивдель, приисковых поселках Преображенке, Сольва и Лангур. Арестам, издевательствам и телесным наказаниям подвергались не только мужчины, заподозренные в сочувствии к большевикам, но и члены их семей (женщины и подростки). В Никито-Ивделе порки плетьми и шомполами производились в здании Северо-Заозерского приискового управления, в поселке Лангур – в доме бывшего управляющего Южно-Заозерской дачи Полякова, в селе Екатерининка – в доме купца Шадрина. В селе Всеволодо-Благодатское 3 декабря 1918 года был расстрелян начальник местной почтово-телеграфной конторы В.А. Плаксин.
В Сосьвинском заводе также производились порки нагайками и шомполами, были казнены жена доктора Д.З. Жукова, член местного Совета Е.И. Маратканов, капитан парохода «Удалой» (до весны 1918 года носившего название «Пётр») Г.П. Светлаков, красногвардейцы отец и сын Сучкины (видимо находившиеся в поселке на излечении). Вроде бы единицы, но, при этом, стоит учитывать, что к октябрю 1918 года многие рабочие завода воевали в составе различных красногвардейских отрядов, а почти все члены Сосьвенского Совета эвакуировались в Надеждинск еще до возвращения в поселок отряда Кадцына, а 23 сентября (8 октября) 1918 года. Кроме этого, жители поселка, симпатизировавшие большевикам, эвакуировались в Надеждинский завод на судах «Тавдинской экспедиции»: «Остались только те, которые ждали белых, т.е. зажиточные крестьяне и кулаки, старавшиеся распускать самыя нелепыя слухи про красных» (Воспоминания В. Зотова. ЦДООСО. Ф.41, Оп.2, Д.199, л.37), а, по окончанию Гражданской войны, период белогвардейской оккупации Сосьвенского завода никого из местных историков не заинтересовал, тем более, что, после закрытия предприятия в 1924 году и отправки его оборудования в Кузнецк, большая часть рабочих отправилась в след за заводскими машинами в Сибирь.
Кроме казней, пыток и телесных наказаний, белогвардейцы в последние месяцы своего пребывания в Богословском горном округе, пытались уничтожить все продовольственные склады и хлебные амбары, обрекая местное население на голод. На одном из допросов, помощник командира надеждинской комендантской роты П.Н. Арапов показал: «Когда я был начальником Северного отряда у белых, во время эвакуации летом 1919 г., мне было приказано эвакуироваться на Берёзов, причём уничтожить имеющийся запас хлеба (речь идет о оставлении белыми Ляпинской пристани, где на баржах и в амбарах хранились значительные объемы зерна – Ю.Н.)» (УГААОСО. Ф.1, Оп.2, Д.47413, л.5). Костлявая рука голода заставляла семьи рабочих от мала до велика запасаться на зиму грибами, ягодами и кедровый орехом (прилегающие к поселку земли, по причине их загрязнения отходами заводского производства, были малопригодны для огородничества). В своем дневнике житель Надеждинска Б.К. Луканин 15 сентября 1919 года писал, что после освобождения Урала от Колчака хлеб стали выдавать регулярно, хотя и мало. Если исходить из норм выдачи хлеба, увеличенных в апреле 1920 года (200 грамм на рабочего в сутки, 150 грамм - на служащего, 50 грамм – на иждивенца и по 100 грамм на детей), можно представить себе предыдущие нормы, которые были значительно ниже чем в Ленинграде в самый тяжелый период блокады в ноябре-декабре 1941 года.
Надо заметить, что личность назначенного советской историографией на роль главного колчаковского палача севера Верхотурского уезда корнета князя В.А. Вяземского, отлично вписывалась в обобщенный портрет белогвардейского офицера-карателя со всеми присущими этому типажу фактами биографии и чертами характера. Отпрыск «захудалой» ветви князей Вяземских, носящий младший офицерский чин, грубиян, картежник и пьяница как никто другой подходил на избранную для него роль классового «врага трудового народа», олицетворяющего бессмысленные по своей жестокости судороги «старого мира», отряхнуть прах которого и было главной целью Гражданской войны.
Досрочно исключенный за провинности из кадетского корпуса, военную службу он проходил в качестве вольноопределяющегося в Московском драгунском полку. Выйдя в отставку, все свободное время В.А. Вяземский уделял охоте и предавался разгульной жизни в своем имении, расположенном в Козельском уезде Калужской губернии. Юлия Пионтковская, научный сотрудник Калужского областного художественного музея и регионального фонда «Возрождение калужской усадьбы» писала: «По комнатам попелёвского дома бродили собаки, повсюду валялись уздечки, нагайки и охотничьи принадлежности, а молодой барин проводил время на охоте или в разъездах по округе, не пропуская ни одной деревенской свадьбы или престольного праздника». Согласно Адрес-Календаря Калужской губернии 1914 года, князь В.А. Вяземский являлся уездным депутатом губернского дворянского собрания, ставшего к этому времени декоративным институтом, занимавшимся благотворительностью, организацией балов и торжеств по случаю государственных праздников.
После начала Империалистической войны, он был призван на военную службу и направлен в Острогожскую школу прапорщиков, расположенную в одноименном уездном городе Воронежской губернии. Приемная дочь князя Вяземского Татьяна Аксакова-Сиверс в своей книге «Семейная хроника писала, что в Острогожске он чувствовал себя как рыба в воде «в компании грубых, кутящих военных, напоминавших ремонтеров прежних лет», и по окончании учебных курсов был произведен в прапорщики, что соответствовало званию корнета, (нижнего офицерского чина кавалерии, хорунжего в казачьих войсках и мичману на флоте, причисленного по реформе военного чинопроизводства 1884 года к 12-му классу Табеля о рангах, в одном классе с пехотными подпоручиками с правом ношения тех же погон).
При содействии своей супруги, дочери члена совета Санкт-Петербургского Северного банка Гастона Эшена, «воспитанный на идеях неглубокого, но весьма шумного патриотизма, не готовый нести службу в тылу на какой-нибудь маленькой должности и служить предметом насмешек подобных ему Фарлафов», В.А. Вяземский был зачислен в Кабардинский полк формирующейся Туземной конной дивизии и до февраля 1916 года находился при ее штабе в должности ординарца командующего дивизии Великого князя Михаила Александровича. Несомненно, что он находился рядом с Великим князем в период пребывания последнего на фронте и во время частых и продолжительных его отлучках в тыл. Скорее всего, значительную часть 1915 года он находился при великом князе в Гатчине. После убытия Михаила Романова из армии вследствие обострившейся язвы желудка, В.А. Вяземский продолжил службу в должности ординарца нового командира Кабардинского полка полковника В.Д. Старосельского и в боевых действиях участия не принимал (в пользу данного предположения свидетельствует отсутствие фамилии В.А. Вяземского в приказах по военному ведомству о производстве в вышестоящие офицерские звания).
Остается невыясненным факт участия Вяземского в Корниловском мятеже в конце августа 1917 года, когда Кабардинский полк и Осетинская пешая бригада Туземной дивизии, расквартированные на территории Псковской губернии, были направлены для захвата Петрограда и ареста Временного правительства. При этом, офицеры и нижние чины Кабардинского полка открыто высказывали идеи возведения на престол бывшего командира дивизии Великого князя Михаила Александровича, о отрекшегося от власти Николая II собирались взять на содержание в Кабарду. 31 августа, после сложных переговоров, командование Туземной дивизии признало власть Временного правительства, после чего полки были направлены на «отдых» к местам своего формирования на Северном Кавказе, с дислокацией штаба дивизии во Владикавказе. Кабардинский полк, расположенный в Нальчике, как и остальные части Кавказского конного корпуса, после Октябрьской революции перешел в подчинение Центрального Комитета Союза объединенных горцев Северного Кавказа, Дагестана и Абхазии. После создания 1 декабря 1917 года Временного Терско-Дагестанского правительства и обострения на Северном Кавказе межнациональных конфликтов, русские офицеры Туземной дивизии стали массово увольняться со службы или испрашивать отпуска с сомнительными перспективами возвращения в свои части. Среди отставников оказался и корнет В.А. Вяземский, приехавший в декабре 1917 года в Козельск, где находилась его супруга, выселенная представителями новой власти из их Попелевского имения.
Приемная дочь князя Вяземского Татьяна Аксакова-Сиверс в своей книге «Семейная хроника» писала, что в феврале 1918 года Владимир Алексеевич с семьей перебрался в Москву, остановившись в Замоскворечье в доме В.Л. Кавелина. В конце мая, по просьбе Натальи Сергеевны Брасовой (супруги Великого князя князя Михаила Александровича) он с женой перебрались в Гатчину, а начале лета 1918 года, после первых известий о мятеже чехословацкого корпуса и начале Гражданской войны, Владимир Алексеевич, переодетый в форму железнодорожного служащего, двинулся на Урал, надеясь вызволить Великого князя Михаила Романова из Пермской ссылки. Со слов той же Татьяны Аксаковой-Сиверс, добравшись до Кургана, В.А. Вяземский вступил в кавалерийский отряд отставного ротмистра корпуса жандармов М.М. Манжетного, входившего в партизанский отряд подполковника И.С. Смолина.
В составе отряда Смолина Вяземский участвовал во взятии Тюмени 20 июля 1918 года, после чего полковник Г.А. Вержбицкий, осуществлявший общее командование малочисленными отрядами добровольцев на Северо-западном направлении, включил кавалерийский отряд М.М. Манжетного в 16 сабель в состав 6-го Степного Сибирского полка полковника К.С. Киселева.
В составе кавалерийской группы 6-го Степного Сибирского полка поручика Волкова, бойцы ротмистра Манжетного были отправлены на пароходах по рекам Туре, Тоболу и Тавде, с задачей захвата пароходных Каратунских пристаней и находящейся около них железнодорожной станции Тавда. Согласно историографии советского периода, именно на Каратунских пристанях и произошла первая встреча оряда ротмистра М.М. Манжетного с красногвардейцами Надеждинского завода.
Дело в том, что в виду тяжелой обстановки с продовольствием, сложившейся в Богословском горном округе весной 1918 года, Окружной Совет БГЗО совместно с Уралсоветом организовал в июне 1918 года продовольственный отряд под командованием уроженца Екатерининского прииска - члена Екатеринбургского ВЧК Николая Михайловича Вотинова. Продотряд на нескольких пароходах и баржах должен был по рекам Сосьве и Тавде пройти до Тобольска, закупая по пути следования хлеб. Согласно воспоминаниям участника данной экспедиции С.А. Никитина, приведенным в статье И.А. Фомичева «Надеждинские вооруженные формирования в годы Гражданской войны»: «Каждый пуд зерна нам доставался с боем. Около месяца загружались баржи. Белые перешли в наступление. Требовалось, во что было ни стало, задержать их, пока пароходы с хлебом не уйдут вверх... Особенно сильный бой нам пришлось вести у пристани Каратунки с небольшим отрядом князя Вяземского, пытавшегося овладеть баржами с хлебом. Выполнив задачу, наш отряд вернулся в Надеждинск».
В это же время, после занятия отрядом полковника Киселева 25 июля 1918 года Каратунских пристаней и станции Тавда, белые начали движение на Туринск, в котором 27 июля к отряду Киселева присоединились партизаны штабс-капитана Н.Н. Казагранди. Через три дня объединенными силами этих отрядов без боя был взят Ирбит. Однако, «легкая прогулка» для белых на этом участке фронта закончилась и около двух месяцев им пришлось вести бои в районе Ирбитского завода и станции Егоршино. Лишь после их захвата, начальник Западно-Сибирского отряда генерал-майор Г.А. Вержбицкий получил возможность усилить воинский контингент, расположенный на станции Тавда, с целью «освобождения» населенных пунктов в верхнем течении реки Тавда и создания угрозы тылам группировки красных, обороняющей Алапаевск.
Утром 27 сентября 1918 года, выделенные для этого две роты 15-го Курганского полка под командованием ротмистра М.М. Манжетного, прибыли на станцию Тавда, где соединился с тавдинскими добровольцами и прибывшей ранее 10-й ротой 16-го Ишимского полка поручика Н. Кучевского. Объединенный отряд, усиленный добровольческой Петропавловской сотней и 7 пулеметами, общей численностью 205 штыков и 22 сабли, начал подготовку к наступлению на село Таборы, расположенное в 137 км. выше по течению реки Тавда (РГВА. Ф.39 877, Оп.1, Д.24, л.105-105об). Надо полагать, что корнет князь В.А. Вяземский в этом отряде командовал кавалерийским эскадроном.
Возвращение «Красной флотилии» в Надеждинский завод после получения ими известий о падении Алапаевска облегчило белым задачу очищение этой части Туринского уезда от войск противника, тем более, что в населенных пунктах Пелымской, Гаринской и Усть-Лялинской волостей в конце сентября вспыхнуло крестьянское восстание против Советской власти (Кручинин А.М. Под бело-зеленым знаменем. Очерки истории военных действий в Зауралье летом и осенью 1918 г. Очерки истории Урала. Вып.49. Екатеринбург, 2008 г.).
В связи занятием белыми Каратунских пристаней и станции Тавда, было прервано водное сообщение Богословского горного округа с городами Западной Сибири, откуда в обмен на железо доставлялось продовольствие и товары первой необходимости. Для восстановление речного сообщения по Тавде до пристани Бачалино, где располагались склады БГЗО, из судов Богословского пароходства, находившихся на Филькинской пристани и Сосьвенском заводе, была создана речная флотилия, состоявшая из трёх пароходов – «Богословец», «Удалой» (до весны 1918 года – «Пётр»), «Горный» и четырёх барж, приспособленных для ведения военных действий. 26 июля был сформирован красногвардейский отряд из 50-ти матросов и 70-ти солдат под командованием В.М. Горбунова и матроса Балтийского флота П.Н. Симонова, к которому в начале августа присоединился отряд из сосьвинских рабочих и рота красноармейцев из Верхотурья, а позже, в селе Городище - рота венгерских интернационалистов. Командиром сводного батальона был избран А.П. Кадцын, а комиссаром С.К. Кочнев. На пути к селу Таборы «флотилия» встретилась с бронированным пароходом белых «Мария», с командой которого произошел огневой контакт. После захвата деревни Фирули, отряд А.П. Кадцына двинулся в низ по Тавде в направлении села Таборинского, обороной которого руководил прапорщик Федор Самсонович Путилов (уроженец Тобольской губернии, выпускник 1-й Иркутской школы прапорщиков в апреле 1916 года, после чего числился в составе 11-го Сибирского запасного стрелкового полка. В январе 1920 года в чине подпоручика был захвачен в плен и до весны того же года содержался в Омском концлагере). Флотилия красных прошла мимо Таборинской пристани до деревни Носовой, где отряды спешились и повели наступление на Таборы с суши. Понеся большие потери в ходе боев за село и пристань, на совете командиров отрядов было принято решение о сворачивании экспедиции и возвращении в Богословский горный округ. Получив в селе Романово сведения о выходе белых войск на границы Верхотурского уезда, суда с ранеными были отправлены на Филькинскую пристань, а остатки батальона, на реквизированных в селе подводах, двинулись маршем по земскому тракту на Верхотурье. В различных работах, касающихся захвата сводным батальоном А.П. Кадцина села Таборы, приводятся различные датировка от 15 и 25 сентября, до 5 октября. Последняя дата, приведенная в воспоминаниях красноармейца В. Зотова (ЦДООСО. Ф.41, Оп.2, Д.199, л.27-38), крайне сомнительна, так как противоречит более надежному источнику - воспоминаниям другого непосредственного участника событий - Андрея Николаевича Лямшина, утверждавшего, что 18 сентября (1 октября) отряд Кадцына, погрузившись на суда, направился вверх по Тавде по направлению в Надеждинск.
А вот с наступлением белогвардейского отряда на село Таборы произошла некоторая заминка, вызванная задержкой вышедших из Тюмени пароходов, а имевшийся у белых тихоходный пароход «Ласточка» представлял собой малоразмерное буксирное судно небольшой грузоподьемности не был приспособлен для ведения боевых действий. Кроме того, на Каратунских пристанях белым досталось лишь несколько барж, груженых медью, каучуком, чаем, машинами и другими товарами, а после взятия Туринска, на оставленных большевиками пароходах все паровые машины были приведены в негодность и нуждались в длительном ремонте (Сибирский листок от 1 августа 1918 года).
Лишь неделю спустя отряд ротмистра М.М. Манжетного отправился вверх по Тавде, заняв 9-11 октября села Таборы и Носово, а 13 октября - деревню Кузнецовка (в № 46 издававшейся в Омске газеты «Сибирский Вестник» от 17 октября 1918 года, в сводке Штаба Сибирской армии за 16 октября 1918 года, сообщалось о занятии белыми частями на реке Тавде деревень Носово и Кузнецово и о отступлении красных вверх по реке (данные деревни, именующихся на Военно-дорожной карте Азиатской России Военно-Топографического Управления 1895 года еще как Криулино и Дворниково, были расположены в Носовской волости Туринского уезда между селами Таборинским (занятом 3 октября) и Пелымским). Предположительно, что именно после успешного продвижения вверх по Тавде последовал приказ командира 16-го Ишимского стрелкового полка Н.Н. Казагранди, в котором предписывалось «Отряду ротмистра Манжетного проследовать на Надеждинский и Богословский заводы» с постановкой задачи очищения района Северного Верхотурья от банд красных, на который ссылался серовский журналист К.В. Бобылев в статье «Гражданская война и Надеждинск. Часть 1».
Шедшая же с большим отрывом, красная флотилия благополучно прибыла в Сосьвинский завод, а через два дня – в село Романово, где раненые и больные красноармейцы были отправлены далее по Сосьве на Филькинскую пристань. Вместе с ними, в Надеждинский завод были отправлены жены и дети красногвардейцев, а также гражданское население завода, сочувствующее Советской власти. Сводный батальон А. П. Кадцина с Романовской пристани убыл на повозках в сторону Верхотурья, 12-13 октября приняв участи в боях с белыми. На следующий день после занятия города Верхотурья Северной колонной штабс-капитана Казагранди в деревню Кузнецовка пришли четыре парохода Богословского пароходства, принесшие белым известие о том, что красные войска покинули Сосьвинский завод.
Среди специалистов по истории Гражданской войны на Урале существуют разногласия и по датировке прибытия отряда Манжетного-Вяземского в Сосьвенский завод: научный сотрудник ВГИАМЗ А.Г. Борисов в статье «Жертвы Гражданской войны в Верхотурском и Сосьвинском районах» ссылался на запись метрической книги Николаевской церкви Сосьвинского завода о захоронении на приходском кладбище 6 (19) октября 1918 года, по личному распоряжению начальника отряда войск Сибирского временного правительства ротмистра Манжетного и временного коменданта Сосьвинского завода князя Вяземского, неизвестного солдата, расстрелянного большевиками и найденного зарытым в землю за заводом (ГАСО, Ф.6, Оп.19, Д.784).
А.М. Кручинин в книге «Зачарованный фронт. Бои в Лесном Зауралье в июле-октябре 1918 г.», изданной в Екатеринбурге в 2016 году указывал дату занятия Сосьвинского завода отрядом ротмистра М.М. Манжетного 17 октября 1918 года (с. 121-122, 134-135), что подтверждается сводкой за 18 октября 1918 года, опубликованной в № 47 «Сибирского Вестника» указывалось, что на реке Сосьва был занят Сосьвинский завод. И.А. Фомичевв статье «Надеждинские вооруженные формирования в годы Гражданской войны» указывал дату занятия Сосьвенского завода князем Вяземским 8 октября, а Ю.В. Гунгер, считал, что это событие следует датировать не ранее 17 октября, после чего отряд Манжетного-Вяземского поднялся вверх по Сосьве до Филькинской пристани на пароходах и захватил Надеждинский завод 20 октября 1918 года. Однако, этот факт вызывает сомнение в связи с сезонными ограничениями речного судоходства по Сосьве и Тавде, вызванными осенним обмелением рек и «рекоставом», наступавшим, обычно, не позднее 5 октября.
Техник путей сообщения В.Я. Бабурин, проводивший исследования реки Сосьвы в 1912-1913 годах, указывал, что судоходная часть на участке от Филькинской пристани до Сосьвенского завода была значительно мельче, а обилие перекатов делала судоходство по этой части реки весьма затруднительным. Осадка судов, плавающих здесь, не превосходила 4 четвертей аршина и пароходы «Петр» и «Богословец», занятые работой на этом участке, принадлежали к малому типу паровых судов, имеющих 40 сильную мощность и осадку около 1 aршина. Только в годы, особенно обильные водой судоходство продолжалось здесь всю навигацию; обычно же оно на время мелководья прерывалось на более или менее продолжительное время. Перерыв судоходства в 1912 году больше чем на 3 месяца был главной причиной, принятого Богословским Обществом решения спешно соединить Филькинскую пристань с Сосьвинским заводом узкоколейной ж. д. и, таким образом, избежать в будущем затруднений в доставке грузов между этими пунктами. Участок же от Сосьвенского завода до впадения в реку Тавду, протяженностью до 180 верст, будучи пополняем водами реки Ляли, был значительно многоводнее первого. Только в редкие годы вода падала здесь до 4 четвертей аршина, обыкно¬венно же фарватер имел глубину до 6 четвертей аршина в межень, благодаря чему этот участок допускал судоходство в течение всей навигации пароходами среднего типа - до 80 номинальных сил и осадкой в полтора аршина. (Бабурин В.Я. Река Южная Сосьва (приток р. Тавды). Томск, 1916 г. с.7-8).
Согласно приведенным тем же В.Я. Бабуриным данным, рекостав (ледостав) на судоходной части Сосьвы в 1906-1913 годах происходил в первой половине октября месяца с завершением навигации в период 30 сентября - 11 октября по старому стилю (там же. с.4). Согласно же графика ежегодного изменения температуры воздуха, опубликованном доктором биологических наук, специалистом по дендроклиматологии Р.М. Хантемировым, в 1917-1919 годах на Урале отмечено пиковое смещение температурного режима в сторону похолодания в сравнении с аналогичным периодом 1913-1915 гг. (Еженедельник «Аргументы и Факты» № 23 «АиФ Урал» 7 июня 2017 года), т.е. рекостав на реке Сосьве мог наступить ранее предыдущих дат, указанных В.Я. Бабуриным.
Кроме того, стоит отвергнуть версию о прибытии белых в Надеждинский завод по узкоколейной железной дороге, так как ее строительство осенью 1917 года было заброшено в 20 верстах от Сосьвенского завода (участок железной дороги от деревни Сотрино до Сосьвинского завода был достроен в 1920 году).
Противоречат факту занятия Надеждинского завода отрядом Манжетного-Вяземского и источники советского периода (вышеуказанная повесть З.В. Рихтер и воспоминания земского врача П.В. Соловьева), утверждавшие, что В.А. Вяземский прибыл в Надеждинск из Верхотурья приблизительно через две недели после его захвата белогвардейцами. Таким образом, получается, если исключить факт захвата Надеждинска отрядом Манжетного-Вяземского, необходимо рассмотреть иные версии этого события, кроющиеся в обстановке на фронте в районе Верхотурья и действиях других подразделений Северной колонны штабс-капитана Н.Н. Казагранди.

Борисов А.Г. в вышеупомянутой статье «Жертвы Гражданской войны в Верхотурском и Сосьвинском районах», опубликованной в сборнике материалов научно-практической конференции «Гражданская война на Урале» 2012 года, упоминает о захоронении в селе Романово 8 (21) октября двух местных крестьян, убитых красноармейцами 24 сентября (9 октября) 1918 года. То есть, захоронения неизвестного солдата в поселке Сосьвенского завода, было совершено уже после отбытия из поселка отряда ротмистра Манжетного, которому пришлось отказаться от наступления на Надеждинск по имеющейся грунтовой дороге из-за наступившей осенней распутицы и двигаться из Романово в западном направлении на соединение с частями 19-го Петропавловского полка, наступавшим на север от станции Ляля Богословской железной дороги. При этом, корнет князь В.А. Вяземский был оставлен в Сосьвенском заводе в должности временного коменданта.

Встреча этих белогвардейских подразделений, предположительно, произошла в поселке Лобва, который, согласно воспоминаний местной жительницы Прасковьи Кузницыной, был занят добровольческой дружиной во главе с сыном кулака Николаем Коптяковым еще утром 17 октября. С ее слов, коптяковские ополченцы по личной инициативе произвели кровавую расправу с семьями коммунистов и сочувствовашими советской власти, а по прибытию позднее в поселок солдат штабс-капитана Казагранди, на службу в их отряд добровольно поступили лобвинские богачи Ковязин, Тягунов, Кухарёв, Игошин и Щекин: «Белые заставили жён убитых красногвардейцев Ханкевича и Белицкого выкопать из могилы и сжечь их тела, избили до полусмерти отца и мать коммуниста Усатова, расправились с Христофоровым». По другим источникам, дружина Лобво-Лапаевской волости Николая Коптякова заняла поселок и станцию Лобва утром 9 октября, за неделю до прибытия отряда Манжетного в Николае-Павдинский горный округ. Однако, эта версия не согласуется с данными о том, что в ночь с 8 на 9 октября из Лобвы в Нытвенский завод отбыл эшелон с 35-ю семьями партийных и советских работников и документами местного Совета, а 12 октября - через станцию Верхотурье прошел последний эшелон Окружного Совета Богословского горного округа. Противоречия датировки занятия дружиной Николая Коптякова Лобвы легко устранимы, если предположить, что «коптяковцы» первоначально захватили Никольский поселок и лесопильный завод «Барри и Железняк» на речке Лямпа, отделенный от самой Лобвы речкой Теребиловкой, а железнодорожная станция Лобва и лесозавод Николае-Павдинского округа удерживались красногвардейскими отрядами до окончания эвакуации советских учреждений БГЗО.

В тоже самое время, с юга-востока от Верхотурья, на так называемом «Путимском плацдарме», прикрытие Богословской железной дороги осуществлял отряд Волкова, усиленный остатками отряда А.П. Кадцева, прибывшего в Верхотурье по Романовскому тракту. 13 октября 1918 года они были вынуждены начать отступление с Ирбитского тракта («Путимского плацдарма») на заранее подготовленные позиции в устье реки Актай, обходя Верхотурье с восточной и северной стороны, двигаясь по бездорожью через деревню Бердунову и поселок Дураненский (Таволжанский) на Верхотурско-Романовском тракте. Вместе с отрядами, защищавшими Ирбитский тракт, «по лесам и полям» отступал знаменитый уральский писатель Павел Петрович Бажов, служивший тогда редактором газеты «Окопная правда» 29-й дивизии, которого, нынешние переписыватели истории, всячески стараются представить идейным противником большевиков, разрушивших «уникальный горнозаводской мир Урала». Все эти разрозненные и малочисленные группы красногвардейцев были включены в состав 5-го Волынского полка 29-й стрелковой дивизии отдельной ротой под командованием К.С. Чадова и еще полтора месяца сдерживали наступление войск генерала Вержбицкого.

Также надо учитывать, что захват Богословского горного округа планировался белыми еще до занятия Алапаевска и Верхотурья. Этот факт подтверждается приказом штабс-капитаном Н.Н. Казагранди № 117 от 25 сентября 1918 года: «Командиру третьей роты особого назначения подпоручику Ивану Степановичу Шнеур. Настоящим Вы командируетесь в Ново-Лялинский, Лобвинский, Надеждинский и другие заводы Верхотурского уезда для восстановления демократической народной власти и порядка в указанных заводах и селениях и для борьбы с насильниками большевиками. В пределах указанного выше Вы обладаете полнотой военной власти». Однако, ни в конце сентября, ни в начале октября, выполнить поставленную эту задачу не представлялось возможным, так как отряды Красной армии еще контролировали населенные пункты по рекам Тагил и Туре севернее Рычково-Измоденово, перекрывая подступы к городу Верхотурью, а также выходу к Богословской и Уральской горнозаводской железной дорогам. Низовья реки Тагил оборонял красногвардейский отряд уездного комиссара милиции Александра Степановича Волкова, основу которого составляли добровольцы из рабочих Надеждинского завода, пополненный красногвардейцами Нижнего Тагила, Кушвы, Верхней Туры и других заводов. Этот отряд, участвовавший в июне 1918 года в ликвидации контрреволюционных мятежей в Невьянске, в Дерябинской и Меркушинской волостях, с июля 1918 года взял под охрану «Болотовский» участок Восточного фронта, перекрыв дороги из Туринска на Верхотурье через села Фоминское и Болотово, а отряд уездного военкома Зотея Ершова, занял оборону Ирбитского тракта по правому берегу реки Тагил в Топорковской и Михневской волостях.

В это время, по приказу нового командующего Северо-Уральским фронтом генерал-майора Р. Гайды от 8 октября 1918 года, колонна полковника И.С. Смолина двинулась к Нижнему Тагилу, приняв от чехов фронт в районе станция Баранчинская - Лайские заводы только 12-14 октября из-за многочисленных разрушений Алапаевской железной дороги отступившими частями красных войск. Северная же колонна штабс-капитана Н.Н. Казагранди, включавшая в себя 16-й Ишимский полк, находящийся в процессе формирования 19-й Петропавловский полк капитана А.А. Куренкова, сотню 2-го Сибирского казачьего полка, 2-ю и 4-ю Степные легкие батареи, ведя непрерывные бои на Верхотурском направлении, 4 октября взяла деревню Топорково, а к 6 октября, вышла на линию реки Тагил. Восточнее основных сил, по Ирбитскому тракту вдоль реки Туры наступал 2-й батальон 16-го Ишимского полка под командованием штабс-капитана А.И. Метелева. Противостоящие им сылы Красных под командованием З.М. Ершова превосходили отряд Н.Н. Казагранди по численности, но решительно уступали им в боеспособности и, зачастую, без особых на то причин, оставляли свои позиции или разбегались. После гибели в бою у деревни Измоденово Ершова, 10-11 октября части отряда Н.Н. Казагранди перешли через реку Тагил у деревни Ковали и оттеснили красногвардейские отряды к селу Салдинскому, 12 октября - к деревне Торговая Гора, а 13 октября - взяли город и станцию Верхотурье. Остатки красных войск, кроме частей, оборонявших «Актайский рубеж», отошли к станции Корелино, расположенную юго-западнее Верхотурья и были включены в состав Кушвинской группировки 3-й Красной армии.

14 октября 1918 года генерал Вержбицкий отдал штабс-капитану Казагранди приказ выдвинуть 19-й Петропавловский полк в сторону станции Ляля с целью обеспечения безопасности города и станции Верхотурья с севера. Надо полагать, что это направление считалось Г.А. Вержбицким второстепенным, так как основные силы Северной боевой колонны, и в том числе 16-й Ишимский стрелковый полк, предписывалось сосредоточить на Кушвинском направлении по линии дальнейшего наступления вдоль железной дороги, Нижнетуринского тракта и реки Туры в направлении станции Карелино и Верхне-Туринского завода.

Временная стабилизация фронта позволила штабс-капитану Казагранди «завершить» освобождение Богословского горного округа от большевиков 20 октября 1918 года (в сводке Главного штаба Сибирской армии за 21 октября утверждалось, что 20 октября Сибиряками были заняты Надеждинский и Богословский заводы» («Сибирский вестник» № 49 вторник 22 октября 1918 г.)). Данная дата подтверждается многочисленными документами архивных фондов НТфГАСО и АОАСГО. Старший научный сотрудник сектора истории общественно-политического развития Института истории СО РАН Симонов Д.Г., специализирующийся по истории Русской армии XX века, в своей работе «Ишимский полк: из истории белогвардейских вооруженных сил в Сибири: (1918 год)», изданной в историко-краеведческом альманахе «Коркина слобода: Выпуск № 4. 2002 г.», указывал, что «Воспользовавшись заминкой, часть Ишимского полка белых захватила Туринские рудники, Ивдель и Надеждинский завод». Хотя, он же в монографии «Белая Сибирская армия в 1918 году», изданной в Новосибирске в 2010 году, ссылаясь на один из документов фонда «Управление 2-го отдельного Сибирского корпуса (1918-1919)» (РГВА. Ф.39498, Д.47, л.8), а также выпуск газеты «Зауральский край» от 6 ноября 1918 года, приводил дату занятия Надеждинского и Богословского заводов - 18 октября 1918 года.

При этом, пребывание самого Н.Н. Казагранди в БГЗО (если этот факт, в дальнейшем, найдет свое подтверждение) носило кратковременный характер, так перед его Северной колонной стояла задача наступления как против частей Красной арми, занимавших оборону на берегу реки Актай (левому притоку Туры) и южнее Верхотурья в районе станции Карелино, так и в направлении села Караульного на Николае-Павдинский завод. Скорее всего, оставив в БГЗО несколько наименее способных младших офицеров для мобилизации местных сторонников Белого движения, назначив комендантом округа подпоручика Переверзева, а начальником милиции - поручика Соловьева, командующий Северной колонны все свои усилия направил на выполнение поставленных перед его войсками задач выхода на Бабиновский тракт и Пермскую горнозаводскую железную дорогу. В соответствии с этими планами основная часть отряда Манжетного были направлена на фронт, куда же были направлены и мобилизованные жители Богословского горного округа, включенные в состав 9-й роты 16-го Ишимского полка (с 24 ноября командование этой ротой было возложено на сына надеждинского торговца и участника Империалистической войны штабс-капитана Я.М. Чертищева, представленного к чину капитана за отвагу в бою под Верхнетуринском заводе 4 декабря 1918 года).

А корнет В.А. Вяземский, отозванный из Сосьвинского завода, был назначен на должность коменданта освобожденной части Николае-Павдинского горного округа с центром в поселке Новая Ляля, отметившись участием в бою с красными, занимавшими оборону западнее города Верхотурья. 29 октября командир 29-й стрелковой дивизии М. Васильев доносил штабу 3-й армии РККА, что китайский батальон, перейдя реку Актай, выбил противника из двух рядов окопов и отбросил его к Верхотурью. Однако, развить дальнейшее наступление красным войскам не удалось, так как противник перешёл в контратаку со станции Ляля и, под угрозой окружения, китайские интернационалисты были вынуждены отойти на правый берег реки Актай (Вспомогательный фонд ВГИАМЗ. 2494, л.50).

Предположение Ю.В. Гунгера о том, что эта контратака белых производилась, якобы, со стороны Старой Ляли, не выдерживает критики, так как, поселок бывшего медеплавильного Лялинского завода, закрытого в 1799 году, (именовавшийся в то время в официальных документах и легендах карт как Лесопильный или Лесопильня по месту расположения лесопильного завода, построенного в 1904 году владельцем Николаево-Павдинского горного округа астраханским купцом Воробьевым), находился в глубоком тылу «актайской» группировки красных войск. Лесопильный (Старая Ляля) был занят частями Отдельного батальона Северной колонны под командой капитана А.А. Куренкова лишь после 8 ноября 1918 года, освобожден отрядом Б.В. Дидковского и снова занят белыми после разгрома отряда павдинских красногвардейцев у деревни Мелехино 12 ноября (позднее, Ю.В. Гунгер в своем очерке «Герой Гражданской войны Б.В. Дидковский: мифы и реальность», опубликованном в сборнике материалов научно-практической конференции «Верхотурский уезд в истории России» в 2016 году, утверждал, что Старую Лялю солдаты 1-го батальона 18-го Тобольского полка под командованием поручика Галкина заняли вообще 30 ноября, прибыв туда по узкоколейной железной дороге после захвата станции Выя).

О том, что какие-то части группы войск Н.Н. Казагранди действовали на северном фланге 29-й дивизии РККА, свидетельствуют и данные о 11-ти красноармейцах и китайцах, захваченных в плен в боях на реке Актай и расстрелянных на Романовском тракте, приведенные И.А. Фомичевым и А.Г. Борисовым в статье «Верхотурский уезд в период революций и Гражданской войны. Верхотурье» 2009 года издания.

«Командировка» В.А. Вяземского в начале ноября 1918 года в Надеждинск скорее всего была связана с наведением порядка в Богословском горном округе, организацией военно-следственной комиссии и рекрутировании части благонадежного мужского населения в Белую армию. Темже самым, до назначения его на должность начальника Северного экспедиционного отряда, В.А. Вяземский занимался и в Николае-Павдинском горном округе.  

В приложении к реестру объектов исторического наследия местного значения Новолялинского городского округа на 1 февраля 2013 года указано, что военная комендатура Николае-Павдинского горного округа во главе с князем Вяземским размещалась в поселке Новая Ляля в доме заведующего хозяйством по механической обработке древесины Николае-Павдинского горного округа инженера Николая Павловича Молочникова по улице Почтовой, в котором, позднее, размещался местный Дом пионеров. Этот же документ содержит сведения о причастности В.А. Вяземского к физическим расправам над местными жителями, а также к расстрелу рабочих Васильева, Смирнова, Мачехина, Обухова, Огаркова, Смирнова, Сторожева, Чиркова, Шабалина, Ярославского и Смирнова, захороненных в братской могиле на городском кладбище.

При комендатуре, должность земского начальника Ново-Лялинской и Новоселковской волостей (выделившихся в августе 1917 года из состава Караульской волости) занимал почетный гражданин Вайпалин Иван Алексеевич, происходивший из сельских обывателей Турьинских рудников. Он начинал свою педагогическую деятельность в 1889 году в Ивановской (Андриановской) начальной школе, после чего в 1890 году был переведен учителем в Коптяковское народное училище, а в ноябре 1895 года – в Надеждинское начальное училище. Кроме того, согласно воспоминаний ветерана Лялинского бумкомбината Ф.И. Андруховского, секретарем Следственной комиссии в поселке Новая Ляля служил бывший слесарь механических мастерских и бумажной фабрики Половинкин.

Вероятно, именно в период с конца октября по декабрь 1918 года на территории Николае-Павдинского горного округа В.А. Вяземским был сформирован кавалерийский эскадрон из 42-х сабель, состав которого известен по «Списку солдат Отдельного Эскадрона Корнета князя Вяземского при 16-м Ишимском Сибирском стрелковом полку семьям, коим требуется пособие» (РГВА Ф.39636, Оп.1, Д.30, л.7). Костяк эскадрона составили добровольцы из числа зажиточных крестьян Лобво-Лапаевской и Караульской волостей, так как большинство жителей Лобвы, Новой Ляли и белорусских поселенческих поселков, расположенных вдоль дороги из Лобвы на Романовский тракт, считались белогвардейцами политически неблагонадежными».

Особенно богат документальными свидетельствами «поход» отряда князя В.А. Вяземского в приполярный Урал с целью установления контроля зауральской части Сибиряковского тракта. Дело в том, что после занятия Архангельска интервентами, перехода гражданской власти в руки эсера Чайковского и образовавшего антибольшевистского верховного управления Северной области, англо-французские оккупационные войска  приступили к выполнению задачи захвата железной дороги Архангельс-Вологда, всей линии Мурманской железной дороги и Петрограда, а их белогвардейские «союзники» сосредоточили свои усилия на освобождении от большевиков Печорского края и соединении с армией Колчака по линии Усть-Сысольск - Саран-пауль - Березов.

В своих воспоминаниях «Две жизни», изданных Воениздатом в 1958 году, генерал-лейтенант А.А. Самойло, исполнявший в конце 1918-начале 1919 года обязанности начальника штаба Беломорского военного округа, писал: «Для сообщения между Архангельским районом и Печорским краем не было почти ни дорог, ни перевозочных средств.    Единственный проложенный путь шел из Архангельска к селу Усть-Цыльма, к сердцу Печоры, этой артерии, которая и питала весь край своими богатствами и служила дорогой для передвижения всех жизненных припасов, необходимых населению и армии. Печорский край был тесно связан с городом Чердынью, то есть с Пермью, Нижним-Новгородом и Обью (через приток Печоры - Щугор), с одной стороны, и с Ярославлем, Вологдой и Архангельском - с другой. Наша 6-я армия вела борьбу с интервентами и белогвардейцами и на территории Печорского края. Она черпала из Сибири через эту территорию значительные хлебные запасы, столь нужные и самой армии, и местному населению.    Своими скудными перевозочными средствами 6-я армия сумела вывезти из-за Урала свыше 10 тысяч пудов хлеба… Для доставки хлеба из Зауралья 6-я армия наметила транзитные пути из Сибири через Соликамск или Чердынь и далее на Усть-Сысольск, Котлас или по древнему направлению («из Булгар в Югру») - через Троицкое-Печорское на Чердынь (соединение Камы и Печоры) … В район Печоры был брошен отряд Мандельбаума с целью препятствовать связи интервентов с Колчаком. Наиболее опасным в данном отношении был для 6-й армии декабрь 1918 года, принесший неустойку 3-й армии на Восточном фронте и захват Колчаком Перми, а на Северном фронте, в Печорском крае, - активные и успешные действия чехословацких отрядов против афериста Мандельбаума (С.86-93)».

Профессор кафедры истории Тюменского пединститута П.И. Рошевский в книге «Гражданская война в Зауралье», изданной в Свердловске в 1966 году, писал, что 30 ноября 1918 года отряды белогвардейцев, подчинявшихся Временному правительству Северной области и местные ополченцы отбили у отряда Морица Мандельбаума на верхней Печоре Усть-Цильму, Усть-Усу, Ижму, Мохчу и другие населенные пункты, приблизившись к Усть-Щугору. На соединение с эттими силами, Н.Н. Казагранди срочно направил из Ивделя в Саранпауль отряд белочехов из 134 человек поручика Шепека и комендантские подразделения Северо-Верхотурского района под общим командованием корнета князя В.А. Вяземского (с.171). Другой тюменский историк-краевед и бывший сотрудник КГБ А.А. Петрушин в первой книге «На задворках Гражданской войны», изданной в 2003 году, писал, что В.А. Вяземский для нужд своего отряда мобилизовал 50 остяков вместе с оленьими упряжками. К 19 декабря 1918 года отряд князя Вяземского занял Мункежские (Мункесские) юрты, а 22 декабря - село Щекурья, расположенное в 5 верстах от Саран-пауля Ляпинской инородческой волости Березовского уезда. Однако, в тот же день, вернувшийся из разведки основные силы отряда И.М. Зарубина выбили белых из Щекурьи, захватив в числе трофеев 28 винтовок, 10 дробовиков, 50 пар лыж, 50 оленьих нарт и 150 оленей с упряжью. Попавшие в плен 16 белогвардейцев по приказу начальника экспедиционного отряда прифронтовой Чрезвычайной комиссии Морица Мандельбаума были расстреляны. По-видимому, в бою за деревню Щекурье основные потери понесли чехословаки, так как в местных архивах каких-либо данных о потерях в отряде подпрапорщика П.Н. Арапова, не имеется. В это же время, красным удалось выбить воинский гарнизон ВПСО из Ижмы, освободив от белых большую часть верхней Печоры. По мнению П.И. Рошевского, после потери Щекурьи, князь Вяземский возвратился в Ивдель, где стал дожидаться подкреплений в виде сформированного в Тюмени северного экспедиционного отряда подпоручика Лушникова, вышедшего из Тобольска 17 декабря, а также добровольческого отряда тобольских гимназистов под командованием подпоручика Туркова, отправленного на Север неделей позже. Отряды Лушникова и Туркова соединились в селе Самаровском и через Березов и Сартынью направились на соединение в Рахтыминских юртах с остатками отряда В.А. Вяземского, которым командовал либо сам князь, либо назначенный им старшим по команде П.Н. Арапов.

Об угрожающем положении на севере Урала член РВС VI-й Красной Армии А. Орехов 8 января 1919 года отправил письмо на имя В.И. Ленина, в котором говорилось: «Положение фронта нашей VI армии сугубо неприятное, отступление III армии еще больше ухудшает. В севере-восточной части нашей армии, т.е. в Печорском крае уже за последнее время (как Вы уже, вероятно, знаете из сводки) появились чехословаки под командованием князя Вяземского, стремящегося к воссоединению Урала с Архангельском. Помешать же этому воссоединению мы абсолютно не можем. Несмотря на целый ряд предупреждений и Севфронта и Реввоенсовета Республики на эту опасность мы до сих пор ничего не получили. И ежели нам своевременно не дадут сил, то через несколько времени мы будем иметь перед собой сплошной фронт противника - Архангельск - Пермь - Урал...» (Самойло А.А. Две жизни. с.94.).

Объединенные силы (условно называющиеся «отрядом князя Вяземского»), насчитывающие около 600 штыков, в ночь на 16 января 1919 года атаковали Ляпино, предварительно обстреляв поселок из бомбометов, а засланные в тыл обороны разведчики забросали штаб красных ручными гранатами. В ходе возникшей паники отряд Зарубина разбежался, потеряв при «отступлении» около 60 человек убитыми. Потери белых составили 6 убитых и 12 раненых. Погибших переправили в Тобольск и похоронили 3 февраля 1919 года. Среди них был Урий Марсин, руководитель тобольской организации еврейской молодежи «Геховер». И опять не приводятся сведения о каких-либо потерях в отряде П.Н. Арапова, до июля 1919 года дислоцировавшемся в Саран-Пауле (УГААОСО. Ф.1, Оп.2, Д.47413, л.5, об.).

Участие самого В.А. Вяземского в штурме Ляпинской пристани крайне сомнительно и не подтверждается архивными источниками. А.А. Первушин утверждал, что В.А. Вяземский после встречи с отрядом Луникова-Туркова и до марта 1919 года находился в селе Сартыньинском, увлекшись женой тобольского пароходчика Голева-Лебедева. Якобы 24 марта 1919 года в Усть-Цильме князь Вяземский провел переговоры с генерал-майором Шапошниковым, представителем Временного правительства Северной области Романовым и британскими офицерами. По итогам переговоров, Верхнепечорские волости были переданы под юрисдикцию Омского правительства. 15 апреля 1919 года Временное правительство Северной области признало власть адмирала Колчака, после чего в Омск была направлена делегация Архангельского правительства в лице князя И.А. Куракина, генерал-майора Кислицына и барона Тизенгаузена. Их сопрвождал князь В.А. Вяземский, получивший в главном штабе Сибирской армии приказ вернуться в распоряжение начальника отдельного конно-егерского дивизиона М.М. Манжетного, входившего в состав 18-й Сибирской дивизии.

Однако, более вероятно, что В.А. Вяземский до захвата Саран-пауля и Ляпинской пристани «гостил» в Няксимволе в доме Филарета Рогалева, а также в Искорских юртах, где, по заведенным еще в XIX веке порядкам, в качестве представителя законной власти, собирал ясак с кочевых вогул и остяков в виде «мягкой рухляди». В Никито-Ивдель, он, скорее всего, возвратился вместе с одним из зимних «рыбных обозов», передав командование своим отрядом тому же подпрапорщику П.Н. Арапову. Это подтверждается косвенными данными, как-то «Списком лиц, занимающих заводские квартиры и дома мастеров» Надеждинского завода, составленного 26 января 1919 года, в котором числятся «дамы из Ивделя, привезенные князем Вяземским» (АОАСГО. Ф.Р-20, Оп.6, Д.880, л.28-31.), а также фотографией, на которой он «запечатлён» вместе с комендантом Верхотурского уезда Г.И. Есиповым (коллекция фотоснимков периода Великой российской революции и Гражданской войны Государственного центрального музея современной истории России (ГЦМСИР)), назначенным на должность приказом уполномоченного командующего войсками Сибирской армии от 15 марта 1919 года № 2289, (НТГИА. Ф.195, Оп.1, Д.2, л.14). Временным местом дислокации уездной комендатуры Есипов избрал Надеждинский завод, где он и мог общаться с князем Вяземским, вернувшимся из «победоносного боевого похода». Также вероятно, что ивдельские «дамы» были привезены Вяземским в Надеждинск для развлечения господ офицеров, ибо трудно себе представить какими профессиональными компетенциями могли обладать жительницы небольшого золотодобывающего поселения, жизненно необходимыми для Надеждинского сталерельсового завода или снарядных мастерских при нем.

Дальнейшие факты фронтовой службы князя В.А. Вяземского также известны по отрывочным свидетельствам, нуждающимися в уточнении и проверки. Так пермский краевед М.Г. Ситников утверждал, что В.А. Вяземский, командовавший в мае 1919 года кавэскадроном конно-егерского дивизиона Манжетного 18-й Сибирской дивизии полковника Н.Н. Казагранди, руководил расстрелом коммунистов и советский деятелей в Нытвенском заводе. А писатель и журналист С.В. Останин в своей книге «Блюхер в Кунгуре», изданной в Кунгуре в 2008 году, ссылаясь на публикацию краеведа из села Калинино (Юго-Осокино) А.П. Леонтьева воспоминаний бывшего красноармейца Василия Курочкина, приводит сведения, что в составе белогвардейцев 16-го Ишимского полка, захвативших село Юго-Осокино (Юго-Кнауфский завод) Осинского уезда, кроме русских, встречались ингуши, чеченцы и китайские хунхузы: «В селе была создана особая комиссия, которую возглавлял князь Вяземский. В комиссию вошли злостные враги местных крестьян, бывший владелец спичечной фабрики Феофанов, торговцы Колесов, Черников и Горбунов, владелец кирпичного завода Копылов, бывший волостной староста Поляков, комендант Киселев и другие… В дни колчаковского нашествия в селе и его окрестностях было расстреляно более 250 человек».

После «отступления» колчаковских армий из Прикамья и Урала в Сибирь, следы В.А. Вяземского обнаруживаются в Омске, о чем свидетельствует распоряжение адмирала А.В. Колчака министру иностранных дел И.И. Сукину сообщить Н.С. Брасовой о судьбе Великого князя Михаила Александровича и супруга своей подруги княгини Вяземской от 15-го сентября 1919 года № 2325: «Князь Владимир Алексеевич Вяземский находится в войсках Восточного фронта и на днях был в Омске здоровым и невредимым» (Лыкова Л. А. Пермь: Тайна гибели Михаила Романова. М., 2010. с.38).

В дальнейшем, подполковник князь Вяземский получил назначение помощником командира по строевой части 1-го Конного полка Азиатской конной дивизии генерал-лейтенанта барона Унгерна (Шайдицкий В.И. На службе Отечеству (Барон Унгерн в документах и мемуарах). М., 2004 г. с.277; Волков С.В. Офицеры армейской кавалерии: Опыт мартиролога. М., 2004 г.). Из письма капитана колчаковской армии А.Е. Сотникова к представителю атамана Семёнова в Берлине Эриху фон Фрейбергу от 19 апреля 1921 года о слухах насчет проезда великого князя Михаила Александровича через Сибирь на Дальний Восток приводятся данные, что Вяземская нашла мужа в начале 1920 года, находилась при нем в Чите, а позже в Харбине: «Княгиня Вяземская, очень близкая к морганатической супруге Е.И. Высочества княгине Брасовой, в разговоре со мной перед отъе­здом очень интересовалась участью Великого Князя Михаила Алек­сандровича и говорила, что она ведет розыски вел[икого] князя Миха­ила Александровича, но пока что они безуспешны. Ею мне было дано письмо на имя княгини Брасовой, опущенное мною в Италии. Письмо было адресовано в Англию, и я, опасаясь обыска при проезде через Австрию и Германию, был принужден по совету некоторых людей сде­лать это, хотя я хотел его лично доставить по месту назначения… К княгине Вяземской в Чите относились довольно критически, считая, что она является представительницей и работницей английской партии и была очень враждебно настроена в отношении барона Унгерна, у которого ее муж командовал полком. В дальнейшем супруги Вяземские получили 5000 золотом от атамана Семенова, что не помешало им вести чуть ли не агитацию против Семенова в Харбине» (ГАРФ. Ф.601, Оп.2, Д.53, л.1-3 об.).

Конец своей жизни В.А. Вяземский провел на Лазурном берегу во Франции. Прожив какое-то время в благоприобретенном доме в немецком Висбадене, они перебрались в Ниццу, а с 1928 года в Париж. В Ницце при финансовой поддержке влиятельных родственников Эшенов и Конде Вяземские открыли маленький ресторанчик под романтическим названием «Cafe des Fleurs» («Цветочное кафе»). Там собирались известные представители эмиграции – бывший премьер Горемыкин, баронесса Икскуль, принц Мюрат Наполеон, меньшевик Церетели и другие, что, безусловно, вызывало повышенный профессиональный интерес у чекистов» (Кулешов А. Сашенька Эшен: Французская внучка русского адмирала. Родина. М., 2010. № 6. с.52-57).

Падчерица В.А. Вяземского, Татьяна Аксакова-Сиверс, в своей автобиографической книге «Семейная хроника», изданной в Париже в 1988 году, писала: «Мамин ресторанчик (Александры Гастоновны Вяземской, в девичестве Эшен), носивший название «Cafe des Fleurs» и среди русских в шутку называемый «Вяземская Лавра», находился, как я уже говорила, очень близко от набережной Quai des Anglais. Самый шикарный пляж - «La Grande Bleue» - был заполнен американцами и австрийцами. Среди них иногда появлялся Вяземский, и я краем уха слышала, как он разводил перед этими дамами всякие «турусы на колесах» о своих воинских подвигах и калужских латифундиях. Надо заметить, что в такие рассказы он пускался только в отсутствии мамы, которая ненавидела вранье, укоризненно качала головой и «портила ему всю музыку». Мама объясняла Володину «бескорыстную ложь» из любви к искусству плохой наследственностью по материнской линии (покойная Мария Владимировна Вяземская порою сильно напоминала барона Мюнхгаузена). Хвастовство на пляже было, в конце концов, только ни к чему не обязывающими пустыми словами. Гораздо хуже было то, что Вяземский очень мало помогал маме в ресторанных делах. Все его обязанности ограничивались тем, что в два часа ночи он опускал железный занавес (в прямом значении этого слова) на стеклянную дверь. В остальное время он разгуливал, заложив руки в карманы, подсаживался к столикам своих приятелей и ни за какую работу не брался. Бывали дни, когда мама не выдерживала и просила Володю взять, наконец, на себя какие-нибудь обязанности. Начиналась не то драма, не то комедия. Обиженный Вяземский заявлял, что поскольку он «в тягость» и поскольку ему скучно жить без всякой романтики, он немедленно завербуется в войска, сражающиеся в Сирии. Тут же он укладывал в ручной саквояж зубную щетку и полотенце и уходил на вокзал, откуда мама его в слезах возвращала. В таких случаях к ее утомительному дню присоединялась и бессонная ночь. Других результатов от переговоров не было. Чтобы быть справедливой, я должна сказать, что в своих личных тратах и образе жизни Вяземский был скромен, пил он мало. В светло-сером костюме, который шел ему больше, чем черкеска, он не имел вида переодетого в штатское военного и был довольно элегантен».

Исходя из всего вышеизложенного, можно делать вывод, что роль князя В.А. Вяземского в событиях Гражданской войны на севере Урала и проведении карательных операций против сторонников Советской власти на севере Верхотурского уезда несколько преувеличена, став нарицательной после разгрома армии Колчака. Однако, отрицание его участия в организации этих репрессий тоже антиисторично, так как, очевидно, что он все-таки имел мотивы для личной мести большевикам и для проведения карательных операций, располагал военно-административными компетенциями и исполнительными органами для их осуществления.

Действительно, в деле № 22 фонда Р-253 архивного отдела Серовского городского округа, где хранятся документы периода Гражданской войны, отсутствуют прямые свидетельства руководства В.А. Вяземским карательными операциями в БГЗО. Однако, этот факт не позволяет делать однозначные выводы о том, что такие документы не существовали в природе или то, что князь Вяземский, наделенный чрезвычайными полномочиями в период руководства Северной экспедицией, мог отдавать устные распоряжения о проведении карательных действий местным комендантам и начальникам следственной комиссии. Следует только гадать, чем руководствовался И.А. Фомичев, напрочь отметая участие В.А. Вяземского в белом терроре: то ли из желания примкнуть к когорте историков новой формации, то ли под впечатлением спиритического сеанса с покойными комендантами Надеждинского завода Мензелинцевым и Соловьевым. Несомненно, степень вины В.А. Вяземского, как и иных лиц, в организации массовых казней политических противников Белого движения на севере Верхотурского уезда нуждается в дополнительных изысканиях, чему бы способствовали новые работы заинтересованных архивистов и исследователей истории Урала.

Даже такие незначительные детали, как способ передвижения отряда князя Вяземского по территории Богословского горного округа, основан исключительно на предположениях Ю.В. Гунгера о том, что В.А. Вяземский и его воинский контингент транзитом проследовал из Надеждинского завода до станции Бокситы (Старый Вагран) по Богословско-Сосьвинской железной дороге (экспедиционный отряд прибыл в село Петропавловское 18 ноября, по-новому стилю 1 декабря 1918 года), что не согласуются с другими источниками на этот счет. Согласно докладной председателя комиссии Особого Совещания по обороне горного инженера Шурупова, проводившего обследование дел на БСЖД, указывалось, что подвижной состав железной дороги, состоявший на 20 января 1917 года из 29 поездных и маневровых паровозов находился в крайне плачевном состоянии, и даже, полученные в мае и декабре 1916 года 8 паровозов, к началу декабря 1917 года оказались разбиты (на 20 января 1917 года 11 узкоколейных паровозов находилось на ремонте и прогнозировалось массовое выбытие паровозов в ремонт в течении продолжающейся зимы). Также указывалась крайняя степень изношенности вагонного парка БСЖД, состоявшего из 6 служебных и 46 крытых товарных вагонов, пригодных для перевозки личного состава и снаряжения отряда князя Вяземского. Условия для ремонта и восстановления подвижного состава в Богословском депо были затруднены из-за отсутствия необходимого оборудования и квалифицированной рабочей силы.

Вряд ли эти условия изменились в лучшую сторону к декабрю 1918 года, учитывая то, что почти все мастерские к этому времени попросту не работали. Да и отсутствие снегоочистительных дрезин на БСЖД могло быть причиной полной остановки движения на дороге после ноябрьских и декабрьских снегопадов, а, управление БСЖД, не располагавшее к тому времени хоть какими-то резервами рабочей силы из числа иностранных военнопленных или китайских рабочих, вряд ли могло отправить хоть кого-то на ручную расчистку путей от снежных заносов. Так что, если предположить, что отряд В.А. Вяземского добирался из Надеждинского завода до Никито-Ивделя пешим порядком и на лошадях с остановками и ночевками в Турьинских рудниках, Богословске и Петропавловском, отпадают доводы сторонников «Белого дела» о непричастности князя Вяземского к карательным акциям в этих селениях в виду транзитного проезда его отряда по БСЖД без длительных остановок.

Кроме того, отрицая причастность В.А. Вяземского к карательным операциям в конце ноября – начале декабря 1918 года и И.А. Фомичев и Ю.В. Гунгер упускают из виду факт, что он, сопровождая ротмистра Манжетного или штабс-капитана Казагранди, какое-то время находился в Надеждинском заводе после его захвата белыми 20 октября 1918 года, а в декабре того же года, уводя на длительное время из Северо-Верхотурского района все воинские формирования, он должен был либо быть твердо уверенным в отсутствии в рабочих поселках большевистского подполья, либо, по пути на север проводить показательные акции устрашения в отношении «политически неблагонадежных» слоев населения в виде телесных наказаний правых и виноватых, а также  казней арестованных сторонников Советской власти, которых к тому времени не успели отконвоировать в Верхотурскую тюрьму (операции по очищению тыла от подрывных элементов под предлогом военной необходимости широко практиковались в период Гражданской войны всеми противоборствующими сторонами и иностранными интервентами, а так же немецкими оккупантами в годы ВОВ).

И уж совсем вышеуказанными исследователями упускается из виду тот факт, что В.А. Вяземский, покинув приполярный Урал после неудачного боя за деревню Щекурья, опять-таки, находился некоторое время в Богословском горном округе, привезя с собой в Надеждинск каких-то «дам» из Никито-Ивделя. Кроме того, рассуждая на тему белого террора на севере Верхотурского уезда в конце 1918 – весной 1919 года, архивисты и музейные работники обходят стороной мотивы организаторов этих акций, одним из которых мог быть местью за казни большевиками членов царской семьи в Екатеринбурге и в Алапаевске (офицеры и нижние чины 18-го Петропавловского полка, приданные к отряду М.М. Манжетного, ранее принимали участие в извлечении из шахты № 57 тел убиенных великих князей и сестры императрицы великой княгини Елизаветы Федоровны).

Что же касательно характеристики личных качеств В.А. Вяземского, то, не отрицая его личной храбрости и наличия определенных нравственных принципов (не распространявшихся на его отношение к сельскому мужичью и пролетарскому отребью), надо признать, что он представлял собой довольно посредственную личность, лишенную способностей руководить проведением сколько-нибудь сложных военных операций (потерпев поражение в единственном незначительном боестолкновении, он самоустранился от командования вверенной ему военных сил под предлогом исполнения более важных задач). В отличие от песенных героев поручика Голицина и корнета Оболенского, более всего оскорбленных тем, что комиссары водили их девок в кабинеты, на фоне Гражданской войны на Урале он являл собой типичного представителя сословия, принявшего участие в этой войне с горьким привкусом заката и крушения старого мира. Его личная война с большевиками велась больше из чувства мести за конфискованное имение и священное право выносить ночные горшки членов царствующей фамилии, чем за политические концепты контрреформации.

В заключение своей публикации я хотел бы коснуться судьбы бывших участников Северной экспедиции князя В.А. Вяземского (Никито-Ивдельского отряда П.Н. Арапова, военнослужащих 18-го Тобольского полка, расквартированных в БГЗО и комендантских подразделений Северо-Верхотурского района), которые по диспозиции должны были оборонять западные границы Николае-Павдинского и Богословского горных округов. На карте «Наступление правого крыла Восточного фронта на Екатеринбург с 5 по 20 июля 1919 года», размещенной в разделе «Гражданская война и военная интервенция в СССР» Советской энциклопедии 1987 года издания, наступление Северного экспедиционного отряда (ОСЕВЭКа) под командой С.В. Мрачковского (входившего в состав 29-й стрелковой дивизии 3-й армии Восточного фронта) от прикамского города Дедюхин происходило в направлении истоков реки Косьвы, через Кытлымские прииски и, далее, на уездный город Верхотурье. С юга на Верхотурье, через Кушвинский и Нижнетуринский заводы, не встречая организованного сопротивления, двигалась Особая бригада М.В. Васильева. Однако белогвардейцы, не вступая в бой с частями Красной армии, бежали в Надеждинский завод, где ивдельчане и другие «добровольцы» из комендантских частей потребовали немедленной демобилизации. При этом, подчиненные П.Н. Арапова, в отличие от их «соратников» из Надеждинска, Богословска, Турьинских рудников, Лобвы и Новой Ляли, не стали эвакуироваться в Сибирь вместе с администрацией БГЗО и другими сторонниками «Белого движения», а попрятались до лучших времен на таежных заимках и золотых приисках, расположенных по притокам реки Вишеры (Улсе, Велсу, Кутиму, Федоровской и Сибиревской Мортайкам). 

П.Н. Арапов и многие другие белые офицеры, осуществлявшие террор и казни на севере Верхотурского уезда и понесшие после окончания Гражданской войны заслуженное наказание, были в наши дни реабилитированы в качестве жертв необоснованных политических репрессий в соответствии с вышеуказанным Законом РФ от 18 октября 1991 года № 1761-1. Если кто-то думает, что их реабилитация проводилась в качестве гуманитарного акта с целью примирения противоборствующих сторон Гражданской войны, то он жестоко обманывается в сущности внутренней политики высшего политикума России. Нам просто намекали, что в случае чего – вернутся «ленские расстрелы», «столыпинские галстуки», белогвардейские военно-следственные комиссии и комендатуры. А наметившаяся в последние годы тенденция национализация ряда крупных промышленных предприятий, по моему мнению, не имеет никакого отношения к пересмотру итогов приватизации и восстановления «попранной социальной справедливости», а, скорее, является реакцией на изменение внешнеполитической обстановки (противостоянием с Западом) в форме обычного передела собственности, изъятой у буржуазии компрадорской в пользу буржуазии национально ориентированной.

3. Иван Данилович Замощиков,

Первое упоминание о внуке Трофима Замощикова, Иване Даниловиче, встречается в статье М.М. Громыко «К характеристике сибирского дворянства XVIII в.», изданном в сюрнике «Русское население Поморья и Сибири: Период феодализма» в 1973 году. В ней указано, что Иван Данилович Замощиков в 1737 году служил Тобольской рентереи (губернском казначействе) в должности обер-рентмейстера. Данная должность была введена в процессе проведения второй губернской реформы Петра I, начатой в 1719 года по шведскому образцу. Рентмейстеры назначались Штатс-контор-коллегией, отвечал за сбор и выдачу денег, находясь в подчинении камерира. Уже через два года И.Д. Замощиков перешел на службу в Иркутскую провинциальную канцелярию, занимая должность секретаря долгие годы.
В Фонде РГАДА № 281 «Грамоты Коллегии-экономии» хранятся два документа, подписанные Иркутским вице-губернатором Алексеем Бибиковым и секретарем Иркутской провинциальной канцелярии Иваном Замощиковым от 18 сентября и 2 октября 1739 года (4957/66 и 4957/67).

В той же должности Иваном Замощиковым подписаны «Промемория Иркутской провинциальной канцелярии Г. В. Штеллеру» от 4 марта 1740 года (ААН. Ф.3, Оп.1, Д.800, л.205) и «Промемория Иркутской провинциальной канцелярии в Канцелярию Главного правления заводов о невозможности наряжать крестьян с верховьев р. Лены в работы при Тамгинском заводе» от 8 ноября 1741 года (ГАСО. Ф.24, Оп.1, Д.1045, л.76-77). В фонде № 607 РГАДА - «Якутская воеводская канцелярия, город Якутск Иркутской провинции и губернии» содержится Указ Иркутской городской канцелярии капитану Лебедеву, в котором сообщается, что капитану Берингу дана промемория с предписанием найти Большую Землю, виденную М. Гвоздевым в 1732 году напротив устья Анадыря от 25 октября 1741 года, подписанный вице-губернатором Лоренцом Лангом и секретарем Иваном Замощиковым (РГАДА. Ф.607, Оп.1, Д.80, л.9-10).

В Фонде № 7 РГАДА «Разряд VII. Преображенский приказ, Тайная канцелярия и Тайная экспедиция» коллекции Государственного. архива Российской империи, содержится присланная в Тайную канцелярию «Ведомость, учинённая в Сибирской губернской канцелярии» о количестве ссыльных, присланных в феврале 1745 года, подписанная генерал-майором и губернатором Сухаревым и секретарем Иваном Замощиковым (РГАДА. Ф.7, Оп.1, Ед.хр.5, ч.3, л.24).

В другом фонде РГАДА - «Иркутская провинциальная канцелярия. Указы Адмиралтейской и Военной коллегий и Сибирского приказа 1741-1751» содержится «Указ Сибирского приказа Иркутской провинциальной канцелярии о таможенном осмотре багажа Анны Беринг и участников Камчатской экспедиции при их возвращении из Сибири в Москву» от 23 марта 1741 года по факту назначения 5 февраля 1739 года Сибирской губернской канцелярии «для осмотру едущих из Сибири капитана-командора Беринга жены, також и всех других той экспедиции людей пожитков» Сибирского гарнизона Енисейского полка пример-майора Степана Угрюмова и комиссара Замощикова, коим указано на строгое соблюдение всех указов, общих с таможенными служителями (РГАДА. Ф.1025, Оп.1, Д.9, л.1-3об.).

В Российском Государственном архиве Военно-Морского флота содержится документ «Разбор Сибирским приказом дела о вывозе лейтенантом Ендогуровым и лекарем Буцковским пушнины из Сибири от 24 февраля 1741 года, в котором указано: «Сибирской приказ, слушав выписки учиненной по доношению Камчацкой экспедиции лекаря Филипа Буцковского, которою показано: генваря 18-го дня сего 741-го году в доношении из Сибирской губернской канцелярии написано: 740-го году декабря 23-го дня во оную канцелярию в доношениях ис Тоболской таможни за руками определенного для осмотру Сибирского гарнизона пример-маэора Михаила Окункова да камисара Ивана Замощикова с товарыщем об[ъ]явлено: того де 740-го году декабря 12-го и 19-го чисел у прибывших в Тоболск ис Камчацкой экспедиции от флота лейтнанта Егора Ендоурова и главного лекаря Буцковского экипаж их ими досматриван. А что чего по досмотру явилось, при тех доношениях сообщены реэстры…» (РГАВМФ. Ф.216, Оп.1, Д.49, л.403).

Согласно Исповедной росписи Иркутской Приходской Прокопьевской церкви 1745 года, известно, что губернский секретарь Иван Данилович Замощиков нес службу в Селенгинской крепости Селенгинского дистрикту Сибирской губернии: «Сибирской губернии секретарь Иван Данилов сын Замощиков, жена ево Ирина Иванова дети их Мария (ГАИО. Ф.50, Оп.ОЦ, Д.17, л.2; РГАДА. Ф.350, Оп.2, Д.1059, л.89).

В служебные обязанности Ивана Даниловича Замощикова входили не только канцелярские обязанности и надзор за работой Тобольской таможни. Приходилось ему исполнять и специальные поручения. Так, промемория из Сибирской губернской канцелярии в военно-походную [канцелярию] генерала Киндермана от 21 января 1745 года, извещала о направлении дворянина Ивана Замощикова в Ишимский дистрикт, Тару, Томск и в Кузнецк в связи недородом и недостатком хлебного и иного провианта. Согласно выданной ему секретной инструкции, «велено ему в оные места ехать в самой крайней скорости, не объявляя оного никому, зачем он из Тобольска послан, и прибыв первее в Ишимский дистрикт, на каштаке Петра Подольского, в Таре у откупщиков тобольского купца Федора Кирилова с товарищами, в Томске при речке Ушайке, который имеется по отдаче кабацких сборов на Томской ратуше, в Кузнецке, который близ города и содержится на ратуше ж, против вышеписанного, переписать весь хлеб и перепечатать своею печатью и вина на оных каштаках до указу курить не велеть». Видимо, служебное усердие И.Д. Замощикова было оценено не только губернатором, так как, Указом Е.И.В. Елизаветы Петровны от 20 декабря 1745 года, протоколисту Ивану Замощикову в Санкт-Петербурге был выдан Патент на пожалование его чином губернского секретаря - ранг сухопутного поручика за номером 6349942.

По всей видимости, супруга И.Д. Замощикова, Ирина Ивановна, принадлежала к старинному дворянскому роду Мякининых, происходившему, по сказанию старинных родословцев, от браславского комиссара Юрия Мекиненского, выехавшего из Литвы около 1399 года на службу к великому князю тверскому Ивану Михайловичу (Бобринский А.А. Дворянские роды, внесенные в Общий Гербовник Всероссийской Империи. Ч.1. СПб, 1890 г., с.477). В конце XVII века Мякинины числились в списках московских дворян; Мякинин Иван Иванович в 1692 году нес службу в чине стольника при царице Евдокии Федоровне, а Иван Никифорович Мякинин упоминался в документах 1706 и 1710 годов в числе дворян, находившихся при дворе «в начальственных людях» (Алфавитный указатель фамилий и лиц, упоминаемых в Боярских книгах, хранящихся в I-ом отделении Московского архива Министерства Юстиции, с обозначением служебной деятельности каждого лица и годов состояния, в занимаемых должностях. М., 1853 г., с.276).

Служба секретаря Замощикова сопровождалась получением подношений от «общества» и его «покровительством», что означало на современном языке использование административного ресурса с целью личного обогащения. Так, в статье «Презент», опубликованной в Прибавлении к Иркутским Епархиальным ведомостям № 12 от 21 марта 1870 года, указывалось, что 29 июня 1744 года, в ознаменование дня тезоименитства Государя наследника Петра Федоровича, Иркутским обществом поднесены были вице-губернатору Лангу бык и баран живые, протоколисту Петру Березовскому, правящим секретарскую должность Степану Скалину да Ивану Замощикову по одному барану каждому и канцеляристу Ивану Беляеву грудина говяжья мяса.

Кроме того, И.Д. Замощиков, как типичный представитель провинциального чиновничества, был «слегка» самодуром, сатрапом и держимордой. В статье М.О. Акишина «Дело губернатора Сухарева», опубликованной в тематическом выпуске № 5 «Земля Сибирь» журнала «Родина» в 2000 году, в разделе разбора жалоб и доносов полковником Л. Боборыкиным в отношении сибирского губернатора генерал-майора А.М. Сухарева в 1745 году, он приводит выдержку из доношения губернского секретаря Карташова: Служителей канцелярии «для страху, дабы о противных указам поступках никто представлять не смел, не только он, губернатор, но и секретари Замощиков и Соколов... без определения штрафуют плетьми, батожьем и прочими побоями, и за такие объявленные страхи не токмо что представлять, но и говорить о том не смеют».

3. Иван Иванович Замощиков Второй.

Первое упоминание о прапорщике Якутского полка Иване Ивановиче Замощикове, отмечено в работе Рафиенко Л.С. «Проблемы истории управления и культуры Сибири XVIII-XIX вв.», изданной в 2006 году в Новосибирском издательстве «Сова», где она приводила данные, о посылке Иркутской провинциальной канцелярией в Якутск прапорщика Ивана Замощикова с дознанием о продаже приказчиками винного откупщика Ивана Ворошилова вина не орлеными мерками и выше установленной цены, а также о запретной торговле его винных целовальников в Верхневилюйском и Средневилюйском зимовьях с ясашными инородцами, которые «малою ценою за рубль 50 белок, а горностаев по 20 принимают». Ссылаясь на архивные документы (ЦГАДА. Ф.248, Оп.5, Кн.260, л.1030-1033об.), автор утверждала, что Замощиков был послан в Якутск в качестве приятеля своего сослуживца по Иркутской провинциальной канцелярии Григория Березовского, ближайшего родственника Василия Ворошилова и, соответственно, окончил свое дознание оправданием обвиняемого.

Вероятно, Л.С. Рафиенко ошибочно отождествляла откомандированного в Якутск прапорщика Замощикова с секретарем Иркутской провинциальной канцелярии И.Д. Замощиковым, что противоречит данным Книге 2-й ревизии 1744 года, где на странице 58 указаны секретарь Иван Замощиков городу Тобольска Ишимского дистрикта Абацкой слободы (4077), а также прапорщик Иван Замощиков с женой Акилиной Ивановной (4067). Надо полагать, что прапорщиком Иваном Ивановичем Замощиковым (и будущим иркутским полицмейстером в чине секунд-майора), являлся сын одного из Иванов Иосифовичей (Осиповичей) Замощиковых, «Большего» или «Меньшего», так как, даже если сын Трофима Григорьевича Замощикова, Иван, 1708 года рождения, дожил до взрослых лет и имел сына Ивана, то к 1743 году (первому упоминанию о Иване Ивановиче Замощикове) этот его отпрыск вряд ли мог иметь отношение к вышеуказанной персоне по своему малолетству (кроме исполнения в начале 40-х годов отдельных инспекторских поручений, прапорщику И.И. Замощикову доверяли исполнение военно-гражданских должностей воевод нескольких сибирских городов).

В очерке действительного члена Русского Географического общества, журналиста и краеведа Ю.А. Леонтьева «Тобольск. Козьма Прутков, декабрист?», опубликованного в 2018 году на электронном ресурсе «Проза.ру», приводится без даты «донесение поручика енисейского полка Дементия Завьялова Тюменскому воеводе Тобольскому дворянину Замощикову о требовании под колодников семи подвод за прогоны», из которого следует, что И.И. Замощиков некоторое время занимал пост Тюменского воеводы. Видимо, этот период службы И.И. Замощикова (Замойщикова) не проходил гладко. Об этом позволяет судить документ, хранящийся в Государственном архиве Тюменской области под названием «Выписка из журнала Тюменской воеводской канцелярии «о неимении подозрений» на управляющего за воеводу - дворянина Замойщикова за 1743 год (ГАТО. Ф.47, Оп.1, Д.3312).

Иркутский краевед Е.Б. Шободоев утверждал, что И.И. Замощиков располагал в городе Иркутске как личной недвижимостью, так и имуществом, полученным в качестве приданного за его супругой, Акилиной Ивановой, дочерью Иркутского сына боярского Ивана Пивоварова (Книга 3-й ревизии 1762-1764 года города Иркутска; РГАДА. Ф.350, Оп.2, Д.1059, л.91). Женитьбу И.И. Замощикова можно считать чрезвычайно выгодной, так его тесть был богатым откупщиком в Тобольской губернии. Свой первый хлебный и квасной откуп сроком на 6 лет сольвычегодский пасадский Иван Пивоваров получил в феврале 1685 года, когда, на очередном торге на иркутский откуп в Сибирском приказе, он, в компании своего земляка Ерофея Гаева, выиграл спор у енисейского посадского Ивана Ушакова. Хотя, стараниями Енисейского воеводы князя Константина Щербатова, Пивоварову и Гаеву пришлось поделить откуп с И. Ушковым (который внес всю откупную сумму), уже в конце 1699 года Иван Пивоваров с братом, гостиной сотни Максимом Пивоваровым, на очередном торге получил не только иркутский квасной и банный откупа, но откупа на вновь учрежденные квасные избы за Байкалом - в Удинском, Ильинском и Кабанском острогах, а также право винокурения и винной продажи в течение четырех лет в Иркутском уезде и за Байкалом, в «братских острогах» за 3000 руб. в год (Александров В.А. Сибирские торговые люди Ушковы в XVII в. Москва, 1961 г.).

Кроме того, И. Пивоваров имел большое количество дворовых людей, крестьян и земельные имения, одно из которых (Пивовариха), было расположено в пригородной черте Иркутска. «Усердием и иждивением сына боярского Ивана Пивоварова» под колокольнею Богоявленского Собора была построена Церковь во имя мученика Иоанна Воина, освященная в июле 1729 года. Эта церковь «по неудобству служения в ней и особенно по трудности подъема в нее», была закрыта в 1815 году епископом Михаилом, а ее место было отведено под библиотеку Старой Семинарии (Кафедральный протоиерей Прокопий Громов. Начало христианства в Иркутске и святый Иннокентий, первый епископ Иркутский: Его служение, упр., кончина, чудеса и прославление. Иркутск, 1868 г.).

После отрешения от должности Тюменского воеводы, И.И. Замощиков вернулся в Иркутск, где занял аналогичную должность, в частности возглавив городскую полицмейстерскую канцелярию в чине поручика. В 1749 году в Иркутский магистрат на него была подана жалоба купца Прокофия Кузнецова на арест и публичные побои двух его сыновей Никифора и Григория. После этого, Иркутский магистрат направил в главный магистрат Тобольской (Сибирской) губернии с просьбой запретить Иркутской полицмейстерской конторе «брать купечество за малые вины под арест и подвергать наказанию: чтобы полицмейстерская контора ведала только рогаточным караулом и пожарными случаями и больше ничем, и то, что касается купечества, не вступать и никаких наказаний кроме магистрата не чинить». Главный магистрат указом от 5 июля 1750 года было велено рассмотреть дело Ивана Замощикова Иркутской провинциальной канцелярия совместно с депутатом от магистрата; «а чтобы Замощиков больше не наказывал купцов, сообщить об этом в Главную полицмейстерскую канцелярию» (ЦГАДА. Ф.291, On.1, Д.4075, л.1-2 об.).

Очевидно, деятельность Ивана Замощикова вызвала большое недовольство купечества, т.к. дело о нем по доносу тобольского купца Василия Назинцева рассматривалось в Иркутске в следственной комиссии И. Вульфа и 17 января 1751 года он был устранен с должности полицмейстера (ЦГАДА. Ф.248, Оп.5 Кн.260 д.1023-1025 об.; Рафиенко Л.С. с.142).
А уже 25 мая 1752 года поручик Якутского полка Иван Иванович Замощиков был назначен на должность воеводы Якутского уезда Иркутской провинции Сибирской губернии и находился на этом посту до 29 августа того же года (Энциклопедия Якутии под ред. Сафронова Ф.Г., Т.1. Москва, 2000 г. с.139). В статье «Воеводы и начальники г. Якутска и их действия» якутского купца И.С. Москвина, опубликованной в «Памятной книжке Якутской области за 1863 год» указано, что в 1752 году 25-го мая полковник Иван Петрович Жеребятников, «по указу сдал должность воеводы якутского полка поручику Ивану Иванову Замощикову, управлявшему вместе с казачьим головою Иваном Федоровым Татариновым. К ним был прикомандирован, с прописью Ефрем Смирнов, человек честный и благоразумный, который, впоследствии, и переведен в Тобольск. Замощиков и Татаринов управляли по 19-е августа 1752 года, до прибытия нового воеводы, коллежского асессора Уара Ивановича Еропкина и с ним, с приписью, коллежского регистратора Гавриила Сметанникова. Замощиков и Смирнов выехали из Якутска, а Татаринов помер в 1753 году».

В дальнейшем, И.И. Замощиков продолжил службу в качестве офицера для особых поручений при генерал-лейтенанте Василии Алексеевиче Мятлеве, заступившим на пост губернатора Сибирской губернии 28 февраля 1754 года. В «Исторической Записке о Китайской границе, составленной советником Троицко-Савского пограничного правления в 1846 году», изданной Императорским Обществом Истории и Древностей при Московском Университете в 1875 году, в числе прочих документов упоминается Указ Селеигинской канцелярии пограиичпых дел от 1 июля 1754 года о назначении капитана Замощикова в Кяхтинский Форпост для следствия о пограничных воровствах и истребования от китайских следователей долгов торговца Колосова со товарищи. В том же источнике упоминаются донесения капитана Замощикова из Кяхтинского форпоста на имя Селенгинского коменданта бригадира Варфоломея Якоби от 16 сентября 1754 и 31 января 1755 годов.

Имея большой опыт общения с китайскими чиновниками, в конце 1756 года Иван Замойщиков был направлен в столицу Китая: «Между тем часто поминаемый губернатор сибирский Мятлев, вступив в правление своей губернии и имея из Коллегии дозволение производить иногда с Трибуналом переписку, дал оному знать, что он определен главным во всей Сибири начальником с данной ему властью содержать с китайскими пограничными управителями соседствующую дружбу и стараться во всяком случае являть удовольствие во всяких с китайской стороны требованиях. – С таким письмом 2 сентября послан из Кяхты капитан Иван Замощиков в звании курьера. Октября 21 вступил он в Пекин и на другой день подал в Трибунал губернаторское письмо». 17 ноября И. Замощиков был приглашен в Трибунал внешних сношений Китая (Лифаньюаня), где ему был вручен ответ губернатору, уведомляющий, о китайских предложениях урегулирования пограничных конфликтов (Бантыш-Каменский Н.Н. Дипломатическое собрание дел между Российским и Китайским государствами с 1619 по 1792 год, составленном по документам, хранящимися в Московском архиве государственной коллегии иностранных дел и изданной в Казани в 1882 году).

алее Н.Н. Бантыш-Каменский описывает грубость Замощикова в Пекине: «Сей Замощиков в бытность свою в мунгальском Приказе для принятия ответного листа, когда дадены были ему подарки, состоящие в одних камках, требовал с немалым криком и невежеством такового же числа серебра, какое присылаемым из российского Сената курьерам дается, и не взяв подарков вышел вон. Присутствующие в мунгальском Приказе в глаза ему, Замощикову, ничего не сказав, вслед за ним те подарки на квартиру послали, которые он приняв, уехал из Пекина с данными ему из Трибунала в Сенат двумя листами». О данном инциденте позже было китайской стороной поставлено на вид переводчику Сахновскому 30 сентября 1757 года в бытность его с Братищевым в Пекине. Также, Замощиков в Пекине имел сношение с начальником Пекинской духовной православной миссии и с иезуитами, на что указывают копии с девяти писем, врученных ему последними для пересылки через Россию своим собратьям в Париже, Турине, Лиссабоне и Богемии, а также и другим лицам (с.271-272). 11 декабря 1756 года он вернулся в Кяхту, 11 февраля 1757 года – Тобольск, а 28 марта – в Санкт-Петербург.

По-видимому, в столице деятельность И.И. Замощикова в качестве дипломатического курьера была оценена положительно, так он был повышен в воинском чине до секунд-майора, что положительно отразилось на его дальнейшей служебной карьере - в соответствие Сенатского указа от 17 сентября 1757 года «для улучшения порядка и управления обывателям в постоях… по ограждению общества от разбойников, воров, насильников, обманщиков и сим подобных, обеспечиванию добрых порядков и фундаментальной основы человеческой безопасности и удобности», по представлении главной полицмейстерской конторы секунд-майор Якутского полка Иван Замощиков был назначен иркутским полицмейстером (ПСЗ. Т. 14 СПб., 1830 № 10769 С. 798, 799). Согласно свидетельству современников, 28 марта 1758 года он прибыл из Санкт-Петербурга в Иркутск, и через два дня вступил в должность (Качуров С.Ю. Полицейские формирования Министерства Внутренних Дел в Восточной Сибири XIX - начала XX века (на примере Иркутской губернии).

По одним свидетельства очевидцев, секунд-майор являлся «человеком деятельным и не весьма корыстолюбивым», хотя, согласно других источников, отстаивая интересы купечества, с которым он, по-видимому, был связан родственными узами, в отношении остальных горожан был достаточно жесток: «истязание было первым предметом; напротив того, с достаточными (состоятельными людьми) обходился и делал снисхождение», а при разборе дел всегда находил случай поживиться (Шободоев Е.Б. Иркутский полицмейстер И.И. Замощиков. Сборник материалов международной научно-практической конференции «Силовые структуры как социокультурное явление: история и современность» Восточно-Сибирского института МВД РФ в 2001 году).

Последним упоминанием о И.И. Замощикове в архивных источниках является хранящееся в фонде Семеновского нижнего земского суда Нижегородской губернии Центрального архива Нижегородской области дело по Указу Нижегородского наместнического правления «о явке 19-20 мая 1786 года секунд-майора Замощикова и вдовы Анны Лапоновой, а равно их наследников, в Иркутскую нижнюю расправу для решения вопроса о наследстве» (ЦАНО. Ф.150, Оп.767, Д.1564). Кроме того, согласно сведений одного из родоведческих сайтов, один из сыновей отставного майора И.И. Замощикова был женат на Анастасии Замощиковой (в девичестве Лязгиной) 1757 года рождения.

4. Помещики Замощиковы.

Попутно для людей, свято верующих, что никакого крепостного права в Сибири не сушествовало и жизнь тамошних крестьян радикально отличалась от состояния их собратьев в центральных губерниях Российской империи, в рамках данной статьи, вероятно, уместно будет упомянуть о стороне жизни господ Замощиковых, связанной со всеми прелестями крепостного права, как-то покупкой крепостных, захватом земель и закабалением крестьян.

В выдержке из 3-й Ревизской сказки по Селенгинскому дистрикту Сибирской губернии 1763-1767 гг, указаны дворовые люди, перешедшие по наследству от умершего секретаря Иркутской провинции, «отца родного Ивана Данилова сына Замощикова» и «его вдовы Мякининой, в том числе купленные ее отцом у коллежского ассесора Василья Васильева сына Бытчева в 746 году» (РГАДА. Ф.350, Оп.2, Д.3070, л.148-148об.) В этой же книге указаны «дворовые люди, отданые в 748 году во владение по родству секретарю Ивану Замощикову и ныне имеются во владении за женою его вдовою Ириною Ивановой в городе Селенгинске» (с.89).

Известны случаи перевод Замощиковами своих дворовых людей из числа инородцев из крепостного состояния в другие виды личной зависимости, с передачей им своей фамилии при их крещении. Так, по доношениям Иркутского Архиерейского приказа Консистории и преосвященного Иннокентия Епископа Иркутского с именными ведомостями о восприявших святое крещение неверных от 1739 года «января 6 ашахабацкого роду братцкой породы Инжинен во св. кр. Иоанн Николаев сын Бибиков. 13 февраля   жена ево Иванова Омогоз во св. кр. Анна Иванова дочь Замощикова (РГИА. Ф.796, Оп.23, Д.106, л.20).

Согласно Книги 3-й ревизии 1762-1764 года: «Да объявленные по сказке секунд-майора да Иркутского полицеймейстера Ивана Замощикова, написанные по прошедшей ревизии по городу Иркутску дворовые люди, доставшиеся по наследству жене его Акилине Ивановой, по смерти отца её Иркутского сына боярского Ивана Пивоварова также и о написанных по городу Тобольску… Да отданные ему в 745 году от родителя его Тобольского дворянина Иван Замощикова в наследство и написаны в последнюю ревизию за ним в городе Тобольске…» (РГАДА. Ф.350, Оп.2, Д.1059, л.91).

Согласно «Списка населенных мест Тобольской губернии по уездам и волостям по сведениям 1868-1869 годов» в Бронниковской волости Тобольского уезда упоминается деревня Замощикова, принадлежащая дворянам с одноименной фамилией. Собственником этого имения являлся губернский прокурор Петр Иванович Замощиков, которому в 1795 году был присвоен классный чин надворного советника (Степанов В.П. «Русское служивое дворянство 2-й половины XVIII века (1764-1795 гг.) СПб, 2003 г.; Рафиенко Л.С. Компетенция сибирского губернатора в XVIII в. Русское население Поморья и Сибири: период феодализма: сборник статей памяти Виктора Ивановича Шункова. Москва: Наука, 1973 г., с.364).

После смерти П.И. Замощикова, имение перешло в собственность его вдовы, о чем свидетельствуют: документ из фонда научно-технической документации 1805-1910 годов Исторического архива Омской области - «Геометрический план владений госпожи Замощиковой в Бронниковской волости Тобольского уезда Тобольской губернии» 1805 года (ИАОО. Ф.198, Оп.2, Д.13), «Прошение дворового человека Федота Соколова с товарищами об освобождении их от рабства советницы Замощиковой», датированное 1828 годом, хранящемся в Историческом архиве Омской области (Там же. Ф.3, Оп.1, Д.732), а также дело, датированное 1829 годом «О захвате земли у крестьян деревень Верхне-Филипповой, Козловой и Марковой Бронниковской волости Тобольской округа Тобольской губернии помещицей Е. Земощиковой», хранящимся в фонде «Общие собрания департаментов Сената» (РГИА. Ф.1330, Оп.5, Д.213).

А.З. Барабой в статье «Борьба крепостных крестьян Западной Сибири за волю», опубликованной в № 1 журнала «Вопросы истории» за 1948 год, писал, что «дворовые люди помещицы Замощиковой Фёдор Соколов, Крисапф Потапов, Ефим Улусенков и «жёнка» Настасья Балашова добивались воли ещё в 10-х годах XIX века. Дело дошло до Правительствующего Сената. Просителям было отказано в иске. Но в декабре 1820 г. они подали прошение на имя Сперанского. Сперанский направил прошение в Тобольскую гражданскую палату. Последняя возвратила просителям прошение с надписью, чтобы они «ни впредь, ни после не входили с просьбою». Но крестьяне не помирились со своей участью. В 1826 г. Соколов, Потапов, Улусенков и Балашова подали прошение на высочайшее имя. Царская канцелярия переслала прошение генерал-губернатору Западной Сибири Вельяминову. Получив от тобольского губернского прокурора рапорт с изложением всего хода судебного процесса, Вельяминов приказал «подтвердить просителям, что они уже не вправе отыскивать свободу от госпожи своей, которой и должны во всём с покорностью повиноваться. В противном же случае в ослушании её или каких-либо грубостях против неё и в недельном повторении сей их просьбы будет поступлено с ними по всей строгости законов» (ИАОО. Ф. Сибирского генерал-губернатора Д.732 за 1828 год).

5. Другие Замощиковы.

В ходе работы над статьей, мне не удалось доподлинно установить родственные связи других Замощиковых, числившихся в строевых списках Енисейского и Якутского полков. Так, согласно строевых списков за 1748 год, в составе Енисейского полка числился уроженец Тобольска из сибирских дворян сержант Алексей Замощиков 16 лет, находившийся в полку на действительной службе уже два года (РГИВА. Ф.490. Оп.1, Д.316, л.49об.,50). Согласно Смотрового списка Енисейского пехотного полка Сибирскаго гарнизона по Учиненному смотру того гарнизона подполковника Угрюмова 13 августа 1748 года, в составе Гренадерской роты указан сержант Замощиков Алексей (РГВИА. Ф.490 Д.316, л.1об.), в составе 2-й роты – Замощников Василей (49об.), а в составе 6-й роты – Замощиков Михайло (л.174). Алексей Замощиков, уже в чине поручика Якутского полка, фигурировал среди участников Нерчинской экспедиции 1753-1765 годов, руководив в 1758 году строительством двух судов для экспедиции в деревне Харитоновой Селенгинского дистрикта на реке Хилок (Березницкий С.В. Нерчинская экспедиция (1753-1765 гг.). МАЭ РАН: Спб., 2014 г.). На 1770 год Алексей Замощиков в чине премьер-майора Сибирского корпуса занимал должность кригс-цалмейстера Иркутского гарнизона (чиновника комиссариатского ведомства российской армии XVIII века, ведашим финансовым обеспечением войск и выдачей жалованья).

Еще один Замощиков в чине поручика был исключен за смертью с воинской службы Приказом от 3 ноября 1854 года по Енисейского гарнизонному батальону.

Кроме того, Замощиковы числились в Списке дворянских родов, внесенных в первую часть Родословной книги Дворянского Депутатского собрания Симбирской губернии в 1802 году решением Дворянского депутатского собрания губернии. (дата сопричисления и Указ по Департаменту Герольдии Правительствующего Сената не приводятся).

Вероятно, часть Замощиковых в течение времени лишилось дворянское состояния. Так, некий Замощиков упоминается курганским краеведом А.Д. Кузьминым среди оренбургских купцов-старообрядцев, которые в ноябре 1853 года за свой счет хоронили и устраивали поминки по казакам 10-го казачьего полка, а также канонира 18-й казачьей батареи Евдокима Кокушкина, скончавшихся после битья шпицрутенами через тысячу человек по три раза по приговору о «дерзком неповиновении высочайшей воле и приказаниям начальства, в упорном отрекательстве исполнять общественные обязанности и службу по казачьему положению» (Кузьмин А.Д. Старообрядчество в рядах казачества. Воители из Усть-Уйской крепости. Зауральская генеалогия, Курган, 2008 г.).

Из материалов ревизии имущества Богословских заводов, проводившейся в 1791 г. в связи с переходом их в казенное ведомство, «харчевые припасы», предназначенные для обеспечения продуктами питания рабочих и конского состава, состояли в основном из ржаной и пшеничной муки, ячневой крупы, ячменя, гороха, толокна, фуражного овса и сена, а 75% подрядчиков на поставку продовольствия в округ являлись государственными или приписными, крестьянами из Верхотурского, Чердынского, Соликамского, Туринского, Шадринского округов. Среди поставщиков товаров и провианта на Богословские заводы процент купцов был на тот период времени незначителен и, из более чем четырех тысяч должников Богословской конторы, купцов оказалось всего 14 (РГАДА. Ф.271, Оп. 1, Кн.2549, л.10-23об). Заводская контора действовала, в основном, через своих комиссионеров, выходивших непосредственно на производителя, минуя скупщиков вообще и купцов в частности. Подобная практика позволяла приобретать товары по ценам ниже рыночных, что было особенно важно при закупках хлеба и фуража, поскольку законодательство ограничивало цены, по которым конторы выдавали провиант и фураж работникам. По указу от 15 мая 1785 года приписным крестьянам ржаная мука должна была отпускаться не дороже, чем по 20 к. за пуд, а фураж по низким ценам 1779 года (ПСЗ. Т.20, №14878). Заводские комиссионеры в течение всего года (в основном в зимние месяцы и в марте) разъезжали по окрестным волостям, раздавая задатки и скупая хлеб небольшими партиями.

Однако, во второй половине XIX века снабжение горных заводов хлебом постепенно перешло в руки купеческих торговых домов и товариществ, которые, кроме доставки в горные округа провианта, посредством родственных связей с заводскими чинами и конторщиками, поднесения заводскому начальству «посулов и подарков», монополизировали комиссионерство на поставки фуража, сена, дегтя, смолы, мануфактуры и иных товаров широкого потребления (Смирнов С.С. Горнозаводская промышленность Урала и региональный рынок (1790-1820-е гг.). Вестник Челябинского государственного университета. 2001 г.). Согласно Ведомости «О людях православного исповедания бывших и не бывших у исповеди и святого причастия Верхотурского уезда Турьинских рудников Максимовской церкви в 1842 году (а также и в 1846)», из 10 000 жителей, проживавших в Турьинских Рудниках, числилось 34 купца с мещанами, без мещан - 19, причем мужчин всего - 7. В архивной выписке ГАСО за 1865 год в списке жителей Турьинских Рудников значатся такие купеческие фамилии, как Бахарев, Бурдаков, Глазунов, Выборов, купеческая вдова Анна Николаевна Шадрина и ее дети Прокопий и Иван, Петров, Куприянов, Пинягин.

Вероятно, именно этими заинтересантами был «похоронен» проект главноуправляющего Богословского горного округа Матвея Протасова по снабжению заводов хлебом водным путем по Тавде и Лозьве, благодаря которому округ мог быть снабжаться централизованно закупаемым в Сибири дешевым хлебом. Н.К. Чупин в «Географическом и статистическом словаре Пермской губернии» по этому поводу писал: «Говорят, будто причиной неудачи тут были главным образом интересы некоторых лиц, желавших, чтобы порядок заготовления продовольствия остался прежним, а также недоброжелательство к Протасову и всем его начинаниям со стороны его преемника по управлению заводами». Также в заводских поселках была уничтожена казенная торговля. Тот же Н.К. Чупин указывал: «Прежде в Богословском заводе находился казенный магазин, где можно было приобретать вещи, нужные для одежды и обуви и некоторые другие товары (чай, сахар и проч.), закупавшиеся чрез комиссионеров на ярмарках и продававшиеся по тем ценам, по каким обошлись казне, с наложением лишь 2 процентов в пользу богадельни. Товары отпускались не только за наличные деньги, но и в долг, в счет жалованья, либо заработной платы. Но по уничтожении обязательного труда магазин этот закрыт, и лишение его невыгодно отозвалось на хозяйстве жителей». Особенно усилилось влияние частных комиссионеров и купечества в Богословских заводах после приобретения округа у казны статским советником С.Д. Башмаковым в 1875 году.

Однако, после его смерти, округ перешел во владение Н.М. Половцевой и его мужа, которые, вопреки уже сложившимся связям снабжения округа продовольственными и другими товарами первой необходимости, предпочли доставлять муку, алкоголь и мануфактуру с мукомольных мельниц и винокуренных заводов из своих имений в Тамбовской и Воронежской губерниях, а также, с принадлежавшей им же Невской ниточной мануфактуры (Гиндин И.Ф. Особенности развития Богословского горного округа в конце XIX - начале XX в. Гиндин И.Ф. Особенности развития Богословского горного округа в конце XIX - начале XX в.  М., 2018 г.). 

К 1905 году, под влиянием затяжного кризиса перепроизводства в России железа, негативных последствий неудачной Русско-Японской войны и подъеме рабочего движения, безраздельной власти Половцевых в БГЗО пришел конец. В январе 1906 года округ фактически перешел под контроль Государственного банка, представители которого не только вошли в Правление акционерного общества, но и были уполномочены на принятие чрезвычайных мер, касающихся как управления производством, так и снабжения округа продовольствием, регулировкой цен на продукты и порядка их отпуска населению. При этом, как и после продажи контрольного пакета акций БГЗО в 1912 году Азовско-Донскому банку, члены центрального Правления и управляющие округом на местах, опирались в решении вопросов снабжения заводов продовольствием на сложившиеся ранее связи с местным купечеством, а также – через свои коммерческие представительства в Тюмени, Томске и Тобольске по линии коммуникаций Богословского речного пароходства.

При «реорганизации дел» Богословского горнозаводского общества в конце 1911 года принимали участие английские и французские кредитные учреждения, в результате акционерный капитал общества был увеличен сначала до 12 млн. руб., а в 1916 году - до 16 млн. руб. Надо полагать, что представители британских и франко-бельгийских банков могли вести переговоры о инвестициях в БГЗО через А.А. Половцева-младшего, постоянного члена Правления округа и занимавшего высокие посты в Министерстве иностранных дел.

Вениамин Самуилович Зив, имевший богатый опыт работы в Азовско-Донском и Коммерческом банках, Государственной экономической комиссии, редакциях газет «Речь» и «Биржевые ведомости», на основании списков акционеров общих собраний АО «БГЗО» 1913-1916 годов, утверждая, что иностранным банкам не удалось войти в состав мажоритарных акционеров Богословского общества (Зив В.С. Иностранные капиталы в русской горнозаводской промышленности. Петроград., 1917 г.), как мне кажется, сознательно обходил стороной вопрос опосредованного участия иностранного капитала в управлении российской промышленностью, как через создаваемую зарубежными синдикатами «дочернюю» систему российских банков, так и под гарантии Министерства финансов России, обремененного огромными внешними долгами (Обухов Н.П. Финансирование индустриального развития России в 1900-1914 годах. Финансы. № 1-2, 2012 г.).

Кроме того, сами русские банки активно развивали международную кредитно-финансовую кооперацию, порой в ущерб интересам национальной и региональной экономики. Так Азовско-Донской банк владел крупным пакетом акций парижского Банка северных стран (Banque des pays du Nord). «Societe Generale» и Парижско-Нидерландский банки владели контрольным пакетом акций Русско-Азиатского банка. А в 1914 году группа банков (Русско-Азиатский, Азовско-Донской, Международный, Сибирский и Учётный банк) образовала «Russian Corporation Ltd.», для распространения на английском рынке ценных бумаг российских государственных и городских займов, а также акций и облигаций других предприятий.

На 1914 год главными акционерами БГЗО являлись Азовско-Донской банк (12 тыс. штук), дочери Надежды Михайловны Половцевой - графиня Надежда Бобринская (10 тыс.), княгиня Анна Оболенская (9500), А.А. Половцев-младший (8000). Среди прочих держателей акций были Р.Ф. Цейдлер (2000), П.Я. Хесин (1000), А.Я. Фельдман (855), А.А. Верт (745), Б.А. Каменка (750). По 500 акций акционерного общества были переданы или проданы Г.Ф. Цейдлеру, Петербургскому торговому банку, князю А.Д. Оболенскому (мужу Анны Оболенской) и В.А. Березовскому. В 1916 году состав акционеров БГЗО пополнили директор Надеждинского завода барон Е.А. Таубе (акционерный капитал, вместе с акциями Азовско-Донского банка, в размере 300 тыс. руб.), начальник доменного цеха Илья Васильевич Поносов (акционерный капитал в размере 20 тыс. руб.), начальник мартеновского цеха Василий Васильевич Воробьев и американский гражданин Сельдер (Сэдлейр). В июле 1917 года основной капитал БГЗО был увеличен вдвое (до 36 млн. руб.), причем, эмиссия ценных бумаг производилась за счет выкупа их части частными банками, под обеспечение крупномасштабного гособоронзаказа, а также – за счет привлечения иностранных инвесторов под обязательства размещения в их странах заказов на машины, станков и оборудования (ширококолейных паровозов для строящихся участков железных дорог Надеждинск-Богословские угольные копи через Воронцовский и Ауэрбахский рудники и Надеждинск-Самский рудник, станков, металлопрокатных станов, электрогенераторов и т.п.).  

Столь подробное освещение персоналий собственников и руководящих кадров Богословского горнозаводского общества в данной статье вызвано событиями в Надеждинске весной-летом 1917 года, где, наряду с общероссийскими требованиями рабочих профсоюзов и местных Советов о введении восьмичасового рабочего дня и повышения расценок на заводских и рудничных работах, наиболее болезненными для владельцев округа стали массовые требования о удалении с Надеждинского завода наиболее одиозных сотрудников заводской администрации, крайне враждебно относящихся к рабочим. При этом, многие жители Надеждинска хорошо помнили события 1906 года, когда прибывшие из Санкт-Петербурга уполномоченные Правления АО «БГЗО» Р.Ф. Цейдлер и П.Н. Фигнер, вместе с теми же бароном Е.А. Таубе, под защитой штыков солдат 15-го Псковского полка, «оздоровляли» финансовое положение предприятия, установив плату за помывку в бане, массово увольняя «политически неблагонадежных», урезая заработную плату и количество выходных, многократно увеличив оплату за жилье и дрова.

Не будучи в силах игнорировать властное требование рабочих, меньшевистско-кадетский Исполком Надеждинского Комитета общественного спасения, был вынужден принять 9 марта 1917 года решение об удалении с завода Е.А. (Свердловский партархив. Ф.41, Оп.1, Д.32423, л.6), а 11 марта - начальника снарядных мастерских М.М. Романова (Там же, л.10об.). По-видимому, вместе с ними, Надеждинск покинул и начальник доменного цеха И.В. Поносов. Надо заметить, что конфликты Надеждинских рабочих с цеховым начальством продолжались и в дальнейшем. Так в меньшевистской газете «Известия Надеждинского Совета Рабочих и Солдатских Депутатов» (№ 13 от 27 июня 1917 года (10 июля 1917 года по новому стилю) сообщалось, что рабочие снарядной мастерской выкатили на тачке из цеха мастера Е.В. Левановского.

Одновременно с удалением с завода вышеперечисленных начальников, рабочие Надеждинска потребовали разоружения заводской ча­стной стражи, состоящей по большей части из ингушей. 7 марта 1917 года КОБом была создана специальная комиссия «об урегулировании дел полиции» и рассмотрении вопроса об ингушах, ко­торых решено было «отправить на Кавказ».

Вопрос о ситуации в БГЗО обсуждался в Петрограде на совещании у министра торговли и промышленности, но рабочие отказались пойти на компромисс. Фельдман М.А. в своей статье «Октябрь 1917 года в Уральском регионе», опубликованной в 2016 году в сборнике «Урал в революционных событиях и первого постреволюционного десятилетия», замечал, что «переговорный процесс в регионе становился все более затруднительным». При этом, «Прослеживалось намерение буржуазии не идти на уступки рабочим; готовность закрывать предприятия, лишь бы одержать верх над рабочими. Сказывалось и изменение настроений предпринимателей: утрата веры в эффективность уступок; усиление роли предпринимательских организаций, оправившихся от шока революции; происходило и снижение веры во Временное правительство как инструмент, способный «умиротворить рабочих».

С самого начала противостояния руководства БГЗО и рабочих, поддержанных в вопросе удаления с Надеждинского завода самых одиозных начальников частью меньшевиков из числа технических специалистов среднего звена и земских учреждений, Правление и дирекция округа приняли решение о давлении на своих «оппонентов» экономическими методами, сокращая объемы производства, угрозами закрытия заводов и рудников, а также – полностью прекратив завоз в округ продовольствия и товаров широкого потребления, а также, настаивало на применении против рабочих военной силы по примеру действий правительства в 1906 году.

Суть контртребований администрации БГЗО к рабочим организациям изложена в статье «О саботаже производства администрацией Сосьвинского железоделательного завода из-за конфликта с рабочими», опубликованной 29 сентября 1917 года в газете «Известил Центрального Исполнительного Комитета и Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов»: «Совет рабочих депутатов Сосьвинского завода сообщает о длительном конфликте между рабочими и администрацией завода. Еще в первые дни революции, 17 марта, рабочие удалили 3 лиц из состава администрации и потребовали повышения заработной платы… Заводоуправление требовало возвращения на завод удаленных 3 лиц, грозя иначе закрыть завод из-за отсутствия технического персонала. Сначала заводоуправление согласилось на передачу дела в примирительную камеру. В местной примирительной камере соглашение не было достигнуто, и дело должно было перейти и областную камеру. Тем временем заводоуправление сообщило в Петроград о положении дел. В результате от Министерства торговли и промышленности на имя окружного инженера Северо-Верхотурского горного округа пришла инструкция, в которой министерство сообщало, что расстройство в торгово-промышленной жизни округа объясняется понижением производительности труда, расстройством административного аппарата вследствие насилия рабочих над администрацией, расстройства конторских отчетов, вмешательства рабочих в управление предприятиями.

Соответствующее объявление сделано 31 июля п правлением Богословского горнозаводского об-ва. Содержание его следующее: прием и увольнение рабочих и служащих принадлежит только управлению округом; жалобы разбираются только начальством и в примирительные камеры не передаются. Устраненные ранее служащие восстанавливаются. Восстанавливается право заведующих налагать взыскания до увольнения включительно; никакие комитеты не вмешиваются в руководство работами; рабочий день конторщиков п рабочих газоэлектрического цеха увеличивается. В случае насилий над администрацией виновные будут привлекаться к уголовной ответственности, а предприятия, как крайняя мера, закрываться.

Кроме того, ввиду недостатка средств рабочие предупреждают что заводоуправление будет запаздывать с платежами. Проведение в жизнь прибавок, вопрос о которых разбирается в примирительной камере, привело бы к закрытию завода.

Сосьвинский Совет рабочих депутатов заявляет по этому поводу, что администрация в настоящем году не сделала запаса руды, медной болванки, отказалась доставлять необходимые продукты. Подвозить все это можно только водным путем. Ведется к заводу узкоколейная дорога. Осталось достроить верст 20. Заводоуправление прекратило ее постройку, пока рабочие не подчинятся условиям заводоуправления.

Совет рабочих депутатов отрицает падение производительности. Рабочие боролись, чтобы не дать заводоуправлению сократить производство, хотя для этого заводскому коллективу временно пришлось взять в руки управление заводом. II при этом производительность не понизилась, несмотря на пожар в медно-поясковом и прокатном цехах в январе 1917 г. Очевидно, заводоуправление представило неправильные данные в Петроград, п результате чего и явилось распоряжение Министерства торговли и промышленности.

В настоящее время рабочие требуют, чтобы заводоуправление не тормозило работы завода и производительность его поддерживалась на должной высоте; чтобы рабочие были избавлены от разных угроз; чтобы железная дорога строилась незамедлительно; чтобы удаленные 17 марта на завод не возвращались» (Известия ЦИК и Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов». № 184, 29 сентября 1917 г.).

Итогами затянувшегося конфликта администрации с рабочими Советами и профсоюзами стало не только частичная остановка работ в некоторых цехах, но и снижение заготовок сена, древесного топлива и руды, а в весеннюю навигацию 1917 года, вместо хлеба, муки, чая и мануфактуры, Богословское пароходство перевозило по Тоболу, Тавде и Сосьве прибывшие из США станки для снарядной мастерской и другое оборудование. В итоге, баржи с хлебом и другими товарами остались без движения на Каратунской и Бочалинской пристанях.

Еще годом ранее, заключив в 1916 году контракты с военным ведомством на поставку снарядной, ружейной и взрывательной стали и фугасных гаубичных бомб, снарядных стаканов и медных снарядных поясков, правление БГЗО посчитало, что данные обстоятельства освобождают его от обязательств по обеспечению округа продовольствием, которое теперь должно доставляться правительственными органами и частными предпринимателями в инициативном порядке. Таким образом, перевозка продовольствия в округ судами Богословского пароходства была сокращена (до конца навигации 1916 года водой в БГЗО перевозили в основном заказанные в Дании станки), но надежды на ввоз продовольствия по железной дороге тоже не оправдали ожиданий. Война разорвала единую сеть железных дорог с одним регулирующим центром на две части: на дороги тыла и на дороги фронта. Для регулирования и согласования интересов частных отправителей с интересами военного ведомства 29 июля 1914 г. был создан Особый распорядительный комитет по железнодорожным перевозкам (Временный распорядительный комитет по железнодорожным и водным перевозкам), работавший под руководством начальника управления железных дорог с участием представителей военного ведомства. Однако, в условиях катастрофической нехватки вагонов и изношенности паровозного парка, делало почти невозможной отправку крупной партии грузов в один пункт назначения без нарушения ранее согласованных графиков движения грузов, в том числе военного назначения.

Когда в конце 1916 года было принято решение об экстренной доставке в Богословский горный округ 80 вагонов с рожью, пшеницей и другим продовольствием, ответственный за погрузку уполномоченный министерства земледелия Митаревский, получив право «высшей очередности», настоял на прекращении погрузки грузов этой категории для других получателей  на станциях Омской железной дороги, что привело к срыву доставки продовольствия из Сибири на другие уральские заводы по Самаро-Златоустовской железной дороге. Закупленный ранее в Сибири хлеб и другое продовольствие свозились на складские конторы, расположенные на Ново-Николаевской, Бочалинской и Каратунковской пристанях, а их перевозка в округ была перенесена на весну 1917 года.

Полностью погрузившись в пучину борьбы с местным Советом и рабочими профсоюзами, администрация округа лицемерно попыталось переложить решение проблем снабжения продовольствием на волостное земство и уездную продовольственную управу, ссылаясь на отсутствие по данному вопросу распоряжений Уральского военно-промышленного комитета и Особого совещания по обороне. В телеграмме правления Богословского горнозаводского Общества управляющему Богословским горным округом о закрытии завода в связи с несогласием рабочих подчиниться требованиям правления от 2 августа 1917 года указывалось: «На совещании у министра [торговли п| промышленности1 делегаты заявили несогласие с условиями правления. Предполагая, что делегаты имели для этого достаточные полномочия, считаем, [что] попытка установить нормальный ход безнадежна, поэтому снарядная [мастерская] безусловно закрывается [с] пятнадцатого августа, остальные предприятия c первого сентября. Всякая закупка продовольствия, назначенного после первого сентября, недопустима. Сообщите волостным, уездной, губернской продовольственной управам самим озаботиться о дальнейшем получении продовольствия. Предупредите [о| предстоящем закрытии губернского комиссара. Правление (ЦГАОР. Ф.3348, Оп.1, Д.137, Л.87).

Одновременно, 3 августа 1917 года правлением Богословского горнозаводского Общества была направлена докладная записка  на имя председателя Особого совещания по обороне П.И. Пальчинского о твердом решении правления закрыть заводы: «В дополнение к докладу правления от 6 июля с. г. за № 7052 о положении дел в Богословском горном округе правление имеет честь препроводить при сем копию его объявления об условиях, при которых возможна дальнейшая работа округа и непринятие которых или их невыполнение приведет к неминуемому временному частичному или полному закрытию отделов округа. Правление, формулируя свои условия, исходило из стремления установить минимум гарантий, необходимых для восстановления прав заводоуправления, порядка и дисциплины, а, следовательно, возможности управления делом, поднятия производительности и устранения убыточности. Условия эти обсуждались делегатами рабочих и представителями правления под председательством министра торговли н промышленности, причем выяснилось, что делегаты рабочих эти условия отклоняют, настаивают на продолжении вмешательства в дело управления со стороны самочинных рабочих организаций, на дальнейшей дезорганизации административного аппарата, возражают против восстановления в должностях трех наиболее ценных и ответственных инженеров Надеждинского завода, которые все свое время отдавали делу, но и требовали таковое от других и за это только и были удалены, и противятся, следовательно, восстановлению элементарных прав хозяина и устранению анархии.

Оставаясь на такой позиции, делегаты рабочих, очевидно, не верят в возможность хотя бы временного закрытия заводов общества и рассчитывают своей неуступчивостью принудить правление отказаться от ведения дела, после чего таковое, по их расчетам, неминуемо перейдет в заведование самих рабочих организации при поддержке казны или же - заведование казенное. Эта уверенность делегатов поддерживается отчасти заявлениями некоторых представителей правительственной власти о совершенной невозможности даже временного закрытия каких-либо мастерских округа.

Между тем анархия на заводах привела к тому, что за пять месяцев с 1 марта и по 1 августа - приплаты общества к производству по кассовой справке составили уже около 7 млн руб. и необходимо еще немедленно израсходовать по срочным платежам около 3 млн. Отчетный убыток будет, по всей вероятности, еще больший.

Ввиду изложенного правление не усматривает возможности вести дело далее без временного, хотя бы частичного закрытия некоторых отделов и коренной его реорганизации, проведенной при содействии твердой правительственной власти на месте, которую представляется необходимым создать без отлагательства и, которая в свою очередь, могла бы опираться на военную силу, каковая, по примеру Донецкого бассейна, могла бы быть размещена и пределах округа.

При наличности этих условий правление предполагает, что удастся сохранить в действии, пользуясь работой местного населения Турьинских рудников и Богословска и 16 тыс. военнопленных, медные рудники, медный завод, каменноугольные и железные рудники, железную дорогу, лесные операции, выплавку чугуна на Надеждинском заводе и Сосьвинский завод, закрыв, таким образом, временно (возможно, что на очень короткое лишь время) остальные цеха Надеждинского завода. Правление совершенно убеждено, что только таким путем удастся восстановить порядок и поднять производительность, и имеет честь доложить, что если правлению не будет дана возможность реорганизовать дело, то оно не будет в состоянии далее вести дело хотя бы из-за отсутствия средств, потому что на заведомо убыточное дело дальнейший кредит правлению предоставлен не будет. Представляя эти соображения на решение Особого совещания по обороне, правление имеет честь просить об осуществлении вышеизложенных мероприятии и условий» (ЦГАОР, Ф.3348, Оп.1, Д.137, Л.84-85).

В частном письме директора правления Богословского горнозаводского об-ва Р.Ф. Цейдлера председателю Особого совещания по обороне П. И. Пальчинскому о необходимости закрытия Богословских заводов и нажима на делегацию рабочих от 3 августа 1917 года, прямо указывалось: «Посылаю Вам на предварительный просмотр и исправления редакцию проекта доклада нашего Особому совещанию с предложением выхода, который мог бы оказаться приемлемым, принимая во внимание желание Временного правительства даже силой, если потребуется, восстановить порядок и производительность. Наши делегаты были еще раз у Маннковского, который опять имел неосторожность заявить им, что такой завод, как Надеждинский, и, в частности, снарядные мастерские никогда закрыты не будут и что на днях выезжает Дроздов, который дело обследует. Конечно, это опять вода на их мельницу и это вводит смуту в их психологию.

Делегаты крайне сконфужены, что они от представителей правительства не могли получить никакого определенного ответа и тем более письменного в виде протокола, хотя бы по образцу, где черным на белом сказано от лица представителя Министерства труда, что секвестр невозможен по условиям государственного хозяйства. Прокопович им в этом отказал, даже в отзыве считает ли он условия правления законными или приемлемыми для рабочих. Они хотят обратиться теперь к Вам как к председательствующему в Особом совещании, может быть, Вы не откажетесь им дать что-либо определенное в письменной форме. Для успеха дела, считаясь с психологией рабочих масс, это было бы весьма полезно. (ЦГАОР. Ф.3318, Оn.1, Д.137, л.83).

На фоне противостояния правления БГЗО с рабочими комитетами и профсоюзами, местное купечество привычно преследовало свои корыстные интересы, накручивая цены на товары, оправдываясь при этом проблемами их доставки в округ, общей инфляцией и негативными последствиями введения хлебной монополии. При этом, купечество открыто высказывало недовольство проникновением в округ еврейских комиссионеров, не только заключавшим с БГЗО подряды на производство строительных работ и доставку китайских рабочих, но и на поставки товаров из Китая, как-то чая, табака, и мануфактуры. Транспортный кризис на железных дорогах и полная монополия БГЗО на речные перевозки каких-либо грузов исключал в 1917 году местное купечество из числа влиятельных игроков на продовольственном рынке, хотя их эгоистическая политика наживать барыши на любом народном горе, конечно же, усугубляла складывающуюся в округе обстановку. За этот период времени отсутствуют свидетельства о действиях в БГЗО каких-либо Благотворительных обществ «вспомоществования бедным», бесплатных столовых для голодающих и т.п., зато пухли от записей долговые книги в торговых лавках, копилась злоба рабочих, не имеющих возможность прокормить свои семьи.

Кроме того, в роли неожиданного союзника дирекции БГЗО выступило зажиточное крестьянство южных волостей Верхотурского уезда, взбудораженное слухами о скором введении хлебной монополии. Крестьянство стало всячески саботировать снабжение продовольствием горные заводы, припомнив, что на слезные просьбы уездного земства выделить ему хоть сколько-нибудь пленных для проведения посевных работ, Богословский горный округ отделался присылкой 279 человек, по состоянию здоровья непригодных ни к каким горнозаводским работам (ГАСО. Ф.45, Оп.1, Д.1102, л.91; Ф.435, Оп.1, Д.2065, л.27,72.об.). На проходившем 16-18 мая 1917 года Верхотурском уездном съезде по продовольствию, несмотря на то, что уезд имел большие избытки хлеба и мяса, было принято решение о недопустимости продажи хлеба и другого продовольствия рабочим районам в связи с тем, что «Верхотурский уезд в целом по хлебу и мясу является потребительским, а не производительным».

Безрезультатной оказалась и поездка в БГЗО уполномоченного Пермской губернской продовольственной управы в июне 1917 года в надежде получить 2-х тыс. вражеских военнопленных для проведения сельхозработ в обмен на поставку в округ продовольствия: «Поездка нашего члена в Богословский горный округ за пленными оказалась безрезультатной. Управляющий округом отказал, хотя все организации Богословска высказывались за возможность отпуска» (ГАПК. Ф.699, Оп.1, Д.10, с.26,68.260). В качестве ответной меры, под предлогом охраны общественного порядка, в Верхотурье и его окрестных поселениях были организованы отдельные мелкие отряды из зажиточных обывателей города и кулачества. Эти отряды несли патрульную службу, подчинявшись Уездному комиссару и начальнику городской милиции (Зырянова Т.И. Верхотурье 100 лет Назад. Материалы региональной научно-практической конференции «1917 год на Урале». Верхотурье 2-3 ноября 2017 г., Екатеринбург. 2017 г.). При этом, крестьянская самоохрана задерживала и выдворяла из своих волостей любых уполномоченных, пытавшихся производить закупку хлеба и фуража для заводов. 

Более того, во время 2-го заседания земского собрания Богословского завода, проходившего 20 сентября 1917 года в здании Богословского общественного собрания, во время обсуждения продовольственного вопроса председателем собрания был оглашен текст телеграммы Министра продовольствия, присланной Надеждинской районной Продовольственной управой, в которой указывалось, что до издания Временным правительством соответствующего постановления, продовольственное дело должно вестись на прежних основаниях и частичная передача его по усмотрению отдельных продовольственных Комитетов не должна быть допускаема. По исчерпывании повестки дня председатель собрания огласил отношение Управления Богословского горного округа, которым земское собрание ставилось в известность о следующем: Надеждинская районная управа запретила Управлению округом закупать местное сено для собственных нужд. С прекращением подножного корма потребность сена Управлению равна 4000 пудов в сутки. Срочная немедленная поставка местного сена, безусловно, необходима, иначе лошади округа погибнут и округ встанет. После обсуждения означенного отношения постановили: «просить Надеждинскую районную управу разрешить округу закупку сена на местных сенных рынках лишь при условии возмещения закупленного сена – сеном заготовленным округом из других мест, дабы местное население не оставить без сена, причем цены на сено, доставленное округом взамен купленного не должны быть выше существующих в Богословске и сено качеством должно быть подходящее» (Бессонов М.С. Столетний юбилей депутатского корпуса на Карпинской земле. «Рабочий Волчанск» № 21 от 2 июня 2017 г.).

А когда 26 сентября 1917 года на четвертом земском собрании Богословского завода, проходившем в помещении Союза инженеров, в очередной раз обсуждались вопросы преодоления продовольственного кризиса, в адрес собрания было направлено отношение Управления Богословского горного округа за № 3145 следующего содержания: «У Управления Округом имеется запасов зерна и муки примерно на две недели. Ожидать привоза из Сибири водой вследствие мелководья нельзя. Необходим срочный привоз по железной дороге». Приняв сообщение к сведению, земское собрание, не в силах признать истинные причины продовольственного кризиса и дать оценку его виновникам, постановило «поручить члену волостной управы П.Е. Белошейкину и гласному П.В. Приходько поехать в уездную Верхотурскую Продовольственную управу и если потребуется, то и в губернскую с ходатайством о скорейшей доставке припасов продовольствия для населения Богословского завода» (Там же).

Учитывая, что несмотря на прогрессирующее сокращение посевных площадей и массовую мобилизацию крестьян в августе 1917 года, в целом год выдался для России высокоурожайным (Касимов А.С. Продовольственный кризис в земледельческих губерниях центральной России накануне Февральской революции. Известия Пензенского государственного педагогического университета им. В.Г. Белинского. 2007 г. Вып. 8), можно обоснованно утверждать, что продовольственный кризис в Богословском горном округе, как и на других заводах Урала, являлся следствием политической борьбы заводовладельцев против введение рабочего контроля с одной стороны и, некомпетентности новых органов власти, долгие годы уверявших со страниц либеральных газет и трибун Государственной Думы, что порядок в стране возможен только при создании ответственного правительства «народного доверия».

Степень беспомощности этих «представительных» органов отражает содержание доклада председателя Бюро совещания Горнопромышленников Урала В.И. Европеуса об обеспечении Уральских заводов продовольственным фуражом, сделанным в ходе работы V-й сессии Екатеринбургского совещания, проходившей в Екатеринбурге 20-22 сентября (4-5 октября) 1917 года: «Расстройство продовольствия в прошлом своим происхождением было обязано: расстройству транспорта, несовершенству продовольственной организации, созданной старой властью недостаточно продуманно и, как это обычно имело место, без сколько-нибудь основательного значения местных нужд, особенностей и условий и, наконец, низким твердым ценам. Ныне, после переворота, положение это обострилось еще более: отсутствие должного опыта у новых продовольственных организаций и координация в действиях их отдельных ячеек, - с присущей им склонностью к сепаратизму и, наконец, отсутствие у центральной власти реальной возможности подчинить себе действия многочисленных продовольственных органов, окончательно довершили общую продовольственную разруху. И необходимо теперь же ясно и определенно заявить, что надвигающийся голод не есть пустой звук испугавшихся людей, а совершенно определенное заявление, основанное на полной, совершенно ясной оценке создавшегося положения. Общая картина продовольственного обеспечения заводов, особенно по Пермской губернии, представляет из себя глубоко безотрадную картину: продовольственных запасов у заводов нет никаких, за исключением 2-3 заводов, куда удалось подвести хлеб в навигацию, но запасов этих хватит на 1-1 1/2 месяца. Обеспечиваются заводы отдельными поступлениями вагонов зерна (1-5) по нарядам Губпродкома, по мере того как ему удается что-либо выхватить из Сибири или других губерний, так как все эти наряды иногородними Продкомами выполняются крайне слабо. Овес на заводы не поступает почти совершенно. Никакого общего плана снабжения на заводах не имеется. Отношение местных продовольственных органов к нуждам заводов самое разнообразное, в большинстве заведомо враждебное, и факты вроде имевшего место в Верх-Исетском округе в августе месяце, где по распоряжению местного волостного комитета были реквизированы зерновые заводские запасы, предназначенные для продовольствия рабочих, работающих на лесных заготовках, далеко не единичные. Местное население также относится к делу снабжения заводов продовольствием определенно отрицательно; население указывает на чрезмерные заводские заработки, почему всякое снабжение заводов зерном в порядке монополии признается им явно несправедливым. Громадное большинство мукомольных мельниц, как это отмечено было, стоят вследствие отсутствия у них зерновых запасов. Из целого ряда телеграмм, которыми заводоуправления засыпают все продовольственные организации и бюро явствует, что некоторые заводы, раздав последние месячные или даже полумесячные пайки, остаются без фунта муки и зерна; в некоторых же округах заводы вынуждены снять своих лошадей с очередных заводских работ за полным отсутствием фуража».

По итогам обсуждения доклада В.И. Европеуса, Совещанием Горнопромышленников Урала было вынесено несколько постановлений «по вопросам как непосредственно затронутым докладом, так и вытекающим из него» о возбуждении перед Министерствами и Советом Съездов соответствующих ходатайств, назначении и посылки в Омский Краевой Совет уполномоченных, рассылки телеграмм в Пермскую губернскую и Екатеринбургскую Продовольственные Управы (Рабочий класс Урала в годы войны и революции: в документах и материалах. Т.2. - Свердловск, 1927. с.338-341).

Все эти доклады, резолюции и постановления, однако, никак не влияли на стихийное усугубление продовольственного кризиса на горнозаводском Урале, представляя собой политическую говорильню высокообразованных, но совершенно бездарных общественных деятелей, возложившие на себя функции государственного управления.

Управляющий Екатеринбургским отделением крупнейшего на Урале Волжско-Камского банка Владимир Петрович Аничков, в свой автобиографической книге «Екатеринбург - Владивосток (1917-1922)», изданной в эмиграции, по факту требований кредитов на V-й сессии Екатеринбургского совещания горнопромышленников Урала, проходившего 20-22 сентября (3-5 октября) 1917 года, писал: «К этому времени относятся невероятные запросы к банкам со стороны промышленности. Уральские заводы на заседании съезда управляющих, пригласив Банковский комитет, предъявили нам требование о кредите на сумму в сто сорок миллионов рублей для закупки овса, столь необходимого для гужевой перевозки дров, угля, руды и железа… Помню, что на съезде управляющих заводами я на заданный мне вопрос решил отвечать прямо, пренебрегая коммерческой тайной, и обрисовал как мог картину полной беспомощности банков».

Даже телеграмма Совета Съездов от 20 сентября о том, что Министерство Продовольствия принципиально изъявило согласие на разрешение заводам самостоятельно покупать зерно для продовольствия и фуража (при объединяющем руководстве уполномоченного для этой цели Министром Е.Д. Калугина), носила формальный характер, так как входило в противоречие с введенном 30-го апреля 1917 года на территории Пермской губернии законом о хлебной монополии.

Необходимо отметить, что руководство профессиональных союзов и местных Советов до последнего момента пыталось добиться компромисса с Правлением БГЗО и лишь, после решительного отказа председателя правления Р.Ф. Цейдлера в декабре 1917 года продолжать переговоры, А.В. Курлынин и М.А. Андреев решили обратиться в Совет Народных Комиссаров с просьбой о национализации горного округа.

Историография советского периода делала однозначные выводы о причинах продовольственного кризиса 1917 года на Уральских заводах, возлагая вину за его организацию на заводовладельцев и их доверенных лиц. Так Дзюбинский Л.И. и Буранов Ю.А. в своей статье «Деятельность большевистской организации Надеждинска в период подготовки и проведения Октябрьской революции», изданной в Свердловске в 1967 году, писали: «Положение с продовольствием в округе, в связи с отсутствием собственной продовольственной базы, всегда было неустойчивым и зависело целиком от действия правления БГЗО. С начала октяб­ря 1917 года в округе еще более обострился продовольственный и фуражный кризис. В условиях серьезных продовольственных трудностей Надеждин­ская организация РСДРП (б) и Надеждинский Совет предпринимали неоднократные и настойчивые попытки обеспечить население поселка продуктами первой необходимости. Они стремились использовать крупные запасы железа, имевшиеся в заводе, чтобы обменять их на продовольствие и фураж. Но все эти меры встречали открыто враждебное и непреодолимое противодействие со стороны заводоуправле­ния. Заправилы акционерного общества сопротивлялись любым мероприятиям по разрядке продовольственного кризиса, надеясь пода­вить революционные настроения масс костлявой рукой голода».

Однако, игнорируя очевидные факты деструктивного поведения руководства заводоуправлений, как правило, входящих в число акционеров горных округов, направленного на сворачивание производства, прекращения выплаты заработной платы и завоза в округа продовольствия), многие современники происходивших событий пытались переложить вину за свершившуюся социально-экономическую катастрофу 1917 года на пролетариат. Так, член кадетской партии «Народная свобода» Виктор (Генох Меерович) Штейн в статье «Будущее русской промышленности» писал: «Развращенный заманчивыми перспективами социалистического рая, твердо уверовавший в то, что труд есть зловредное буржуазное изобретение, старый русский рабочий стал непригоден к несению промышленной службы… Врачевание этой моральной порчи может растянуться на ряд лет, и только властное вмешательство царя-голода может ускорить естественное течение этого процесса. Во всяком случае, компромисса в этом вопросе быть не может. Если рабочие не сумеют найти в себе нравственных сил для самообуздания, придется создать новые рабочие кадры - быть может, даже ввозить рабочих из-за границы» («Свободная речь» № 215, 1919 г.).

Им вторят многие российские «историки», воспитанные в духе антисоветского дискурса самого дурного толка. Так самый известный южно-уральский грантоед, стипендиат Ганноверского фонда гуманитарных и социальных наук «Volkswagen-Stiftung», фонда Института восточноевропейской истории и страноведения Тюбингенского университета «Alexander von Humboldt-Stiftung», Швейцарского национального научного фонда «Schweizerische Nationalfonds», Американского совета ученых обществ «ACLS», Французского фонда Дома гуманитарных наук «MSH» и фонда Ф. Тиссена, доктор исторических наук Игорь Владимирович Нарский, ныне занимающий должность научного сотрудника Ольденбургского университета в Германии, в статье «Уральская промышленность в 1917–1922 гг.: социалистический эксперимент или консервация «оригинального строя»?, опубликованной в сборнике «Промышленность Урала в XIX–XX веках» в 2002 году, утверждал: «Опьянённые нежданной свободой, уральские рабочие в первые же месяцы после Февральской революции обратились к привычной и на этот раз безнаказанной практике самочинного захвата заводских земель и порубки лесов, отменяя всякие стеснительные юридические нормы пользования землёй и лесом, занятия различными промыслами».

Применительно к Богословскому горному округу, в связи с отсутствием условий для развития продуктивного земледелия, постановка вопроса о самовольных захватах заводских земель в Надеждинской Турьинской и Богословской волостях представляется лишенной оснований. Имеющиеся материалы по деятельности КОБов, земских управ и местных Советов, позволяют судить лишь о рассмотрении прошений местных жителей о выделении им участков под покосы и общественные выгоны для скота и не содержат свидетельств о фактах самовольного захвата земель, характерных, к примеру, для второй половины XIX века, когда рабочие, получившие личную свободу, массово уходили с заводов и самовольно селились где им приглянется, или среди бывших ясачных вогул. К 1917 году фабрично-заводское население уже в значительной мере утратило свои крестьянские корни, сформировалось как самостоятельный экономический класс и, не видя перспектив в смене хозяйственного уклада и не имея других источников доходов, кроме заводских работ, было кровно заинтересовано в нормальной промышленной деятельности «родных» предприятий и всячески препятствовало сворачиванию производства, полной или временной остановке работ.

К тому же, заводское население не имело возможности обеспечивать себя пропитаем земледелием в виду утраты крестьянских навыков и отсутствия земель сельхозназначения. Леса в окрестностях заводских поселков были большей частью вырублены, загажены отвалами горных выработок и плавильного шлака, а реки отравлены золотопромышленниками, массово использовавшими для добычи драгоценных металлов хлорную известь, цианирование и концентрированные кислоты. Развитие подсобных промыслов было ограничено отсутствием рынков сбыта в виду общего экономического кризиса и галопирующей инфляции, вызванной увеличением косвенных налогов, введением казенных монополий, повышением цен на табак, спички, керосин. Если кто-то из рабочих, избежавших массовой мобилизации в армию в августе 1917 года, и занимался подсобными промыслами, то продукты их труда предназначались исключительно для личного пользования или натурального обмена.

Тот же И.В. Нарский, противореча своим собственным утверждениям, признавал, что «Поведение рабочих в 1917 году провоцировалось не столько большевистской пропагандой или социалистической сознательностью, сколько нараставшей неуверенностью в завтрашнем дне и страхом потерять место, что означало бы – особенно в горнозаводском поселке, где не было альтернатив заводским работам и возделыванию принадлежавшей заводу земли – лишение жизненной перспективы».

В 1904 и 1905 годах северную часть Верхотурского уезда подробнейшим образом обследовал Уильям Хиллман Шокли (1855–1925) - американский горный инженер, фотограф-любитель и отец лауреата Нобелевской премии по физике Уильяма Брэдфорда Шокли. Окончив Массачусетский технологический институт, Уильям Хиллман Шокли долгое время работал на горнорудных и золотопромышленных предприятиях во Флориде и Калифорнии, а с конца 1896 по 1905 год совершил длительное путешествие по Китаю (Манчжурии), России, Корее, Японии и Австралии с целью выяснения возможностей получения прав на добычу золота, платины, серебра, железной руды, угля, меди и нефти. В августе 1904 года Шокли отправился из Москвы через Пермь на Северный Урал. По прибытии в Богословск, где он находился до середины октября, он ознакомился с проведением горных работ на Ауэрбахском железном и медных рудниках округа, добычей с помощью земснарядов россыпного золота на реке Песчанке, а также с объемом ручных работ старателей золотых приисков. На Богословском заводе он осмотрел медеплавильное производство. В дальнейшем, в течении несколько месяцев, Шокли «путешествовал» по территории Вагранской казенной лесной дачи, Северо- и Южно-Заозерские дач и области бывшей Северной горной экспедиции в верхнем течении реки Лозьвы. Кроме того, он обследовал Кытлымские прииски и верховья рек Лобвы и Каквы. Вернувшись в Богословск в конце лета 1905 года, Шокли фотографировал железнодорожные станции, заводские и приисковые посёлки, жилища и их жителей, рынки, горные работы по рекам Вижай, Лозьва, Ивдель. Его коллекция фотографий, хранящаяся в библиотеке редких книг и рукописей Дэвида М. Рубинштейна (США), несомненно является бесценным источником по истории северного Урала начала XX века.

Однако, оставив в стороне историческую ценность этой фотоколлекции, хотелось бы обратить внимание на истинные мотивы путешествия Уильяма Хиллмана Шокли, какие цели он преследовал и чьи задания он выполнял. 

Учитывая, что по окончанию своего путешествия в 1909 году, он поселился в Лондоне, не исключено, что Шокли проводил ознакомительную поездку по северному Уралу в интересах британских финансово-промышленных компаний и, скорее всего, в интересах лондонского синдиката «Джонсон, Маттей и К°», владевшего долгие годы монопольным правом переработки уральской платины на своих аффинажных заводах через Сибирский и Волжско-Камский банки. В 1903 году выяснилось, что компания «Джонсон, Маттей и К°» являлась главным акционером франко-бельгийской фирмы «Платинопромышленной анонимной компании», созданной в Санкт-Петербурге в 1899 году в качестве агентства французского синдиката «Compagnie industrielle de Platine. Société Anonyme» для финансирования и объединения российских владельцев и арендаторов платиновых приисков, страдавших от монополии британских конкурентов. В том же 1903 году, по инициативе и при участии компании «Джонсон, Маттей и К°», был создан «Главный синдикат потребителей платины», объединивший скупщиков и аффиноров из числа французских, английских, немецких и американских компаний.

Наибольшую активность в золото и платинопромышленности проявлял английский капитал. Пресса, предвещавшая «распродажу Урала», предупреждала; «Английские агенты для покупки приисков рассеяны везде, и от их зоркого взгляда не ускользает никакая выгодная покуп­ка» (Золото и платина, 1908 № 11 С. 239). В печати неоднократно появлялись упоминания об английском синдикате, оруду­ющем в уральской золотопромышленности. Главой синдиката, ску­пившего прииски на Урале, объявлялся Гейман Оркин [Уральский техник, 1907 N 2-4, с.65-66.], брокер Лондонской биржи, специализировавшийся на полезных ископаемых на Урале (Сапоговская Л.В. Монополистические тенденции в развитии Уральской золотопромышленности (1890-1917 гг.). Екатеринбург, 1992 г., с.64). Свой первый отвод на золотосодержащие площади он получил в 1871 году на территории Челябинского округа Оренбургской губернии. 16 октября 1906 года им были приобретены 63 золотых прииска Антонова и Вишневской, 11 приисков Павловской, семь Вишневского, четыре Прибылова и Симанова в Екатеринбургском округе Пермской губернии на сумму более чем на пять миллионов. В августе 1910 года он приобрел еще несколько золотых приисков на Урале. В начале 1917 года он активно занимался продажей 20-миллионного пакета акций Сысертского горного округа.

Эти данные указывают на связь Геймана Оркина с финансово-промышленной группой «Kyshttim Corporation», которая, кроме контрольного пакета акций Кыштымского и Сысертского горных округов, распространяла свои интересы в сфере золотодобычи. Крупнейшими акционерами данной компании являлись К. Лесли, Г. Гувер, Л. Уркарт. Самым распространенным способом проникновения английских капиталов в уральскую промышленность являлась приобретение британскими холдинговыми синдикатами больших пакетов акций горнорудных и золотодобывающих АО. При этом, приобретенные пакеты акции должны были обеспечены правами размещения их ценных бумаг на Лондонской бирже и преобладающего представительства в правлениях этих АО.

При этом, интересы иностранных акционеров на территории России должны были представлять местные резиденты, обладающие нужными связями в правительственных кругах и в банковской сфере. Так, одним из главных агентов синдиката «Kyshttim Corporation» в России являлся маклер Санкт-Петербургской фондовой биржи, владелец «Торгово-промышленного товарищества Григорий Бененсон», будущий директор и председатель Правления Русско-Английского банка и товарищ председателя правления Общества Николае-Правдинского горного округа Бененсон Григорий Иосифович. А ответственным агентом в России франко-бельгийского Общества Кочкарских золотых промыслов являлся отставной офицер военно-морского ведомства Владимир Эдуардович Дембовецкий, племянник отставного Могилевского губернатора и сенатора А.С. Дембовецкого.

При всем этом, полагаясь на своих российских агентов, зарубежные синдикаты предпочитали иметь экспертную оценку ценности приобретаемых горнорудных предприятий и приисков, исходящую от лиц, сомневаться в компетенции которых отсутствовали всякие основания (каковым и являлся У.Х. Шокли). 

Надо полагать, что интерес Шокли к состоянию золото и платинодобычи в Николае-Павдинском округе, Северо- и Южно-Заозерной дачах был вызван данными о росте в 1904 году добычи платины на 37% в этих имениях, на фоне общего сокращения этой добычи в остальных округах Екатеринбургского округа Пермской губернии. Этот рост являлся следствием закупки и пуска в работу на Кытлымских, Сольвенском и Преображенском приисках новых мощных драг (Труды IV местного съезда золото- и платинопромышленников Пермской губернии, бывшего в г. Екатеринбурге 20–21 января 1905 года, с.85). В Николае-Павдинском имении астраханского купца Константина Петровича Воробьева Шокли, не мог не встречаться с управляющим Брызгуновым Федором Афанасьевичем (состоявшим в данной должности с 1900 года, когда владельцем Николо-Павдинского завода являлся еще потомственный дворянин Ю.В. Попов), с заведующим золотоплатиновыми приисками имения Николем Ивановичем Демидовым, а в Никито-Ивделе - с управляющим Северо-Заозерской дачей МЛТ потомственным почетным гражданином Николаем Ивановичем Подсосовым.

Так же, с большой долей вероятности, можно предположить, что в Никито-Ивделе, не без рекомендаций Шокли, в качестве заведующего драгами Северо-Заозерской дачи Московского лесопромышленного товарищества был нанят американский гражданин Генрих Лоусон.

Другим итогом «поездки» Шокли можно считать появление на севере Урала Акционерного общества «Вагранская (североуральская) золотопромышленная компания» (The Vagransky Gold Mining Company (North Ural) Limited), зарегистрированного на территории острова Гернси - коронного владения Великобритании, а также финансирование иностранными компаниями геологоразведки и закупки драг для платиновых приисков «Зауральского горнопромышленного общества» в верховьях реки Сосьвы (Сольвинское месторождение) (Зив. B.C. Иностранные капиталы в русской горнозаводской промышленности. Петроград, 1917 г., с.108).

Несомненно, что в поездке по Богословскому горному округу, санкционированной Санкт-Петербургским Правлением округа, Шокли встречался и беседовал в главноуправляющим БГЗО Николаем Ивановичем Владыкиным, директором золотого дела, марганцевого и хромового рудников Брониславом Николаевичем Савицким, окружным инженером Северо-Верхотурского района А.А. Желиговским и сменившим его на должности в 1905 году Н.С. Ставровским. Кроме заводов, рудников и приисков, Шокли осмотрел трассу строящейся Богословской железной дороги широкой колеи от Кушвинского до Надеждинского заводов, узкоколейную Богословско-Сосьвенскую железную дорогу и, вероятно, получил от Н.И. Владыкина информацию о планах БГЗО постройки узкоколейной железной дороги на север округа, а также закупки десяти драг для добычи золота и платины (первое документальное свидетельство о планах постройки железной дороги к Самскому и 1-му Северному железным рудникам содержится в телеграмме главного управляющего Уральских горных заводов П.П. Боклевского на имя временного управляющего государственного банка Г.Г. Дризена, датируемой сентябрем 1905 года по итогам его поездки в Надеждинск в июле того же года, что подразумевает начало планирования этого строительства Правлением БГЗО более ранним сроком  - ГАСО. Ф.24, Оп.19, Д.1315, л.91-92).

Интерес Шокли к предприятиям Богословского горного округа был, несомненно, связан с его финансовым кризисом, нехваткой оборотных средств и хронической задолжностью перед рабочими и служащими. Только личная «нелюбовь» А.А. Половцева и его жены к британским банкирам и введение в состав Правления БГЗО новых лиц, представлявших министерства, банки-кредиторы и акционеров Богословского общества, не получавших несколько лет выплат по долгам и дивидендам (Р.Ф. Цейдлера, Д.С. Старынкевича, П.Н. Фигнера, А.А. Верта, И.И. Бергмана и Н.Р. Тонкова), не позволило зарубежным финансистам проникнуть в состав его акционеров, а, в дальнейшем, и поглотить жемчужину горнозаводского Урала.

Хищническая политика иностранного капитала, проникающего при содействии коррумпированных чиновников и местной компрадорской буржуазии в российскую горнорудную и золотоплатиновую промышленность вызывала справедливое беспокойство здравомыслящей части высших должностных лиц. Так министр иностранных дел Российской Империи М.Н. Муравьев заявлял: «группы чужеземцев при помощи трестов и синдикатов делаются распорядителями природных богатств страны и фактическими собственниками крупных хозяйственных единиц. Это неизбежное зло водворения в государстве иностранной предприимчивости требует, как мне кажется, особо внимательного к себе отношения и осторожности. <…> к 1904 г. целые обширные районы нашего отечества могут оказаться в экономической зависимости от иностранцев. Не следует ли поэтому … направлять притекающие к нам иностранные капиталы так, чтобы наплыв их не охватывал исключительных географических полос и не монополизировал в своей власти отдельных отраслей … Желательно ли, например, чтобы в руки иностранцев перешли наши нефтяные, каменноугольные и рудные богатства?» (Протокольная запись выступлений министра финансов С.Ю. Витте и министра иностранных дел М.Н. Муравьева на совещании министров под председательством Николая II по вопросу об основаниях действующей в России торгово-промышленной политики 17 марта 1899 г.).

Однако, современные историки России, ничего зазорного в этих процессах не видят. Так, на заре «всесоюзной рыночной перестройки», Л.В. Сапоговская, в своей кандидатской диссертации «Монополистические тенденции в развитии Уральской золотопромышленности (1890-1917 гг.)», утверждала, что в условиях острейшего дефицита финансовых средств иностранные капиталы сыграли положительную роль в развитии уральской золотопромышленности, а иностранные фирмы выгодно отличались от своих российских конкурентов организацией дела. В подражание ей, кандидат исторических наук Елена Владимировна Лазарева в статье «Историки о роли иностранного капитала в Уральской платиновой промышленности в конце XIX - начале XX вв.», изданной в материалах региональной научной конференции (Екатеринбург, 27-28 мая 2010 года) «Восьмые Татищевские чтения», утверждала, что переход отечественной платинодобывающей промышленности к началу XX века под контроль международных финансово-промышленных групп, несмотря на исключительный интерес иностранных акционеров на извлечение прибыли из своих инвестиций, играло для экономики России скорее положительную роль, а широкое сотрудничество иностранных компаний с уральскими промышленниками происходило в относительно свободной рыночной системе.

Конечно, как писал Ф. Энгельс, даже создание института рабства то же было явлением объективно прогрессивным, ибо пленных перестали убивать и даже поедать. Однако, неужели Россия начала XX века находилась столь близко к первобытному состоянию, что ее людские и природные ресурсы столь легко отдавались на разграбление заморским негоциантам и банкирам?

В годы перестройки и насаждения рыночной экономики, множество политиков и публицистов ехидно поучали россиян, что не стоит мол проявлять хоть какие-то претензии на суверенную внешнюю и внутреннюю политику, ибо мы всего лишь Верхняя Вольта с ракетами. Те же «специалисты» в унисон вещали о том, какой бы великой могла бы стать Россия, победи бы в Гражданской войне противники коммунизма, утвердившие бы в стране верховенство закона под мудрым руководством ответственной и прогрессивной интеллигенции и торгово-промышленной элиты.

Вести с «прорабами перестройки» политические дискуссию невозможно в принципе, однако, в качестве «разоблачения» мифа о святых освободителях земли Русской от большевистской заразы приведу лишь один маленький, но показательный пример морального облика лиц, «приближенных к телу Верховного правителя России», направленной на торговлю Родиной по сходной цене.

Старший научный сотрудник ЦПиСИ УрО РАН Вебер М.И., в сборнике документов «Фронт и тыл колчаковской армии в документах разведки и контрразведки (июнь 1919 - март 1920 г.)», в числе других архивных документов, опубликовал преинтересный рапорт № 8 тайного агента французов, работавшего в колчаковском тылу под оперативным псевдонимом «Джон» от 4 июля 1919 года, которым, по мнению М.Н. Вебера, являлся начальник чешской контрразведки в Екатеринбурге подпоручик Э.В. Земан. В данном рапорте, агент «Джон» сообщал своему куратору (начальнику информационного отделения французской военной миссии в Сибири майору Марино) о создании на Урале «так называемого Тайного Треста», включавшего в себя руководство Богословского и Нижнетагильского горных округов, Нижне- и Верзнетуринских заводов, субсидировавшийся Екатеринбургским отделением Волжско-Камского банка, фактически являвшегося комиссионером британских финансовых организаций. В частной беседе с одним из служащих банка, приближенного к директору Аничкову, была получена информация, что «Тайный трест» был создан по инициативе бывшего Главного начальника Уральского края, члена правлений Союза горнопромышленников Урала и Богословского горного округа С.С. Постникова. Одной из целей «Тайного треста» являлся выкуп у Сибирского правительства казенных не работающих заводов и скупка акций частных заводов и округов - Черноисточинского, Висимо-Уткинского и Висимо-Шайтанского. Однако, главной целью, являлся «захват» Северо-Заозерской дачи, «изобилующей платино-золотыми приисками». Далее агент «Джон» сообщал, что эти мероприятия должны были производиться в интересах иностранных компаний, которых на Урале представляли сотрудники англо-американской фирмы «Hercules Powder Company» (Уилмингтон штат Делавэр) американские инженеры Матезиус и Бенеш, а также британские инженеры Меррет и Грижль (РГВА. Ф.39617, Оп.1, Д.246, л.9).

Надо полагать, что вышеуказанные иностранные специалисты фирмы «Hercules» действовали на территории Урала отнюдь не в порядке частной инициативы, а под эгидой международных промышленно-финансовых организаций, таких как «Русское отделение военно-торгового совета Соединённых Штатов», «Американо-Сибирская строительная компания», «Сибирское коммерческое общество» и «Союз американских фабрикантов в Нью-Йорке». Задачами представителей этих организаций, аккредитованных при Сибирском правительстве, а затем и при Совете министров адмирала Колчака, было установление контроля над железнодорожными коммуникациями Дальнего Востока и Сибири, телеграфными и телефонными линиями, промышленностью, экспортом и импортом вооружения, товаров и сырья. После успехов армии Сибирского правительства на Западном фронте, действующий в Сибири межсоюзный Технический Совет во главе с английским генералом Джеком и его заместителем американским инженером Л. Стивенсом, в июне 1919 года поставил задачи распространения своего влияния от Челябинска и Екатеринбурга на Запад (ЦГАОР. Ф.176, Оп.3, Д.34, л.104).

Одни из самых влиятельных чиновников Совета министров колчаковского правительства К.Г. Гинс, издавший в 1921 году в Пекине свои дневники и воспоминания под названием «Сибирь, союзники и Колчак», писал, что члены Технического Совета, в сопровождении бывшего военного атташе в Петербурге генерала Нокса и полковника Воорда, активно осматривали уральские заводы, в том числе предприятия Николае-Павдинского и Богословского горных округов. К.Г. Гинс, также совершавший летом 1919 года ознакомительную поездку по уральским заводам, ссылаясь на заводскую администрацию, отмечал, что иностранные специалисты «больше интересовались будущим, чем настоящим: какие капиталы должны быть помещены в заводы для их развития, какая производительность может быть достигнута, какие доходы обеспечены». О том, что поездки специалистов межсоюзного Технического совета на предприятия Урала носили чисто осведомительный характер, свидетельствует тот факт, что с момента его создания в марте 1919 года, реальная работа Совета производилась лишь межсоюзным железнодорожным комитетом, да и то сосредоточившим свои усилия на организации диспетчерской службы управления движением поездов на КВЖД и в расширении железнодорожных мастерских в Харбине.

Главным итогом иностранных резидентов «Тайного синдиката» стал вывоз из России меди уральских заводов, запасы которой скопились на Каратунской и Бачалинской пристанях. Причем, скорее всего, эта «операция» осуществлялась через союзы потребительских кооперативов «Закупсбыт» и сибирского отдела «Центросоюза», фактически представлявших из себя паевые торговые товарищества с правлениями, располагавшимися в Лондоне. В начале августа 1919 года из Омска и Новониколаевска, в направлении устья Оби, вышел караван из 7 пароходов и 19 барж под командой полковника Д.Ф. Котельникова. Суда каравана перевозили 540.000 пудов зерна, 70.000 пудов масла, конопляное и льняное масло, сало, мёд и валенки для армии Северной области. Кроме этого, в трюмах судов находилось 28 тысяч пудов меди с Богословского и Кыштымских заводов. На встречу Обского каравана, 15 августа 1919 года из Архангельска вышла «Карская Экспедиция» под руководством Б.А. Вилькицкого в составе 14 судов и барж, к которой, по пути следования, присоединились английские суда.

Для погрузочно-разгрузочных работ, обская флотилия везла с собой около 600 пленных красноармейцев, однако, к моменту прибытия в бухту Находка, в живых осталось только 196 военнопленных, большая часть из которых скончалось от голода и болезней, а некоторые из них - были расстреляны. При этом капитаны английских судов и сопровождавшие их офицеры Британской военной миссии на Севере России, потребовали произвести первоочередную разгрузку их судов и, вне очереди, загрузить на их суда хлеб и медные чушки.

Проведя операцию по вывозу из уральской меди (обеспечившую британскую оборонную и электротехническую промышленность на долгие годы), английские агенты действовала в качестве прямых конкурентов американских промышленных кругов и, прежде всего, Уильяма Бойса Томпсона, управляющего синдиката «Кеннекотт» (концерна «Гугенгейм Бразерс»), занимавшего директорские посты в компаниях «Инспирейшн Консолидейтед Коппер», «Невада Консолидейтед Коппер» и «Юта Коппер» - крупнейших производителей меди в США, в правлениях железных дорог «Чикаго Рок Айленд энд Пасифик» и «Магма Аризона», страховой компании «Метрополитен Лайф Иншуренс». Кроме того, Уильям Б. Томпсон был одним из крупнейших акционеров «Чейз Нэшнл Бэнк» и первым постоянным директором Федерального резервного банка Нью-Йорка - самого важного банка в Федеральной резервной системе. Томсон с 1917 года вел деловые переговоры о вхождении представляемых им компаний на Российский рынок, как с членами Временного правительства, так и представителями большевиков и Сибирского правительства Колчака.

В заявлении, сделанном заместителем Томпсона Раймондом Робинсом британскому агенту Брюсу Локкарту говорилось: «Вы услышите разговоры, что я представитель Уолл-стрита, что я слуга Уильяма Б. Томпсона и хочу получить для него алтайскую медь, что я уже получил для себя 500.000 акров лучших лесов в России, что я уже заграбастал Транссибирскую железнодорожную магистраль, что они дали мне монополию на российскую платину, что это объясняет мою работу в пользу Советов… Вы услышите такие разговоры. Так вот, я не думаю, что это правда, комиссар, но давайте допустим, что это правда. Давайте допустим, что я нахожусь здесь, чтобы захватить Россию для Уолл-стрита и американских бизнесменов. Давайте допустим, что Вы британский волк, а я американский волк, и что когда эта война кончится, мы собираемся сожрать друг друга в схватке за русский рынок; давайте будем делать это в совершенно откровенной, человеческой манере, но давайте в то же время допустим, что мы совершенно интеллигентные волки и знаем, что если мы в данный час не будем охотиться вместе, то германский волк сожрет нас обоих, поэтому давайте приступим к работе” [U.S. SenaL Bolshevik Propaganda, Hearings before a Subcommittee of the Committee on the Judiciary, 65th Cong., 1919, p. 802.].

В какой валюте получали русские контрагенты и соучредители «Тайного Треста» доподлинно не известно, хотя, есть надежда, что, когда-нибудь, свои тайны раскроют британские архивы, где могут храниться документы и денежные расписки интересующих нас лиц.

Упоминавшийся в рапорте агента «Джона» директор Сибирского отделения Волжско-Камского коммерческого банка, совмещавший эту должность с постом товарища министра финансов колчаковского правительства Владимир Петрович Аничков, по характеру своей авантюрной золотопромышленной деятельности в 1917-1918 годах, как никто подходил на роль одного из организаторов «Тайного Треста». В своей книге «Екатеринбург - Владивосток (1917-1922)», изданной в Сан-Франциско, он писал, что, якобы, решив «уберечь от обесценивания тот небольшой капитал, коим тогда обладал», он купил около пуда золота на Екатеринбургском аффинажном заводе, принадлежавшем АО «Николае-Павдинский горный округ», главным акционером которого являлся Волжско-Камский банк. Купленное золота Аничков заложив в собственном банке, после чего принялся скупать золотые и прочие прииски на севере Верхотурского уезда. Вместе с мелким, но очень активным золотопромышленником Владимиром Михайловичем Имшенецким, он основал «Горнопромышленное товарищество В.П. Аничков и В.М. Ишменецкий», отправив разведочную партию на реки Тошемка и Вижай, свободные от заявок или брошенные своими владельцами. «Партия привезла пробы платины и золота, и мы сделали около ста заявок на каждые пять вёрст, надеясь в конце войны либо перепродать прииски, либо начать их эксплуатацию».

Кроме того, вместе с инженером Горяиновым, он приобрёл на севере залежи асбеста, пробные жилы которого оказались более мощными, чем на приисках Поклевского-Козелла и Алапаевского округов. Далее В.П. Аничков сообщает, что помимо акций своего банка, он скупал акции уральских горных заводов, «имевших огромные земельные пространства на посессионных правах», значительные лесные ресурсы, разведанные месторождения золота, платина, черных и цветных металлов, залежи драгоценных камней. К тому же большинство акций этих заводов находилось в иностранных руках, что гарантировало их ценность на случай революции (вероятно, он имел ввиду политику большевиков, которые, объявив национализацию горнорудной промышленности, до лета 1918 года ограничивались введением рабочего контроля на предприятиях, а национализацию капиталов иностранных акционеров производили декларативно, не препятствуя работе иностранных резидентов на рынке ценных бумаг - Ю.Н.)».

Подобных взглядов придерживались и англо-американские представители фирмы «Hercules», указанные в рапорте агента «Джона», которые рассчитывали вести свои дела, как с представителями колчаковской администрации, так и с большевиками, в случае их победы: «На мой вопрос о том, что большевики не делают разницы между русским и иностранным имуществом, я получил определенный и ясный ответ: «Имущество недвижимое большевики не увозят на своих спинах»». В конце концов, соучредитель «Тайного Треста» Владимир Павлович Аничков окончил свою жизнь в эмиграции, где вел безбедное существование в Сан-Франциско, открыв магазин «Русская книга» и русское литературное общество в Калифорнии «Труженики пера».

А вот, что касаемо судьбы Сергея Семеновича Постникова, то все сложилось гораздо печальнее: как человек образованный и далеко не глупый, он уже весной 1919 года предвидел бедующий крах Белого движения и все свои усилия сосредоточил на решении задач личного обогащения. Сотрудник журнала УрО РАН «Наука. Общество. Человек» Феликс Вибе, в своей книге «Повесть о трудолюбивом Груме», изданной в 1989 году в Перми на основе архивных документов, дневников и писем В.Е. Грум-Гржимайло, писал: «Чиновники, обвиняя друг друга в службе красным, сталкивали друг друга с мест. Власти воровали. Воровали министры Колчака, воровал Постников, будучи главным начальником края. Его вагоны с хлебом следовали за армией, и хлеб по дорогой цене продавался изголодавшемуся населению».

При этом, выйдя в отставку с поста Главноуправляющего Уральского края, С.С. Постников продолжал занимать административно-распорядительные должности в различных ведомствах: с мая 1919 года он являлся доверенным лицом Совета Министров Омского правительства по делам семи Уральских горных округов, а с 1 августа 1919 года вступил в управление делами и имуществом Богословского горнозаводского акционерного общества и Алтайских угольных копей, находящихся в Томской губернии, хотя при этом белые уже отступили за Урал. В декабре 1919 года, вместе с отступающей Белой армией, он переехал из Омска во Владивосток, а затем - покинул Россию. При выезде в Китай, Сергей Семенович был задержан на станции Даурия солдатами отряда барона Р.Ф. Унгерна-Штернберга, конфисковавшего не только золотой запас Сибирского правительства, но и приказавшего досматривать беженцев из России и изымать у «недорезанных буржуев» наличные деньги, золото и платину в слитках и песком. Ограбленного и униженного Постникова приглашал к себе на службу атаман Семенов, сначала в качестве инженера, затем на министерскую работу. Отказавшись от службы у атамана Семенова, он некоторое время проживал в Шанхае, после чего перебрался в Германию. Скончался он 3-го июля 1925-го года в возрасте 55-и лет и был похоронен в Берлине на православном кладбище Тегель. В Берлине С.С. Постников вел скромный образ жизни, продавая, по моему предположению, свои знания экономической географии родного Уральского края Германскому генеральному штабу.

В июле 1918 года Временное правительство автономной Сибири (ВПАС), провозгласившее своей главной задачей «освобождение Сибири от большевистской неволи» и признав незаконными все декреты и акты Советов, приняло постановления «О порядке рассмотрения дел революционных трибуналов и их следственных комитетов» и «О восстановлении судебных учреждений в Сибири». Согласно им, вместо имевшихся советских органов возобновлялась судебная система Российской империи, а сотрудники советских судов отстранялись от исполнения обязанностей. В сфере милицейского управления было восстановлено «Положение о милиции», принятое Временным правительством 17 апреля 1917 года, согласно которому ее деятельность оставалась в ведении органов местного самоуправления. Надзор за ее деятельностью должен был осуществляться Министерством внутренних дел через правительственного инспектора милиции.

Однако, в связи ведущимися военными действиями, Белая милиция, как в прочем и противоборствующие им силы, не являлась обособленным правоохранительным институтом, а целиком и полностью была подчинена задачам Гражданской войны, предполагающим классовый принцип как признания и охранения личностных прав, так и полного их отрицания. Кроме того, после захвата в Сибири власти адмиралом Колчаком, объявившего себя Верховным правителем России и Верховным главнокомандующим всеми антибольшевистскими вооруженными силами, он ввел в действие статью № 91 «Положения о полевом управлении войск в военное время», гласившую, что «распоряжения главнокомандующего армиями фронта исполняются, в пределах подчиненного ему района, всеми правительственными местами, общественными управлениями, должностными лицами всех ведомств и всем населением», то есть объявил подчинение всех гражданских властей воинским начальникам, имеющих полномочия внесудебного преследования и расправы по законам военного времени.

В основном, дореволюционное законодательство дополнялось новыми положениями, направленными на «искоренения большевистской заразы». Так, в соответствии с Постановлением Совета министров правительства «Верховного правителя» А.В. Колчака от 11 апреля 1919 года «Об утверждении Положения о лицах, опасных для государственного порядка вследствие причастности их к большевистскому бунту», граждане поддерживавшие Советскую власть могли подвергаться ссылке в отдаленные местности, назначенные министром внутренних дел, на срок от 1 до 5 лет с лишением всех политических прав. За самостоятельное возвращение из ссылки предусматривались санкции от 4 до 8 лет лишения свободы. А в мае 1919 года была принята новая редакция ст. 129 Уголовного Уложения «О сообществах инакомыслящих». При этом под инакомыслием понималось «возбуждение религии», призыв к социальному бунту, возбуждение чувств неповиновения и нарушения законности».

Гражданская милиция в Екатеринбурге была воссоздана по предписанию от 29 июля 1918 года начальника гарнизона полковника Генерального штаба Николая Вячеславовича Шереховского и существовала до эвакуации белых властей 12 июля 1919 года (Н.В. Шереховский, происходивший из потомственных дворян Санкт-Петербургской губернии, в январе 1920 года попал в плен Красной армии на станции Клюквенная, этапирован в Екатеринбург и 28 апреля 1920 года расстрелян по приговору ревтрибунала 3-й армии РККА).

В сентябре 1918 года было введено в действие «Временное положение о Сибирской милиции», закрепившее статус милиции как органа исполнительной власти ВПАС. Ее комплектование осуществлялось за счет сотрудников царской полиции, а также милиции, эвакуированных из местностей, занятых большевиками. Статьей 15 Временного положения «О Сибирской милиции» было определено, что в милиции не могли служить лица, занимавшие ответственные должности при Советах. В то же время на службу активно привлекались бывшие чиновники жандармского ведомства, лесной и горнополицейской стражи. Уполномоченный МВД Сибирского правительства по милиции полковник Е.К. Орловский, в своем докладе от 8 мая 1019 года о проверке комплектования руководящих кадров местной милиции, указывал, что должности начальников милиции, их помощников, начальников участков занимали, главным образом, бывшие классные чины полиции, исправники, их помощники, становые приставы, офицеры. В очень редких случаях на руководящих должностях были гражданские лица. Согласно рапорта Е.К. Орловского от 13 мая 1919 года, начальник Екатеринбургской городской милиции А.Т. Казачихин ранее служил помощником Екатеринбургского полицмейстера, начальник Шадринской милиции Н.А. Ключников - бывшим Екатеринбургским полицмейстером, начальник Кунгурской милиции Н.А. Нечаев - начальником Казанской уездной милиции. Помощниками исправника в свое время служили начальники Камышловской и Оханской уездной милиции В.И. Сергеев и А.И. Пантюшев. Начальниками Красноуфимской, Нижнетагильской, Соликамской и Чердынской уездной милиции были бывшие становые приставы 3.С. Быков, П.А. Красновидов, Н.Г. Бабин и В.И. Костарев. Таким образом, из 15 начальников милиции городов и уездов Пермской губернии 10 служили еще в полиции, причем 4 были на руководящих должностях.

Как было указано выше, в связи с продолжающимися военными действиями и до их окончания, гражданская милиция Урала и Сибири фактически находилась в подчинении военных властей, хотя и финансировалась за счет местных бюджетов. Основанием подчинения уездной и городской милиции военным властям на территории горнозаводского Урала являлся приказ от 23 октября 1918 года № 25 уполномоченного командира 3-го Уральского Отдельного Корпуса по охранению Государственного порядка и Общественного спокойствия в Екатеринбургском, Камышловском, Шадринском, Красноуфимском, Ирбитском и Верхотурском уездах» генерал-майор В.В. Голицына, со ссылкой на приказ командира 3-го Уральского Отдельного Корпуса от 31 июля 1918 года № 20 (ГАСО. Ф.Р-1951, Оп.1, Д.18, л.21).

На должность первого уполномоченного по охране государственного порядка и общественного спокойствия на Урале был назначен отставной командир лейб-гвардии Уланского полка полковник С.А. Домонтович, а его помощника – полковник Щербатский (НТГИА. Ф.405, Оп.1, Д.18, л.8,34; Д.26, л.53). На данной должности полковник Домонтович продержался несколько дней и уже с 30 октября 1918 года все приказы о назначении чинов военных комендатур, гражданской милиции, мобилизации, трудовой повинности, реквизициях зданий, имущества и конского состава на территории горнозаводского Урала исходили от врид уполномоченного командира 3-го Уральского корпуса по охране государственного порядка и общественного спокойствия полковника М.Н. Некрасова, совмещавшего эту должность с командованием 28-го Ирбитского горных стрелков полка Седьмой Уральской горных стрелков дивизии. С 3 октября и до 22 ноября 1918 года М.Н. Некрасов также исполнял должность начальника гарнизона города Екатеринбурга. 6 января 1919 года он был представлен к званию генерал-майора, а в феврале 1919 года - был назначен начальником 3-й Уральской кадровой бригады горных стрелков в Миасском заводе, оборонял от наступающей Красной армии Челябинск и Петропавловск. В январе 1920 года он был захвачен в плен под Красноярском и направлен в распоряжении штаба 5-й армии РККА с последующей отправкой в Москву в распоряжение Всероссийского Главного штаба (дальнейшая его судьба неизвестна).

С.А. Домонтович, назначенный на должность командира 1-го Уланского Екатеринбургского полка, 13 (17) декабря 1918 года был определен на должность уполномоченного по охране государственного порядка и общественного спокойствия на территории всей Пермской губернии, а также на пост помощника Главного начальника Уральского края С.С. Постникова (С 13 мая по 8 июля 1919 года он состоял особоуполномоченным при генерал-лейтенанте М.К. Дитерихсе, надзирающим за производством расследования по факту казни императора Николая II и его семьи в Екатеринбурге. В дальнейшем, занимал пост главноуполномоченного военно-административного управления Восточного фронта и полевого инспектора интендантства штаба Восточного фронта. Умер от тифа на станции Зима в период Сибирского Ледяного похода 20 декабря 1919 года).

28 декабря 1918 года приказом Верховного правителя сотрудники городских и уездных наружной и уголовной милиции были освобождены от призыва на военную службу. В их обязанности входили осуществление охраны общественного порядка, борьба с уголовной и политической преступностью, а правовой основой комплектования кадров являлось «Временное положение о сибирской милиции» от 17 сентября 1918 года, утвержденное еще Временным правительством автономной Сибири. Кроме бывших полицейских и жандармов, в исключительных случаях, на службу в милицию могли быть приняты иностранные подданные (в основном чехословаки, активно привлекавшиеся к исполнению должностей в военно-гражданской администрации на «освобожденных» территориях, так как, вероятно, чины Сибирского правительства наивно полагали, что белочехи, по своей европейской натуре, менее своих русских коллег склонны к мздоимству, корыстолюбию и припадкам немотивированного зверства) (ГАРФ. Ф.Р-176, Оп.6, Д.240, л.1-4; Д.241, л.1-4).

Подобный же принцип комплектования руководящих кадров распространялся и на создаваемые на Урале военные комендатуры. Так, первым военным комендантом Нижнего Тагила был назначен поручик от 8-го Чешского полка Карел Шпичк, а Невьянского завода – подпоручик 12-го Чешского полка Пауллер. В сентябре 1918 – марте 1919 года майор чехословацкого корпуса Франтишек Блага (Блаха) занимал пост военного коменданта Екатеринбурга, сменив на этой должности полковника князя А.П. Риза-Кули Мирза Каджара, переведенного на пост помощника начальника гарнизона по военной части.

Верхотурская уездная милиция, как все правоохранительные органы на Урале, создавалась при военной уездной комендатуре, долгое время возглавляемой корнетом Мензелинцевым. В рядах Верхотурской белой милиции служили, как правило, добровольцы, имевшие опыт подобной работы в период Временного правительства. В ее составе к декабрю 1918 года были созданы отряды конных и пеших стражников. 12 ноября 1918 года, согласно Приказу Уполномоченного командира 3-го Уральского отдельного корпуса по охране государственного порядка и общественного спокойствия М.Н. Некрасова, начальником милиции Верхотурского уезда был назначен Валериан Петрович Гусев, а его помощником - Константинов (Согласно Метрической книги Свято-Троицкой церкви Мотовилихинского завода Оханского уезда Пермской губернии, В.П. Гусев родился 21 марта 1877 года семье мастерового Пермских пушечных заводов Гусева Петра Егоровича и Гусевой (Коровиной) Анны Петровны (ГАПК. Ф.37, Оп.1, Д.567, л.81). По-видимому, как и многие должностные лица уральской милиции, не имевшие опыта работы в царской полиции, Гусев В.П. на своей должности продержался непродолжительное время: В ГКБУ «Государственный архив Пермского края» хранится дело «об увольнении начальника милиции 3-го округа Верхотурского уезда Гусева В.П. за неисполнение распоряжений губернского комиссара и общественных организаций» ГАПК. Ф.167, Оп.2, Д.33). В вышеупомянутом рапорте от 13 мая 1919 года полковника Е.К. Орловского, в должности начальника Верхотурской уездной милиции указан В.В. Мачинский (Машинский), служивший до 1917 года уездным исправником (ГАРФ. Ф.147, Оп.2, Д.30, л.22-22об.).

Рядовой и начальствующий состав гражданской милиции, подчинявшейся «в условиях военного времени» городским и окружным комендатурам, был не менее военных подвержен всем вышеописанным порокам и злоупотреблениям. Это подтверждает циркуляр начальника Верхотурской уездной милиции В. Гусева, в котором он объявлял, что «все позорящие честь и доброе имя милиционеров проступки и преступления будут пресекаться мною в корне и самыми решительными мерами» (НТГИА. Ф.404, Оп.1, Д.2-13).

Ярким примером «текучки кадров» и чреды увольнений «по отрицательным мотивам» служила Нижнетагильская милиция. В начале октября 1918 года начальником милиции Нижнего Тагила был назначен лесопромышленник Петр Семенович Тронин, не гнушавшийся до начала Империалистической войны участием в постановках Выйского народного театра и занимавший уже эту должность с середины марта 1917 года (в августе того же года, распоряжением комиссара Южного района Верхотурского уезда Н.М. Ветлугина, он был освобожден с занимаемой должности и предан прокуратурой суду - ГАПО. Ф.43, Оп.3, Д.1, л.107-110). Кроме того, П.С. Тронин состоял на выборной должности председателя общего волостного собрания, избранного на основании постановления Временного правительства от 21 мая 1917 года «О волостном земском управлении». После Октябрьской революции и роспуска земских учреждений П.С. Тронин преследовался большевистской властью, а летом 1918 года даже содержался в качестве заложника. При вступлении в Нижний Тагил белочехов 4 октября 1918 года, он, в составе делегации «местной общественности» от правления Выйско-Никольской волости Нижнетагильского горного округа наследников П.П. Демидова, князя Сан-Донато, встречал «освободителей» и даже выступал перед ними с приветственной речью. На посту начальника Нижнетагильской милиции П.С. Тронин продержался меньше месяца, после чего, предписанием начальника Верхотурской Уездной милиции от 1 ноября 1918 года, на эту должность был назначен полковник Николай Иосифович Матушевский, поляк по национальности (НТГИА. Ф.404, Оп.1, Д.7, л.27). Скорее всего, причиной увольнения П.С. Тронина, как и весной 1917 года, было использование служебного положения для продвижение своих коммерческих интересов, довольно распространенного явления в период всеобщей девальвации устоев морали и нравственности.

При Н.И. Матушевском нижнетагильская милиция была разделена на Нижнетагильский, Выйско-Никольский и Троицко-Александровский районы. В самом заводском поселке были созданы круглосуточные посты у казначейства, почты, Арестного дома, вокзала, станции Узловая. В караульных ротах по штату было определено 3 милиционера. Для «разъездов по делам службы» начальник милиции себе и руководителям трех районов включил в штатные расходы «лошадей с экипажами». Однако, работа милиции осложнялась не только враждебным отношением к ней рабочего населения округа, но недостаток денежных средств, необходимых для ее деятельности. В Нижнетагильском историческом архиве хранится несколько документов, с обращениями Н.И. Матушевского к Волостному Земскому Собранию с просьбой выделения средств на текущие расходы и для выплаты жалованья милиционерам: «Без копейки сорганизовать и поставить Милицию, которая бы соответствовала своему назначению охраны граждан и имущества - более чем невозможно, просьбы во все земские и общественные учреждения о субсидировании для оплаты счетов на расходы по канцелярии, печатание приказов и объявлений, заказанных ещё старым начальником милиции Трониным, так и уплаты жалованья служащим за октябрь и расходы, сопряженные с арестами и пересылкою уголовных преступников – остались без удовлетворения» … «Вследствие неуплаты жалованья за октябрь и ноябрь служащие милиции заявили мне, что если им не будет уплачено до 20 декабря, то они оставляют службу. Слагаю с себя ответственность за последствия» (НТГИА. Ф.404, Оп.1, Д.7).

Всего через 2 месяца Н.И. Матушевский был снят с должности за взятки, покровительство азартных игр, продажу спиртных напитков в Заводском клубе, разгульное празднование собственного дня рождения в конце декабря 1918 года (Матушевский Николай Иосифович 1880 г.р., до начала Первой мировой войны проживал в городе Ростов-на-Дону по ул. Крыловской, дом № 17 (Алфавитный список жителей города Ростова-на-Дону на 1913 год). Во время Гражданской войны служил в составе армии Временного правительства автономной Сибири в чине полковника. Был арестован 13 мая 1920 года в городе Омске, где он, якобы, занимал должность начальника команды 1-го военного госпиталя. Осужден 18 сентября того же года постановлением Омской губЧК к расстрелу за службу в карательных органах Белой армии. Расстрелян 22 сентября 1920 года. Реабилитирован 22 сентября 1992 года Прокуратурой Омской области на основании Закона РФ от 18 октября 1991 года № 1761-1 «О реабилитации жертв политических репрессий» (Архивно-следственное дело ГАРФ. П-13868; Озерова О.А. Участие поляков в Гражданской войне в Западной Сибири (1918-1920 гг. Материалы IV Всероссийской научно-практической конференции, посвященной 100-летию Революции и Гражданской войны в России. Омск., 2017 г.).

Несколько дней после отставки Н.И. Матушевского должность начальника Нижнетагильской милиции была возложена на нового коменданта Нижнетагильского горного округа подпоручика В.М. Зотова, причем распоряжение о временном исполнении данной должности с 6 января 1919 года отдавал начальник уездной милиции В.П. Гусев. 24 февраля 1919 года на пост главы нижнетагильской милиции был назначен исполняющий обязанности начальника милиции 3-го района Троице-Александровской волости Дмитрий Федорович Корежатков. Однако, Д.Ф. Корежатков также долго не задержался на новой должности и был уволен за пьянство: «Ушёл в загул и не появлялся на службе, о чем пришлось информировать Управляющего Пермской губернией генералу Домонтовича» (НТГИА. Ф.405, Оп.1, Д.25, л.207). В докладе подпоручика В.М. Зотова указывалось, что моральный облик сотрудников тагильской милиции являл самое жалкое зрелище: «тагильские милиционеры регулярно выгоняют кумышку, приготовление которой производится с ведома начальников милиции» (НТГИА. Ф.405, Оп.1, Д.26, л.45).

Дмитрий Федорович Корежатков, 1890 г.р., по-видимому, являлся уроженцем города Нижний Тагил, так как, в «Списке жителей Нижнетагильского завода, имеющих оружие 1919 года» указан его брат, член нижнетагильского общества любителей охоты Иван Федорович Корежатков, проживающий в доме № 13 по улице 1-я Никольская (НТГИА. Ф.405). Сам Д.Ф. Корежатков в 1916 года окончил 3-ю Иркутской школы прапорщиков и на 1917 год числился в чине поручика в составе 311-го пехотного полка. Проходил службу на разных должностях в войсках Сибирской армии Восточного фронта. Вместе с японскими оккупационными войсками эвакуировался на острова «Восходящего солнца», где некоторое время исполнял обязанности председателя белоэмигрантской организации РНО (Русское Национальное Общество). С 1929 года он являлся секретарем «Общества взаимопомощи русских эмигрантов» на острове Хоккайдо». А. А. Хисамутдинов в книге «Русская Япония» писал: «Бессменным секретарем общества был Дмитрий Федорович Корежатков. Приехав на Хоккайдо из Харбина в 1926 г. и поселившись в г. Асахикава, он, как и большинство русских, занялся торговлей вразнос. Дмитрий Федорович принимал деятельное участие в судьбе русских, бежавших на Южный Сахалин или Японию. Он находил способы переправить их в Шанхай и спасти от депортации, на которой настаивал в таких случаях СССР». С 1945 по 1950 год он являлся управляющим делами торговой фирмы Белоноговых в портовом городе Кусиро, расположенном на юго-восточном побережье острова Хоккайдо. Во время Корейской войны в связи с опасениями о захвате острова Хоккайдо русскими войсками, Д.Ф. Корежатков, не желая в руки бывших соотечественников, перевёлся управляющим Белоноговых в Йокогаме. Умер 4 декабря 1959 года в Японии (Идо И.В. Белые эмигранты на Хоккайдо (история семьи Белоноговых) Восточная Азия: факты и аналитика. 2021 г № 3). Помощником начальника Нижнетагильской милиции Д.Ф. Корежаткова являлся некий Капралов, занимавший в декабре 1918 – январе 1919 года должность начальника милиции 4-го округа Верхотурского уезда в Кушвинском заводе.

После отставки Д.Ф. Корежаткова, начальником нижнетагильской милиции был назначен бывший становой пристав П.А. Красновидов, а его помощником - поручик Рукавишников, которые и занимались исполнением приказов Верхотурского уездного коменданта ротмистра Есипова о поголовной регистрации населения в адресных столах милиции, выявляли и арестовывали дезертиров, красногвардейцев и сочувствующих большевикам, а также занимались поисками у населения частного и казенного имущества, реквизированного решениями Советской власти, золота и платины, похищенного с приисков, расследованием текущих преступлений, как-то грабежи, насилия или бытовые убийства.

Причина устранения из колчаковской милиции «политических назначенцев» из числа бывших гражданских чиновников, земских служащих, присяжных поверенных и частнопрактикующих юристов, по-моему, заключалось в том, что под задачами «наведения правопорядка» на освобожденном от большевиков Урале, сторонники Белого движения подразумевали и исповедовали несколько иные смыслы, чем просто юридическое понятие этого термина. Для буржуазии, которая, по характеристике колчаковского министра внутренних дел, а позднее и премьер-министра правительства В.Н. Пепеляева, вышла из революции с «налитыми кровью глазами», кроме чисто практических целей возврата своих владельческих прав, несомненно, был момент реванша. Точно также, как и большевики, белогвардейцы не испытывали особого доверия к российской «гнилой» интеллигенции и, постепенно, превращались в армию купеческих сынков, потомков золотопромышленников и владельцев «свечных заводиков», готовых беспощадно карать быдло, посмевшее покуситься на их собственность, и превращать в пепелище страну, в которой были нарушены их имущественные права.
Феликс Вибе, основываясь на дневниках В.Е. Грум-Гржимайло и на воспоминаниях его родственниках, писал: «За войсками шли коменданты. Это люди, носившие военную форму, но наводившие порядок в тылу. Боже, что они делали! Вечно пьяные, развратничавшие у всех на глазах, они драли всех и каждого, кого подозревали в службе красным или в коммунизме. Стон стоял по Уралу от комендантов...».

Кроме того, в ряде случаев, бессудные казни и физические расправы со стороны колчаковских офицеров носили характер личной мести. На основании публикации краеведа К.А. Бороздина «Расстрел Ирбитских купцов» можно предположить, что любимчик Н.Н. Казагранди корнет Н.Н. Мензелинский, служивший до Февральской революции в 16-й кавалерийской дивизии на Галицийском фронте, последовательно исполнявший должности военного коменданта Ирбита, Верхотурья и Богословского округа, был движим исключительно чувством мести за расстрелянного большевиками в Ирбите отца: «Комендант города корнет Мензелинцев и комендант тюрьмы Вырбитских, мстя за своих родственников, отправили на расстрел не один десяток человек». Отец корнета Мензелинцева, Николай Александрович Мензелинцев являлся бывшим председателем уездной земской управы, начальником 4-го земского участка (село Ключи Ирбитского уезда), владел в Ирбите домом с рестораном и торговыми лавками на углу Торговой и Площадной улиц, дачей в районе железнодорожной станции, а также флигелем из восьми комнат, примыкающим к стене особняка Удинцевых. 26 июля 1918 года он был расстрелян большевиками в числе 22 видных горожан, ранее взятых в качестве заложников (Антропов И.Я. Были Ирбита, Екатеринбург, 1994 г.; Ирбитский вестник № 4 от 6 августа 1918 года и № 7 от 9 августа 1918 года).

А еще, одной из причин белого террора в Надеждинске, Богословске и Турьинских рудниках в конце 1918 – весной 1919 года, могли быть известия о казни большевиками членов царской семьи в Екатеринбурге, а также в Алапаевске (офицеры и нижние чины 18-го Петропавловского полка, приданные к отряду ротмистра М.М. Манжетного, ранее принимали участие в извлечении из шахты № 57 тел убиенных великих князей и сестры императрицы великой княгини Елизаветы Федоровны). Находившийся в составе отряда Манжетного корнет В.А. Вяземский, впоследствии исполнявший должности коменданта Новой Ляли и начальника Северной экспедиции, был убежденным монархистом и близким лицом казненного в Перми Михаила Александровича Романова, являлся его личным ординарцем в период командования Великим князем Туземной конной дивизией (личности В.А. Вяземского и его роли в карательных операциях на севере Верхотурского уезда будет посвящена отдельная работа).
Наряду с фактами бессудных расправ над своими политическими врагами, в среде чинов колчаковской военно-гражданской администрации Урала и Сибири, были широко распространены должностные преступления в форме взяточничества, казнокрадства и мародерства. Меры юридической ответственности за эти преступления регулировались прежней нормативно-правовой базой, в основе которой лежало постановление, принятое Временным Правительством от 11 апреля 1917 года «Об уголовной и гражданской ответственности служащих», дополненное введенными Сибирским правительством 18 августа 1919 года «Основами Устава о службе» и Постановлением от 11 апреля 1917 года о порядке преследования должностных преступлений.

Однако, чины военной администрации, чаще других замеченные в данных преступлениях, находились вне юрисдикции МВД и ни один из них не понес заслуженного наказания в судебном порядке. В крайнем случае, военные преступники направились в передовые части, либо получали отсрочку исполнения наказания до окончания боевых действий. 8 января 1919 года начальник Верхотурской уездной милиции В.П. Гусев направил рапорт Главному начальнику Уральского края Сергею Семеновичу Постникову, занимавшего до марта 1918 года должность главноуправляющего Богословского горнозаводского округа, рапорт о пьяных дебошах и хулиганстве офицеров колчаковской армии на территории уезда и, в частности, в Кушвинском заводе: «Из побуждений долга службы, под влиянием целого ряда возмутительных фактов, я с болью в сердце вынужден донести Вам о невозможном поведении гг. офицеров в пределах Верхотурского уезда, большая часть которых крайне невоспитана, бестактна и пьяна... Не имея чувства меры, они с чисто хлестаковской отважностью лгут, превышают власть, допускают скандалы как в частных домах, так и в общественных местах, не исключая и улиц. Законная борьба с дикими и часто преступными выходками этих господ при том низком качестве комендатуры, какова она на местах в данное время, немыслима, т. к. извращенное бульварными романами понятие о чести мундира и офицерской непогрешимости при наличии оружия угрожает жизни тех, кто осмеливается указать на соответствующие рамки. Почему я почтительнейше прошу Вас, г. Начальник края, во-первых, издать соответствующий приказ о тех мерах, которые должны приниматься милицией по отношению к подобного рода господам, и, во-вторых, разъяснить гг. офицерам пределы их власти на основании существующих законов» (ГАСО. Ф.Р-1956, Оп.1, Д.36, л.293).

С.С. Постников 12 января того же года потребовал от верхотурской милиции предоставить в его адрес конкретные факты вместо огульных обвинений, а от своего помощника по охране общественного порядка полковника С.А. Домонтовича – принятия мер в случае их подтверждения. В феврале 1919 года комендантом Нижнетагильского и Кушвинского районов поручиком В.М. Зотовым было проведено служебное расследование деятельности военной комендатуры и военно-следственной комиссии Кушвинского завода, которое выявило массу грубых злоупотреблений. Выяснилось, что всего за три месяца представителями военных властей без каких-либо доказательств, просто на основании подозрения в принадлежности к большевикам, было расстреляно 80 местных жителей. Как отмечалось в материалах расследования, Кушвинская военно-следственная комиссия и ее председатель штабс-капитан Суворов «терроризировали население... и давали повод к подпольной работе большевиков». Работу комиссии сопровождали «пьянство, порки, мордобитие и многие другие выходки, не соответствующие званию офицера, применяемые в самых широких масштабах». Комендант Кушвинского завода штабс-капитан Путилин был задержан в Алапаевске с пятью вагонами незаконно конфискованного у населения имущества. Комендатура и военно-следственная комиссия были расформированы, а проштрафившихся офицеров, работавших в них, для искупления вины всего лишь отправили на фронт.

Помимо бесчинств на территории Гороблагодатского горного округа, жалобы на действия военных властей поступали и из БГЗО. В своем докладе от 30 марта 1926 года о генерал-майоре А.В. Бордзиловском, хранящемся в государственном архиве Хабаровского Края (ГАХК. Ф.Р-830, Оп.3, Д.5199), поручик А. Смирнов указывал, что командир 1-й Степной дивизии Г.А. Вержбицкий был вынужден откомандировать в Богословский округ полковника Киселева для производства дознания в тылу по делу мародерства частей Н.Н. Казагранди в Верхотурском уезде.
Сам же С.С. Постников, в письме на имя В.Н. Пепеляева с просьбой об отставке в начале апреля 1919 года, указывал: «с восстановлением ст. 91 Устава о полевом управлении войск военные власти, от самых старших до самых младших, распоряжаются в гражданских делах, минуя гражданскую непосредственную власть. Незаконность действий, расправа без суда, порка даже женщин, смерть арестованных «при побеге», аресты по доносам, предание гражданских дел военным властям, преследование по кляузам и проискам, когда это проявляется на гражданском населении - начальник края может быть только свидетелем происходящего. Мне неизвестно еще ни одного случая привлечения к ответственности военного, виновного в перечисленном, а гражданских лиц сажают в тюрьму по одному наговору» (Гинс Г.К. Сибирь, союзники и Колчак. Поворотный момент русской истории. 1918-1920: впечатления и мысли члена Омского Правительства. М., 2013 г., с.340).

Позднее, и адмирал А.В. Колчак в разговоре по прямому проводу с премьером В.Н. Пепеляевым, состоявшемся 22 ноября 1919 года, признавал, что «Основной причиной неудовлетворительного внутреннего управления является беззаконная деятельность низших агентов власти, как военных, так и гражданских. Деятельность начальников уездных милиций, отрядов особого назначения, всякого рода комендантов, начальников отдельных отрядов представляет собою сплошное преступление… Нам приходится иметь дело с глубоко развращенным контингентом служащих, преследующих только личные интересы, игнорирующих всякие понятия о служебном долге и дисциплине…» (Последние дни колчаковщины. Сб. док. Центрархива. М.: ГИЗ, 1926 г. с.332).

Таким образом, действия военных властей, милиции и комендатур наглядно указывали на нежизнеспособность созданной Сибирским правительством административной системы, так как военные власти зачастую игнорировали не только распоряжения гражданских чиновников, но правительственных уполномоченных. Приказы комендантов, совершенно не компетентных в вопросах гражданского администрирования и управления, лишь дублировали распоряжения вышестоящих воинских начальников и зачастую никах не согласовывались с органами земского самоуправления. Гражданское судопроизводство было полностью подменено рассмотрением Военно-следственными комиссиями всех дел, как по вопросам общеуголовного, так и политического характера.

 

Вотчинное имение Всеволожских возникло в 1773 году и росло вплоть до конца первой четверти XIX века. Со временем, в Пермских владениях Всеволожских было построено шесть железоделательных заводов, производились работы на Всеволодоблагодатских золотых промыслах, Кизеловских угольных копях, рудниках и речных пристанях. При этом, имение Всеволожских было одним из немногочисленных горнозаводских хозяйств Урала, которые при своем расширении почти не имели притока населения извне. Заводские и приисковые работы выполнялись в основном крепостными Всеволожских. На протяжении XIX века, из этой среды выделился и институционально оформился привилегированный слой бывших владельческих, приписных или временно обязанных крестьян, так называемых «служителей», занятых управлением хозяйских заводов и промыслов Всеволожских (всякого рода нарядчики, уставщики, смотрители, лекарские ученики), а также удачливых и оборотистых торговцев, подрядчиков и комиссионеров.

Первым распорядителем дел в Заозерских дачах являлся Василий Петрович Воеводин (1764 –1829), бывший крепостной Всеволожских, отпущенный на волю и с 1798 года являвшийся управляющим уральскими вотчинами, соляными и горными заводами Всеволода Андреевича Всеволожского. Именно В.П. Воеводин в апреле 1825 года в качестве поверенного В.А. Всеволожского по Пожевскому правлению направлял в Пермское горное правление прошение о разрешении разрабатывать золотоносные пески, открытые в 1824 году в старых копях по речке Стрелебной, левому притоку реки Сосьвы, на границе с Богословским горным округом на месте бывшего медного рудника поисковой партией, возглавлявшейся штейгером Леонтием Яковлевичем Пивоваровым.

Другим крепостным Всеволожских был одним из самых крупных крепостных-предпринимателей Урала - Павел Николаевич Кропачев (1807-1875). Он являлся комиссионером Всеволожских на Нижегородской ярмарке и, руководя Нижегородской господской конторой, занимался наймом среди крестьян близлежащих губерний «охотников» на работы по заготовке и сплаву леса на господские заводы и соляные варницы, соляные и железные караваны, на железных и медных рудниках, Всеволодоблагодатских золотых промыслах. Свои капиталы П.Н. Кропачев нажил не только на процентах от сделок по «вербовке» рабочих, но и на доставке в имения Всеволожских продовольствия и товаров, которые он сбывал в собственных торговых лавках в Пожевском и Александровском заводах, Кизеловских угольных копях и Всеволодоблагодатских золотых промыслах. При обороте закупок и поставок им товаров в Пермские имения Всеволожских до 600 тыс. рублей в год, он мог позволить себе иметь бывших господ в своих должниках, мало рассчитывая на возврат этих долгов. Задолжность Всеволожских П.Н. Кропачеву в 1839 году составила 52 тысячи рублей, а к 1847 году – 95 тысяч рублей. В 1844 году Кропачев был компаньоном Никиты Всеволожского в заводимом им пароходстве, для чего в 1846 году на Никитинском заводе был построен кабестанный пароход. (Кашаева Ю.А. Благотворительная деятельность династии Кропачевых в Чусовских городках в XIX - начале XX века, Гунгер Ю.В. Золотое Заозерье).

В фонде № 179 «Ревизские сказки казенных и частных Сибирских заводов (1747-1858)» Государственного архива Свердловской области упоминается староста общества Всеволодо-Благодатского села дворовый А.В. Всеволожского Голубев Алексей Федотович, у которого 19 октября 1850 года скончался сын Василий (ГАСО. Ф.179, Оп.1, Д.110, л.12об.,208-209). Имена других «служителей» Всеволожских содержатся в Адрес-Календаре Пермской губернии 1863 года, где управляющим Всеволодоблагодатскими (Южно-Заозерскими) золотыми промыслами Всеволожских указан срочно-обязанный служитель Семен Матвеевич Дубражев, а северными (Северо-Заозерскими) - срочно-обязанный служитель Александр Павлович Лоскутов. Надо полагать, что оба управляющих являлись бывшими крепостными А.В. Всеволожского, переведенными в разряд временно обязанных крестьян по закону 1842 года, а их служба в качестве управляющих золотыми приисками представляла собой исполнение оброка по договорам о получении личной свободы.
Кроме назначения «служителей» из среды своих крепостных, в процессе формирования полноценного горнозаводского округа, Всеволожские были вынуждены прибегать к услугам наемных технических специалистов, в том числе и зарубежных.

После смерти Василия Петровича Воеводина в 1829 году, управлением заводов Всеволожских занимался британскоподданый механик Эдуард Эдуардович Тет, также никогда не обучавшийся горному делу. Никита Всеволожский писал, что «Тет находился при наших фабриках Главным смотрителем, за что удостоился получить от Министра Финансов Высочайшее награждение. ЕИВ пожаловал Тету золотую медаль с надписью «за полезное» для ношения на шее на Владимирской ленте. 14 ноября 1839 года» (РГИА. Ф. 652, Д.1162. Материалы о постройке на Пожевском заводе Пермской губернии первого русского паровоза, 1838-1840. Л.68). А с декабря 1846 года и до своей кончины в 1864 году на должности механика в Пермских имениях Всеволожских работал уроженец города Або (Турку) Карл Крлович Эрландс. Его усилиями была построена новая механическая фабрика на Александровском заводе, отлажена пудлиговая выделка железа на Пожевском заводе. К.К. Эрландс осуществлял инженерный надзор за работами промывальных фабрик на Всеволодоблагодатских золотых промыслах, для чего несколько раз выезжал в Заозерские дачи.

Последним смотрителем Заозерских золотых приисков, нанятым Александром Всеволодовичем Всеволожским являлся инженер-технолог фон Грот Юлий Егорович. Присутствие инженера-технолога Ю.Е. фон Грота в Южно-Заозерской даче зафиксировано записью в Метрической книге Введенского собора Богословского завода от 5 мая 1862 года (ГАСО. Ф.6, Оп.3, Д.125, л.446 об). Известно, что Юлий Егорович являлся выпускником Технологического института 1848 года с малой серебряной медалью со званием «ученый мастер». Паспорт инженера-технолога ему был выдан указом Государя Александра II в 1861 году. В указе Юлий фон Грот упомянут как «сын врача, 34 лет, женатый на вдове коммерческого секретаря Марии Даманской». В метрическом свидетельстве сына его Александра от 1865 года указана девичья фамилия его супруги: «по обряду Евангелическо-Лютеранской церкви крещен Александр-Евгений сын инженер-технолога Гуго Юлия фон Грот и жены его Марии Луизы Вильгельмины урожденной Герман». По окончанию контракта с младшими Всеволожскими Ю.Е. фон Грот перешел на работу на Николаевский золотой прииск, расположенный в Красноярском округе Енисейской губернии.

Однако, главными «героями» и действующими лицами, трудом которых Всеволожские долгие годы позволяли себе вести роскошную светскую жизнь в России и за границей, являлись подневольные и вольнонаемные работники Всвролодоблагодатских (Заозерских) золотых промыслов. Со второй половины 90-х гг. XVIII века, в связи с постройкой Всеволожскими железоделательных и медеплавильных заводов, почти феодальные повинности большей части крестьянского населения их имений были сведены к заводской барщине. В начале XIX века в стороне от заводских работ оставались только крестьяне, обслуживавшие господское Сивинское поместье, где на 1842 год проживало около 6,9% мужского крепостного населения вотчины (ГАПО. Ф.176, Д.666, л.311об.-312). Эти дворовые крестьяне были заняты на обработке барской запашки, работах на конном заводе, овчарне, а впоследствии и суконной фабрики. Однако, в связи с поразительной бесхозяйственностью и вечной нехваткой денег в имении, сивенская дворня неоднократно привлекалась к выполнению временных работ, особенно на золотых промыслах. Конечно же, основную массу работ на золотых приисках выполняли крестьяне Всеволожских, приписанные к их заводским дачам и имениям, расположенным за пределами Пермской губернии.

С началом добычи золота на Всеволодблагодатских золотых промыслах, находившихся в ненаселенной части Верхотурского уезда, Всеволожские стали практиковать принудительный перевод сюда мастеровых и крестьян. В 1832 году на Знаменский и Преображенский прииски из пермских владений Всеволожского было пригнано 269 человек, в том числе 58 подростков. Из-за каторжных условий труда и жестокого обращения два человека заболели и через год не смогли вернуться домой, четверо умерли. В 1839 году во Всеволодоблагодатск из заводов и сел пермской вотчины было направлено 666 человек, в том числе 136 - после поимки за побег с приисков или по дороге туда. Неисправимых оставляли на приисках пожизненно (Губин А.Д. Первые открытия и первые заявки на прииски. «Северная звезда», № 80 за 5.07.1991 год). По сведениям чиновника Уральского горного правления Попова, обследовавшего положение рабочих людей на промыслах в 1843 года, с 1827 по август 1843 годов сюда было переведено на постоянное жительство 647 душ мужского пола. Из них 463 (71,5%) были переведены из сел и деревень Пермской вотчины, а остальные 184 (28,5%) с заводов Всеволожских.

На золотых промыслах в Заозерской даче, как и на горных заводах Всеволожских, использовался в основном труд крепостной рабочей силой, хотя на высококвалифицированные работы в качестве плотников, каменщиков и др. управляющие набирали вольнонаемных специалистов. Согласно положения «О жалованье и оплате мастеровым», составленном Всеволодом Андреевичем Всеволожским 9 марта 1832 года, старшим штейгерам полагалось в год 200 рублей жалованья, мастеру столярного цеха - 180 рублей, младшему штейгеру - 150 рублей. Такая же сумма причиталась к выплате кузнецам, столярам и слесарям. Плотникам была установлена плата в размере 144 рублей, молотобойцу - 132 рубля в год. За добычу золотоносных песков полагалось 6 рублей за кубическую сажень (около 9 м³), на вскрыше золотоносных песков - по 45 копеек в день, женщинам за разные работы на приисках - 20 копеек в день, подросткам, занятым на промывке песков по 1 - 1,5 копейке за пуд. Полные ставки выплачивались при условии выполнения дневной «плепорции» (нормы). Так, на Знаменском прииске, где преобладал подземный способ добычи, за 12 часов одному человеку из шахты нужно было достать 100 пудов песков.

Невыносимые условия труда, суровый климат и дикая, безлюдная местность, пугала насильно пригнанных в Заозерье крестьян, толкая их на побеги. 20 августа 1831 года «по повелению его превосходительства Всеволода Андреевича за поимку двух бежавших ремесленников в награждение 10 рублей» было выдано ремесленнику С. Микову. Несколько ранее вознаграждение получили Ф. Ларьков с товарищами, посланные в июле в погоню за беглецами до реки Вишеры. (Губин А.Д. Золотая лихорадка. «Северная звезда», № 116 за 29.09.1981 год). В 1838 году разбежалась большая группа коми-зырян, многие из которых, наслушавшись по дороге рассказов о порядках, царивших на золотых промыслах, возвращались домой с полпути. Отсутствие в Заозерской даче полицейского участка и нежелание тратиться на содержание горно-полицейской стражи, со временем, заставляло Никиту и Александра Всеволожских, принявших Заозерье в наследство после смерти отца в 1836 году, сосредоточить усилия на привлечение на золотые промыслы вольнонаемных работников. Немалую роль при этом играло то, что постоянное содержание на приисках квалифицированных крепостных мастеровых, необходимость в которых возникала на сравнительно короткое время, было крайне невыгодно. Иногда на условиях вольного найма работала и неквалифицированная рабочая сила - землекопы, землевозы и т. д., но ее применение было спорадическими. Вольный наем в имениях Всеволожских использовался, по большей части, на лесозаготовках и на перевозках, особенно перед отменой крепостного права и после введения реформы в действие.

С начала 30-х годов XIX века, управляющие Пермских имений Всеволожских старались привлекать на золотые промыслы вольнонаемных работников и мастеровых на сезонные и срочные работы. Первоначально рабочих нанимали в близлежащих селениях Верхотурского и Чердынского уездов. Так, летом 1832 года приисковая контора в спешном порядке послала служителя Я. Змеева в государственные волости Верхотурского уезда для вербовки рабочих. Затем в качестве вербовщика был использован крестьянин М. Язев, который обещал набрать работников из «вблизи живущих вишерских крестьян». В последующие годы к работе на промыслах стали привлекаться и государственные крестьяне зыряне Усть-Сысольского уезда Вологодской губернии, которые по своей забитости и незнанию русского языка представляли собой выгоднейший объект для эксплуатации. Только летом 1837 годы на промыслы Всеволожских было завербовано 406 рабочих, преимущественно Усть-Куломской и Усть-Сысольской волостей этого уезда. В 1837 году перевозку золотоносных песков на промывальни в Заозерской даче осуществляли вольнонаемные работники, нанятые подрядчиками Сутырихиным и Белкиным (Сутырихин продолжает заниматься этим и в последующие годы). Только с 4 апреля 1837 по 4 апреля 1838 год работники Сутырихина и Белкина перевезли песков на Знаменском и Петропавловском приисках 2340140 пудов, т. е. фактически всю добычу этих приисков (Сф ГАСО, Ф.12, Оп.4, Д.13, л.20; Оп.6, Д.17, л.47,99). В 1842 году государственные крестьяне Половодовской волости Соликамского уезда «все без изъятия, есть ли не сами, то семейства их для снискания себе пропитания и оплачивания казенных податей имеют единственное средство производить работы на заводах гг. Всеволожских» (ГАСО. Ф.24, Оп.31, Д.909, л.459).

Кроме найма на работы крестьян из близлежащих губерний, в марте 1840 году управление Всеволожских сделало попытку привлечь на свои золотые прииски белорусских крестьян. Подрядчиками П. Боруновым и П. Петровским было нанято на полтора года 204 человек государственных крестьян Езерицкого староства Городецкого уезда Витебской губернии «для производства земляных работ» на Всеволодоблагодатских промыслах. В августе белорусские крестьяне уже прибыли на место. Но суровый климат, непривычные условия работы, цинга, свирепствовавшая на приисках, повели к высокой смертности среди них.

Начиная с 1846 года золотые промыслы Заозерских дач на длительные сроки целиком или частями сдавались в аренду различным лицам и компаниям, широко применявшим на своих приисках вольнонаемную рабочую силу. Их комиссионеры и вербовщики вели найм рабочей силы не только в среде вологодских и чердынских крестьян, но и на территории Вятской, Казанской и Оренбургской губерний. На приисках арендаторов вольнонаемные работники соседствовали с крепостными Всеволожских, которых отпускали на время аренды на оброк и передавались арендаторам, по отношению к которым они выступали как вольнонаемная рабочая сила. Именно с этого времени на золотых промыслах вотчины в основном применялся вольный труд, в том числе и труд оброчных на условиях вольного найма. В то же время идет процесс более интенсивного использования на работах по вольному найму крепостных других уральских заводовладельцев. Так, например, в 1844 году на строительстве конно-железной дороги работали 250 плотников из строгановских крепостных, нанятых подрядчиками С. Ждановым В. Лобановым - тоже крепостными С. В. Строгановой, которые взяли на себя устройство этой дороги на протяжении 32 верст. Первенствующее положение в этом найме строгановских крестьян объясняется, видимо, тем, что в майорате далеко не все крестьяне использовались на заводском барщине, значительное количество их находилось на оброке, а оброчная деревня легче выдвигала наемных работников.

Наконец, некоторым источником вольнонаемного труда служила и сама вотчина, крепостное население которой в ряде случаев выполняло работы на условиях вольного найма. Чаще всего к таким работам привлекались жены и дочери мастеровых, которые в порядке принудительного труда были заняты лишь на немногих работах. Но на этих же условиях в отдельных случаях применялся и труд мастеровых и даже подзаводских крестьян. Так, например, в 1832 году на прокладке канала на золотых промыслах работали за вольную плату крепостные рабочие, отпущенные на отдых с приисков (Сф.ГАСО. Ф.12, Оп.2, Д.2). Кроме того, более зажиточные крестьяне нанимали других вместо себя для выполнения заводской барщины. Количество таких крестьянских «наемников» не фиксировалось источниками и установить его хоть сколько-нибудь точно не представляется возможным. Но многие факты указывают на случаи подобного найма. В 40-х годах XIX века во всех вотчинах Всеволожских, включая и уральскую, было значительное количество таких вольнонаемных, «большею частию нанимаемых от самих крестьян, за которых они исправляют сельские и даже заводские работы» (ГАПО. Ф.176, Д.666, л.274).

Если богатство и процветание Всеволожских зиждилось на подневольном труде крепостных, то новые хозяева наживались на беспощадной эксплуатации вольнонаемного работника. Если раньше на прииски крестьянина или мастерового гнали по приказу хозяина-помещика, то теперь они, став свободными, тянули то же ярмо «добровольно», подгоняемые голодом. На смену крепостному пришел гнет капитала, а работный люд попал из огня да в полымя (Губин А.Д. Арендаторы приисков Заозерья. «Северная звезда» от 9.09. 1996 года). Впечатляющую картину жизни приисковых рабочих в постреформенный период описал в своем отчете «О путешествии к вогулам» профессор Казанского университета Сорокин: «Во всех этих местечках, – читаем в путевом отчете, – можно заметить господствующий класс купцов – золотопромышленников, держащих всю торговлю в своих руках, и класс работающий из-за насущного куска хлеба, куда относятся все не занимающиеся охотой. Все съестные припасы находятся в руках у купцов, прииски арендуются также ими, следовательно, каждый рабочий должен соглашаться на те условия, которые предложит им арендатор.

Кроме рабочей артели занимаются промывкой золота и поденщики, вольные рабочие. Добычу поденщики обязаны представлять ежедневно купцу, который платит им соответствующую сумму, удерживая только 60 копеек в виде поденной платы за право раскопки. Работы такого рода, при которых поденщики только представляют золотопромышленнику уже промытое золото и имеют право во всякое время оставлять россыпь и переходить к другому купцу, носят название старательские и сравнительно редки, как представляющие больше риску для поденщиков и приносящие пользу только хозяину.

Всех живущих на прииске можно разделить на две части: одна (большинство) состоит из людей бессемейных, работающих на «хозяйственном продовольствии», другую же часть образуют люди семейные, которые окончательно попадают в кабалу, будучи вынуждены питаться за свой счет. Всю провизию они покупают у хозяина и готовят дома. Но и они получают гнилую муку за пуд по 2 рубля 50 копеек и даже по 3 рубля. Порченные продукты получают и те, кто пользуется хозяйским обедом, так как во время летнего жара на прииске нет ни ледника, ни другого какого-нибудь холодного помещения.

В одной большой избе, или, лучше сказать, сарае теснятся иногда семьдесят и более человек рабочих. На полу или на нарах спят все вповалку, здоровый около больного; о вентиляции и говорить нечего. Еще хорошо, если сарай теплый. Если случится рабочий с семейством, то ему не запрещается выкопать землянку и в ней проводить, как хочешь, все времена года, но эти убежища по тесноте и сырости еще хуже сараев. Жалованье рабочему в месяц не превышает 8 рублей.

По окончанию месяца происходит уплата жалованья. Но тут большей частью случается так, что рабочему не только не приходится получать что-нибудь, но он еще оказывается должным своему хозяину. Оно и понятно. Иногда, проработав под открытым небом и проливным дождем, при холодном ветре, озябший рабочий плетется к купцу и просит у него чарку водки «погреться» и платит за это 8 копеек. Таких чарок выпивает несколько и в долг. Часто является нужда в полотне, сукне и т.п. для замены износившегося платья; все это имеется в особой кладовой у хозяина, и каждый может приходить и требовать по выбору. Взятое также записывается в книгу по цене, устанавливаемой самим купцом. Рабочие при этом видят, что с них «дерут» втрое, но куда деваться? Идти в Ивдель далеко, да и там дешевле не будет, так как купцы держатся крепко друг за друга и своего не выдадут».

Кроме "пришлых" купцов и арендаторов золотых приисков, в Заозерских дачах к концу XIX века сложилась собственная эксплуататорская прослойка, составившаяся из бывших крепостных Всеволожских и переселившихся из Чердынского уезда староверов поморского согласия, которых охотно нанимали в приказчики и смотрителей приисковых работ "иногородние" единоверцы-золотопромышленники. Кроме добычи драгоценного металла, некоторые жители Никито-Ивделя промышляли скупкой мехов у кочевых вогулов, заготовкой или скупкой рыбы, подрядами на снабжение приисков сеном. Самыми известными семьями ивдельских "богатеев" были Рогалевы, Пьянниковы и Шаньгины. Социальное расслоение в среде вотчинных и приписных крестьян Всеволожских, переселенных на север Верхотурского уезда, происходило в непривычных условиях горно-приисковых работ и быта, когда новый экономический уклад разрушал прежние устои общинной круговой поруки и соседской взаимопомощи. Кроме того, на золотых приисках Всеволожских, в меньшей мере чем в Богословских заводах, но также использовался труд административно-ссыльных и ссыльно-каторжных. Позднее, получив свободу и осев в Заозерских дачах, они с трудом выстраивали добрососедские отношения как с бывшими крепостными Всеволожских, так и со староверами и обрусевшими вогулами, которые всеми силами старались жить обособленными группами, по своим привычкам и правилам.

Закончить свой очерк я хотел бы кратким обзором по историей организации и функционирования лекарской (врачебной) службы на Вселодоблагодатских (Заозерских) золотых промыслах пермских имений Всеволожский. Организацией врачебной службы на своих заводах и промыслах Всеволожские вынуждено занимались сообразно Проекта горного положения от 1806 года и Горного Устава 1835 году, в котором большинство статей по организации медицинского обслуживания своих работников были фактически продублированы. Горные начальники требовали от частных заводовладельцев наравне в управляющими казенных горных заводов соблюдения Положения для медицинского управления армии и флота 1805 года, по устройству госпиталей с врачами и лекарскими помощниками.

Первый госпиталь в поселке Пожевского завода Пермских имений Всеволожских появился на рубеже XVIII-XIX вв. В 1799 году управляющим завода был заключен контракт с штаб-лекарем Алексеем Филипповичем Логвиновским, который получил медицинское образование в Санкт-Петербургском военном госпитале, был лекарем в Херсонском гренадерском полку, а выслужив звание штаб-лекаря, оставил государственную службу в пользу вольной практики. Он обязался принять в свое заведование строящиеся при Пожевском заводе госпиталь и аптеку и обучить основам медицинских знаний трех местных крепостных подростков мужского пола. Логвиновский прослужил у Всеволожских до 1807 года, после чего перешел в пермское имение Строгановых (ГАСО. Ф.24, Оп.33, Д.19, л.13-13об., 55-59). По отчетам 1807-1809 годов в берг-инспекцию, в поселке Пожевского завода был закончен строительством госпиталь на 60 коек и возведена небольшая больница на 12 коек при Александровском заводе.

При этом, ввиду острого дефицита аттестованных медиков, нанять в имение нового дипломированного врача долго не удавалось. Медицинскую помощь населению оказывали местные крепостные лекарские ученики. В экстренных случаях в имение вызывали соликамского уездного врача или вольнопрактикующего доктора с соседнего Чермозского завода (ГАПК. Ф.176, Оп.1, Д.511, л.7-7об.). Собственный врач появился в имениях Всеволожских несколько позже, чем в других крупных горных округах Урала. Им стал выпускник Медико-хирургической академии штаб-лекарь Василий Степанович Покровский, который до этого более семи лет прослужил на Юговском казенном заводе, вынужденно уступив свое место выпускнику Медико-хирургической академии - стипендиату горного ведомства лекарю Василию Герасимовичу Носову, сыну штаб-лекаря Богословскиз заводов Носова Герасима Сергеевича (см.: ГАСО. Ф.43, Оп.2, Д.1267, л.1-5).

В результате отставки, в 1828 году он оказался первым «лишним» врачом у Уральского горного правления, для которого в казенных округах не нашлось вакансии. Покровского рекомендовали частным заводчикам, и в апреле 1829 года он заключил контракт с правлением Пермского имения Всеволожских с годовым жалованьем в 2,5 тыс. рублей, проживанием в господском доме с отоплением и освещением, выделением присли из двух человек и экипажа для выездов. В обязанности врача также входило обучение местных лекарских учеников. Покровский прослужил у Всеволожских до августа 1831 года. Врач был недоволен предоставленным ветхим домом, а правление - его частыми отъездами из имения, видимо, для частной практики. Контракт был расторгнут по инициативе Всеволожских, но Покровский получил хорошие рекомендации и вернулся на службу в Пермские заводы (ГАПК. Ф.176, Оп.1, Д.511, л.20-23об.,35,53).

В июне 1832 года правление Пермских имений Всеволожских заключило контракт с бывшим оханским уездным врачом - лекарем Петром Петровичем Петровым на условиях аналогичных соглашению с штаб-лекарем Покровским. В ведение нового врача поступил и новый госпиталь при Кизеловских рудниках, а позднее – еще один при Никитинском заводе. Петров прослужил в имении как минимум до 1835 года (Там же. л.69-72; ГАСО. Ф.24, Оп.32, Д.1151, л.56-57).

Формально Всеволожские выполняли требования горного законодательство по медицинской части. Однако реально, из-за хронического недостатка выделяемых средств, медицинская помощь не соответствовала предъявляемым требованиям. Так, в 1835 году медицинский инспектор уральских частных заводов М.Г. Вульф констатировал, что госпитали имения найдены им «в том же жалком состоянии», как и в предшествующем году. По его инициативе Горное правление даже пригрозило наложить «значительные пени» на руководство имения (ГАСО. Ф.24, Оп.23, Д.7257, л.17-18). Похожее положение было и на Всеволодоблагодатских золотых промыслах Всеволожских, расположенных в 200 километрах от заводов. Здесь в начале 1840-х гг. было два небольших госпиталя, размещавшихся в ветхих зданиях. Ими заведовали по два лекарских ученика. Обстановка в них была самая убогая: в частности, белье имело черный или грязно-серый цвет ввиду полного отсутствия на промыслах мыла.

О лекарском ученике Иване Порошине, первом младшем медике в Севере-Заозерской даче, известно лишь, что он являлся крепостным В.А. Всеволожского. Лекарскому искусству, по-видимому, он обучался у штаб-лекаря А.Ф. Логвиновского, а в 1833 году был направлен на прииск Шапша, где был срублен двухэтажный госпиталь на 20 коек. Согласно биографического справочника М.С. Бессонова «История Северного Урала в лицах (1589-1917)», дочь Ивана Порошина, Евдокия, являлась вдовой унтер-шихтмейстера Петропавловского завода Николая Петровича Усольцева и 6 сентября 1835 года сочеталась вторым браком с отставным штейгером Турьинских рудников Петром Кондратьевичем Денисовым.

Самый известный и профессиональный Ивдельский краевед А.Д. Губин писал, что из-за тяжелого труда в сырости, нехватки теплого жилья и скудного питания пациентов у «лекарского ученика Ивана Порошина», вершившего в больнице все «лечебные и хозяйственные дела», всегда было с избытком. Не хватало элементарной хозяйственной утвари, медицинского инструментария, врачебного опыта и лекарств. Характерно, что в 1836 году приказчики промысла стали просить у управляющего приисками разрешения на строительство на Шапше походной церкви, чтобы больных, которых «случается довольно», не возить на исповедь «для облегчения недуга» за 48 верст во Всеволодоблагодатск.

В тот период, практикующие на Уральских казенных и частных заводах врачи, зная о крайне расстроенном финансовом состоянии имений Всеволожских и слухах о скором их разделе между наследниками Всеволода Андреевича, откровенно отказывались наниматься к ним на службу. В декабре 1844 года Уральского горное правление было вынуждено откомандировать на золотые промыслы Всеволожских с Златоустовской казенной фабрики лекаря В.А. Кронгейма, которому зачастую подолгу задерживали выплату жалования (ГАСО. Ф.43, Оп.2, Д.1736, л.127-130,316-318). Василий Андреевич Кронгейм, выпускник Берлинского университета и выдержавший экзамен Медико-хирургической академии на звание доктора медицины и хирургии, начинал свою карьеру врача на Урале в 1839-1940 годах в Троицком горном округе. В 1840-1843 годах он работал в Златоустовском округе, до 1852 годах служил в Пермских имениях Всеволожских, а 1868 году – старшим врачом в Богословском горном округе (РГИА. Ф.44, Оп.1, Д.534, л.35об.-38; ГАПК. Ф.176, Оп.1, Д.698, л.9; ГАСО. Ф.43, Оп.1, Д.50, л.113-114; Д.632, л.59об.).

На посту врача в имениях Всеволожских на Урале В.А. Кронгейма сменил Александр Никифорович Травин 1814 г.р., выпускник Московского отделения Медико-хирургической академии. В 1844-1847 годах он находился на службе в Воскресенском и Богоявленском горных округах Абамелек-Лазаревых. В 1848-1852 годах – в Невьянском горном округе наследников Петра Яковлева. В 1852 году несколько месяцев провел на службе в Пермских имениях Всеволожских, после чего, вновь возвратился в Невьянский горный округ. А в 1859-1962 годах занимал должность врача на золотых приисках Никиты и Александра Всеволожских на прииске Лангур, в Всеволодо-Благодатском и Никито-Ивдельском селах. В 1863 году перешел на службу в Уткинскую часть (Староуткинск, Висимо-Уткинск и Висимо-Шайтанские заводы) Нижнетагильских заводов Демидовых. Скончался в 1864 году (ГАСО. Ф.24, Оп.32, Д.2530, л.1,12,15,19).

В это время управляющие Всеволожских вроде как бы приступили к постройке на Всеволодоблагодатских промыслах крупного госпиталя на 70 мест, однако, строительство было прервано разделом имения между братьями и сдачей части промыслов в аренду (ГАПК. Ф.176, Оп.1, Д.698, л.9). В сборнике «Приходы и церкви Екатеринбургской Епархии», изданном в 1902 году, при описании Всеволодо-Благодатского села Верхотурского уезда, бывшего прежде центром управления золотых промыслов Заозерской дачи, указано, что «невдалеке от села имеется совершенно заброшенный огромный госпиталь с большими пакгаузами, ранее обслуживающий медные рудники и золотые прииски, большинство из которых в настоящее время не разрабатываются».

В целом, положение медицинской части в пермском имении Всеволожских в середине XIX в. оставалось противоречивым. С одной стороны, в его обеих частях по официальным отчетам 1858-1859 гг. действовали медицинские заведения при всех принадлежавших им заводах, Кизеловских рудниках и Всеволодоблагодатских золотых промыслах, в которых числилось 103 кровати, а на службе состояло два аттестованных врача (ГАСО. Ф.43, Оп.1, Д.280,320). В поселке Пожевского завода в середине 1850-х гг. работал аттестованный аптекарь Раутенберг, получивший звание провизора в Московском университете (ГАСО. Ф.43, Оп.2, Д.1561, л.40-40об.). С другой стороны, медицинские заведения располагались в ветхих помещениях, испытывали хронический недостаток необходимых лекарств и принадлежностей. Как и иные частные заводовладельцы, Всеволожские под давлением ревизоров Уральского горного правления (горных исправников и, позднее, окружных инженеров), строили и содержали больницы и лекарские дома на заводах и приисках, периодически нанимали квалифицированных врачей и, на первых порах, подготавливали лекарских учеников из числа своих крепостных. Однако, систематическому развитию медико-санитарной инфраструктуры в их имениях во многом препятствовали регулярные разделы имений между младшими Всеволожскими, а также постоянная угроза банкротства ввиду их огромных долгов.

Кроме вышеуказанных медиков по долгу своей службы посещавших селения и прииски в Заозерских дачах, стоит указать Савелия (Ксаверия) Верцинского, служившего в 1852-1853 годах лекарем в пермских владениях Всеволожских (РГИА. Ф.37, Оп.5, Д.205, л.81; ГАСО. Ф.24, Оп.32, Д.867, л.23об), а также занимавшего ту же должность в 1857 году Федора Егорова (ГАСО. Ф.24, Оп.32, Д.1537, л.33об.). В 1883-1884 годах на должности врача Пермских имений Всеволожских состоял Шикун Константин Григорьевич 1850 г.р., сын капитана, выпускник Петровской Полтавской военной гимназии 1867 года и Медицинско-хирургической академии со званием лекаря в 1875 года. Он и его сестра Мария были внесены в дворянскую родословную книгу Полтавской губернии (Часть 2, Литера I, с.749. Дело по архиву № 157). Согласно данным тома 2.4 Библиографического словаря «Деятели революционного движение России» 1932 года издания, по агентурным сведениям, «являясь студентом Медицинско-Хирургической (Военно-медицинской) академии, К.Г. Шикун в 1873 году читал рабочим Патронного завода в Петербурге лекции «возмутительного» содержания. Был близок к долгушинскому кружку; принимал участие в кружке, руководимом О. Канановой и находившемся в сношениях с эмигрантами и В. Берви-Флеровским; бывал у последнего в Финляндии». В 1877-1880 и 1890-1897 годах Константин Григорьевич служил на должности главного врача Пермского имении Строгановых. И в начале XX века он продолжал службу в должности заводского врача, заведуя госпиталем и больницей в селе Ильинском Пермской губернии, где располагалось главное управление Пермского нераздельного имения Строгановых (ГАСО. Ф.43, Оп.1, Д.103, л.378; Д.632, л.59; РГВИА. Ф.316, Оп.63, Д.6784; ОМКМ (Очерский муниципальный краеведческий музей). № 264/42).

Разумеется, самым известным медиком, работавшим и жившим в Никито-Ивдельском селе, являлся С.Н. Морачевский. Степан Николаевич родился в 1869 году в Чернигове в семье священника. По окончанию фельдшерской школы был направлен на службу в село Никито-Ивдель, расположенное на севере Верхотурского уезда. В «столице» Северо-Заозерской дачи он долгие годы лечил старателей золотых приисков, сельских обывателей и кочевых вогулов. В Никито-Ивделе он женился и родившиеся в этом браке три его дочери продолжили профессию отца. В 1916 году он был переведен в Надеждинский завод, а в 1932 году - направлен в село Филькино для создания на основе фельдшерского пункта Филькинской сельской больницы, где он проработал 9 лет (всего отдал медицине 57 лет). За «выдающуюся и плодотворную работу» Степану Николаевичу в 1914 году было предоставлено право ношения «Высочайше учрежденного серебряного нагрудного знака в память пятидесятилетия со дня Высочайшего утверждения 1 января 1864 года Положения о губернских и земских учреждениях» (награжден Земской медалью). Неоднократно избирался делегатом уездных Съездов земских врачей. Посвятил себя медицине и его брат - Морачевский Яков Николаевич, почетный гражданин, который на 1917 год числился в Москве зубным врачом и проживал с супругой Морачевской Софьей Михайловной в Брюсовском переулке в доме № 1.

После перехода Северной и Южной Заозрской дач во владение Московского лесопромышленного товарищества и Зауральского горнопромышленного общества, о врачах и фельдшерах, работавших в наших краях сохранилось ничтожно мало сведений. В 1910 году врачом прииска Лангур Верхотурского уезда указан Бернштейн Давид Львович 1873 г.р. Согласно «Российского медицинского списка, изданного по высочайшему его императорского величества повелению на 1910 год, получил диплом лекаря в 1897 году. В 1903-1908 годах занимался врачебной практикой в городе Саратове. Автор доклада 9-му губернскому съезду врачей и председателей земской управы в 1908 году на тему: «Заболеваемость сифилисом населения Саратовской губернии в 1903, 1904 и 1906 гг.». Согласно данных Адрес-Календарей Пермской губернии 1915-1916 года, в 1914-1915 годах заведующим больницы на прииске Лангур являлся врач В.П. Вторых, который в 1915 году являлся членом Верхотурской земской управы. В Адрес-Календаре 1917 года должность врача в Северной и Южной Заозерских дачах указана вакантной, а вместо С.Н. Морачевского в селе Никито-Ивдель указан фельдшер П.В. Шинкаренко.

Использованная литература:
Мухин В.В. Рабочая сила на предприятиях уральской горнозаводской вотчины Всеволожских в первой половине XIX века. Из истории рабочего класса и крестьянства Пермского края. Документы. Пермь, 1965 г.
Рутман Р.Е. Условия труда и быта рабочих горнозаводского Урала накануне отмены крепостного права. Исследования по истории Урала. Вып.1 Пермь, 1970 г.
Ксенофонтова В.В. Положение и борьба работных людей Всеволодоблагодатских золотых промыслов в 40–50-е гг. XIX в. Вопросы истории Урала. Вып.5 Свердловск, 1964 г.
Кривоногов В.Я. Формирование кадров наемного труда на золотых промыслах вотчинных владений Всеволожских в первой половине XIX в. истории заводов и фабрик Урала», вып. 2. Свердловск, 1963 г.
Краеведческие работы А.Д. Губина.
Сорокин Н.В. Путешествие к вогулам: Отчет, представленный Отделу антропологии и этнографии при Казанском обществе естествоиспытателей. Казань, 1873 г.
Черноухов Э.А. Социальная инфраструктура имения Всеволожских. Страницы истории России и Урала, 2010 г.
Черноухов Э.А. Социальная инфраструктура горнозаводских округов Урала в XIX в.: казенный и частный типы. Диссертация на соискание ученой степени доктора исторических наук. Екатеринбург, 2016 г.

Изданный в Москве и Санкт-Петербурге в 1995 году сборник «Репрессированные геологи. Биографические материалы» представляет собой мартиролог крайне сомнительного содержания, сведения которого нуждаются в объективной проверке, лишенной политической заданности при ее проведении. Так, составители сборника Л.П. Беляков и Е.М. Заблоцкий, без ссылок на архивные источники, указали, что горный инженер Кисельников Василий Васильевич был репрессирован в 1937 году, хотя, на самом деле, он скончался в 1927 году своей смертью и был похоронен на Даниловском кладбище в Москве (в одном захоронении с женой, скончавшейся в 1976 году).

В состав сборника включены «власовец» Бадаев Гасан Дасталиевич, сотрудничавший во время нахождения в плену с врагом Белецкий Игорь Евгеньевич, граждане, арестованные контрразведывательными отделами «СМЕРШ» (Балчи Золтан Золтанович), осужденные во время ВОВ за общеуголовные или воинские преступления и направленные в штрафные части (Баженов Леонид Анатольевич). И это только неполная выборка из мартиролога на букву «Б».
Согласно опубликованных в том же сборнике Доктором геолого-минералогических наук А.Д. Щегловым биографических данных геолога Евграфа Порфирьевича Молдованцева (1885-1941), последний «покончил с собой перед арестом: увидев ночью из окна своей квартиры, находившейся на втором этаже, подъехавший к подъезду «воронок», поднялся по лестнице на последний (пятый) этаж и, когда сотрудники НКВД остановились у дверей его квартиры, бросился в лестничный пролет». А.Д. Щеглов никаких ссылок на архивные источники не приводит, в связи с чем возникают закономерные вопросы, не является ли указанная причина самоубийства Е.П. Молдованцева легендой, сложенной в курилке Ленинградского горного института или во время кухонных посиделок околонаучных диссидентов.

Подобные выводы закономерны, если учитывать кем работа сборника инициировалась, и кто эту работу активно поддерживал. В предисловии ко 2-ому изданию сборнику в 1992 году прямо указывается, что «Выдающееся значение (для составления сборника – Ю.Н.) имела деятельность безвременно ушедшего от нас Ф.Ф. Перченка, историка, диссидента-шестидесятника, приступившего к сбору материалов о преступлениях режима еще в годы «застоя» и возглавившего работу по составлению первого издания книги» [с.7]. На самом деле, Феликс Федорович Перченок, долгое время преподававший в Ленинградских школах литературу, астрономию, географию и биологию, никакого исторического образования не имел, как и допуска к архивно-следственным делам (репрессированных, умерших по естественным причинам, в результате несчастных случаев или суицида). Всю свою информацию он «черпал» именно их кухонных сплетен и слухов. Свои статьи и «изыскания» с 1976 года он печатал под разными псевдонимами в зарубежном альманахе «Память» в соавторстве с будущим основателем общества «Мемориал» Арсением Боруховичем Рогинским, Борисом Нафталиевичем Равдиным и прочими борцами с советским режимом.

Молдованцев Евграф Порфирьевич 1885 г.р., происходил из мещан города Бугуруслана Самарской губернии. Фамилия Молдованцевых ни разу не упоминается в Адрес-календарях Самарской губернии, а из материалов, находящихся в свободном доступе, мне удалось отыскать лишь Петра Молдованцева, который был призван из Самарской губернии в 1904 году на флот, несшего службу кочегаром на броненосце «Орел» и участвовавшего в Цусимском сражении, после которого больше года находился в японском плену, а также участника ВОВ Молдаванцева (Молдованцева) Павла Степановича, 1908 г.р., уроженца деревни Ерзовки Кинель-Черкасской волости Бугурусланского уезда Самарской губернии. Можно предположить, что отец братьев Ивана и Евграфа Молдованцевых являлся приказчиком (управляющим) в одной из местных купеческих торговых домов или частных заводов, способным оплачивать учебу и проживание двух своих сыновей в реальном училище, а позже, и в престижном столичном высшем учебном заведении.

Конечно, биографии Евграфа Порфирьевича и его родственников представляли для «компетентных органов» оперативный интерес по причине участия его самого и членов семьи в Белом движении. С другой стороны, многие советские деятели науки и культуры были обременены и более тяжкими "грехами" социального происхождения, участия в Гражданской войне на стороне "мировой контрреволюции", более известных родственников в белоэмигрантской среде. И при этом, они умирали в своих профессорских и лауреатских квартирах и дачах, убеленные сединами, увенчанные всенародной славой и почетом.  

Известно, что младший брат Евграфа Порфирьевича, Иван Порфирьевич Молдованцев 1894 г.р., после окончания Бугульминского реального училища, размещавшегося с 1908 года в здании бывших винных складов на улице Соборной, поступил в Санкт-Петербургский горный институт, а в 1917 году, до окончания полного курса обучения, был мобилизован в армию и направлен на 4-х месячные курсы обучения в 3-ю Петергофскую школу прапорщиков Петроградского военного округа. После мятежа чехословацкого корпуса и взятия ими Самары 8 июня 1918 года, Иван Молдованцев, находящийся в родных краях, вступил в офицерскую дружину Народной армии КОМУЧа. Скорее всего, в июле-августе 1918 года он принимал участие в боевых действиях в составе 1-го Бугурусланского батальона Народной армии, а после взятия отрядом Каппеля Казани, был переведен в состав 3-го полевого инженерного батальона Самарской отдельной бригады (с 17 ноября 1918 года - Сводного корпуса в составе Самарской, Казанской и Симбирской отдельных бригад Самарской группы генерала С.Н. Войцеховского).

Надо заметить, что инженерные части армии Народной армии КОМУЧа, Уфимской директории и Временного правительства автономной Сибири комплектовались, в том числе, из числа бывших гражданских горных инженеров, инженеров-технологов и технических специалистов среднего звена, мало смыслящих в полевой фортификации, но хорошо разбирающихся в горновзрывных работах. Да и характер военных действий на Восточном фронте, складывавшийся из наступательных операций вдоль железнодорожных дорог и судоходной части рек, а затем - перманентного отступления от Бугуруслана и Самары до Вятки и Ижевска, требовало от военных инженеров скорее действий по уничтожению транспортной и промышленной инфраструктуры, чем возведения полевых укреплений, мостов и долговременных рубежей обороны. При отступлении из Прикамья в июне-июле 1919 года, колчаковцы сожгли под Пермью большое количество барж, военных и гражданских судов, в том числе 50 пароходов с продовольствием, керосином и нефтью. На баржах было сожжено много пленных красноармейцев (Спирин Л.М. Разгром армии Колчака. М.,1957). Отступая, они планомерно уничтожили крупнейшие железнодорожные мосты, демонтировали и вывезли оборудование Мотовилихинского пушечного завода (Федотова С.Л. Пермская катастрофа. Компаньон-magazine. № 9, 2009), эвакуировали в Сибирь специалистов большинства горнорудных, металлургических и других промышленных предприятий. Оборудование, которое не удавалось погрузить в железнодорожные вагоны и речные суда, по возможности уничтожалось. Уходя из Омска, 14 ноября 1919 года колчаковцы взорвали мост через Иртыш, а позже – через Обь в Новониколаевске.

Однако, Иван Молдованцев на 1 января 1919 года числился уже в составе 1-го учебного инженерного полка и слушателя Томской Офицерской инженерной школы. Летом 1919 года он был зачислен в состав инструкторов этой же военно-инженерной школы (Волков С.В. База данных Участников Белого движения в России. с.750). Надо полагать, Евграф Порфирьевич с братом в этот период времени не разлучался, и его служба также протекала в стенах бывшего Духовного мужского училища, изъятого у Томской епархии военным министерством ВПАС. Вышеуказанная Офицерская инженерная школа была открыта в Томске 15 января 1919 года. В 23-м номере газеты «Русская Армия» от 1 февраля 1919 года было опубликовано обращение начальника Офицерской инженерной школы подполковника Мещерского, в котором он просил граждан города уступить в библиотеку школы наставления, учебники, записки, лекции, брошюры и прочие пособия по фортификации всех отделов, мостов и дорог, по прожекторному, подрывному, минному, телеграфному, телефонному и понтонному делу, электротехнике, строительному искусству и прочим отраслям техники; а также и по другим отделам военного дела. Приказом Начальника Штаба Верховного Главнокомандующего генерал-майора Бурлина N 746 от 3 августа 1919 года, для юнкеров Томской Офицерской Инженерной Школы были установлены погоны алого сукна, обшитые серебряным галуном, с саперным знаком отличия (ЦГСА (РГВА) Ф.40213, Оп.1 - Коллекция приказов Белой Армии, д.1481).

К августу 1919 года Томск стал прибежищем для большинства руководящих кадров казенных и частных горных округов, золото и платинопромышленных компаний Урала, бежавших в Сибирь вместе отступающей армией Колчака.
Не стану строить предположения, составляя их пофамильный список, однако, точно известно, что в Томск на речных судах и баржах были эвакуированы инженеры и техники Богословского горнозаводского округа во главе с инженерами С.Н. Дороговым и А.П. Циллиакусом, геологами А.М. Мурзиным и Е.Д. Стратановичем, а также находившийся в командировке на Надеждинском заводе горный инженер В.Е. Грум-Гржимайло.

Совершенно точно, что среди «томских знакомых» И.П. Молдованцева был Вениамин Петрович Тарасов, сын екатеринбургского купца и золотопромышленника П.И. Тарасова, состоящий в строительном отряде при Управлении инженеров Сибирской армии. Инженер-механик по образованию, он заведовал золотыми приисками в Верхнеуральском уезде Оренбургской губернии, служил управляющим приисками своего отца, в Кочкарской Золотопромышленной компании и в Акционерском Обществе Верхне-Исетских заводов. До 1918 года состоял владельцем технической Конторы и производил поставки оборудования для казенных заводов. В 20-е годы, попав под амнистию, он работал на должности главного механика треста «Уралплатина» и в 1929 году был осужден по делу «Контрреволюционной вредительской организации в золото-платиновой промышленности СССР».

Значительная часть преподавателей и юнкеров, не пожелавших эвакуироваться с белогвардейскими частями на восток, после освобождения Томска Красной армией, была направлена в распоряжение Комиссии по распространению военнопленных и перебежчиков при РВС 5-й армии. В начале апреля 1920 года бывшая белогвардейская Офицерская инженерной школа была преобразована во 2-е военно-инженерные курсы по подготовке командиров РККА во главе с военным комиссаром Сергеем Михайловичем Малышевым (младшим братом председателя Уралобкома РСДРП(б) и областного комиссара труда Ивана Малышева, казненного белочехами в июне 1918 года), утвержденным в должности Приказом СибУВУЗа № 50 от 21 апреля 1920 года (ЦДНИ ТО. Ф.1, Оп.1, Д.1219, л.10). Соответственно, бывшие преподаватели и слушатели Офицерской военно-инженерной школы были зачислены в состав этих курсов. Кроме того, бывший выпускник торговой школы Общества взаимного вспоможения приказчиков города Екатеринбурга С.М. Малышев, был лично знаком со многими попавшими в плен бывшими офицерами армии Колчака из числа уроженцев или жителей столицы горонозаводского Урала, принимал участие в их судьбе и, вероятно, поручался за тех из них, у кого возникали претензии со стороны СибЧК.

Еще одним большевистским чиновником, лояльным к «господам офицерам» был Георгий Васильевич Малкин, который, после окончания Московских высших военные курсов всевобуча «Выстрел» в 1919 году, по ходатайству президиума Сибкрайисполкома был направлен в Красноярск на должность губернского инспектора всевобуча. До 1922 года он возглавлял службу всеобщего военного обучения (Всевобуча) в сибирских губерниях, совмещая свою должность с работой в военных издательствах, губвоенкомах, постом начальника отдела допризывной подготовки в штабе 5-й армии. В 1922 году он совмещал должность помощника начальника всеобуча Сибири и заместителя начальника экономического отдела Сибпромбюро ВСНХ. После демобилизации в апреле 1923 года, Г.В. Малкин был назначен на должность заведующего экономический отделом (ЭКО) ПП ОГПУ (Сибкрайсовнархоза), а с 1925 года работал начальником производственно-технического отдела Сибпромбюро ВСНХ (ОГУ ГАНО. Ф.П-4, Оп.18, Д.7594; ГАНО. Ф.Р-1490, Оп.1- Коллекция документов Малкина Г.В.). Г.В. Малкин, связанный через свою жену Галину Яковлевну Метелкину с многими торгово-промышленными и чиновничьими уральскими семействами, как мог способствовал легализации и трудоустройству части знакомых своей супруги из числа «белой контры», попавшей в плен или не сумевшей по разной причине выехать за границу. Со слов дальнего родственника Г.В. Малкина, ученого-океанографа Глеба Удинцева, известно, что он выступал поручителем некоторых из них в СибЧК.

В октябре 1920 года Томские инженерные курсы РККА были слиты с аналогичными военно-инженерными курсами, расквартированными в Бухтарминском и Зырянском районах Алтая. Объединенное военное училище расположилось в здании Томского учительского института на Старо-Киевской улице (теперь ул. Герцена), а военкомом был назначен Д.Е. Колошин-Богданов (ЦДНИ ТО. Ф.4204, Оп.4, Д.163, л.9). В 1923 году школа была расформирована, а преподаватели и оборудование были направлены в Московскую военно-инженерную школу.

Теперь рассмотрим имеющиеся документальные свидетельства биографии самого Евграфа Порфирьевича Молдованцева. Он родился в 1885 году в городе Бугуруслане Самарской губернии (Архив РНБ. Ф.2, Оп.26, Ед.хр.12, Л.69.). В списке студентов Казанского Императорского университета, хранящихся в Национальном архиве республики Татарстан, указано личное дело Молдованцева Евграфа Порфирьевича с крайними датами 30 октября (без указания года) и 14 января 1908 года (ГАРТ. Ф.977, Оп.1, Т.2, Д.3760).

В базе данных Участников Белого движения в России, составленной С.В. Волковым, указано, что и сам Евграф Порфирьевич Молдованцев воевал на стороне Белого движения и был взят в плен (надо полагать в том же Томске) частями 5-й Красной армии Восточного фронта и на 15 октября 1920 года передан в части и учреждения (с.698). После окончания Гражданской войны, окончил Петроградский горный институт в 1922 году (Репрессированные геологи. Биографические материалы. М.-СПб., 1995 г. со ссылкой на данные историка-любителя А.Д. Щеглова).

Его тесть, Петр Александрович Фёдоров, выпускник 2-го Кадетского корпуса 1886 года и Морского инженерного училища Императора Николая I 1901 года, являлся участником русско-японской войны в составе экипажа эскадренного броненосца «Цесаревич». В 1917 году он был назначен флагманским инженер-механиком Минной обороны и произведён инженер-механики (генерал-майоры). В октябре того же года был уволен из рядов флота и направлен на службу на Балтийский судостроительный завод. В конце Гражданской войны находился вместе с семьёй в городе Николаеве, где работал начальником судостроительного завода «Ремсуд». По стечению обстоятельств (внезапный выход судна в море) П.А. Федоров покинул родину один, оставив на берегу жену, Анну Сергеевну Баженову, с четырьмя малолетними детьми. П.А. Фёдоров эмигрировал во Францию и с 1924 года жил в район Клиши города Парижа в коммуне российских офицеров флота. Был вице-председателем и казначеем Морского собрания в Париже (Мартиролог русской военно-морской эмиграции по изданиям 1920–2000 гг. под редакцией В.В. Лобыцына. Феодосия, 2001. с.139). По данным Архива Российской национальной Библиотеки, Анна Сергеевна Федорова проживала в Ленинграде вместе с семьей дочери (жены Евграфа Порфирьевича Молдованцева) и осенью 1941 года вместе с дочерью и ее детьми эвакуирована в город Свердловск (Архив РНБ. Ф.2, Оп.26, Ед.хр.12, л.68).

С 1923 по 1932 год Евграф Порфирьевич занимается геологической съемкой и петрографией Никито-Ивдельского и Надеждинской районов Уральской области: Геологический отчет о геологических исследованиях, поисках платины и платиноидов в районе Денежкиного камня в Северном Урале в 1923 году. Предварительный отчет. (Геолфонд по Уральскому ФО, № 1001); Геологические исследования Денежкина Камня в Северном Урале в 1924 году. Предварительный отчет (Известия Геологического комитета. 1925 г. Т.44, № 10); Месторождения платины в районе Бурмантово в Северном Урале (Известия геологического комитета. 1927 г, Т. XLVI, № 2); Геологический очерк района Чистоп и Хой-Эква в Северном Урале (Известия геологического комитета, Т. 46, № 7, 1928 г.); совместно с Демчук А.И. - Геологический очерк района деревни Еловки и его месторождения самородной меди близ Надеждинского завода на Северном Урале (Известия Всесоюзного геологоразведочного объединения, Т.50, вып.90. 1931 г.).

Являясь с 1931 года секции золота и платины Уральского отделения ЦНИГРИ-ВСЕГЕИ, в качестве консультанта геологических работ по Северному Уралу Центрального научно-исследовательского геологоразведочного института и Главного геологического управления НКТП СССР, направлялся в командировки в Никито-Ивдельский и Надеждинский районы. В этот период им выполнены обобщенные работы по геологии и запасам минеральных ресурсов северной части Уральской области: Надеждинский железорудный район (Главнейшие железорудное месторождения СССР. Т.II, под редакцией Жилякова А.А., Молдаванцева Е.П., Свитальского Н.И. 1934 г.); Бокситы Северного Урала и проблема их изучения (Труды ЦНИГРИ, Вып.24., 1934 г.); совместно с Ходалевичем А.Н. и др. - Геологическое строение и петрология Ивдельского района и Денежкина Камня на Северном Урале: габбро, диабаз, кварц, глина огнеупорная, бокситы, золото, известняк, платина, порфирит, медь, железные руды, марганцевые руды (Геолфонд по Уральскому ФО, № 22497. Геологический отчет 1936 г.) и Материалы к стратиграфии и oбщей геoлoгии вoстoчнoгo склoна Севернoгo Урала. Ивдельский райoн (Труды ЦНИГРИ. Вып. 85. 1936 г.). С 1937 года Е.П. Молдаванцев занимал должность доцента кафедры петрографии Ленинградского горного института им. Г.В. Плеханова (ЦГА СПб Ф.Р 8811 Оп.14 1, Д.61).

При этом, фамилия Е.П. Молдованцева ни разу не упоминалась в ходе расследований дел «Контрреволюционной вредительской организации в золотоплатиновой промышленности», «Клуба горных инженеров» и «Надеждинского дела», проводившихся в 1929-1930 годах. Его не коснулись репрессии 1937-1938 годов. Он не только совместно с заведующим кафедрой петрографии Казанского Университета Владимиром Михайловичем Сергиевским выступал с докладом «Металлогения западного сектора Советской Арктики» на сессии Международного геологического конгресса, проходившего в Москве 20-29 июля 1937 года, но данный доклад был опубликован в пятом томе Труды XVII сессии МГК» в 1940 году.

Теперь перечислю факты, противоречащие версии самоубийства Е.П. Молдованцева, якобы в преддверии ареста сотрудниками ГУГБ НКВД. Во-первых, никаких массовых арестов деятелей науки в феврале 1941 года в Ленинграде не происходило. Черные «воронки» в этот период времени по ночному Ленинграду не разъезжали и, согласно электронных баз данных лиц, подвергавшихся политическим репрессиям, единичные аресты сотрудников ЛГИ и ЦНИГРИ осуществлялись только в июле 1941 года, уже после нападения на СССР фашистской Германии.\

Более того, после самоубийства Е.П. Молдованцева не производился обыск в его квартире и не был изъят его личный архив, что весьма странно, так как, если у сотрудников НКВД имелся ордер на его арест, логично было бы предположить, что арест подозреваемого включал бы обысковых мероприятий и вряд ли самоубийство Е.П. Молдованцева накануне ареста отменило бы обыск его жилища и изъятия принадлежащих ему вещей, научной документации и личных дневников. Мои сведения основываются на архивных документах, хранящихся в Архиве Российской Национальной библиотеки (РНБ).
Так, в Тетради учета бесхозных библиотек, указана запись от 26 августа 1942 года принятия на хранение личной библиотеки профессора и сотрудника ЦНИГРИ Е.П. Молдованцева в количестве 2664 экземпляров, включающей в себя книги, рукописи и различный научный материал по геологии. В конце записи содержится пояснение, что Молдованцев кончил жизнь самоубийством, жена эвакуировалась, а сведения о библиотеке дал уголовный розыск. (Архив РНБ. Ф.2, Оп.26, Ед.хр.11, л.16.).

Далее в деле имеется Докладная записка сотрудника ГПБ Могилянского на имя заведующего Отделом Комплектования ГПБ М.В. Машковой от 25-го августа 1942 года о произведенном совместно с представителем Ленинградского Угрозыска т. Сафоновым библиотеки умершего 19 февраля 1941 года научного сотрудника ЦНИГРИ Молдованцева Евграфа Порфирьевича, родившегося в 1885 году в городе Бугуруслане Чкаловской области. В ходе осмотра были обнаружены книги, рукописи и различные научные материалы (включая минералогические образцы и почвенные пробы), занимавшие четыре шкафа (один зеркальный шкаф и три сундука вскрыть и обследовать не представилось возможным). Среди библиотеки преобладала русская многотиражная литература по геологии и минералогии. Книги на французском, английском и немецком языках единичны. Отдел художественной литературы невелик. Имеется «Большая Энциклопедия» С.Н. Южакова. Согласно к принимаемому постановлению ГОУРУМ г. Ленинграда библиотека Молдованцева подлежит приобщению к фондам ГПБ. (Архив РНБ. Ф.2, Оп.26, Ед.хр.12, л.69.)

В прилагавшийся к Докладной записке актах от 24 августа 1942 года указано: «Мы, нижеподписавшиеся, Сафонов и представитель ГПБ Могилянский в присутствии управхоза домохозяйства № 14 Свердловского района Лекомцевой составили акт, что книжные и научные материалы, поименованные в прилагаемом акте осмотра комнат с библиотекой гр. Молдованцева Е.П. представитель принял для последующей перевозки в помещения ГПБ, с передачей на временное хранение… В ходе осмотра было обнаружено: научная литература и журналы по геологии и минералогии на русском, французском и английском языках в трех неполных шкафах; художественная литература на русском и немецком языках в одном шкафу; рукописи и картотеки научных работ на нескольких полках одного из шкафов; минералогические и почвенные образцы и пробы. Указанное имущество подлежит передаче ГПБ с последующим составлением детальной описи в помещении ГПБ. (Архив РНБ. Ф.2, Оп.26, Ед.хр.12. л.65-67.). В списке архивов, принятых в Рукописный Отдел из Резервного фонда, указано: Молдованцев - рукописи работ и машинописные копии; фотографии из экспедиций. Тематика - геология, отчеты экспедиций. 6 связок и 1 ящик (Архив РНБ. Ф.2, Оп.4, Ед.хр.7, л.70.).

Также в деле имеется Постановление оперуполномоченного 1-го отделения следственной части ГОУР Управления милиции города Ленинграда сержанта милиции Сафонова от 24 августа 1942 года о рассмотрении материала расследования по уголовному делу № 4848 по обвинению Карпова Н.И. по ст. 162. п. «в» (тайное похищение чужого имущества, совершенное с применением технических средств или неоднократно, или по предварительному сговору с другими лицами – Ю.Н.) УК. В нем указывается, что в связи со смертью доктора геолого-минералогических наук профессора Молдованцева Е.П. и нахождением его жены - Молдованцевой Е.П. на работе в горно-геологическом институте Уральского филиала академии наук СССР, расположенном в городе Свердловске, и выездом из квартиры в связи с эвакуацией родственницы (матери Молдованцевой) гр. Федоровой А.С., по заявлению Молдованцевой Е.П., осталась без надзора научная библиотека Молдованцева с его научными изданными и неизданными трудами по Уралу. Имея в виду, что библиотека с научными трудами Молдованцева может представлять собой государственную ценность, и что таковая осталась без надлежащего надзора, руководствуясь решением исполкома Ленгорсовета от 10/VUI42 г. за № 72-8, было принято решение о передаче на хранение по акту ГПБ библиотеки с изданными и не изданными трудами доктора геолого-минералогических наук Молдованцева, находящуюся в городе Ленинграде на 20-й линии Васильевского Острова, д.13, кв.5, о чем поставить в известность Молдованцеву Е.П., по адресу: г. Свердловск, ул. Сакко и Ванцетти, д.6-а, кв.16. (Архив РНБ. Ф.2, Оп.26, Ед.хр.12, л.68).

Постановление сержанта милиции Сафонова в деле дополнено письмом на имя директора ГПБ старшего лейтенанта милиции Пентелина и начальника 1-го отделения следственной части ГОУР лейтенанта милиции Хвалынского от 31 aвгуста 1942 года с просьбой выслать подробную опись принятых представителями ГПБ Могилянским и Филипповой по актам от 24 и 26/VIII-42 г. на хранение книг и материалов научной библиотеки покойного доктора геолого-минералогических наук проф. Молдованцева его жене Молдованцевой Е.П. по адресу: г. Свердловск, ул. Сакко и Ванцетти, д.6-а, кв.16. (Архив РНБ. Ф.2, Оп.26, Ед.хр.12, л.79.).

Еще одной странностью в этом деле является некролог на смерть Е.П. Молдованцева, написанный видными советскими геологами М.С. Галактионовым, Н.А. Сириным, А.В. Хабаковым и выше упоминавшимся В.М. Сергиевским, опубликованный в шестом номере журнала «Советская геология» за 1941 год (с.87-88). И уж если бы существовало архивно-следственное дело в отношении Е.П. Молдованцева, прекращенное за смертью подозреваемого, вряд ли оно прошло бы мимо Ленинградской (Санкт-Петербургской) прокуратуры после вступления в силу Закона РФ от 18 октября 1991 года № 1761-1 «О реабилитации жертв политических репрессий», даже если бы родственники и потомки Е.П. Молдованцева обращались с заявлениями о его реабилитации ранее.

Вероятнее всего, причиной его самоубийства явились какие-то личные обстоятельства, на которые наложилась обида, связанная с умалением его роли в открытии месторождения бокситов "Красная шапочка" в районе села Петропавловского (ныне город Североуральск). 

К своему очерку о Евграфе Порфирьевиче Молдованцеве считаю необходимо добавить, что в списках лиц, эвакуированных из Ленинграда, числится и дочь Евграфа Порфирьевича - Молдаванцева Т.Е. 1926 года рождения. Также, в записях в Тетради учета бесхозных библиотек указан его сын, Молдованцев Георгий Евграфович, который являлся студентом Геологоразведочного факультета Ленинградского Горного института, а позже - группы 101 первого курса ГСПС (Архив РНБ. Ф.2, Оп.26, Ед. хр.10, л.1.). Согласно данных Центрального архива Министерства обороны РФ, Георгий Евграфович Молдованцев 1923 года рождения, 21 октября 1941 года был призван в Красную Армию Свердловским ГВК города Свердловска. Был направлен для прохождения службы в 69-й запасный лыжный полк 22-й запасной стрелковой (лыжной) бригады Уральского военного округа, дислоцированной в поселке Бершеть Молотовской области. За подвиг, совершенный 26 июня 1944 года, гвардии ефрейтор 64-й гвардейской стрелковой дивизии Ленинградского фронта Г.Е. Молдованцев был награжден Орден Славы III-й степени (ЦАМО. Ф.33, Оп.690155, Ед.хр.957). Также был награжден Медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.», Медалью «За оборону Ленинграда», Медалью «За отвагу». Был демобилизован 15 мая 1945 года в звании лейтенанта (ЦАМО. Учётно-послужная картотека. Шкаф 138. Ящик 22; ЦАМО. Ф33, Оп.690155, Ед.хр.1751).

В многочисленных публикациях, посвященных жизни и творчеству знаменитого советского кинорежиссера Сергея Аполлинариевича Герасимова, большое место занимает биографии его отца, старших братьев и двоюродных сестер, известных благодаря своим бракам с писателями Юрием Либединским и Александром Фадеевым. Реже упоминаются его сестра, Лидия Аполлинариевна и дядя Анатолий Алексеевич. Однако, во всех этих работах довольно поверхностно освещена биография матери С.А. Герасимова, происходившей из семьи двинского купца иудейского вероисповедания Бориса Осиповича Эстровича (Эстеровича). Как следствие, наличия «белых пятен» в ее биографии и родословной, не может не вызывать вопросов о их причинах, лежащих за границами оценки компетентности и профессионализма историков, журналистов и литературоведов, обращавшихся к этой теме. 

Не смотря на политическую заданность авторов, наиболее информативными публикациями по данной проблеме являются очерк Глеба Удинцева «Вот прапорщик юный со взводом пехоты...» 2004 года, стати нижнетагильского историка-краеведа В.В. Кашина «Семья Герасимовых. Урал. ХХ век», опубликованная в сборнике материалов второй региональной научно-практической конференции «Генеалогия и архивы» в 2020 году в Челябинске и «Семья Герасимовых на фоне Гражданской войны» в материалах седьмой региональной музейной конференции 2016 года в Челябинске, а также статья «Меч и лира: Жизнь и судьба офицера Бориса Аполлинариевича Герасимова» за авторством Неуймина Н.Б., Кручинина А.М. и Дмитриева Н.И. в Екатеринбургском издании «Белая Армия. Белое дело» за 2008 год.

Сам Сергей Аполлинариевич Герасимов о своей семье писал: «Можно было бы начать рассказ о своей работе в искусстве с 1923 года, когда я семнадцатилетним пареньком приехал с Урала в Ленинград и, следуя смутным влечениям, решил заняться живописью. Я поступил в художественное училище, но тут же, как бы тайком от самого себя, подал заявление в труппу Экспериментального театра под руководством В. В. Всеволодского-Гернгросса. Театр этот искал себя в обрядовых спектаклях. Я был принят туда и несколько раз выступал на сцене, или, точнее, арене, в окладистой бороде, исполняя молчаливую роль гостя на русской народной свадьбе. Это был мой дебют на актерском поприще. Можно было бы начать рассказ о художественных попытках значительно ранее. Например, когда я в возрасте семи лет делал театр из опрокинутой табуретки, няниного платка, елочных украшений и фонаря с цветной бумагой. Правда, в то время я занимался также и химией: смешивал бертолетову соль с углем и селитрой, выдумывая свой порох, и пугал взрывами всех домашних.

Тогда я жил на Урале, в деревне, точнее, на заимке, неподалеку от Чебаркуля, на берегу прекрасного уральского озера вблизи Миасского завода. Там я провел годы детства, от рождения до тринадцати лет. И до сих пор впечатления эти из раннего деревенского опыта питают мои представления о естественной красоте мира. Городские впечатления начались лет с восьми, когда меня отдали в школу в Екатеринбурге (теперь Свердловск). Там же первые годы я учился в реальном училище, а потом, переехав с семьей в Сибирь, продолжал свое безалаберное учение в Красноярске, деля его с работой, которую начал в четырнадцать лет на одном из красноярских заводов. Годы были трудные, голодные, и получилось так, что какое-то время я был единственным кормильцем в семье. И тогда я совсем забыл об искусстве - мечты мои не шли дальше сытного обеда и сна вдосталь. Потом семья вернулась в Свердловск. Среди уральских и сибирских городов он всегда был первым в театральной и музыкальной жизни. Старшие мои братья давно уже были связаны с искусством: Владимир - архитектор, Борис - оперный певец. Поэтому разговоры и размышления об искусстве сопутствовали всей моей жизни в семье. Я любил братьев и, конечно, подражал им. Читал стихи, обязательно принимал участие в шарадах, которые любили разыгрывать в нашем доме, когда собиралась молодежь. А когда вернулся в Свердловск, естественно, стал завсегдатаем театра, не пропуская ни одного спектакля - ни оперного, ни драматического, ни оперетты, ни даже заезжего фарса. Но все же наиболее сильное впечатление оставило у меня первое знакомство с двумя спектаклями. Это было тогда, когда меня в первый раз привезли в город восьмилетним мальчиком. Первый спектакль - «Евгений Онегин», опера, которая и по сей день доставляет мне наибольшее удовольствие. Второй спектакль был драматический - «Разбойники» Шиллера. Франца Моора играл гастролер, знаменитый в то время трагик А. Розен-Санин. Я и сейчас вижу его поразительное лицо, когда он держит перед собой зеркало, а потом в отчаянии разбивает его. После спектакля я потерял сон и, обладая изрядной памятью, повторял наизусть куски яростных шиллеровских текстов, немыслимо гримасничал перед зеркалом, драпируясь в нянин платок. Вспоминая детство, я должен рассказать о няне. Это была замечательная женщина, в свое время окончившая прогимназию, чем она очень гордилась. В годы детства она была для меня самым дорогим человеком на свете. Впрочем, такой она осталась и до конца своих дней (я похоронил ее в 1932 году). Она научила меня понимать природу. Ее отношение к миру было необыкновенно доброжелательным, хотя по темпераменту няня была вспыльчива до самозабвения. Когда в двенадцать лет я в первый раз влюбился, то девочка, которая гостила у нас в деревне, почему-то сразу невзлюбившая мою няню, сказала в ответ на мои ухаживания: «Или я, или Наталья Евгеньевна!» Промучавшись всю ночь, я утром ответил ей: «Наталья Евгеньевна...» Такова была сила моей привязанности. Няня заменяла мне мать, хотя мать я также очень любил, как и всю свою остальную семью - трех братьев и сестру. Мать я видел редко - чтобы прокормить, -обуть, одеть немалое семейство, она постоянно работала в городе; братья и сестра учились, отца же мы потеряли, когда мне было всего три года. Конечно, я его не помнил. Он работал инженером на Миасском заводе и утонул в уральской реке Лозьве во время геологической разведки…» (Страницы автобиографии. Жизнь. Фильмы. Споры. М.: 1971 г.).

Отец Сергея Аполлинариевича, Аполлинарий Алексеевич Герасимов родился 23 июля 1863 года в семье полицейского исправника Мценского уезда Орловской губернии, причисленного к дворянскому сословию, и был старшим из трех его сыновей. Получив начальное домашнее образование, он поступил в Орловское реальное училище, а по его окончании, в 1880 году стал студентом механического отделения Петербургского Технологического института. На четвертом курсе института Аполлинарий Герасимов вступил в «Партию русских социал-демократов», одну из первых в России социал-демократических организаций, созданную годом ранее болгарским студентом Димитром Благоевым. После окончания института, А.А. Герасимов был принят на должность инженера-технолога Александровского Главного механического завода Санкт-Петербургского – Московской железной дороги (в биографии С.А. Герасимова, написанной Ларисой Хаджи-Даутовной Ягунковой, указан на Путиловский завод), продолжил нелегальную деятельность в составе благоевской группы, состоящей, главным образом, из студентов столичного университета и Технологического института. 3 октября 1886 года на съёмной квартире А. А. Герасимов был арестован на съемной квартире вместе со своим младшим братом Анатолием, проходившем обучение в Лесном институте. 8 июня 1888 года его выслали на 4 года в Енисейскую губернию под гласный надзор полиции, где Аполлинарий Алексеевич познакомился с якобы административно-ссыльной Юлией Борисовной (Юдифью Бер) Эстерович, ставшей его женой и матерью пятерых детей.

По окончании срока ссылки в 1894 году, супруги Герасимовы поселились в посёлке Миасского завода Троицкого уезда Оренбургской губернии. Аполлинарий Алексеевич, находясь под негласным надзором полиции и жандармского управления (о надзоре за его супругой нигде не упоминается), был принят на работу механиком, а затем управляющим механическими мастерскими Миасского золотопромышленного товарищества. Главноуправляющим М.З.Т. с 1894 года являлся горный инженер Мендель Бейнусович (Михаил Вениаминович) Захер, уроженец уездного городка Режица, входившего до 1777 года в состав Двинского края Псковской губернии, т.е. был земляком Ю.Б. Эстерович-Герасимовой и тоже происходил из семьи торговцев иудейского вероисповедания. Кроме того, М.В. Захер обучался в Санкт-Петербургском Горном институте в одно время с Аполлинарием Герасимовым (окончил ГИ в 1885 году) и мог пересекаться с ним на различных студенческих и общественных мероприятиях. По-видимому, именно покровительство М.В. Захера позволило А.А. Герасимову получить инженерскую должность с хорошим окладом, построить собственный дом и вести светский образ жизни со статусом добропорядочного буржуа средней руки.

Однако, в январе 1902 году Аполлинария Алексеевича обвинили в распространении преступных изданий среди рабочих заводского поселка, после чего последовало его увольнение. Герасимовы переселились на хутор, расположенный между Чебаркульским и Сарафановским поселками Кундравинского прихода Троицкого уезда (ныне поселок имени Десятилетия). На время строительства нового дома, их семью приютил брат Аполлинария Алексеевича, инженер-путеец Виктор Алексеевич Герасимов, построивший несколькими годами ранее на том же хуторе паровую мельницу и усадьбу с большим садом, напоминающую родительское орловское поместье, а также дачу на озере Тургояк. Проживая в Кундравах, Аполлинарий Алексеевич, через бывших сокурсников и знакомых, искал для себя нового места службы и когда в 1906 году было окончено дело о его негласном надзоре, совпавшее с рождением младшего сына, Сергея (выдающегося советского кинорежиссера), ему наконец поступило предложение занять должность управляющего золотыми промыслами Южно-Заозерской дачи Зауральского горнопромышленного общества на самом севере Верхотурского уезда Пермской губернии, в дикой и почти безлюдной местности, с принятием на себя ранее не знакомых служебных обязанностей руководителя частновладельческого приискового управления.

Работая на должности управляющего Южно-Заозерскими приисками ЗГПО, А.А. Герасимов принимал участие в работе III-го Экстренного Съезда золото и платинопромышленников Пермской губернии, проходившего в Кушвинском заводе в октябре 1908 года. Кроме того, А.А. Герасимов увлекся идеями частной золотодобычи на территории бывшего Округа северной горной экспедиции, для чего, в сезоны 1907-1908 года производил розыск золотоносных месторождений в районе деревни Бурмантовой. Согласно фонда Пермской казенной палаты Министерства финансов Государственного архива Пермского края, в 1908 году инженеру Аполлинарию Алексеевичу Герасимову была произведена выдача промысловых свидетельств на золотые прииски Парасковинский и Аполлинарьевский по ручьям Соипсос и Аполлинарьевке, притоках Сурпии (левом притоке реки Лозьвы). По одной из версий, А.А. Герасимов трагически погиб весной 1909 года, направляясь на лодке со своего Аполлинарьевского прииска к Владимирской пристани, утонув в районе Лозьвенского переката (по другой версии, он утонул в реке Сосьве, сплавляясь на лодке от деревни Воскресенской к Стрелебскому прииску).

Жена Аполлинария Герасимова, Юдифь (Юлия) Борисовна Эстрович (в источниках, упоминавших членов семьи Юлии Борисовны, проживавших позднее на территории Пермской губернии, их фамилия указывалась как Эстерович), родилась в городе Динабурге (Двинск, ныне – Даугвпилс) в семье еврейского купца Бэр Эстровича, выходца из уездного городка Россиены Виленской губернии. Согласно переписи населения прибалтийских губерний Российской империи 1881 года, кроме Юдифи, в семье Бэр Эстеровича имелись дети: Вера, Иосиф (Осип), Илья, Александр, Михаил и Мария. На момент вышеуказанной переписи, двинский купец Б.И. Эстрович уже проживал в уездном городе Старобельске Харьковской губернии и весной 1881 года подавал прошение об отдаче ему в аренду Лисичанских каменноугольных копей казенного Луганского горного округа (РГИА. Ф.37, Оп.5, Д.884, л.75-78 об.). На состоявшихся 3 ноября 1881 года в конторе Луганского округа торгах, Б.И. Эстровичу в аренде было отказано, но, позднее, по результатам торгов, проводившихся в октябре 1884 и в январе 1885 года, он получил в аренду один из участков Лисичанского каменноугольного месторождения (Неклюдов Е.Г. Попытки отчуждения Лисичанского казенного завода и каменноугольных копей в 1870-1880-е гг. Журнал исторических, политологических и международных исследований № 1/2 (72/73) Донецк, 2020 г.). Кроме торгово-промышленной деятельности, Борис Осипович (Иоселевич) Эстрович числился списках землевладельцев Харьковской губернии.

Юдифь Эстрович и ее старшие братья, по моде того времени, были увлечены народническими идеями «хождения в народ». Из отрывочных сведений биографических источников можно предположить, что Михаил Эстрович состоял в луганском «кружке саморазвития» и вел пропаганду среди учащихся местной горной школы штейгеров. Его брат Осип, судя по составу луганской народовольческой организации вместе с которыми он был арестован в мае 1887 года (Лазарь Ефанов, Дмитрий Батинов и Никлай Ожигов), вероятнее всего, обучался в Екатеринославской земской фельдшерской школе.

На женских фельдшерских курсах, вероятнее всего, занимались и сестры Эстровичи. Данное предположение основывается на биографических данных народовольца Леонида Петровича Ешина, обер-офицерского сына, отчисленного в 1882 году из Харьковского ветеринарного института за участие в студенческих беспорядках и высланного под негласный надзор полиции в Луганск Екатеринославской губернии. В 1884 году Б.И. Эстрович подал в полицию донос, обвиняя Л.П. Ешина в передаче его дочерям нелегальной литературы, т.е. его знакомство с сестрами Эстрович было связано с репетиторством ветеринара-недоучки в среде местных купеческих семейств. В июне 1887 года Ешин был приговорен к лишению всех прав состояния и к ссылке в каторжные работы на 4 года. Принимая во внимание чистосердечное раскаяние подсудимого и его прошение о помиловании от 25 марта 1887 года, суд заменил каторжные работы на ссылку в менее отдаленные места Сибири с лишением всех особых прав (Био-Библиографический словарь «Деятели революционного движения в России: От предшественников декабристов до падения царизма. Т.3, Издательство Всесоюзного общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев, М.: 1934 г.).

В июле 1887 года он был водворен на поселение в городе Бийск Томской губернии, где с 1889 года организовал любительский театр в здании городского Общественного собрания. Близкий друг Л.П. Ешина, советский литературный критик и писатель Адриан Топоров, в своем очерке «В старом Барнауле», изданном в 1969 году писал, что, отбывая поселение, Л.П. женился на дочери своего доносчика Вере Борисовне Эстрович, которая участвовала в его театральных постановках в качестве актрисы. В этом браке родилось четверо детей, которых, после смерти Веры Борисовны в 1909 году, воспитывала его незамужняя сестра, Александра Петровна Ешина.

Вообще «история» ссылки Юлии Борисовны в Сибирь, растиражированная в многочисленных статьях, книгах и документальных фильмах о Сергее Аполлинариевиче Герасимове, крайне сомнительна. Более правдоподобна версия приезда Веры и Юдифи Эстрович в Сибирь для ведения домашнего хозяйства их ссыльных братьев, ибо, по действующим в то время законам РИ, осужденные к каторге и ссылке лишались семейных и наследственных прав, в случае, если их жены и родственники не следовали вместе с ними к месту отбытия наказания.

Внучка Михаила Борисовича Эстровича, Ирина Бенционовна Роднянская, лауреат Новой Пушкинской премии 2010 года и литературной премии Александра Солженицына 2014 года, в своей анкете указывала, что ее мать, Мира Михайловна, являлась дочерью народовольца Михаила Борисовича Эстровича и сестры Аполлинария Герасимова. О своей бабушке, не называя даже ее фамилию, И.Б. Роднянская кратко упомянула, что, находясь в ссылке, дед повстречал свою будущую жену, «идейную» фельдшерицу, получившую почетную грамоту от полтавского губернатора за заслуги по ликвидации холерной эпидемии 1892 года. Видимо она, как и сестры Эстрович, делила с братом тяготы сибирской ссылки, либо приехала В Енисейскую губернию засвидетельствовать бракосочетание А.А. Герасимова с Юдифью (Юлией) Борисовной.

В биографических источниках, посвященных семье Герасимовых, указано, что, кроме Юдифи Эстрович (Эстерович) в сибирской ссылке находились еще двое её братьев - народовольцы Михаил и Осип (Иосиф) Эстрович, участвовавшие в восстании ссыльных 1889 года в Якутске, причем, Осип Эстрович, в ходе восстания, был ранен и осужден к пожизненным каторжным работам. Казалось бы, что братья Эстрович являли собой пример пламенных революционеров и самоотверженных борцов за «светлое будущее» угнетенного русского народа. На самом же деле, и они, и остальные участники «Якутского восстания» представляли из себя радикально политизированную часть еврейской золотой молодежи, занимавшейся, под прикрытием народовольческих и марксистских идей, борьбой с государственной политикой ограничений на ведение промышленной и финансовой деятельности для лиц иудейского вероисповедания. Ссыльнопоселенцы, находившиеся в начале 1889 года в Якутске, сплошь были выходцами из богатых еврейских семейств Минор, Брагинских, Залкинд, Коган-Берштейнов, Брамсон, Гуревичей, Шехтер и др. Многие из них следовали в ссылку за свой счет и располагали значительными денежными суммами.

Не маловажным обстоятельством, характеризующим участников «Якутского инцидента», являлось то, что ни один из его участников мужского пола не проходил воинскую службу по призыву или в качестве вольноопределяющих. Часть из них пользовалась льготой «по образованию», числясь в «вечных студентах», которым полагалась получение отсрочки для прохождения обучения в средних и высших учебных заведениях до 28 летнего возраста. Другим способом «откосить» от службы в армии согласно правительственных распоряжений по введению общей воинской повинности 1874 года, было получение медицинского диплома врача, ветеринара или фармацевта, гарантировавшее полное освобождение от воинского призыва в мирное время (эта категория граждан зачислялась в год их призыва прямо в запас сроком на 18 лет).

Воинским Уставом также предусматривались льготы по имущественному и хозяйственному положению, для тех, кто не обладал образованием или правом на льготу по семейным обстоятельствам, но владел капиталом (подобными льготами, по преимуществу, пользовались дети купцов 1-й гильдии, а также евреев, причисленных к личному и почетному гражданству, записанные в качестве управляющих делами и капиталами своих родителей). Однако, такой категории лиц отсрочка от поступления на службу давалась не более чем на 2 года и, по истечении этого срока, получение другой льготы сопровождалось длительным процедурами рассмотрения ходатайств в воинских присутствиях, обращениями «за оказанием милости» к губернаторам и значительными денежными тратами, в связи с чем, состоятельные родители старались отправить своих чад на учебу за границу.

В крайнем случае, еврейские юноши, не сумевшие получить медицинского образования или не получившие освобождение от воинской повинности по состоянию здоровья «вследствие телесных недостатков или болезненного расстройства», посредством подкупа уездного воинского начальника или заручившись нужным мнением о годности лица, подлежащего приему на службу знакомого или корыстолюбивого врача, демонстративно «записывались» в антиправительственные кружки и организации, так как лица, «лишенные по судебным приговорам всех прав состояния или всех особенных прав и преимуществ, лично по состоянию присвоенных, сосланных в административном порядке или по судебному приговору», не подлежали воинскому призыву (ПСЗРИ. Собр.II, Т.51, Отд.I, с.170-171). Конечно, все указанные способы уклонения от воинской службы были распространены и среди других народов Российской империи, однако, по данным Главного штаба, в среде евреев количество «уклонистов» в конце XIX-го века составляло в разные годы до 38,8 процентов от списочного состава лиц призывного возраста (РГВИА. Ф.400, Оп.19, Д.37).

По своему социальному происхождению, все «якутские мятежники» являлись выходцами из купеческого сословия разбогатевших лавочников и лобазников. Сословия, обремененного проблемами межнациональных отношений в чуждой им этнической и религиозной среде с элементами политического и экономического притеснения со стороны государства и коренного населения. Среди участников «якутского инцидента» не было ни одного человека, испытавшего тяготы подневольного труда заводского рабочего, слесаря, плотника, вольного хлебороба, прачки или ткачихи. Вся эта публика никогда не выступала против хлебных спекуляций, контрабанды, ростовщичества, мошенничества и торговли контрафактными товарами, процветавших среди родственного им народа. Отечественная история не сохранила ни одного случая организации «евреями-социалистами» рабочих протестов на заводах и фабриках евреев-капиталистов, покушений их на жизнь или жизнь еврейских банкиров, наживавших барыши на эксплуатации русского народа не менее цинично, чем капиталисты других национальностей.

Вся их революционная энергия была направлена исключительно против правящий фамилии, государственного строя и «его опричников», а истинной целью их политической деятельности, по примеру успешной борьбы северных Нидерландов за независимость от империи Габсбургов и Великой Французской революции, было банальное устранение экономических конкурентов из числа высших сословий и русского (по преимуществу староверческого) купечества. Их воспаленное воображение будоражило политическое и финансовое могущество кланов Ротшильдов, Фульдов, Фуртадо, Стернов, Канов, Барент-Коэнов, Голдсмитов, Бишофшаймов, Саломонов, Бэрингов и других, в чьих интересах совершались все буржуазные революции в Европе, свержение монархий, континентальные и колониальные войны.

«Якутский инцидент» 1889 года нельзя считать актом борьбы политзаключенных за свои гражданские права, так как, по сути, его участники не требовали пересмотра своих приговоров, ни оспаривали их законность. Тем более, их выступление не носило характер политической акции во имя «освобождения рабочего класса от ига мирового капитала», принесения в жертву своих жизней на алтарь мировой революции или вооруженного восстания во имя «светлого будущего».

В докладе якутского вице-губернатора Осташкина в Департамент полиции от 2 августа 1889 года (№ 106) указывалось, что у прибывших к 25 февраля 1889 года в Якутск 70-ти ссыльнопоселенцев имелось при себе имели много багажа в сундуках, корзинах, ящиках и чемоданах (более 10 пудов на каждого). В связи с тем, что Якутский тюремный замок, рассчитанный на содержание не более 40 человек, не мог вместить всех ссыльных, часть их до 16 марта отправили к месту отбытия наказания в Верхоянск и Средне-Колымск. Оставшиеся в Якутске 34 человека, все евреи, проявляли «какой-то особенный преступный задор», ничуть не смущаясь возможного наказания по фактам противодействия и сопротивления конвою, учиненным в Томске. С разрешения Иркутского генерал-губернатора, которому Яков Ноткин предложил свои услуги по устройству метеостанции на Кеньюрахе, он и Мориц Соломонов наняли себе квартиру в отдельном флигеле у мещанина Монастырева, а остальные ночевали за плату в якутских квартирах. При этом, ссыльные свободно перемещались по городу, занимали деньги у местных купцов под долговые расписки на своих доверенных лиц, устраивали вечеринки с разносолами и вином. По донесениям полиции, они намеревались летом бежать, что подтвердилось позже находкой в квартире Пика фальшивых паспортов, переписки с другими ссыльными, книг К. Маркса и другой запрещенной литературы.

В связи с вопиющим поведением ссыльных евреев, вице-губернатором было принято решение об отправке с 22 марта по 15 апреля 15-ти человек из них с семьями в северные округа, разрешив иметь при себе багажа не более 5 пудов, кормовых казенных денег и 22 рублей 58 копеек каждому на одежду и обувь, так свои собственные средства ссыльные «потратили на барышничество». В связи с отказом указанных лиц следовать к назначенным им местам отбытия наказания, 22 марта к ним была отправлен отряд из 30 нижних чинов под командой поручика Карамзина. Отказавшись исполнять распоряжение об отправке первой партии ссыльных в Средне-Колымск, «мятежники» воспользовались приобретенными у местного населения револьверами систем «Лефорше» и «Смит и Вессон», устроив перестрелку с конвойным отрядом. В ходе «штурма» дома Монастырева, были убиты Софья Гуревич, Герш Шур, Яков Ноткин, Папий Подбельский, Соломон Пик, Петр Муханов и полицейский надзиратель Хлебников. Были ранены Лев Коган-Бернштейн, Осип Минор, Матвей Фундаминский, Осип Эстрович, Михаил Орлов, Моисей Гоц, Николай Зотов, поручик Карамзин, вице-губернатор Осташкин и несколько солдат.

По окончанию дознания, Военно-судной комиссией во главе с начальником иркутского дисциплинарного батальона Савицкого, «за вооруженное восстание с заранее обдуманным намерением» три человека было приговорено к смертной казни, Иосиф Эстрович - к ссылке на бессрочные каторжные работы, а его брат, Михаил, - ссылке на каторжные работы сроком на 10 лет с лишением всех прав состояния. 8 августа 1889 года «якутские мятежники» были отправлены в Вилюйскую каторжную тюрьму, пустовавшую после освобождения Н.Г. Чернышевского в 1884 году, представляющую собой подобие помещичьей усадьбы с годовым бюджетом, определенным специальным решением Государственного совета, в 30 000 рублей (Виктор Гуревич. На ледяном краю Ойкумены. Заметки по еврейской истории № 9 (132) сентябрь 2010 г.).

В 1891 году, по Именному указу Александра III от 17 апреля 1891 года «О даровании милостей ссыльным в ознаменование посещения Сибири Его Императорским Высочеством, Государем Наследником Цесаревичем и Великим Князем Николаем Александровичем», всем осужденным срок каторжных работ был сокращен на одну треть. Чуть позже, согласно Манифеста цесаревича Николая II по случаю его бракосочетания с принцессой Гессен-Дармштадтской Александрой Федоровной от 14 ноября 1894 года, при добром поведении и прилежании к труду, сроки каторги были уменьшены еще на одну треть, а бессрочная каторга была заменена срочной на 20 лет. В 1895 году дело о «Якутском восстании» было пересмотрено, и приговор военно-ссудной комиссии были пересмотрен с заменой осужденным каторги поселение сроком на 10 лет, считая от 7 августа 1889 года, с лишением лишь особых прав. Также ссыльнопоселенцам было разрешено по отбытии срока наказания возвращаться в центральные губернии России. Высочайшим Манифестом от 14 мая 1996 года «О дарованных в день Священного Коронования Их Императорских величеств милостях» каторжанам и ссыльнопоселенцам были снижены сроки наказания еще на одну треть. Никаких упоминаний о дальнейшей судьбе Осипа Эстровича я не обнаружил, что, однако, не может служить весомым доказательством его смерти на сибирской каторге.

Его брат, Михаил Эстрович, вместе другими участниками «якутского восстания» до 1892 года отбывал наказание в Вилюйской и Акатуевской тюрьмах. В 1893 году он был отпущен в вольную команду, работающую на Кадайском руднике, а с 1894 года был переведен на поселении в село Преображенка Киренского уезда Иркутской губернии. Скорее всего, уже после перевода на поселение, состоялось его знакомство с А.А. Герасимовым и женитьба на его сестре. В 1905 году, после амнистии, он возвратился в Луганск под надзор полиции, позже переехал в городе Либава (ныне город Лиепая в Латвии), а после начала Первой мировой войны - проживал в Вильно, Москве, Петрограде и Екатеринославе.

В конце концов, он осел в Харьков, где работал мастером по эмали, получив отдельную квартиру в доме № 49 «А» по улице Пушкинской управления домами «Всесоюзного общества бывших Политкатаржан и ссыльнопоселенцев», а вместе с ним проживала его дочь Мира, работавшая преподавателем по вокалу, и ее супруг, врач-эндокринолог Бенцион Борисович Роднянский. Согласно базы данных лиц, подвергшихся политическим репрессиям, М.Б. Эстерович, 1869 г.р., уроженец деревни Скотоватая Донской области (ныне поселок Верхнеторецкое Ясиноватского района Донецкой Народной Республики), был арестован 17 апреля 1938 года и осужден Решением тройки УНКВД по Харьковской области 20 апреля того же года по ст. 54-6-8-11 к расстрелу по обвинению в участии в антисоветской террористической фашистско-шпионской организации, ставившей целью создание самостоятельного еврейского государства в Палестине. Он был расстрелян 29 мая 1938 года в городе Харькове и реабилитирован только 27 апреля 1989 года, когда в разгуле перестроечных реформ, вопреки резолюции № 3379 Генеральной Ассамблеей ООН 1975 года, признавшей сионизм «формой расизма и расовой дискриминации», в нашей стране стали массово реабилитировать репрессированных сионистов. Увлечение М.Б. Эстровича (Эстеровича) сионизмом признавала и его внучка, И.Б. Роднянская, считая, при этом, его арест являлся одним из преступлений кровавой сталинской диктатуры.

Вышеупомянутая Ирина Бенционовна Роднянская, к потомкам рода Герасимовых никогда себя не причисляла. Она, считающаяся известным литературным критиком и литературоведом, в творчестве Пушкина и Достоевского видела лишь генетические дефекты русского человека, его природную дикость, телесную и душевную лень, рабское преклонение перед светской и духовной властью, варварство и необузданность, разрушительно воздействующие на остальной цивилизованный мир. По ее мнению, ни какие меры просвещения и цевилизаторства не способны истребить или перевоспитать русское холопство, а попытки приобщения этого народа к свободе и демократии, всегда заканчиваются не иначе, как стихией русского бунта, бессмысленного и беспощадного. Это, конечно, мое субъективное мнение, но, как мне кажется, судить русскую литературу по работам госпожи Роднянской, все равно, что изучать античную философию по книге Диогена Лаэрция или рассуждать о творчестве Крылова по грузинскому пересказу его басни «Ворона и лисица» в известном анекдоте.

В отличие от Михаила, Илья Эстрович (Эстерович) для нового места жительства выбрал Екатеринбург, занимаясь управлением золотых приисков «Наследников инженера А.А. Герасимова» и разного рода промыслами. В 1911 году, вместе с братом, Александром, он стал совладельцем кинематографа «Лоранж» и одноименного кафе при нем. В 1913 году братья Эстерович «перевезли» свой кинематограф из дома Пеина в здание, расположенного на перекрестке Главного и Вознесенского проспектов (ныне проспект Ленина и улица Карла Либкнехта, построенное Екатеринбургским Коммерческим собранием. Кроме того, в Адрес-Календаре Пермской губернии 1917 года была размещена реклама Электро-театра «Луч», располагавшегося на Большой улице, на против вокзала в Мотовилихе, где ставились картины от лучшей прокатной конторы Торгового дома М.А. Дольника и И.Б. Эстровича (бывшего братьев Пате) на жемчужном экране, сопровождавшиеся иллюстрацией симфонического оркестра.

Развивая дело, Илья Эстрович налаживал связи с зарубежными компаниями о чем свидетельствует сообщение газеты «Урал» от 20 ноября 1918 года: «Совместно с членами американской миссии выбыл во Владивосток и проследует далее в Америку один из владельцев кинематографа «Лоранж» И.Г. Эстерович (опечатку в отчестве, вероятно, объясняется катастрофическим снижением профессионализма журналистов и типографских служащих того периода – Ю.Н.) для покупки американских фильмов и получения представительства по России Эдиссоновских аппаратов».  Предположительно, именно Илья Эстрович (Эстерович), приобрел для проживания Юлии Борисовны и ее детей небольшой домик, расположенный, согласно алфавитного списка жителей старого Екатеринбурга, по улице Никольской, 35 (ныне - улице Белинского) (ГАСО. Ф.62, Оп.1, Д.618).

Вряд ли этот дом, расположенный по соседству с особняками золотопромышленников М.М. Ошуркова и В.А. Поклевского-Козелл, чина горного правления Ярутина, купцов Тарасова и Рязанова, мог быть куплен самим Аполлинарием Алексеевичем Герасимовым в период его работы в Южно-Заозерской даче ЗГПО, так как Сергей Аполлинариевич, в своих воспоминаниях, упоминал, что его мать, после гибели отца, сильно нуждалась и была вынуждена отправить Лидию на некоторое время на попечении «богатой тетки в Пермь». Эти данные частично подтверждает нижнетагильский писатель В.В. Кашин, который в публикации «Семья Герасимовых. Урал. ХХ век», указывал, что Лидия Аполлинариевна, 1902 года рождения, после смерти отца была отдана в семью состоятельной тетки из Перми, но, через непродолжительное время, возвратилась в Екатеринбург, где проходила обучение во 2-й женской гимназии вместе с двоюродными сестрами Марианной и Валерией Герасимовыми.

Содержание дома и оплата учебы детей подразумевала не только материальную поддержку Юлии Борисовны ее состоятельными родственниками, но и наличием каких-то иных источников доходов (вероятнее всего от разработки или сдачи в аренду золотых рудников, находящихся на севере Урала). В последующем, наличие у семьи золотых приисков никогда не упоминалось в автобиографиях С.А. Герасимова по идеологическим причинам, как и родственные узы с семьями Эстеровичей-Брагиных из-за их еврейского происхождения, принадлежности к торгово-промышленной буржуазии и сомнительного поведения в годы Гражданской войны. Не удивительно, что в околокинематографических кругах распространялись слухи о том, что С.А. Герасимов «прятал» свою мать-еврейку на даче в Подмосковье.

Предположительно, «богатой теткой из Перми» могла быть старшая сестра Юлии Борисовны, Мария Эстерович, в замужестве Брагина. Мария Борисовна в браке с Давидом Брагиным родила четверых детей, которые, часть которых, по данным справочников «Весь Харбин», до конца 20-х годов проживали в эмиграции в Китае. Старший из ее сыновей, Брагин Александр Давидович, согласно сведений Государственного архива Хабаровского края, прибыл с родителями и другими близкими родственниками в Маньчжурию в 1922 году из города Благовещенска через город Сахалян, в Харбине являлся владельцем Венского магазина (ГАХК. Ф.Р-830, Оп.3, Д.5608,5624).

В эмиграции оказался и сам Илья Борисович Эстрович (Эстерович). Он упоминается в очерке Михаила Близнюка «Русская кухня Нью-Йорка», опубликованном в № 425 журнала «Русская Америка»: «Безусловно, главным событием театрально-кабаретной жизни русского Нью-Йорка 1926 года стало открытие 30 декабря ресторана «Рашен арт». Несколько последующих лет именно он «делал погоду» в этой области жизни русской колонии. Ресторан находился под Русским художественным театром Мориса Шварца в доме 181-189 по Второй авеню, около 11-й улицы. Когда в 1925 году планировалось создание театра, ресторатор Мейер (Михаил) Голуб решил открыть здесь кафе, в котором руководители театра могли бы бражничать, одновременно наслаждаясь истинно русской атмосферой (ко всему прочему «Рашен арт» еще и являлся точной копией одного из самых известных ресторанов Москвы). В нем имелось два обширных зала (площадь пола около 460 квадратных метров - в конце 20-х это была самая большая танцевальная площадка в русских ресторанах Нью-Йорка), вмещавших до 400 человек. Художественное оформление залов ресторана, с 22 полуоткрытыми ложами, было выдержано в древнерусском теремном стиле и выполнено по эскизам художника Н.Г. Узунова дизайнером И.Б. Эстровичем. «Рашен арт» оставался весьма прибыльным предприятием (выделявшимся и своей артистической программой) вплоть до своего закрытия на рубеже 1938-1939 годов».

К сомнительным фактам биографии членов семьи Герасимовых я бы отнес и утверждение части историков и киноведов о «сознательном вступлении в партию большевиков» в подростковом возрасте Лидии Аполлинариевны. В начале 1920-х годов, «пламенная революционерка» вдруг выходит замуж за Владимира Петровича Сартори, дворянина Вольского уезда Саратовской губернии и выпускника 3-й Московской школы прапорщиков 1917 года, который в Гражданскую войну воевал на стороне вооруженных сил КОМУЧа в составе Вольской Народной армии на пароходе «Георгий Морозов» (судно было брошено экипажем после подхода частей 1-й армии РККА к Самаре в начале октября 1918 года). Надо полагать, что Лидия Герасимова познакомилась с В.П. Сартори в период отступления Белой армии из Поволжья в Сибирь, когда она уезжала из Екатеринбурга вместе с матерью, младшим братом, другими членами семей Эстеровичей и Брагиных. В.В. Кашин, в статье «Семья Герасимовых. Урал. ХХ век», утверждал, что знакомство Лидии Герасимовой с В.П. Сартори произошло в городе Омске, где Лидия училась и работала в каком-то клубе, однако, сам Сергей Аполлинариевич Герасимов утверждал, что он с матерью и сестрой с 1919 и до окончания Гражданской войны проживал в Красноярске, после чего вернулись в Екатеринбург, переименованный в октябре 1924 года в Свердловск.

Вероятно, именно знакомство с Лидочкой Герасимовой заставило Владимира Сартори отказаться от исполнения воинского долга, требовавшего следовать с остатками колчаковских войск далее на восток, от созерцания картины окончательного разгрома армии, моральной деградации идей Белого движения, превращение его боевых частей в банды мародеров и разбойников, от горькой дороги в эмиграцию по примеру своего старшего брата Николая, командовавшего летом 1918 года пароходом «Георгий Морозов» и умершего в Сан-Франциско в марте 1934 года.

Вторым браком, Л.А. Герасимова была замужем тоже, отнюдь, не за пролетарием. ЕЕ супругом стал Александр Филадельфович Бажанов, сын Санкт-Петербургской 1-й гильдии купца и владельца торгово-промышленного товарищества «Ф.Г. Бажанов и А.П. Чувалдина». Г.Н. Гашкова в своем докладе «Судьба обитателей дома Бажановых», опубликованном на Ежегодной конференции по проблемам петербурговедения, проходившей в Санкт-Петербурге 11-12 января 2003 года, утверждала, что за сокрытие анкетных данных, Александр Филадельфович был выслан из Ленинграда в Северный Казахстан, а, накануне Великой Отечественной войны, ему и Лидии Аполлинариевне разрешили переехать на вольное поселение в город Нижний Тагил. В.В. Кашин, ссылаясь на данные Нижнетагильского музея-заповедника «Горнозаводской Урал» и семейные легенды семьи Бажановых, утверждал, что в Нижнем Тагиле вместе с Лидией проживала и ее мать, Юлия Борисовна Герасимова, якобы похороненная в 1943 году на местном Рогожинском кладбище.

Кроме того, согласно биографий Валерии и Марианны Герасимовых, Илья Эстерович, в свое время, помог сильно нуждающейся в средствах жене находящегося на нелегальном положении Анатолия Алексеевича Герасимова, перевез ее и двух несовершеннолетних дочерей в Екатеринбург, где приобрел для них деревянный домик и помог устроилась свояченице на работу корректором в одну из городских газет. Алрес дома известен благодаря вышеупомянутого алфавитного списка жителей старого Екатеринбурга, в котором указано, что Герасимов Анатолий Алексеевич, дворянин, в 1916 году проживал в Екатеринбурге в доме № 8 по Главному проспекту (ГАСО. Ф.62, Оп.1, Д.618). В аннотации к книге А.А. Герасимова «Год в колчаковском застенке», изданной в екатеринбургском издательстве «Уралкнига» в 1923 году, указывалось, что «Анатолий Герасимов был революционером-подпольщиком, пролетарским журналистом. Он или скитался по стране, скрываясь от царской охранки, или находился в тюрьме и ссылке». Согласно данных Био-Библиографического словаря «Деятели революционного движения в России: От предшественников декабристов до падения царизма» (Т.5.2. Социал-демократы, 1880-1904), по окончании дознания о деле «Партии русских социал-демократов» (благоевцев), он состоял под особым надзором полиции в Петербурге, Орле и Мценске. 8 июня 1888 года был осужден к тюремному заключению сроком на 1 месяц с последующим заключением под негласный надзор полиции сроком на 2 года. В 1889 году он был вновь подвергнут особому надзору полиции в Петербурге, но в 1890 году дело в отношении Герасимова, по соглашению Министерства Внутренних дел и Министерства юстиции, было прекращено. В 1892 году, оставив учебу в Санкт-Петербургском Технологическом институте, он уехал в Орел, а затем поступил на должность канцелярского служащего станции Елец Сызранско-Вяземской железной дороги. Через 2 года переехал в Саратов, где работал слесарем, а затем конторщиком в депо и управлении Рязано-Уральской железной дороги. По сведениям полиции, он продолжал пропагандистскую работу и поддерживал связь с саратовской организацией социал-демократов. Принимал активное участие в революционных событиях 1905 года, арестовывался в октябре 1905 и в начале 1906 года. В итоге, он был в административном порядке направлен на жительство в Сибирь и некоторое время был заключен в Тюменский тюремный замок. После освобождения, в том же 1906 году, был жестоко избит группой черносотенцев, отчего частично утерял слух и способность к свободному передвижению.    

То есть, ни на каком нелегальном положении он никогда не находился, с 1906 года под гласным или негласным полицейским надзором не состоял, обыскам и арестам не подвергался, в правах состояния и проживания ограничен не был. Более того, он принимал активное участие в общественной и политической жизни столицы горнозаводского Урала. Согласно фонда Екатеринбургской городской думы Государственного архива Свердловской области, Анатолий Алексеевич Герасимов в 1914-1917 годах выдвигал свою кандидатуру на выборы в гласные Екатеринбургской городской Думы от партии социалистов-революционеров. В вышеупомянутом словаре «Деятели революционного движения в России указано, что он в 1917 году редактировал газету Екатеринбургского уездного Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов «Вольный Урал», а после Октябрьской революции - работал в комиссариате народного образования Уралсовета. Сам А.А. Герасимов утверждал, что накануне захвата Екатеринбурга белочехами и частями армии Временного правительства автономной Сибири он заведовал театральным отделом наробраза, был арестован сотрудниками белогвардейской милиции (по другим сведениям – по распоряжению Екатеринбургской военно-следственной комиссии) и до 12 июля 1919 года содержался в Екатеринбургской центральной тюрьме №1.

После захвата войсками временного правительства автономной Сибири Екатеринбурга, братья Борис, Алексей и Владимир Герасимовы принимали активное участие в Гражданской войне на Урале, добровольно поступив на службу в состав 25-го Екатеринбургского полка горных стрелков. Они принимали участие в боях по освобождению от большевиков северной части Екатеринбургского и юго-западной части Верхотурского уездов, взятии городов Верхней Пышмы, Кушвинского завода и Нижнего Тагила.  Особенно отличился в боях при взятии села Мостовское, деревень Мостовки, Верхотурки и Пьянковой Б.А. Герасимов, произведенный 19 октября 1918 года в подполковники. По другую сторону линии фронта, против белогвардейцев Герасимовых сражались бойцы красногвардейских отрядов, в числе которых были добровольцы Богословского и Надеждинского заводов, Турьинских рудников, села Петропавловского, с Екатерининского, Лангурского, Сольвинского и Кытлымских приисков.

А еще во 2-й Екатеринбургской женской гимназии Лидия, Марианна и Валерия Герасимовы учились вместе с дочерью «цареубийцы», Риммой Яковлевной Юровской.  Известный советский ученый-океанолог Глеб Удинцев, издавший на склоне лет несколько очерков, являвших собой собрание семейных преданий, писал, что сестры Герасимовы, обучаясь в классе его бабушки по отцовской линии Елизаветы Наркисовны Удинцевой-Маминой, были дружны с Риммой Юровской и вместе с ней писали стишки в альбом его «тетки Натальи». В1922 году по направлению ЦК ВКП(б) Римма Юровская поступила на учёбу в Коммунистический университет имени Я. М. Свердлова (бывшие курсы агитаторов и инструкторов при ВЦИК). Однако, после смерти В.И. Ленина в январе 1924 года, ее курс был досрочно выпущен из Комвуза и направлен в рамках Ленинского призыва на заводы Донбасса, Урала и Сибири. Римма Юровская до 1926 года работала агитатором на Мотовилихском и Надеждинском заводах, приезжала в Самский рудник по случаю окончания строительства железной дороги из Надеждинска и на открытие рабочего профилактория «Денежкино» (будущий пионерлагерь «Уралец»).

После Февральской революции и последующего отречения государя-императора Николая II от престола, вопреки Основных Государственных Законов Российской империи, государственную власть в стране присвоил себе самопровозглашенный Временный Комитет Государственной Думы, работа которой были приостановлена 27 февраля 1917 года. Одним первых законодательных актов Временного Комитета было Постановление «Об упразднении Департамента полиции и об учреждении Временного управления по делам общественной полиции и по обеспечению личной и имущественной безопасности граждан», принятое 11 марта (24) 1917 года (Собрание узаконений и распоряжений рабочего и крестьянского правительства. 1917 г. № 79). В этот же день Совет министров, составленный из членов Временного Комитета, постановил впредь, до установления постоянного правительства, именовать себя «Временным правительством». На следующий день принято Постановление об отмене смертной казни, а приказом по армии и флоту было отменено учреждение военно-полевых судов. Также были упразднены Верховный уголовный и Высший дисциплинарный суды Сената, особые присутствия Сената, судебных палат и окружных судов.

Столкнувшись с неразрешимым противоречием провозглашенных принципов замены «старожимных» органов  охраны правопорядка гражданским самоуправлением, 15 (28) марта Временное правительство предоставило губернским комиссарам решать вопрос о приёме в милицию «достойных из числа бывших чинов полиции и жандармов». Сыскные отделения было предложено передать Министерству юстиции, при котором предполагалось создать Бюро уголовного розыска, политическую разведку - при министерстве внутренних дел, контрразведку - при Генеральном штабе и осведомительный отдел при Петроградском градоначальстве.

А уже в конце марта 1917 года было восстановлено Особое присутствие Сената для суждения дел о государственных преступлениях и противозаконных сообществах под новой вывеской «Особого присутствия для суждения дел о государственных преступлениях», с заменой участвовавших в его работе сословных представителей присяжными заседателями (СУ. 1917. Отд. I. № 61. Ст. 361; № 79. Ст. 456). Несмотря на декларацию о ликвидации политического сыска, вновь созданным Осведомительным отделом Главного управления по делам милиции с июня 1917 года был возобновлён сбор материалов о рабочем и крестьянском движении, деятельности партий.

«Временное положение о милиции» было утверждено Временным правительством 17 (30) апреля 1917 года. Принципом управления в милиции утверждалось единоначалие. Начальники милиции, избиравшиеся и увольнявшиеся земскими управами из русских подданных, достигших двадцатиоднолетнего возраста, решали вопросы комплектования кадров, их перемещения, определяли размеры окладов, могли накладывать взыскания, формировать временные кадры. Им же поручилось формирование разведочных Бюро для борьбы с уголовной преступностью, подлежащие утверждению местных органов власти. Территории уездов и крупных городов были разделены на участки. Земские органы самоуправления выбирали начальников городской, уездной, районной, участковой милиции и их помощников. Контроль за деятельностью милиции был возложен на комиссаров милиции и их помощников, работавших в каждом участке милиции, назначавшихся и увольнявшихся министерством внутренних дел. Комиссар милиции был подчинен комиссарам Временного правительства и отвечал за создание и деятельность судебно-следственной комиссии для рассмотрения дел всех задержанных не более суток и проверки правомерности арестов. До полного формирования и перехода под городское самоуправление милиция подчинялась председателю исполнительного комитета народной власти (комитетам общественной безопасности). В записке министра внутренних дел об общих основаниях взаимоотношений комиссаров и общественно-исполнительных комитетов указывалось, что исполнительная власть на местах и надзор в отношении законности ее действий, находится в ведении комиссаров, которые должны «разрешать вопросы местного управления в единении с общественными исполнительными комитетами» (ЦГАОР. Ф.406, Оп.3, Д.307, л.7; Ф.398, Оп.2, Д.120, ч.1, л.45). Так же Министерство внутренних дел ходатайствовало о предоставлении комиссарам исключительных полномочий «в целях охраны государственного порядка» в виде прав задерживать любое лицо в течение 24 часов, производить «во всякое время» обыски и брать подписки о невыезде («Уральская жизнь», 1917, 11 мая). На проходившем 6-7 августа 1917 года съезде губернских комиссаров, представитель Временного правительства указывал о необходимости усилении власти в уездах комиссаров «в единстве с существующими комитетами» (Вестник Временного правительства», 1917, 6 авг.), а в резолюции съезда признавался «безусловно необходимым» надзор за законностью действий самоуправления «в интересах как государственной власти, так и местного населения» (Там же, 9 авг.). В области законодательства Временное правительство сохранило основы старого права: Уголовное уложение 1903 года и судебные уставы 1864 года, Свод законов Российской империи и Табель о рангах. В марте при правительстве было учреждено Юридическое совещание, в которое были назначены семь видных юристов (все - кадеты). Оно должно было давать «предварительные юридические заключения» на решения Временного правительства. Определение общих принципов новой правовой системы было отложено до созыва Учредительного собрания (Там же. т.3: июль-август 1917 года. М.: РОССПЭН, 2004 г.). 19 июня (2 июля) Временное управление по делам общественной полиции и по обеспечению личной и имущественной безопасности граждан было переименовано в «Главное управление по делам милиции и по обеспечению личной и имущественной безопасности граждан».

В отличие от министров-капиталистов Временного правительства, многие члены которого являлись членами правлений различных акционерных обществ и коммерческих банков, большевики, анархистские организации всех направлений и левая часть партии эсеров, находящиеся в оппозиции, настаивали на том, что царская полиция и жандармское управление в новой России не должны подлежать реорганизации или восстановлению в любой форме государственных институтов охраны государственного строя, частной собственности и правопорядка. Эти взгляды базировались на идеях основоположников марксизма о ликвидации в ходе пролетарской революции прежнего государственного аппарата, как орудие насилия - армии, полиции, тюрем и всякого рода принудительных учреждений. Буржуазные государства, по мнению К. Маркса, лишь усовершенствовали феодальные институты принуждения и подавления, создавая целые полчища «государственных паразитов». Постоянные органы принуждения, полагали они, в социалистическом государстве должны быть ликвидированы, а задачи военной обороны и подавления сопротивления свергнутых классов должны осуществляться вооруженным народом.

В соответствии с этими положениями, 3-м письме о пролетарской милиции В.И. Ленин утверждал, что действительно народная милиция, должна состоять из всех взрослых граждан обоего пола, соединяющая в себе функции народной армии и полиции с функциями главного и основного органа государственного порядка и государственного управления... «Вот каким путём должны мы идти к тому, чтобы нельзя было восстановить ни особой полиции, ни особой, отдельной от народа, армии...» (В.И. Ленин. «Письма издалека». Цюрих, 11 (24) марта 1917 года. ПСС. Том 31).

4 апреля 1917 года Владимир Ильич Ленин, вернувшийся в Петроград из эмиграции, сформулировал знаменитые «апрельские тезисы», в которых он вновь поставил задачу устранения полиции, армии и чиновничества. При этом, он декларировал положение, согласно которого плата всем чиновникам, при выборности и сменяемости всех их в любое время, не должна превышать средней платы хорошего рабочего. Те же взгляды «вооруженного народа» изначально пропагандировали представители и других левых партий, считая, что захватившая власть буржуазия лишь усилит эксплуатацию народных масс при помощи новой милиции (от утопических взглядов на то, что государственное управление и охрана правопорядка можно осуществлять на «общественных началах» в свободное от основной работы время большевики отказались уже в конце 1917 года).

Еще до перехода власти к Временному правительству, 5 марта 1917 года из штаба Казанского военного округа, к которому относился и Екатеринбург, на места поступила телеграмма, которой начальникам гарнизонов предписывалось «в отношении мер охраны и поддержания порядка в городах действовать по соглашению с городскими головами». До выработки особого положения о «народной милиции» местным властям предлагалось самостоятельно создавать органы охраны общественного порядка. В телеграмме Министерства внутренних дел, полученной Пермским губернским комиссаром Калугиным, указывалось: «Полиция подлежит переформированию к чему необходимо приступить местным самоуправлениям». Никакого разъяснения, как строить «народную милицию», правительство не давало, все зависело от местной инициативы. Лишь в конце марта, в телеграмме из МВД Калугину, указывалось: «Проект положения срочно разрабатывается. Пока надо организовать временную, не стесняясь законами, относившимся к бывшей полиции. Зачисления в милицию бывших членов полиции зависит всецело от вас».

А уже на следующий день, созданный в Екатеринбурге Комитет общественной безопасности, на своем заседании заслушал подробности ареста начальника жандармского управления по Екатеринбургскому и Верхотурскому уездам Ивановского, постановил раз и навсегда заменить слово «полиция» словом «милиция» и широко огласить, что этот институт будет подчинен городскому самоуправлению (газета «Уральская жизнь» от 9 марта 1917 г.). В тот же день Временная исполнительная комиссия комитета общественной безопасности Екатеринбурга подвергла домашнему аресту бывшего уполномоченного Екатеринбургского и Верхотурского уездов генерала Ф.Э. Фортвенглера, была разоружена Верхотурская полиция.

Политическая жизнь и в Богословском горнозаводском округе кипела и бурлила революционным энтузиазмом в одном ритме с губернским центром (которым де-факто являлся Екатеринбург). 7 марта 1917 года в поселке Надеждинского завода был создан коалиционной орган местного самоуправления – Комитета общественной безопасности, Исполнительный комиссию КОБа составили представители местной интеллигенции и заводских инженеров. На должность председателя КОБа был избран меньшевик-оборонец П.И Денисов, а товарища председателя – кадет И.И. Субботин. Под давлением рабочих Надеждинского завода, требовавших немедленного удаления директора завода барона Е.А. Таубе и заведующего снарядной мастерской М.М. Романова, а также смещения и разоружения чинов царской полиции и заводской ча­стной стражи, состоящей из ингушей, КОБ был вынужден поставить вопрос «О разоружении нижних чинов полиции». 7 марта КОБом была создана специальная комиссия «об урегу­лировании дел полиции» и рассмотрении вопроса об ингушах, которых решено было «отправить на Кавказ». Руководителем комиссии был назначен помощник заведующего мартеновским цехом инженер В.В. Исаев (на начало марта 1917 года в поселке Надеждинского завода несли службу пристав, двое полицейских надзирателей, двое урядников, наемные сотрудники заводской частной стражи, состоящей из 28 конных и 23 пеших стражников, 26 конных и пеших ингушей, а также из значительного количества сторожей (ГАСО. Ф.183, Оп.1, Д.72, Л.192)).

Кроме заводской охраны и полицейских чинов, с осени 1915 года в Богословском и Николае-Павдинском горных округах находились военные команды из числа раненых нижних чинов русской армии, включая уволенных в отпуск для поправления здоровья, которые осуществляли охрану военнопленных, занятых на заводских работах (ГАСО. Ф.45, Оп.1, Д.221, л.19). Скорее всего, такие же воинские команды располагалась в Южно-Заозерской даче, где в распоряжении Зауральского горнопромышленного общества находилось 200 военнопленных, в Вагранском лесничестве, где на приисках Платино-промышленной компании Анонимного Общества в Вагранской лесной казенной даче работало 65 военнопленных, в Николае-Павдинском горном Округе, где на лесозаготовках и на Лобвинском лесопильном заводе работало 1 402 военнопленных, а также на Нижнетуринском, Нижнетагильских и Алапаевских заводах Южно-Верхотурского горного округа.

Надо заметить, что события, наступившие в стране после Февральской революции, никаким образом не отразились на правовом статусе этих охранных команд, исполнявших свою службу вплоть до падения Советской власти на Урале осенью 1918 года. С июля 1917 года, согласно инструкции военного министра Временного правительства, для «окарауливания занятых на разных работах военнопленных» были командированы бежавшие из плена солдаты и офицеры из состава Союза инвалидов. В октябре того же года начальник штаба Казанского военного округа пообещал, в дополнение к уже проведенным мероприятиям, назначения при уездных комиссарах будут особых лиц, «преимущественно из числа бежавших из неприятельского плена или инвалидов, кои будут иметь постоянное наблюдение за всеми военнопленными в районе своего уезда и иметь сношение с военно-окружным начальством» (ГАСО. Ф.24, Оп.20, Д.2825, л.125 об.). На 1 января 1918 года на Надеждинском заводе к охране военнопленных было привлечено порядка 100 человек с месячным окладом жалованья в 45 рублей (30 из них были отнесены на счет военнопленных, 15 - на счет предприятия) (ГАСО. Ф.45, Оп.1, Д.272, л.6 об.; Д.1095, д.51; Ф.638, Оп.1, Д.3, л.1).

Что же касается остальных «старорежимных» правоохранительных органов, то уже 8 марта 1917 года Надеждинский завод направил в адрес Петросовета телеграмму с сообщением об организации Надеждинского Совета, разоруже­нии местной полиции и создании охраны из числа сотрудников завода. На следующий день, 9 марта 1917 года был создан Богословский Совет рабочих и солдатских депутатов, а от Надеждинского КОБа в Верхотурье были командированы два делегата с поручением прояс­нить вопросы о принципах организации гражданской милиции и о судьбе бывших полицейских чинов. 11 марта вопрос о создании местных органов правопорядка обсуждался на заседании Надеждинского КОБа в присутствии уездного комиссара И.Я. Черемных, изложившего точку зрения Временного правительства на организацию «народной» милиции, исходя из того, что гражданская милиция, в соответствии с распоряжением командующего войсками Казанского военного округа генерала А.З. Мышлаевского, должна была сменить «военную» не позднее 1 июня (ГАСО. Ф.Р-1573, Оп.1 Д.37, л.59). К несению службы в военной милиции в Богословском горнозаводском округе было решено временно привлечь солдат батальона, прибывшего в Надеждинск в первых числах марта 1917 года для выполнения заводских работ вместо военнопленных, направленных на строительство железной дороги к кузнецким угольным копям БГЗО. Командование военной милиции было поручено прапорщикам Пименову и Бородину (ЦГАОР. Ф.1235, Оп.1, Д.13, л.25). Кроме этого, было принято решение о том, что что заведование гражданской милицией необходимо возложить на выборного лица, подчиненному уездному комиссару.

Иван Яковлевич Черемных, бывший земский учитель, с 1912 года являвшийся председателем Верхотурской земской управы и с 16 июля 1915 года - членом Уральского областного военно-промышленного комитета, был избран на должность комиссара Верхотурского уезда на соединенном заседании уездного земского собрания представителей общественных организаций, в том числе, делегатов Советов рабочих и солдатских депутатов (Журнал Верхотурского уездного земского собрания 34-ой чрезвычайной сессии обновленного состава. № 2-3, 1917, с.11-21). Уездным комиссаром северного района Верхотурского округа, включающего в себя Заозерские дачи, Богословский и Николае-Павдинский горные округа, этим же собранием был назначен владелец фотографического ателье в поселке Турьинские рудники Алексей Васильевич Тюфтяев. После учреждения Временным правительством временного комитета осо­бых уполномоченных правительственных совещаний Уральского горнозаводского района 17 марта 1917 года, И.Я. Черемных утвердил назначение на пост начальника уездной милиции председателя Верхотурского комитета партии эсеров Владимира Яковлевича Бахтеева, занимавший эту должность до января 1918 года.

Под предлогом необходимости использования профессиональных навыков борьбы с преступностью, руководство Надеждинского КОБа посчитало возможным использовать «старые» полицейские кадры, объективно рассчитывая на их поддержку и содействие в противостоянии с большевиками. По этой причине комитет не провел полного разоружения полицейских чинов. В отношении полицейских, отказывающихся сотрудничать с новой властью, Исполнительная комиссия КОБа решила «по выяснении их списков, уплатить жалование, которое они получали от народа, и отправить их к воинскому начальнику» (Свердловский партархив. Ф.41, Оп.1, Д.324, л.6,8об,10,10об.). Подобная политика руководства КОБа вызывала недовольство у рабочих Надеждинского завода и жителей заводского поселка. Так, председатель продовольственной комиссии категорически отказался проводить учет продуктов совместно с прикомандированным к нему бывшим околоточным надзирателем Василием Георгиевичем Фирсовым.  24 марта 1917 года, рассматривавшая инцидент Исполнитель­ная комиссия КОБа, приняла решение «немедленно убрать Фирсова и препроводить его к воинскому начальнику», а «остальных старших полицейских постепенно заме­нить новыми» (ГАПК, Ф.43, Оп.3, Д.1, Л.44-об). Однако, после выхода 17 апреля 1917 года постановлений Временного правительства «Об учреждении земской и городской милиции» и «Временного положения о милиции», регламентирующих организацию и деятельность «новой» милиции, Надеждинский КОБ и волостные управы в Богословском заводе и Турьинских Рудниках, вернулась к идее использования бывших полицейских в уголовно-сыскной части местных милицейских органов. При этом, местные власти ссылались на ст. 14 «Положения о милиции» от 17 апреля 1917 года, запрещавшую принимать на службу в милицию лиц, состоявших под судом и следствием или ограниченных по суду в правах. Положение этой статью можно было применять и к тем, кто при царском режиме преследовался по политическим причинам. Другим оправданием использования «старых кадров» являлась ст. 15 вышеупомянутого Положения, устанавливавшая для начальника милиции и его заместителей образовательный центр в объеме гимназии, отсекавшая всех кандидатов на эти должности, выдвигавшихся левыми партиями, в виду их малограмотности.

Ссылаясь на Постановление Временного правительства от 17 (30) апреля 1917 года о роспуске на местах рабочей милиции, созданной Советами рабочих и солдатских депутатов для поддержания порядка при массовых мероприятиях и организации охраны фабрик и заводов (Журналы заседаний Временного правительства, март - окт. 1917 г. т.1: март-апр. 1917 г. М.: РОССПЭН, 2001 г.), руководство Богословского горного округа и уездный комиссар А.В. Тюфтяев добился роспуска народной милиции в поселке Турьинские рудники, созданную в марте матросом Сильных, Гилевым и Баландиным, разоружившую местных полицейских, поддерживавшую охрану медеплавильного завода и общественного порядка в поселке. В том же апреле 1917 года, в связи с избранием Пантелеймона Ивановича Денисова на должность председателя Надеждинского Совета, были произведены выборы в новый КОБ, из состава которого были выведены уполномоченные рабочих. Председателем нового комитета стал член партии кадетов инженер Иван Иванович Субботин, а товарищем председателя – инженер Василий Васильевич Исаев. В обязанности КОБа, согласно сообщения, опубликованного в первом номере «Известий Надеждинского Совета Рабочих и Солдатских Депутатов» от 27 апреля 1917 года, входила охрана безопасности граждан, квартирно-санитарное благоустройство, продовольственное дело. Кроме того, «Комитет безопасности выполнял функции всех отсутствующих властей - ему была подчинена гражданская милиция, исполнительная комиссия разбирала дела вместо отрешенного мирового судьи, земельная комиссия делила покосы и т. д.» (ЦГАОР. Ф.7952, Оп.5, Д.639, Л.40).

Согласно статьи научного сотрудника Центра документации общественных организаций Свердловской области Пысина А.А. «Губернские и уездные комиссары Временного правительства в Пермской губернии: персональный состав», должность начальника милиции Надеждинского завода и помощника уездного комиссара Северо-Верхотурского района А.В. Тюфтяева в июне 1917 года занимал Лекомцев Кирилл Николаевич. По-видимому, он являлся офицером воинской команды, расквартированной в БГЗО, так как, согласно справочника Волкова С.В. «Офицеры армейской кавалерии. Опыт мартиролога», позже, он указан в рядах белых войсках Восточного фронта и участника Сибирского Ледяного похода. На 7 сентября 1920 года Лекомцев в чине штабс-капитана числился в составе Алтайского отдельного конного дивизиона, а на 12 ноября того же года – в составе Отдельного конного дивизиона Отдельной Добровольческой стрелковой бригады.

Вероятно, так же, как и в Екатеринбургском уезде, «по соглашению с комитетом общественной безопасности и начальником милиции», уездный комиссар северного района Верхотурского уезда выдавал разрешение на приобретение оружия (ГАПК. Ф.695 с, Оп.1, Д.14, л.137). Деятельность Надеждинского КОБа формально не прекращалась и после образования 29 марта 1917 года Надеждинского Совета рабочих и солдатских депутатов, председателем которого был избран П.И. Денисов, представлявший фракцию социал-демократов меньшевиков на Первом Всероссийском Съезде Советов Рабочих и Солдатских депутатов, проходившем в Петрограде 3-24 июня (16 июня – 7 июля) 1917 года.

В связи с тем, что меньшевики, кадеты и эсеры заняли руководящие должности в Советах не только в поселке Надеждинского завода, но и в Богословском заводе и Турьинских рудниках, большевиками 23 апреля был создан Окружной Совет рабочих и солдатских депутатов, председателем которого был избран член РСДРП(б) Алексей Васильевич Курлынин, а также направили свою энергию на организацию цеховых профсоюзов и рабочих комитетов. 31 марта 1917 года в Надеждинске был образован профессиональный союз металлистов, цеховые комитеты механического цеха, Каквинских углевыжигательных печей и заводской комитет, возглавленный С.С. Заславским.

В Турьинских рудниках, после Февральской революции, гражданская власть осуществляла земская управа, поддерживающая Временное правительство и сформировавшая местный Комитет общественного спасения. Деятельное участие в работе земской управы и КОБа, размещавшихся в здании ЮЗПУ, принимали жена начальника Горного училища В.М. Семенова, член партии кадетов Надежда Семенова, учитель Ильин, инженер Александр Иванович Мутовкин. Рабочие Турьинских рудников, в противовес этим буржуазным учреждениям, образовали Совет рабочих депутатов, разместившийся в доме купца Бутова. В мае-июне 1917 года на довыборах в местный Совет рабочих и служащих вошли большевики Сушков, Солодовников, Анашкин, Якушов, Москалев, а член РСДРП(б) Николай Павлович Сушков был назначен секретарем Совета. При этом, в работе Совета активное участие принимали местные сторонники партии левых эсеров, из числа которых формировались боевые отряды Красной гвардии, участвовавшие в подавлении Никито-Ивдельского восстания и мятежа атамана Дутова. После Октябрьской революции, председателем Турьинского Совета был избран А.Л. Анашкин, был организован волисполком и Турьинский волостной комиссариат по военным делам («Волостное бюро по учету и обучению военному искусству граждан») в составе военных комиссаров И.Н. Мызникова и Н.В. Щербакова, а также командированного из Перми военного руководителя Ф.А. Скадина. В конце января 1918 года, как и в других поселках Богословского горного округа, в Турьинских рудниках организуется отряд Красной гвардии во главе матроса Балтфлота Сильных Вячеслава Александровича и Александра Лукьяновича Анашкина (А.Л. Анашкин командовал отрядом красногвардейцев, участвовавшего в подавлении Никито-Ивдельского восстания в сентябре 1918 года, был казнен белыми в Верхотурской тюрьме. В.А. Сильных, член Военного Совета 3-й армии РККА и помощник командира Кытлымо-Павдинского отряда Б.В. Дидковского, был убит, попав в плен в конце июня 1919 года при переходе линии фронта в районе Усолья).

Все стороны политического противостояния в БГЗО не устраивало сложившееся в округе двоевластие, в связи с чем они приняли активное участие в организации выборов в волостные управы, назначенные Постановлением Временного правительства от 21 мая 1917 года согласно «Временного положения о волостном земском управлении». Руководство Округа и представители технической интеллигенции полагали, что после победы на земских выборах у них появятся законные основания для ликвидации Советов, боевых рабочих дружин, а также возможность создания дееспособной гражданской милиции. Отряды Красной гвардии, несмотря на то что они не маршировали сомкнутыми рядами по улицам заводских поселков и не захватывали здания почт, телеграфов и заводоуправлений, являлись силой, которую заводовладельцы не могли не учитывать в своих переговорах с представителями советов, заводских и цеховых комитетов. Свою малочисленность и отсутствие боевого опыта красногвардейцы компенсировали наличием боевых командиров, прежде всего, из бывших матросов Балтфлота, и продуманной системой оповещения.  

Однако, после разгрома большевистских демонстраций 3-5 июля 1917 года в Петрограде и последовавшего за ним контрреволюционного террора, изменилась и общая политическая обстановка на горнозаводском Урале, где произошел ряд добровольных или принудительных разоружений отрядов Красной гвардии. В большинстве случаев эти акции носили чисто формальный характер: оружие этих отрядов складировалось в тайниках или помещениях, находившихся в пользовании пробольшевистски настроенных организаций. Центральные власти рассылали на места телеграммы с требованиями наведения порядка. Министр внутренних дел князь Г.Е. Львов в циркуляре от 21 июля заявил, что «всякое промедление или бездействие власти комиссара, пагубно в переживаемые дни великих испытаний, я буду считать достаточным основанием для увольнения не соответствующего назначения представителя государственной власти. За... попустительство захватам и самочинным действиям я буду предавать виновных в том комиссаров суду».

31 июля 1917 года руководством БГЗО были предъявлены требования рабочим депутатам и руководителям профсоюзов о том, что в соответствии с постановлением Временного правительства и решением горнопромышленников Урала от 30 июля 1917 года о недопустимости рабочего контроля на заводах и фабриках, в случае, если не будет устранено всякое вмешательство рабочего контроля в управление предприятием, с 15 августа будет осуществлено частичное прекращение производства на предприятиях Округа. Кроме того, в связи с отказом начальника 47-й запасной бригады, формально исполнявшего обязанности командующего Екатеринбургского военного гарнизона, полковника В.И. Мороховца направить в округ воинскую команду, руководством БГЗО рассматривалась возможность восстановление института частной заводской стражи. В докладной записке на имя председателя Особого совещания по обороне П.И. Пальчинского, направленной в 31 июля 1917 года, ссылаясь на отсутствие возможности самостоятельно добиться восстановления прав заводоуправления, порядка и дисциплины на предприятиях Округа, правление БГЗО настаивала на участии в наведении порядка правительственной власти, «которая могла бы опираться на военную силу, каковая, по примеру Донецкого бассейна, могла бы быть размещена и пределах округа». (ЦГАОР, Ф.3348, Оп.1, Д.137, Л.84-85).

Не простая политическая ситуация на севере Верхотурского уезда еще более осложнилась в связи с взрывом и пожаром на Казанском пороховом заводе 14-16 августа 1917 года «нанесшими громадный ущерб обороне и едва не уничтожившие весь громадный город». После данного инцидента, ответственность за который возлагалась на немецких шпионов и большевиков, обвиняемых Временным правительством в работе на Германию, военный министр А.Ф. Керенский приказом № 24 от 23 августа 1917 года потребовал усилить охрану заводов от злоумышленных покушений и злоупотреблений заводских комитетов, выходящих самовольно из границ своих прав и обязанностей, точно указанных в приказе по военному ведомству № 145, устанавливающих на работах свои порядки, не считаясь с выработанными заводской администраций приказами и инструкциями. Наружная охрана заводов и складов, в соответствии с вводимыми Правилами охраны заводов и складов военного ведомства, должна была производиться войсковыми частями согласно «Устава гарнизонной службы». Для каждого завода должно было установлено расписание караульных постов, а там, где это требовалось местными условиями, независимо от окарауливания допускалась создание охранных дозоров или разъездов. Организация внутренней охраны заводов и складов возлагалась на начальников этих учреждений и лежала на их ответственности (РГВИА. Ф.366, Оп.2, Д.50, Л.129-131).

Однако, никаких воинских сил в Богословсй горный округ из состава Екатеринбургского гарнизона откомандировано не было. Кроме того, правление БГЗО не могло привлечь к наведению порядка на предприятиях и воинские команды, занятые охраной военнопленных, ввиду разложения и дезертирства нижних чинов из этих подразделений. Так 24 августа 1917 года солдаты Степан Старков и Иван Томилов отказались охранять пленных и самовольно покинули Самский рудник (ГАСО. Ф.45, Оп.1, Д.293, л.21). С другой стороны, выписанные Правлением БГЗО из Петрограда 150 военнослужащих из числа бежавших из неприятельского плена, заменив в лесничествах Округа частных охранников, регулярно избивали и калечили охраняемых ими военнопленных, чем возбуждали враждебность в среде военнопленных и усугубляли и так регрессирующую обстановку с заготовкой дров (ГАРФ. Ф.Р-130, Оп.2, Д.144, л.16).

В свою очередь, большевики, утратившие в ходе «июльской реакции» свои позиции, также готовились взять реванш на выборах в волостное земство, развернув агитацию среди населения, призывая в своих листовках голосовать за выразителей надежд и чаяний обездоленного крестьянства и пролетариата, за партию рабочих, за партию городской, деревенской и заводской бедноты. На выборах, состоявшихся 27 августа, в гласные Надеждинской волостной управы, на срок действия их полномочий до 1 января 1919 года, прошли 14 большевиков, 33 эсера и 3 меньшевика.

Председателем волостного земского собрания и председателем управы стали эсеры Александр Николаевич Машинский и Донат Евгеньевич Синявский (в декабре 1917 года на посту председателем волостного земского собрания А.Н. Машинского сменил земский фельдшер Павел Сергеевич Соловьев, избранный гласным волостной управы по избирательному списку партии эсеров). Одним из первых решений Надеждинской волостной управы было принятие дел от Исполнительной комиссии КОБа, сложившего свои полномочия 16 сентября 1917 года. Председателем волостной управы Богословского завода был избран уездный комиссар северного района Верхотурского округа Алексей Васильевич Тюфтяев, а гласным той же управы - окружной инженер Северо-Верхотурского горного округа Пантелеймон Васильевич Приходько (ГАСО. Ф.435, Оп.2, Д.109, Л.25). Волостные управы, сформированные 16-17 сентября 1917 года, до апреля 1918 года осуществляли в Богословском горном округе функции органов местного самоуправления параллельно с Советами Рабочих и Солдатских Депутатов, а гражданская милиция сосуществовала с созданными в рабочих поселках в сентябре-октябре 1917 года отрядами Красной гвардии.

В конце сентября 1917 года, учитывая политическую нестабильность и рост общеуголовной преступности, военный министр А.И. Верховский в своем приказе № 51 от 30 сентября, отмечая, что «одной из задач, возложенных на армию в переживаемое время, является задача обеспечения безопасности внутри страны», по запросам правительственных комиссаров и органов городского и земского самоуправления  разрешил командирам запасных частей выделять «для организации милиции лучших офицеров и солдат запасных полков и резервных округов». Откомандирование офицерских чинов на службу в милицию допускалось только для офицеров, причисленных к 3-й категории и 2-му разряду или трижды раненых, контуженных или отравленных газами. Относительно солдат приказ военного министра допускал направление на заводы исключительно георгиевских кавалеров и выздоравливающих после ранений. Однако, офицеры и нижние чины запасных полков всячески уклонялись даже от временной службы в милиции, направляя командованию прошения о увольнении в запас, на предоставлении отпусков для поправки здоровья или, в крайнем случае, об отправке на фронт.

В это время, Надеждинский Совет опираясь на воссозданную в сентябре-октябре 1917 года Красную гвардию, добился роспуска в БГЗО военной милиции и отставки помощника правительственного комиссара Временного правительства. Начальником отряда Красной гвардии, в соответствии с утвержденным 5 (18) октября Екатеринбургским Советом «Положением о Красной гвардии», был назначен матрос Балтийского флота И.С. Никонов, находившейся в Надеждинске в отпуске после ранения. Таким образом, Советская власть в Богословском горном округе установилась еще до свержения большевиками власти Временного правительства.

При этом, в Богословском горном округе ни на день не прекращалось противостояние Советов и профессиональных союзов с заводовладельцами и руководством Округа. Вопреки утверждению современных историков о том, что главной идей пролетарской революции было желание «все отнять и поделить», рабочие БГЗО очень ответственно подходили к вопросам организации работы и снабжения всех предприятий Округа, сохранности их имущества, соблюдению трудовой дисциплины. В день подписания Декрета о национализации частного Богословского горного округа, 7 декабря 1917 года представители Центрального совета фабрично-заводского комитета БГЗО округа и Исполнительного комитета Совета рабочих, солдатских депутатов Надеждинского завода, от имени указанных учреждений, приняли перед Советом Народных Комиссаров обязательства устанавливать на предприятии полный порядок и трудовую дисциплину, организовать вооружённую охрану как вверенного имущества, так и свободы рабочих и крестьян и, по соглашению с ближайшими Советами, принять меры к охране «железнодорожных путей, узловых, Челябинска и других мест от контрреволюционных посягательств» («Уральский рабочий», орган Уральского областного и Екатеринбургского комитетов РСДРП (б), № 2, 4 января 1918 г.).

22 декабря 1917 года Центральным Советом рабочих и солдатских депутатов Богословского горного округа комиссарам заводов, рудников, контор и отделов БГЗО был разослан Циркуляр, в котором, на основании Декрета СНК РСФСР о национализации Богословского горного округа, было указано, что все имущество округа, как народное достояние - является неприкосновенным. Все уличенные в сознательном расхищении этого имущества лица, вне зависимости от занимаемого ими общественного положения, будут преданы революционному суду. Всякая попытка к разграблению и разгрому ставших всенародной собственностью зданий, помещений, кладовых, продовольственных складов, технических магазинов, порча заводского национального имущества будет в корне подавлена всеми имеющимися в наличии средствами». Всем комиссарам заводов, рудников, шахт, контор и отделов предписывалось принять самые энергичные и решительные меры к соблюдению настоящего циркуляра и о каждом могущем иметь место случае нарушения его принять немедленно на местах меры, сообщить в Центральный совет Богословского горного округа. (ГАСО. Ф.26-р, Оn.1, Д.303, л.144).

В тот же день было распространено обращение Исполкома Совета БГЗО и Надеждинского завкома ко всем рабочим округа: «Вновь избранный Исполнительный комитет Совета рабочих депутатов, заводский комитет и заводское совещание считают своим гражданским долгом самым решительным образом вменить в обязанность всем рабочим Богословского округа, в частности Надеждинского завода, рудников и лесничества, требовать от каждого революционного подчинения своим организациям. Обязанность следить за революционным порядком ложится на ответственность всех и каждого рабочего в отдельности. Никакие отдельные выступления и устранение лиц технического персонала, бесшабашный разгул по мастерским недопустимы и будут преследоваться всеми имеющимися в нашем распоряжении мерами и средствами. Декрет Народных Комиссаров, вменяющий в обязанность техникам и служащим оставаться на местах при исполнении своих обязанностей, вместе с тем этим самым требует от рабочих безусловного подчинения выборным организациям и строгой выдержки. Никакие самовольные уходы с работы недопустимы, никаких передряг с техническим служебным персоналом не должно быть. Всякий спорный вопрос передаётся в цеховые комитеты, которые решают или на месте, или в заводском комитете. Вновь избранный Исполнительный комитет постановил устроить целый ряд комиссий по рабочему вопросу, - выработка тарифной платы по увеличению заработной платы выше ставки расценочной комиссии, уехавшей в Петроград, по установлению правил внутреннего распорядка и охраны завода, хозяйственная и другие комиссии...» (Архив Главиздата, Ф. Государственного издательства «История фабрик и заводов», Оп.185, Д.133, л.21).

Кроме замещения военной и гражданской милиции отрядами Красной гвардии, на горнозаводском Урале Советы проводили областную реформу судебных органов и фабрично-заводского законодательства.  Согласно Положения о местных Трибуналах Труда, изданного комиссариатом труда Уральского областного Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов от 22 февраля 1918 года, при каждом Совдепе предписывалось организация трибуналов труда, которые должны были заменить собой прежнюю примирительную камеру. Трибуналы труда, составленные из представителей Советов и профсоюзов, должны были разбирать «все возникающие конфликты на почве условий труда между трудом и капиталом, между рабочими и администрацией» («Уральский рабочий», орган Уральского областного и Екатеринбургского комитетов РКП(б), № 49, 21 марта 1918 г.).

В уездном городе Верхотурье красногвардейский отряд из девяти бойцов был создан в августе 1917 года в связи с решением местной немногочисленной ячейки большевиков создать Верхотурский уездный Совет рабочих и крестьянских депутатов. Отряд составили рабочие Кушвинского, Верхне-Туринского и Ново-Лялинского заводов Командиром отряда стал рабочий - Верхне-Туринского завода Зотей Максимович Ершов, а его помощником – рабочий из Новой Ляли Николай Афанасьевич Полуэктов. Резиденция первого Верхотурского Совета располагалась в частной гостинице «мадам Живиловой» в доме купца Шведова, а красногвардейский отряд размещался в комнатах монастырской гостиницы. После подавления «июльского мятежа» большевиков в Петрограде, красногвардейский отряд был распущен, и местная гражданская милиция являлась единственным правоохранительным учреждением до 21 января 1918 года, когда группа чиновников и интеллигентов Верхотурья организовала стачечный комитет в защиту разогнанного Учредительного собрания. По Верхотурью были расклеены обращения комитета, призывавшие всех служащих уезда к проведению забастовки в поддержку Учредительного собрания, к бойкотированию власти местного Совета и с требованиями передачи власти незаконно разогнанным земским учреждениям. Председателем стачечного комитета являлся начальник Верхотурской уездной милиции Владимир Яковлевич Бахтеев, а его заместителем - Виктор Александрович Ардашев, член партии кадетов и двоюродный брат по материнской линии самого Владимира Ильича Ленина. В.Я. Бахтеев ранее участвовал в выборах в Учредительное собрание от партии эсеров по списку №11 Верхотурского уезда Пермского избирательного округа (ВФВМ. Д.5053/2). Исполком верхотурского Совета во главе с бывшим инженером-геологом Николае-Павдинского горного округа Борисом Владимировичем Дидковским, объявил город и уезд на военном положении, инициаторы создания стачечного комитета Бахтеев и Ардашев были арестованы и отправлены для проведения расследования в Екатеринбург. В Екатеринбурге, при конвоировании из следственной комиссии в тюрьму, Виктор Ардашев попытался бежать и был застрелен одним из конвоиров. Работа Управления уездной милиции после ареста В.Я. Бахтеева была парализована и, для поддержания общественного порядка, начался набор в новый красногвардейский отряд, командиром которого был назначен Александр Степанович Волков. На должность начальника уездной милиции был назначен Н. Ледов, но уже 14 февраля 1918 года исполком Верхотурского уездного Совета принимает постановление о роспуске земских учреждений и ликвидации милиции, в том числе - воинского присутствия и воинской команды. Бывшие полицейские при этом лишались права голоса на выборах в местные Советы в марте 1918 года, в проведении которых принял активное участие отряд красногвардейцев. Летом тогоже года А.С. Волков, исполнявший обязанности уездного военного комиссара, сменил на посту комиссара советской охраны населения З.М. Ершова. Основу красногвардейского отряда Волкова составляли рабочие Надеждинского Нижнетагилского, Богословского, Кушвинского и Верхнетуринского заводов, обучавшиеся военному делу и несшие службу по охране своих заводов в свободное от работы время. В случае необходимости, они выезжали в другие населенные пункты: в первой половине июня 1918-го совместными силами этих отрядов красногвардейцев были подавлены контрреволюционное выступление в Невьянске, а в конце сентября – в Никито-Ивделе. После мятежа чехословацкого легиона и начала Гражданской войны, отряд А.С. Волкова около трёх месяцев охранял подступы к Верхотурью на границе Верхотурского и Туринского уездов, а в октябре 1918 года, совместно с бойцами отряда Ершова, вел бои с наступающими частями Белой армии Сибирского правительства под Измаденово, Путимкой, на рубеже реки Актай и на станции Выя Богословской железной дороги. З.М. Ершов, возглавлявший некоторое время Ирбитскую ЧК, попал в плен в бою под Измоденово и был зверски замучен белогвардейцами.

А вот в приисковых поселках Южно-Заозерской дачи, как и деревнях Лозьвинской волости, в виду того, что население не делилось на бедных и богатых, а всю торговлю там вели «иногородние» купцы, отсутствовала почва для политического «разброда и шатания», а все бытовые конфликты и хозяйственные споры разрешались сельскими старостами. Так, согласно одного из документов, датируемых 2 января 1918 года, все обязанности по управлению золотым приискам и поддержанию правопорядка в селе Екатерининка и поселке Лангур исполнял сельский староста С. Постаногов (РГИА. Ф.75, On.1, Д.57, Л.43).

Рабочие приисков Сольвы, Лангура и Екатерининки почти поголовно выступали в поддержку Советской власти. Когда в июне 1918 года Окружным Советом БГЗО совместно с Уралсоветом был сформирован продовольственный отряд, его возглавил уроженец Екатерининского прииска, отставной унтер-офицер царской армии Николай Михайлович Вотинов. Этот продотряд, на нескольких пароходах и баржах, спускался вниз по рекам Сосьве и Тавде, закупая или обменивая хлеб на изделия из металла. Встретившись у Каратунских пристаней с параходами белогвардейцев, продотряд Н.В. Вотинова вернулся в Сосьвенский завод, после чего, в пешем порядке, выступил по Романовскому тракту в сторону Верхотурья, где вел оборонительные бои за переправы через реку Тура в районе деревни Путимки и через реку Актай в районе бывшей монастырской заимки. (АОАСГО. Ф. Р-253, Оп.1, Д.39). А в сентябре 1918 года, во время антисоветского мятежа в селе Никито-Ивдель, бы ранен и добит ударом штыка в грудь грасногвардеец из поселка Лангур Трошев. 

Столицу Северо-Заозерской дачи - село Никито-Ивдель, «революционные» события 1917 года тоже миновали, за исключением отъезда «на большую землю» после Февральской революции управляющего И.М. Васильева и лесничего А.К. Ленгольда, а также краткого и никак не повлиявшего на жизнь селян назначения на должность управляющего американского гражданина А.К. Смита. После национализации Северо-Заозерской в январе 1918 года, уехал из Никито-Ивделя и бывший помощник лесничего Г.А. Саночкин, вынуждено исполнявший обязанности управляющего Северо-Заозерской дачей и даже председательствовавший в первом Ивдельском Совете. Члены избранных двух первых составов Советов занимались, в основном, утверждением прав местных жителей на участки под огороды (приусадебные хозяйства), покосы и выгоны для скота. Судя по фотографиям села начала 20-х годов, население Никито-Ивделя, пользуясь возникшим правовым хаосом «эпохи перемен», активно осуществляли самовольные порубки строевого и дровяного леса в окрестностях села, а также вырубали молодняк по полученным в Совете покосным билетам. По-видимому, ни Г.А. Саночкин, ни сменивший его на должности управляющего Северо-Заозерской дачей горный техник В.Н. Першаков, этим распоряжениям Совета никак не препятствовали. В связи с закрытием большинства приисков, потерявшие работу люди сосредотачивали свои усилия на разведении домашнего скота, огородничестве, занятиях охотой, рыболовством и собирании дикоросов. Бытовал наем на подсобные работы к местным «богатеям» - купцам и золотопромышленникам, которые почи в открытую вели хищническую добычу золота на брошенных или закрытых после начала Империалистической войны приисках.

Все изменилось после первого заседания Ивдельского Совета рабочих и солдатских депутатов третьего состава 24 марта 1918 года, в котором принимали участие исполняющий    должность управляющего Северо-Заозерской дачей Московского лесопромышленного товарищества Валерий Николаевич Першаков и товарищ комиссара по управлению Верхотурского уезда Ушаков. Собравшиеся постановили провести конфискацию хищнически добытого золота, огнестрельного оружия и боеприпасов у И.Г. Пьянникова, братьев Рогалевых и других местных «буржуев». Именно последовавшие за этим обыски и конфискации, стали одной из причин сентябрьского антисоветского восстания, к которому, кроме пострадавших от Советской власти купцов и золотопромышленников, присоединилась часть демобилизованных из царской армии фронтовиков.

В подавлении Никито-Ивдельского мятежа в сентябре 1918 года принимали отряды добровольцев из заводских поселков Богословского горного округа, в том числе - из Богословского завода под командованием военного комиссара Федора Ивановича Огородникова. Часть отряда Огородникова, в составе около тридцати бойцов, не вступая в бои, ушли на западный склон Уральских гор и были направлены на пополнение 1-го Камышловского полка 29-й дивизии, воевавшего в то время в районе Нижнетуринского завода. Огородников и комиссар отряда Максимовских погибли при обороне Перми 25 декабря 1918 года.  Часть бойцов отряда, по ряду причин не ушедшие с Ф.И. Огородниковым, в том числе и несколько сотрудников Богословской милиции, были позже казнено белогвардейскими карателями.

Один из руководителей «Никито-Ивдельского восстания» П.Н. Арапов, на допросе летом 1920 года, заявлял, что им, в числе прочих, лично были спасены от расстрела помощник комиссара Александр Дмитриевич Ворошилов и член следственной комиссии ВЧК Анатолий Александрович Механошин. А.Д. Ворошилов, после мятежа в селе Никито-Ивдель в конце сентября 1918 года, в числе других сторонников Советской власти, был арестован и избит. После эвакуации колчаковцев с Урала, 15 августа 1919 года Ворошилов был избран председателем восстановленного Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов, а 31 августа на втором собрании жителей села, сочувствующих партии большевиков, Александр Дмитриевич был избран секретарем ячейки РКП(б). 21 сентября того же года он был избран председателем Всеволодоблагодатского волисполкома, 1 октября - делегатом с правом совещательного голоса первой партконференции Верхотурского уезда, а 5 октября 1919 года - делегатом пятого уездного съезда Советов, где он был включен в состав уездной делегации на губернский съезд Советов. В дальнейшем, А.Д. Ворошилов принимал участие в работе комиссии по районированию Верхотурского уезда, был делегатом последнего волостного (13-14 ноября 1923 года) и первого районного (3-5 марта 1924 года) съездов Советов где был избран секретарем Ивдельского райисполкома. А вот уроженец села Никито-Ивдель А.А. Механошин, работавший после окончания Гражданской войны электромонтером Северо-Заозерского приискового управления, 5 октября 1937 года был арестован органами НКВД и осужден 29 октября 1937 года к высшей мере наказания (расстрелян 4 ноября 1937 года) Причиной его ареста и сурового приговора, стали материалы следствия по делу бывших участников «Никито-Ивдельского восстания», в которых были установлены его личные связи с «мятежникам», в частности, с братьями Араповыми.

Кроме акций, направленных на ликвидацию влияния ивдельской «купеческо-золотопромышленной головки», при содействии вышеупомянутого верхотурского комиссара Ушакова, в обеих Заозерских дачах были созданы Деловые советы, призванные осуществлять рабочий контроль на приисках, принадлежащих до их национализации МЛТ, ЗГПО Платино-промышленной компании Анонимного Общества и частным золотопромышленникам. К этому же времени относится создание Деловых советов в Богословском горном округе. В состав Делового совета Турьинских рудников, созданного в конце марта - начале апреля 1918 года вошли 14 делегатов от рабочих и «членов союза инженеров и техников». Возглавлял Деловой совет А.М. Мурзин, а его состав вошли Е.Д. Стратанович, А.Ф. Воронин, К.М. Семенов, И.И. Лиханов, В.М. Отрадных и К.Т. Серов (отец знаменитого советского летчика Анатолия Серова, чье имя ныне носит бывший город Надеждинск). Именно создание Деловых советов, института рабочего контроля на национализированных предприятиях, стало причиной репрессий в отношении рабочих активистов после захвата белыми Урала. По словам председателя Севета Министров колчаковского правительства В.Н. Пепеляева, буржуазия возвращалась на свои заводы «с налитой кровью глазами», одержимая чувством реванша и возмездия.

После мятежа чехо-словацкого легиона и начала Гражданской войны, 26 июля 1918 года в Надеждинске был создан Военно-революционный комитет под руководством И.П. Сапожникова, Н.В. Власова, И.Л. Клековкина. В тот же день сформирован отряд из солдат и матросов (свыше 100 человек) под командованием В.М. Горбунова. Вскоре, имея репутацию «проверенного товарища», Сапожников вместе с членами местной ячейки РКП(б) Никоновым, Раславцевым и Лагановым, убыл по распоряжению Уралобкома в Обдорск (Салехард) с целью задержания в низовьях Оби бывшего императора Николая II в случае его побега из Тобольска.

Еще одним событием начала Гражданской войны являлся 4-й уездный съезд Советов, собравший 6 сентября 1918 года 110 делегатов от Верхотурья, Надеждинска, Алапаевска, Турьинских рудников и других населённых пунктов уезда. По предложению председателя съезда, начальника уездной ЧК и комиссара труда Верхотурского уезда П. Шиханова, Съезд подавляющим большинством лишил права голоса представителей партии левых эсеров, отказавшихся осудить действия Центрального Комитета своей партии, выступившего против политики Советской власти в деревне. Лишенные права отстаивать позицию своей партии, делегаты от ПЛСР покинули зал заседаний. При этом, рядовые члены партии левых эсеров продолжили свою работу в органах профсоюзов, Советской власти, несли службу в отрядах Красной гвардии и рабоче-крестьянской милиции. Бок о бок с большевиками они сражались на фронтах Гражданской войны, организовывали ячейки антиколчаковского подполья, гибли от рук колчаковских карателей и в застенках белогвардейских военно-следственных комитетов.

Причислявшая себя к потомкам рода Всеволожских, Людмила Всеволожская, в своем очерке «Хозяйство Всеволожских на Урале», а также в книге «Род Всеволожских. История и люди», изданной в Екатеринбурге в 2000 году, отождествляла Северо-Заозерскую дачу с Никитинским горным округом: «Богословский округ, куда влился Никитский округ, был продан Башмакову и Половцевой» … Дальний родственник уральских заводовладельцев и золотопромышленников Всеволожских, архитектор Николай Александрович Всеволожский «Осужденный в 30-е годы «за вредительство» был сослан в Ивдельлаг - бывшее имение Всеволожских (Никитский горный округ)».

Почти одновременно с Л. Всеволожской, старший научный сотрудник Краснотурьинского краеведческого музея Ю.В. Гунгер в своей статье «Золотое Заозерье» указывал: «В 1849 году обширные земельные владения были поделены между Александром Всеволодовичем (Александровский горный округ) и Никитой Всеволодовичем (Никитинский горный округ). Раздел постиг и Заозерскую дачу: Северо-Заозерская отошла к Никитинскому горному округу, Южно-Заозерская – к Александровскому».

Вероятно, Ю.В. Гунгер и Людмила Всеволожская стали заложниками биографии Никиты Всеволодовича Всеволожского, написанной в эмиграции русско-швейцарским историком и филологом А.В. Соловьевым, в которой он первым употребил в качестве наследственной части Н.В. Всеволожского Никитинский горный округ. Не избежал подобной ошибки и известный уральский историк Буранов Ю.А. в своей книге «Акционирование горнозаводской промышленности Урала», описывая сдачу Н.В. Всеволожским своей части «Пожевского округа» в аренду франко-бельгийской компании «Жюль Пик и Ко» как отдельный Никитинский горный округ (с момента выхода книги Буранова Ю.А. в 1982 году, этот ошибочный термин не раз тиражировался в научных работах, посвященных иностранным акционерам уральских горных заводов).

Путаница с якобы существующим когда-либо Никитинским горным округом, вероятно, возникла в связи неоднократном дроблением, сдачей в аренду и распродажей наследниками Никиты и Александра Всеволодовичей Всеволожских своих пермских владений и заводов, некогда объединенных в единую промышленную компанию с чугунолитейными и передельными заводиками, железными рудниками, угольными копями, речными судами и пристанями. По разделу 1849 года, наследникам Александра Всеволодовича Всеволожского отошла Южно-Заозерская дача, а также Пожевский, Елизавето-Пожевский и Всеволодовильвенский заводы, а наследникам Никиты Всеволодовича - Александровский (Лытвинский) и Никитинский (Майкорский или Никито-Иньвенский) заводы, четвёртая часть Кизеловского рудника, Северо-Заозерская дача, половина Усьвинской дачи и половина Губахинского рудничного отвода. При этом, Никитинский (Майкорский) завод в Соликамском уезде Пермской губернии, никакого отношения к селу Никито-Ивдель не имел, кроме их общей этимологии своего названия в честь сына их основателя Всеволода Андреевича Всеволожского и того, что оба эти имения, оказались в составе наследства, Никиты Всеволодовича, а позднее - и его сына, Никиты Никитича Всеволожского. В «Адрес-Календаре Пермской губернии 1863 года» все заводы Всеволожских, расположенные в Соликамском уезде, в отличие от Всеволодоблагодатских и Северо-Заозерских золотых приисков, еще нераздельно указаны в составе Округа Пожевских и Чермозского заводов во главе с управляющим Дедюхинской 2-й гильдии купцом Иваном Арефьевичем Хохловым и заводским исправником коллежским секретарем Платоном Александровичем Чупиным.

В 1855 году при рассмотрении многочисленных долговых дел в гражданских судах Никита Всеволодович Всеволожский был признан банкротом. Общая сумма его долгов была определена судом в 1 203 450 рублей (Ферман В. В. Всеволожск: историко-географический справочник. Часть 1 (1500-1917). СПб., 2019 г. с136). Он вышел в отставку с государственной службы 1 сентября 1858 года. Согласно воспоминаниям отставного Курского губернатора генерал-лейтенанта Владимира Ивановича Ден, «мадам Всеволожская никогда не знала цены денег и несмотря на колоссальное состояние, жила с мужем вечно в кредит. Тем не менее она не унывала и с удивительной беспечностью и веселостью смотрела на эту ситуацию. В середине 1850-х годов она проживала на даче под Петергофом в относительном одиночестве, искупая грехи своей расточительной жизни во Флоренции, где провела около трех лет. Мужчины усердно посещали ее дом и в числе самых преданных её поклонников был граф С.Ф. Апраксин. В 1858 году Всеволожские опять уехали за границу, где в казино Висбадена Екатерина Арсеньевна проигрывала огромные деньги. За долги супруги были посажены в тюрьму. После смерти мужа, спасаясь от кредиторов, вдова бежала в мужском платье через Константинополь в Россию. Проведя несколько месяцев в Одессе, она окончательно поселилась на заводах в Пермской губернии, где и скончалась» (Записки В. И. Ден. Русская Старина. 1890 г., Вып.1-3, с.88). Указывается, что Никита Всеволодович умер от рака в 1862 году в долговой тюрьме города Бонна, входившего на тот момент в состав Рейнской провинции Королевства Пруссии. Однако, почему-то был похоронен в Висбадене, столице герцогства Нассау, на Русском православном кладбище. При этом, 12 апреля 1862 года Н.В. Всеволожский еще успел подписать «Уставную грамоту» об условиях отпуска на волю своих крепостных.

Во всяком случае, до своего заключения в долговую тюрьму и последующей кончины, Н.В. Всеволожский некоторое время находился во Франции, где, после длительных переговоров с главой фирмы «Жюль Пик и Ко» Юлиусом Пиком, он заключил соглашение о сдаче в аренду вновь созданному «Обществу» Александровского и Никитинского заводов сроком на 37 лет. 26 августа 1861 года в Париже было создано «Общество каменноугольного и железоделательного производства» (иногда встречается название компании - «Общество Камского каменноугольного и железоделательного производства»). Для участия в управлении заводами Н.В. Всеволожского под эгидой Бельгийской промышленной кассы «Юлиус Пик и Ко», было учреждено «Русское акционерное общество для извлечения доходов из принадлежащих Н. Всеволожскому имений», утвержденное императором Александром II в 1865 году.

Буранов Ю.А. писал, что «первый опыт совместного акционирования горнозаводской промышленности Урала оказался нежизнеспособным. Банкирский дом «Жюль Пик и Ко», французские деловые люди И. Луэст и А. Дюперталь не смогли выполнить своего обязательства обеспечить «Общество» оборотным капиталом в 400 тыс. руб. в год [Буранов Ю.А. с.67-69]. Выплавка чугуна с 227 тыс. пудов в 1862 году упала до 51 тыс. пудов в 1865 году, а в следующем году - производство было и вовсе остановлено. Компания не выделила средств для ведения дел и рабочие, оставшись без заработка и не получив земельных наделов по уставной грамоте от 12 апреля 1862 года, массово переселялись в Кизел, ища там обеспечения «от сродного им заводского производства» (Накаряков Б.Н.  В рабочем строю. Пермь. 1977 г.).

 В 1873 году Никитинский и Александровский заводы, Луньевские копи, Кизеловский рудник, делянки и дачи наследников Н.В. Всеволожского были переданы в аренду Уральскому горнозаводскому товариществу «Князь Белосельский-Белозерский и Ко», главными акционерами которого были князь К.Э. Белосельский-Белозерский и П.П. Демидов князь Сан-Донато.

В Адрес-Календаре Пермской губернии 1881 года в составе Соликамского уезда в качестве отдельных имений указаны Никитинский завод под управлением Михаила Никитича Химичева и управление Уральского горнозаводского товарищества и каменноугольными копями в Александровском заводе, управляющим которого являлся горный инженер Илиодор Николаевич Урбанович. Кроме того, в составе Оханского уезда указана контора управляющего Пермскими имениями наследников действительного статского советника Никиты Всеволодовича Всеволожского во главе с фридрихсгальдским (Фридрихсгальд – город в Норвегии, в ходе осады которого был убит шведский король Карл XII, выходцы из которого проживали в Выборгском уезде Российской империи – Ю.Н.) первостатейным купцом Федором Андреевичем Гран. Так называемое Сивинское имение в Оханском уезде состояло из помещичьей усадьбы, суконной фабрики, стекольного, кирпичного и лесопильного завода, а также завода шампанских вин.

После смерти Никиты Всеволодовича, его дети Всеволод, Андрей, Никита и Елизавета Всеволожские длительное время всем имуществом владели совместно, но в 1882 году, окончательно запутавшись в делах и долгах, решили разделить остатки имений. Значительная их часть, и целиком Северо-Заозерская дача, по разделу достались Никите Никитичу, который обязался по формальному арендному договору выплачивать братьям и сестре долю доходов с их «пожизненных владений». В том же 1882 году доверенные лица Павла Павловича Демидова приобрели у Н.Н. Всеволожского имения, арендованные Товариществом «Князь Белосельский-Белозерский и Ко» в личную собственность, ликвидировав Товарищество в 1884 году и основав Округ Луньевских заводов. Окончательно обанкротившиеся наследники Никиты Всеволожского получили от П.П. Демидова пожизненную ренту в пять тысяч рублей (Гессен Ю. Александровский завод. Металлургические заводы на территории СССР с XYII века до 1917 года. Т.1, М.,1937 г.). Вероятно, данное соглашение было подтверждено и наследниками П.П. Демидова, после его смерти в январе 1885 года.

 В 1884 году Никита Никитич, с согласия своих братьев и сестры, продал Никитинский катальный завод по производству листового железа в селе Майкор, заводской округ и заводскую лесную дачу П.П. Демидову князю сан-Донато [Неклюдов Е. Г. Уральские заводчики во второй половине XIX - начале XX в.: владельцы и владения. Екатеринбург, 2013 г. с.266-288]. Никита Никитич Всеволожский получил также свою часть наследства в Оханском уезда, состоящую из Сивинского имения в Сивинской, Бубинской и Екатеринской волостей. Жене гвардейского полковника Елизавете Никитичне Сатиной, урожденной Всеволожской, досталась часть из Сивинского имения в Бубинской волости 13 898 десятин 1776 сажен и в Екатерининской волости – 6106 десятин 624 сажени (всего 25 953 десятины 1453 квадратные сажени). Егермейстер Высочайшего Двора, действительный статский советник Всеволод Никитич Всеволожский получил в пожизненное владение «участок земли в 30 000 десятин, расположенный в Екатерининской волости смежно с участком, выделявшимся по разделу Екатерине Никитичне Сатиной» (ГАПК. Ф.297, Оп.3, Д.314, л.10-12).  

Иеромонах Варфоломей (Минин С.Н.) в главе «Сивинское имение и род Всеволожских, Сатиных» в части второй книги «Пермский ковчег» писал, что: «У Никиты Никитича был выбор: продолжить дело деда или отца. Он пошел по второму пути: разорение стало полным и скандальным». Родственники ожидали от блестящего офицера лейб-гвардии благоразумия и выгодной женитьбы, которая могла бы поправить дела. Вместо этого он женился на разведенной актрисе Петербургского театра Марии Гавриловне Савиной, «чьи сердечные дела были крайне запутаны». Брак Н.Н. Всеволожского и актрисы Савиной остался бездетным, то ли по причине последствий бурной театральной молодости Марии Гавриловны, то ли потому, что Никита Никитич не решился на рождение потомства от женщины низкого происхождения (в родословной росписи Всеволожских и потомков в XXXVІ колене Никитовичей нет, хотя дети братьев перечислены). Ни деловой хваткой, ни умением привлекать к делам опытных советчиков и управляющих Никита Никитич не обладал, а все свое свободное время он посвящал игре в карты, охоте и пирушкам с друзьями.

По предположению ивдельского журналиста Евгения Андреева, ссылавшегося на работы местного краеведа А.Д. Губина, в 1885 году Никита Никитович Всеволожский некоторое время проживал в селе Никито-Ивдель, где встречался с приехавшим туда же по торговым делам известным купцом и золотопромышленником Александром Михайловичем Сибиряковым, сопровождавшим первый олений караван с грузом рыбы, доставлявшийся из Ляпино (Саранпауля) на Богословские заводы. Вероятно, А.М. Сибиряков попутно приценивался к золотым приискам Н.Н. Всеволожского, чье финансовое положение было близко к банкротству. Не исключено, что именно А.М. Сибиряков, чей отец был одним из крупнейших золотопромышленников Восточной Сибири, «присоветовал» Н.Н. Всеволожскому искать на должность нового управляющего Северо-Заозерской дачи человека надежного (желательно знакомого лично и зарекомендовавшего себя порядочным в денежных делах), сведущего в наведении порядка на золотых приисках.   

Должность нового управляющего Северо-Заозерских приисков Н.Н. Всеволожским была предложена знакомому ему по службе в лейб-гвардейском корпусе Траскину Михаилу Александровичу, родившемуся 4 (16) июля 1850 года в семье гражданского губернатора Харьковской губернии Александра Семеновича Траскина, вышедшего в отставку с военной службы в чине генерал-майора. Александр Семенович, состоя для особых поручений при военном министре Чернышеве и начальником штаба командующего Кавказской линии, вошел в историю своим активным участием в расследовании гибели Михаила Юрьевича Лермонтова на дуэли с отставным майором Мартыновым. После его смерти в 1855 году, по определению Харьковского Дворянского Депутатского Собрания от 19 марта 1856 года, на основании метрических свидетельств, выданных из Харьковской Духовной Консистории 17 марта 1856 года за № 2191 и 2192 о законном происхождении, его несовершеннолетние сыновья Михаил 1850 г.р. и Александр 1855 г.р., были внесены во вторую часть дворянской родословной книги, что было подтверждено Указом Правительствующего Сената от 29 января 1857 года за № 879.

Михаил Александрович Траскин, после окончания Пажеского корпуса 12 июля 1869 года, был произведен из камер пажей корнетом в Кавалергардский полк. С 4 апреля 1872 года по 19 мая 1875 года он занимал должность полкового квартирмейстера, в 1873 году был произведен в поручики, а в 1875 году - в штабс-ротмистры. 21 апреля 1876 года он был назначен адъютантом к командующему войсками Харьковского военного округа с переименованием в майоры. В 1878 году был произведен в подполковники, а в 1880 году - в полковники, а в 1883 году был уволен в отставку. В 1886-1894 годах он состоял горным исправником частных золотых приисков Витимской системы Главного управления Восточной Сибирью (с 1888 года – горным исправником Витимского горного округа Иркутского губернского управления) с конторой в поселке Бодайбо Киренского уезда. В 1895 году занимал должность мирового посредника по Чигиринскому уезду, в 1897 году - председателя Могилёвское-Ямпольского съезда мировых посредников Подольской губернии.

Согласно данных справочных изданий «Адрес-Календарь Пермской губернии», в 1885-1887 годах (три года) А.М. Траскин совмещал пост горного исправника Витимской системы с должностью управляющего Северо-Заозерской дачи. Если кто-то полагал, что жителям Никито-Ивделя неслыханно повезло от назначения в их «дикую местность» отставного гвардейского офицера, способного привнести в местное общество культурные веяния и светские манеры, то их постигло глубокое разочарование в своих наивных заблуждениях. Вот что писал о М.А. Траскине профессор истории Санкт-Петербургского Университета Василий Иванович Семевский, несколько лет изучавший положение на золотых приисках Восточной Сибири и Якутии: «Аврамов в своей книге, изданной в 1884 г., говорит (стр. 120), что телесное наказание редко практиковалось. Это справедливо относительно Витимской системы, когда горным исправником в ней был г. Калагеорги, действительно чувствовавший отвращение к этому способу расправы… Но дело совершенно изменилось с назначением при гр. Игнатьеве витимским горным исправником бывшего гвардейского офицера (кавалергарда) Траскина, который запугал рабочих так, что при разговоре с ним они кланялись ему в ноги. В Сибири народ зовет чиновника барином; тут эта кличка действительно вполне оправдывалась. Траскин, который, вследствие своей чрезмерной полноты, не мог даже, как следует, исполнять своих обязанностей, - не мог спускаться в шахту и ездить верхом, - нещадно сек рабочих, не различая крестьян и поселенцев, хотя первые по закону избавлены от телесных наказаний. Прежде он не беспокоился даже составлять каждый раз по этому поводу постановление, как этого требует закон, так что эта небрежность вызвала ему замечание со стороны иркутского генерал-губернатора А. Д. Горемыкина во время посещения им олекминских промыслов в 1890 году. Он давал иной раз поселенцам до 200 ударов розгами. Несмотря на неблагоприятные для него результаты ревизии 1891 года, Траскин до 1894 года оставался горным исправником, да и то не был удален со службы (как удален тогда же горный инженер), а переведен на место иркутского окружного исправника, впрочем менее выгодное (Вскоре после того Траскин оставил службу в Сибири). И после всех своих подвигов по части сечения рабочих Траскин, в опровержение одной корреспонденции, писал следующее: прежние бунты в тайге, когда она далеко была не так многолюдна, и когда рабочие были гораздо смирнее, осязательно доказывают, что изображать какого-то Нерона, Калигулу и т. п. весьма рискованно; здесь надо большую волю и твердый характер, чтобы довести рабочих до полного доверия к исправнику. За шесть лет моего пребывания здесь в тайге не было случая, чтобы при недоразумениях с управлениями рабочие сами бы не требовали вызова исправника. И всегда все приводилось ко взаимному соглашению. Я думаю, что этого не было бы, если бы исправник был так глуп, что, входя в тысячную толпу, крикнул бы: «розог». Да причем тут розги?» («Восточное Обозрение» 1894 г. № 9, стр. 2.). Вызов рабочими горного исправника решительно ничего не доказывает, так как в тайге, на несколько сот верст отстоящей от жилых мест, вызвать, в случае столкновения с приисковыми управлениями, решительно более некого; о розгах же г. Траскину уж лучше было бы не упоминать, хотя действительно он прибегал к телесному наказанию не в присутствии тысячной толпы, что было бы не совсем безопасно, а у себя на Бодайбинской резиденции» (Рабочіе на сибирскихъ золотыхъ промыслахъ. Историческое изслѣдованіе В. И. Семевскаго. Томъ II. Положеніе рабочихъ после 1870 г. Изданіе И. М. Сибирякова. С.-Петербургъ. 1898 г.).

Особенно усердствовал М.А. Траскин в ловле и высылке рабочих, по большей части внесенных приисковыми управлениями в так называемую в Витимской системе «грязную книгу» с указанием на их неспособность к приисковым работам, слабость здоровья, дурное поведение, а также досрочно рассчитанных с приисков, как за противозаконные проступки, так и за «грубость и дерзость» по произволу управляющих и нарядчиков. В.И. Семевский писал, что «при высылке из тайги Траскин тоже сплошь и рядом не соблюдал необходимых формальностей, как и при телесном наказании рабочих…  При высылке рабочих до срока им иногда не выдавали даже сухарей». Поводами для внесения в «грязную книгу» была аттестация, вроде: «никуда негоден», «дрянной работник, картежник и буян», «дерзкий лодырь», «подстрекатель и несколько месяцев хворает цингой», «спиртонос». В своем письме 1888 года на имя начальника иркутского горного управления, М.А. Траскин указывал: «первого апреля команда казаков, назначенная (приисковым) попечительством, специально занималась ловлением праздношатающихся и бродяг, так что, к прибытию первых пароходов, было собрано на Бодайбо до 300 человек «всякой дряни», которые, по степени их виновности, были отправлены в Киренск с дальнейшим следованием одни этапным порядком, другие с путевыми видами» (т.-е. с проходными, т. наз. «волчьими» билетами до места прибытия), а некоторые просто выдворены» (Семевский В.И. Указ. соч.).

Журналист газеты «Сибирскiй вѣстникъ», печатавшийся под псевдонимом Аристарх Северин, в очерке «Спиртоносы», опубликованном в №75 газеты от 5 апреля 1896 года, в ироничной форме так описывал борьбу этого деятельного идиота, своей тучностью напоминавшего Вильгельма Завоевателя в преклонных годах с витимскими торговцами спирта: «В мае 1892 года, бывший в то время горный исправник Витимской системы М.А. Траскин, отбирал, по распоряжению иркутского генерал-губернатора, особые подписки от всех представителей золотопромышленных компаний, пароходовладельцев, их уполномоченных, капитанов пароходов, их помощников и баржевых прикащиков. При отобрании подписок предъявлялось для прочтения само предписание г. генерал-губернатора от 7 мая 1892 г. за № 4507, на копии с которого все должны были расписываться в известности. В предписании этом было сказано, что еще в 1888 году сделано было распоряжение не возить в тайгу рабочих без «пропускных», т. е. никем не нанятых, между тем «доверенный купца Глотова, - Щербачев, ссылаясь на то, что подписка его доверителя для него не обязательна, установил на пароходах купца Глотова, даже особую таксу для провоза спирта и спиртоносов, которые имеют право требовать остановок во всякое время и высаживаться, где пожелают; в виду чего последние, встречая полную поддержку в пароходном начальстве, группируются на пароходах и баржах шайками и оказывают вооруженное сопротивление высылаемым казачьим пикетам; так, 1 июня минувшего года высаженная на нежилом месте с парохода «Пермякъ» купца Глотова, шайка оказала вооруженное сопротивление двум казакам, из которых один ранен, а другой убит на месте».

На основании этого предписания, от всех пароходовладельцев и их капитанов отобрана была подписка, содержащая, между прочим, следующие обязательства:

1) обязываемся не принимать на свои пароходы, баржи и суда, направляющиеся въ золотоносную тайгу и ближайшие к золотым промыслам местности рабочих и служащих никем не нанятых и вообще лиц, едущих без определенных целей, кроме тех, которые будут иметь на проезд свой в указанные местности, особое разрешение со стороны начальствующих лиц;

2) обязываемся не возить на своих пароходах в район золотых промыслов спирта, водки и взрывчатых матерьялов, без надлежащих на то разрешений;

3) обязываемся не высаживать пассажиров и не выгружать клади с барж, пароходов и других речных судов, рейсирующих по р. Витиму в других местностях, кроме существующих пристаней: Витимской, Вискинской, Воронцовской, Бодайбинской и Нерпинской;

и 4) обязываемся на время остановок пароходов у пристаней по р. Витиму закрывать пароходные буфеты.

Кроме отобрания подписки, горный исправник установил, чтобы на каждом, стоящем у бодайбинских резиденций пароходе, находился казак, чтобы следить за непродажей с парохода спиртных напитков. Нужно ли говорить, что не смотря на все эти, по-видимому, крайне обременительные меры, торговля водкой и спиртом продолжала процветать!? Последняя, самая, так сказать, решительная мера, - постановка казака на пароход, - принесла даже пользу тем, кто хотел торговать спиртом и водкой. Дело в том, что прежде, когда на пароходе не было казака, по близости всегда шлялся какой-нибудь наблюдательный глаз и всякий подозрительный субъект, сходящий с парохода подвергался осмотру; с тех же пор, как казак водворился на пароход, ему, т. е. этому блюстителю закона, угощение ставилось a'dіcretion, никаких соглядатаев на горизонте не полагалось, и в то время, когда казак угощался в «запертом», - из-под буксирного зента или из кухни шла бойкая торговля спиртом и водкой. Приходилось даже отряжать из команды, человека 2-3 на берег, чтобы недопускать уж очень нетерпеливых кутил угощаться около парохода и уводить их куда-нибудь подальше. Полагаем, что какие бы меры не принимались, какие бы подписки не отбирались, торговля спиртом будет процветать, пока будут существовать прииски и с ними будут соприкасаться люди, жаждущие забыться с одной стороны, и, алчущие нажиться, с другой».

В «Адрес-Календаре Пермской губернии 1886 года» указывалось, что помощником и бухгалтером управляющего М.А. Траскина в верхотурском имении Н.Н. Всеволожского являлся Василий Сергеевич Машков, а техником – Павел Александрович Ренгартен. Вряд ли М.А. Траскин имел возможность надолго отвлекаться от исполнения своих должностных обязанностей горного исправника Витимской системы и постоянно находиться в Северо-Заозерской даче. Скорее всего, от его имени делами на золотых приисках заправлял П.А. Ренгартен, 1858 г.р., происходивший из дворян православного вероисповедания, выпускник Витебской гимназии 1874 года и Горного института 1879 года. С 1881 года он служил чиновником особых поручений при Туркестанском генерал-губернаторе, а с 1884 года - состоял по ГГУ с откомандированием в Северо-Заозерскую дачу Н.Н. Всеволожского в Пермской губернии (Заблоцкий Е.М. Личный состав ведомства Алтайских заводов, горных округов Западной Сибири, Закаспийской области и Туркестана [Электронный ресурс]. URL: http://russmin.narod.ru/bioAlt.html). В 1886 году он был откомандирован в распоряжении Новороссийского общества для управления Криворожскими железными рудниками, а в 1898 году - уволен от службы по прошению сестры («подвергся тяжкой неизлечимой болезни, а именно лишению рассудка») и в том же году скончался. Во время работы на ивдельских приисках, в 1884 году у П.А. Ренгартена родилась дочь Вера. Его старший сын, Владимир, родившийся в Ташкенте в 1882 году, после окончания Екатеринославской классной гимназии, также выбрал для себя профессию геолога. В 1935 году Владимиру Павловичу Ренгартену было присвоена научная степень доктора геолого-минералогических наук, в 1938 году – ученое звание профессора Центрального научно-исследовательского геологоразведочного института (ЦНИГРИ), а в 1946 году - члена-корреспондента АН СССР. Лауреат Сталинской премии второй степени 1948 года за монографию «Северный Кавказ». В 1946 году он был награжден Медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», в 1949 году - Орденом Ленина, а в 1955 году - Орденом Трудового Красного Знамени.

До 1886 года Н.Н. Всеволожский пытался сохранить свои уральские владения. В Адрес-Календаре Пермской губернии 1885 года еще указан управляющий его Сивенским имением в Оханском уезде Александр Христианович Мозер. Но уже в следующем году, для уплаты долгов своими кредиторам и ренты сонаследниками, Н.Н. Всеволожский заложил большую часть своих имений в Нижегородско-Самарский земельный банк, что, однако, не спасло его от финансового краха. В 1888 году отставной ротмистр Никита Никитович Всеволожский был объявлен несостоятельным должником, а в июле 1889 года Петербургский коммерческий суд учредил конкурсное управление по делам несостоятельного должника. Опись имущества Северо-Заозерской дачи было возложено на Верхотурское полицейское управление, в связи с чем в 1890 году в Никито-Ивдель был направлен помощник Верхотурского уездного лесничего губернского управления государственных имуществ Илья Ильич Пашковский (по окончанию работ в Северо-Заозерской даче, согласно Адрес-Календаря Пермской губернии 1892 года, И.И. Пашковский был переведен на должность лесного кондуктора в село Мехонское Шадринского уезда).

Супруга Н.Н. Всеволожского, после его смерти в 1896 году, отказалась вступать в свои наследственные права, т.к. «с получение наследства соединялось более хлопот и дрязг, чем какой-либо выгоды» (ГАРП. Ф.297, Оп.3, Д.314, л.15). В 1898 году Сивинское имение было приобретено от Конкурсного управления Крестьянским поземельным банком, а Северо-Заозерская дача – Московским лесопромышленным Товариществом.

Что же касается дробления наследства Александра Всеволодовича Всеволожского, то он, еще до своей смерти, наступившей в 1869 году, составил план полюбовного раздела принадлежащих ему горнозаводских и вотчинных имений. К первым принадлежала и Всеволодоблагодатская (Южно-Заозерская) дача в Верхотурском уезде. Наследниками имений состояли дети покойного: Дмитрий, Владимир, Всеволод, Екатерина, Иван и Павел, на долю которых причиталось по 13/70 части на брата и 5/70 - Екатерине, в этой же пропорции были разделены и долги (РГИА. Ф.652, Оп.1, Д.988. Проект раздела имений между наследниками Александра Всеволодовича Всеволожского, 1869. Л.1-2). На семейном совете Всеволожских, куда входили и наследники второй очереди – дети Никиты Всеволодовича, было решено передать управление имениями Павлу Александровичу: «10 февраля 1867 года я, коллежский секретарь Андрей Никитич Всеволожский дал сие удостоверение за себя и по доверенности от прочих моих сонаследников, засвидетельствованное 14 августа 1865 года опекуну над горнозаводскими имениями нашими губернскому секретарю Павлу Александровичу Всеволожскому» (Там же. Д.987. Заявления Никиты Всеволодовича Всеволожского опекуну Павлу Александровичу Всеволожскому о разделе имения, 1869. Л.6). Причем, большая часть горнозаводских имений к моменту смерти Александра Всеволодовича, как и его брата, уже находилась в аренде или управлялось комиссионерскими компаниями. 

В Адрес-Календарях Пермской губернии 1881 и 1885 годов в составе Соликамского уезда указано Пожевское управление имениями гг. старших наследников А.В. Всеволожского в Пожевском заводе во главе с управляющим бельгийским подданным Густавов Лаврентьевичем Хозер и Всеволодовильвенская контора гг. старших наследников А.В. Всеволожского под управлением бельгийского подданного Ивана Ивановича Ортмана.

Пермские имения наследников Александра Всеволодовича до его очередного раздела в 1888 году на «пожевскую» с Пожевским и Елизавето-Пожевским заводами и «всеволодовильвенскую» с одноименным недействующим заводом, именовалось не иначе, как Пожевский горный округ. «Пожевская» его часть в 1900 году и речная флотилия (4 буксирных пароходов и 30 барж) была продана князю С.Е. Львову, который продолжил горнозаводскую деятельность, а «всеволодовильвенскую» в 1890 году купил купец 1-й гильдии и потомственный почетный гражданин Савва Тимофеевич Морозов, преобразовавший железоделательный завод в фабрику химических реактивов, используемых в производстве красителей для его Никольской мануфактуры (Шкерин В.А. Металлургические заводы Урала XVII-XX вв. Екатеринбург, 2001 г.). Еще раньше, в 1870 году, наследники А.В. Всеволожского, отделили незаводскую часть своего имения от Пожевского округа и в 1883 году продали ее Николо-Заозерскому-Камско-Уральскому Товариществу, которое имело намерение построить там новый медеплавильный завод.

Из шести с лишним тонн золота, намытого в Заозерских дачах, потраченных на поездки за границу, пропитых, проеденных и проигранных в карты господами Всеволожскими, местным жителям не досталось ничего, кроме тяжкого труда и кровавого пота. Продав свои золотые прииски, Всеволожские не оставили после себя ни следов добрых дел, ни доброй памяти. Им на смену пришли более мелкие хищники с привкусом русской провинциальной дикости и налетом складывающейся буржуазной обрядности, почитавшие «чистоган» выше людских законов и божьих заповедей…

Наталья Паэгле, бывший корреспондент газеты «Вечерний Карпинск», сопредседатель ныне запрещенного Екатеринбургского отделения общества «Мемориал» и автор книги «За колючей проволокой Урала», писала, что в 1930 году в таежные районы Северного Урала, куда ранее не ступала нога человека, привезли на верную смерть тысячи ссыльных кулаков, а трудпоселки для размещения спецпереселенцев устраивались в необжитой местности, где ранее бродили дикие звери и кочевые инородцы-вогулы.

На примерах исторических и архивных источников, попробую опровергнуть тезис Н.М. Паэгле, не обращаясь даже к перечислению существующих на тот период времени деревень обрусевших вогул, рудничных и приисковых поселков, связанных с Богословским и Надеждинским заводами дорогами, почтовой связью, и прочими атрибутами организованной государственной жизни. Свои аргументы попробую привести на примере организации в Богословском горном Округе заготовок строевого леса и дров на территории своих лесничеств, сезонных куреней «древорубов», превратившихся в жилые поселки, принявших, позднее, ссыльных кулаков.

Владимир Егорович Боков, проработавший долгие годы лесничим в частновладельческих и казенных лесных дачах Урала, в своей книге «Деревообрабатывающая промышленность в Пермской губернии», изданной в 1899 году, писал: «Во многих горных округах Урала, помимо описанных углежогов, очень много рабочих пришлых, под названием «зимогоры». Это несчастные бездомовики, люди-вышибленные из колеи. Роты таких «зимогоров» состоят из пропойцев: чиновников, офицеров, студентов, расстриженных попов, чуваш, мордвы, башкир и проч., проч. Такие милые люди нанимаются у заводов рубить дрова, сплавлять их. Говорят, что на работе – это примерные труженики. По месяцу живут они в куренях, где им готовая пища, самым усердным образом рубят дрова, а прийдя в завод за расчетом и, получа десяток другой рублей, с жадность набрасываются на водку и все пропивают в неделю; не только у них не остается ни копейки, но пропивают и одежонку. Избитые, с жестоким похмельем, приходят они в контору и вымаливают вперед денег, чтобы купить полушубок, валенки, рукавицы. Снарядив от завода в счет заработков, роту эту чуть ли не под конвоем отправляют из конторы в курени, где она, наевшись, отдохнув принимает облик человека, снова усердно принимается за работу. А попав потом с деньгами в завод – снова принимаются за старую историю. Недостаток местных рабочих, заставляет заводы принимать на работы в курени, таких золоторотцев».

В Богословском горном Округе, расположенном на севере Верхотурского уезда, после отмены крепостного права, несомненно, большая часть наемных рабочих-лесорубов, состояла из подобных же «зимогоров». Однако, после выкупа Округа статским советником Башмаковым, а, затем, и Полоцевыми, управляющие Округом целенаправленно проводили политику найма на лесные работы вологодских зырян, а также крестьян из Вятской губернии. Е.П. Мылов в статье «Кордон Даншинский», без ссылки на архивный источник, упоминал, что в 1897 году управление БГЗО наняло на работу в лесничества округа 1 тыс. коми-зырян, а еще ранее, в 1889 году, на работы в Петропавловском лесничестве приехали три семьи из Чердынского и Соликамского уездов. Среди жителей Даньшинского кордона, Е.П. Мылов упоминал зырянина Андрея Моторина, выходца из села Подъельского Усть-Сысольского уезда.

К началу XX-го века, вологодские зыряне стали преобладающим этническим элементом в среде «древорубов» Богословского Округа. Главноуправляющий БГЗО С.С. Постников в январе 1917 года указывал: «Богословский округ за недостатком местного населения всегда привлекал на рубку дров рабочих со стороны Уфимской, Вятской и в особенности Вологодской губернии (зырян)». В одной из жилых казарм зырян-лесорубов в апреле 1908 года останавливались настоятель храма Петра и Павла и Петропавловского прихода Богословского округа Аркадий Гаряев и его псаломщик Сергей Ежов (Филицин) по дороге в деревню Денежкино: «Перед казармой были устроены «козлы», на которых дымятся паром дымные, походные котелки с горячим варевом… Владельцы их сидят под навесом у костра в ожидании когда поспеет кушание...» (Екатеринбургские епархиальные ведомости. 1909. № 33. С. 500-504).

С началом Первой мировой войны и, вследствие мобилизации российских подданных на фронт и возвращения части рабочих в обезлюдевшие деревни, где некому стало заниматься сельским хозяйством, руководство БГЗО начало восполнять их недостаток за счет использования труда вражеских военнопленных. К лету 1915 года В Богословском Округе трудилось около тысячи иностранных военнопленных, за июнь 1915 года их численность увеличилась более чем вдвое, а к середине августа -достигла 3,2 тыс. человек, или почти 20 % от общего количества рабочих предприятия. Большинство из них работало на лесозаготовках и в рудниках, и, лишь позднее, стали привлекаться для работ в цехах Надеждинского и Богословского заводов. (Суржикова Н.В. Военный плен в Российской провинции (1914-1922 гг.). Диссертация на соискание ученой степени доктора исторических наук. Институт истории и археологии Уральского отделения РАН. Екатеринбург, 2015 г.). К концу 1916 года на лесных работах в Богословском горном Округе было занято 10 тыс. военнопленных (ГАСО. Ф.24, Оп.19, Д.1117, л.281-281об.). Тот же управляющий округом С.С. Постников в январе 1917 года, ссылаясь на катастрофический недостаток рабочей силы, испрашивал у уральского уполномоченного Особого совещания по топливу разрешение на получение еще 4 тыс. пленных (ГАСО. Ф.111, Оп.1, Д.20, л.31об.).

Теме условий содержаний пленников и их взаимоотношением с местным населением был посвящен отчет К.И. Малаховской, делегированной на Урал во второй половине 1917 года благотворительным обществом «Скоропомощь». В документе, отражавшем результаты ее поездки, в частности, отмечалось: «В Богословском горном обществе работает от 26 до 28 тыс. военнопленных. Из этой громадной цифры только незначительный процент нашел работу на фабриках и в промышленных учреждениях Надеждинских и Богословских, где условия жизни военнопленных сравнительно сносны. Большая же часть военнопленных работает в лесничествах по рубке и перевозке дров или в каменноугольных и рудниковых копях. Нет возможности описать, нет слов, чтобы представить крайне тяжелое положение этих несчастных, невинных жертв… Пленных систематически лишают таких продуктов, как сахар, чай, мясо или выдают им оставшиеся продукты после удовлетворения местных жителей. Благодаря этому по показанию администрации округа пленные в некоторый районах не получали хлеба в течение 9 дней… Вероятно, с целью увеличения продуктивности работы пленных администрация округа выписала из Петрограда 150 солдат, бежавших, будто бы, из неприятельского плена, и заменила ими частных сторожей… Солдаты эти разбросаны небольшими группами от 4 до 8 человек во всех лесничествах округа и считают своей единственною обязанностью немилосердно бить и истязать пленных … Я видела двух пленных…: от ударов у них все лицо покрыто опухолью и ранами, руки и спина - сплошными синяками, а врач признал их неспособными к труду…» (ГАРФ. Ф.Р-130, Оп.2, Д.144, л.12-16). Большинство лесничих, пользуясь трудом военнопленных, направляло их бригады на вырубку наиболее плохих участков леса с небольшими запасами на десятине, которые при нормальных условиях работы русскими и в особенности зырянами обыкновенно избегались (ГАСО. Ф.45, Оп.1, Д.272, л.6).

В условиях эксплуатации труда вражеских военнопленных, вологодские зыряне стали превращаться в привилегированные кадры в области лесозаготовок и рубки дров. Еще с весны 1916 года главное лесничество Богословского горного округа начало прикреплять к каждым 100 пленным особого «пилоправа» с окладом 30 рублей в месяц. Так же, за каждым отрядом «лесорубов» был закреплен кашевар с окладом 18 рублей в месяц, готовивший на артель свыше 30 человек и 15 рублей – на артель менее 30 человек, мастера по починке обуви и амуниции, изготовлению зимней обуви - пимов (ГАСО. Ф.45, Оп.1, Д.272, л.6). На ремонт одежды и обуви из зарплаты военнопленных, работавших в лесничествах БГЗО высчитывалось 40 копеек в месяц, а на содержание охраны и повара – 60 копеек. К Осенью 1916 года, помимо «пилоправов», в лесничествах «завели» еще и специальных «указателей по рубке», избиравшихся из местных рабочих-зырян, всего 15 человек (ГАСО. Ф.45, Д.234, л.8-9). Из зырян же набиралась охрана военнопленных после демобилизации солдат царской армии, массово происходившей с начала 1918 года.

И если до Империалистической войны артели зырян и «зимогоров» нанимались на рубку леса сезонно, то с появлением в Петропавловском, Марсятском, Турьинском, Богословском, Фильковском и Морозковском лесничествах рабочих из числа вражеских военнопленных, многие из зырян были вынуждены переходить с сезонного найма в БГЗО на постоянную работу и превращать свои курени в оседлые поселения с перебравшимися к мужьям семьями, раскорчеванными под огороды и покосы лесными делянами. Именно так, задолго до появления на севере Урала ссыльных кулаков, началось заселение берегов рек Шегультана, Канды, Кальи, Ваграна, Тоты и Каквы. Кроме того, в 1906-1912 годах, в ходе государственной программы переселения на Урал крестьян из «малоземельных» губерний Центральной России, на север Верхотурского уезда приехало несколько сотен семей переселенцев (преимущественно из Усть-Сысольского и Яренского уездов Вологодской губернии, более привычных к суровому климату). Из-за ограниченных возможностей занятий сельским хозяйством, переселенцы большей часть было вынуждено наниматься на лесозаготовки или на службу в заводских лесничествах. В 1920-1923 годах население таежных куреней и поселков пополнялось за счет откомандированных бойцов 1-й Революционной Армии Труда Урала и разного рода обывателей, завербованных на лесозаготовки «посулами» высокого продуктового пайка и денежного содержания. Именно «древорубами», переселенцами и «вербованными» были основаны поселки Усть-Канда, Усть-Калья, Половинный и Усть-Шегультан, Нижний и Красный Лангур, Северный и Нижний Атюс, Тота, Галка и многие, многие другие.

По данным Всесоюзной городской переписи 1923 года (АОАСГО. Ф.Р-1, Оп.1, Д.73. л.1-7) и Всесоюзной переписи 1926 года, на территории бывших Лозьвенской, Всеволодоблагодатской и Турьинской волостей имелись следующие переселенческие и лесозаготовительные поселения:
рабочая Казарма квартала № 13 из 2 бараков и 18 рабочих (14 мужского и 4 женского пола, из которых зыряне - 16, русские - 2 человека).
рабочая Казарма квартала № 14 из одного строения и 2 рабочих (1 мужского и 1 женского пола, русские).
Курень квартала № 22 из одного строения и 31 жителя (29 мужского и 2 женского пола, все зыряне).
Курень квартала № 23 из 1 строения и 8 рабочих (все мужчины – зыряне).
Курень квартала № 56 (будущий трудпоселок «Северная Сама») из 1 строения и 3 жителей (все мужчины, русские).
поселок Малый из 1 строения и 6 жителей (3 мужского и 3 женского пола).
поселок Веселый (будущий трудпоселок «Веселый») из 14 хозяйств и 54 жителей (23 мужского и 31 женского пола. Был образован в 1920 году.
Курень квартала № 43 из 1 строения и 34 жителе (28 мужского и 6 женского пола, русские - 29, зырян - 4).
Курень квартала № 44 из 1 строения и 14 жителе1 (11 мужского и 3 женского пола, все зыряне).
Курень квартала № 45 из 1 строения и 22 жителей (19 мужского и 3 женского пола, все зыряне). Все рабочие казармы кварталов № 43, 44, 45 были расположены западнее правобережной части современного поселка Маслово.
Курень квартала № 28 (в истоке Большого Атюса) из 4 строений и 43 жителей (38 мужского и 5 женского пола, зыряне – 30, русские – 13).
рабочая Казарма квартала № 34 (в верховьях Большого Атюса) из 1 строения и 3 рабочих (2 мужского и 1 женского пола, русские).
рабочая Казарма квартала № 38 (в черте современного поселка Маслово) из 1 строения и 16 рабочих (татары - 15, русские - 1человек).
рабочая Казарма квартала № 40 (будущий трудпоселок «Нижний Атюс») из 1 барака и 30 рабочих (27 мужского и 3 женского пола, из которых зыряне - 12, татары -11 человек).
поселок Красный Лангур из 15 хозяйств и 54 жителей (28 мужского и 26 женского пола, русских – 44, зырян - 6).
Курень квартала № 47 (у слияния Атюса с Большим Атюсом, впоследствии – трудпоселок «Атюс») из 1 строения и 21 жителя (18 мужского и 3 женского пола, все русские).
Марсятское лесничество (Табор) из 61 хозяйств и 233 жителей (122 мужского и 111 женского пола, русские - 201, зыряне - 26).
Марсятский кордон из 30 хозяйств и 159 жителей (79 мужского и 80 женского пола, русские - 142, зыряне - 17).
Марганцевый рудник из 14 хозяйств и 40 жителей (24 мужского и 16 женского пола, русских - 26, зырян - 9).
Чукичев поселок из 1 хозяйства и 3 жителей (1 мужчины и 3 женщин - все зыряне).
рабочая Казарме квартала № 20 (поселок Белая) из 6 хозяйств и 107 жителей (75 зырян и 31 русских);
Ивановский кордон из одного двора и 5 жителей (из них 4 женщины);
Кривский кордон из одного двора и 3 жителей (1 женщина).
Тренькина деревня (Денежкина) из 11 дворов и 81 жителей (63 мужчин, 18 женщин, из них зырян - 53, русских - 28).
рабочая Казарма квартала № 4 (переселенческий участок № 1, впоследствии - трудпоселок «Белая речка»), из 1 строения и 6 мужчин рабочих (татары - 4 русский – 1).
Переселенческий Участок № 2 (Малокульминский) из 9 хозяйств и 39 жителей (21 мужчин и 18 женщин, 22 зырян и 17 русских);
Переселенческий Участок № 3 (Большекульминский) из 5 хозяйств и 29 жителей (15 мужчин и 14 женщин, 22 зырян и 7 русских);
Переселенческий Участок № 4 (Березовый) из 11 хозяйств и 51 жителей (34 мужчин и 17 женщин, 30 зырян и 21 русского);
Переселенческий Участок № 5 (Степанов Бор) из 3 хозяйств и 15 жителей (8 мужчин и 7 женщин, все русские; Переселенческий Участок № 6 (Лисьи Норы) из 2 хозяйств и 9 жителей (5 мужчин и 4 женщин, все зыряне; Переселенческий Участок № 7 (Высокий Бор) из 2 хозяйств и 5 жителей (3 мужчин и 2 женского пола, 3 зырян и 2 русских);
Переселенческий Участок № 9 из 2 хозяйств и 8 жителей (5 мужчин и 3 женщин, 5 зырян и 3 русских);
Переселенческий Участок № 10 из 1 хозяйства и 6 жителей (3 мужчин и 3 женщин, все русские);
Переселенческий Участок № 11 из 2 хозяйств и 10 жителей (5 мужчин и 5 женщин, все русские);
Переселенческий Участок № 12 из 9 хозяйств и 57 жителей (32 мужчин и 25 женщин, все русские, ранее относился к Андрнановскому с/с);
Переселенческий Участок № 13 из 1 хозяйства и 10 жителей (5 мужчин и 5 женщин, все русские, также относится к Андрнановскому с/с);
Переселенческий Участок № 16 из 1 хозяйства и 3 жителей (1 мужчины и 2 женщин, все русские);
Кроме того, 28 зырян зарегистрированы в качестве лиц, ведущих кочевое хозяйство.

Как говаривал Йохан Хёйзинга, для примитивного сознания все, что может быть поименовано, тотчас же обретает существование – будь то свойства, понятия или иные вещи. Одновременно с обретением осуществления, многие понятия обретают и духовный характер символов веры, вроде «это и так все знают», «не городите чушь, а изучайте матчасть», «спорить с авторитетами будите?». Так, на просторах Интернета, да и в околонаучном сообществе, уже много лет плодятся и множатся теории и гипотезы о причинах гибели Игоря Дятлова и его товарищей. Перечислять выводы и предположения всех этих расследований нет желания, да и бессмысленно, так как они объединяют все гипотетические, в основном фантастические, варианты смерти группы туристов. Являясь, по словам модератора одной из групп «дятловедов», «типичным энтузиастом местного производства стратегических пуговиц для кальсон», ничтоже не сумняшися, и без притязаний на статус члена Ордена имени М. Хайдегерра («Просто правильное ещё не есть истина»), попробую добавить в их бочку горького мёда свою ложку теоретического бреда с краеведческой приправой…

Зинаида Владимировна Рихтер (Дурова), в своей книге «Поход Осевэка», изданного в 1919 году, описывая события лета - начала осени 1918 года на севере Урала, указывала, что летом 1918 года в селе Никито-Ивдель были задержаны двое возвращающихся домой военнопленных австрийца, при которых было обнаружено письмо техника проектируемой Обь-Беломорской железной дороги штабс-капитана Б.В. Сахарова. При этом, в штатах изыскательской партии военнопленные не числились. Упомянутые З.В. Рихтер военнопленные, волею судьбы оказавшиеся на севере Урала, скорее всего, работали в частной изыскательской партии, занимавшейся по заказу В.М. Ишменецкого поиском золота и платины по правым притокам реки Лозьвы – Тошемке и Вижаю (ГАСО. Ф.24, Оп.20, Д.2829, л.2-6).

Передача четырех военнопленных частному золотопромышленнику В.М. Ищменецкому, была явлением исключительным, в нарушение Правил об отпуске военнопленных для работ в частных промышленных предприятиях (Собрание узаконений и распоряжений правительства. 1915. 29 мая. № 150) и Положения Совета Министров, от 1 июля 1915 года, регламентирующих предоставление военнопленных учреждениям и предприятиям Горного ведомства через штабы военных округов с уведомлением местного Губернатора (ГАСО. Ф.24, Оп.20, Д.3174, л.80). Однако, данное решение могло быть реализовано при посредничестве компаньона В.М. Ишменецкого по Горнопромышленному товариществу, Владимира Петровича Аничкова, который, помимо должности управляющего Уральским отделением Волжско-Камского коммерческого банка, и директора-распорядителя Алапаевского горного округа, после Февральской революции, входил в состав Екатеринбургский Комитета общественной безопасности и имел возможность удовлетворять свои «незначительные» просьбы, в том числе и в получении наряда на военнопленных в канцелярии военного коменданта Екатеринбурга. Пользуясь наступившим хаосом государственного управления, компаньоны решили вложиться в золотоплатиновый промысел на севере Верхотурского уезда под вывеской «Горнопромышленного товарищества В.П. Аничков и В.М. Ишменецкий», больше напоминающего знаменитую контору «Рога и Копыта» из романа Ильфа и Петрова. При этом, большая часть золота промышленники намеревались складывать «в кубышку», оформляя фиктивные документы на сдачу драгоценного металла на аффинажный завод акционерного Общества «Николае-Павдинский горный Округ», управляющим которого, после отъезда П.С. Рюмина, являлся близкий знакомый Аничкова, Федор Георгиевич Бехли. Сам Владимир Петрович, после прихода к власти большевиков и национализации банков, был ненадолго арестован, а, после освобождения, и до захвата Урала белыми войсками, пережидал «смутные времена» на даче В.М. Ишменецкого.

В своей книге «Екатеринбург-Владивосток (1917-1922)», Владимир Петрович Аничков в ироничной форме вспоминал свой курьезный опыт в области золотодобычи: «Купив около пуда золота и заложив его в банке, я решил, не лучше ли на случай объявления монополии начать скупать прииски. С этой целью я сошёлся с местным небольшим золотопромышленником Владимиром Михайловичем Имшенецким, который только что продал свои платиновые прииски. Эти прииски, идя вдоль Урала на север, были расположены друг от друга приблизительно на шестьдесят вёрст. Имшенецкий и я решили послать разведочную партию на реки Тошемка и Вижай, свободные от заявок. Партия привезла пробы платины и золота, и мы сделали около ста заявок на каждые пять вёрст, надеясь в конце войны либо перепродать прииски, либо начать их эксплуатацию… «Человек предполагает, а Бог располагает», - говорит русская пословица. Правота поговорки была подтверждена в грозные времена революции… Все прииски тоже были отобраны, и у меня осталось на руках около тридцати фунтов золота, зарытого в уральских лесах…».

Упомянутый в мемуарах Аничкова золотопромышленник Владимир Михайлович Ишменецкий являлся выходцем из провинциального дворянства средней руки с неустойчивыми моральными принципами, порожденными «неряшливостью воспитания и цыганского склада семьи, в которой он вырос и воспитался». Его отец, окончивший Казанский университет, много лет провел на государственной службе, а, выйдя в отставку по семейным делам из Министерства путей сообщения в чине надворного советника, остаток своих лет провел в своем имении в Сарапульском уезде Вятской губернии. Младший Ишменецкий, поступив на военную службу, большую часть своего досуга посвящал артисткам оперетты и купеческим дочерям. В 1884 году, поручик роты Петербургской крепостной артиллерии В.М. Ишменецкий бросил свою невесту - купеческую дочь Елену Ивановну Ковылину, за которой не давали какого-либо приданного, и женится на дочери купца Серебрякова. Сразу после свадьбы он получил полную доверенность на управление домом жены, а ещё месяцем позже заполучил от нее завещание с отказом в его пользу этого же дома и всего имущества, принадлежавшего Серебряковой (Имшенецкой), на случай ее смерти. Через несколько месяцев после свадьбы, катаясь с молодой женой на лодке по Неве, Владимир Михайлович «умудрился» опрокинуть лодку и утопить супругу, а, после благополучного разрешившегося разбирательства в Санкт-Петербургском военно-окружном суде дела «о злостном утоплении Марии Ивановны Ишменецкой (Серебряковой) с целью завладения имуществом», сочетался браком с прежде брошенной Е.И. Ковылину. Выйдя в отставку и не имея перспектив устроиться на хорошее место по гражданскому ведомству, В.М. Ишменецкий перебирается на жительство в Екатеринбург, где его старший брат, отставной начальник мастерской санкт-петербургского арсенала, с 1987 года занимал должность председателя правления и директора-распорядителя акционерного общества «Уралит», занимавшегося разработкой асбестовых рудников, а 19 марта 1899 года временный купец 2-й гильдии А.М. Ишменецкий, совместно с купцом Шпенеманом, основал «Верхотурское платинопромышленное Общество».

Владимир Михайлович Ишменецкий, прибыв на Урал, вошел компаньоном в товарищество «А.М. Ишменецкий и К», от имени которого братья скупали и перепродавали асбестовые, а с 1901 года и золотые, рудники в районе Баженовского месторождения по реке Пышме. С 5 октября 1903 года «Верхотурское платинопромышленное товарищество» начало разрабатывать золотые и платиновые прииски на территории Северо-Верхотурского горного округа с приисковой конторой в Богословском заводе. Барбот де Марни в книге «Урал и его богатства» 1910 года издания сообщал, что Товарищество владело приисками Гоголевским, Жуковским, Некрасовским, Потехинским и прирезкой к наделу. В 1907 году было добыто 4 ф. 2 зол. 69 доли золота и 26 ф. 63 доли платины, а в 1908 году прииски не работали. Руководил делами компании В.М. Ишменецкий, который приобрел в Екатеринбурге у купеческой вдовы А.Н. Клушиной двухэтажный каменный дом на углу улицы Колобовской и Главного проспекта (ныне дом № 38 по ул. Ленина). Верхний этаж особняка заняли меблированные комнаты гостиницы «Пале-Рояль», а внизу размещались чайный «Китайский магазин», «Детский мир», «Немецкая колбасная» и книжный магазин О.И. Куренщиковой. Имеются сведения, что В.М. Имшенецкому принадлежало несколько приисков в Вагранской лесной казенной даче, оформленных на его имя, а также на жену и любовницу. Некоторые прииски В.М. Ишменецкий разрабатывал в компании купца Шпенемана и инженера-технолога Э.Р. Сен-Галли. Кроме того, гостиница «Пале-Рояль» приносила В.М. Ишменецкому прибыль 6000 рублей золотом в год. 13 октября 1912 года по старому стилю он открыл в помещении бывшего варьете своего особняка электротеатр «Художественный». Регулярно принимал участие в губернских Съездах золото и платинопромышленников, занимал выборные должности в комитетах Съезда и его Ревизионных комиссий. В 1919 году, бежав с отступающей белой армией на восток, В.М. Имшенецкий прихватил с собой скрытый от сдачи в казну золотой слиток весом в 20 фунтов (восьми с половиной килограмм), а во время проживания в Харбине – содержал казино с пафосным названием «Международный клуб». В 1923 году он перебрался в Сан-Франциско, где и умер 26 октября 1942 года, ни дня не проработав в эмиграции.

Владимир Петрович Аничков, после занятия Екатеринбурга войсками Временного правительства автономной Сибири, успел поработать в составе его Министерства финансов, сохранив свою должность и при адмирале Колчаке. В 1919 году семья Аничковых, вместе с остатками Белой армии, эвакуировалась из Екатеринбурга в Владивосток, а позже – через Шанхай в США. В 1932 году Аничковы обосновались В Сан-Франциско, где Владимир Петрович открыл книжный магазин «Русская книга». Являлся членом Русского клуба, основал в Калифорнии литературное общество «Труженики пера». Написал книгу воспоминаний «Екатеринбург - Владивосток (1917-1922)». Скончался 2 мая 1939 года и был похоронен на сербском кладбище Сан-Франциско.

Упоминание В.П.Аничкова о тридцати фунтов золота (около 12 килограммов по русской системе мер и весов, 13 килограммов – по английской), зарытого в уральских лесах, несомненно, не могли не будоражить воображение авантюристов и кладоискателей. Его мемуары, впервые опубликованные в издательстве «Trajectory Incorporated» в 1934 году за рубежом, в России были изданы только в 1998 году. Конечно, в среде культурной и технической интеллигенции, эмигрантская литература распространялась в виде нелегально ввезенных и их растиражированных экземпляров (так называемого «самиздата»). Однако, сомнительно, что какой-то, сомневающийся в «руководящей роли партии и ее единственно правильном курсе» интеллигент с фигой в кармане, прочитав мемуары В.П. Аничкова в их ротапринтном или машинописном варианте, мог воспламениться идеей поиска золотого клада в уральской тайге, по берегам Вижая и Тошемки. 

Зато В.П. Аничков и В.М. Ишменецкий были знакомы с Иосифом Иосифовичем Тибо-Бриньолем, бывшим управляющим Невьянским горным округом, Полевского завода и Уральской золотосплавочной лаборатории. В 1911-1916 годах он управлял асбестовыми рудниками «Муханова и Ко», являлся членом правления машиностроительного завода Ф.Е. Ятеса, принимал участие в съездах золото и платинопромышленников Пермской губернии и съездах горнопромышленников Урала, избирался в члены Совета Съездов горнопромышленников Урала, а с 1916 года – состоял начальником одной из комиссий Уральского военно-промышленного комитета. Сын Иосифа Иосифовича, горный инженер Владимир Иосифович Тибо-Бриньоль, во время Империалистической войны работал помощником заведующего рудниками Ревдинских заводов коллежского асессора Г.П. Солодовникова, оставшись после национализации предприятия большевиками без работы, а в 1919 году, по пути в эмиграцию, застрял в Ново-Николаевске и был вынужден сотрудничать с Советской властью. Аничков, среди нанятых им и В.М. Ишменецким технических специалистов упоминает лишь инженера Горяинова, занимавшегося разведкой месторождений асбеста в верховьях реки Лозьвы. А вот фамилии начальников изыскательских партий, проводивших разведку на золото и платину, он не указал, что позволяет на этот счет строить различные предположения. В том числе и вопросы: не возглавлял ли безработный инженер В.И. Тибо-Бриньоль одну из золотоискательских партий Аничкова и Ишменецкого в 1918 году? И что, кроме «тумана и запаха тайги», влекло на север Николая Владимировича Тибо-Бриньоля, члена печально известной группы туристов Игоря Дятлова?

Часть 1. От солдатских шпицрутенов и казачьих нагаек до полицейских «селедок».
Рабочее население горнозаводского Урала в XVIII - первой половине XIX веке формировались за счёт принудительного методов переселения владельческих (крепостных) или приписных крестьян из центральных губерний России, присылки на заводы солдат, рекрутов, преступников, раскольников, непременных работников, с последующим прикреплением их к заводам. Чтобы держать в повиновении эту подневольную массу и «побуждения» её к работе, на заводах поддерживалась суровая, палочная дисциплина, а условия труда, быта и наказания были сравнимы с каторгой. Заводчикам была предоставлена почти неограниченная власть над «работным людом».¬ В 1834 году на уральских заводах был установлен военный режим, при котором мастеровые были приравнены к солдатам, их делили на команды под руководством офицеров горного ведомства, судили военным судом (горным аудиратом), а в распоряжении Главного начальника горных заводов Уральского хребта находилась горная полиция и воинские команды (три линейных батальона, инвалидные роты), вооружённая лесная стража. Горное ведомство было государством в государстве со своими законами, судом, позволяя себе совершеннейший произвол над горнозаводским населением (Мамин-Сибиряк Д.Н. Горный город Екатеринбург. Мамин-Сибиряк Д.Н. Собр. Соч. в 12 т., Свердловск, 1951, Т.12, с.267).

До формирования в 1863 году Верхотурской уездной полиции, поддержание порядка в Богословском горном округе осуществляли солдаты 3-х рот 9-го линейного Оренбургского батальона. Согласно Военно-статистического описания Пермской губернии, караулы на казенных горных заводах Уральского хребта содержались Оренбургскими линейными батальонами, составляющими часть 23-й пехотной Дивизии, от которой, вместе с штабом 2-й бригады, считались в откомандировке. Главный начальник Уральских Горных заводов, в отношении этих батальонов на правах начальника Дивизии был подчинен командиру Отдельного Оренбургского корпуса. Батальонный штаб 9-го линейного Оренбургского батальона располагался в Богословском заводе. Там же дислоцировалась 1-я рота батальона в составе 7-ми офицеров и 262-х нижних чинов. Нижние чины были расположены в четырех отдельных деревянных казармах, при которых находились экзерцисгауз, цейхгауз, кухня, баня, погреб и конюшня, обнесенные общим забором. 2-я рота в составе 4-х офицеров и 263 нижних чинов, а также 3-я рота в составе 2-х офицеров 253 нижних чинов, дислоцировались в Турьинских рудниках, где нижние чины были размещены в деревянных казармах, при которых находились экзерцисгауз, цейхгауз, кухня, баня, швальня, кузница и конюшня. По Богословским заводам от первых двух рот 9-го батальона, в Богословском заводе было установлено 13 постов из 2-х унтер-офицеров, 4-х ефрейторов и 39-ти рядовых. В Турьинских рудниках - 12 постов из 1-го унтер-офицера, 4-х ефрейторов и 36-ти рядовых. На Фроловском руднике - 1 пост из 1-го ефрейтора и 3-х рядовых. На Курбатовском руднике - 1 пост из 1-го ефрейтора и 3-х рядовых. На Мостовом золотом прииске - 3 поста из 1-го унтер-офицера, 2-х ефрейторов и 9-ти рядовых. На Троицком прииске - 1 пост из 1-го ефрейтора и 3-х рядовых. На Андреевском прииске - 1 пост из 1-го ефрейтора и 3-х рядовых. На прииске по реке Черной - 4 поста из 1-го ефрейтора и 12-ти рядовых. На Леонтьевском прииске - 2 поста из 1-го ефрейтора и 6-ти рядовых. На Батмановском прииске - 5 постов из 2-х ефрейторов и 15-ти рядовых. На Бояновском прииске - 1 пост из 1-го ефрейтора и 3-х рядовых. На Каменском прииске - 2 поста из 1-го ефрейтора и 6-ти рядовых. На Царском прииске - 1 пост из 1-го ефрейтора и 3 рядовых. На Петропавловском прииске - 3 поста из 1-го унтер-офицера, 1-го ефрейтора и 9 рядовых. На Ожеговском прииске - 2 поста из 1-го ефрейтора и 6-ти рядовых. На Питательском прииске - 3 поста из 1-го ефрейтора и 9-ти рядовых. Всего по Богословским заводам 55 постов 5 унтер-офицеров 24 ефрейтора 165 рядовых.

Воинские команды конвоировали на заводы и прииски крепостных крестьян и рекрутов из приписных к заводам волостей, осуществляли охрану порядка при производстве горных и заводских работ, по решению горного начальства или управляющих Заозерской дачи производили аресты, исполняли физические наказание (битье палками провинившихся работников или заключение их в карцер). Ивдельский краевед А.Д. Губин в статье «Ныне здесь город растет» писал, что в июне 1834 года в рекруты были сданы несколько мастеровых Знаменского прииска Заозерской дачи, виновные в посягательстве «на власть». В первый день Троицы, 11 июня, работные люди, отпущенные на праздник во Всеволодоблагодатское село, подвыпили и ходили с песнями по улицам. Встретив подьячего М. Кучумова и полицейского служителя П. Рубцова, побили их, припомнив им все несправедливости. Коченгин и другие участники драки были отданы в солдаты. А три года спустя возмущение рабочих произошло непосредственно на Знаменском прииске, для пресечения которого в Никито-Ивдель была направлена воинская команда из 15 человек, которая находилась там «для соблюдения тишины и порядка» в течение трех месяцев. К сожалению, Александр Дмитриевич не уточнил были ли присланы солдаты из Пожевских заводов Всеволожских или из близлежащего Богословского завода, находившегося в те годы в казенном управлении.

После расформирования 9-го линейного Оренбургского батальона приказом по Военному ведомству от 13 мая 1863 года, полицейские функции в горных округах Уральского хребта исполняли казачьи команды, сменявшиеся ежегодно по жребию, а также - военнослужащие Уральского горнозаводского батальона, при¬численного приказом Военного министра от 18 марта 1865 года к Казанскому Военному округу (батальон был расформирован в 1870 году на осно-вании приказа от 8 июля 1869 года). Казачьи подразделения солдаты Уральского горнозаводского батальона подчинялась горными исправниками, которые в своей деятельности руководствовались Уставом о частной золотопромышленности, Горным Уставом и должностной инструкцией, осуществляя полицейский контроль в горнозаводских округах, на государственных и частных заводах, надзор за соблюдением благочиния и благосостояния, предупреждением и пресечением преступлений и других нарушений порядка, защиту частной собственности и интересов государства в горнопромышленной деятельности. Согласно Адрес-календаря и памятной книжки Пермской губернии 1863 года, на должности горного исправника указан губернский секретарь Петр Павлович Ремезов, презусом Богословского Горного военного суда – надворный советник Константин Константинович Комаров (член главной конторы окружного управления и заведующий метеорологической обсерваторией), а асессором - коллежский секретарь Сергей Васильевич Протасов, исполнявший обязанности контролера и управителя дел строительного комитета Богословского округа. С октября 1878 года горным исправником Нижне-Тагильских, Николае-Павдинских и Богословских заводов являлся бывший горный исправник Симского округа Вандышев Федор Антонович, на 1889 год – надворный советник, владелец домов в городе Екатеринбурге по ул. Офицерская (№ 20/3) и по ул. Соборной (№ 26). Его брат Вандышев Козьма являлся исправником Ревдинского и Билимбаевского горных заводов, а другой брат, Вандышев Спиридон, - столоначальником 2-го департамента Уральского горного правления, исправником на заводах Пашковых, Дашковых и Загряжского в Верхнеуральском, Уфимском и Орском уездах Оренбургской губернии. Должность заводского исправника Нижнетагильских, Богословских и Николае-Павдинских заводов, была упразднена решением Государственного Совета от 10 марта 1886 года «Об устройстве управления горной части на Урале»).

С принятием Судебных уставов 20 ноября 1864 года из ведения полиции были изъяты судебные функции, а в результате проведения в жизнь земской реформы 1864 года – были переданные земским учреждениям и хозяйственные вопросы. В ходе осуществления реформ по отмене крепостного права, в декабре 1862 года, в соответствии с принятыми 19 февраля 1861 года № 36637 «Общем Положении о крестьянах» и № 36661 «Правилами о приведении в действие Положения о крестьянах», в Богословском горном округе и Заозерских дачах господ Всеволожских создавались сельские общества, учреждались волости и волостные управы. В обязанность волостных старшин были определены и обязанности полицейского управления, в связи с чем в волостных управах учреждались заседатели по полицейской и хозяйственной части, которым подчинялись сельские старосты и старшины. В переходной период создания органов земского самоуправления, население, вышедшее из крепостной зависимости, находилось под управлением особого чиновника, называвшегося мировым посредником, который отправлял все функции в уезде, был полицейским, администратором и судьей. Ему так же были подчинены государственные крестьяне, за исключением вогул, находившихся под управлением земской полиции до 1898 года, после чего они были уравнены в правах управления со всем остальным крестьянством уезда и поступили в ведение земских начальников.

Верхотурское уездное полицейское управление Министерства внутренних дел было учреждено в соответствии с указом от 25 декабря 1862 года «Временные правила об устройстве полиции в городах и уездах губерний по общему учреждению управляемых». Уездное управление состояло в ведении Департамента полиции МВД и возглавлялось полицейским исправником. В Адрес-календаре и памятной книжке Пермской губернии 1863 года, полицмейстером Богословского горного округа указан коллежский асессор Павел Степанович Захаров, которому был подчинен полицмейстер Богословского завода коллежский секретарь Иван Васильевич Бабушкин.

В Законе от 15 декабря 1862 года к составу нижних чинов полиции были отнесены сотские и десятские, упоминаемые и в Положении от 19 февраля 1861 года. Полицейские нижние чины Горнозаводского Урала, как правило, были выходцами из государственных крестьян или заводских мастеровых, обязательно российские подданные, достигшие возраста двадцати пяти лет, обладавшие «здоровым телосложением, преимущественно из отставных и уволенных в запас нижних воинских чинов».

Вооружение горной и уездной полиции Российской империи, с момента ее создания, состояло из револьвера и шашки, которые полицейские чины должны были приобретать за свой счет. В 1871 году, взамен однозарядных капсульных пистолетов, револьверов «Кольт» и «Лефорше», на вооружение полиции был принят «4,2-линейный револьвер системы Смит-Вессон», калибром 10,67 мм (44-й по американской шкале калибров). «Селедка» - шутливое название русской пехотной офицерской сабли образца 1826 года или артиллерийской солдатской шашки образца 1868 года, составляла вооружение полицейских до заменены ее на единые драгунские и казачьи шашки образца 1881 года. Полицейские начальство окружные инженеры, в последствии, получили на вооружение револьверы системы «Наган образца 1895 года» и офицерские драгунские шашки образца 1881/1909 года, а нижние чины довольствовались старыми, но надежными «Смит-Вессонами» и, снятыми с вооружения российской армии, «селедками». Кроме того, офицерам и гражданским чинам полиции разрешалось за свой счет приобретать револьверы и пистолеты, не состоявшие на вооружении полиции (Маузер, Кольт, Браунинг, Парабеллум и др.).

Провинциальные полицейские были, как правило, людьми малосостоятельными или вовсе не имеющими состояния, в подавляющем числе - русскими, православными, семейными, иногда - многодетными, подчеркивающими, что жены и дети живут при них. Для поступавших на службу в полицию предъявлялись следующие требования: урядник должен был уметь составлять протоколы, иметь «общее знакомство с полицейской службой и с обязанностями полиции по преследованию преступлений», стражник - уметь читать, писать, иметь «общее достаточное развитие». Десятники часто были неграмотны или малограмотны, чины повыше - заканчивали уездные училища или заводские (волостные) школы. Большинство из них родились, были прописаны и имели постоянное местожительство там же, где и служили. Вероятно, некоторые из них были людьми достойными и порядочными. Однако, в народных массах, царский полицейский всегда ассоциировался с образом грубого и жестокого господского холуя, презирающего простой народ.

Основными причинами копившихся с годами и, превратившихся к 1917 года в непреодолимую пропасть, классовых противоречий между жителями горнозаводского Урала и заводовладельцами, включая казенных управляющих Богословским горным Округом до выкупа его С.Д. Башмаковым в 1875 году, являлись тяжелые условия труда, продолжительный рабочий день, телесные наказания и денежные штрафы, дороговизна товаров повседневного спроса и продовольствия. Тяжелое положение рабочих и членов их семей усугубляли грубость и жестокость «господ» управляющих золотыми приисками, заводских и цеховых начальников, инженеров, правовой беспредел со стороны полицейских и государственных чиновников. Последние, хотя и являлись в своем большинстве выходцами из крестьян, мастеровых и низших чинов духовного звания, «выбившись в люди», ревностно стояли на страже интересов собственников горных округов и золотопромышленников. Надменность и презрение к «подлым» сословиям, пережитки крепостнических порядков, на уральских заводах, рудниках и приисках сопровождались неутолимой жаждой наживы со стороны промышленников, купцов и их прислужников - порождением развивающего капитализма, когда не только чин, звание и сословная принадлежность, но и размеры капиталов создавали условия обретения власти, они же становились мерилом человеческого достоинства и открывали возможности удовлетворения самых неукротимых желаний.

Кроме того, ситуация в БГЗО и частновладельческих Заозерских дачах, как и в остальных горнозаводских районах, осложнилась в связи с проведением в жизнь Циркуляра № 4 Министерства внутренних дел от 13 мая 1888 года, дополняющего Закон от 12 марта 1877 года «О завершении поземельного устройства мастеровых и сельских работников казенных горных заводов в Уральских горнозаводских округах», о проведении тех же мероприятий в частновладельческих заводах (горных округах). Землеустроительные работы по отграничению наделов в Верхотурском уезде, начавшиеся в 1896 году, сопровождались урезкой земель местного населения, отводом ему неудобных, худших земель, различными мошенничествами со стороны заводоуправлений и владельцев Заозерских дач. Ссылаясь на присутствие на участке даже незначительного количества поросли или кустарника, заводоуправления объявляли такие участки лесом и требовали сохранения их за собой. «Доверенные заводовладельцев оспаривали право населения положительно на каждый клок земли, на каждую поросль, находящуюся на покосах отдельных домохозяев» (Урал Северный, Средний и Южный: Справочная книга. Составитель Ф. П. Доброхо¬тов, с участием В.А. Весновского и В. С. Зыбина, Петроград, 1917 г., с.173-175). Другим поводом для отказов выдела земельных участков являлась «необходимости проведения геологических изысканий на предмет наличия в их недрах полезных ископаемых». Рабочие, не подчиняясь постановлениям межевых чиновников и земских начальников, продолжали самовольно пользоваться отмежеванными от них землями, а заводоуправления составляли на них протоколы о «самовольных» сенокошениях и порубках (ГАСО. Ф.643, Оп.3.1899, Д.2425 л.8).

В виду того, что закон не определил, на какую душу - наличную и ли ревизскую - производится отвод выгонов, заводовладельцы решили отводить их на ревизскую душу, хотя со времени последней ревизии 1858 года население возросло более чем в два раза. Для примера, по уставной грамоте от 12 апреля 1862 года, подписанной действительным статским советником Никитой Всеволожским, лес, все выгоны и покосы были оставлены за владельцами Северо-Заозерской дачи и за их пользование 368 мастеровых и 24 дворовых человека, проживавших в селе Никито-Ивдель, получившие вместе с семьями в собственность всего 29 десятин земли, обязаны были уплачивать денежные сборы. В это же время на Урале происходили волнения рабочих татар против проведения Первой Всероссийской переписи населения 1897 года, которые опасались приписки к местностям, где их застанет перепись, а также, что мероприятие станет поводом для увеличения налогов и их насильственного обращения в христианство. Наибольшее количество татар во Всеволодоблагодатской волости трудилось на золотых приисках С.И. Афонина, расположенных на правых притоках реки Лозьвы (Умпии, Вижае, Тошемке и др.). В 1896 году произошли волнение рабочих Екатерининских приисков Южно-Заозерской дачи, арендованной купцом иудейского вероисповедания Л.Б. Хотимским, протестовавших против кабальных условий найма на работы (ГАПК. Ф.162, Оп.1.1896, Д.43, л.50).

На фоне расширяющихся размахов рабочего движения, в конце XIX века в Российской Империи значительно увеличиваются штаты полиции, а ее местные органы были реорганизованы в единую централизованную систему охраны правопорядка. В июне 1889 года утверждённым мнением Государственного Совета, «с целью упрощения системы управления и укрепления единоначалия», было принято положение «О земских участковых начальниках», было упразднено общее присутствие уездного полицейского управления, взамен которых создавались уездные полицейские управления во главе с назначаемым губернатором уездным исправником (ПСЗ РИ. Собр.2. Т.ХХХVII. Отд.2. № 39087). В соответствии с данным положением, земский начальник во время отсутствия уездного исправника и станового пристава выполнял все функции полицейских органов как по «охранению благочиния, безопасности и общественного порядка, так и по предупреждению и пресечению преступлений и проступков» (Там же. Т.ХП. №10305), В ведении исправника, возглавлявшего уездную полицию, находилось наблюдение за исполнением законов, «охранение безопасности и общественного благоустройства и надлежащего повиновения властям», исполнение обязанностей по делам судебного ведомства и исполнение обязанностей по делам казенного управления, военного ведомства и общественного хозяйства.

В административном отношении Верхотурский уезд делился на 5 полицейских станов, включавших 41 волость, и десять земских участков, состоящих из нескольких волостей. Северная часть Верхотурского уезда была включена в состав 1-го участка, объединявшего Турьинскую, Богословскую, Всеволодоблагодатскую и Лозьвинскую волости. В состав этого же полицейского стана и Всеволодоблагодатской волостной управы вошла область бывшей Северной горной экспедиции Богословского горного округа в верхнем течении реки Лозьвы. Деятельность полиции на территории бывшей ясашной Лозьвенской волости была сильно ограничена, в связи с тем, что она по Закону от 8 июня 1898 года «О крестьянских и инородческих начальниках» до 1908 года (принятого взамен «Устава управления инородцев» 1822 года), управлялась отдельным чиновником камеры земского начальника, расположенной в Турьинских рудниках (обрусевшие вогулы деревни Першиной, приписанной к Всеволодоблаготской волости, были переданы в управление общего порядка управления в 1902 году, а кочевые вогулы с верхней части течения реки Лозьвы вообще до 1910 года были приписаны к Березовскому уезду Тобольской губернии и собирались для уплаты ясака и «на правеж» в Искорских юртах). Охрана порядка в каждой полицейской территориальной единице возлагалась на становых и участковых приставов, должность которых была учреждена в 1837 году. В их подчинении служили пешие и конные полицейские урядники (сотские - в участках стана, десятские - в селениях). До 1862 года приставы назначались на должность губернатором из кандидатов, представленных местным дворянством и подчинялись уездному исправнику и земскому суду, а с 1862 года - уездному полицейскому управлению.

Согласно Временного положения от 9 июня 1878 года, в органах уездной полиции была учреждена должность полицейского урядника, а 20 июля того же года – была утверждена их должностная инструкция. Урядники должны были надзирать за «проявлением каких бы то ни было действий и толков, направленных против правительства и к подрыву в обществе доброй нравственности и прав собственности», руководить действиями сотских и десятских, отдавать приказания волостным старшинам и сельским старостам. До прибытия судебного следователя урядник не только приступал к дознанию на общих основаниях для всей полиции, но и мог заменить следователя «в случаях, не терпящих отлагательства», производить допросы, обыски, выемки, составляя протоколы (Справочная книга для полицейских урядников. СПб., 1879, с. 337-341). Полицейские же исполняли наказания, наложенные на рабочих в соответствии с Горным Уставом и Высочайше утвержденным «Уложением о наказаниях уголовных и исправительных» 1845 года с последующими внесенными в него изменениями. Кроме телесных наказаний, отмененных полностью только 24 августа 1904 года, практиковались перевод на более тяжелые работы, заключение в крепость или ссылка в Сибирь, взыскание штрафов и задолжностей в пользу заводов.

Местные полицейские, получающие от государства небольшое содержание, в горных округах, зачастую, находились на жаловании владельцев заводов, приисков и их управляющих, усердно исполняя их любую волю. Начальник Пермского губернского жандармского управления полковник И.А. Ордынский в политическом обзоре губернии за 1884 год писал: «Все исправники и подведомственные мне чины получают от заводчиков, которые в Пермской губернии почти все имеют миллионные операции, жалование в таких кушах, что некоторые исправники могут получить вместе с получаемым содержанием от казны до 7000 рублей в год, что равняется губернаторскому содержанию. Весьма сомнительно, чтобы полицейские чины при таких делах были беспристрастны и не были сторонниками заводчиков» (ГАСО. Ф.49, Оп.1.1885, Д.6, л.208-208об).

В 1903 году, с изданием акта «Об учреждении полицейской стражи», в соответствии с которым вспомогательные полицейские функции, ранее осуществляемые в порядке повинности выборными от крестьян десятскими и сотскими под руководством урядников, заменялись урядниками и сельскими наёмными стражниками в уездах, подчиняющимися становым приставам или полицейской и частной заводской стражей в частновладельческих горных округах. Видимо, на полицейскую стражу возлагались обязанности конвоирования на Богословские заводы арестантов и ссыльных, осужденных к принудительным работам. В Государственном архиве Пермского края хранится рукописный чертеж пути следования (грунтовой дороги) конного отряда полицейской стражи через Уральские горы от Кутимского завода Чердынского уезда до села Турьинские рудники Верхотурского уезда. (ГАПК. Ф.716, Оп.2, Д.1593).

Однако, ни реформа 1862 года, ни Закон 1889 года не смогли окончательно урегулировать взаимоотношения полицейских органов с судебными инстанциями. Осталась неразграниченной компетенции полицейских учреждений и органов горной полиции на Урале, сохранившей часть своих административно-распорядительных функций, лесной охраны частных и казенных лесных дач, а также с частной заводской стражей, сформированной в Богословском горном округе после покупки его Половцевами. (ГАСО. Ф.529. Пристав Богословского горного округа Верхотурского уездного полицейского управления, с. Турьинские рудники Верхотурского уезда Пермской губернии, 1908-1916 гг.). Надо учитывать, что местное население страдало от действий помощников лесничих, лесных кондукторов и лесообъезчиков, которые, при рассмотрении вопросов о незаконной порубке леса или расчистке делян и прибрежного «кочкарника» под покосы за пределами выделенных крестьянам земельных участков, проявляли при этом не меньшую грубость, мздоимство и жестокость чем полицейские чины и вызывали в народе соответствующее к себе отношение. По сравнению с крестьянами и мастеровыми Богословского горного Округа, жители бывшей ясашной Лозьвенской волости (деревни Лача, Митяево, Синдея, Осьманкова и др.), проживавшие в пределах Лялинской лесной казенной дачи и управляемые своими старшинами, сотниками и десятниками, с государственными чиновниками и полицейскими практически не общались и, по этой причине, были избавлены от их произвола.

В ходе реформы административно-территориальной системы управления Урала и Сибири, согласно принятого в 1886 году нового Горного устава, было упразднено Уральское горное правление, а Область Уральского хребта была разделена на 7 горных округов, заведование которыми возлагалась на Управление горной частью на Урале и окружных инженеров. Позднее, по закону, принятому Государственным Советом 7 июля 1899 года, из V-го Верхотурского округа был выделен Северо-Верхотурский горный округ, с конторой Окружного инженера в Богословском заводе, а позже – в поселке Турьинские рудники. В состав Северо-Верхотурского горного округа вошли Николае-Павдинский горный округ к северу от границы Нижнетуринской дачи и реки Тура, Богословский горный округ, Северо и Южно-Заозерские дачи, а также «Округ Северный горной экспедиции» по правым притокам реки Лозьвы севернее Маньи и Большой Умпии и часть Березовского уезда Тобольской губернии в верхнем течении Лозьвы. Власти, в целях лучшей координации органов промышленного надзора и полиции, предприняли попытку области вновь созданных горных округов, подведомственных Министерству земледелия и государственных имуществ, привести в соответствие с границами округов фабричного надзора, которые совпадали с губернским делением и находились в ведении Министерства финансов. Государственный совет 7 июля 1899 года санкционировал создание при Министерстве финансов Главного присутствия, а в губерниях - губернских по фабричным и горнозаводским делам присутствий вместо прежних присутствий при горных управлениях.

На окружных инженеров возлагались «распорядительные действия по применению постановлений Главного и губернских присутствий» и надзор за их исполнением [ПСЗ-III, т. 19, № 17122], надзор за частными горными промыслами, надзор за частной золотопромышленностью, обязанности упраздненных заводских исправников по надзору за действием посессионных горных заводов и по выдаче горнозаводчикам свидетельств на металлы, а также наблюдение за исполнением горнопромышленниками законов о найме горнорабочих, об отношении их к нанимателям и о работе женщин и малолетних детей. Первым окружным инженером нового горного округа был назначен состоявший по Главному горному управлению А.А. Желиговский (ГАСО, Ф.24, Оп.6, Д.4627, л.15-19 об.), прослуживший на этой должности до 1905 года. Сменившему его окружному инженеру Н.С. Ставровскому пришлось пережить на этой службы все перипетии революционных событий 1905-1906 годов на севере Урала, связанные с недовольством рабочих задержками зарплаты, завышенными ценами в заводских лавках, уклонением администрации горных округов и акционерных компаний от выдачи установленных законами расчетных книжек, отказами в оформлении пособий по инвалидности и выплат пострадавшим от несчастных случаев при производстве горных и заводских работ.

Кроме введения должности окружных инженеров, в 1896 году на территории Пермской и Оренбургской губерний, «для усиления горного надзора» и участия его представителей в новых межведомственных надзорных учреждениях был восстановлен институт горной полиции (горно-полицейской стражи), а также были учреждены должности лесных ревизоров и окружных инженеров с письмоводителями при тех из них, подведомственные которым округа входили в состав золотопромышленной полосы. Пермская губерния была разделена на три горнополицейских округа, а 8 мая 1900 года, для охраны порядка и безопасности на золотых и платиновых промыслах, в этих же губерниях была учреждена горнополицейская стража, пешая и конная, во главе которой стояли горные исправники. В 1900 году в подчинении 6-ти горных исправников находилось 24 урядника и 26 стражников, а к 1917 году их число увеличилось до 150. На каждом прииске или системе приисков, где работало более 600 рабочих, должен был постоянно находится один горный полицейский. 17 июля 1901 года была утверждена инструкция чинам горнополицейской стражи на золотых промыслах Урала.

Проблемы обременительности и малой эффективности горнополицейской стражи регулярно поднимались на съездах золото и платинопромышленников Пермской губернии. Так, на Vl-м местном Съезде, проходившем в начале декабря 1906 года в Кушвинском заводе, было принято решение о том, чтобы распределение горно-полицейской стражи по приискам было сообразно с количеством приисков в данном районе и количеством добываемого на них металла.

На одном из заседаний Х-го Съезда, проходившего в Екатеринбурге в конце февраля 1911 года, управляющий Южно-Заозерской дачи Адольф Иосифович Калечиц указал, что Зауральское Горнопромышленное общество не обслуживается горнополицейской стражей и положение с охраной правопорядка на приисках критическое. На месте имеется общая полиция, но она не может обслуживать золотых промыслов, раз, для них установлена горная полиция. Между тем резиденция Горного Исправника очень далеко от промыслов и в случае надобности достать полицейскую помощь в этом глухом отдаленном крае становится затруднительным. Горные Исправники, по его мнению, это какой-то архаический институт и Съезду следует ходатайствовать о замене горнонолицейской стражи и о создании новых, более современных мер при обслуживании приисков полицией.

На XIII-ом местном Съезде, проходившем в конце декабря 1913 года в Екатеринбурге, высказываясь по вопросу о содержании горнополицейской стражи, золотопромышленник П.С. Афонин, представлявший себя и членов своей семьи, владевшей золотыми приисками на притоках реки Лозьвы севернее села Никито-Ивдель, привел случай, когда, увеличивая стражу, предприятие наняло и вооружило стражника за свой счет, а при увольнении у стражника его начальством было отобрано его оружие и не смотря на ходатайства это оружие предприятию возвращено не было. Товарищ Председателя Съезда Николай Григорьевич Стрижов, представлявший себя лично и по доверенности Ольгу Карловну Штарк, по данному вопросу сообщил о неудовлетворительности нижних чинов горной полиции по 3-му горнополицейскому округу в связи с недостаточностью отпускаемого на стражников содержания, за которое нельзя найти хороших служащих. Было отмечено, что в том же округе (северной части Верхотурского уезда) недостаточно чинов стражи - один урядник и один стражник и местожительство их не отвечает интересам северной части округа. Ходатайство о перемещении их в более соответствующее местожительство не получило удовлетворения. Решением Съезда, Совету было разрешено оставшийся в экономии по содержанию горнополицейской стражи от 1913 года 440 рублей употребить на добавочное содержание стражи и на приобретение ей оружия в том горнополицейском округе, где это Совет найдет нужным.

В Адрес-календарях Пермской губернии указано, что полицейским надзирателем горной полиции 3-го округа (Богословского горного округа) в 1902-1903 годах являлся надворный советник Николай Васильевич Дерябин; в 1904-1906 годах - бывший околоточный надзиратель городской полиции Санкт-Петербурга, губернский секретарь Матвей Матвеевич Скуев, с 1908 года служивший Оханским уездным исправником. Уволенный со службы после Февральской революции, М.М. Скуев 17 марта 1917 года подавал прошение Оханскому уездному комиссару о назначении заштатного содержания (ГАПК. Ф.36, Оп.10, Д.973, л.110). После Октябрьской революции, он скрывался в Екатерининской волости Оханского уезда у своего зятя, учителя Фастова, но в первых числах сентября 1918 года был задержан, препровожден в Пермь и расстрелян по постановлению губернской ВЧК на 4-й версте Сибирского тракта); с 12 мая 1906 года – полицейским надзирателем горной полиции 3-го округа являлся надворный советник Александр Павлович Остроумов, перемещенный 2 апреля 1907 года на должность земского начальника 3-го участка Шадринского уезда Пермской губернии, вышедший в отставку по состоянию здоровья в отставку 16 августа 1917 года и, в дальнейшем, служивший частным поверенным при Шадринском уездном съезде. В последующие годы, горную полицию Богословского горного округа возглавляли: в 1908 году – коллежский секретарь Антон Иванович Квецинский, перемещенный на должность Соликамского уездного исправника (ГАПК. Ф.36, Оп.10, Д.542, л.1-7); в 1909 году - надворный советник Евгений Николаевич Шмелев; в 1911-1914 годах - коллежский асессор Петр Иванович Шварц; в 1915-1917 годах - губернский секретарь Ан. Николаевич Карпов.

Архивные фонды Пермского края и Свердловской области, а также справочные издание тех лет сохранили для нас имена полицейских чинов Богословского горного Округа и Заозерских дач. В Метрической Книге Александро-Невской церкви Шуралинского завода содержится запись от 30(31) марта 1870 года о рождении сына у Верхотурского уезда Богословского завода Туринских рудников урядника Михаила Капитонова Запольского (ГАСО. Ф.6, Д.6, л.173). Согласно Списка полицейских урядников Пермской губернии на 1 декабря 1878 года, в селе Турьинские Рудники числился Александр Павлович Анбаров, отставной канцелярский служитель, православного вероисповедания, 44 лет, который окончил курс в Богословском училище по 4 разряду и состоял при Конторе Туринских рудников (РГИА. Ф.1286, Оп.39, Д.58, л.85-119). А согласно Адрес-календаря Пермской губернии 1880 года в должности становых приставов Верхотурского уезда – 1-го стана коллежский асессор Франц Мартынов Маркушевский и исполняющим делами пристава 2-го стана коллежский регистратор Степан Александрович Селиверстов.

Согласно «Рапорта исполняющего должность верхотурского уездного исправника А.И. Пантюшева губернатору Пермской губернии М.А. Лозина-Лозинскому о конфликтах, возникающих между китайцами, администрацией и местным населением в Надеждинском заводе Богословского округа» от 28 сентября 1916 года, известно, что Александр Ильич Пантюшин, ранее служивший урядником Нейво-Алапаевского завода и обвинявшийся в апреле 1902 года крестьянами Михаилом Гасниковым и Михаилом Рычковым в незаконном аресте, избиении в ходе допроса и глумлении, выразившемся в принуждении танцевать под гармонь с медведями, не только не был уволен из полиции, но и, со временем, получил повышение по службе. Согласно адрес-календаря Пермской губернии 1915 года, А.И. Пантюшев состоял в должности помощника Верхотурского уездного исправника, являясь заместителем начальника уездной полиции коллежского советника Л.И. Гомолицкого (ГАСО. Ф.11, Оп.7, Д.5691, л.83-84об.). До марта 1917 года этот полицейский чин, типичный «царский держиморда», после отставки Г.И. Рупинского, замещал должность Верхотурского уездного исправника (ГАПК. Ф.65, Оп.3, Д.593, л.50-51). По всей видимости, Александр Ильич благополучно пережил Октябрьскую революцию и избежал репрессий со стороны новой власти. Согласно рапорта от 13 мая 1919 года уполномоченного МВД правительства А.В. Колчака по милиции полковника Е.К. Орловского, А.И. Пантюшев, после захвата Перми белогвардейцами, служил начальником Оханской уездной милиции (ГАРФ. Ф.147, Оп.2, Д.30, л.22-22об.) и, на законных основаниях, продолжал преследование «врагов государства» в соответствии с Постановлением Совета министров Сибирского правительства от 11 апреля 1919 года «Об утверждении Положения о лицах, опасных для государственного порядка вследствие причастности их к большевистскому бунту».

В работе А.С. Козлова «...А урядник Пантюшев стал требовать от меня, чтобы я под гармонию плясал с медвежатами» (12 дел Екатеринбургского окружного суда начала XX в. о преступлениях нижних полицейских чинов), в опубликованных материалах переданного в феврале 1900 года в Екатеринбургский окружной суд дела о совершении преступления, предусмотренного ст. 347 Уложения о наказаниях Я.П. Паневым, а также, в протоколе допроса судебным следователем 5-го участка Верхотурского уезда обвиняемого бывшего пристава 2-го участка 1-го стана И.Д. Захарова по поводу его неправомерных действий в отношении крестьянок Вахрушевых от 28 октября 1899 года, указаны полицейский урядник 2-го участка 1-го стана Верхотурского уезда (поселок Турьинские Рудники) Яков Прокопьевич Панев, пристав 1-го стана того же уезда Иван Дормидонтович Захаров, полицейский стражник Константин Гордеев Маслов, живущий в деревне Марсятах Турьинской волости, полицейский стражник Волков, проживавший в Туринских Рудниках письмоводитель 2-го участка отставной канцелярский служитель Иван Игнатьевич Бизяев, писарь 2-го участка Красильников, не указанные пофамильно дежурные сотские. Причём, бывший полицейский пристав И.Д. Захаров, «замотавший» (укрывший от регистрации) сообщение об изнасиловании несовершеннолетней Марфы Вахрушевой, был оправдан «по недостаточности улик, с учетом 28-ми летнего стажа беспорочной службы в полиции, из которых он 10 лет состоял в должности пристава» (в Адрес-календаре Пермской губернии 1880 года канцелярский служитель Иван Дормидонтов Захаров указан в качестве исправляющего должность полицейского надзирателя по городу Верхотурью) (ГАСО. Ф.11, Оп.7, Д.5521, л.87-120).

В вышеупомянутой работе А.С. Козлова опубликованы так же материалы по жалобе, поданной 30 июля 1909 года на имя екатеринбургского уездного полицейского исправника крестьянина Глинской волости и села Екатеринбургского уезда Bасилия Мусальникова по поводу нанесения побоев полицейским урядником П.А. Шалюгиным. Постановлением 2-го отделения, 4-го стола общего присутствия Пермского губернского правления от 12 апреля 1910 года, дело в отношении П.А. Шалюгина было направлено в Екатеринбургский окружной суд, лишившему обвиняемого должности (ГАСО. Ф.11, Оп.7, Д.5805, л.59-70).¬ Однако, согласно сведений, приведенных в Адрес-календарях Пермской губернии, не имеющий чина Петр Афиногенов Шалюгин, уроженец Глинской слободы Режевского завода, указан в качестве околоточного надзирателя города Верхотурья (1915 г.) и Надеждинского завода (1916-1917 гг.).

Согласно вышеуказанных справочных изданий, должность станового пристава 1-го стана Верхотурского уездного полицейского управления (Богословского горного округа) в поселке Турьинские рудники занимали: титулярный советник Сигизмунд Карлович Сераховский (А-К 1902 г.); бывший канцелярский служитель 3-го разряда Пермской казенной палаты, титулярный советник Михаил Васильевич Каменский (А-К 1903-1905 гг.); не имеющий чина Алексей Алексеевич Воронецкий (1906-1907 гг., перемещенный в 1908 году на должность пристава 6-го стана Екатеринбургского уезда в Кыштымском заводе, а в 1909 году – пристава 4-го стана Шадринского уезда в селе Уксянское с присвоением в 1911 году классного чина коллежского регистратора); коллежский секретарь Федор Александрович Гельднер (А-К 1909-1910 гг., перемещенный в 1910 году на должность станового пристава 4-го стана Камышловского уезда в Каменском заводе с присвоением в 1911 году классного чина титулярного советника); коллежский регистратор Филипп Николаевич Каменчук (А-К 1912 г.), коллежский регистратор Спиридон Иванович Алексеев (А-К 1913 г.) и коллежский секретарь Василий Николаевич Яковлев (А-К 1914 г.). В должности околоточных надзирателей в поселке Турьинские рудники указан Василий Егорович Пелевин (А-К 1913 г.), а Богословского завода – Яков Никифорович Барановский (Там же). С выделением горных округов в отдельные административно-территориальные единицы, была учреждена должность пристава БГЗО (ГАСО. Ф.529, Оп.1), которую в 1908-1917 годах занимал титулярный советник Григорий Анатольевич Донов. При этом, в состав 1-го полицейского стана уездной полиции на севере Верхотурского уезда вошли Всеволодоблагодатская (с конторой в селе Никито-Ивдель) и Лозьвинская (с конторой в селе Андриановичи) волости.

В должности помощника пристава Всеволодоблагодатской волости в 1910-1917 годах нес службу губернский секретарь Иван Иванович Пшеницын (в 1913 году он указан на должности помощника пристава города Ирбита). А.Д. Губин, в одной из своих статей упоминал о обращении от 5 июля 1910 года купеческого сына Афонина, управляющего по доверенности матери золотыми приисками, к полицейскому надзирателю Ивану Ивановичу Пшеницину с просьбой принять меры, «ввиду отдаленности прииска на случай каких-либо осложнений», по факту забастовки рабочих-татар Средне-Умпиевского прииска, бросивших работу и угрожавших насилием русским работникам. В ведении помощника пристава Всеволодоблагодатской волости, кроме Заозерских дач и приисков «Округа Северной горной экспедиции», входила ясашная Лозьвенская волость. Согласно Высочайшего Указа 1897 года, верхотурские ясашные вогулы, «в связи с малым их количеством и полнейшим обрусением, земским собранием, изъяты из специального ведения полиции и подчинены на общем основании с крестьянами к общегубернским учреждениям». Однако, переход отдельных селений вогулов в разряд государственных крестьян растянулся на длительное время. Так, Першинские инородцы, как и вогулы, проживавшие ниже по течению Лозьвы до Османковой (Ивашковой) деревни, перешли в подчинение уездного земства в 1902-1908, а верхнелозьвенские – лишь в 1910 году.

В 1896 году Верхотурское уездное полицейское управление вводит должность полицейского надзирателя поселка при строящемся Надеждинском заводе. В статистических изданиях Адрес-календарей Пермской губернии, на должности полицейских надзирателей Надеждинского завода указаны коллежский секретарь Иван Аристархович Ошибков (А-К 1904-1905 гг., перешедший позднее на должность секретаря уездного полицейского управления); не имеющий чина Иван Андреевич Буров (А-К 1906-1907 гг.); не имеющий чина Михаил Дмитриевич Кочев (1907-1908 гг.); канцелярский служитель Алексей Николаевич Абызов (А-К 1908-1910 гг.); ранее служивший в должности околоточного надзирателя города Верхотурья - не имеющий чина Максим Евграфович Епимахов (А-К 1912 г.). И.А. Буров, переживший за время службы в Надеждинском заводе покушение «лбовцев», далее служил в должности пристава 5-го стана Екатеринбургского уезда в Сысертском заводе, помощника пристава 1-й части города Перми. В феврале 1908 года он был назначен приставом 5-го полицейского стана Пермского уезда в Мотовилихинском заводе, а с 1912 года – начальником Пермского сыскного отделения. После Февральской революции, он был уволен со службы, заключен под арест, а 8 августа 1917 года, при конвоировании на допрос, был застрелен выстрелами из собравшейся у Народного дома толпы. Кроме покушения на И.А. Бурова, членами боевой дружины Александра Лбова 30 апреля 1907 года в помещении канцелярии (в полицейском участке у заводской проходной) выстрелом в затылок из револьвера был убит полицейский урядник Иван Александрович Юшков, убийство которого приписывается мастеровому Мотовилихского пушечного завода Барышникову, направленному Лбовым в Надеждинск для организации террора. Однако, в автобиографии, составленной 12 февраля 1925 года уроженцем села Коптелово Коптеловской волости Верхотурского уезда Борисенко Андреем Игнатовичем, утверждалось, что именно им в составе боевой дружины А.М. Лбова были убиты в Богословском горном округе директор Надеждинского завода Прахов, полицейский надзиратель и 5 полицейских (ЦДООСО. Ф.41, Оп.2, Д.178, л.6-7об.). Скорее всего, среди полицейских и заводского начальства жертв могло бы быть намного больше, если бы для пресечения беспорядков и поимки боевиков, летом 1907 года в поселок Надеждинского завода не прибыли две роты 11-го Псковского пехотного полка. В помощь полиции были наняты в частную заводскую стражу 80 ингушей, а 30 стражников набрали из жителей Пермской губернии.

Перенос канцелярии пристава Богословского горного округа из Турьинских рудников в Надеждинский завод произошел в 1915 году и был связан с переводом производственных мощностей БГЗО на военные рельсы. Армия испытывала острую нехватку боеприпасов, вошедшую в историю как «снарядный голод». В сводке главного начальника Уральских горных заводов о частных уральских горных заводах, могущих исполнять военные заказы за № 12814 от 3 августа 1915 года, указано, что «Согласно отношения от 14 минувшего июня за № 1069 имею честь уведомить Горный департамент, что, по собранным справкам через господ окружных инженеров и другим путем, могли бы взять на себя выполнение казенных заказов на нужды государственной обороны: заводы Богословского горнозаводского общества Пермской губернии - Черновые стаканы 3 дм, 48 лин. и 6 дм снарядов. То же готовые. Латунные гильзы. Проволока тянутая, катаная и колючая» (РГВИА. Ф.369, Оп.1, Д.31, Л.46 47 об.). А уже 27 октября 1915 года Главным артиллерийским управлением и председателем правления БГЗО статским советником А.А. Половцовым был подписан контракт, согласно которого Богословский горнозаводской округ брал на себя обязательство постройки снарядной мастерской, в которой за 11 месяцев должно было изготовлено 100 тысяч штук стальных фугасных бомб к 6-дюймовым гаубицам и 150 тысяч штук линейных фугасных бомб к 48-ми линейным гаубицам. Одновременно с этим, было принято решение о переводе администрации Богословского горного округа в Надеждинск, где вводится должность пристава Надеждинского завода. С 15 декабря 1915 года им становится полицейский надзиратель Николай Иванович Соловьев, с окладом жалования 780 рублей в год. Кроме вышеперечисленных полицейских чинов, в числе служащих Надеждинской полиции до Февральской революции 1917 года называют фамилии околоточного надзирателя не имеющего чина Василия Георгиевича Фирсова (1913-1917 гг.), Житникова Павла Дмитриевича и Зырянова Василия Николаевича.

После Февральской революции, Постановлением Временного правительства от 11 марта 1917 года было принято решение «Об упразднении Департамента полиции и об учреждении Временного управления по делам общественной полиции и по обеспечению личной и имущественной безопасности граждан» (Собрание узаконений и распоряжений рабочего и крестьянского правительства. 1917 г. № 79). Полицейские учреждения в Верхотурском уезде, как и повсеместно в России, были распущены, а их сотрудники - разоружены стихийно созданными в городах и заводских поселках новыми органами власти, которым предстояло предотвратить разгул анархии и организовать взамен скомпрометировавшей себя «царской охранки» новую гражданскую милицию…

    В предыдущей статье остался не выясненным вопрос, пытался ли Г.Д. Лесин после своей эмиграции в Швецию каким-то образом вернуть себе национализированные активы на севере горнозаводского Урала в форме концессионных договоров с Советской властью. Вероятнее всего, данные действия могли быть «инспирированы» им через международный союз металлистов из «Шведско-Норвежского Союза Рабочих», предпринимавшего попытку взять в концессию бывший Богословский горнозаводской округ.

   Дело в том, что в конце апреля 1920 года в Москву, по приглашению шведских социалистов Видара Энгстрёма и Эрика Линдквиста, прибыла группа шведских металлистов и железнодорожников, которые изъявили добровольное желание помочь Советской России восстанавливать разрушенное Гражданской войной народное хозяйство. Шведские рабочие трудились в Москве на пригородной станции Перово и на заводе «Динамо», а в городе Златоусте - на заводе сельскохозяйственных орудий, получая заработную плату по единой тарифной сетке. В мае 1920 года, они приняли участие в субботниках на станции Перово совместно с советскими железнодорожниками. Заработанных денег им не хватило на оплату проезда домой, и они выехали обратно в Швецию за счет Наркомтруда. А уже в июне 1920 года, по приглашению ВСНХ РСФСР, Надеждинский завод посетили представители «Шведско-Норвежского Союза Рабочих», имевших намерение создать индустриальную коммуну на Севере Урала. По всей видимости делегаты скандинавских профсоюзов металлистов, изучив обстановку, сложившуюся на Надеждинском заводе и в Богословском округе, пришли к выводу об отсутствии перспектив промышленного развития комбината, в связи с чем отказались от идеи эмиграции на Уральский Север. Письмо от 14 июня 1920 года на имя Уральской комиссии ВСНХ о приеме на работу и материальном обеспечении скандинавских товарищей Алекса Карлсона, Карла Хейлика, Видара Енгстрема, Антона Линдстрема, Эрика Линдквиста и Христмана Кристенсена было подписано заместителем председателя ВСНХ РСФСР А. Оппоковым-Ломовым (РГАСПИ. Ф.5, Оп.1, Д. 2697).

  Связь Г.Д. Лесина с «Шведско-Норвежским Союзом Рабочих» не очевидна, однако, вполне допустима, так как «нищие» в мае 1920 года, их руководители уже через месяц обращаются к правительству РСФСР с предложением, предполагающим не только финансирование проезда квалифицированных рабочих из Скандинавии до советской границы, восстановительных работ на Надеждинском металлургическом заводе и снабжающих его ресурсами рудников, но закупку на свои средства необходимых машин и оборудования (согласно аналогичных договоров о концессиях тех дет с зарубежными компаниями).

   Мое предположение основывается на связях Г.Д. Лесина с шведскими и норвежскими социал-демократами, налаженных им в период своей поездки в эти страны летом 1917 года под предлогом размещения так называемого «Займа свободы» в государственных и частных банках нейтральных скандинавских держав. Облигации пятипроцентного «Займа свободы», достоинством от 50 до 25 000 рублей, выпускались синдикатом Государственного и частных банков согласно постановления Временного правительства от 27 марта 1917 года с целью борьбы с эмиссией, снижения инфляции и покрытия государственных расходов. Банкирский дом Г.Д. Лесина вошел в образованный синдикат на правах основного акционера Санкт-петербургских Русско-Азиатского и Русского торгово-промышленного банков.

  Для размещения облигаций займа, Г.Д. Лесин был направлен синдикатом банков в нейтральные скандинавские страны. Российский посланник в Норвегии, назначенный Временным правительством послом в Швеции в марте 1917 года, Константин Николаевич Гулькевич в письме к норвежскому филологу, слависту и историку Олафу Блоку от 20 июля (7 августа) 1917 года писал: «Дорогой Друг Олаф Иванович… Относительно Вашей поездки с Christiansen, то я не вижу здесь препятствий и несвоевременности, которых Вы боитесь. К Вам в Христианию прибудет скоро один банкир Григорий Давидович Лесин (еврей) для размещения займа свободы. Он владелец газеты «День». С ним Вы посоветуйтесь, я его направлю к Вам. Он еще больший оптимист, нежели я» (Гулькевич К.Н. Письма к Олафу Броку, 1916–1923. М.: НЛО, 2017 г.).

  Одним из «скандинавских контактов» Г.Д. Лесина являлся шведский банкир еврейского происхождения Олаф Ашберг, родители которого были выходцами из России. Ашберг придерживался социал-демократических взглядов и являлся близким другом лидера СДПШ Я. Брантинга. Ашберг был первым директором Нового банка («The New Bank Ltd.»), созданного им для предоставления рабочим кредита на льготных условиях. В годы Империалистической войны Ашберг установил деловые контакты сначала с Министерством финансов царской России, затем с Временным правительством. Правление банка, по его предложению, вложило 2 млн руб. в «Заём Свободы». Шведский банкир был хорошо знаком с русскими социалистами, был сторонником созыва Третьей Циммервальдской международной социалистической конференции, проходившей в Стокгольме 5-12 сентября 1917 года, на которой он присутствовал в качестве экономического консультанта.

   По-видимому, «тесной дружбы» у Лесина с Ашбергом не случилось. В письме военного агента России в Дании, Швеции и Норвегии Д.Л. Кандаурова «по делу большевистских организаций» на имя управляющего Министерства иностранных дел А.А. Нератова от 17 (30) августа 1917 года сообщалось, что к Д.Л. Кандаурову обратился лидер шведской социал-демократической партии г. Брантинг по делу о возводимых на стокгольмский «Nya banken» обвинений в посредничестве по переводу денег из Германии в пользу «большевистских» организаций через гг. Фюрстенберга-Ганецкого, Суменсона и др. При разговоре присутствовал директор-распорядитель «Nya banken» г. Олаф Ашберг, который заявил, что «банк никакого отношения к партии русских большевиков не имеет и ни каких денег из Германии для этой партии не получал и пересылал». Д.Л. Кандауров, по итогам проведенной беседы, предложил А.А. Нератову: «На случай, если бы Министерство сочло необходимым пойти навстречу желанию г. Ашберга и нашло нужным иметь в своем распоряжении точный материал по этому поводу, я полагал бы целесообразным поручить рассмотреть соответствующих частей книг «Nya banken» прибывающим в Стокгольм главе банкирского дома «Лесин» Г.Д. Лесину и присяжному поверенному М.Я. Имханицкому, товарищу председателя Комитета помощи политическим эмигрантам и члену местного комитета Красного Креста» (ГАРФ. Ф.1826, Оп.1, Д.15, л.92-93).

   Однако, данное обстоятельство не исключает показного характера заявления Ашберга, тем более, что Ашберг был заинтересован в сохранении Временным правительством своего участия в военных контрактах, заключенных 22 мая (4 июня) 1915 года им от имени «Nya banken», «Шведско-Русско-Азиатской компании» и финансового объединения «J.P. Morgan & Co» с министром финансов царской России П.Л. Барком. В 1916 году через «Nya banken» пошли официальные закупки оружия в США для российской армии, на что моргановский фонд Guaranty Trust Company и National Citi Bank из США выделял 50 млн. долларов кредита под 7.5% годовых, уравновешенный по соглашению, заключенному Ашбергом, представителями Guaranty Trust и National City Bank и Министерством финансов Российской Империи 5 июня 1916 года, через сбор обратного частного займа в 150 млн. рублей внутри России. Кроме того, необходимо учитывать то обстоятельство, что одним из главных деловых партнеров Ашберга в России был Абрам Животовский, принадлежавший вместе с Г.Д. Лесиным в «ближний круг» фабриканта Путилова, а также являвшийся акционером и членом правления контролируемого Лесиным Русско-Азиатского банка и «Шведско-Русско-Азиатской компании».

  В ходе посещения Швеции и Норвегии, Г.Д. Лесин, кроме заявленных мероприятий и налаживания связей с местными деловыми и политическими кругами, занимался переводом в Стокгольм своих капиталов. а вскоре и сам с семьей переехал в столицу Швеции (Мемуары профессора И.Х. Озерова. Вопросы истории. 1997 г. №1, с.89.). Подобная активность Г.Д. Лесина, его многочисленные контакты с лицами, занимавшимися подрывной политической деятельностью, подозреваемыми в шпионаже или имеющими коммерческие интересы в Германии и Австро-Венгрии, не могла не попасть в поле зрения русской контрразведки. Архивист Центра хранения историко-документальных коллекций (бывшего Особого архива трофейных документов) Светлана Сергеевна Попова в своей книге «Между двумя переворотами» делала по данному поводу вывод, что, не смотря на интерес петроградской контрразведки к финансовой деятельности Г.Д. Лесина, его связям с Германией и левыми партиями (его фамилия упоминалась в запросе на 44-х лиц, адресованном начальником контрразведки Петроградского военного округа Б.В. Никитиным в Центральное Бюро Главного Управления Генштаба (ЦБ ГУГШ) в мае 1917 года), каких либо оперативных мероприятий или следственных действий в отношении Г.Д. Лесина по каким-то причинам не осуществлялось. (Попова С.С. Между двумя переворотами. Документальные свидетельства о событиях лета 1917 года в Петрограде (по французским и российским архивным источникам). М., 2010 г., с.427.).

  В любом случае, у Григория Лесина имелись связи и финансовые возможности уговорить скандинавских рабочих-социалистов обратиться к Советской России с заявкой на концессионный договор по Надеждинскому комбинату. Вероятно, получив в концессию бывший Богословский горный округ, он попытался бы распространить концессию на свои утерянные активы в виде золотых приисков в Николае-Павдинском и Северо-Заозерских горных округах.

  А что касается «Займа свободы, то Временное правительство, состоящее из политических демагогов и финансовых спекулянтов, для «нужд займа» решило провести денежную эмиссию, начав с сентября 1917 года выпуск ничем не обеспеченных, печально знаменитых керенок, наивно полагая, что это снизит «денежный голод» в провинции и будет способствовать «демократизации подписки на заём» и тем самым ввергло страну в непреодолимый финансовый кризис.

Подходить к оценке степени достоверности автобиографических источников советского периода необходимо с известной степенью осторожности, так как эти документы писались в период господства непримиримой борьбы с врагами Революции и Советской власти. Наличие в автобиографиях сомнительных или подозрительных фактов могло стоить не только исключением из списков героев Гражданской войны и борцов за власть трудового народа, но и обернуться политическими репрессиями в отношении «написантов», как за «неправильную» политическую позицию, так и за участие в Гражданской войне на стороне врагов страны Советов. Огромное количество граждан Российской империи после Февральской революции, опьяненные внезапно свалившейся на них свободой, с легкостью вступали в различные политические партии, а во время Гражданской войны – воевали по разные стороны линий окопов, или действовали в составе различных повстанческих и партизанских отрядов, порой по нескольку раз переходя из одного стана в другой. Кроме того, в эти годы, многие, под влиянием разнообразных причин, участвовали в казнях, экзекуциях, «экспроприациях» чужого имущества, скрывались от мобилизации, дезиртировали из воинских частей, совершали факты мародерства и насилия. При переходе к мирной жизни или поступая на службу в советские и партийные органы, граждане массово составляли автобиографии, скрывая при этом сомнительные факты своего социального происхождения, неблаговидные или противозаконные деяния, состав в буржуазных партиях или контрреволюционных организациях. Несмотря на все вышесказанное, необходимо учитывать историческую ценность данных источников, а, подвергая сомнению отдельные изложенные в них факты, неправомерно огульно отрицать роль отдельной личности в истории Революций, Гражданских войн и грандиозных социальных преобразований. В данном очерке я попробую проанализировать и оценить достоверность автобиографии одного из участников Гражданской войны, жителя села Никито-Ивдель Верхотурского уезда.

Согласно автобиографии, хранящейся в Ивдельском краеведческом музее, Пьянников Аркадий Григорьевич родился 17 октября 1897 года (по старому стилю) в деревне Преображенка, расположенного в 6 км. от села Никито-Ивдель Всеволодоблагодатской волости Верхотурского уезда Пермской губернии в многодетной семье старателя Преображенского прииска. После окончания двухклассной народной школы в Никито-Ивделе работал на Преображенском и Николаевском золотых приисках. После Февральской революции 1917 года был призван в армию и направлен в расположение 139-го запасного пехотного полка, расположенного в городе Шадринске. После решения об отправке полка на Румынский фронт, солдаты маршевых рот взбунтовались и полк был расформирован. В начале 1918 года А.Г. Пьянников был демобилизован и вернулся домой, где согласно его автобиографии, вступил добровольцем в Никито-Ивдельский отряд Красной гвардии. Вероятно, А.Г. Пьянников имел в виду создание Никито-Ивдельского Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов при участии товарища (заместителя) комиссара по управлению Верхотурского уезда Ушакова 24 марта 1918 года и вооруженного отряда во главе с Иваном Федоровичем Воробьевым, сформированного для обысков, конфискации золота и огнестрельного оружия у И.Г. Пьянникова и братьев Рогалевых. Более поздние упоминания о данном отряде мне не известны, так как, по-видимому, он был либо расформирован, либо не принимал никакого участия в общественной жизни села, в отличие от Лангурско-Екатерининских приисков Зауральского горнопромышленного общества и Всеволодоблагодатского волостного центра. Зинаида Владимировна Рихтер (Дурова), в своей книге «Поход Осевэка», изданного в 1919 году, описывая события лета - начала осени 1918 года на севере Урала, писала, что в окрестностях Ивделя работала изыскательская дорожная партия под руководством штабс-капитана Б.В. Сахарова, которая вместо изыскательских работ занималась контрреволюцией. В Никито-Ивделе были задержаны двое возвращающихся на родину военнопленных подданых Австро-Венгерской монархии, при которых было обнаружено письмо Сахарова о его готовности поддержать белогвардейские части, движущиеся к Екатеринбургу. Перехваченное письмо было переправлено в Надеждинский завод, откуда прибыл отряд Красной гвардии под командованием матроса И.С. Никонова, захватившего в Нижне-Вижайском складе, среди припасов изыскательских партий, 73 винтовки, 2 пулемета и большое количество патронов к ним. В дневниках заведующего геологическими изысканиями Богословского горного округа Е.Д. Стратановича указано, что Б.С. Сахаров и часть изыскательской партии Ю.Н. Кульчицкого были арестованы и переправлены для следствия в Верхотурье. Поисками других изыскателей-контрреволюционеров занимались отряд матроса Сильных из Турьинских рудников и продовольственный комиссар Верхотурского уездного Совета В.С. Мелехин. При этом, З.В. Рихтер ни о каком участии ивдельских красногвардейцев в описываемых событиях не упоминает, прямо указывая, что на этот период времени в Ивделе не было Красной гвардии. Так же, и руководитель «Никито-Ивдельского восстания» П.Н. Арапов на допросах в Екатеринбургском ВЧК показал, что членами его дружины были разоружены сотрудники Никито-Ивдельской лесоохраны, не упоминая ни о каких иных вооруженных отрядах им противостоящих. А.Г. Пьянников в числе других сторонников Советской власти, не успевших скрыться из села, был арестован мятежниками и освобожден из-под ареста через несколько дней отрядом Огородникова, направленным на подавление восстания, составленного из добровольцев Надеждинского и Богословского заводов, Турьинских рудников и Лангурского прииска. Согласно той же автобиографии, после подавления мятежа, А.Г. Пьянников нес службу в отряде Красной гвардии под командованием Зубкова и комиссара Григория Васильевича Медведева.

Уже спустя месяц, север Верхотурского уезда был захвачен белогвардейскими войсками Временного правительства автономной Сибири. 20 октября 1918 года два батальона 15-го Курганского и 19-го Петропавловского полков под началом ротмистра М.М. Манжетного и 3-я рота 16-го Ишимского полка под командованием подпоручика И.С. Шнеура заняли Надеждинский заводской посёлок, Туринские Рудники и Богословский Завод, а 21 октября - села Петропавловское, Всеволод-Благодатское и Никито-Ивдель (АОАСГО Ф.Р-1, Оп.3, Д.46). 2 ноября (20 октября по старому стилю), А.Г. Пьянников был арестован комендантским отрядом поручика Постникова, был бит плетьми и на Покрова (1(14) ноября) отпущен домой. Другие сторонники Советской власти, в том числе председатель Ивдельского Совдепа К.А. Механошин, военный комиссар Г.В. Медведев, красногвардеец А.К. Данилов также были арестованы 20 октября (2 ноября по новомму стилю), но, в отличие от А.Г. Пьянникова, отправлены в Верхотурскую тюрьму. К.А. Механошин 8 декабря 1918 года по пути в Верхотурье совершил попытку побега, однако был схвачен и убит. Другие арестованные ивдельчане, в том числе Г.В. Медведев, в феврале 1919 года предприняли попытку побега из тюрьмы, но 23 февраля были пойманы на Красной горке в 25 километрах от Верхотурья и расстреляны на месте. В книге П.П. Иевлева «На уральском севере», изданной в 1966 году в Средне-Уральском книжном издательстве, в главе, посвящённой установлению советской власти в Никито-Ивделе в январе 1918 года, братьям Пьянниковым посвящена лишь пара строк: «Карательный отряд [белых] учинил жестокую расправу над теми, кто поддерживал новые порядки. Член ревкома Г.Г. Пьянников был избит так, что вскоре умер... Трижды арестовывали А.Г. [Аркадия Григорьевича] Пьянникова...». Удивление вызывает, что А.Г. Пьянников, в своей автобиографии, ни словом не упоминает ни своего брата Григория Пьянникова, ни его печальную участь. Вообще, событий, происходивших в период белогвардейского мятежа и его подавления, кроме своего «чудесного вызволения из плена», А.Г. Пьянников в своей автобиографии почти не касается. Даже тот факт, что член отряда мятежников, Горцунов Сергей Николаевич, на его глазах заколол раненого красногвардейца, он упоминает лишь в связи заявлением последнего в контрольную комиссию РКП(б), ставшего причиной исключения Аркадия Григорьевича из рядов партии 9 января 1934 года. Касательно убитого красногвардейца, вероятнее всего, речь идет о единственной жертве ликвидации «Никито-Ивдельского восстания», рабочем Лангурского прииска А.В. Трошеве. Учитывая то, что ни о каких других красногвардейцах из Лангура в рядах «ликвидаторов мятежа» из Богословского горного округа источники не упоминают, можно предположить, что именно Трошев и являлся гонцом в БГЗО, направленный с сообщением о белогвардейском мятеже. Из этого следует, что А.В. Трошев, после формирования красногвардейских отрядов в Богословском и Надеждинском заводах, а также – Турьиских рудниках, отправился вместе с одним из них в Никито-Ивдель, где и был убит членом отряда П.Н. Арапова Горцуновым. В базах данных жертв политических репрессий Свердловской области имеются данные о Горцунове Сергее Ивановиче (не Николаевиче, как указывал А.Г. Пьянников) 1890 г.р. уроженце прииска Преображенка села Никито-Ивдель, русском, старателе Преображенского прииска, который был арестован по делу белогвардейской контрреволюционной организации «Уральского штаба восстания» 6 августа 1937 года, через трое суток был осужден к ВМН и расстрелян 13 сентября 1937 года.

7 (20) ноября Аркадий Григорьевич был повторно арестован начальником Ивдельского комендантского отряда Петром Араповым и членами его отряда Василием Шабуниным и Николаем Чудиновым по распоряжению прибывшего в Никито-Ивдель начальника милиции Богословского горного округа подпоручика М. Соловьева, занимавшего до Февральской революции пост полицейского пристава Надеждинского завода и начальника заводской частной стражи. М. Соловьев входил в состав следственной комиссии, подчинявшейся военному коменданту БГЗО, должность которого занимали подпоручик Переверзев, сам М. Соловьёв, корнет Н.Н. Мензелинцев, поручик С.Н. Бухман (АОАСГО. Ф.Р-253, оп.1 д.22). Члены военно-следственных комиссий были наделены чрезвычайными судебными полномочиями для выявления лиц, принадлежавших к руководству РСДРП(б), партии левых эсеров, анархистов и командному составу Красной армии. Они санкционировали проведение обысков, арестов, занимались контрразведывательной деятельностью, выявляли участников большевистского подполья, пресекали саботажи и, как результат, выносили смертные приговоры, подменяя собой органы правосудия. (ЦДООСО. Ф.41, оп.2, д.355). Руководивший арестом А.Г. Пьянникова Петр Никитич Арапов 1892 г.р., уроженец села Никито-Ивдель Верхотурского уезда, руководитель «Никито-Ивдельского восстания» в сентябре 1918 года, начальник «Северного отряда» князя Вяземского и помощник коменданта Богословского горного округа, был арестован 12 января 1920 года и осужден Постановлением коллегии Екатеринбургской Губчека от 1 июля 1921 года «как злостный и неисправимый враг трудящихся, совершивший целый ряд преступлений против рабочих и крестьян, к высшей мере наказания - расстрелу» (УГААОСО. Ф.1, Оп.2, Д.47413, л.44). Согласно показаний жителя Никито-Ивделя Михаила Алексеевича Мальцева, проходившего свидетелем по этому делу. в сентябре 1918 года П.Н. Арапов организовал в Никито-Ивделе небольшой отряд, выступивший против Советской власти. Подчинённые Арапова во время мятежа 27 сентября 1918 г. разоружили лесную охрану и забрали винтовки, а по приходу белых в посёлок Арапов добровольно пошёл к ним на службу и был назначен на должность начальника Северного отряда и контрразведки. Сам П.Н. Арапов, в ходе ведения следствия, свое участие в карательных операциях против сторонников Советской власти всячески отрицал: «Я много спас людей от расстрела карательных отрядов Романовского и Постникова. Сам я никого не расстреливали и не убивал, за исключением только одного начальника красноармейского отряда, и то во время боя. И всё-таки на меня наговорили, что я расстреливал людей. Мной был спасён от расстрела помощник комиссара Ворошилов Александр, который участвовал ранее в расстреле техника Беломорской железной дороги Копиловского. Я же спас члена следственной комиссии (ЧК) Анатолия Александровича Мехоношина и много других…» (Там же. Л. 5, об.). Кроме показаний самого Арапова, в уголовно-следственном деле хранится письмо 234-х жителей Никито-Ивделя от 19 января 1920 года, в котором утверждалось: «…Мы, граждане Ивделя, всем обществом поручаемся, что Арапов П.Н. участвовал в восстании 1918 г. по просьбе общества. Выступление общества было не против Советской власти, а против наезжавших в Ивдель разных уполномоченных и красноармейцев из отряда приезжих, которые отбирали у населения молоко, яйца, масло и часть одежды, чем и возмутили население, которое решило лучше пропасть с оружием в руках, чем терпеть подобное насилие. Арапов же был начальником отряда по просьбе общества. За время существования белой власти Арапов, бывший первое время начальником местной охраны, пользуясь своим положением, ходатайствовал перед комендантами карательного отряда пощадить жизнь обвиняемых ивдельцев, которых Арапов спас от расстрела от трёх до пяти человек, а также чуть ли не половину ивдельцев от наказания плетьми. Бывши начальником комендантской роты в Надеждинске, Арапов не произвёл ни одного расстрела и ни одной экзекуции…» (Там же. л.103, об.). Надо полагать, что данный документ был составлен братом П.Н. Арапова, Адрианом Никитичечем Араповым и другими Никито-Ивдельскими «повстанцами», а среди подписантов письма - большинство составляло членов их семей. К тому же, необходимо учитывать, что к этому времени Гражданская война еще не была завершена, значительная часть «притерпевших» от белогвардейских карателей, в том числе А.Г. Пьянников, сражались на ее фронтах, кто-то погиб, кто-то, как Петр Вахонин, подглядывал за происходящими событиями из-за ворот собственных домов, а кто-то по-прежнему надеялся на поражение большевиков и на возврат прежних порядков, при которых можно было наживать капиталы на золотодобыче, грабительской торговле с инородцами и тешиться своей властью над голытьбой. Другой участник ареста А.Г. Пьянникова - Чудинов Николай Иванович 1890 г.р. уроженец села Никито-Ивдель Верхотурского уезда, русский, горнорабочий Преображенского прииска Северо-Заозерского приискового управления, был арестован 6 августа 1937 года, осужден 9 сентября 1937 года к высшей мере наказания и расстрелян 13 сентября 1937 года. Сведений о Василии Шабунине в базах данных лиц, репрессированных по политическим мотивам, я не нашел, хотя в списках ивдельчан, арестованных в августе-октябре 1937 года по делу белогвардейской организации «Уральского штаба восстания», указаны Шабунин Петр Александрович 1897 г.р., уроженец села Никито-Ивдель Верхотурского уезда, русский, старатель прииска им. Серебровского Ивдельского района Свердловской области, арестованный 7 августа 1937 года и осужденный 8 сентября 1937 года к ВМН, а также Шабунин Александр Петрович 1888 г.р., уроженец села Никито-Ивдель Верхотурского уезда, русский, заготовщик сырья конторы «Заготпушнина» в селе Ивдель Свердловской области, арестованный 23 октября 1937 года и осужденный 13 ноября 1937 года к заключению в исправительно-трудовых лагерях НКВД сроком на 10 лет.

Согласно автобиографии А.Г. Пьянникова, под арестом он находился до приезда в Никито-Ивдель коменданта поселка Новая Ляля и Николае-Павдинского горного округа князя Вяземского, направлявшегося во главе отряда «Северной экспедиции», собранного из солдат местных комендантских подразделений (Новой Ляли, Надеждинского и Богословского заводов, Турьинских рудников и села Петропавловского), усиленного ротой чехословаков в 134-х штыков, выполняя приказ Н.Н. Казагранди по «очищению района Северного Верхотурья от банд красных» и охраны Сибиряковского тракта. Аркадия Григорьевича выпустили на свободу «благодаря слезам матери и ползанья на коленях перед богатым дядюшкой купцом Пьянниковым Иваном Егоровичем, просив заступиться за большого молодого дурня», предварительно хорошенько его избив. В данном отрывке автобиографии А.Г. Пьянникова раскрывается степень его родства с ивдельским золотопромышленником Иваном Пьянниковым, считавшегося ранее родным братом Аркадия Григорьевича, так как в книге Барбота де Марни «Урал и его богатство» 1910 года издания и «Трудах ХІІІ-го местного Съезда золото и платинопромышленников Пермской губернии, бывшего в городе Екатеринбурге 28-30 декабря 1913 года», владельцем в Северо-Верхотурском горном округе золотых приисков Гавриловского, Васильевского, Федоровского и Петровского указан именно Пьянников Иван Григорьевич. Согласно архива ивдельского краеведа А.Д. Губина, И.Г. Пьянников упоминается в протоколе заседания Никито-Ивдельского Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов при участии товарища (заместителя) комиссара по управлению Верхотурского уезда Ушакова, состоящегося 24 марта 1918 года. В ходе собрания было «внесено заявление тов. И.А. Терехиным о скупке золота частными лицами, в особенности И.Г. Пьянниковым. ПОСТАНОВИЛИ: обсудив настоящее заявление, пришли к такому заключению: командировать одного из членов Совета совместно с тов. ...Ушаковым для выяснения такового заявления, если окажется у Пьянникова золото в каком бы то ни было количестве. То таковое конфисковать». Таким образом, у Ивана Пьянникова, братьев Рогалевых и у других ивдельских купцов и золотопромышленников, чьи прииски и торговые лавки были национализированы, имелись имущественные претензии к Советской власти и повод к классовой ненависти к ее сторонникам. В начале декабря 1918 года, отряд князя Вяземского, присоединив к себе Никито-Ивдельскую комендантскую команду П.Н. Арапова в количестве 27 человек, направился через деревню Бурмантову к Ляпинской пристани (Саранпауль), расположенную на реке Северная Сосьва. При этом, князь В.А. Вяземский произвел в Никито-Ивделе частичную мобилизацию в свой отряд, под которую попал брат Аркадия Григорьевича, Павел Пьянников, следующий «за ним годами». Не исключено, что и И.Г. Пьянников составе комендантского отряда П.Н. Арапова принял участие в экспедиции князя Вяземского на Ляпинские пристани и Усть-Щугор, а летом 1919 года бежал в Сибирь с отступающей армией Колчака.

На освобожденного из-под ареста А.Г. Пьянникова наложили наказание в виде обязанности распиловки и колки дров «для богатых ивдельчан и белых командиров», а так как, по состоянию своего здоровья, он не мог выполнять работы, заготовкой дров занимались его родители и младшие братья подросткового возраста. В начале 1919 года, отлежавшись и набравшись сил, Аркадий Григорьевич, через Шайтанский мост и прииск Николаевский бежал в Надеждинский завод, вероятно, через Даньшу и Самский рудник, так как в Турьинских рудниках и Богословском заводе сторонников Советской власти активно «отлавливали» комендантские команды Постникова и Романовского. В Надеждинском заводе А.Г. Пьянников встретил таких же как и он «репрессированных» белой властью и, вместе с ними, решил пробираться в сторону Красной армии. После долгих и опасных скитаний, беглецы достигли Сарапульского уезда, где Аркадий Григорьевич вступил добровольцем в состав 28-й «Железной» дивизии 2-1 армии РККА под командованием Владимира Мартиновича Азина, участвовал в боях с Колчаковской армии в ходе освобождения Урала, в ходе советско-польской войны был ранен под станцией Барановичи, а после излечения в московском госпитале, в составе 1-й Конной армии С.М. Буденного участвовал в ликвидации банд Нестора Махно. В 1921 году, после окончания курсов продовольственных работников, возглавлял продотряды Екатеринославского и Криворожского продкомов, а после ликвидации продотрядов – направлен для прохождения службы в войска ОГПУ на Монгольскую границу в составе 7-го отдельного кавалерийского дивизиона (позднее – 17-го отдельного кавалерийского эскадрона), дислоцированного в станице Желтуринская Торейской волости Селенгинского уезда. Согласно удостоверения № 602/60 от 29 июля 1924 года, красноармеец 17-го отдельного пограничного эскадрона войск ГПУ Пьянников Аркадий Григорьевич был уволен в бессрочный отпуск согласно Приказа РВ СССР, как призванный в РККА в 1919 году с выдачей продовольственного свидетельства № 348. Е.В. Андреев в книге «Русские в краю вогулов», вероятно, на основании работ А.Д. Губина, указывал, что Аркадий Григорьевич Пьянников служил в селе Никито-Ивдель «горным милиционером». Сопровождал намытое золото с приисков, пережил три нападения, но однажды драгметалл не сумел уберечь. За это был осужден и вернулся домой в 1939 году. Сам А.Г. Пьянников, в своей автобиографии указывал, что в 1935 году был выдвинут на работу директором Ивдельского леспромхоза, но через несколько месяцев был уволен за необеспеченность выполнения плана и падёж лошадей: «Годы были тяжёлые, паёк, спецссыльные работать не хотели и даже овёс у лошадей съедали, почему лошади и дохли, а люди, которые вредили, не работали, а некоторые не могли работать из-за истощения. Да и работник я был начинающий. Да ещё к тому же учился. Может быть, и был мой недосмотр. Был переброшен на работу в Гаринский ЛПХ помощником директора...». В 1936 году, якобы по собственному желанию, он поехал работать на строительство железной дороги на Дальний Восток в 16-е отделение Управления Бамлага НКВД СССР, дислоцированного на станции Вяземская (16-е отделение Бамлага, в районе одноименной станции на 596-й версте Уссурийской железной дороги из Хабаровска во Владивосток, основанной в 1895 году и названной в честь начальника строительства железной дороги инженера путей сообщения Ореста Полиеновича Вяземского, в мае 1938 года переданного, в соответствии с приказом наркома НКВД СССР Ежова в состав Амурского ИТЛ – Ю.Н.). Со слов А.Г. Пьянникова – в лагере он работал прорабом по лесной части, а потом переведён начальником лесозаготовок, а в 1939 году уволился по собственному желанию и вернулся в Ивдель.

Его жена, Пьянникова (Коровина) Антонида Ильинична, в 1925 году работала счетоводом на прииске Сольва, а позже – в аппарате Ивдельского райисполкома. Тесть, Коровин Илья Петрович 1871 г.р., уроженец Касибской волости Соликамского уезда, многие годы работал кузнецом на Сольвинском прииске, принадлежащем купцам-золотопромышленникам Бурдаковым, а с 1916 года – Зауральскому горнопромышленному обществу. В период белой оккупации севера Урала, И.П. Коровин скрывался у знакомых в Тренькиной деревне. На 1920 год он являлся членом Ивдельского отделения Екатеринбургского губернского отдела Всероссийского Союза охотников. На четвертом съезде сельских советов Всеволодоблагодатской волости, проходившем 5-7 октября 1920 года, был избран в президиум съезда и в члены волисполкома, а на Ивдельской партконференции 12 марта 1925 года - был избран в состав Ивдельского райкома РКП(б). 15 февраля 1937 года Ивдельским райотделом милиции на имя И.П. Коровина был выдан паспорт ДДБ № 138984. На момент выдачи паспорта И.П. Коровин являлся пенсионером. Сын Аркадия Григорьевича, Пьянников Юрий Аркадьевич 1927 г.р., с 25 октября 1944 года по апрель 1951 года проходил службу в составе 62-го зенитно-артиллерийского полка береговой охраны Черноморского флота.

   В 1992 году, в ходе подготовки процесса против КПСС, эксперты Комиссии Президиума Верховного Совета Российской Федерации по организации передачи-приема архивов КПСС и КГБ на госхранение Н.Г. Охотин, Н.В. Петров и А.Б. Рогинский, обнаружили в Архиве Президента РФ документы, в том числе приказы НКВД СССР № 00439; № 00447, № 00485, № 00593 по проведению так называемых «кулацкой» и «национальных» операций. Этими же «высококвалифицированными специалистами» (Н.В. Петров являлся выпускником Московского химико-технологического института, а Охотин и Рогинский - обучались филологии в захолустном Тартусском университете в Эстонии), было подготовлено экспертное заключение к заседаниям Конституционного суда РФ 26 мая 1992 и 7 июля 1992 года по делу КПСС. Так же «случайно» в архиве Президента РФ комиссией в составе руководителя президентской администрации Ю.В. Петрова, советника Президента Д.А. Волкогонова, главного архивиста РФ Р.Г. Пихоя и директора архива А.В. Короткова был обнаружен 24 сентября 1992 года «закрытый пакет № 1», содержащий ранее неизвестные документы по расстрелу польских военнопленных в сентябре 1939 года. Еще в те годы, сенсационная находку Охотина, Петрова и Рогинского иронично называли «золотом Шлимана», намекая на сомнительные обстоятельства «находки» и порядочность новоявленных архивистов (Арсения Рогинского задолго до этого подозревали в «крысятничестве» гонораров за диссидентские издания на Западе). Также, многие отечественные политики и историки обвиняли в причастности к фальсификации материалов «Катынского дела» и Рудольфа Пихоя, скромного археолога и археографа с Урала, мобилизованного Ельциным для покорения Москвы (лично я, считаю, что Р.Г. Пихою стоило привлечь к уголовной ответственности за позорный факт передачи в 1993-1994 годах документов (около 1 млн единиц хранения) Особого архива во Францию (фондов 2-го Бюро французского Генштаба и родового архива Ротшильдов),  которые никогда не были доступны российским исследователям).

   На основании введенных прорабами перестройки в оборот новых документальных источников в разной степени заслуживающих доверия, историками новой формации создано целое научное направление по истории советского периода нашего государства, крайне идеологизированное по своему содержанию и реакционное по своей сущности. Манипулируя сознанием неискушенной публики огромными цифрами жертв политических репрессий, эти исследователи никогда не пытались анализировать персональные дела по контрреволюционным преступлениям, либо подвергали сомнению любые доказательства вины подсудимых. Читая такие псевдоисторические «исследования», нельзя не вспомнить слова немецкого философа и социолога Макса Вебера, который утверждал, что любое идеально типическое обобщение лишено объективности, поскольку создается субъективно, сообразно произвольно избранной точки зрения. Так сотрудники Научно-информационного и просветительского центра «Мемориал» Кривенко С.В. и Прудовский С.Б. в своей работе «Статистика национальных операций НКВД 1937-1938 годов» ответы на вопросы о смысле и причинах массовых и национальных операции НКВД, степени фальсификаций следственных дел (теоретически предполагая, что были случаи арестов за реальные, а не надуманные преступления) ставили в прямую зависимость от рассекречивания и открытия архивов ФСБ, где хранятся поименные списки на более чем 686300 советских граждан, якобы невинно убиенных государством вне суда и права в 1937-1938 годах.

   К более прогматичной точке зрения по «национальным» операциям НКВД  можно отнести позицию доцента академии ФСБ РФ и кандидата исторических наук Плотниковой Н.С., которая в своей статье «Борьба органов государственной безопасности с разведывательной деятельностью спецслужб Германии в предвоенные годы» указывала, что советские органы госбезопасности в довоенные годы «реально выявляли разведывательные устремления германских спецслужб, пресекали их акции, направленные на получение сведений, составлявших государственную и военную тайну. Слабое развитие межгосударственных связей СССР и Германии объективно способствовало тому, что контрразведывательные органы блокировали все попытки немногочисленного официального персонала дипломатических, торговых представительств, инженеров и служащих, которые приглашались в качестве специалистов, вести разведывательную работу. Вместе с тем агрессивная политика Германии, ее реваншистские планы оказали существенное воздействие на кампанию шпиономании, начавшуюся со второй половины 1930-х гг. в нашей стране и апогеем которой стали массовые репрессии периода 1937-1938 гг.». Однако, выводы Н.С. Плотниковой о ликвидации германской агентуры в СССР и сведению к минимуму деятельности германских спецслужб опровергаются многочисленными фактами деятельности фашистских пособников в годы Великой Отечественной войны и, в частности, блокады Ленинграда. Немецкие агенты подсвечивали налеты немецкой авиации и артиллерии, распространяли панические слухи и клевету, призывали к сдаче города врагу.

  Однако, и либеральные пропагандисты, спекулирующие на тему необоснованных репрессий, и профессиональные историки, обращаясь к теме «шпиономании» в СССР, крайне редко подкрепляют свои выводы материалами персональных дел советских граждан, осужденных за шпионаж, ссылаясь на их крайнюю запутанность и, которые, большей частью, до сих пор засекречены. В своей статье, основываясь на личном архиве, я попытаюсь разобраться в одном из таких персональных дел, хотя и в нем имеются засекреченные разделы и факты, подтвердить или опровергнуть которые не всегда представляется возможным. 

   Ранее, в публикации «Медики Ивдельлага», мною было размещена небольшая заметка о Иване Германовиче Гентере, выпускнике 3-го Ленинградского медицинского института, осужденного постановлением ОСО при НКВД СССР от 11 декабря 1939 года по ст. 58-6, 58-11, 19-58-9 УК РСФСР к 3 годам лишения свободы за шпионаж в пользу Германии и подготовку к проведению диверсионной деятельности. Подоплеку ареста Ивана Германовича 11 ноября 1938 года и предъявленных ему в ходе следствия обвинений, я не раскрывал, следуя его просьбе не публиковать эти сведения при его жизни. Как я указывал в своей публикации, после окончания ВУЗа, он был направлен на работу в Нижегородский край (Горьковскую область), однако, после резкого ухудшения здоровья у его отца - профессора 3-го Ленинградского медицинского института вследствие развития тромбофлебита, Иван Германович добился разрешения на свое возвращение в Ленинград, дабы иметь возможность ухода за отцом. Он был арестован осенью 1938 года и осужден постановлением ОСО при НКВД СССР от 11 декабря 1939 года по ст. 58-6, 58-11, 19-58-9 УК РСФСР к 3 годам лишения свободы (шпионаж, диверсионная деятельность). И.Г. Гентер проходил по одному уголовному делу с Вульфиусом Павлом Александровичем 1908 г.р., преподавателем кафедры истории музыки Ленинградской Консерватории и научного сотрудника Отдела музыкальной культуры и техники Государственного Эрмитажа. В обвинительном обвинении по их делу значилось, что П.А. Вульфиус еще в 1930 году «был завербован сотрудником Германского консульства для шпионско-диверсионной деятельности и стал одним из руководителей контрреволюционной молодежной группы, которая занималась шпионской деятельностью и проводила националистическую контрреволюционную пропаганду. Из участников этой группы он в 1931–1932 годах создал резидентуру из семи человек, которые до 1936 года собирали шпионские сведения, готовили диверсионные акты и проводили националистическую пропаганду среди населения города Ленинграда». Кроме того, фамилии П.А. Вульфиуса и И.Г. Гентера фигурировали в деле о «шпионской национал-социалистической организации», созданной бывшим пастором лютеранской церкви апостолов Петра и Павла в Ленинграде (Петрикирхи) Паулем Райхертом и его сыном, Бруно Райхартом, вместе с которым Вульфиус и Гентер учились в одном классе в «Петришуле» (оперативные дела на Пауля и Бруно Райхертов были заведены ещё в 1934 году). Отец и сын Райхерты были арестованы 17 ноября 1937 года в своей квартире на ул. Софьи Перовской, д. 16 по обвинению в участии с 1934 года в «контрреволюционной церковно-повстанческой организации», завербованные генеральным консулом в Ленинграде Рудольфом Зоммером и получавшие деньги от сотрудников того же консульства Бухгольца и Ауриха, состоящих в приходском совете Петрикирхе. Пауль Райхерт обвинялся так же в том, что «по заданию Зоммера подготавливал немцев - граждан СССР - к выполнению шпионской и национал-социалистической работы, организовывал контрреволюционные сборища» (АУ ФСБ СПб и ЛО. Ф. архивно-следственных дел, Д.П-13983, Т.1, Л.125-126).

    И.Г. Гентер и П.А. Вульфиус были реабилитированы Постановлением Военного Трибунала Ленинградского Военного Округа от 21 ноября 1955 года. Иван Германович, после окончания срока своего наказания, отбытого в Ивдельлаге, в ноябре 1941 года вернулся в город на Неве, в свою квартиру № 3, расположенную по улице Плеханова в доме 35 (до 1923 года - улица Казанская, название которой было возвращено в 1998 году) и, согласно списка лиц, эвакуированных из блокадного Ленинграда, был 6 июня 1942 года эвакуирован из города вместе со своим младшим братом. Как лицо немецкой национальности, он был мобилизован в трудармию и вновь оказался на севере Свердловской области в должности врача 2-го ОЛПа Ивдельлага. Пауль и Бруно Райхерты, осужденные Постановлением Комиссии НКВД и Прокуратуры СССР от 26 декабря 1937 года к высшей мере наказания, были расстреляны 3 января 1938 года вблизи поселка Левашово Ленинградской области. Еще четверых обвиняемых по этому делу 2 января 1938 года осудили на 10 лет лагерей. Все они были реабилитированы только в 1957 года. Вроде бы всё говорило о том, что дело было сфальсифицировано «кровавыми чекистами» и обсуждать стоит лишь их ответственность за нарушение законности… Однако, то, что мне удалось «выпытать» у И.Г. Гентера, а также удивительно мягкий приговор по расстрельным статьям, заставили меня спустя много лет заняться сбором дополнительной информации, имеющей отношение к вопросам, на которые не было получено ответов в 1989 году. Тем более, что пересмотр дела И.Г. Гентера и П.А. Вульфиуса в 1955 году проводился формально, без проведения судебного следствия. Понятно, что разбирательство по существу дело не входило в задачи судебного органа, так как оно выполняло поставленные перед всей судебной системой СССР чисто политические задачи устранения «старых» кадров через разоблачение «культа личности» и массовую реабилитацию жертв политических репрессий. Да и, если бы они и рассматривали дело в процедурном порядке, вряд ли они смогли бы допросить граждан ФРГ, которые фигурировали в материалах дела в качестве сотрудников германской разведки.

   Поскольку речь идет об обвинении граждан СССР в сотрудничестве с иностранной разведкой, необходимо определиться с деликтом вмененных им деяний, объективно рассмотреть имеющиеся доказательства их вины, как прямых, так и косвенных, включая нравственный императив, который всегда носит субъективный и предвзятый характер. Рассмотрению подлежат рассекреченные оперативные материалы контрразведки ОГПУ-НКВД СССР, свидетельства задержанных ОКР «Смерш» по окончанию ВОВ германских дипломатов о ведении ими разведдеятельности в Ленинграде и Ленинградской области, материалы уголовных дел И.Г. Гентера и П.А. Вульфиуса. При этом, выяснению подлежит сам факт осуществления разведдеятельности германскими дипломатами в Ленинграде и степень вовлечения в шпионскую деятельности граждан СССР (не являлся ли германский шпионаж вымыслом «кровавых чекистов» с целью фальсификации уголовных дел и уничтожения ни в чём не повинной лучшей части государства). Кроме того, возникает вопрос о политических взглядах «германских шпионов», которые, судя по работам по истории немецкой дипломатии в ФРГ, поголовно являлись аполитичными пацифистами и высокообразованных интеллигентами, не замаранными грехом нацизма (могли ли эти «святые гуманитарии» распространять или пропагандировать идеи национал-социализма среди советских немцев и т.п.).

  Не мало важным вопросом является и юридический понятийный аппарат советского и международного законодательства о шпионах и шпионаже. В приложении к книге Звонарева К.К.  «Агентурная разведка. Т.2. Германская агентурная разведка до и во время войны 1914-1918 гг.», шпионаж определяется как передача, похищение или собирание с целью передачи иностранному государству или его агентуре сведений, составляющих государственную или военную тайну, а шпион - лицо, занимающееся шпионажем, тайный агент иностранного государства по идеологическим мотивам или за деньги. Определение шпиона изначально содержало в себе резко отрицательные характеристики лица, занимающегося этим ремеслом, как низкой, продажной личности. Во все времена слово «шпион» приравнивалось к ругательству. Так именовали врагов народа, изменников, обманщиков и предателей. В Российской Империи Законом от 20 апреля 1892 года шпионаж был определен как форма государственной измены, а список секретных сведений, составляющих государственную тайну, был определен «Перечнем» Закона РИ «Об изменении действующих законов о государственной измене путем шпионства» от 5 июля 1912 года (ПСЗ, Собр. 3-е, № 37724). После Великой Октябрьской революции, ответственность за шпионаж, выражавшемся в передаче, сообщении или похищении, или собирании сведений, имеющих характер государственной тайны, в особенности военных, была предусмотрена положением статьи 66 УК РСФСР, введенным Постановлением ВЦИК с 1 июня 1922 года (замененной позже статьей 58-6 УК РСФСР 1927 года), а «Перечень не подлежащих оглашению по прямому запрещению закона или по распоряжению руководителей ведомств, учреждений и предприятий» был принят на заседании СНК СССР (Пр.157. п.15) 27 апреля 1926 года и опубликован после внесенных в него поправок со стороны СО ОГПУ 13 мая 1926 года. Позже, документ был дополнен «Перечнем вопросов, составляющих тайну и не подлежащих оглашению, в целях охранения политико-экономических интересов СССР» (из шести разделов, касающихся торговой, финансовой, внешней и внутренней политики, промышленности и государственного строительства), а в 1931 году был издан «Перечень литер «А» сведений, составляющих военную тайну и не подлежащих оглашению в целях ограждения интересов обороны СССР (в мирное время)» (с изменениями от 14 марта 1936 года и 2 января 1940 года).  «Перечень» состоял из 26 разделов, содержащих 228 статей, устанавливающих ограниченный доступ к сведениям об организации и дислокации воинских частей, мобилизационных и оперативных планов, противовоздушной обороны, военной техники, боевой подготовки, дисциплины и политико-морального состояния РККА, военного бюджета и оборонного строительства в СССР, военно-воздушных сил РККА, путей сообщения и транспорта, связи, военной, химической и авиационной промышленности, гражданского воздушного флота, картографии, геодезии, аэрофотосъемки, геологии, гидрогеологии, гидрографии и гидрографической службы, приборов и ограждений, метеорологии, гидротехнических сооружений, Главного управления Северного морского пути, общественных организаций, содействующих обороне страны, военно-санитарного дела, пограничных и внутренних войск НКВД.  Постановлением «Об усилении охраны государственных тайн» от 23 сентября 1933 года СНК СССР было продублировано постановление Политбюро ВКП(б) о создании института Уполномоченного СНК СССР по охране военных тайн.  Шпионами именовались как штатные работники иностранной разведки, так и граждане СССР, завербованные зарубежной агентурой и передающие ей секретную информацию, однако, в нашей стране, в отличие от положения статей 58-6 и 193-24 УК РСФСР в редакции 1926 года, ответственность за шпионаж для граждан РФ и иностранных граждан предусмотрена различными статьями Уголовного Кодекса (статьи 275 и 276 УК РФ в редакции Федерального закона от 12.11.2012 N 190-ФЗ). Таким образом, наше законодательство приведено в соответствие с международными правовыми нормами и положением ст. 29-31 главы 2-й «О лазутчиках» IV-й Гаагской конвенции «О законах и обычаях сухопутной войны» 1907 года, в которых был сформулирован юридический статус лиц, тайным образом или под ложными предлогами собирающих сведения в интересах иностранного государства. Первый опыт советская контрразведка по борьбе с зарубежной этнической агентурой приобрела в период советско-польской войны 1919-1921 года, когда лица польской национальности, из патриотических соображений или по заданию «двуйки» (2-го отдела польского Генерального штаба), не только вели разведывательную деятельность на территории РСФСР, Украины и Белоруссии, но и осуществляли диверсии в тылу Красной армии и на её прифронтовых коммуникациях. Кроме того, агентура белоэмигрантских организаций в Европе и северном Китае очень часто вступала в сотрудничество с иностранными разведками, финансировалась ими и действовала в их интересах.

   Органами советской контрразведки на территории СССР и в городе Ленинграде фиксировалась работа и германской разведки, действующей, в основном, под дипломатическим прикрытием. Германское консульство в Ленинграде располагалось в особняке, расположенном на углу Большой Морской улицы Исаакиевской площади, купленном в 1873 году у дочери внебрачного сына великого князя Константина Павловича и француженки Жозефины Фридрикс, Павла Константиновича Александрова. С началом Первой мировой войны, здание посольства находилось под охраной американских дипломатов, а в 1919 году часть помещений особняка занимал Германский рабоче-крестьянский совет, представлявший интересы Баварской Советской социалистической республики. После заключения Раппальского договора 16 апреля 1922 года здание вернули Германии и в него с набережной реки Мойки переехало немецкое консульство, которое размещалось здесь, за исключением периода сокращения уровня дипломатических отношений между СССР и Германией в 1937-1939 годах, до начала Великой Отечественной войны.

  В специальной литературе, посвященной работе советской контрразведки, содержится доклад о посещении СССР в ноябре 1931 года посла Германии в Литве Ганса Людвига Мората, курировавшего разведрезидентуры в Скандинавии, на территории стран восточной Европы и Советского Союза. В ходе своей поездки, Г. Морат встречался в Москве с германским послом фон Дирксеном, а в Ленинграде – с консулом Эрихом Цехлиным, у которого «гостил» несколько дней. Сам Эрих Цехлин на допросе, произведенном 27 сентября 1945 года, пояснил: «В 1928 году я был назначен генеральным консулом в Ленинграде. Чиновники германского генерального консульства в Ленинграде, и я лично, собирали различную информацию о политической жизни в Ленинграде, а также собирали данные экономического характера… мы проявляли особый интерес к строительству фабрик и заводов в Ленинграде, выполнению промфинплана по отдельным отраслям промышленности, вопросам организации труда и трудовой дисциплины на производстве… Мы регулярно информировали германское Министерство иностранных дел о выполнении пятилетнего плана поквартально или за полугодие. Особенно нас интересовали новые методы в работе промышленности, а также различные недостатки в работе промышленных предприятий. Мы обращали внимание на текучесть рабочей силы, собирая материалы по этому вопросу, а также добывали сведения о недоброкачественной продукции, вырабатываемой отдельными предприятиями. Кроме того, сотрудники консульства собирали сведения по вопросам сельского хозяйства в Ленинградской области… Консульство также ставило перед собой задачу сообщать в Берлин не только сведения экономического характера, но и политического… Основную политическую информацию собирало немецкое посольство в Москве. Германское же консульство в Ленинграде, главным образом, интересовалось партийной и политической жизнью Ленинграда. Мы всегда посылали в Берлин отчеты о каких-либо событиях в партийной жизни Ленинграда. Например, сообщалось о всех выступлениях секретаря Ленинградского комитета ВКП(б) Кирова… Помимо этого мы собирали сведения также и другого характера, а именно: интересовались вопросом организации детских садов, общественного питания, постановкой здравоохранения в Ленинграде, вопросами образования, советского киноискусства, театральной жизнью Ленинграда. Основным источником получения информации являлась обработка прессы, издаваемой в Ленинграде, а также личное наблюдение сотрудников консульства за происходящими событиями и беседами с советскими гражданами… Информацию мы также получали от немецких ино-специалистов, работавших на ленинградских предприятиях. материалы обрабатывал вице-консул Графенштейн, сотрудники Штельцер и Пфляйдерер» (ЦА ФСБ России. Н-18500, Л.10-24).

    Та же Н.С. Плотникова в вышеупомянутой статье, приводит данные о том, что в марте 1935 года контрразведывательным отделением ГУГБ НКВД СССР была перехвачена шифровка германского военного атташе о подводных лодках, торпедных аппаратах, броневой стали, соответствовавшая реальным данным об их производстве на Балтийской верфи, Ижорском заводе. В ходе оперативных мероприятий, контрразведчиками УНКВД Ленинграда и Ленинградской области были установлены 6 германских подданных, работавших на заводах и передававших секретную информацию консулу Зоммеру, регулярно встречавшемуся с германскими специалистами. В циркуляре СПО ГУГБ НКВД «О немецкой фашистской организации в СССР», направленном в мае 1935 года в территориальные управления НКВД, указывалось, что в Ленинграде зафиксирована активная подрывная деятельность секретаря консульства Штельцера и сотрудника этого же диппредставительства Шульце, дававших агентуре, завербованной в среде советской интеллигенции немецкого происхождения, рекомендации по созданию «фашистских» групп и снабжавших членов организации литературой определенного рода. 

   О кадровом составе германских консульств в СССР можно судить по комментарию к сообщению УНКГБ по Ленинградской области № 806 в НКГБ СССР об интернировании сотрудников германского консульства в г. Ленинграде от 23 июня 1941 года, хранящемуся в Центральном Архиве ФСБ РФ: «Генеральные консульства фашистской Германии находились не только в Ленинграде, но и во Владивостоке и Батуми. В основном они состояли из кадровых офицеров-разведчиков, которые занимались сбором разведывательной информации, подбирали и вербовали агентов как из немцев, проживавших в Советском Союзе, так и из местных жителей, враждебно настроенных по отношению к Советской власти, руководили агентами, забрасываемыми в СССР, и т.д.». Допрошенный подполковником Носовым 5 июля 1946 года в Потсдаме бывший канцлер германского консульства в Москве Иоганн Ламля сообщил: «Считаю необходимым сообщить следствию о том, что проводимая разведработа посольством и консульствами контактировалась с германской разведкой Абвер. Связь посольства по шпионажу с германскими разведывательными органами Абвер я могу подтвердить, что неоднократно через вверенную мне курьерскую службу морской атташе Баумбах пересылал указания и получал разведывательные данные от генерального консула в Ленинграде Зоммера … в начале 1941 года немецкой разведкой под видом военного атташе был направлен в Ленинград сотрудник Абвера (фамилии не помню), который вместе с генеральным консулом Динстманн и консульским секретарем Штрекером занимался там шпионской работой». Упомянутым органом немецкой разведки «Абвер» именовались все служебные инстанции и подразделения рейхсвера, а позднее вермахта, предназначенные для ведения контрразведки, шпионажа и диверсионных актов. Абвер был создан в 1889 году как подразделение Генерального штаба Германской империи, но после поражения Германии в Первой мировой войне был переведён в подчинение министерства обороны. Вопреки условиям Версальского договора, запрещавшим создания в Германии разведывательных органов, на Абвер формально возлагались функции контрразведки в вооружённых силах. В действительности же, подразделения Абвера с начала 20-х годов активно проводили разведывательную деятельность в сопредельных странах, используя для создания своих резидентур как дипломатическое прикрытие, так агентов-нелегалов, по большей части из граждан других государств немецкой национальности. Тот же Иоганн Ламля, на допросе, проведенном 16 апреля 1946 года, показал, что негласные сведения о политическом и экономическом положении по Советскому Союзу поступали в германское посольство в Москве из консульских отделов в виде еженедельных докладов информационного порядка о добытых ими сведениях, главным образом, по вопросам о настроении населения, о положении в сельском хозяйстве и промышленных предприятиях. Данные разведывательного порядка сотрудники посольства и консульств получали путём общения с немецкими специалистами, работавшими на предприятиях Советского Союза, от советских граждан немецкого происхождения, которые по тем или иным вопросам личного порядка посещали посольство, где они и опрашивались. А кроме того, источником информации были прихожане немецко-лютеранской церкви (ЦА ФСБ России. К-512491. Т.2 Л.38-40). О этих же агентурных источниках немецкой разведки подтвердил и бывший советник германского посольства в Москве Франц Бреер на допросе от 23 августа 1947 года: «задачей наших посольств, миссий и консульств являлось собирать сведения во всех областях политической, экономической и культурной жизни тех стран, где они находились». В качестве источников информации использовались лица немецкого происхождения, имевшими экономические или культурные связи с Германией (ЦА ФСБ России. Р-40817. Л.95-109).

     Имеются сведения, что германские дипломаты, в случае сомнений в надежности своей агентуры, осуществляли контроль за поведением агента на работе и в быту, вели скрытое наблюдение за его перемещением, проверяли круг его знакомств. По данным ведущего научного сотрудника и главного архивиста ЦГА СПб М.В. Шкаровского и немецкого историка с русскими корнями Ольги Лиценбергер в феврале 1933 года сотрудниками германского консульства по решению вице-консула Пфляйдерера было установлено тайное наблюдение за настоятелем лютеранской церкви апостолов Петра и Павла в Ленинграде Паулем Райхертом, обвиненным управляющим немецкими лютеранскими общинами в Советском Союзе епископом Артуром Мальмгреном в связях с ОГПУ. Слежку за пастором П. Райхертом осуществляли сотрудники немецкого консульства Бухгольц и Аурих вплоть до решения о снятии наблюдение консулом Р. Зоммером в 1935 году.

    Осуществление немецкими дипломатами разведывательной деятельности по линии МИДа и Абвера в период своей работы в Ленинграде, подтверждают факты их биографии. Вышеупомянутый Иоганн Ламля был награжден Железным крестом на черно-белом банте, работая в 1918 году шифровальщиком в период переговоров между Советской Россией и Германией в Брест-Литовске, а во время Великой Отечественной войны возглавлял административное управление радио-политического отдела германского МИДа, осуществлявшего через своё радиооборудование и подчиненное МИДу акционерное общество «Интеррадио» прием радиопередач и шифровок из-за рубежа, содержащих, в главную очередь, разведдонесения (ЦА ФСБ России. К-512491. Т.2. Л.12-20). Виктор Эйзенгарт, в период своей службы в германском консульстве во Владивостоке, выполнял работу шифровальщика и обеспечивал эвакуацию за рубеж германской агентуры, попавшей под подозрение контрразведывательных органов НКВД (Там же. Л.32-35об.).Ганс Людвиг Морат, под дипломатическим прикрытием, в 1913-1914 году вел разведывательную деятельность во французском Марокко, а в 1915-1919 годах – в должности генерального консула руководил контрразведкой МИДа на территории Голландии (ЦА ФСБ России. П-5383. Л.7-9). В. Бухгольц, после восстановления работы Ленинградского консульства в 1939 году, вместе с секретарями консульского отдела Аурихом и Штреккером, восстанавливал нарушенные связи с местной агентурой. Все они покинули территорию СССР 17-18 июня 1941 года. В дальнейшем, Вернер Бухгольц до 1945 года работал в отделе «Перс БР» (Персидском бюро) при Министерстве иностранных дел Германии и, вполне вероятно, принимал участие в дипломатическом прикрытии планируемой немецкой разведкой операции по уничтожению лидеров антигитлеровской коалиции в Тегеране в 1943 году.

   Многие немецкие дипломаты состояли в национал-социалистической партии Германии. Так, бывший помощник германского военного атташе в Румынии подполковника Браун Макс, на допросе 20 февраля 1947 года показал, что бывший консульский секретарь в Ленинграде и управляющий делами посольства в Румынии Герхард Штельцер стоял близко к руководящим кругам нацистской партии и СС. В частности, он является близким другом заместителя Гиммлера по вопросам переселения немцев из-за границы в Германию обергруппенфюрера СС Лоренца, бывшего германского генерального консула в городе Брашов генерала СС Родде и бывшего начальника консульского отдела посольства в Бухаресте Шельхорна (ЦА ФСБ России. Н-20839, Т.2. Л.1-23). Вице-консул Карл Георг Пфлайдерер являлся членом НСДАП с 1 октября 1935 года (членский номер 3 479 378) и в 1941-1942 годах воевал на восточном фронте, явно не в должности полкового интенданта или капельмейстера (Мартин Юнг. Пфлейдерер Карл Георг. Новая немецкая биография (NDB). Т.20, с.351. Берлин 2001 г.).

  Кроме германских дипломатов, шпионскую деятельность на территории СССР вели профессиональные разведчики под прикрытием аккредитованных журналистов. Так в сентябре 1935 года Ленинград посетил редактор юго-восточного отдела редакции газеты «Франкфуртер цейтунг» Герман Пёрцген, член национал-социалистической партии с 1938 года. С 1 июля 1937 года он был направлен редакцией в Советский Союз, где и оставался до начала войны. В ноябре 1941 года он был назначен в пресс-атташе германского посольства в испанском Марокко, в мае 1944 года – переведен на аналогичную должность в Лиссабон, затем в Виши, а 3 августа 1944 года получил назначение в качестве пресс-атташе в Болгарию, где и был задержан советской контрразведкой 19 сентября 1944 года. Несмотря на то, что Герман-Вильгельм Пёрцген, осужденный постановлением Особого совещания от 23 июня 1948 года за шпионаж по ст. 58-6 УК РСФСР к 15 годам лишения свободы, во время следствия и отбытия срока наказания отрицал свою шпионскую деятельность против СССР, анализ его статей «Тухачевский и Буденный» от 17.06.1937 г.; «Русские достопримечательности» от 06.08.1937 г.; «В красной оболочке» от 06.10.1937 г.; «Отставка дипломатов» от 9 января 1938 г. и «Новое ГПУ» от 09.02.1939 г., позволяет предполагать работу автора с агентурными источниками в СССР, близкими в высшему руководству ВКП(б), РККА и ОГПУ-НКВД. (ЦА ФСБ России. Р-38873. Л.20-29). Именно Г. Пёрцген, задолго до Александра Исаевича Солженицина, начал создавать мифологию о миллионах политзаключенных ГУЛАГа. Так в своей статье «Русские достопримечательности», посвященной открытию канала «Москва-Волга», он писал, что «После того как он (заместитель комиссара внутренних дел Матвей Берман – Ю.Н.) в 1933 году закончил строительство Беломоро-Балтийского канала, применив для этого около 500 000 человек, в основном политзаключенных, ему было поручено установить связь между Волгой и Москвой-рекой, при помощи той же неоплаченной рабочей силы». На самом деле, численность заключенных Беломоро-Балтийского ИТЛ составляла в 1931 году 64 100 человек, а на декабрь 1932 года - 107 900 человек и, в последующем, неуклонно снижалось (ГАРФ. Ф.90414, Оп.1, Д.2740, Л.1-8; Там же. Д.2920, Л.178). Опубликованная в сборнике «Тайны дипломатии Третьего рейха. 1944−1955» Международным фондом «Демократия» им. Александра Яковлева в 2011 году, данная статья задумывалась как маленький гвоздик в гроб «проклятого тоталитарного прошлого», а на самом деле представляла собой агитку геббельсовской пропаганды времен Третьего Рейха или «свечку» фашистских пособников вроде Ариадны Ширинкиной и Блюменталь-Тамарина.

    Помимо Ленинграда, Пёрцгер объехал большую часть центральной России, в том числе – Республику Немцев Поволжья, где активно общался с руководством немецкой автономии.  Считается, что именно Пёрцгер проводил вербовку председателя Мариентальского кантисполкома АССР НП и депутата Верховного Совета СССР Адольфа Денинга. В 1941 году Денинг вместе с односельчанами был депортирован в Алтайский край, откуда в январе 1942 года был мобилизован в «трудовую армию» и направлен в Ивдельлаг НКВД Свердловской области. Арестованные 19 апреля 1945 года А.А. Денинг А.А. и его «земляки» Ф.А. Рейх Ф.А. и В.В. Шредер, в ходе следствия показали, что командированные Ивдельлагом НКВД СССР с группой других трудмобилизованных немцев на работы по заготовке и прессовке сена в Краснополянский район Свердловской области в сентябре 1944 года, они создали в Ляпуновской МТС антисоветскую группу из проживавших там немцев, своих сожительниц Заутинской, Новоселовой и других женщин из числа местного населения, находившихся от них в материальной зависимости. «Собираясь на нелегальные сборища под видом вечеринок и приглашения на них женщин из числа местного населения, они проводили злобную антисоветскую пропаганду и возводили клевету на руководство ВКП(б) и Советского правительства, а также изготавливали и распространяли листовки антисоветского характера с призывом к совершению террористического акта в отношении одного из руководителей ВКП(б) и Советского правительства» (ГАРФ. Ф.Р7523, Оп.2, Д.446; ГААОСО. Ф.1, Оп.2, Д.17207, Т.1-6).

    Главный научный сотрудник Института российской истории РАН Ю.Н. Жуков в своей книге «Иной Сталин. Политические реформы в СССР в 1933–1937 гг.»  намекал на связь убийцы С.М. Кирова – Леонида Николаева с германским консулом в Ленинграде Р. Зоммером. По его данным, Николаев несколько раз посещал германское консульство, после чего оплачивал в магазине Торгсина покупки дойчмарками. Кроме того, Ю.Н. Жуков считает подозрительным «внезапный» отъезд Р. Зоммера ранним утром 2 декабря в Финляндию, без обычной процедуры уведомления уполномоченного наркомата иностранных дел, практически сразу же после сообщения по городскому радио об убийстве Кирова. Сам Леонид Николаев на допросе 6 декабря 1934 года показал, что звонил по телефону германскому консулу в Ленинграде и, представившись Р. Зоммеру украинским писателем под вымышленной фамилией, просил связать его с иностранными журналистами для продажи обзорных материалов о внутреннем положении в СССР (Архивно-следственное дело № ОС-100807, Т.1, Л.47).

  Эти данные подтверждаются материалами протоколов допросов 1946 года бывшего секретаря ленинградского Генконсульства Германа Штреккера: «До закрытия ленинградского консульства в 1938 году активную разведывательную работу в Ленинграде против СССР вел генеральный консул Зоммер Рудольф, который в свое время шпионажем занимался также в Харькове, Тифлисе, Владивостоке и Киеве. Насколько я знаю, Зоммер в бытность свою в Ленинграде агентуру приобретал в первую очередь из числа вновь прибывших германских специалистов, а также лиц немецкой национальности, давно проживавших в Ленинграде… Зоммер, в разведывательных целях часто объезжал Ленинград и его окрестности, систематически посещал порт, где производил личные наблюдения. Как-то в 1938 году генеральный консул киевского консульства Гросскопф заявил мне, что морской атташе германского посольства капитан фон Баумбах свою карьеру сделал благодаря успешно проводимой разведывательной работе Зоммера». «После открытия генерального консульства в Ленинграде в июле 1940 года, осенью туда из Москвы прибыл морской атташе фон Баумбах. В кабинете генерального консула он собрал работников консульства… Баумбах заявил, что благодаря разведывательной работе Зоммера состояние Балтийского военно-морского флота ему достаточно известно. Нам он предложил собирать шпионские сведения о строительстве новых военных судов всех видов и введении их в строй. Далее он заявил, что мы должны наблюдать за появляющимися на Неве, в канале и в Финском заливе военных судах, а также за работой судостроительных верфей. При этом он ознакомил нас с различными типами судов Балтийского флота. Баумбах также пояснил, что судостроительные верфи удобнее всего обозревать при поездках в Петергоф на катере». Так же Герман Штреккер показал, что помощник германского военного атташе в СССР генерал-лейтенанта Эрнста Кестринга Эмиль Шульце во время своего пребывания в Ленинграде осуществлял разведывательную деятельность. 

  Осенью 1937 года Рудольф Зоммер был выслан из СССР. О том, что высылка руководителя германского консульства в Ленинграде была связана с его шпионской деятельностью, свидетельствует сообщение посланника Латвии в СССР Фрициса Коциньша министру иностранных дел Латвии от 9 ноября 1937 года. Фрицис Коциньш сообщал: «При разговоре с секретарем германского посольства всплыло несколько обстоятельств, позволяющих думать, что высылка Зоммера имела намного более глубокие основания, чем простое сведение личных счетов. … Газеты и ответственные работники Сов. Союза не раз подчеркивали, что представительства Германии, в особенности консульства, занимаются сбором сведений нелегальным путем, с использованием занятых в Сов. Союзе специалистов немецкой национальности и местных жителей» (ГИАЛ. Ф.293, Оп.1, Д.498, Л.260).

    Его предшественник на должности генерального консула в Ленинграде Эрих Цехлин, с января 1933 года работал на должности посланника в Литве, а позже - второго посланника в Финляндии. Он был арестован в 1945 году сотрудниками советской контрразведки «Смерш» в Дрездене и осужден 10 июля 1946 года Военной коллегией Верховного суда СССР по ст. 58-6 УК РСФСР на 10 лет лишения свободы. Он был досрочно освобожден в декабре 1953 года и передан властям Германии (умер 24 октября 1954 года в шведском городе Мальме). Рассекреченные материалы допросов Эриха Цехлина, которые проводились заместителями начальника 4-го отделения XI-го отдела 2-го Управления НКГБ СССР майорами Лаврентьевым и Цветаевым, а также старшим следователем этого же отдела майором Коноплевым, представляют собой странные образцы невнятных, формализованных следственных действий. Протоколы допросов малоинформативны, хотя вряд ли специалистов столь высокого ранга можно заподозрить в непрофессионализме или в халатном отношении к своим служебным обязанностям. Напрашивается вывод, что рассекречена была лишь малая часть следственного дела и в архиве ФСБ РФ хранится под грифом «Совершенно секретно. Хранить вечно» та часть показаний Э. Цехлина, которая могла бы раскрыть реальную картину шпионской деятельности сотрудников германского консульства в Ленинграде и данные на завербованных ими агентов.

   С другой стороны, в его уголовном деле вообще не должны были находиться интересующие нас материалы, относящиеся к особо охраняемым государственным секретам, так как согласно примечания к п.8 Приказа Народного Комиссара Внутренних Дел СССР № 00762 от 26 ноября 1938 года о порядке осуществления постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 года «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия», агентурные материалы в следственные дела не подшивались, а хранились особо, в отдельном деле без предоставления подследственному. Данный ведомственный нормативный акт сохранил свою актуальность до наших дней. Так в «Инструкции о порядке представления результатов оперативно-розыскной деятельности органу дознания, следователю, прокурору или в суд» от 13 мая 1998 года № 56 от 13 мая 1998 года, результаты ОРД и сведения, использованные при проведении ОРМ в делах по шпионажу, таким же образом не были доступны органам следствия и прокуратуры, а засекреченные материалы не приобщались к уголовным делам.

  Отсутствуют в свободном доступе и протоколы допросов Герхарда Штельцера, осужденного постановлением Особого совещания при МГБ СССР 19 июня 1948 года к тюремному заключению сроком на 15 лет. Еще большее сожаление вызывает факт того, что контрразведке «Смерш» не удалось задержать и допросить Рудольфа (в некоторых источниках – Рихарда) Зоммера и Карла Георга Пфлайдерера, которые в 1945 году оказались на территории оккупационных зон союзных армий и избежали ответственности за нанесенный их деятельностью вред нашей стране. Р. Зоммер после 1938 года находился в отставке и проживал в Баварии в собственной вилле, а Карл Георг Пфлайдерер, в 1943-1945 годах занимавший должности посольского советника и генерального консула в Стокгольме, после окончания Второй мировой войны являлся мэром города Вайблингена в федеральной земле Баден-Вюртенберг, был одним из основателей партии свободных демократов (СвДП) и депутатом Бундестага в 1949-1955 годах. Вероятно, их показания могли бы поколебать миф о невинных жертвах сталинизма, осужденных за шпионаж, о поголовной фальсификации кровавыми чекистами уголовных дел в отношении добропорядочных советских граждан, никогда не помышлявших о сотрудничестве с резидентами иностранных разведслужб по политическим мотивам или за банальные «тридцать серебряников».

     Следственное дело И.Г. Гентера, хранившееся на тот момент времени в архиве Учреждения УЩ-349/И и с которым мне посчастливилось ознакомиться с разрешения одного из заместителей начальника Управления, конечно же не содержало документов, с указанием паролей, явок, справок об агентурно-осведомительной работе в отношении подозреваемых и прочими материалами, обычными для дел, изобличающих шпионов в их работе на иностранные разведки. В связи с тем, что приговор в отношении И.Г. Гентера был отменен «за отсутствием состава преступления» и, посчитав это дело одним из многочисленного ряда сфальсифицированных в годы «Большого террора», я особо не заморачивался изучением его материалов, хотя и обратил внимание на справку 3-го отдела ГУГБ УНКВД по ЛО о том, что в отношении подследственных меры физического воздействия не применялись, а сами арестованные вину свою признали полностью и активно сотрудничали с органами следствия. Все поменяла моя переписка и личное общение с И.Г. Гентером в 1989 году. Сам Иван Германович крайне неохотно вел разговор на эту тему и отвечал на мои вопросы осторожно выбирая выражения или уклоняясь от прямых ответов.  Он подтвердил, что они с П.А. Вульфиусом несколько раз встречались с германскими дипломатами на мероприятиях, проводившихся в германском консульстве, на даче, снимаемой лютеранской общиной Петрикирхи в Стрельне, и на пикнике выпускников Петришуле 1924 года (212-го выпуска Единой советской трудовой школы № 4) на берегу реки Невы, в окрестностях Новосаратовской лютеранской колонии в Колпинском (ныне Всеволожском) районе Ленинградской области. До 1926 года они некоторое время поддерживали знакомство с Антоном Заурма-младшим (переведенным позже в германское посольство в Париже на должность консульского секретаря, сыном бывшего депутата Бундестага от провинции Силезия Иоганна Георга фон Заурма-Ельч) и сменившем его на должности вице-консула – фон Графенштейном. В начале 30-х годов, он и П.А. Вульфиус довольно часто встречались с Карлом Пфляйдерером и Герхардом Штельцером. Однако, ни каких личных бесед с Эрихом Цехлином и, со сменившем его на посту генерального консула в начале 1933 года Рудольфом Зоммером, они никогда не вели, за исключением протокольного рукопожатия в ходе представления консулам участников собраний. В беседах с Павлом Вульфиусом Штельцер высказывал соболезнования по поводу гибели во время Гражданской войны его двоюродных братьев Германа Максимилиановича и Георгия Фридриховича (Федоровича) Вульфиусов, ареста и ссылки отца (Александра Германовича Вульфиуса - бывшего ординарного профессора Санкт-Петербургского университета и автора многочисленных работ по истории религиозных течений Средневековья, Реформации и эпохи Просвещения, арестованного в 19 апреля 1930 года и осужденного Постановлением Коллегии ОГПУ от 8 августа 1931 года к высылке в город Омск сроком на 3 года). Также, он передавал приветы от дальнего родственника и полного тезки Павла Александровича – бывшего офицера белой армии Северной области, репатриировавшегося в 1920 году в Финляндию и, якобы, «припеваючи» проживавшего на своей исторической родине. Сам Иван Германович больше общался с вице-консулом Пфляйдерером, который живо интересовался вопросами развития здравоохранения в СССР, статистикой детской смертности и отношением населения к пропаганде запрета на аборты, уровнем подготовки фельдшерского персонала и призывом врачей на военные сборы. При этом, в ходе бесед с И.Г. Гентером и П.А. Вульфиусом, германские дипломаты делали упор на долге каждого немца, в какой бы стране он не проживал, оказывать посильную помощь Германии, униженной и раздавленной после поражения в Великой войне и которая должна возродиться как Феникс из пепла, заняв на карте мира подобающее ей место. Что Германия нуждается в помощи всех этнических немцев для выстраивания добрососедских отношений между СССР и Германией, так как успешная дипломатическая работа и соблюдение национальных интересов их общей Родины невозможны без знания политической обстановки в стране их пребывания. Что невозможно развивать взаимовыгодные экономические межгосударственные связи без достоверной информации об экономике СССР и связанных с ней областях общественной и культурной жизни. Со слов И.Г. Гентера, они с П.А. Вульфиусом изначально обозначили свои позиции, заявив, что заниматься противозаконной деятельностью против их правил и становиться шпионом они не намерены, однако, если они чем-то могут помочь своей исторической Родине, то готовы делиться с сотрудниками германского посольства новостями культурной жизни Ленинграда и городскими сплетнями. Однако, после смерти С.М. Кирова, ни к чему ни обязывающие разговоры незаметно превратились в регулярную доставку немецким дипломатам интересующих их сведений, как через И.Г. Гентера об обстоятельствах убийства второго лица в ВКП(б), чей отец, видный врач-гинеколог, был близко знаком с Е.А. Цацкиным, входившим в состав врачебной комиссии, готовившей медицинское заключение о смерти С.М. Кирова, так и о последующих перестановках в Смольном, чистках в партийно-советских органах и разгроме местных троцкистов. Разумеется, никаких денег от немецких дипломатов они с П.А. Вульфиусом не получали, секретных документов или сведений ограниченного доступа им не передавали. «Себя они изменниками Родины не считали, но испортили себе жизнь общением с людьми, о настоящей профессии которых они не догадывались. Наделали, в общем, глупостей». Вероятно, какие-то темы своих бесед с германскими дипломатическими работниками Иван Германович замалчивал, опасаясь их неоднозначного толкования, хотя эта недосказанность порождала еще больше приватных и неудобных вопросов.

   Видимо, «благодаря» опыту, приобретенному в следственной тюрьме, Иван Германович и в Ивдельлаге избегал любых личных контактов с земляками, а особенно - с Е.А. Цацкиным, бывшим директором ЦНИАГН (ныне Санкт-Петербургский НИИ акушерства, гинекологии и репродуктологии имени Д.О. Отта). Евгений Александрович был осужден постановлением ОСО при НКВД СССР по ст. 58-10-11 УК РСФСР к 5 годам заключения в исправительно-трудовых лагерях НКВД СССР, а, попав в Ивдельский ИТЛ, работал лагерным врачом, заведующим стационара и санчасти 1-го и 7-го лагерных отделений. В феврале 1945 года Е.А. Цацкин был переведен в Центральную больницу Ивдельлага на должность заведующего хирургическим отделением, где проработал до выхода на пенсию (умер в городе Ивдель 23 июля 1960 года и похоронен на ивдельском городском кладбище).  

     Единственным предположением, родившемся после осмысления вышеизложенных фактов, является то, что в ходе оперативных мероприятий и агентурного наблюдения за П.А. Вульфиусом и И.Г. Гентером, один из членов их «шпионской» группы был завербован и, в дальнейшем, использовался для выполнения разведывательной работы за рубежом. Это допущение может объяснить минимальный срок наказания, полученный ими. Так же вероятно, что, в ходе следствия, они сообщили какие-то важные сведения, поспособствовавшие разоблачению или перевербовке германских агентов. А, кроме того, не стоит упускать из виду тот факт, что их дело рассматривалось не Военным Трибуналом Ленинградского ВО, а было направлено на рассмотрение Особого Совещания, так как, согласно подпункта б) п.7 Приказа Народного Комиссара Внутренних Дел СССР № 00762 от 26 ноября 1938 года о порядке осуществления постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 года «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия», на рассмотрение Особого совещания при НКВД СССР направлялись дела в случае, когда имелись препятствия для передачи дела в суд (опасность расшифровки ценного агента или невозможность в судебном порядке использовать доказательства, изобличающие виновность арестованного, в то время как эта виновность несомненна). Возможно, я заблуждаюсь в своих предположениях и герои моего очерка получили свой срок "ниже нижнего" из-за их принадлежности к почтенным фамилиям. С другой стороны, в преклонении перед авторитетами в области науки и культуры сотрудники НКВД замечены не были, как и не существовало очерченных границ круга неприкасаемых элит или "золотой" молодежи. 

    P.S. Дело немецких шпионов под дипломатическим прикрытием продолжил внук Герхарда Штельцера - Юрген Штельцер, который с 1 декабря 1994 года три года возглавлял Генеральное консульство Германии в Саратове.  С самого начала его «дипломатической деятельности» у него не заладились отношения с губернатором  Самарской области Дмитрием Аяцковым, так как германский консул активно лоббировал вопрос восстановления немецкой автономии в Поволжье, «патронировал» фонды и программы по репатриации в ФРГ российских немцев (в приоритетном порядке - научных и технических специалистов оборонно-промышленного комплекса в нарушение действующего законодательства РФ о государственной тайне, осуществляя операции «по вывозу мозгов» под предлогами необходимости их неотложного лечения за рубежом, по гуманитарным программам воссоединения семей, посредством фиктивных браков и т.п.). Специалисты консульского отдела, под прикрытием культурно-просветительских мероприятий и контактов с организациями российских немцев, пытались создавать «очаги» своего влияния в районе военно-воздушной базы дальней авиации РФ в Энгельсе и других режимных объектов. С 1996 года Ю. Штельцер предпринимал попытки переноса германского консульства из Саратова в Самару (Куйбышев) – крупный центр оборонной и авиационно-космической промышленности России. Не без участия Юргене Штельцера была создана «Международная ассоциация исследователей истории и культуры российских немцев» (МАИИКРИН) во главе с помощником статс-секретаря МВД Германии Альфредом Айсфельдом и гражданином РФ Аркадием Германом. Гражданина ФРГ, долгое время работавшего исполнительным директором Гёттингенского исследовательского центра, доктора Альфреда Айсфельда и бывшего выпускника Саратовского высшего военного командно-инженерного училища ракетных войск Аркадия Адольфовича Германа, дослужившегося до должности начальника кафедры общественных наук в Саратовского высшего военного командно-инженерного училища ракетных войск, объединяла общая нелюбовь к Советскому Союзу. Первый родился в Удмуртской АССР, где находился на спецпоселении его отец, служивший в 1943-1945 годах охранником одного из немецких концлагерей на территории Польши.  Дед А.А. Германа, Иван Адамович Герман 1889 г.р., с конца 1937 по апрель 1939 года отбывал срок заключения в Ивдельлаге за проведение антисоветской агитации, а родители – в 1942 году были мобилизованы на строительство Богословского алюминиевого завода. Деятельность МАИИКРИН, декларировавшей цели увековечивания памяти советских немцев-трудармейцев, проводились, в основном, в районах дислокации частей РВСН близь Краснотурьинска (в Кытлыме) и Нижнего Тагила. А знамя борьбы с «варварской Россией» журналиста Германа Пёрцгена ныне в руках его дочери от второго брака Джеммы (Ивонны) Пёрцген – журналистки, специализирующийся на странах Восточной Европы, с 1994 года являвшаяся членом совета директоров неправительственной организации «Репортеры без границ» («Reporters Sans Frontières» (RSF)), получающей финансирование из бюджета США через фонды USAID и «Национальный фонд в поддержку демократии». В 2016 году, сменив имя с Джеммы на Ивонну и якобы случайно найдя информацию в DAAD – Всемирной службе академических обменов, она перевелась с кафедры славистики Бременского университета на должность преподавателя немецкого языка кафедры российско-германских отношений Ульяновского университета - в другой центр российского авиастроения и оборонной промышленности. 

Использованная литература:

Стародубцев А.Ф. Дважды невидимый фронт. Ленинградские чекисты в тылу врага. М. 2010 г., с.8-14.

Генералы и офицеры вермахта рассказывают. 1941-1945 гг. Сборник документов.

Сообщение посланника Латвии в СССР Фрициса Коциньша министру иностранных дел Латвии Вильгельму Мунтерсу о высылке из СССР генерального консула Германии в Ленинграде Рудольфа Зоммера от 9 ноября 1937 года № 103/s1. (ГИАЛ. Ф.293, Оп.1, Д.498, Л.260).

Записка наркома госбезопасности СССР Меркулова на имя И.В. Сталина, В.М. Молотова и Л.П. Берия о массовом отъезде из СССР сотрудников германского посольства и членов их семей и об уничтожении архивов посольства № 2294/М от 18 июня 1941 года (ЦА ФСБ. Ф.3ос, Оп.8, Д.58, Лл.1945-1948).

Лиценбергер О.А. Евангелическо-лютеранская церковь и Советское государство (1917-1938). М., 1999 г.

Зеленов М.В. Военная и государственная тайна в РСФСР и СССР и их правовое обеспечение (1917-1991 гг.). Ленинградский юридический журнал. История и археология. 2012 г.

Шкаровский М.В. Настоятель Петрикирхе пастор Пауль Райхерт. СПб, 2012 г.

Плотникова Н.С. Борьба органов государственной безопасности с разведывательной деятельностью спецслужб Германии в предвоенные годы. Вестник Саратовского государственного социально-экономического университета. История и Археология. № 1(20), 2008 г. 

В книге «История Ивделя в фотографиях его жителей» Владимира Вербец, посвятившего свой досуг собиранию снимков ивдельской «старины», помещена фотография религиозных календарей середины 20-го века, хранившихся в семье старожилов деревни Першино – Анисимковых. Данные календари были изданы рогожской общиной Русской Православной Старообрядческой Церкви (РПСЦ - до 1998 года именовавшаяся как Древнеправославная Церковь Христова) белокриницкого согласия. Документы, сообщавшие о пропаганде раскольничьих религиозных учений на севере Верхотурского уезда, отсутствуют. В книге «Приходы и церкви Екатеринбургской епархии», изданной в 1902 году, утверждалось, что «Все прихожане Никито-Ивдельскаго прихода, как в самом селе, так и на промыслах, расположенных кругом села, русские, православные, за исключением немногих старообрядцев, выходцев из других мест, которые, впрочем, уже утратили свою нетерпимость и сами считают себя православными». Также и в отчетах настоятелей местного храма во имя преподобного Никиты Исповедника и священников походной Николаевской церкви, всегда указывалось о стойкости местных жителей в православной вере.

Вероятно, ответ на вопрос о распространении среди жителей Никто-Ивдельского села раскольничества поповского толка необходимо искать в деятельности на севере Верхотурского уезда купцов-золотопромышленников, исповедовавших старую веру белокриницкого согласия и беспоповского филипповского толка, которые, кроме золотодобычи и коммерции, несомненно занимались распространением своих религиозных взглядов среди работников приисков и местных жителей. Наиболее активную роль в распространении старообрядчества белокриницкого согласия на севере Пермской губернии играл екатеринбургский купец 1-й гильдии Степан Иванович Афонин (староста екатеринбургской общины Древнеправославной Церкови Христовой, избранный на эту должность после смерти в 1900 году его тестя - Осипа Козьмича Козицына), который занимался золотодобычей самостоятельно, а иногда - по доверенностям жены и своей матери. Степану Ивановичу, владельцу конфетной и кондитерской фабрики в Екатеринбурге, принадлежали золотые прииски «Успенский» (расположенный на реке Тынье в 22 верстах к северу от села Никито-Ивдель) и «Средне-Умпиевский» по речкам Ульяновке и Большой Умпии (поселок Кедровый). Последний был открыт ещё при Всеволожских верхотурским купцом И.С. Шаньгиным и продан в 1872 году Д.Е. Рябову (начетнику старообрядческого егорьевского Братства имени святых верховных апостолов Петра и Павла). 27 мая 1895 года прииск перешел во владение золотопромышленной компании «С.И. Афонин и С.О. Козицын», которой к этому времени принадлежали тринадцать золотых приисков в Миасском и Оренбургском горных округах.  8 февраля 1899 года Степан Иванович Афонин на ежегодных торгах, организованных Уральским горным правлением приобрел ещё четыре из пяти заявленных приисков в Северо-Верхотурском горном округе («Воскресенский» - за 40 рублей, «Ильинский» - за 100 рублей, «Петропавловский» на реке Шайтанка и «Павловский» - соответственно за 250 и 120 рублей). К началу XX века Степан Иванович Афонин имел в Северо-Верхотурском и Миасском горных округах 32 золотых прииска, из которых 25 являлись его собственностью, а семь были арендованы. 10 сентября 1903 года он заявил во 2-й Лялинской казенной даче золотой прииск «Степановский» на одноименном притоке речки Северная Талица, названный в честь его владельца и первооткрывателя. Согласно сведений Адрес-календаря и памятной книжки Пермской губернии за 1900 год, контора золотопромышленника Степана Ивановича Афонина располагалась в поселке Туринские рудники. Управляющим приисков являлся Николай Яковлевич Концев, а её бухгалтером - Алексей Дементьевич Ганеннов, работавший также в Никито-Ивдельской конторе Афониных в 1898-1904 годах. В дальнейшем, А.Д. Ганенков самостоятельно занимался золотодобычей (по данным, указанным Барботом де Марни в книге «Урал и его богатства», А.Д. Ганенков владел в Северо-Верхотурском горном округе приисками «Анатольским» и «Павловским» с массой добытого золота в 1907 году - 7 фунтов 43 золотника и 84 доли (в кризисном для российской золотодобычи 1908 году прииски не работали). Супруга С.И. Афонина, Софья Иосифовна, урожденная Козицына, также числилась в числе владельцев золотых приисков на севере Верхотурского уезда. 23 мая 1901 году она заявила прииск «Дарьинский», на одноименной речке, правом притоке Лозьвы, который разрабатывался до 1914 года. Ряд приисков во 2-й Лялинской казенной даче принадлежал дочерям С.И. Афонина - Елене и Марии («Еленинский» прииск располагался на правом берегу Лозьвы, ниже Дарьиной речки). Вероятнее всего, они были открыты Степаном Афониным и переданы дочерям в качестве приданного. 

Древнеправославной веры «австрийского» (белокриницкого) согласия придерживались елабужские купцы, занимавшиеся добычей золота в Северо-Верхотурском горном округе Капитон Яковлевич Ушков и его сын Петр, один из первых арендаторов Южно-Заозерской дачи Тимофей Иванович Ислентьев (владевший лесопромышленной компанией в Уржумском уезде Вятской губернии), владелец кожевенной фабрики, механической мастерской и Подманастырской пристани Константин Федотович Соловьев. Согласно списка владельцев приисков за 1917 год по пермской казенной палате уральского горного управления города Екатеринбурга, товариществу «Ушков П.К. и К°» принадлежало уже семь приисков на площади в 1 950,22 десятин. Самыми крупными из них были Успенский (880 десятин), Андреевский (500 десятин) и Екатерининский прииски (400 десятин), меньшие по площади - Константиновский (64,32 десятин), Ключевской-4 (61,2 десятин), Ключевской-5 (9,60 десятин). Сумма основного промыслового налога составляла 356 руб. 25 коп., сумма земского сбора - 35 руб. 64 коп. 

Вполне объяснимо, что золотопромышленники из старообрядцев старались нанимать в качестве доверенных лиц, бухгалтеров и приказчиков единоверцев, в связи с чем, можно предполагать о том, что А.Д. Ганенков, Н.Я. Канцев, И.Г. Пьянников, управляющие приисков Пелагеи Потаповны Кокушкиной (медынской мещанки, заведующей молельным домом и «Братским двором» московской общины филипповского согласия, владевшей золотыми приисками по рекам Ушме и Тошемке) и красноуфимского потомственного почетного гражданина Константина Артемьевича Шевелина - также придерживались старой веры. Известно, что С.И. Афонин лично занимался поисками золота в землях бывшего округа «Северной горной экспедиции» - на территории 2-й Лялинской казенной лесной дачи. После ухудшения состояния его здоровья, на золотых приисках севернее села Никито-Ивдель, периодически появлялся его сын, Павел. Так, согласно донесения участкового пристава 5-го полицейского стана Верхотурского уезда о наблюдении за лицом, подлежащем негласному полицейскому надзору, студент Московского университета Афонин Павел Степанович12 мая 1901 года прибыл из Екатеринбурга на золотой прииск «Успенский» своего отца в Богословском округе, где занимался рыбалкой и выбыл 9 июля. (ГАСО. 1.3.6.3. Безопасность и охрана правопорядка, Ф.519).

На большинстве частных приисков Северо-Верхотуского горного округа с началом Первой мировой войны работы были остановлены, а их собственники, в большинстве своем, эвакуировались с Урала в июле 1919 года вместе с отступающей армией Колчака. Однако, в Никито-Ивдельском, Всеволодоблагодатском и Екатеринском селах остались жить работники этих приисков и, частично, их управляющие. Вероятно, именно они и сохранили на севере Свердловской области древнеправославную веру белокриницкого согласия.  

Использованая литература:

Белобородов С.А. «Австрийцы» на Урале и в Западной Сибири (Из истории Русской Православной Старообрядческой Церкви – белокриницкого согласия).

Микитюк В.П., Яхно О.Н. Повседневная жизнь Екатеринбурга на рубеже XIX-XX веков: Очерки городского быта. Екатеринбург, 2014.

Игнатова Т.В. К истории московского филипповского центра Братский двор во второй половине XIX - начале XX в. (новые документы из фондов ЦИАМ). Старообрядчество: история, культура, современность. М., 2009. Вып. 13.

Губин А.Д. Золотая лихорадка. Северная звезда, № 116 за 29.09.1981 год.

Губин А.Д. Ныне здесь город растет. Северная звезда, № 133 за 7.11.1981 год.

За триста лет русской колонизации Сибири, на восточном склоне Уральских гор возникло и исчезло без следа множество рудничных и приисковых поселений, переселенческих деревень, ГУЛАГовских лагпунктов и командировок, поселков лесозаготовителей, геологов и горняков. Но, в отличие от «городов и весей» центральных регионов России, с населением, объединенным общим историческим прошлым и устойчивыми культурными традициями, населенные пункты Северного Урала ныне живут в искусственно сформированной исторической парадигме «проклятого прошлого». Края, исполненного муками и страданиями ссыльных кулаков, узников сталинских лагерей и депортированных народов, этапированных в безлюдную местность, не пригодную для жизни. В парадигме этой, навязываемой нам новейшей истории, допустимо лишь упоминание о существовании культуры вымирающего народа манси, басни о прогрессивном вкладе в развитие Северного Урала князей Всеволожских, байки о богобоязненных и человеколюбивых купцах, трудолюбивых и порядочных золотопромышленниках. Вся остальная история, начиная с октября 1917 года - это период страданий невинных жертв и жестокости их палачей, период власти зарвавшегося «быдла», который не должен повториться никогда и ни при каких обстоятельствах.
В итоге, многие вымирающие или уже исчезнувшие с географических карт и реестров населенных пунктов поселения, вместе со своими жителями теряют и свою уникальную историю, не написанную когда-то из-за инертности местной и районной интеллигенции, страшившейся «ворошить темное прошлое» в советское время, а затем легко уверовавшей в перестроечное время во все антисоветские пасквили, сочиненные беспринципными историками-обновленцами на зарубежные гранты или по заказу новых хозяев жизни. Разрыв пространственно-временного исторического процесса в ходе реформирования научного знания, ревизионизм и политика отмены целых этапов нашей истории, привел к утрате культурного кода «Малой Родины», к переформатированию традиций преемственности поколений в усеченном формате, оскуднению горизонтов родовой памяти и утрате местных культурных особенностей для значительной части жителей Северного Урала. В данной публикации я попытаюсь раскрыть некоторые аспекты истории небольшой группы русских староверов, проживавших на территории северной части Верхотурского уезда.
История этой религиозной общины была неразрывно связана с поселком Бурмантово, входящим в состав Ивдельского городского округа Свердловской области и расположенном на левом берегу реки Лозьвы, между правым ее притоком Люльвой (Люльей), в которую впадают Владимировка и Васильевка, и левым притоком – Сурпией, в который впадают Соипсос (Ивановка), Апполинарьевка, Мостовая и Фёдоровка. Ниже по течению, в Лозьву впадают левые истоки Малая и Большая Харпия.
Наркиз Константинович Чупин в «Географическом и статистическом словаре Пермской губернии» 1873 года издания указывал: «Сначала Лозва течет на юго-восток и, принявши с правой стороны речки Пурму и Тосемью или Тожемку уходит в Тобольскую губернию, где описывает дугу, обращенную излучиною к востоку, и принимает с правой же стороны речки Вижай и Люлью или Талицу, текущие из Верхотурского уезда, затем снова входит в этот уезд, течет на юг, принимает справа Малую Лозву, Большую Умпию, Манью, Ивдель (наибольший свой приток), поворачивает постепенно к юго-востоку, принимает справа Норью и Тандлю, потом обращается почти прямо на восток, входит опять в Тобольскую губернию и немедленно затем возвращается к прежнему юго-восточному направлению».
Более подробно верхней части реки Лозьвы описывает И.Я. Кривощеков в своем «Словаре Верхотурского уезда Пермской губернии»: «От истоков своих, как Лозьва, так и её приток Сольпа текут в широких долинах и имеют посредственную быстроту течения. В части течения реки, находящейся начиная с устья второго левого притока реки Актеля, Лозьва суживается и разбивается островками на отдельные притоки и принимает своеобразный характер течения. Здесь Лозьва пересекает сошедшую на нет восточную предуральскую гряду и в общем из восточного направления течения направляется на юго-восток. В этой части течения горы уходят далеко от реки. У юрт Укладова она снова соединяет свои воды, продолжая сохранять характер реки горной полосы и принимает в этой части первый большой правый приток реку Ауспию. Только немного выше устья реки Ушмы появляются большие береговые утесы и скалы, характерные для рек увалистой полосы Урала. На этом протяжении Лозьва принимает другие значительные притоки: реки Ушму, Тошемку, Вижай, а немного выше устья реки Сурпьи у так называемой Владимировской пристани, заканчивает свой путь по горной полосе Урала Лозьвинским водопадом и выходит в полосу Сибирской равнины, придерживаясь предгорий Урала, который остается на её правом берегу до самого устья реки Ивделя».
Вышеупомянутая река Вижай до конца 60-х годов XIX века носила название Сухая, а Люльва - Большая Горничная (Гарничная), что подтверждается данными восточной части специальной карты Европейской России, созданной Военно-Топографическим Отделом Главного Штаба с ноября 1865 года по ноябрь 1871 года под руководством Ивана Афанасьевича Стрельбицкого и данными карты Пермской губернии 1871 года из подробного атласа Российской империи, составленного в картографическом заведении чиновника особых поручений при начальнике Главного штаба полковника Алексея Афиногеновича Ильина. Вероятно, свое название реки сменили после переселения в верховья реки Лозьвы старообрядцев из Чердынского уезда, которым эти реки напоминали водоемы родных мест.
На западном склоне Уральских гор известно несколько рек, имеющих название Вижай. Один из них - правый приток реки Вишеры - Вижаиха, протекавшей на юге бывшей Морчанской волости и впадавшей в Вишеру в черте современного города Красновишерска несколькими верстами выше устья реки Язьвы. Один из правых притоков Вижаихи носил название Бурманихи, получившей, скорее всего, свое название от насельников этих мест - Бурмантовых. О связи реки Вижай, правого притока Лозьвы, протекающей по территории северной части Верхотурского уезда, с бассейном реки Вишеры указывал Н.К. Чупин со ссылкой на сведения венгерского лингвиста и этнографа Антала Регули, писавшего, что в прежние времена существовал водяной путь с западной стороны Урала на сибирскую, ныне уже оставленный, проходивший по Вишере и ее притоку Велсую (Велсу). Вогулы и прочие путешественники, достигнув верховий Велса, перетаскивали свои лодки на реку Кол (Кул) и плыли на них в Вижай, а по Вижаю в Лозьву. Кроме того, тот же Н.К. Чупин в восточной части бывшего Пермского уезда упоминал речку Вижай, протекающую в даче Архангело-Пашийского завода князей Голицыных, впадающую с левой стороны в реку Вильву, приток Усвы, впадающей в Чусовую. Александро-Пашийский завод и заводская пристань располагались в устье притока Вижая – Пашии. Еще одна малая река Вижай является правым притоком реки Березовая, впадающей в Колву ниже села Корепино на территории бывшей Корепинской волости. В устье Вижая располагался одноименный поселок, составлявший вместе с поселком Перерождение один населенный пункт. На карте Чердынского уезда, изданной в 1897 году по заказу Чердынского уездного земства в картографическом заведении Алексея Ильина, указана еще одна речка под названием Вижаиха в составе Ныробской волости, являющуюся правым притоком Колвы, впадающим в нее ниже левого притока Колвы – Ухтыма. Относительно реки Люльвы имеются сведения, изложенные в третьем выпуске 1891 года краеведческого сборника «Пермская старина», в разделе «Погост Покча и его округ», где указана деревня Распопова на речке Люльве с мельницею на той же речке из того же оброка. Речка Люльва являлась правым притоком реки Лызовки (Лызловки), правого притока Колвы, впадающей в нее у деревни Лобаниха.
Люльинское зимовье, наряду со Стрелебским золотым прииском господ Всеволожских, можно считать одним из самых первых приисковых поселений на территории Ивдельского городского округа. Открытие золотоносной Владимирской россыпи и постройка на речке Б. Горничная (Люльве) зимовья надежно датируется 1832 годом, когда на севере Верхотурского уезда работали поисковые партии горного инженера Н.И. Стражевского и главного смотрителя золотых и медных приисков БГО Матвея Ивановича Протасова в ходе так называемой «Северной горной экспедиции», организованной Департаментом горных и соляных дел для поиска новых месторождений полезных ископаемых. севернее «направления золотоносных полос», открытых на территории Богословского округа в 1831–1832 годах выпускником горного кадетского корпуса 1820 года Александром Наумовичем Чеклецовым. «В результате многолетней трудоемкой работы к началу 40-х годов Северной горной экспедицией было найдено 26 месторождений золота, в основном сосредоточенных на юго-востоке открытого района, примыкавшего к дачам Всеволожских. В отдалении на 50 верст (от северной границы Заозерской дачи – Ю.Н.) находилась лишь Владимирская россыпь. Для хранения материалов и припасов на новых территориях создавались охраняемые зимовья (ГАСО. Ф.43, Оп.4, Д.87, л.109-110).
В 1843 году главного начальника Богословского горного округа Матвея Ивановича Протасова «постигла душевная болезнь, ставшая впоследствии причиной его смерти» (Чупин Н.Г. Географический и статистический словарь Пермской губернии, 1873, т. I, с. 208). После его отставки, начальники Богословских заводов менялись почти ежегодно, но никто из них не обладал и малой толикой кипучей энергии и целеустремленности, которыми был одержим Протасов, подорвав в итоге свое здоровье.
Бакшаев А.А. в статье «Организация геологического изучения Урала во второй четверти XIX в.» связывал свертывание деятельности «Северной экспедиции» с чисто экономическими причинами: «В 1847 году встал вопрос о дальнейшей деятельности северной экспедиции. в сентябре этого года горный начальник Богословских заводов (предположительно Фердинанд Богданович Грасгоф, дед Александра Петровича Карпинского – Ю.Н.) обратился к главному начальнику уральских заводов В.А. Глинке с ходатайством о прекращении работы разведочных партий, а также вывозе из тайги припасов и инструментов, на основании того, что Северный Урал имеет небогатые месторождения золота, которые в основном сосредоточены на территории, прилегающей к дачам заводов Всеволожских, а добыча золота обходится в три раза дороже, чем в Богословском округе. К концу 1840-х гг. работа северной экспедиции была окончательно прекращена, а в «Округе Северной экспедиции» был оставлен караул из четырех сторожей для предотвращения незаконной добычи золота (ГАСО. Ф.43, Оп.4, Д.140, л.1-3 об.,5-9)». Производилась ли на Владимирском прииске хищническая добыча золота после свертывания Северной экспедиции, достоверно не известно, но Люльвинское зимовье не было заброшено, что может свидетельствовать о присутствии на прииске незаконных старателей задолго до того, как Иван Иванович Шешин оформил права на Владимировский и Васильевский золотые прииски.
Корпус источников по данному вопросу состоит из сведений географических карт Уральских горных заводов, Верхотурского уезда, Пермской и Тобольской губерний, Сборника «Приходы и церкви Екатеринбургской епархии», Географическо-статистического словаря Верхотурского уезда Пермской губернии И.Я. Кривощекова, путевых заметок К.Н. Теплоухова, отчетов и путевых заметок священников походной Николаевской церкви Петра Мамина и Аркадия Гаряева, дел по акцизу Пермской казенной палаты Министерства финансов, Сборников постановлений и распоряжений Всероссийского центрального исполнительного комитета X-XI созывов и его Президиума, Справочника по округам, районам и сельсоветам Уральской области по итогам Всесоюзной переписи населения 1926 года, данных Книги памяти жертв политических репрессий Свердловской области, публикаций краеведов А.Д. Губина и Ю.М. Сухарева.
Впервые Люлинское (Люльинское) зимовье было указано на «Карте Уральских горных заводов с принадлежащими им землями и рудниками», составленной под руководством управляющего чертежной Уральского горного правления Василия Федоровича Закожурникова, пережившей четыре издания в Санкт-Петербургском картографическом заведении А. Ильина (3-е издание в 1881 году; 4-е издание в 1889 году). На данной карте Люльинское зимовье указано на левом притоке одноименной реки, на границе Пермской и Тобольской губерний. Выше по течению Люльи, в пределах Березовского уезда, ошибочно указаны ее левые притоки Ивановка и Федоровка, которые, на самом деле являются притоками Сурпьи (Сурпии), впадающей в Лозьву справа и ниже по ее течению. Данные карты В.Ф. Закожурникова несомненно были использованы при составлении «Карты Пермской губернии 1889 года» Иваном Яковлевичем Кривощековым, который, по выходу на пенсию с должности лесничего Пермских имений Строгановых, посвятил остаток своей жизни картографированию и краеведению Урала, в том числе Верхотурского уезда. Также Люлинское зимовье указано на Карте Тобольской губернии, составленной в 1903 году начальником Самаровского лесничества Александром Александровичем Дунин-Горкавичем (изданной при материальной поддержке Императорского Русского Географического Общества и Министерства Земледелия и Государственных Имуществ в качестве приложения к справочной книжке Тобольской губернии). На основании сведений А.А. Дунин-Горкавича, Вижайский склад, селение Владимировка и Люлинское зимовье были указаны в северной части Верхотурского и юго-западной части Березовского уездов на Карте Европейской части России Большого всемирного настольного атласа А.Ф. Маркса, выполненной под редакцией профессора кафедры географии и этнографии Санкт-Петербургского университета Э.Ю. Петри в 1903 году и дополненной в 1909 году членом Русского географического общества и начальником Главного гидрографического управления Ю.М. Шокальским.
Люльинское зимовье и Владимирский прииск были упомянуты И.Я. Кривощековым в «Словаре Верхотурского уезда Пермской губернии» в связи с постройкой в близи него Екатеринбургским Миссионерским Епархиальным комитетом часовни для укрепления в вере и духовного развития местных кочевых вогул в 1903 году, и при описании Лозьвинского порога в районе Владимирского прииска, «где громадная масса воды падает с высоты 1-1Ѕ аршин между массой валунов, производит сильное впечатление, как своим шумом, так и вообще силой движущейся стихии» (стр. 514). Ссылаясь на «Геологические исследования северного Урала» С.Е. Федорова и статью Бурнашева, опубликованную в III-м томе записок ОУЛЕ 1876 года, И.Я. Кривощеков упоминает и «Владимировскую пристань», расположенную за Лозьвенским порогом, немного выше устья реки Сурпьи. Владимировский и Васильевский прииски указаны также на Карте Пермской губернии 1909 года, составленной И.Я. Кривощековым «по новейшим сведениям геологических карт, карт уездных земств Пермской и соседних губерний, географическим словарям, запискам уральского общества любителей естествознания, спискам населенных мест и по другим источникам».
Поселки при золотых приисках Владимирский и Мольинское зимовье, отстоящие от села Никито-Ивдельского почти на 100 верст, упоминаются в сборнике «Приходы и церкви Екатеринбургской Епархии», изданном в Екатеринбурге в 1902 году. Составители сборника не видели большой проблемы в проникновении на север Верхотурского уезда староверов из соседнего Чердынского уезда: «Все прихожане Никито-Ивдельскаго прихода, как в самом селе, так и на промыслах, расположенных кругом села, русские, православные, за исключением немногих старообрядцев, выходцев из других мест, которые, впрочем, уже утратили свою нетерпимость и сами считают себя православными». В этом же разделе сборника указывается, что при Владимировском прииске в 90 верстах от Никито-Ивдельского села строится новая часовня для походного храма на средства Екатеринбургского Миссионерского Комитета.
И.Я. Кривощеков в «Словаре Верхотурского уезда Пермской губернии» упоминает поселок староверов Бурмантово, ссылаясь на сообщение медицинского фельдшера Никито-Ивдельского участка Степана Николаевича Морачковского, посещавшего поселок в 1909 году для привития местных жителей от оспы: «Бурмантово поселок при впадении реки Люльи с правой стороны в реку Лозьву Всеволодоблагодатской волости, в списке населенных мест Пермской губернии его совсем нет, от уездного города в 358 верстах. Селение это образовалось лет 10-15 назад из выходцев Архангельской губернии с реки Печоры, поселившихся здесь вначале самовольно, а затем утвержденные в правах на землю. Жители старообрядцы. Переселение вызвано неблагоприятными на старожилье для земледелия. Средства к существованию – земледелие и рыбная ловля. Дворов в селении 7, число жителей не известно».
Одним из первых документальных источников, свидетельствующих о семействе Бурмантовых, переселившимся из Чердынского уезда в верховья реки Лозьвы, является путевой очерк «На Северном Урале» Константина Николаевича Теплоухова, служившего в 1896-1898 годах делопроизводителем Екатеринбургского окружного акцизного управления и совершившего в 1897 году по делам службы поездку по северу Верхотурского уезда. В частности, он пишет: «Часа через два на высоком левом берегу показались три домика, от них дорожка к реке, небольшой плотик, лодки – все не вогульское. Длинная отмель мешала пристать, пришлось подняться выше поселка, потом спуститься. Первая лодка остановилась, Якушев выскочил, поднялся к домикам. Наша лодка отстала, - когда мы пристали, Якушев уже вернулся на берег… - это поселок Бурматовка, - Владимировка выше версты на две, но там никто не живет, - остановимся здесь. Забрали багаж, поднялись на берег, нас встретила пожилая женщина, одетая по-русски, - очень приветливо заговорила, по-акценту – зырянка. Прошли в избу – большая, чистая, - на две части, хозяйка поставила самовар. Мы сообщили - кто мы, откуда, куда, - она о своем поселке - знакомство состоялось. В Бурматовке - три дома и три семьи - мы в доме старика – Никиты Викуловича Бурматова, - она его жена – Дарья Савельевна: - в другом доме живет его сын Акиндин, женатый, двое детей, в третьем – зять Илья Ананасов (Афанасьев – Ю.Н.), женат на ее дочери, - ребят у Ильи целая куча – штук восемь. Старик с сыном – в лесу, - скоро приедут… Илья - дома. Пришел Илья, - среднего роста, широкий, коренастый блондин, - глаза смышленые, бойкие, - борода, должно быть очень сильный, - бросились в глаза кисти рук – очень толстые и в двое шире моих. Сел за чай, - хозяйка подала нам мягкого хлеба, молока.... Пришли Бурматов и Акиндин. Сам - высокий, крепкий, даже стройный брюнет, лет 50, с порядочной проседью в волосах и бороде, выразительное лицо, спокойный взгляд, неторопливые движения. Сын Акиндин – тоже здоровый, молчаливый, какой-то бесцветный. Мужчины отнеслись к нам еще внимательнее, радушнее, подсели к самовару, оживленная беседа... Старуха снова вскипятила самовар для вогул, дала им хлеба, и они блаженствовали на лужайке около дома. Бурматов рассказал свою историю. «Родом я с Печеры, - он назвал какое-то место, - я забыл записать: Промышлял охотой, рыбу ловил, в лесу работал. Ребята выросли, - сына женил, дочь замуж за Илью выдал и - надоело мне жить дома. Ровно и рыба плохо ловится, и зверя, и птицы мало стало... Насушила старуха сухарей, взял винтовку, компас. топор, припасу какого надо, - пошел искать где лучше. Пошел сначала на р. Сосьва – много верст прошел по тайге… Прожил на Сосьве лето – не поглянулось... 13:11 Кто-то посоветовал – сюда – на Лозьву; пришел, поглядел, походил кругом – здесь хорошо. Решил перебираться сюда... А уже осень глубокая - зимой идти плохо. Вырыл здесь землянку - вон она - дверь приладил, окно ... и перезимовал один. Рыбу ловил, охотился, в Ивдель сходил, - муки выменял на шкурки, привез на санках три пуда.» «Сколько отсюда до Ивделя?» - спросил Якушев. «Верст 200, а то и 220 будет. Весной - в свое селение, - старуху забрал, имущество кое-какое, лошадь взял, - пришли сюда под осень. Рубили дом - не успеть к зиме: перезимовали со старухой в землянке, заготовку для дома сделали. Весной опять пошли, привезли и сына с бабой, и Илью с ребятами. Втроем дело пошло скорее, - и дома поставили, и все наладили... Теперь они уже третье лето живут, а я – пятое... «Хорошо здесь - привольно! - продолжал Бурматов, - и зимы здесь помягче, и снегу поменьше, - на той стороне Урала зимой холоднее... Жить можно, да вот вогулишки надоедают... По закону первопоселенцам отводится 100 десятин земли на мужика бесплатно...- я ездил в Ивдель - просил лесничего... Долго он тянул, поехал наконец сюда на лодке, да вогулишки увидели у него землемерную цепь, зашарашились «Зачем наша земля мерить хочешь?» - не повезли дальше, - вернулся... Ездил в старый Петропавловск к землемеру – не едет – далеко. Под осень поеду в Всеволодо-Благодатское к старшему лесничему, - если побоится, - привезу его сам с Ильей и Акиндином, - сохраним его дорогой». «А закрепиться надо, - вогулишки жить не препятствуют, а чуть чего – зачем наш лес рубишь? зачем наша зверь бъешь? Ублажаешь их – поишь, кормишь, когда приедут – угощаешь, - когда и водочки поднесешь ... а то, пожалуй, и сожгут, собаки...» Я спросил у Бурматова о Владимировке. «Прииск закрылся давно, - хозяином был князь Ливен, - здесь орудовали приказчики. Золото богатое шло, - говорят золотник и два с воза намывали, - да и теперь есть много... Закрылся потому что дорого добыча стоит... Все из Ивделя. Потом Бурмантовы проводили путешественников до закрытого прииска и вернулись в свою деревню.13:13».
Говоря о бывшем владельце Владимировского прииска, Никита Бурмантов, по всей видимости, имел в виду попечителя Петербургского учебного округа и обер-церемониймейстера высочайшего двора князя Павла Ивановича Ливена, владельца многочисленных имений в Ярославской, Лифляндской, Курляндской, Нижегородской и Екатеринославской губерниях (в том числе угольных копей в Бахмутском уезде у поселка Юзовка). Приглашение высокопоставленных и знатных особ войти в состав золотопромышленных компаний было в то время явлением весьма распространенным и гарантировало компаниям режим наибольшего благоприятствования при получении лучших золотоносных участков с минимальным вниманием со стороны горного надзора. При этом, «свадебные генералы», сдавая в аренду свой титул, чин или благородность происхождения, получали солидную прибыль, почти ничем не рискуя. П.И. Ливен скончался в 1881 году, находясь на лечении в Богемии, после чего большая часть его паев промышленных компаний и акционерных обществ была распродана наследниками. Сокрытие Н.В. Бурмантовым от чиновника акцизного комитета сведений о добыче золота на Владимировском и Васильевском приисках Иваном Ивановичем Шешиным, дает основание предполагать о том, что золотодобыча велась нелегально (хищнически), без отвода земель и выборки промысловых свидетельств, а также о том, что между ним и И.И. Шешиным имелись близкие отношения, личного или экономического характера.
После описываемых К.Н. Теплоуховым событий, Никита Бурмантов был упомянут в источниках, связанных с его подрядом на постройку близь Владимирского прииска И.И. Шешина часовни, по предложению священника походной церкви во имя иконы Казанской Божьей Матери отца Петра Мамина, одобренному Екатеринбургским Комитетом Миссионерского общества в 1898 году. Сообщалось, что «он (отец Петр Мамин – Ю.Н.) нашел одного благочестивого жертвователя, дающего довольную сумму денег на устройство часовни и людей, могущих выстроить ее. Комитет, вполне сочувствуя этому благому начинанию и возбудив ходатайство пред надлежащими учреждениями о выдаче плана на часовню, бесплатном отпуске леса и разрешении постройки часовни, надеется, что в следующем 1899 году часовня будет выстроена» (ЕВВ. № 11, 1898 г.). Годичное собрание членов Православного Миссионерского Общества при утверждении сметы 1899 год, учитывая экстренные расходы по постройке часовни среди кочующих вогул Верхотурского уезда, приняло решение о выделении Петру Мамину для продолжения строительства 300 рублей. Так же было принято к сведению, что постройка часовни, благодаря пожертвованию одного частного благотворителя, с помощью от самого священника Мамина, и бесплатному отпуску леса из казенной дачи, вчерне окончена. Сруб для часовни вышел 12 арш. длины и 7 арш. ширины, заканчивающиеся вверху фонарем для помещения колокола» (ЕЕВ. 1899 №7 с. 183;) (По данным Е.М. Главацкой - сруб 9 на 5 метров, покрытый двускатной крышей, увенчанной «четырехсторонней небольшой главкой с крестом).
По всей видимости, выбор места для постройки часовни отцом Петром Маминым был обусловлен не только торной дорогой к Владимирскому прииску и близким расположением поселка староверов, пасторское попечение которых могло склонить их к отходу от раскола. Кроме всего этого, часовня строилась в месте ежегодного сбора верхнелозьвенских вогулов для отправления своих языческих ритуалов, о чем свидетельствовал финский этнограф Матти Энгельберт Лиимола, описывая научную экспедицию на север Урала стипендиата Финно-угорского Общества и Хельсинкского университета Юха Арттури Каннисто: «В конце марта - начале апреля 1903 года Каннисто, в ходе своего путешествия по северным уездам Тобольской и Пермской губерний, на оленях совершил двухнедельную поездку к вогулам, живущим по Верхней Лозьве и её притокам. Подобная поездка планировалась и на лето, но из-за непреодолимых трудностей из неё ничего не вышло. Зато в начале июля он совершил поездку во Владимировку, для участия в большом жертвоприношении вблизи деревни. Однако жертвоприношение не было проведено, потому что вогулы, за единственным исключением, не приехали на него». Таким образом, Отец Петр Мамин, намеревался проповедью искоренять среди местных инородцев пережитки языческих верований. Кроме религиозного просвещения, по-видимому, на отца Петра Мамина возлагались обязанности обучать вогулов оседлому огородничеству. Председатель Рефтинского объединения краеведов Ю.М. Сухарев Ю.М. в своей статье «История Походной Николаевской церкви Верхотурского уезда» (Материалы второй межрегиональной научно-практической конференции «Православие на Урале: вехи истории». Екатеринбург, 2013), ссылаясь на отчет определенного 6 августа 1913 года к походному престолу Николаевской церкви священника церкви села Краснослободского Ирбитского уезда Василия Рафаиловича Варушкина, пишет, что за 20 прошедших лет руководство Екатеринбургской епархии неоднократно меняли требования, предъявлявшиеся к причту походного храма. «То от него требовали, чтобы он помогал приходским священникам, переезжая из прихода в приход, то, чтобы жил безотлучно где-то на перекрестке дорожек, по которым иногда зимою проезжают на своих оленях вогулы, и чуть ли даже не предполагалось, чтобы этот священник учил вогул занятию огородничеством… Где-то в ста верстах севернее Никито-Ивделя и теперь гниют срубы для этой «фермы», воздвигнутые на средства комитета». Несомненно, строительство теплиц также выполнял все тот же Никита Бурмантов, а необходимыми материалами стройку мог снабжать Никито-Ивдельский мещанин Иван Иванович Шешин вместе припасами, доставляемыми на принадлежащий ему Владимировский прииск. Вероятнее всего, именно И.И. Шешин фигурирует в деле о постройки часовни в качестве «благочестивого жертвователя», а мотивами его участия в «богоугодных делах», могло быть намерение добиваться причисления к личному или потомственному почетному гражданству. Можно предположить, что для достижения этой же цели служила его публикация в Записках Уральского общества любителей естествознания 1886 года «О кочевом племени вогул на севере Верхотурского уезда».
Однако, начатое предприятие, было приостановлено вследствие того, что «священник походной церкви Петр Мамин в декабре того же 1899 года был переведен в село Шмаковское Ирбитскаго уезда, заведывание постройкою больше поручить было некому, постройка эта до сих пор, остается незаконченною», сообщали Екатеринбургские епархиальные ведомости (ЕЕВ. № 14, 1901 г.). После возвращения отца Петра Мамина к приходу походной церкви, строительство часовни было закончено в 1902 году: «Постройка деревянной часовни на севере Верхотурского уезда, с надлежащего разрешения Епархиального Начальства, предпринята Комитетом в 1899 году. Место для часовни назначено в 100 верстах от села Никито-Ивдельского на правом берегу реки Лозьвы близ прииска Владимирского г. Шестова. Это место избрано, по указанию священника Мамина, который был специально для сей цели посылаем на север Верхотурского уезда на средства Комитета. Постройка часовни была предположена в видах большого удобства при совершении богослужений для кочующих вогул. План часовни был составлен Епархиальным Архитектором и утвержден Строительным Отделением Пермского Губернского Правления. Материал для постройки - лес - был отпущен бесплатно от казны. На постройку часовни по смете Комитета 1899 г. было ассигновано 200 руб. и в 1902 г. на окончательную достройку доассигновано 60 руб. и собрано пожертвований на этот предмет 150 руб., в том числе от священника Мамина 50 руб. Из этой суммы израсходовано на поездку свящ. Мамина 130 руб. для приискания места под часовню и 200 руб. уплачено подрядчику Бурмантову, обязавшемуся устроить часовню за 280 рублей. В ноябре месяце 1902 года по предложению Его Преосвященства, Преосвященнейшего Никанора, Епископа Екатеринбургского и Ирбитского на устройство при часовне помещения, где бы могли иметь пристанище миссионеры и походный причт во время поездок для служения при часовне - ассигновано 80 руб., в том числе 10 руб. на доставку железной печи в часовню и 20 руб. на устройство в пристройке кирпичной печи. По донесению священника Мамина часовня в марте месяце текущего 1903 года устроена» (ЕЕВ. № 12, 1903 г.).
Как я указывал выше, отец Петр Мамин в период своей службы священником походной церкви во имя Казанской Божьей Матери посещал жителей деревни Бурмантовой и с пасторскими визитами. Тот же Ю.М. Сухарев в статье «Путь Петра Мамина», ссылаясь на отчет священника Походной Николаевской церкви Петра Дмитриевича Мамина, опубликованного в № 12 Екатеринбургского Епархиального Вестника за 1903 год, писал: «В 1901 году отец Мамин, совместно со священником Никито-Ивдельской церкви Николаем Хлыновым, отправившись в начале декабря к кочевьям вогул, расположенным по притокам реки Лозьвы: Тошемке и Вижаю, побывали в большей части юрт на севере Екатеринбургской епархии. В 1902 году Мамин и Хлынов повторили поездку по прошлогоднему маршруту, который составил 500 вёрст пути и занял 5 дней. Оказалось, что вогулы, проживающие в пределах Екатеринбургской епархии, были причислены к Тобольской губернии. Туда они должны были сдавать ясак. Инородцы просили миссионеров составить приговор о переводе их в Верхотурское ведомство. Для этого в конце 1902 году отец Петр Мамин предпринял ещё одну поездку в пределы соседней епархии, в пункты сбора ясака, куда съезжались вогулы. Разрешение от Тобольской консистории на это у него было. В эту поездку, протяжённостью 1000 верст, он посетил 40 юрт, из них 32 в пределах Тобольской епархии. Цель поездки – Искорские юрты Тобольской губернии. По пути он посетил юрты Якубовского (овогулившегося русского), Першиных, Бахтиаровых, посёлок староверов Бурмантовых. Отец Мамин в эту поездку составил приговор «о выключении Лозьвинских вогул из Няксимвольского прихода».
Территориальное подчинение поселка Бурмантово находилось в состоянии неопределенности как до, так и после переноса селения на левый берег Лозьвы. Эта «неопределенность» заключалась в подчинении юго-западной части бывшего Березовского уезда Тобольской губернии, где был расположен поселок, Уральскому Горному Управлению Пермской губернии, входившей когда-то в округ «Северной горной экспедиции». Именно поэтому межевание поселения производилось землемерами Верхотурского уезда, а разрешения на разработку золотых приисков на левобережье реки Лозьвы находилось в компетенции Пермской казенной палаты (что подтверждается выдачей промысловых свидетельств на золотые прииски по притокам Сурпии Александру Степановичу Рогалеву (Федоровский прииск по речке Федоровка) и Апполинарию Алексеевичу Герасимову (прииски Парасковинский и Апполинарьевский по ручьям Соипсос и Апполинарьевке). По одной из версий, заведующий золотыми приисками Южно-Заозерской дачи Зауральского горнопромышленного Общества и отец знаменитого советского кинорежиссера Сергея Апполинарьевича Герасимова, А.А. Герасимов трагически погиб весной 1909 года, направляясь на лодке со своего Апполинарьевского прииска к Владимирской пристани, утонув в районе Лозьвенского переката (по другой версии, он утонул в водах реки Сосьвы, сплавляясь на лодке от Сольвы к Стрелебскому прииску). Впервые местонахождение деревни Бормотовой на левом берегу Лозьвы за границами Верхотурского уезда было указано на «Карте Верхотурского уезда Пермской губернии, составленной в 1914 году по новейшим картографическим данным для Верхотурского Уездного земства служащим чертежной Уральского Горного Управления Николаем Ивановичем Гаевым». Соответственно, время переноса поселка на левобережье Лозьвы надо считать периодом между 1910 и 1914 годами, так как, при посещении Бурмантово священником Походной Николаевской церкви отцом Аркадием Гаряевым в марте 1910 года, селение староверов еще находилось на его прежнем месте расположения. Административно-территориальное подчинение поселка Бурмантово, сохраняющееся до настоящего времени, было определено на основании Постановления XII съезда РКП(б), проходившего 17-25 апреля 1923 года и утвержденного Постановлением 3-й сессии Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета от 3 ноября 1923 года «О введение в действие Положения об Уральской области» с центром в Екатеринбурге (в 1924 году переименованным в Свердловск), в составе 15 округов и 210 районов. В состав Верхотурского округа с центром в Нижнем Тагиле, в соответствии с Постановлением ВЦИК от 12 ноября 1923 года «О границах и административном делении Уральской области», была передана юго-западная часть Сартыньинской (Няксимвольской) волости Березовского уезда. Постановлением ВЦИК РСФСР от 4 ноября 1924 года было утверждено решение Президиума Нижнетагильского Окружного исполкома о создании Никито-Ивдельского района, по которому деревня Бурмантово была включена в состав Никито-Ивдельского сельского Совета. Согласно данным всесоюзной переписи населения 1926 года, Ивдельский сельсовет включал в себя 507 хозяйств и 2269 человек населения (1195 мужчин и 1074 женщин), в том числе, деревню Бурмантово, состоящую из 22 хозяйств, где проживало 142 жителя (119 мужчин и 23 женщин).
Видимо, основатель посёлка, Никита Бурмантов, от переезда на другой берег Лозьвы отказался и остаток своей жизни провел одиноко проживая в заброшенной церковью часовне. Это подтверждается сведениями из отчета отца Аркадия Гаряева: «В Ѕ версте от поселка (Бурмантово – Ю.Н.) бывшим походным священником Петром Маминым за счет Миссионерского Комитета лет 6 тому назад была отстроена часовня, но, не освященная своевременно и заброшенная, она теперь занята бездомным бродягою, когда-то положившем основание поселку, Никитой Бурмантовым, и обращена в притон пьянства для инородцев. Начатое хорошее дело обратилось во зло, в профакацию святыни, благодаря небрежению. Необходимо исправить это зло, тем более, что миссионерское назначение и цель этого начинания священника Мамина были вполне сознательны, признаны со стороны Миссионерского Комитета, санкционированы им и материально во время поддержаны». (ЕЕВ 1910 №2, №29).
В этом же отчете, отец Аркадий Гаряев отмечает приверженность жителей поселка Бурмантово старообрядческим религиозным воззрениям и формальную суть перехода части раскольников в православие: «На лошади не без некоторых затруднений я мог проникнуть на север лишь на 120 вёрст от села Никито–Ивделя до посёлка Люльинского или Бурманово, последнего оседло – населённого пункта севера епархии, обитатели которого – выходцы из Печёрского края – поморского толка сектанты. В деревне Бурмантовой многих из сектантов я посетил лично в домах их, беседовал с ними о вере их, их религиозных воззрениях, и убедился из ответов, что из присущих этому толку особенностей верования у этих, заброшенных в глубь севера, людей остались лишь чисто внешние, в роде неупотребления чая, брезгливости к православным и проч., и именно теперь среди них миссия православия была бы наиболее плодотворна и вожделенна, тем более, что некоторые из них, присоединенные к православию по нужде – при вступлении в брак с православными, лишены совершенно нужного им пастырского руководительства, и лишь по имени своему православные, а на деле все те же заблудшие в дебрях невежественного фанатизма овцы Христовой Церкви» (Там же).
Родословная староверческой семьи Бурмантовых своими корнями уходит в починки, расположенные близь Перми Великой (города Чердыни) по рекам Колве и Вишере. Переписные книги Перми Великой и Чердынского уезда XVII века (Писцовая книга Перми Великой М.Ф. Кайсарова 16231624 г.; Перепись Чердынского уезда 1647 года думного дворянина и Соликамского воеводы П.К. Елизарова; Перепись Чердынского уезда (Перми Великой и Чердыни) 1678 года стряпчего князя Ф.Ф. Бельского, бывшего Тобольского воеводы) локализуют государственных крестьян Бормотовых и Бурмортовых в составе жителей погоста Покча на реке Колва, расположенного в 5 верстах севернее города Чердыни. Дозорная перепись Чердынского уезда 1707-1708 года стольника Сибирского приказа князя И.И. Щербатова и дьяка С. Попкова указывает, что некоторые представители семейства Бурматовых из погоста Покча «съехали для жительства» в Кунгур и деревню Ивакину Окологородного стана Чердынского уезда, а также, «для работы» - в Чердынь. В Переписной книге города Чердыни и уезда дьяка Сибирского приказа Алексея Никеева 1710 года, кроме вышеуказанных мест проживания Бурмантовых (Бормотовых), указано, что «Иван Емельянов сын Бормотова с детьми Григорьем, Федором, Иваном и их детьми съехал в сибирские городы во 190-м году». В октябре 1859 года, при отводе Петровского золотосодержащего прииска, открытого в Чердынском уезде по трем ключам, впадающим в речку Кутим, среди понятых межевания прииска указаны государственные крестьяне Усть-Морчанского сельского правления Иван Кирилов Бурмонтов и Максим Нестеров Бурмантов. Согласно земской подворной переписи 1885 года Морчанской волости Чердынского уезда, Бурмантовы указаны в числе жителей деревней Ничковой и Митраковой.
В Красновишерском краеведческом музее хранится надгробная плита купца Василия Терентьевича Бурмантова, уроженца деревни Колчина (Колчима) Морчанской волости, «отошедшего в вечность в апреле 1896 года». О этом же купце Василии Бурмантове, подмявшем под себя всю торговлю по Вишере восточнее Чердыни и закабалившем все местное население, писал земский учитель и путешественник-любитель Николай Петрович Белдыцкий в своей книге «Очерки Вишерского края», изданной в 1899 году в Пермской типо-литографии Губернского правления. Иван Яковлевич Кривощеков в Словаре Чердынского уезда Пермской губернии писал, что по данным земских статистиков, проводивших экономическое исследование уезда в 1886 году, жители деревни Колчим на Вишере имели фамилию Бурмантовых и Усаниных, а в их семейных преданиях сохранились воспоминания об инородческих предках.
В выпуске № 3 сборника «Пермская старина» 1891 года, в разделе «Погост Покча и его округ», указано, что за погостом на родниках находилась мельница-колотовка Бурмотовых, а на речке Кемзеле – мельница Мелешки Бормотова. Кроме того, по сведениям Кустарной переписи Пермской губернии 1894-1895 года и адрес-календаря Пермской губернии 1895 года, деревня Бормотова из 49 дворов существовала в составе Верх-Юсьвинской волости на реке Юсьва, правом притоке Иньвы.
Анализ записей метрических книг, содержащихся в «Коллекции метрических книг Чердынского уезда» фонда № 719 Государственного архива Пермского края, позволяет делать выводы о участии представителей рода Бурмантовых в колонизации верховий рек Колвы и Печоры. Среди 55 записей о рождении, бракосочетании и смерти периода 1806-1908 гг., Бурмантовы с 1827 года упоминаются в качестве жителей деревней Усть-Волосницы, Плесо Долгое, и Верх-Печерье Тулпанской волости (несколько записей датируются 1830 и 1833 годами). Эти же записи метрических книг свидетельствуют о том, что часть рода Бурмантовых исповедовала православие, так как Закон о ведении метрических книг для старообрядцев был издан только в 1874 году, а учет их гражданского состояния (за исключением единоверцев) до 1905 года велись полицией. С другой стороны, многие приверженцы «старой веры», скрывали свою принадлежность к расколу и объявляли себя православными, уклоняясь при этом от исполнения обрядов «никонианоской ереси» под различными предлогами (болезней, большого расстояния до приходской церкви, бездорожья и т.п.).
Большинство исследователей старообрядчества Пермской и Вяткой губерний сходятся во мнении, что русская колонизация «Малой» Печоры (от впадения Илыча до истоков) и верхнего течения реки Колвы в XIX веке осуществлялась, в основном, переселенцами из Чердыни и соседних с ней сел. Почти все эти мигранты придерживались раскольнических религиозных взглядов поморско-даниловского, страннического, бегунского и скрытнического толков. Ю.В. Гагарин в статье «Возникновение старообрядчества на верхней и средней Печоре» писал, что успеху старообрядчества способствовали малозаселенность и удаленность Печорского края, отсутствие православных церквей, которые могли бы помешать пропаганде раскола. В распространении «старой веры» в верховьях Печоры принимали участие купцы и государственные крестьяне Чердынского уезда, обратившие в раскол немало православных переселенцев, привлеченных слухами о нетронутых охотничьих угодьях, богатых дичью и рыбой, либо укрывавшихся здесь от приписки к казенным заводам, рекрутчины, податей и повинностей.
Кроме Якшинской торговой пристани и деревни Усть-Волосницы, в это время возникают деревни Пачгино, Усть-Унья, Курья, Шайтановка, Светлый родник и Усть-Бердыш. Ономастика верхколвинских и верхпечорских старообрядческих фамилий Лызловых, Пачгиных, Мисюревых, Чагиных, Собяниных, Пашиных, Паршаковых, Плотниковых, Девятковых и других надежно локализуют их носителей к исходным центрам миграции из Покчиноской, Морчанской и, частично, Ныробской волостей Чердынского уезда. Представители рода Бурмантовых также упоминаются среди этих переселенцев-раскольников. Так член «Общества изучения Чердынского края» И.С. Пушвинцев, в статье «Пустынничество», опубликованной в 1928 году, упоминал о внебрачной девице 45 лет Матрене Бурмантовой, проживающей в 1914 году в староверческой пустыни на реке Шижим, притоке Печоры, а старший научный сотрудник сектора этнографии Коми НЦ Уральского отделения Академии наук СССР Юрий Васильевич Гагарин, в своей работе «Старообрядцы», описывая отношения староверов к беременным женщинам и роженицам, упоминал жительницу печорской деревни Усть-Волосницы А.К. Бурмантову. Кроме того, и участники археографической экспедиции, проводимой в верховьях Печоры и Колвы в 1959 году, и Г.Н. Чагин, в своих работах упоминали жителя деревни Усть-Бердыш И.С. Бурмантова, хранившего Азбуковник XVIII века, «Церковное око» XVII века, сборник духовных стихов и другие рукописи. Сам И.С. Бурмантов причислял себя к потомкам приверженцев старой веры выговского общежительства (связанных с Заонежской Выгорецией) поморского согласия. С освоением верховий Колвы и Печоры, старообряды стали по одиночке и целыми семьями переселяться за Уральский хребет, на территорию Верхотурского и Березовского уездов, границы которых проходила по водоразделу Лозьвы и Северной Сосьвы.
Причину своего переселения с Печоры на Лозьву Н.В. Бурмантов объяснял К.Н. Теплоухову поисками места, где жизнь привольнее, климат мягче, где больше рыбы, птицы и зверя. И.С. Пушвинцев в своей статье «Пустынничество» утверждал, что к миграции чердынских старообрядцев толкало разрастание народонаселения при ограниченных ресурсах охотничьих угодий, рыбных промыслов и удобных для земледелия мест. Его сведения перекликаются с данными земского фельдшера С.Н. Морачевского, посещавшего деревню Бурмантову в 1909 году. Г.Н. Чагин отмечал, что в конце XIX века на верхней Колве и Печоре, в связи с появлением там последователей бегунской страннической веры, келий осинских скрытников и пустынников, усилилась полемическая борьба между старообрядцами разных толков и согласий. Также можно предположить, что, кроме религиозных разногласий, малоземелия и оскуднения промысловых ресурсов, причинами их миграции могли быть работы в верховьях Печоры многочисленных золотоискательских партий, экономическая деятельность французской Волго-Вишерской компании и заводчика М.И. Лукьянова, затеявшего в начале 90-х годов XIX века строительство чугунолитейного завода близь деревни Усть-Бердыш.
Необходимо отметить, что к 1918 году, переселившиеся из Чердынского уезда староверы проживали не только в поселке Бумантово, но и в селе Никито-Ивдельском, деревнях Собянино в пяти верстах выше Лозьвинской Пристани, Талица в устье одноименной реки и Березовая Гарь на Сосьве близь деревни Денежкиной, переименованной позднее в Вишера. В историко-краеведческом музее «Отражение» Октябрьского района ХМАО хранятся образцы переписки между бурмантовскими Собяниными и их родственниками в Няксимволе. Кроме промысловой охоты и рыбалки, староверы занимались огородничеством, заготовкой сена, перевозкой почты, перепродажей «меховой рухляди» ивдельским и приезжим купцам. Так же они нанимались проводниками и лодочниками в золотоискательские партии и научные экспедиции. Некоторые источники дают основания полагать, что староверы не гнушались и хищнической добычи золота.
Принимали ли участие ивдельские старообрядцы в событиях, происходивших в районе в период Гражданской войны – выяснить помогли бы материалы уголовного дела в отношении Адриана Арапова, родного брата Петра Никитича Арапова, командовавшего боевой дружиной «ивдельских повстанцев» в сентябре 1918 года, а затем, до июля 1919 года, исполнявшего обязанность начальника комендантской команды на территории Всеволодоблагодатской волости. Адриан Арапов был арестован 6 августа 1937 года по делу контрреволюционной организации «Уральский штаб восстания» во главе с первым секретарем Свердловского обкома ВКП(б) И.Д. Кабаковым, председателем облисполкома В.Ф. Головиным и командующим Уральским военным округом И.И. Гарькавым. В ходе расследования этого дела, 16 июля 1937 года в Надеждинске был арестован преподаватель металлургического техникума, бывший полковник белой армии Михаил Петрович Миончинский, который, якобы, являлся руководителем местного отделения повстанческой организации, включавшей в себя территориальные военные формирования. А.Н. Арапову вменялись формирование и руководство ивдельской ротой «повстанцев» в составе 56 человек, часть из которых являлись местными жителями, а остальные - административно-ссыльными из Северо-Кавказского края, Ленинградской и Ростовской областей.
К участникам «ивдельского восстания» из числа чердынских староверов с той или иной степенью вероятности можно отнести Паршакова Афанасия Мартемьяновича 1883 г.р., уроженца деревни Петрецы Чердынского уезда Пермской губернии, русского, работавшего охотником-промысловиком Ивдельского отделения треста «Уралпушнина» и проживавшего в деревне Собянино Ивдельского района Свердловской области (арестован 10 августа 1937 года, осужден 10 сентября 1937 года к ВМН и расстрелян 16 сентября того же года); Ильиных Петра Николаевича 1894 г.р., уроженца деревни Писаная Чердынского уезда Пермской губернии, русского, работавшего чернорабочим Ивдельского леспромхоза (арестован 15 августа 1937 года, осужден 8 сентября 1937 года к ВМН и расстрелян 13 сентября того же года); Пенягина Петра Ивановича 1892 г.р., уроженца деревни Урцева Ныробской волости Чердынского уезда, русского, работавшего кустарем-единоличником в своем хозяйстве в поселке Собянино Ивдельского района (арестован 6 октября 1937 года и осужден 17 октября 1937 года на 10 лет ИТЛ).
По данному делу были привлечены даже мобилизованные в отряд князя Вяземского остяки Куриков Яков Васильевич 1890 г.р. и Куриков Михаил Николаевич 1892 г.р., уроженцы деревни Портах Верхнепелымского сельсовета Гаринского района, работавшие охотниками-промысловиками Ивдельского отделения треста «Уралпушнина». Они были арестованы 9 августа 1937 года, осуждены 10 сентября и расстреляны 16 сентября того же года. Доступ к делу Адриана Арапова позволил бы установить, расстреляли ли Куриковых только за то, что служили в отряде белогвардейцев погонщиками оленьих упряжек, или они принимали какое-то действенное участие во время штурма Саранпауля и Щекурьи.
Протоколы допросов Андриана Арапова также прояснили бы вопрос, каким образом с «ивдельским восстанием» был связан свекр его младшего брата Никиты Никитича Арапова - Уточкин Михаил Кириллович 1883 г.р. уроженец села Никито-Ивдель Верхотурского уезда, работавший старателем на прииске им. Серебровского (арестован 10 ноября 1937 года, осужден 5 декабря 1937 года к ВМН и расстрелян 14 декабря того же года. По другим сведениям - расстрел был заменен на 10 лет ИТЛ. Скончался в заключении в 1945 году).
Необходимо все же отметить, что участие ивдельских староверов в Белом движении носило, в отличие от Сибири, Алтая или того же Чердынского уезда, весьма ограниченный характер, что можно объяснить их относительно недавним переселением в Зауралье и замкнутым образом жизни. Побудительными мотивами вступления некоторых из староверов в отряд Петра Арапова могло быть вызвано опасением передела земельных наделов и охотничьих угодий в пользу «пришлых голодранцев», пропагандой местных купцов и золотопромышленников Шадриных, Рогалевых и Пьянниковых, в домах которых сторонниками новоизбранного Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов в марте 1918 года были произведены обыски с конфискацией шлихового золота, огнестрельного оружия и промышленных товаров. Также, в среде староверов, как и у большинства остального населения района, не мог не вызывать раздражения складывающийся на севере Верхотурского уезда продовольственный кризис, вызванный срывом завоза хлеба и других товаров в период весенней навигации 1918 года в следствии разгоравшейся в Сибири Гражданской войны и намерений белогвардейцев удушить голодом национализированные горные округа Урала. Не исключен вариант принудительной мобилизации ивдельских староверов князем Вяземским в состав своего отряда.
Исходя из приведенных К.Н. Теплоуховым сведений, можно предположить, что Никита Бурмантов и члены его семьи придерживались даниловского толка поморского согласия. Вероятно, приверженцами поморского согласия являлось и большинство ивдельских староверов в начале XX-го века. Однако, со временем, они не только не отошли от раскола, но и примкнули к самому реакционному его толку - секте истинно православных христиан-скрытников (в материалах некоторых уголовных дел 1933 года – странствующих), оформившейся перед Империалистической войной в самостоятельный придел во главе с купцом и фабрикантом из села Ильинского В.И. Рукавициным. После окончания Гражданской войны, влияние ИПХС распространилось с территории Соликамского и Чердынского уездов в Зауралье, объединив большую часть староверов Всеволодо-Благодатской волости (в которую до 1921 года входило село Никито-Ивдель). В 1933 году сотрудниками Нижне-Тагильского окружного отдела ПП ОГПУ по Уралу была «раскрыта» Ивдельская контрреволюционная религиозная организация ИХПС в составе:
- Бурмантова Ивана Анкудиновича 1883 г.р., уроженца деревни Бурмантово, русского, лодочного мастера Вижайского лесоучастка Ивдельского ЛПХ. Он был арестован 30 марта 1933 года и осужден 26 апреля 1933 года к ссылке в Гаринский район Уральской области. По сведениям внучки Бурмантова И.А. - Ольги Бурмантовой - у него имелись родные братья Тихон, Лев, Тимофей и Евгений.
- Афанасьева Григория Ильича 1899 г.р., уроженца и жителя поселка Бурмантово Ивдельского района, работавшего плотником и охотником у частных лиц. Был арестован 30 января 1933 года и осужден 16 мая 1933 года к ссылке.
- Мисюрева (Собянина) Гелласия Акентьевича 1898 г.р., уроженца деревни Сусай на реке Колве Ныробского района Уральской области, проживавшего в деревне Бурмантово и работавшего плотником на разных работах. Был арестован 21 января 1933 года и осужден 16 мая 1933 года на 3 года ИТЛ.
- Лызлова Корнея (Корнилия) Ефимовича 1877 г.р., уроженца деревни Светлый Родник Ныробского района Уральской области, русского, проживавшего в деревне Бурмантово, занимавшегося рыболовством и охотой. Был арестован 30 марта 1933 года и осужден 26 апреля 1933 года к ссылке в Гаринский район.
- Лызлова Афонасия Корнильевича 1911 г.р., уроженца деревни Светлый Родник Ныробского района Уральской области, русского, проживавшего в деревне Бурмантово, занимавшегося рыболовством и охотой. Был арестован 30 марта 1933 года и осужден 26 апреля 1933 года к ссылке в Гаринский район.
- Плотникова Семена Тихоновича 1888 г.р., уроженца деревни Талова Ныробского района Уральской области, русского, охотника-промысловика поселка Талица Ивдельского района. Был арестован 30 марта 1933 года и осужден 26 апреля 1933 года к спецссылке с семьей в Гаринский район.
- Чагина Ивана Егоровича 1881 г.р., уроженца деревни Дий Ныробского района, единоличника, проживавшего в деревне Бурмантово Ивдельского района. Был арестован 7 апреля 1933 года.
- Малькова Евлампия Петровича 1899 г.р., уроженца села Никито-Ивдель Верхотурского уезда Пермской губернии, русского, работавшего инспектором Ивдельской кустпромартели. Был арестован 7 мая 1933 года и осужден 16 июля 1933 года на 5 лет заключения в исправительно-трудовых лагерях ОГПУ.
- Митрофанова Андрея Андреевича 1888 г.р., уроженца села Никито-Ивдель Верхотурского уезда Пермской губернии, русского, проживавшего в селе Ивдель, работавшего на перевозке грузов. Был арестован 23 мая 1933 года и осужден 16 июля 1933 года на 5 лет ссылки.
- Пономарева Павла Алексеевича 1892 г.р., уроженца села Никито-Ивдель Верхотурского уезда Пермской губернии, русского, проживавшего в селе Ивдель, работавшего агентом по перевозке почты. Был арестован 28 апреля 1933 года и осужден тройкой ПП ОГПУ по Уралу 16 июня 1933 года на 5 лет ссылки в спецпоселение ОГПУ Западно-Сибирского Края.
- Пономарева Ивана Алексеевича 1885 г.р., уроженца села Никито-Ивдель Верхотурского уезда Пермской губернии, русского, рабочего на перевозке грузов треста «Союззолото» в селе Ивдель Нижне-Тагильского округа Уральской области. Был арестован 3 мая 1933 года и осужден 16 июля 1933 года на 5 лет ссылки.
Кроме местных сектантов была арестована 7 февраля 1933 года в поселке Пелым Ивдельского района Уральской области Якимова Анисия (Ксения) Ивановна 1886 г.р., уроженка деревни Петрины Двинского уезда Витебской губернии, русская, без определенных занятий, странница. Она была осуждена 16 мая 1933 года на 3 года заключения в исправительно-трудовых лагерях ОГПУ.
Аресты по делу последователей ИХПС также производились на территории Чердынского и Ныробского районов Уральской области, причем задержанные сектанты носили те же фамилии, что и их ивдельские «подельники»: Мисюревы, Афанасьевы, Собянины, Чагины, Лызловы, Плотниковы и т.д.
На основании материалов уголовного дела 1933 года о Ивдельской контрреволюционной религиозной организации истинно православных христиан-странников, можно утверждать, что после переноса поселка Бурмантово на левый берег Лозьвы, его население пополнилось новыми переселенцами из Чердынского уезда, фамилии которых указаны в перечне арестованных членов секты ИХПС. Этот список можно дополнить жителями поселка, подвергшихся политическими репрессиями позже 1933 года:
- Неволина Ксения Ильинична 1903 г.р., уроженка деревни Бурмантово Ивдельского района, русская, работавшая старателем Северо-Заозерского приискового управления Ивдельского района. Было арестована 1 октября 1937 года и осуждена 22 октября того же года на 10 лет ИТЛ.
- Паршаков Карп Никитич (Никитьевич) 1879 г.р., уроженец деревни Осюнья Ныробского уезда Пермской губернии, русский, охотник-промысловик, житель деревни Бурмантово Ивдельского района. Был арестован 16 ноября 1942 года и осужден 7 апреля 1943 года на 5 лет ссылки в Северо-Казахстанскую область.
В заключении своего очерка, охватывающего период истории поселка Бурмантово и его жителей с момента его возникновения и до создания Бурмантовского отделения Ивдельлага НКВД СССР, я хотел бы затронуть тему дислокации на территории поселка спецпоселения, организованного летом 1930 года, когда из Ивделя доставили несколько десятков семей, высланных на север Урала из Донской области. Ссыльные должны были заниматься заготовками леса и его сплавом по реке Лозьве, для чего был организован Бурмантовский участок Ивдельского леспромхоза. Кроме того, предполагалось, что спецпереселенцы, до наступления холодов, самостоятельно построят для себя дома зырянского типа на две семьи. На деле, в надежде на пересмотр их дел, отмены института административной ссылки и возвращении ссыльных в родные края, дончане к постройке домов приступать не торопились, как и не производили заготовку на зиму местных дикоросов. Отчасти, их поведение объяснялась страхом, вызванном переселением в непривычную, дикую местность, окруженную непроходимым морем тайги, населенной волками и медведями. Принудительно трудоустроенные в леспромхоз, они всячески уклонялись от выхода на работы, предъявляли бригадирам и начальникам требования обеспечить их семьи жильем и ежедневным питанием по нормам довольствия вольнонаемных работников. Кроме того, в первый рабочий сезон, спецпереселенцы отказывались идти на лесные деляны без сопровождения местных вооруженных охотников, которые защищали бы их от нападения диких зверей. При этом, главы семейств спецпереселенцев организовывали, через оставшихся на Дону родственников или самостоятельно, изготавливали фальшивые документы, с помощью которых организовывали побеги из ссылки членов их семей. Теми же лицами в поселке проводилась активная контрреволюционная пропаганда, распространялись слухи о скорой войне и падении Советской власти. В следствие сложившейся обстановки, в ноябре-декабре 1930 года в поселке Бурмантово, были произведены аресты наиболее «социально-опасных» спецпереселенцев:
- Ажинова Пантелеймона (Пантелея) Ивановича 1882 г.р., уроженца станицы Багаевская Новочеркасского района Донской области, происходившего из потомственного казачьего рода Ажиновых станицы Богаевской. Его отец состоял членом церковно-приходского попечительства при церкви Николая Чудотворца. В годы Гражданской войны Пантейлемон Ажинов служил в должности казака конной связи Багаевского казачьего пешего полка, за боевые отличия в боях с красногвардейцами под Ягодным, Маркиным и станицей Персиановка был награжден орденов св. Георгия 4-й степени (Приказ ВВД от 14.05.1918 № 53). Осужденный к административной ссылке в Уральскую область, работал плотником мастерской «Тагилстроя» в городе Нижний Тагил. Был арестован 20 октября 1930 года и осужден по ст. 58-11 УК РСФСР на 3 года ссылки в Ивдельский район. Лагерный номер 43535. Был определен на работы на лесозаготовках в поселке Бурмантово. Был повторно арестован 20 декабря 1930 года и осужден 12 октября 1931 года на 3 года ссылки в Севкрай.
- Валуйского Федора Яковлевича 1887 г.р., уроженца хутора Форштат Белокалитвенского района Донской области. Был осужден к административной ссылке в Уральскую область. Направлен с семьей в поселок Бурмантово Ивдельского района, где работал на лесозаготовках местного участка Ивдельского ЛПХ. Арестован 17 ноября 1930 года и осужден 12 октября 1931 года на 3 года высылки в Севкрай.
- Пятибратова Михаила Федоровича (Федотовича) 1890 г.р., уроженца хутора Попов Белокалитвенского района Донской области. Согласно приложения к газете «Донские областные ведомости» № 10 за 1917 год, носил звание урядника. Был осужден к административной ссылке в Уральскую область. Направлен с семьей в поселок Бурмантово Ивдельского района, где работал на лесозаготовках местного участка Ивдельского ЛПХ. Арестован 17 ноября 1930 года и осужден 12 октября 1931 года на 3 года заключения в ИТЛ ОГПУ.
- Григорьева Николая Григорьевича 1891 г.р., уроженца хутора Дьяконова Тацинского района Донской области, осужденного к административной ссылке в Уральскую область. Направлен с семьей на спецпоселение в поселок Бурмантово Ивдельского района, где работал на лесозаготовках местного участка Ивдельского ЛПХ. Арестован 17 ноября 1930 года и осужден 12 октября 1931 года на 3 года заключения в ИТЛ ОГПУ.
В состав контрреволюционной группы, спецпоселенцами был вовлечен один вольнонаемный рабочий Бурмантовского лесоучастка - Юшков Михаил Николаевич 1895 г.р. уроженец деревни Напроки Кунгурского уезда Пермской губернии. Он был арестован 1 декабря 1930 года и осужден 12 октября 1931 года к 3 годам заключения в ИТЛ ОГПУ (в последствие, он был еще раз арестован 12 апреля 1938 года и осужден 8 декабря 1939 года на 5 лет заключения в ИТЛ НКВД СССР).
Происшествия с участием спецпереленцами в поселке Бурмантово происходили и позднее. Так, в Спецсводке заместителя начальника СПО ОГПУ Г.С. Люшкова и начальника 2-го отделения СПО ОГПУ М.А. Кагана о политических настроениях и контрреволюционной активности спецпереселенцев по итогам первого полугодия 1933 года, сообщалось: «К/р актив кулацкой ссылки, используя недовольство спецпереселенцев тяжелым материальным положением, агитирует на снижение производительности труда, организует групповые прогулы, групповое хождение за хлебом, призывает к забастовкам, распространяет провокационные слухи о людоедстве, о том, что соввласть заморит ссылку голодом и задушит на непосильных работах… На Урале зарегистрированы факты умышленной провокации трупоедства со стороны АСЭ ссылки… В пос. Бурманово Ивдельского района два с[пец]переселенца - быв. б[елый] офицер и б[ело]эмигрант, похитили с кладбища конечности трупа. На первичных допросах один из них показал: «Труп разрубил и часть его похитил, чтобы создать мнение о трупоедстве, с целью усиления питания с[пец]переселеыцев» (ЦА ФСБ РФ. Ф.2, Оп.11, Д.1311, Л.51-62).
В октябре 1937 года в поселок Бурмантово прибыла первая бригада заключенных Ивдельлага в сопровождении двух охранников. В задачи бригады, численность которой не превышала 40 человек, входило заготовка строевого леса и постройка к весне 1938 года двух бараков для заключенных, столовой и административного здания нового лагерного отделения. Заключенные до весны проживали в леспромхозовской конюшне, лошадей из которой развели по дворам местных жителей. Их охрана носила формальный характер, так как бригаду набирали из бытовиков и осужденных за хозяйственные преступления. К этому времени, спецпереселенцы первой волны уже были восстановлены в гражданских правах, они освоились на уральском севере и пустили здесь корни, обзавелись хозяйством и отстроили дома, их дети обучались в ВУЗах и техникумах, служили в Красной армии. По состоянию на 1-й квартал 1941 года, в списке спецпоселений поселок Бурмантово не значится. В послевоенное время, контингент Бурмантовского спецпоселения уже состоял из бывших военнослужащих охранных батальонов СС и «лесных братьев» из прибалтийских лимитрофов, репатриированных граждан СССР, в отношении которых имелись сведения о неподобающем поведении в период нахождения на оккупированной территории. Также контингент спецпоселния пополнялся за счет уголовников, немцев-трудармейцев, полицаев, бандеровцев и прочих коллаборантов, переведенных на режим поселения в качестве смягчения вида наказания или имевших дополнительное наказание в виде проживания в спецпоселениях по отбытию срока заключения в Ивдельском ИТЛ.     

К осени 1916 года в Богословском округе из 33 тысяч рабочих (включая 17 тысяч военнопленных) было 4 тысячи китайцев (Промышленность и торговля. 1916 № 44), а на 1 сентября 1917 года - 4 323 граждан Китая (Организация Распределения Рабочей Силы. М., 1920). В коллекции документов «Китайские рабочие на Урале в годы Первой мировой войны» Электронной библиотеки исторических документов Российского исторического общества, опубликована справка, содержащая сводные сведения о наличии китайцев и корейцев, работающих в Богословском округе на 1 ноября 1917 года (в таблице указаны сведения на 1 декабря того же года). Согласно этого документа, В БГЗО по состоянию на 1 ноября 1917 года работало 2 079 китайцев, из которых 1 260 человек были заняты на Надеждинском заводе, 278 человек - на Богословской железной дороге, 322 человек - на Богословских каменноугольных копях и 826 человек на механическом заводе «Братья Клейн», эвакуированном в Надеждинск из Риги. На Самском железном руднике трудилось 114 китайских рабочих и 78 китайцев было перенаправлено с рудника в другие «цеха и отделения» (т.е., до ноября 1917 года на Самском руднике находилось 192 китайских рабочих). На строящейся Самской железной дороге - 33 китайских рабочих (в том числе вновь прибывших - 32). Видимо составитель таблицы пользовался черновиком, написанным неразборчивым почерком, а сам он никогда не был на Самском и Покровском железных рудниках. Самская железная дорога в таблице указана, как «Саткинская», Самский рудник – «Самсоновский», а Покровский рудник, где находилось 52 китайских рабочих, в том числе четверо больных, автор таблицы указал, как «Пахомовский» (ГАСО. Ф.45, On.1, Д.1099, Л.1-1 об.).

Разница в 2 тысячи рабочих - граждан Китая, вероятно, объясняется отъездом иностранных рабочих на Родину в виду сокращения производства и строительства в БГЗО, а также высокой смертностью в виду резкого снижения их снабжения продовольствием на фоне продовольственного кризиса в Округе. Умерших китайцев, по соглашению с их драгоманами, должны были отправить на их родину и кремированные останки предполагалось паковать в специальные ящики (Докладная записка драгомана китайских и корейских рабочих Богословского округа М.Е. Сякина управляющему округом С.С. Постникову с просьбой разрешить эксгумацию умерших китайских рабочих в целях перезахоронения их на родине от 2 ноября 1917 года. ГАСО. Ф.45, On.1, Д.263, Л.2-2 об.). По-видимому, всех умерших китайских рабочих на Самском железном руднике вывезли в поселок Марсяты, до которого дотянули к 1918 года железную дорогу. Но начавшаяся Гражданская война не позволила их отправить в Китай и они, вместе с трупами китайцев, умерших на строительстве железной дороги – были захоронены в Марсятах. Кроме того, данные бухгалтерии БГЗО не отражают реального числа китайских граждан, так как некоторое из рабочих привозили в Россию своих жен и детей-подростков, занимавшихся в рабочих казармах стиркой белья и приготовлением пищи.

Подрядчиком по доставке на работы в Надеждинском заводе китайцев являлся ляховический мещанин Слуцкого уезда Минской губернии Арон Гиршев Нахимович Рубинраут, владевший в Харбине транспортной конторой. В Надеждинском заводе у Рубинраута служили помощниками мещанин Гомельского (по другим сведениям – Рогачевского) уезда Могилевской губернии Лейба Мордухов Иткин и городецкий мещанин Рогачевского уезда той же губернии Фролин Ешкович Валецкий. Рубинраут подозревался в сношениях с германскими агентами в Маньчжурии, куда он часто ездил по делам и где проживала его семья. В рапорте верхотурского уездного исправника Г.И. Рупинского особоуполномоченному по охране Екатеринбургского и Верхотурского уездов о возможной причастности подрядчиков китайских рабочих на Надеждинском заводе к шпионажу в пользу Германии от 4 января 1917 года сообщалось, что «Мое впечатление от Рубинраута таково, что этот еврей, который, как и все евреи, не упустит случая нажить деньги на китайском труде. С военнопленными и вообще служащими немецкого происхождения Рубинраут никакого общения и сношения не имеет, и не было случая, чтобы он был замечен в каком-либо общении с военнопленными [...]» (ГАСО. Ф.183, On.1, Д.72, Л.301-301 об.).

Китайские рабочие, которых завезли в конце 1916 года, размещались на Самском железном руднике в двух бараках, построенных юго-восточнее пруда, получившего, как и китайский поселок, названия - «Шанхайского». Их использовали на неквалифицированных вспомогательных работах по вывозке породы в отвал и заготовке леса. Вероятно, китайскими же рабочими была построена узкоколейка к Северному карьеру Самского рудника. А большинство китайских рабочих, занятых на строительстве Самской железной дороги, к весне 1918 года находились в Марсятском Таборе, где их останки, по-видимому,  покоятся в захоронении, не имеющим отношения к местному населению, и которое, как ранее считалось, являлось захоронением спецпереселенцев из Кубанской области.   

Известно имя еще одного подрядчика строительства Самской железной дороги иудейского вероисповедания: 24 августа 1917 года между управляющим Акционерного общества Богословского горного округа С.С. Постникова и Семеном Абрамовичем Азарновым был заключен договор «в строительный сезон т.е. 15 октября, подряд по производству земляных работ на Самском подъездном пути между рекой Межевой и Самским рудником в количестве, сколько будет возможно произвести при предоставленном количестве военнопленных (около 550 человек) и состав, вагонов, платформ и паровозов». Бараки, склады, пекарни и другие помещения, имеющиеся на линии, равно как необходимый инвентарь, передавался С.А. Азарнову согласно особой описи на время работ в безвозмездное пользование. На С.А. Азарнова же возлагалась обязанность возведение новых бараков для содержания военнопленных и иной рабочей силы. Согласно договора, С.А. Азарнов имел право вести работы по самому облегченному продольному и поперечному профилям с целью скорейшей подготовки полотна под укладку, руководствуясь указаниями представителя Управления (начальника службы пути Богословско-Сосьвинской железной дороги Александра Всеволодовича Загоринского – Ю.Н.). Работы по постройке Самской ж.д., как следует из договора, велись с 10 июля 1917 года и по истечении срока договора, С.А. Азарнов был обязан передать военнопленных и инвентарь Управлению БГЗО.

В сентябре-октябре 1917 года завком Надеждинского завода рассматривал вопросы по ликвидации разрухи на железной дороге, обеспечивающей подвоз руды к заводу из Покровского и Баяновских железных рудников, принадлежащих Богословскому округу (ЦГАОР. Ф.1235, Оп.1, Д.13, лл. 25-26 об.). Рассматривался вопрос о продолжении строительства железной дороги к Самскому и Северному рудникам. При этом, большевики, как и представители других политических партий, заседавших в Надеждинском Совете (а позже – и в деловом Совете Надеждинского завода и БГЗО, сформированном в апреле 1918 года) не настаивали на изменении статуса и порядка содержания иностранных военнопленных и, фактически, солидаризировались с Правлением Богословского Горного Округа, которое всячески препятствовало отъезду военнопленных, как зачисленных в чехословацкий добровольческий корпус, так и передаче германских и австро-венгерских подданных для их обмена на российских военнопленных, несмотря на требования членов комиссии шведского Красного Креста и Центральной коллегии по делам пленных и беженцев (Центропленбеж), образованной в составе Народного комиссариата по военным делам РСФСР Декретом СНК РСФСР от 27 апреля 1918 года. По данным на 9 сентября 1917 года, на медных и железных рудниках округа (Васильевском, Фроловском, Воронцовском, Самском, Покровском, Ауэрбахском, а также в «разведочном цехе») трудилось 2 756 военнопленных (ГАСО. Ф.50, Оп.2, Д.3184, л.324). Причем, несмотря на все меры, предпринимаемые Временным правительством и сменившими их большевиками, количество пленных в Богословском округе нисколько не сокращалось. Суржикова Н.В., в своей работе «Военнопленные в Богословском горном округе: Статистика и экономика» указывала, что 27 января 1917 года из Солигалича в БГЗО прибыло 68 пленных (всего в январе–феврале 1917 года из Вязников, Иваново-Вознесенска, Калязина, Котельнича, Любима, Мологи, Москвы, Нижнего Новгорода, Переяславля, Солигалича, Судогды, Чухломы и Шуи в округ прибыло 1785 военнопленных), 4-21 октября того же года - 486 из Екатеринбурга, 12 октября - 559 из Пензы, 19 октября – 49 из Челябинска, 24 октября – 15 из Казани. Военнопленные, пользуясь разложением охраны, сформированной из раненных и освобожденных из плена солдат, разгильдяйством нарядчиков, всячески уклонялись от работ на рудниках и строительстве железной дороги. Со слов местных старожилов, они обращались к жителям окрестных деревень с просьбами нанять их на сенокосы и любые другие работы, женились на местных девицах или шли примаками к вдовам. Нередко, пленные открыто вступали в конфликт с охраной и начальниками участков. Так, согласно докладной главного лесничего БГО Барышникова от февраля 1916 года, прибывшая в его распоряжение партия румын, направленная в Марсятское (Н.В. Суржикова ошибочно указывала - Морозковское) лесничество, сразу работа­ ла из рук вон плохо. Пленным уменьшили паек и увеличили чис­ло охранников, которые прибегли к физическим методам воздействия на своих подопечных, после чего румыны вообще бросили работу и ушли в село Адриановское, где их и задержал полицей­ский урядник (ГАСО. Ф.45, Оп.1, Д.228, л.17). О качестве выполненных на строительстве Самской ж.д. работ можно судить по акту №1 от 12-го августа 1920 года, в котором «согласно распоряжения Коллегии Урал-бюро от 2-го июля с/г мы нижеподписавшиеся: Нач. службы пути и зданий Комаров; Завед. постройкой Богословской-Сосьвинской ж. дороги Н.Ф. Липин сдали, а завед. 2-го участка постройки железнодорожной линии Надеждинский завод – Северный рудник В.Е. Пуценко и завед. 1-й дистанции 2-го участка той же постройки К.И. Безухов приняли Самскую железную дорогу согласно четырёх приложенных при сём ведомостей. Кроме того, принято 57 верст (пятьдесят семь) уложенного пути. При сём оказалось, что путь совершенно не пригоден ни к какому движению, что во многих местах насыпь совершенно провалилась в болото и рельсы с шпалами висят в воздухе. Выемки заплыли почти всюду и кроме кюветов во многих местах затопили и полотно пути. Рельсы на всём протяжении уложены без всякого соблюдения технических условий об укладке пути. Рельсы разного типа, укладных материалов (накладок, подкладок, болтов и костылей) уложено не более 50%» (АОАСГО. Ф.Р-83, Оп.1, Д.6.).

Официально, строительство Самской ж.д. продолжалось до конца 1917 года. 2 января 1918 года Управление БГЗО ликвидирует отношения с подрядчиком Азарновым и поручает Главному Лесничему принять военнопленных, лошадей, нарубленные дрова. Конторе подъездных путей было поручено принять железнодорожный инвентарь, а Продовольственному Отделу - принять соответствующие продовольственные материалы. Вопрос о дальнейшей постройке ж.д. решено было оставить открытым, до выяснения надобности в руде Самского рудника, так как вследствие сокращенной деятельности Надеждинского завода, потребность в Самской руде может возникнуть не ранее, чем через год, а железная дорога имеет задачу вывоз лесных материалов. Военнопленные и китайские рабочие, ранее занятые на строительстве железной дороги, были задействованы на добыче железной руды на Самском руднике, марганцевой руды на Марсятском руднике, белой огнеупорно глины в районе деревни Березовая Гарь (Вишера), заготовке сена и дров. (АОАСГО. Ф.Р-83, Оп.1, Д.9-41). Согласно данным, указанным в вышеупомянутой работе Суржиковой Н.В., к середине июля 1918 года, на рудниках, каменоломне и угольных копях Богословского горного округа оставалось работать 464 военнопленных (ГАСО. Ф.24, Оп.26, Д.43, л.171,184,205). К сожалению, отсутствуют данные о количестве военнопленных, находящихся в распоряжении Марсятского и Петропавловского лесничества, Масловской выемки и в казармах по трассе Самской ж.д., занимавшихся заготовкой дров. В настоящее время, из четырнадцати с половиной тысяч военнопленных находившихся на декабрь 1917 года в БГЗО, достоверно установлена судьба лишь нескольких умерших военнопленных по записям метрических книг Введенского собора Богословского завода (19-ти человек в период времени с 19 мая 1915 года по 26/28 апреля 1918 года) и 91-го человека, изъявивших желание поступить добровольцами в чехословацкий корпус, переданных управлением БГЗО через милицию в распоряжение подпоручика чехословацкой армии Г. Пифеля (из депеши главноуправляющего Богословского горного Округа С.С. Постникова Верхотурскому уездному воинскому начальнику полковнику Саульскому от 1 сентября 1917 года (АОАСГО. Ф.Р-150, Оп.1, Д.11, л.1). Пока не оцифрованы записи метрических книг Максимовской церкви Турьинских рудников, храма во имя святых Апостолов Петра и Павла бывшего села Петропавловского (ныне города Североуральск), Спасо-Преображенского храма Надеждинского и Александро-Николаевского храма Сосьвенского заводов, однако, вряд ли эти книги содержат, в общей сложности, более сотни имен умерших военнопленных за интересующий нас период времени.

Не имеется и достоверных сведений о судьбе китайских рабочих, остававшихся в Богословском горном округе после Октябрьской революции до захвата севера Верхотурского уезда Белой армией в октябре 1918 года. Руководство Округа до ноября 1917 года, да и после формальной его национализации большевиками, всячески препятствовала отъезду не только иностранных военнопленных, но и китайских рабочих, ввиду критического значения этой рабочей силы для продолжения строительства железной дороги к Самскому руднику, а также добычи железной руды на Самском, Покровском и Ауэрбахском рудниках. Кроме того, после мятежа чехословацкого легиона, какое-либо упорядоченное движение по Транссибирской магистрали и выезд китайцев на родину стали не возможными или крайне затруднительными. Испытывавшие всевозможные притеснение со стороны служащих Богословского округа, китайские рабочие, даже учитывая культурные и языковые барьеры, в своей массе не могли не симпатизировать новой власти. Их присутствие в составе военных отрядов, сформированных до июля 1918 года в Турьинских рудниках, Богословском и Надеждинском заводах, известными историческими источниками не зафиксировано. С другой стороны, историки, обращавшиеся к теме участия китайских рабочих в событиях Гражданской войны на Урале (Сильченко И.С., Борисов А.Г. и др.) указывали, что в конце июля 1918 года в Верхотурском уезде был сформирован первый военный отряд из китайских рабочих Надеждинского и Алапаевского заводов, который возглавил Ли Пу Сен. В дальнейшем, данный отряд влился в 225-й стрелковый полк, командование которым осуществлял бывший уполномоченный по делам китайских рабочих в Вяткой и Пермской губерниях Жен Фучень. Китайские интернационалисты принимали участие в боях на реке Актай и в районе станции Выя, где большая часть остатков полка была уничтожена в ходе ночного наступления белогвардейцев.

Вероятно, не менее трагично сложилась судьба китайцев, не решившихся принять участие в Гражданской войне и не успевших выехать на родину. По предварительным итогам переписи населения 1920 года, проведенной в соответствии Постановления ВЦИК 7-го созыва № 28 от 8 февраля 1920 года, за восемь месяцев белогвардейской оккупации севера Урала в качестве пропавших без вести военнопленных и прочих лиц (к которым, вероятнее всего, относились и китайские рабочие) числилось: в Надеждинске и Надеждинской волости – 50 мужчин и 4 женщины, в Богословской волости – 24 мужчины и 6 женщин, в Верх-Сосьвенской волости – 39 мужчин и 1 женщина, в Всеволодо-Благодатской волости (Южно-Заозерской даче Зауральского горнопромышленного акционерного Общества, где находилось на начало 1918 года 200 иностранных военнопленных) – 42 мужчины и 1 женщина, в Турьинской волости, на территории которой находились Самский железный рудник и станция Марсяты Самской железной дороги – 49 мужчин и 3 женщины (всего 226 человек из 2026, местонахождение и судьба которых не была достоверно установлена). То есть, куда делись остававшиеся в Богословском горном округе военнопленные и китайские рабочие после его захвата войсками белой Сибирской армией - не известно. Возможно их перебили всех, также, как и остававшихся военнопленных (чехословаки пленных венгров и австрийцев зачастую закапывали в землю живьем).

В конце своего очерка хотел бы высказать замечание в адрес, пожалуй, самого авторитетного автора исследований истории военного плена на Урале, заместителя директора института истории и археологии Уральского отделения Российской академии наук Суржиковой Н.В.

Наталья Викторовна в своей работе «Военный плен в Российской провинции (1914-1922 гг.)» отмечала, что «Общеобязательную тенденцию стремительного сокращения статистики занятых в промышленности пленных изо всех сил пыталась блокировать администрация Богословского горного округа, игнорируя даже то, что к апрелю 1918 г. пребывавшие в округе иностранцы ели собак и, хронически не доедая, жестоко страдали от различных заболеваний. Более 3 тыс. человек болело цингой, что привлекло к себе внимание областного отдела военнопленных (К положению военнопленных на Урале. Изв. Уральского областного Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов и Екатеринбургского Совета рабочих и солдатских депутатов. 1918. 10 апр.). В мае 1918 года в Округ прибыла комиссия Шведского Красного Креста, чтобы в течение трех дней снять всех вражеских военнослужащих с работ бывшего Богословского горнозаводского общества согласно распоряжения Обжелкома (структурного подразделение Уральского областного военно-промышленного комитета) № 4-Д 7151, наделившие членов комиссии Шведкреста полномочиями Главного комитета по заведыванию пленными. Отстаивая свое право на пленных, председатели Делового совета БГЗО Злоказов и Центросовета Заславский направили телеграмму в управление национальными заводами Урала: «Эта мера введет дезорганизацию производства, возможна остановка цехов, прекращение сплава. Шлите срочные указания. Первый поезд c военнопленными уходит двадцать пятого [июня]» (ГАСО. Ф.24, Оп.26, Д.43, л.170).

Напомню, что к этому времени чехословацкие легионеры, поднявшие мятеж против Советской власти, уже захватили большую часть Челябинского и Курганского уездов, Петропавловск, Пензу, Сызрань, Омск, Самару и множество населенных пунктов вдоль «Транссиба». Шли бои под Шадринском, Златоустом и в Екатеринбургском направлении. Таким образом, движение по большей части железных дорог Урала было парализовано и, крайне сомнительно, чтобы в такой напряженной обстановке Деловой совет БГЗО отправлял эшелоны с военнопленными в Екатеринбург, в котором, на тот момент, отсутствовали надежные воинские части, способные поддерживать порядок и безопасность на пригородной станции Палкино (ныне Свердловск-Сортировочный). Так же маловероятен вариант отправки эшелона (эшелонов) с военнопленными в Пермь по горнозаводской железной дороге через станцию Выя и Кушвинский завод, так как, после формирования в январе 1918 года Уральского областного Совета с центром в Екатеринбурге, его руководители всячески демонстрировали свою независимость от бывшей губернской метрополии и все возникающие вопросы старались решать в пределах своих компетенций. Не стоит забывать и о нахождении с 30 апреля в Екатеринбурге царской семьи, надежная охрана которой была явно несовместима с присутствием в городе большого числа иностранных военнопленных, политические настроения которых были сомнительны или открыто враждебны Советской власти.

Да и ни каких документальных свидетельств об отправке военнопленных из БГЗО в централизованные пункты их содержания для последующей репатриации на Родину, не имеется. Более того, члены Австро-Венгерской миссия по делам военнопленных, находившиеся в Пермской губернии в соответствии с Постановлением об оказании материальной, медицинской и духовной помощи военнопленным на Урале от 24 января 1918 года, подписанной представителями НКИДа Российской республики, германской и австро-венгерской делегации, Шведской и Датской королевских миссий, миссий Красного Креста и Турецкого Красного Полумесяца, сообщала в Центропленбеж 1 июля 1918 года: «…В Пермской губернии находится около 100 тыс. австро-венгерских военнопленных, живущих там, естественно, при крайне трудных условиях. 40–50 тыс. военнопленных находится в районе к западу от линии Красноуфимск - Верхотурье, то есть в районе чехословацкого фронта. По слухам, идущим из местностей, занятых чехословаками, белой гвардией и казаками, все военнопленные, которые отказываются принимать участие в чехословацком движении, подвергаются насилию со стороны чехословаков… В северной области Урала находится около 15-20 тыс. человек» (ГАРФ. Ф.Р-3333, Оп.4, Д.60, л.1-1об.).

Сама же Суржикова, признает, что, если какое-то перемещение пленных в западном направлении все-таки и осуществлялось, оно должно было прекратиться после начала Гражданской войны на Урале, в Сибири и Повольжье. Телеграммой Центральной коллегии по делам пленных и беженцев (Центрбежплена) от 18 августа 1918 года, «в связи с политическим переворотом в Венгрии, равно отказом белогвардейцев запфронта принимать немцев, дальнейшая эвакуация на родину австро-венгерских пленных невозможна», местным властям предписывалось прекратить всякие отправки вражеских пленных в западном направлении в составе эшелонов, а также отдельными теплушками прекратить впредь до распоряжения (ГАСО. Ф.Р-1646, Оп.1, Д.3, л.468).

После захвата белыми Урала, белое Временное Сибирское правительство, как и советские руководители национализированных горных округов, по причине острого дефицита рабочей силы, были не прочь использовать труд военнопленных на заводах оборонного значения. Так, согласно телеграммы на имя начальников штабов округов за № 219/518 от 8 января 1919 года, снятие пленных с работ и всякие их перемещения были остановлены (РГВА. Ф.39499, Оп.1, Д.200, л.7). Тот факт, что в Богословском Округе оставалось большое количество военнопленных, подтверждают сведения о направлении 23 марта 1919 года 49 процентов пленных, занятых, в основном, на вспомогательных и лесозаготовительных работах в БГЗО на Алтайские угольные копи Округа и строительство Томь-Богословской железной дороги (РГВА. Ф.39499, Оп.1, Д.231, л.65,238,250,325об.,326). Естественно, ни Временное Сибирское правительство, ни Верховный правитель России адмирал Колчак не признавал заключенного большевиками Брестского мира с Германией и Австро-Венгрией и связанных с ним соглашений об обмене военнопленных. А переговоры со странами Антанты о их судьбе носили сложный, затяжной характер, не предусматривавший скорого возвращения пленных на родину.

После освобождения Урала от войск Колчака, адекватная оценка масштабов присутствия в регионе иностранных граждан была одной из многочисленных и не самых животрепещущих проблем восстановленных органов Советской власти. 3 июля 1919 года Екатеринбургский губернский комиссариат по военным делам одним из первых своих приказов, за № 3, предписал экстренно, в 3-дневный срок, зарегистрировать всех иностранных военнопленных «империалистической войны» (ГАСО. Ф.Р-1646, Оп.1, Д.3, л.654 об.). Переписать при этом удалось только 2 тыс. человек, содержавшихся в 4 лагерях и госпитале вновь созданного губернского пленбежа, в то время как тысячи пленников остались за рамками всякого учета. Так, например, эвакуация белогвардейцев и их сочувствующих из Богословского горного Округа производилась 6 июля 1919 года, а комендантским подразделениям, техническим специалистам и их семьям, находившимся на приисках Вагранской и Заозерских дачах, предписывалось для эвакуации пробираться в Березов, откуда пароходами следовать в Тюмень и Тобольск. При этом, ни каких свидетельств о судьбе 200 военнопленных, работавших на Лангурско-Екатерининских приисках Зауральского горнопромышленного Общества и 65 военнопленных с приисков Платино-промышленной компании Анонимного Общества в Вагранской лесной казенной даче не обнаружено, как и о 1 402 военнопленных, трудившихся на лесопильных заводах и приисках Николае-Павдинского горного Округа (предполагая, что участь военнопленных и китайских рабочих, трудившихся на Покровском и Баяновском рудниках БГЗО в районе села Петропавловского (ныне город Североуральск) и отдаленного Самского рудника решалась руководством Округа каким-то упорядоченным характером.

Некоторую часть военнопленных вернули на родину в середине 1920 года, однако, как признавались местные власти «Отправка бывших военно- и гражданских пленных австро-германцев должна была закончиться еще в конце 1920 г. Но многие из указанных граждан и до сих пор не знают ничего об отправке их на родину, так как они не зарегистрировались по месту своего жительства в волисполкомах и поэтому необходимых сведений о них не имеется…» (ГАСО. Ф.Р-511, Оп.1, Д.363, л.1). Вероятно, множество пленных, по примеру сторонников Советской власти, скрывалось от белогвардейских карателей на заброшенных во время Империалистической войны приисках и казармах лесорубов, разбросанным по берегам Ваграна, Шегультана, Канды, Даньши, Тоты и Каквы.  По состоянию на 27 апреля 1920 года в Верхотурском уезде было зарегистрировано 129 человек иностранных военнопленных Первой мировой войны (ГАСО. Ф.Р-1646, Оп.1, Д.3, л.91-96), а на июль 1921 года - 186 человек (ГАРФ. Ф.Р-3333, Оп.4, Д.254, л.44; Д.3333, л.18). Последними сроками их бесплатной репатриации были определены для германцев 1 марта 1922 года, для австро-венгров (за исключением румын) - 31 августа 1922 года. (ГАСО. Ф.Р-1646, Оп.1, Д.33, л.3,33,55). После новой переписи пленных в Екатеринбургской губернии конца 1923 года, была возобновлена их отправка в Австрию, Венгрию, Германию и Чехословакию, в 1924 году – румын, а в 1925 году - турок (ГАСО. Ф.Р-511, Оп.1, Д.352, л.43; Д.386, л.11,12,16). Ни каких уточняющих данных при этом по бывшему Богословскому округу и Всеволодоблагодатской волости, Суржикова Н.В. не приводит, хотя, в отдельных работах, к вопросам о численности военнопленных и режиму их содержанию в БГЗО, она не раз обращалась.

В итоге, диссертацию на соискание ученой степени доктора исторических наук Наталья Викторовна успешно защитила, а вопросы о судьбе большого количества военнопленных в период Гражданской войны на севере Урала остались…

По какой-то непонятной мне причине, и остальные исследователи истории Гражданской войны на Урале стыдливо обходили стороной вопрос о судьбе иностранных граждан на севере Верхотурского округа в период белогвардейской оккупации. Будем надеяться, что когда-нибудь на территории бывшего Богословского округа будут установлены все массовые захоронения не только военнопленных периода Первой мировой войны, но и китайских рабочих, выяснены обстоятельства их гибели, названы имена их палачей.

Использованная Литература:

Архивный отдел администрации Серовского городского округа, Ф. Р-83. Управление строительства Самской железной дороги.

Суржикова Н.В. Военнопленные в Богословском горном округе: контакты, конфликты, конвенции. Известия Уральского федерального университета. Сер. 2, Гуманитарные науки. 2012 г. № 1 (99).

Суржикова Н.В. Военнопленные Первой мировой войны на Урале. К реконструкции коллективного портрета. Вестник Пермского университета. История.2011 г. № 3 (17).

Государственный архив Свердловский области. Ф.45. Управление Богословским горным округом

28 сентября 1918 года в селе Никито-Ивдель группой заговорщиков из числа бывших золотопромышленников, купцов и ветеранов Империалистической войны была свергнута Советская власть. Заговорщиками был разогнан местный Совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов и разоружен отряд лесоохраны. Причинами восстания послужили большевистская национализация Северо-Заозерской дачи Московского лесопромышленного Товарищества и частных золотых приисков, произведенные в марте 1918 года обыски и конфискация оружия и имущества у Андрея и Степана Рогалевых, братьев Шадриных, Ивана Пьянникова, успешные действия чехословацкого корпуса и набирающего силу Белого движения, а также предложение Надеждинского Совета об отправке из Никито-Ивделя военного отряда в распоряжение экспедиции Богословского горного Округа, снаряжаемой для закупки или захвата продовольствия на Каратунских и Тюменских пристанях после того, как белогвардейцы отказались снабжать север Урала хлебом и промышленными товарами. В дневнике участника событий Павла Вахонина, хранившегося в личном архиве ивдельского краеведа Александра Дмитриевича Губина, было указано, что, ожидая карательных действий со стороны советских властей, командир повстанцев, отставной подпрапорщик Русской императорской армии Петр Никитич Арапов, отправлял дозоры в село Всеволодоблагодатское и даже на Вагран. Кроме проведения разведки, пользуясь неразберихой, царившей на фоне разгоравшейся Гражданской войны, Никито-Ивдельские повстанцы проводили поиск золота, платины и экспроприацию сколько-нибудь ценного оборудования на брошенных промыслах в Вагранской казенной лесной даче: Сольвинском прииске Зауральского горнопромышленного общества, трех приисках потомственного почетного гражданина Николая Ивановича Шевелина и десяти приисков золотопромышленной компании в составе потомственного почетного гражданина Сергея Александровича Соловьева, лейб-гвардии прапорщика запаса Ивана Ивановича Чикина и личного почетного гражданина Арнольда Леонардовича Шауфельберга. После разгрома восстания сводным отрядом левых эсеров Турьинских рудников и рабочих Богословского завода, часть повстанцев, в том числе братья Араповы, Рогалевы, Яков Давыдов и Иосиф Федоров, скрылись из Никито-Ивделя. Беглецов искали на севере, в верховьях реки Лозьвы, где у Мефодия Рогалева в собственности имелся золотой прииск Дальний, а у Филарета – зимовье по дороге из деревни Бурмантовой в Няксимволь. На самом же деле, «мятежники» укрылись на Надеждо-Еленинском прииске Александра Рогалева, расположенном по руслу одноименного ключа, впадающего в Федоровскую Мартайку, составлявшую при слиянии с Сибиревской Мартайкой левый приток Велса - речку Большая Мартайка. Там же они скрывались и после эвакуации белых с Урала в июле 1919 года. Учитывая находки кладов семейства Рогалевых в доме Филарета Степановича в Няксимволе и в бывшей торговой лавке Рогалевых на Лангурском прииске, можно предположить, что самый большой клад рогалевского золота стоит искать в окрестностях Надеждо-Еленинского или Спасского приисков.
Вышеупомянутые прииски входили в группу золотых промыслов, существовавших во второй половине XIX - начале XX века в верховьях реки Велс, ныне имеющих обобщенное название «Сибиревский прииск». Дорога на эти прииски, расположенные восточнее Мартайского хребта, граничащие на севере с Поповской сопкой и горой Пятый Тумп, пролегала от села Никито-Ивдель через прииск Ульяновский на Большой Умпии и далее на запад, вдоль верховий реки Ивдель (2-ю плотину, 3-й Северный рудник), пересекая ручей Крутой и речку Медянка, следуя затем по территории Чердынского уезда (Красновишерского района Пермского края) через сопку Белая и бывший прииск Воскресенский на реке Посьмак. Основоположник уральского краеведения и один из основателей Уральского общества естествознания (УОЛЕ) Наркиз Константинович Чупин писал: «Велсуй, или Велс, значительная речка, вытекает из Уральских гор в самой восточной части Чердынского уезда, неподалеку от вершин р. Ивделя, притока Лозвы, начинающегося по другую, восточную сторону Уральского хребта, и впадает с левой стороны в р. Вишеру, верстах в 30 выше устья Улсуя и последнего вверх по Вишере населенного пункта - деревни Усть-Улсуя. Длина Велсуя более 60 верст. Берега его и многочисленных его притоков представляют безлюдную пустыню. Важнейшие притоки Велсуя: Почмог, Човал и Шудья, впадающие с левой стороны. От Вишеры, вверх по долине Велсуя и потом долиною Почмога, проходит дорога, ныне уже впрочем почти неупотребительная, через Урал на Ивдель, правый приток Лозвы. По словам одного моего знакомого, хорошо знающего эту часть Урала, дорога эта, по перевале чрез Уральский хребет, продолжается между горами Денежкиным Камнем (на юге) и Журавлевым Камнем (на севере), выходя за тем на р. Большую Тальтию. Изучавший вогульскую землю в народ, ученый путешественник Регули, в письме своем к академику Кеппену, описывая дороги через северный Урал, говорит об этой: «Вишерский путь, называемый Вогулами Миррлян (Народный путь), потому что он прежде был единственным зимним путем, ведущим к Вишере. Им пользовалась вся масса народа с берегов Лозвы и частью с верховья Северной Сосвы, отправлявшаяся к Вишере. Но и этот путь, вследствие нового направления торговли, по которому все потребности могут быть удовлетворены предметами, вывозимыми частию из Богословска, частию из Березова, потерял свое значение. Он идет от Вишеры вдоль Велсуйской долины к Почмогу, а оттуда, через Урал к Ивделю, и замечателен в особенности тем, что через этот путь Россия состояла в сношении с Сибирью тотчас после ее завоевания. Развалины города Лозвы, основанного собственно для русских, ехавших в Сибирь, в 1590 году, видеть можно и теперь еще на южном берегу устья Ивделя, выше Першинских юрт». На другую группу золотых приисков, расположенных по речкам Саменке, Большой Сурье и Выдерье (левым притокам Кутима), дорога пролегала через село Всеволодоблагодатское, кордон Шарп, огибая с севера Денежкин камень. Далее дорога пересекала верховья Большого Шегультана и, через прииск Сольва, вела, через речку Талую на перевал к верховьям Большой Лямпы к истокам Большой Сурьи, от куда было рукой подать до верховий реки Саменка. Без сомнения, древней дорогой через Уральский хребет, описанной Н.К. Чупиным в упомянутом выше очерке, пользовались коренные жители Севера. Однако, к середине XIX века, в верховьях Велса и Кутима долговременных поселений или стойбищ вогулов уже не существовало (кроме немногочисленных представителей этой народности на Вишере и в селении Усть-Улс), так как, после присоединении Сибири к Московскому царству, вогулы массово переселялись на реки Лозьву, Лялю, Вагран, а также на Северную и Южную Сосьву, занимая опустевшие земли после увода остяков татарами в степи северного Казахстана. Дальнейшая история русской колонизации восточной части Чердынского уезда Пермской губернии была неразрывно связана со всеми этапами геологического освоения территории и развития золотодобывающей отрасли на Горнозаводском Урале.
История возникновения и работы золотых приисков в Чердынском уезде берет начало после организации системного поиска новых месторождений драгоценных металлов на Урале и в Сибирских губерниях с привлечением подготовленных кадров корпуса горных инженеров в Российской империи. Эти изыскательские работы были предприняты после назначения в 1823 году на должность министра финансов Егора Францевича Канкрина, убежденного сторонника золотого обеспечения рубля. Е.Ф. Канкрину удалось убедить императора Николая I выделить 1 миллион рублей из накопленного по горной части капитала для «приведения заводов в лучшее устройство и принятию мер к совершенствованию искусства добывания металлов». 70% ассигнованных средств было выделено на изыскание в казенных землях горнозаводского Урала, Оренбургской, Тобольской и Иркутской губерниях полезных ископаемых, и прежде всего - золота. В 1827-1830 годах под руководством Берг-коллегии начались планомерные поиски драгоценных металлов, а также железных и медных руд в землях Гороблагодатских, Пермских и Камских заводов, а также в Лялинской и Вагранской казенных дачах Верхотурского уезда, прилегающих к Тагильским и Богословским заводам. В 1830-1835 годах на севере Верхотурского уезда Пермской губернии и части Березовского уезда Тобольской губернии вела работу «Северная горная экспедиция» под руководством Матвея Ивановича Протасова. Работа «Северной горной экспедиции» была возобновлена после назначения Высочайшим указом император Николай I от 27 марта 1837 года «Состоящего в Свите нашей артиллерии генерал-майора Глинки» на должность Главного начальника горных заводов хребта Уральского. Руководить исследовательской партией в государственных землях на востоке Чердынского уезда по притокам реки Вишеры - Кутима, Улса и Велса был назначен контролер 1-го департамента Уральского горного правления Александр Наумович Чеклецов, выпускник 1820 года Горного кадетского корпуса (в 1834 году преобразованного в Институт Корпуса горных инженеров, а в 1866 году - в Санкт-Петербургский Горный институт Императрицы Екатерины II). До этого, в 1827 году А.Н. Чеклецовым были открыты золотоносные участки в верхнем течении реки Сосьвы, на ее левых притоках Пуе, Сольве и Мостовой. А в начальный период работы «Северной горной экспедиции» он возглавлял поисковую партию, действующую в дачах Мотовилихинского и Юговских заводов. В 1938 году А.Н. Чеклецов, обследовав земли в верховьях реки Лозьвы и по ее притокам, пересек хребет Поясовый камень и остаток сезона посвятил геологическому исследованию верховья реки Печоры.
Вслед за поисковой партией А.Н. Чеклецова, в 1844 году на севере Чердынского уезда работала экспедиция Бурнашёва в составе 46 человек пробила 316 шурфов протяжённостью 2900 верст на 62 речках (Унье, Елме, Порожней, Выдерье, Коленной, Чистой, Мысолак, Оленьей, Крысьей, Кедровый Лог и др.). Наиболее перспективным районом для добычи золота был определен по реке Веласница, где золотоносный пласт отличался мощностью и шириной при равномерном содержании золота 24 долей на 100 пудов породы. Однако, работа партий «Северной горной экспедиции» была свернута в 1847 году и отвод земель под новые прииски в Чердынском уезде не был произведен. Иванов А.А. и Рожков И.С., в своем докладе «Золотоплатиновая промышленность Молотовской области», подготовленным к Конференции Академии Наук СССР по изучению производительных сил Молотовской области 1945 года, утверждали, что доверенными лицами саратовского купца 2-й гильдии Степана Калашникова были организованы первые крупные эксплоатационные работы по добыче золота на левом притоке Печоры, речке Верхний Ключик не только на основании данных, полученных экспедицией смотрителя медных и золотых приисков Богословских заводов Петра Михайловича Бурнашова, но и на сведениях изыскательной партии А.Н. Чеклецова 1938 года. Состав золотопромышленной компании Калашникова известен по Извещению саратовского 2-й гильдии купца Степана Калашникова и Ануфрия Журавлёва в Саратовскую градскую думу от 14 декабря 1841 года «О компании Саратовского купца Степана Калашникова с товарищи для добывания золота в Сибири»: «Сего 1841 года апреля 30 числа, из нас мною Калашниковым, с Саратовскими купцами – как то: 1-й гильдии купцом Хрисанфом Ивановичем Образцовым, 1-й гильдии купцом Иваном Петровичем Буркиным, купчихой Екатериной Ивановной Шехтель, 2-й гильдии купцами Степаном Матвеевичем Меркуловым, Александром Максимовичем Рыбакиным, Егором Ивановичем Поляковым, Григорием Ивановичем Каниным, Ануфрием Владимировичем Журавлёвым, купчихою Прасковьей Ивановной Малеевскою и господином ротмистром Михаилом Ивановичем Готовицким, заключён договор явленный у Саратовского публичного нотариуса Петра Медведева того же апреля 30 числа под № 306 в том, что я Калашников имея от правительства три дозволительные свидетельства на отыскание или добывание золота и прочих благородных металлов в Сибири, то на основании Высочайше утверждённого в 30-й день апреля 1838 года положения о частной золотопромышленности на казённой земле в Сибири параграфов 2, 3 и 8 принял всех вышепоименованных лиц к себе в товарищи или компаньоны, во все дозволенные права в помянутых трёх свидетельствах изъяснённые со вкладом в общую массу на производство сего промысла денежной суммы серебром 14300 р. а ассигнациями соответствуется пятьдесят тысяч пятьдесят рублей, с тем чтоб товарищество наше согласно помянутого договора состояло под наименованием: Кампания Саратовского Купца Степана Калашникова с товарищи, на производство золотого промысла в Сибири. В какой же силе заключён оной договор между компаньонами у сего для сведения Саратовской градской думе честь имеем представить его в подлиннике и список с него за подписями нашими, и с приложением на нем компанейской печати». Согласно сведений, изложенных в докладе «Золотоплатиновая промышленность Молотовской области», добыча золотоносных песков на Калашниковском прииске производилась открытым разрезом по правой стороне от русла на протяжении одного километра, в 1 км от устья речки (по руслу длина Верхнего Ключика 7 км) в течении двух лет и были прекращены ввиду транспортных затруднений. В 1853 году работы на прииске по руслу ручья Верхний ключик были возобновлены компанией омских купцов Ременниковых, но тоже были остановлены из-за трудностей доставки продовольствия и материалов. Надо заметить, что экспедиция Чеклецова и золотоискательские партии, направляющиеся в верховья Печоры (за исключением Базилевского и Носилова), пользовались дорожками, проложенными еще в первый сезон «Северной горной экспедиции» Матвея Протасова через Умпию, 1-й Северный рудник, Талицу, Нижний Вижайский склад, юрты Бахтиярова и Прокопьева.
В 1842 году, следуя из села Никито-Ивдель по старинной дороге в Чердынский уезд, А.Н. Чеклецовым были открыты признаки золотоносности в верховьях реки Велс, однако Богословские заводы, на которые возлагались задачи организации золотодобычи в казенных землях севернее Заозерской дачи и в Чердынском уезде, не располагали людскими и материальными ресурсами для их исполнения, а, кроме того, в сентябре 1847 года горный начальник Богословских заводов направил на имя В.А. Глинки прошение о прекращении деятельности «Северной горной экспедиции» и вывоза из ее округа припасов и инструментов. В составленном в декабре того же года заключении совета горных офицеров Богословских заводов отмечалось, что Северный Урал имеет небогатые месторождения золота, которые в основном сосредоточены на территории, прилегающей к дачам заводов Всеволожских, а добыча золота обходится в три раза дороже, чем в Богословском округе. Именно поэтому горный совет предложил прекратить деятельность геологических партий и оставить в этом районе караул из четырех сторожей для предотвращения незаконной добычи золота. К 1848 году работа «Северной горной экспедиции» была окончательно прекращена (ГАСО.
Ф.43, Оп.4, Д.140, Л.1-3 об., 5-9).
Продолжение нашей истории случилось в марте 1859 года, когда в ходе реализации мер по укреплению государственных финансов, расстроенных неудачным исходом Крымской войны, Высочайшим Указом было утверждено решение кабинета министров Российской Империи о разрешении розыска и добычи золота в Чердынском уезде Пермской губернии. Еще до утверждения данного правительственного постановления, с начала февраля 1859 года многие российские купцы отправили в Чердынь своих доверенных лиц и партии старателей, размещавшихся, порой, в построенных на скорую руку балаганах (согласно Горного устава 1857 года к добыче золота допускались купцы 1-й гильдии, дворяне и лица, причисленные к почетному гражданству), всего – около 140 изыскательских партий. Среди прибывших золотоискателей находились доверенные лица купца из Елабуги Ушкова, екатеринбургского торгового дома «Якима Рязанова сыновья» и крупного золотопромышленника из Томска Ивана Дмитриевича Асташева, совладельца «Удерейской золотопромышленной компании». Изыскательская экспедиция ораниенбаумского купца 1-й гильдии Михаила Константиновича Сидорова, совладельца «Печорского товарищества для разработки и вывоза лесных продуктов с Печоры», во главе с Золотиловым и Степановым оформила заявки на прииски в бассейне Печоры, по ручью Калашниковскому и реке Выдерье. Владимир Тесленко в статье «История золотодобычи в Красновишерском районе Пермского края в царское время» приводит сведения, что в верховьях Печоры наибольший интерес для золотопромышленников представляла река Веласница (Маньская Волосница), где золотоносный пласт отличался мощностью и шириной при равномерном содержании золота 24 долей на 100 пудов породы, однако, после отвода в 1861 году Калашниковского участка (переименованного в 1883 году новым собственником в лице действительного статского советника Ф.И. Базилевского и его доверенного по розыскам золота К.Д. Носилова в «Печёрский Золотой Прииск»), работы на нём прекратились уже в следующем году после бегства доверенного с похищенным золотом. В 1912 году в верховьях Печоры был отведён «Александровский прииск» по ручью Выдерья-Михайловский, но к работам на отведенном полигоне так и не приступили. О баснословных богатствах, содержащемся в песках Калашникова ключа, рек Выдерьи и Маньской Волосницы в народе слагались легенды. Золотопромышленник И.В. Прудков, в очерке «Северный Урал и его будущее. Путевые заметки», опубликованном в 1919 году в журнале «Известия Русского географического общества», упоминал личную встречу на одном из притоков Печоры с золотоискателем, добывавшим с одной тачки руды не меньше 5 долей золота. Долгие годы, включая и советский период нашей истории, на западных склонах Поясового Камня добывали золото хищники и нелегальные старатели. В эти же места бежали заключенные северных лагпунктов Ивдельлага, надеясь, намыв золотишка, провести остаток жизни на воле, в тепле и достатке.
Другими партиями, искавшими золото на восточных склонах Мартайского хребта, среди первых заявок столбились участки по речке Пуртымка (Буртымка), левому притоку реки Большой Почмог (Посьмак), Заблудящей, Большой Мартайке, Поповскому ключу. После этого последовали другие находки по притокам Велса и Кутима. Так 18 октября 1859 года елабужский купец 3-й гильдии Федор Филиппович Постников по доверенности елабужского купца 1-й гильдии Капитона Яковлевича Ушкова обратился в Горное правление с просьбой об отводе Петровского золотосодержащего прииска, открытого в Чердынском уезде по трем ключам, впадающим с левой стороны в речку Кутим, «в лесной казенной даче, на пустопорожней казенной земле» (ГАСО, Ф.24, Оп.31, Д.5660, Л. 21-26). В конце июня 1862 года, одной из изыскательской партий купца Асташева были открыты признаки золотоносности по руслу притока Кутима - Саменки. Нижнетуринский краевед Шлемов А.В., среди первооткрывателей чердынского золота, упоминает соликамского купца 2 гильдии Василия Ивановича Шайдурова с братом Адрианом, бывшим мастеровым Очерского завода, которые в 1891 году перебрались в Верхотурский уезд и уже через три года имели в долине реки Ис 13 приисков. Всего к 1862 году доверенными лицами Асташева было отправлено 45 заявок, а от компании Рязанов и Ко - 35 заявок. Поисковые партии действовали на основании свидетельств министерства финансов, департамента горных и соляных дел, отделения частных золотых приисков о «дозволении производить поиски и разработку золотых россыпей на казенных землях в определенном уезде или во всех Российских губерниях». Обнаружив признаки золотоносности, доверенные лица золотопромышленников направляли в Горное правление заявление с просьбой об отводе нового золотосодержащего прииска, открытого в Чердынском уезде, обозначенного заявочными столбами с именными литерами предполагаемого владельца прииска. Кроме того, на основании ст. 2447 и 2448 Горного устава, объявление о направлении заявки о вновь открытом прииске в чердынский земский суд публиковались в «Пермских губернских ведомостях». О своих намерениях открыть золотой промысел было необходимо поставить в известность городничего по месту приписки к купеческой гильдии, уплатить пошлину (1 руб. 50 коп.) в пермское губернское правление «за пропечатание объявления о заявке» и 1 руб. 80 коп гербовых пошлин - в местное уездное казначейство. Также требовалось разослать «печатные объявления во все места, где находятся учрежденные для заявки приисков книги». Затем депутация от правительства (в составе горного землемера, представителей уездного правления, депутата Пермской палаты Государственных имуществ, золотопромышленника или его доверенного лица и 12 понятых, приведенных к присяге) на месте регистрируемого прииска тщательно измеряла его площадь, изучало местность, золотосодержащие шурфы, на основании чего составлялось подробнейшее описание ландшафта и изготовлена карта прииска (ГАСО. Ф.24, Оп.31, Д.5660, Л.21-26, 102). И только после этого, на основании представленной заявки на прииск «Указом Его Императорского Величества из Уральского Горного Правления по 1-ому Департаменту» выдавалось разрешение на отвод узаконенной площади. В течении двух лет владелец должен был принять отведенный ему под прииск участок и начать на нем работу, не неся в этот период времени казенных платежей, либо уведомить контору горного управления о возвращении участка в казну. После начала работ на прииске, кроме арендной платы по контракту и подати с золота, промышленник должен был вносить в казну поземельную плату по числу десятин отвода за предоставление ему права пользоваться казенной землей под золотой промысел и горную подать, замененную в конце XIX века промысловым налогом. Добытое шлиховое золото владельцы приисков должны были сдавать за вознаграждение в Уральскую золотосплавочную лабораторию, откуда оно отправлялось в Санкт-Петербургский монетный двор (ГАСО. Ф.24, Оп.31, Д.4847, Л.4-5).
Однако, отправленные в Екатеринбург пробы с заявочных участков, в большинстве своем имели низкое содержание золота и только пять компаний приняли отводы приисков (всего 16 площадей). Все прочие золотопромышленники переключились на поиск золота в Верхотурском уезде (в марте 1860 года разработка приисков была разрешена по всей губернии, за исключением местностей, отмежеванных к казенным заводам, т.е. на землях казенных горнозаводских дач. Кроме того, по Высочайшему разрешению, с 27 октября 1861 года частным лицам предоставлено 28 приисков в Вагранской казенной даче Верхотурского уезда и все казенные золотые прииски Гороблагодатского горного округа, с прекращением в них окончательно казенного золотого промысла. Причиной было то, что этот промысел обходился казне, за содержанием около 2000 рабочих, весьма дорого при ежегодной добыче золота только до 3-х пудов. Статистический обзор промышленности России, т.1, СПБ, 1883, стр. 131. Этим же указом частным лицам и компаниям было разрешены розыск и добыча золота в «Округе Северной экспедиции», расположенном в Лялинской казенной лесной дача севернее Заозерской дачи Всеволожских).
Брошенные золотопромышленниками заявочные участки в Чердынском уезде после 1862 года были заняты местными нелегальными старателями и их «собратьями» из Заозерских дач и Богословских заводов. Число хищников неуклонно росло с каждым годом, так как после освобождения от крепостной зависимости, работный люд массово бросал казенные и частные заводы и рудники и добывал себе пропитание, в том числе и незаконной добычей золота. Анонимный автор очерка «Хищники на золотых промыслах Олекминско-Витимской системы», опубликованного в еженедельнике «Сибирские вопросы» от 28 июля 1912 года, сообщал, что «вольные старатели» подчас не обращали внимания на заявочные столбы, которыми были усеяна тайга от Предуралья до Амура, и которые нередко ставились с целью ввести в заблуждение поисковые партии других компаний и товариществ, сохранив участки от чужих заявок. А, в случае обнаружения хищниками на застолбленных участках «богатой добычи», вольных старателей изгоняли, перепродавая эти перспективные полигоны более богатым золотопромышленникам, либо начинали самостоятельную добычу, оформляя новые прииски по установленным законом правилам, нередко нанимая тех же хищников на приисковые работы. Относительно скупщиков хищнически добытого золота, автор очерка писал: «Около каждого большого золотопромышленного предприятия ютились крупные и мелкие паразиты, жившие исключительно скупкой золота. Они устраивались на арендованных приисках, или на своих собственных, обычно со слабым содержанием золота, но рядом с богатым соседом. Иной такой «золотопромышленник», для легализации своего промысла, даже симулировал промывку пустых песков, записывая часть купленного золота, как добытое якобы у себя. Стан этого прииска-скупщика иногда состоял из дома владельца, амбара или магазина с товарами и нескольких жалких избушек, каждая из которых сдавалась отдельному нанимателю, а этот, в свою очередь, пускал к себе в качестве жильцов копачей. В такой избушке помещалось человек десять за плату по 50 коп. в сутки с души. Кроме того, квартиросодержатель имел доход от продовольствия своих жильцов и с карточной игры. Днем и ночью в этих притонах шло приготовление еды на железных печках, пьянство и азартные игры. При посредстве спирта и лавки со всевозможным товаром, съестными припасами и инструментом, львиная доля заработка копача переходила в карман владельца. Он, со своей стороны, обеспечивал населению своего стана полную личную безопасность от хорошо оплачиваемой полицейской охраны».
Народная молва обвиняла в хищнической добыче и скупке старательского золота руководство заводов французского Волжско-Вишерского горного и металлургического акционерного общества, которые, якобы, вывозили золото заграницу, пряча его внутри чугунных чушек. На самом деле, причастными к скупке «левого» золота могли быть причастны французские граждане братья Исидор Августович и Николай Августович Брынь, старший из которых долгие годы служил заведующим рудниками Волго-Вишерской компании. Кроме того, оба брата владели несколькими золотыми приисками в Верхотурском и Чердынском уездах. В Государственном архиве Иркутской области хранится дело «О межевании в 1908 году земельного участка площадью 93 десятины под Вагранский 5-й золотосодержащий прииск по речке Вагран в Верхотурском уезде Пермской губернии французскому гражданину Брынь Н.А. (ГАИО. Ф.39, Оп.2, Д.1390), а в Государственном архиве Пермского края – «О невыборке Брынь Исидором Августовичем промыслового свидетельства на прииск Сурьинский 1-й за полугодие 1911 года» (ГАПК. Ф.111, Оп.2, Д.3324). Среди других «подозреваемых» числились ивдельские купцы братья Шадрины, обыватели села Никито-Ивделя Андрей, Степан и Яков Рогалевы, Иван Пьянников (Губин А.Д. Протокол заседания Никито-Ивдельского Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов при участии товарища комиссара по управлению Верхотурского уезда Ушакова от 24 марта 1918 года). По всей видимости, вскрывшиеся факты скупки хищнического золота были причиной конфликта между исполняющим обязанности управляющего Северо-Заозерской дачи Григорием Андреевичем Саночкиным и с старшим счетоводом В.И. Старцевым весной 1917 года, когда Саночкин потребовал от правления Московского лесопромышленного Товарищества утвердить его распоряжение о увольнении Старцева с должности и выселении из служебной квартиры.
Положение на приисках В Чердынском уезде начала меняться после принятия новой редакции Устава о частной золотопромышленности, Высочайше утвержденного 24 мая 1870 года (Собрание узаконений и распоряжений правительства, издаваемое при Прави́тельствующем сенате т. VII. Изд. 1876 года). Согласно нового закона, к занятию золотопромышленностью лично, в составе золотопромышленных товариществ и в качестве поверенных допускались все подданные Российской Империи, за исключением служащих министерства государственных имуществ по горному управлению, чинов полиции, судебного и горного ведомств, служащим по главному и общему губернскому управлениям в губерниях по месту их службы, евреям иудейского вероисповедания - в тех местностях, где данному лицу воспрещено постоянное жительство. Некоторые ограничения на занятие золотодобычей возлагались на белое духовенство, которым воспрещалось личное производство золотых промыслов. Золотые прииски, отведенные частным лицам на землях казенных и кабинетских, числились во временном (наследственном) их пользовании, впредь до выработки в них золота из россыпей или из коренных месторождений. Право золотопромышленника на золотой прииск считался имуществом нераздельным и движимым, с возможностью переуступки по явочным или нотариальным актам. Способы разработки прииска предоставлялись на усмотрение золотопромышленников, которые были обязаны лишь сваливать отдельно (не смешивая с пустой породой) откидные пески, содержащие в себе золото, а также соблюдать общие правила производства горнопромышленных работ, установленных в видах безопасности, как для всякого рода горных выработок, так и специально для золотых промыслов. Кроме того, Законом от 29 ноября 1891 года министру государственных имуществ предоставлялось право разрешать лицам или компаниям, имеющим право на занятие Золотопромышленностью, приобретать и производить обработку отвалов откидных песков, эфелей и черных шлихов, с уплатою подати с получаемого золота. Горную подать и гильдейский налог на добычу золота, сменили сначала на посаженный, а с 1891 года – на промысловый налог, общий для всех золотопромышленников, не взирая на их сословное состояние (до 1870 года лица, принадлежащие к потомственному дворянству, были освобождены от уплаты пофунтовой горной подати). Легализовывать добычу золота на притоках Велса, Кутима и Вишеры начали бывшие хищники, в том числе Никито-Ивдельские сельские обыватели, купцы средней руки и авантюристы со всех концов Пермской губернии.
Государственный контроль за соблюдением золотопромышленного законодательства на приисках по притокам Печоры, Вишеры, Велса и Кутима было возложено на окружного инженера Чердынского горного округа и горного исправника 3-го горно-полицейского стана Пермской губернии, контора которого располагалась в Богословском заводе. Кроме приисков Чердынского уезда, предприятий Кизеловского и Волго-Вишерского горных округов, в состав 3-го горно-полицейского стана входили частные прииски V-го Верхотурского, а с 7 июня 1899 года - Северо-Верхотурского горного округа. Обработка золотосодержащих песков и руд на приисках производилось почти исключительно посредством промывки их водой, с применением, в большинстве случаев, амальгамации. При таком несовершенном способе обработки, золотоносные пески с более бедные содержанием сваливались в отвалы. Эти отвалы откидных песков, эфели и другие отбросы, после закрытия приисков «перелопачивались» хищниками, пока не были распространено извлечение золота из эфелевых песков и старых отвалов посредством химической обработки (выщелачиванием с использованием хлора и железного купороса, а также цианированием с использованием щелочных цианидов и цинка). Все отходы химического извлечения золота из породы, как правило сливались в реки, отравляя их на столетия. Мой знакомый в конце 80-х годов хотел взять в аренду участок реки Северная Талица с знаменитой лагерной плотиной, намереваясь поднять уровень водоема для его зарыбления починив створ платины. Однако, взятые им пробы воды и донных отложений выявили содержание металлической ртути и цианидов – и это спустя семи десятилетий после закрытия золотых приисков на притоках Северной Талицы. Несмотря на то, что реки Северного Урала не менее живописны чем аналогичные водоемы Карелии, во многих из них отсутствует ихтиофауна, водная растительность, зоо- и фитопланктон. Экологический ущерб от продолжающейся до настоящего времени золотодобычи, был возмещен жителям Ивдельского и Красновишерскоого районов краеведческими байками о передовых для своего времени взглядах и огромном вкладе в развитие родного края уральских купцов и промышленников, культурном наследии в виде их особняков (а ныне – в виде облагороженных набережных).
В 1898 году по правому берегу реки Вишеры, напротив Нижне-Чувальского железного рудника, было открыто Чувальское золоторудное месторождение, заявленное 19 февраля 1899 года Н.П. Зуевым совместно с оханским мещанином А.М. Казьмовым в качестве медного прииска. В следующем году права на эту заявку перешли к предпринимателю М.С. Робушу, который вместе с казанским купцом 1-й гильдии П.И. Александровым в 1901 году пригласил для осмотра и оценки месторождения ординарного профессора кафедры геологии и палеонтологии Казанского университета Александра Антоновича Штукенберга, (ранее посещавшего Чердынский уезд в 1874 году во главе экспедиции Санкт-Петербургского минералогического общества и в 1899 году - в составе Уральской экспедиции Д.И. Менделеева). По результатам разведки, профессор А.А. Штукенберг сделал специальный доклад на заседании Минералогического Общества 5 марта 1902 года, сообщив о наличие в районе Нижне-Чувальского рудника жильного золота, с содержанием 4,5-6 золотников на 100 пудов породы. Однако, несмотря на положительное заключение, Петр Иванович Александров (совладелец Торгового дома «Наследники коммерции советника И.В. Александрова», деловые интересы которого были связаны с производством винокурения, пиво-медоварения, а также торговлей сельскохозяйственными продуктами, водкой и спиртом) не имел опыта золотодобычи и не пожелал вкладывать личные капиталы в рискованное и незнакомое дело. 30 октября 1903 года заявочные участки перешли к Н.А. Терентьеву, которым, в марте 1905 года, были оформлены отводы Московского, Валентиновского и Николаевского приисков. Доверенным лицом Н.А. Терентьева, инженером путей сообщения А.А. Степновским, на приисках была проведена шурфовка полигона, построена химическая лаборатория и протолочная фабрика с водяным приводом. В 1911 году Терентьевские рудники осматривал Н.Н. Мамонтов, по сведениям которого опытное толчение в кварце показало содержание 10 золотников на 100 пудов в кварце и 6 золотников на 100 пудов в «пустой» породе. К этому времени Н.А. Терентьев продал свои прииски французским подданным братьям Исидору и Николаю Брынь.
В 1910 году Чувальское месторождение осмотрел Сергей Николаевич Стрижов, сын екатеринбургского купца 2-й гильдии и личного почетного гражданина Николая Стрижова, неоднократно избиравшегося товарищем председателя Совета съездов золото и платинопромышленников Пермской губернии. С.Н. Стрижов, обучавшийся геологии в Лейпцигском университете, в компании своего шурина (мужа своей сестры Клавдии) инженера-технолога И.П. Тарасова заявил вокруг Чувальской жилы еще пять отводов на золото. В 1911 году компанией «Сергей Николаевич Стрижов и Ко» были приняты 17 отводов-приисков площадью около 1500 десятин: Заключительный, Компанейский, Резиденция, Екатеринбургский, Вишерский, Иваново-Константиновский, Борисо-Васильевский, Сибирский, Стрижевский, Уральская Швейцария, Санкт-Петербургский, Первоначальный, Нагорный, Надежный, Золоторудный, Чувальский и Атамановский. К разведке приступили только в Резиденции, где обнаружили золотоносную жилу мощностью до 2,5 аршина (1,8 м). В 1911 году, в ходе научной экспедиции на северный Урал, Чувальское золоторудное месторождение было обследовано В.Н. Мамонтовым, оставившим его описание: «В середине забоя штольни видна кварцевая жила, согласно лежащая с известняками, с изменяющейся мощностью от 0,025 до 0,07 сажени с многочисленными ответвлениями и заметной слоистостью. В верхнем углу видно второе чечевицевидное включение кварца. Кварц заключает азурит, галенит, пирит, блеклую медную руду и, кроме того, золото в виде незначительных листочков. Жила эта прослежена наклонной канавой и двумя разрезами на 80 саженей по восстанию…».
Насущные проблемы частной золотопромышленности на севере Урала С.Н. Стрижов затронул в докладе на X-м местном съезде ЗиПП Пермской губернии, проходившем в Екатеринбурге в феврале-марте 1911 года. В качестве первоочередных задач, он указал на необходимость прокладки грунтовых дорог в Чердынском уезде от населенных мест к приискам и между приисками, а также о необходимости изысканий в Северо-Верхотурском и Чердынском горных округах, совершенно неисследованных в геологическом отношении. Он подчеркнул, что геологические изыскания должны носить как научный, так и прикладной характер в интересах промышленников, ведущих свою деятельность, в основном, по наитию. По поручению группы мелких золотопромышленников, он предложил дополнить проект постановления съезда возбуждением ходатайства о предоставлении свободного права пользования водой, с возможностью установления промывальных устройств на приисках, работающих на казенных, общественных и посессионных землях (Труды X местного съезда золото и платинопромышленников Пермской губернии, бывшего в Екатеринбурге с 28 февраля по 2 марта 1911 года. – Екатеринбург, 1911 г. с.17-39). В развитие своего видения вопроса, С.Н. Стрижов опубликовал в «Известиях Архангельского общества изучения Русского Севера» (№ 16 за 1911 год) статью «Итоги статистики по добыче золота и платины на Урале», где называл одной из главных причин снижения золотодобычи в России – отсутствие льгот со стороны казны для необходимой при оборудовании приисков механизации. Он отметил, что главный приисковый район Чердынского округа в бассейне реки Вишеры почти не имеет благоустроенных дорог, хотя местное земство собрало с промышленников крупные суммы для исправления ситуации. Выход из положения он видел в расширении разработок путем проведения научно-промышленных геологических изысканий на новых местах, установлении путей сообщения с отдаленными районами, выделении промышленникам государственных кредитов, введении государственной монополии на добычу платины для устранения зависимости русских предпринимателей от заграничных скупщиков. В государственном архиве Иркутской области хранится дело о межевании в 1912 году землемером Иркутской губернской чертежной мастерской Ивано-Константиновского золотосодержащего прииска на площади 68 десятин и 73 кв. саженей в Кутимском лесничестве Чердынского уезда Пермской губернии, находящегося в собственности господ Стрижова С.Н., Черевкова И.Н., Табунщикова К.М., Леви В.Ф. и Орнштейна Б.С. (ГАИО. Ф.39, Оп.2, Д.14). Привлечение землемера Иркутской губернской чертежной мастерской, вероятно, объясняется регистрацией данной золотопромышленной компании в горном управлении Иркутской губернии, хотя, кроме Сергея Николаевича Стрижова, остальные ее участники служили и проживали в столице Империи (Иван Николаевич Черевков и Константин Михайлович Табунщиков являлись офицерами лейб-гвардии Атаманского полка, а Борис Сергеевич Орнштейн и Василий Филиппович Леви – присяжными стряпчими Санкт-Петербургского округа).
После вступления Российской империи в войну с Германской и Австро-Венгерской монархиями, работа на приисках С.Н. Стрижова была приостановлена, а после его мобилизации на военную службу – полностью прекращена. Все более или менее ценное оборудование и имущество было вывезено на прииски его отца, расположенные в северной части Каменской казенной дачи Екатеринбургского уезда. Сергей Николаевич Стрижов, как и Иван Петрович Тарасов состоял в партии социалистов-революционеров но, в отличие от своего шурина, отошедшего от политической деятельности, после Февральской революции являлся одним из руководителей Екатеринбургского комитета левых эсеров. В этот период времени он сошелся с Валентином Хотимским, внуком Якова Леонтьевича Хотимского, прежнего арендатора Южно-Заозерской дачи, и Михаилом Поляковым, сыном екатеринбургского кондитера иудейского вероисповедания и племянником бывшего управляющего Южно-Заозерской дачи по доверенности Зауральского горнопромышленного Общества. В январе 1918 года В.И. Хотимский занял пост комиссара земледелия Уралсовета, а М.Х. Поляков – комиссара юстиции. По настоянию С.Н. Стрижова, являвшегося ярым сторонником автономии Уральской области, его друзья-однопартийцы провели через Президиум Уралсовета Постановление о проведении экспедиции Отдела Снабжения Уральской области, в том числе на территории Чердынского и Верхотурского уездов (Краснов П.П. Отчёт обследования реки Вишеры экспедицией Отдела Снабжения Уральской области для установления возможности эксплуатации богатств недр от 21 июля 1918 года. Архив Отдела геологии и лицензирования по Пермскому краю (Пермьнедра)). Экспедицией было осмотрено и Чувальское золоторудное месторождение, требующее проведения разведочных работ для заключения о его благонадежности, но несомненно заслуживающее серьезного внимания в виду очевидного промышленного интереса. Эти выходцы из купеческого сословия активно выступали против ленинской программы национализации промышленности, земли, природных ресурсов и введения рабочего контроля. Они надеялись на отстранение большевиков от власти после победы в Гражданской войне и, по всей видимости, строили какие-то планы на эксплуатацию золотых приисков Северного Урала. Сегодня потомки Хотимского известны продюсированием антисоветской киночернухи и тем, что являются совладельцами «Совкомбанка» - карманной структуры голландско-израильской инвестиционной компании Kardan TBIF. Братьев Хотимских подозревали в выводе средств «Совкомбанка» под залог векселей ныне распущенной кипрской офшорной компании «DILPONDO HOLDING LTD» (совсем как бывший владелец Северо-Заозерской дачи Лазарь Поляков, проворачивавший подобные финансовые аферы на заре своей банковской деятельности в конце XIX века).
Иван Яковлевич Кривощеков в своем Словаре Чердынского уезда Пермской губернии, со ссылкой на Сборник статистических сведений о горно-заводской промышленности России 1900 года и сведений Чердынской земской управы 1900 года, кроме действующих Надеждо-Еленинского и Спасского приисков Навалихина, в системе реки Велса указал: Никольский по реке Буртымке, притоке Почжиги (Малой Мартайки), где располагались контора, две казармы, пекарня и конюшня; Федоровский по реке Мартайка, где находился дом для служащих, казарма и пекарня; Вознесенский на реке Широкой, где находились дом и казарма; Благодатный, принадлежащий Англо-русскому Обществу, где были расположены контора, казарма, кузница и конюшня; Сирафимовский и Соликамский прииски того же Общества; Маминский по реке Широкой, где был один жилой дом; Владимировский по реке Талой, где был один барак для рабочих. Самым крупным приисковым поселком был прииск Спасский, где были расположены контора, два дома для служащих, казармы и амбары (всего семь строений). По видимому, прииски по реке Широкой, берущей начало на северном склоне Пятого Тумпа, принадлежали священнослужителю Николаевской походной церкви отцу Петру Мамину, формально оформленные на его супругу. Вероятно, упомянутый И.Я. Кривощекиным прииск Маминский и прииск Елизаветинский, указанный Барботом де Марни в качестве собственности Елизаветы Петровны Маминой - являлся одним и тем же золотым промыслом, в названии которого разными чиновниками использовались имя и фамилия Е.П. Маминой.  Надо полагать, что после отставления отца Петра Мамина от должности в 1908 году и перевода в священники церкви во имя Иоанна Предтечи села Большое Трифоново Ирбитского уезда, работы на его приисках были прекращены, а сами прииски перешли в собственность иных лиц. Имеются свидетельство, что на Николаевском иприиске имелась освященная часовня. Так, в отчете иерея походной Николаевской церкви во имя Богородицы Казанской отца Аркадия Гаряева, указывается, что в ходе миссионерской поездки в марте 1911 года в предгорья Северного Урала, в чумы живущих там архангельских зырян и близлежащих золотых рудников, он намеревался летом того же года провести службу в имеющейся на прииске Сибирёва часовне с притчем походного храма (Екатеринбургские Епархальные ведомости № 9, 1913 г.). В 1911 году золотые прииски на притоках реки Велс посетил племянник известного промышленника Саввы Мамонтова, горный инженер Владимир Николаевич Мамонтов, заведующий Барнаульской лаборатории Алтайского горного округа и управляющий Кемеровского угольного рудника, в 1912 году вошедшего в состав Акционерного общества «Кузнецкие каменноугольные копи» («Копикуза»). В своём путевом дневнике «Геологические исследования и полезные ископаемые в районе Ухта – Печора Камской железной дороги» он указал, что «Елизаветинский прииск Ивана Васильевича Прудкова расположен по Никольскому ключу, правому берегу реке Талой, выше Мартайского камня. Прииск открыт Н.П. Зуевым, разведан и начал работать в 1905 году. В 1910 году прииск был взят в аренду И.В. Прудковым. Содержание золота оказалось от 7 до 20 зол. в кубе. Самое богатое золото было внизу россыпи, на разрушенных кварцитах. Николаевский прииск В.Я. Сибирева по речке Заблудящей, правому притоку реки Талая. Месторождение открыто в 1903 году А.И Казимовым. Нижняя часть Николаевского прииска отведена под именем прииска Александровского. В 1911 году на Александровском прииске работало до 200 человек. В смену промывалось на 2-х американских шлюзах до 25 кубов песков. Спасский прииск Г.Е. Навалихина расположен в 8 верстах от устья реки Большая Мартайка. Прииск состоит в аренде у С. Рогалёва. Работает 70 чел. в 2 смены и промывает 5 кубов на американском шлюзе с колодою 3 сажени длины и 12 вершков ширины».

Вышеупомянутый Евгений Григорьевич Навалихин являлся уроженцем села Спасское Казанской губернии. В 1871 году он открыл в деревне Обуховой Камышловского уезда, на Сибирском тракте по дороге из Екатеринбурга в Тюмень, курортную водолечебницу «Ключи». Воду из минеральных источников не только пили, но и принимали с ней ванны. В путеводителе по Уралу за 1899 год сообщается, что при обуховских минеральных водах для пациентов имелись меблированные дома, буфет, кухня, бильярд, крокет, рояль, роща для гулянья, гимнастика, лодки и купальня на реке Пышме, газеты и журналы. В 1875 году Е.Г. Навалихину было пожаловано звание потомственного почетного гражданина, а в 1899 году он приобрел у крестьянки Сысертской волости Анны Николаевны Замесовой золотой прииск Успенский площадью 130600 кв. саженей, расположенный на левом берегу реки Норна в Камышловском уезде. Также Е.Г. Навалихин приобрел в собственность Александровский, Николаевский, Надеждо-Еленинский (названный в честь дочерей Навалихина Надежды и Елены) и Спасский (названный в честь родного села Евгения Григорьевича Спасского) золотые прииски в Чердынском уезде Пермской губернии. В книге Барбота де Марни Н. П. «Урал и его богатства» 1910 года издания, на основании статистических данных 1907-1908 года указано, что Е.Г. Навалихин владел золотым прииском «Успенский», расположенный на территории Камышловского уезда в Южно-Екатеринбургском горном округе, продав «Николаевский» прииск Василию Яковлевичу Сибиреву, а «Надеждо-Еленинский» и «Спасский» прииски - передав в аренду Александру Степановичу Рогалеву (на которых в 1908 году было добыто 8 фунтов 20 золотников золота).
О промышленной деятельности братьев Сибиревых документальных источников до обидного мало. В Государственном архиве Иркутской области хранится дело «О покушении наняться мошенническим образом на золотые промыслы почетного гражданина Константина Петровича Трапезникова мещанином Сибиревым 29 апреля 1876 - 23 сентября 1876 гг. (ГАИО. Ф.91, Оп.2, Иркутское городское полицейское управление. Д.45). Да в «Известиях Архангельского общества изучения Русского Севера» в № 8 за 1912 года, на странице 376 имелось сообщение о том, что «золотопромышленником Сибиревым была сделана заявка на разработку золота в Слободском уезде Вятской губернии и что, до настоящего времени, золота в пределах Вятского горного округа не находили». В выше упомянутой книге Барбота де Марни указано, что Сибирев Василий Яковлевич в Чердынском горном округе имел прииски «Ильинский» и «Никольский», на которых было добыто в 1907 году 2 пуда 29 фунтов 42 золотника 29 долей золота, а в 1908 году – 1 пуд 19 фунтов 37 золотников. Его брат, Сибирев Федор Яковлевич, числился в Чердынском горном округе владельцем приисков «Вознесенский», «Федоровский починок» и «Успенский», на которых было добыто золота в 1907 году – 23 фунта 41 золотник, а в 1908 году – 5 фунтов 82 золотника 77 долей. Почтовым адресом приисков братьев Сибиревых была указана пристань в селе Усть-Улс Сыпученской волости Чердынского уезда.
Среди прочих золотопромышленников, добывающих золото в верховьях реки Велс и его левых притоках, Барбот де Марни указывает Неклюдова Павла Ивановича, владевшего приисками «Нагорный» и «Троицкий». Согласно статистического справочника Замарина М.И. о частной золотодобыче в Российской империи в 1868-1870 годах, на притоках Кутима Яковом Бурдаковым, доверенным лицом своего отца – верхотурского купца 1-й гильдии Капитона Епифановича Бурдакова, были отведены золотые прииски: Казанский, Уральский, Ивановский, Серафимовский и Воскресенский. Вместе с добытым золотом на Вячеславском, Ивано-Капитоновском, Иерусалимском и Вознесенском приисках, расположенных в Вагранской казенной даче и управляемых Иваном Капитоновичем Бурдаковым, в 1868-1869 году добыча золота составила более 3-х пудов, а в 1870 году – около 2 пудов 28 фунтов. Согласно Адрес-календаря и памятной книжке Пермской губернии 1917 года, накануне Октябрьской революции на притоках Велса работал лишь Николаевский прииск Василия Сибирева, на котором добычу золота производило 16 рабочих. Вероятно, работа на других приисках Чердынского уезда велась без выборки промысловых свидетельств (хищнически), так как хозяева приисков, пользуясь развалом государственного управления после свержения царя, не желали выплачивать в казну положенные налоги и сборы, скрывали данные о количестве рабочих, опасаясь их мобилизации на военную службу. Соответственно, все добытое золото владельцы приисков присваивали себе «на черный день».

Осовецкий Б.М. и Наумов В.А. в статье «Структурно-эрозионные депрессии и россыпи золота в Красновишерском районе» указывают, что в бассейне рек Вишеры, Велса и Кутима с середины XIX века активно разрабатывались золотосодержащие россыпи в верховьях левого притока Кутима – реки Саменке и по ее притокам, которые отрабатывались старателями и практически все участки с промышленными концентрациями были выбраны к 1918 году. Россыпь по другому левому притоку Кутима - реке Большая Сурья разрабатывалась Соликамским прииском ниже Никольского ключа на протяжении 1 км. По архивным данным, правый приток ключа Никольского разрабатывался сплошным разрезом на протяжении 1 км от его устья. Несколько приисков работало в пределах Чувальской жилы, где, кроме золота, в месторождении содержится серебро. Разрабатывалось жильное золото на правом берегу реки Вишеры в 1.2 км западнее от нижне-Чувальской пристани и в кварцевых жилах, расположенных в 725 метрах восточнее вершины горы Поповская сопка, содержащих золото и серебро. Другая группа приисков действовала в долине реки Посьмак выше устья речки Пуртымки, в долине речки Пуртымка по всему руслу шириной 15-20 метров; в долине речки Заблудящая (притока реки Талой) по всему руслу; по реке Сибиревская Мартайка, где содержание золота по данным старателей было выше, чем на Заблудящей, а россыпь отрабатывалась Федоровским прииском; по реке Федоровская Мартайка (Надеждо-Еленинский прииск), где сохранился разрез длинной 1 км, при ширине 10-15 метров, в вершине ручья добыча велась подземным способом. В прирусловой части реки работал Спаский прииск, длина выработанной части 1,7 км, при ширине 24 метров; по руслу ключа Караульный с высоким содержанием золота; россыпь в долине реки Большая Мартайка. Владимир Тесленко настаивал, что, в числе первых отводов под золотые промыслы в Чердынском уезде, являлись прииски по реке Саменка, притом, что хищническая добыча золота велась здесь ранее 1860 года. На Саменке, по выданным промысловые свидетельствам Пермской казенной палаты Министерства финансов, известны действовавшие в разное время прииски «Введеньевский», «Надёжный», «Спасский» и «Дмитриевский»; на Амальевском ключе - «Елизаветинский»; на Успенском ключе - «Успенский» и «Правосудный». Содержание золота в эфелях доходило до 25 золотников с кубической сажени породы. Все «лёгкие» части вышеуказанных россыпей были к 1918 году истощены. Старатели и хищники, копаясь в бортах карьеров, свалили отвалы в старые выработки. Кроме того, существовало два золотых прииска на реке Улс в поселке Золотанка. Горный инженер Пётр Иванович Кротов в своей книге «Геологические исследования на западном склоне Соликамского и Чердынского Урала», изданной в 1888 году, привел следующие сведения: «Третий и самый обширный золотоносный район находится в области левых притоков р. Кутима и правых притоков р. Улса, между р. Кутимом и р. Улсом в Чердынском уезде. Здесь во время нашего путешествия промывались россыпи по р. Саменке, Успенскому ключу, Б. и М. Сурьям, улсовской Сурье и Лямпе, по Безымянному ключу господами Навалихиным, Щеголихиным, Брагиным и другими... В вершинах логов (Успенский ключ, Соликамский и Уральский прииски) попадались самородки до 1/2 фунта, хотя чаще 1/4, 1/8 зололтника. Вообще в вершинах логов и речек попадается более крупное золото... Промывка песков здесь ведется примитивным способом. Основательных разведок площади до сих пор не произведено... Почти вся долина Саменки расшурфована на золото, работы были сконцентрированы выше Успенского прииска, в верховьях Саменки. Золотосодержащий песок состоял исключительно из слюдяных сланцев. Золото вообще мелкое, но встречаются крупные самородки. Золотоносный слой был погребён под слоями глины и торфа». В книге Барбота де Марни «Урал и его богатства» собственником приисков «Александро-Невский», «Введеньевский», «Первоначальный» и «Трудный» был указан обыватель из села Никито-Ивдель Александр Степанович Рогалев. По реке Большой Сурье до Октябрьской революции действовали золотые прииски: «Прокопьевский», «Александровский», «Уральский», «Ивановский», «Павловский», «Васильевский» и «Соликамский». К «Александровскому», «Уральскому» примыкали прииски «Европейский», «Рождественский», «Благодатный», «Ивано-Игнатьевский» и «Петро-Павловский». На прииске «Рождественском» были попытки работать шахтами глубиной до 4 сажень, но результат неизвестен. На прииске «Уральском» была выработана вся жила; содержание золота доходило до 30 золотников на кубическую сажень. При среднем содержании 15 золотников на кубическую сажень породы. Известны находки старателей самородков до 94 фунтов. Золото, добытое старателями и хищниками, попадало в руки скупщиков и официально не регистрировалось. Директор горно-геологического института Уральского филиала Академиии наук СССР Аркадий Александрович Иванов и геолог треста «Уралзолото» Иван Сергеевич Рожков, в упоминавшемся выше докладе «Золотоплатиновая промышленность Молотовской области от 29 ноября 1945 года, указывали, что золотосодержащие россыпи в бассейне реки Велс разрабатывались по ее притокам Заблудящей, Буртымке, Широкой, Мортайке, Поповскому ключу, Сухому логу и другим малым водоемам. По реке Широкой эксплоатационные работы проводились с 1908 по 1913 год на расстоянии 2 км от ее верховья. Богатой россыпыо считалась река Заблудящая, проработанная открытыми разрезами на протяжении 2,5 км. Также, в докладе указывалось, что в системе реки Улса наиболее интенсивные разработки производились по левому притоку Кутима - Саменке. Старые выработки, шириной до 35 м, шли от самого верховья до Амальинского ключа. Характерным для этой россыпи являлись находки самородков весом до 50 грамм. Содержание золота в россыпи было распределено неравномерно. Наиболее обогащенная полоса прослеживалась шириной 8-10 м. и резко уменьшалась ниже Амальинского ключа. Славилась также россыпь по притоку Саменки - Успенскому ключу, которая, за исключением небольшого целика в верховье речки, выработана до 1918 года сплошными открытыми работами. Золото было крупное, с самородками весом от 4 до 150 грамм.
После окончания Гражданской войны, в связи с общей хозяйственной разрухой в стране, о золоте Чердынского уезда помнили, наверное, лишь братья Рогалевы, хотя номинально эти прииски были включены в балансовую базу треста «Уралзолота». Проводилась ли в этот период хищническая добыча золота на заброшенных приисках, документальных свидетельств не сохранилось. В 1928–1930 годах в бассейнах рек Улса и Вёлса геолого-съемочные и поисковые работы на золото проводились геологами А.А. Авериным и К.Б. Вейнбергом. На Чувальской жиле Авериным была отобрана средняя проба из забоя штольни, в которой лабораторией Геолкома было определено содержание золота 12 грамм на тонну. В 1929-1930 годах Чердынском районе геологические исследование проводил Н.Н. Иорданский, в 1934 и 1940 годах - А.Н. Иванов и Е.И. Мягкова, а в 1939 году - А.Н. Ходалевич. В 1934 году П.К. Олерским заново было оформлено открытие золоторудного проявления «Поповская Сопка» (в последней четверти XIX-го века в районе Поповской сопки действовал Рожденственский золотой прииск). В 1940–1941 годах в верховьях реки Вишера работала Вишерская железорудная экспедиция под руководством П.В. Нечаева, а в районе Чувальских и Кутимских железорудных месторождений – Кутимская геологоразведочная партия экспедиция Н.С. Симбирцева. В 1947 году в районе верхнего течения реки Вишера геологическую съемку осуществлял М.Е. Ненахов, а в 1948-1950 годах – А.П. Попов. В 1947–1948 годах на Чувальском месторождении проводилась проверка аномальных участков М.Е. Ненаховым и Е.А. Смирновой. В 1950–1954 годах группой геологов ВСЕГЕИ под руководством К.А. Львова проводились геолого-съемочные и тематические исследования в верховьях реки Вишера. В 1952 году П.М. Есиповым был составлен сводный отчет по работам 1949–1951 годов Вишерской комплексной экспедиции. На административной карте Молотовской (Пермской) области с административными границами на 21-е августа 1943 года, составленная ГУГК при СНК СССР, прииски Надеждо-Еленинский и Спасский в низовьях речки Федоровская Мартайка, Федоровский в устье Сибиревской Мартайки, Александровский на речке Талой и Николаевский у Поповской сопки указаны как жилые населенные пункты. На реке Саменке указан действующий прииск Николаевский. Вероятно, что в то время на приисках жили и работали не только вольнонаемные старатели, но и спецпереселенцы. От себя добавлю, что в 80-х годах прошлого века, от своих ивдельских друзей, я слышал о действовавшем в районе Поповской сопки и Мартайского камня нелегального прииска, за старателями которого «охотились» сотрудники КГБ Свердловской и Пермской областей.
В новейший период нашей истории, до 2007 года верхневелсовская россыпь и несколько полигонов по реке Заблудящая разрабатывалась акционерным обществом закрытого типа «Прииск Уралалмаз», дочерней компанией фирмы «Руиз Даймондс». Владельцем компании является гражданин Израиля Лев Леваев, создатель Федерации Еврейских общин России (ФЕОР), которую с ноября 1999 года возглавляет глава российских хасидов Берл Лазар. Кроме того, Лев Леваев является одним из главных акционеров ОАО «Полиметалл», ведущего добычу золота на севере Урала и претендующего на разработку Саумского месторождения и законсервированного полигона «Пещерный» в Ивдельском районе. Небывалые преференции компаниям Льва Леваева в сфере добычи алмазов и золота в Красновишерском районе Пермского края, а также в некоторых муниципальных округах Свердловской области можно объяснить «благодарностью» за помощь правительству Ельцина в 1993 году (по слухам по защитникам мятежного «Белого дома» и осаждавшим его военным огонь вели израильские снайперы из охранной фирмы ALFA-5, обеспечивавшей позднее охрану алмазных приисков Леваевской компании «Luminas» в Анголе), а также за то, что созданная им Федерация Еврейских Общин России лишила монопольного права представлять еврейскую общину России на международной арене Российский Еврейский Конгресс (РЕК), возглавляемый Владимиром Гусинским, позволив «слить» Гусинского с политической арены России, не опасаясь обвинений в антисемитизме.

Использованые источники:
Чупин Н.К. Географический и статистический словарь Пермской губернии. т.1, Пермь, 1873, с. 251-252.
Владимир Тесленко в статье «История золотодобычи в Красновишерском районе Пермского края в царское время». Золото и технологии. № 2, 2018 г.
Петров Г.А. Докембрийские комплексы Ишеримского антиклинория (Северный Урал): стратиграфия, магматизм, метаморфизм, металлогения. Екатеринбург: УрО РАН, 2020 г.
Барбот де Марни Н.П. Урал и его богатства. Екатеринбург, 1910 г.
Хищники на золотых промыслах Олекминско-Витимской системы. Сибирские вопросы № 20 (28 июля) 1912 г., с. 5-39.
Статистический обзор промышленности России, т.1, СПБ, 1883, стр. 131.
Иванов А.А., Рожков И.С. Золотоплатиновая промышленность Молотовской области. Доклад на Конференции Академии Наук СССР по изучению производительных сил Молотовской области 29 ноября 1945 года. Молотов (Пермь), 1946 г.
Бакшаев А.А. Организация геологического изучения Урала во второй четверти X1X в. Известия УрФУ. Серия 2 Гуманитарные науки. 2016 Т. 18 № 1 (148)
Лигенко Н.П. Этапы формирования предпринимательской «Империи» елабужских купцов Ушковых. ИДНАКАР: Методы историко-культурной реконструкции № 1 (1) 2007 г.
Шлемов А.В. «Неизвестные» Бурдаковы. Качканарские грани» № 6, 2017 г.
Отчет о действиях золотоискательной партии в вершинах реки Печоры в 1844 году: Ст. д. чл. П. М. Бурнашева. Екатеринбург, Записки УОЛЕ, т. 3, вып. 2, 1876 г.
Фишман М.В. Золото на севере Урала. Вестник Института геологии Коми НЦ УрО РАН, 2004. №2, с.12-14
Чайковский И.И., Мальцева М.В. Чувальская жила (проявление коренного золота). Геологические памятники Пермского края: Энциклопедия. Пермь, 2009 г.
Прудков И.В. Северный Урал и его будущее. Путевые заметки. Известия Русского географического общества под редакцией В.Л. Комарова, Т. 54 (1918 г.), Вып. 1. Петроград, 1919 г. Кривощеков И.Я. Словарь географическо-статистический Чердынского уезда Пермской губернии. Пермь, издательство "Электро-Труд". 1914 г., с.836-838.

 Знаменитый биофизик Александр Леонидович Чижевский, основатель гелиобиологии и аэроионизации, действительный член 18 академий мира, почетный профессор многих университетов Европы, Америки и Азии был арестован 21 января 1942 года в городе Челябинске, где он находился в эвакуации и работал научным консультантом областной клинической больницы. Биограф А.Л. Чижевского Виктор Горбачев в предисловии к своей книге «Повесть о преждевременном. Авантюрно-медицинские повести» отмечал, что «Печальна судьба преждевременных… Пресс времени - это молва и мода, каноны и близорукость, косность и инстинкты, традиции и склад-уклад… Преждевременный всегда одинок. Стадом выживать легче, поэтому оригиналов выживают, чтобы не мутил воду, не смущал и не возмущал… У преждевременных во всём - налёт гениальности и эксклюзивности, поэтому они честолюбивы и обидчивы… Их жгли на кострах, превращая в исчезающий пепел, пытали до отречения, гноили в забвении, и только наивная Вера в святую Истину помогала им выживать… Семья им помеха, женщины - только те, что за ними в костёр… Квёлые телом, легко ранимые душой, они любят славу, но больше всего боятся забвения…». И действительно, А.Л. Чижевский на неоднократные приглашения и требования явиться на заседания комиссии для дискуссий, принимавшей решение об его отстранении от руководства ЦНИЛИ в 1940 году, отвечал в лучшем случае гордым молчанием, чем фактически оставил своих сотрудников на произвол судьбы. В Челябинске он не мог ужиться с соседом по подселению, чем спровоцировал написание доносов на себя и был осужден протоколом №19-М Особого Совещания УНКВД по Челябинской области от 20 марта 1942 года по ст. 58-10 УК РСФСР к 8 годам заключения в ИТЛ. В Ивдельлаг А.Л. Чижевский прибыл 29 июня 1943 года. Ему определили третью категорию труда и присвоили лагерный номер СГ-555. За год своего пребывания в Ивдельском ИТЛ, А.Л. Чижевский оставил след в памяти множества людей. Несколько месяцев ученый-биофизик находился в 1-ом Самском ОЛПе, работая на должности санитара лагерной больницы. По воспоминаниям врачей Самской лагерной больнички Ефима Григорьевича Вольфсона и Гентер Ивапна Германовича (ленинградца, осужденного постановлением ОСО при НКВД СССР от 11 декабря 1939 года на 3 года ИТЛ по одному делу с преподавателем Ленинградской консерватории и сотрудником отдела музыкальной культуры Государственного Эрмитажа Павлом Александровичем Вульфиусом), - Александр Леонидович Чижевский обладал сложным характером и сильной волей, закаленной гонениями со стороны академиков Бориса Завадовского и Абрама Иоффе «за фальсификацию результатов научных исследований, научную безграмотность и некомпетентность». Потомственный дворянин, сын генерал-майора от артиллерии русской императорской армии, А.Л. Чижевский «частенько нелицеприятно отзывался о многих советских академиках и репрессированном наркоме земледелия Чернове», в общении с малограмотными сотрудниками и начальством Самского ОЛПа вел себя с некоторой долей высокомерия и брезгливости, «пудря им мозги» своей гениальностью и требуя к себе особого отношения. С коллегами по лагерной больнице, напротив, был «любезен», а представительниц прекрасного пола очаровывал чтением своих стихов. Кроме стихосложения, он увлекался живописью, написав в Ивдельлаге маслом и акварелью множество пейзажей. По воспоминаниям Людмилы Владимировны Шуман, работавшей уборщицей в лагерном роддоме Самского ОЛПа, А.Л. Чижевский подарил несколько пейзажей, написанных им акварелью, жене начальника ОЛПа Каземира Каземировича Джуравского (воспоминания были переданы мне дочерью Шуман Л.В. – Натальей Валентиновой Крулькевич, родившейся в Самском роддоме для женщин-заключенных 16 мая 1940 года). Житель поселка Сама Леонид Антонович Сихт, работавший в те годы вольнонаемным делопроизводителем АХЧ (административно-хозяйственная часть) 1-го ОЛПа, в своих воспоминаниях назвал А.Л. Чижевского профессором астрономии (вероятно, под впечатлением многочисленных высказываний А.Л. Чижевского о влиянии солнечной активности на человеческую историю, на здоровье людей и других живых организмов). Со слов Л.А. Сихта, профессор Чижевский заявлял начальнику лагпункта Потапову: «если бы у него была возможность производить исследования солнечной активности и простейший телескоп, он мог бы предсказать частоту лесных пожаров от молний, вес новорожденных, распространение психопатических явлений среди заключенных, частоту преступлений и несчастных случаев в лагере, а также рост древесины и падеж скота». Известный советский джазовый музыкант и композитор Александр Владимирович Варламов, осужденный Постановлением Особого совещания при НКВД СССР от 24 июля 1943 года по ст. 19-58-1, 58-10 ч.2, 58-11 УК РСФСР к заключению в ИТЛ сроком на 8 лет, весь срок своего наказания провел в Ивдельлаге, работая первые месяцы пребывания в Ивдельском ИТЛ на лесоповале 1-го Самского ОЛПа. В своих мемуарах А.В. Варламов писал: «На лесоповале подружился я с замечательным ученым, биофизиком Александром Леонидовичем Чижевским, основоположником гелиобиологии. Работал он санитаром в медсанчасти, помню, таскал за собой какого-то барана, кровь которого использовали для вакцины от сифилиса. Когда я стал заниматься джазом, мне удалось взять Чижевского в костюмеры». Действительно, в конце того же 1943 года А.Л. Чижевский был переведен в 9-й комендантский ОЛП в распоряжение главврача Центральной больницы Ивдельлага. Заведующий лагерной больницы лагпункта «Пристань» Николай Николаевич Торопов писал мне, что он слышал от своих коллег - лагерных врачей, что А.Л. Чижевский в Ивдельской ЦБ занимался исследованием электродинамики крови. В период работы в центральной больнице Ивдельлага, А.Л. Чижевским, совместно с сотрудниками клинической лаборатории, был подготовлен доклад «Новый метод ускорения заживления ран и язв», а также самостоятельные исследовательские работы «Теоретические предпосылки аэроионификации помещений большой кубатуры» и «Новые экспериментальные данные по абсолютной очистке воздуха от микроорганизмов». Однако, у Чижевского почти сразу возникли неприязненные отношения с руководством поликлиники и Центральной больницы Ивдельлага, в том числе с врачами из числа заключенных, не желавших признавать научную ценность исследований, предлагаемых «чудоковатым» профессором, требовавшим для своих работ отдельных помещений, штат лаборантов и исключительные условия для своей деятельности. Согласно характеристики на осужденного А.Л. Чижевского, подписанной начальником СУРЗ Ивдельлага НКВД подполковником госбезопасности Болдыревым: «...ему была дана возможность оборудовать кабинет по ионизации при Центральной поликлинике Ивдельлага НКВД. Личные качества: нарушал установленный режим, за что из Центральной больницы был выдворен обратно в зону ОЛПА. Всячески добивался досрочного освобождения из лагеря. По натуре является рвачом, добивается получать не полагающееся дополнительное питание». Надо полагать, что в костюмеры лагерной концертно-театральной бригады А.Л. Чижевский попал уже после увольнения из Центральной поликлиники Ивдельлага.
        В августе 1944 года А.Л. Чижевский был этапирован в 8-е отделение Спецтюрьмы НКВД СССР - Бутырскую тюрьму города Москвы «Согласно распоряжению заместителя наркома Внутренних дел СССР Комиссара Госбезопасности 2 ранга т. Чернышева наряда ГУЛАГа НКВД № 42/54178». А 8 января 1945 года, после решения о невозможности использования А.Л. Чижевского в подразделениях ОТБ НКВД СССР (Особого Технического Бюро, на которое было возложена организация научно-исследовательских и проектно-конструкторских работ силами специалистов из числа осужденных и спецпоселенцев, содержащихся в ГУЛАГе - так называемых «шарашек») в связи с отсутствием у него требуемых специальных технических знаний, он был направлен в подмосковный город Кучино в распоряжение ЦРЛ НКВД в отделение лечения ран. После окончания Великой Отечественной войны А.Л. Чижевский был переведен в 19-ое Долинское комендантское отделение Карагандинского ИТЛ в распоряжение ЛСО (лечебно-санитарного отделения), а после освобождения в январе 1950 года из 2-го Спасского отделения Степлага, А.Л. Чижевский был направлен на спецпоселение в город Караганду, где он работал лаборантом онкологического диспансера. Тот же А.В. Варламов в своих воспоминаниях указывал: «В Караганде… у меня появились два дружественных дома: пианиста Рудольфа Германовича Рихтера, игравшего до ссылки в московском оркестре под управлением Криша, и Александра Леонидовича Чижевского. Александр Леонидович страшно нуждался, просто бедствовал. В его комнатке стояли топчан и деревянные козлы, на которые положена была доска, - стол ученого. Как жаль, что я, музыкант, ничего не понимал в его исследованиях солнечной активности и ее влияния на биосферу. Чижевский же был блестяще образованным человеком, знатоком живописи, музыки, литературы, сочинял стихи (кстати, донес на него один весьма известный, маститый писатель, с которым Александр Леонидович на дачной террасе поделился тревожными мыслями о положении на фронте). Он много раз писал Сталину, что готов работать в специальной лаборатории НКВД, где трудились репрессированные ученые, но ответа не получил - его наука не имела прямого отношения к оборонным делам. После реабилитации Чижевский прожил всего лишь восемь лет!». 

Среди многочисленных работ, посвященных жизни и научной деятельности А.Л. Чижевского, не могу не отметить книгу Виктора Николаевича Ягодинского "Александр Чижевский", первое издание которой было выпущено в издательстве "Наука" в 2004 году. Ягодинский В.Н., выпускник Ленинградской военно-морской медицинской академии, прослуживший 25 лет на кораблях и частях военно-морского флота СССР, после ухода в отставку занимался популяризацией науки и разработкой космогенетической теории происхождения жизни и цикличности в биосфере в развитие основных положений работ А.Л. Чижевского. В своей книге, касаясь "лагерной" части жизни Александра Леонидовича, Ягодинский писал: "Александр Леонидович был арестован 26 января 1942 года сразу по прибытии в Челябинск. Отсидев в камере челябинской тюрьмы до суда, он был отправлен на Северный Урал, в Ивдель. О его пребывании в лагере есть несколько свидетельств, в том числе дочери начальника охраны Елены Кочурец, которую он лечил, она и передала мне план-рисунок мест заключения ученого".  От себя хочу заметить, что среди сотрудников Ивдельлага офицеров охраны с фамилией Кочурец мне не известен, да и о лечении каких-либо пациентов А.Л. Чижевским кроме данного сообщения, ни каких не существует.

Имеется еще одно свидетельство о пребывании Александра Леонидовича Чижевского в Ивдельлаге. Его автор Тер-Погосян Аветист-Эдмунд Акопович 1922 г. р. уроженец города Краснодара. Отец А-Э.А. Тер-Погосяна - Акоп Тер-Погосян был торговцем, происходившим из армянского села Мохракуйт, перебравшегося в Харьков, где проживало большое число армян-католиков из Турецкой Армении и где в 1917 году было даже образовано Хоторджурское землячество. В Харькове отец женился на Виктории Ивановне Тер-Пагосян, а в 1935 году - оставил семью и уехал в Тегеран, где принял иранское гражданство. Брат отца - Петрос Тер-Погосян в 1916 году вернулся из Харькова в родное село вслед за наступающей русской армией, организовав отряд самообороны в ущелье Хоторджур. При отступлении русской Кавказской армии из Турецкой Армении в 1918, Петрос Тер-Погосян попал в плен к туркам на подходах к Лазистану, содержался в тюрьме города Трапезунда и был приговорен к 101 году тюремного заключения. После поражения Турции в войне со странами Антанты был освобожден и вступил в армянскую армию дашнакского правительства. После восстановления в Закавказье Советской власти, Петрос Тер-Погосян работал в авлабарских пекарнях, являясь при этом членом армянской террористической организации, состоящей из числа беженцев из Эрзерумского вилаета. 25 июля 1922 году в Тифлисе на улице Петра Великого у дверей ЧК Петрос Тер-Погосян и Арташес Геворгян привели в исполнение приговор в отношении бывшего министра военно-морских сил Османской империи Джемала-паши, который приехал для переговоров в Москву в качестве представителя Афганистана, где он работал военным советником. Не дождавшись финансовой помощи от советского правительства, в интересах которого он обещал противодействовать англичанам в Афганистане, Джемал пытался через Тифлис проехать в Анкару для встречи с Мустафой Кемалем. В своих мемуарах Э. А. Тер-Погосян приводит сведения, что его дяде Петрос и Арташес Геворкян в 30-х годах были осуждены к ссылке в Туруханский округ, но нарушив режим содержания, они сбежали из города Туруханска в тайгу, поселившись в отдельных зимовьях. Петроса спасла от воспаления легких и голода русская женщина-охотница, от которой у него в 1936 году родился сын. С 1930 по 1940 год Аветист-Эдмунд Акопович Тер-Погосян проходил обучение в средней школе № 53 в городе Харькове. В 1937 году его мать была арестована и осуждена к ссылке сроком на 5 лет с отбыванием наказания в Омской области. В 1938 году ученики девятого класса организовали кружок по углубленному изучению марксизма-ленинизма. Инициатором был Михаил Перцовский, а участниками - Эдуард Микинелов, Михаил Каждан и Эдмунд Тер-Погосян. После окончания школы, летом 1940 года Эдмунд ездил на свидание к матери, находившейся в ссылке в уездном городе Кокчетаве, переданном позднее в состав Казахской ССР. В августе 1940 года он вместе с Эдуардом Микинеловым, Михаилом Перцовским поступил на исторический факультет Харьковского университета. В октябре того же 1940 года по инициативе Перцовского была создана молодежная организация под названием «Партии ортодоксальных ленинцев». 15 октября М. Р. Перцовский представил программу и устав подпольной организации, к которой присоединились 20 октября студент 1-го курса Харьковского механико-машиностроительного института Абрам Митауэр, учащийся школы № 53 Матвей Ривкин и их однокурсник по университету Борис Шерешевский (который и донес о подпольщиках в НКВД). В ночь на 22 ноября 1940 года все члены «партии ортодоксальных ленинцев» были арестованы и помещены в камеру № 58 внутренней тюрьмы НКВД города Харькова. Следствие по делу подпольной антисоветской организации осуществлял младший лейтенант госбезопасности Стойчанов, которого позднее сменили Альтзитцер и Зайцев. Исходя из материалов дела, «партия ортодоксальных ленинцев» являлась детищем Михаила Перцовского, который осознанно втянул своих друзей в противозаконную политическую деятельность и был единственным из них сторонником организации борьбы с политикой существующего в СССР правительства. 11-12 февраля 1941 года решением заседания военного трибунала Харьковского военного округа был вынесен Приговор: «I) Перцовского М. Р., 2) Микинелова Э. И., 3) Тер-Погосяна Э-А. А., каждого из них по ст. 54-8 УК в порядке ст. 17 УК УССР с санкцией ст. 54-2 УК УССР подвергнуть высшей мере наказания – расстрелу, с конфискацией всего лично принадлежавшего им имущества». Используя свое право на заключительное слово, Э. А. Тер-Погосян заявил: «Я благодарен, что органы НКВД не дали нам идти дальше по пути, который я избрал. Надеюсь, что я могу исправиться, и поэтому я прошу смотреть на меня как на раскаивающегося и выслать меня по месту ссылки моей матери, а если это невозможно, дать мне минимум наказания». Раскаивались в содеянном и остальные подсудимые кроме Михаила Перцовского. Почти два месяца Э. А. Тер-Погосян и его «подельники» находились в камере смертников харьковской тюрьмы № 1 на Холодной Горе, ожидая рассмотрения просьбы о помиловании. 7 апреля 1941 года Постановлением Военной Коллегии Верховного Суда СССР расстрел им был заменен 10 годами ИТЛ и 5 годами поражения в правах. 11 сентября 1941 года заключенные Харьковских тюрем были эвакуированы в связи с приближением немецких войск. Заключенных пешим этапом направили в город Старый Оскол, а затем на на станцию Валуйки, где их погрузили в вагоны. Э. А. Тер-Погосян в своей книге «Свобода опоздала на целую жизнь» вспоминал об обстрелах пешего этапа и эвакуируемых эшелонов немецкими самолетами. 7 ноября 1941 года в день знаменитого военного парада в прифронтовой Москве Э. А. Тер-Погосян прибыл с другими заключенными Харьковского этапа в пересыльный лагпункт Самского ОЛПа Ивдельлага НКВД СССР, располагавшегося в поселке Денежкино. Со слов Э. А. Тер-Погосяна, из 201 человека до Ивдельлага добралось 112 человек. Как и большинство вновь прибывших заключенных, он был зачислен в слабосильный отряд из-за крайней степени истощения. До конца ноября 1941 года в Денежинской пересылке умер от истощения Абрам Митауэр. В конце января 1942 года он был назначен на облегченные виды работ (расчистка снега на железнодорожных путях, подсобные работы). Весной 1942 года Э. А. Тер-Погосян, Михаил Перцовский и Эдуард Микинелов были переведены в 1-й сельхоз Самского ОЛПа, где были определены в бригаду корчевщиков. М. Р. Перцовский, не оправившись от дистрофии, умер в марте 1942 года от воспаления легких и был похоронен на лагерном кладбище Самского ОЛПа. За время нахождения в Самском ОЛПе Э. А. Тер-Погосян работал бригадиром полеводческой бригады, а затем был переведен в лагерную агитбригаду. Находясь в Самском лаготделении, Э. А. Тер-Погосян познакомился с известным биофизиком Александром Леонидовичем Чижевским, о котором он писал в своих воспоминаниях: «После отбоя, лежа на нарах, мы подолгу беседовали с этим уникальным человеком. Говорили в это время вполголоса. Я рассказывал о своем деле, об ортодоксальных ленинцах, о своей короткой, но насыщенной жизни. Александр Леонидович - о своих ионизаторах, об их пользе для здоровья человека, о том, что его приборы должны были устанавливать в здании Дворца Советов, который предполагалось построить на месте разрушенного Храма Христа Спасителя. Этот феноменальный Чижевский познакомил меня со своей теорией солнечно-биосферных связей, с другими своими теориями и гипотезами. В четверть голоса он рассказывал мне о своих научных подсчетах взаимосвязи активности солнца и исторических событий на земле, что несколько не вязалось с марксистско-ленинским историческим материализмом». В конце 1943 года одним этапом с А. Л. Чижевским, Аветист-Эдмунд Акопович был переведен в 9-й комендантский ОЛП, расположенный в городе Ивделе, где получил назначение на должность бригадира овощехранилища, а затем, не без протекции того же А. Л. Чижевского, был переведен на должность завхоза стационара лагерной больницы, где Чижевский занимался оборудованием кабинета ионизации при Центральной поликлинике Ивдельлага НКВД. В ноябре 1944 года за нарушения режима (растрату спирта и иных материальных ценностей) Тер-Погосян был переведен в считавшийся штрафным ОЛП «Юртище», где был помещен в БУР (барак усиленного режима). В условиях штрафного режима и сниженных норм питания - у него начала развиваться дистрофия и связанные с ней осложнения. В январе 1945 года его поместили на лечение в лагерный стационар. После выписки из больницы, ему была присвоена третья категория трудоспособности (из-за непригодности для использования на лесоповале и других тяжелых работах в связи с крайним истощением). Проработав некоторое время в бригаде «ширпотреба», Тер-Погосян был назначен санинструктором лагпункта, а затем – был этапирован в ОЛП на реке Большая Тошемка Ивдельлага. Работал на лесоповале, затем в дорожно-строительной бригаде, приемщиком леса на бирже. Летом 1946 года к нему на свидание приезжали мать и двоюродная сестра. В начале 1947 года Э. А. Тер-Погосян был переведен лесомастером во вновь созданный ОЛП «Северная Тошемка». Со слов Э. А. Тер-Погосяна, в 1948 году, после создания системы особых лагерей ГУЛАГа, призванных заменить для политических заключенных каторгу (в соответствии с Постановлением Совета Министров СССР № 416-159сс от 21 февраля 1948 года), он был этапирован в особый лагерь № 1 «Минеральный» в районе Инты Коми АССР, организованный по Приказу № 00219 МВД от 28 февраля 1948 года вместо ликвидируемого Интинского ИТЛ. Известно, что условное наименование «Минеральный» этому особому лагерю было присвоено 10 мая 1948 года. Э. А. Тер-Погосян упоминает, что в Минлаге он случайно встретился с известным футболистом Александром Старостиным. Данный факт вызывает обоснованные сомнения, так как Александр Петрович Старостин с февраля 1947 по июнь 1950 года отбывал срок своего наказания в Ивдельлаге, работая на разгрузке древесины, бухгалтером производственного отдела, принимая «активное участие в проведениях физкультурно-спортивных мероприятий среди заключенных». Согласно данных общества «Мемориал», А. П. Старостин был переведен в Минлаг МВД СССР 14 июня 1950 года, за три месяца до освобождения Э. А. Тер-Погосяна из Ивдельского ИТЛ. Далее Тер-Погосян сообщает, что он вновь был этапирован В Тошемский ОЛП Ивдельлага, где работал на лесоповале, вывозке леса и лесной бирже. 18 сентября 1950 года Э. А. Тер-Погосян был освобожден из ИвдельЛага «по окончанию срока наказания с зачетом рабочих дней за хорошие производственные показатели» (зачеты вернули в 1948 году) и был направлен к месту отбывания ссылки на вечное поселение в село Чумаково Михайловского района Новосибирской области, где работал бухгалтером в артели «Заря». В конце 1953 года было удовлетворено его ходатайство о замене места спецпоселения, и он получил разрешение на проживание в городе Кокчетав Казахской ССР, где в ссылке находилась его больная мать. В январе 1954 года Э. А. Тер-Погосян был принят на преподавательскую работу учителем черчения и рисования в школе № 2 города Кокчетава. 6 апреля 1956 года был освобожден от наказания в виде ссылки (основание: приказ от 19 марта 1956 г. за подписью Генерального прокурора СССР, Министра внутренних дел СССР и Председателя КГБ СССР). Во времена хрущевской оттепели, навестить сына и свою бывшую жену приезжал в Кокчетав из Ирана Акоп Тер-Погосян. 1 августа 1958 года, после снятие судимости и по предложению первого заместителя министра просвещения КазССР А. В. Щербакова, Э. А. Тер-Погосян переехал в Алма-Ату где весной 1962 года окончил Алма-Атинский университет. В 1965 году он поступил работать инспектором гороно города Алма-Аты, а затем был назначен заместителем начальника этого учреждения. В дальнейшем Э. А. Тер-Погосян преподавал и занимал административные должности в Алматинском областном институте профессионального развития кадров, вел общественную работу в Армянском культурном центре и являлся вице-президентом Казахстанской ассоциации жертв политических репрессий. Также он являлся лауреатом Премии мира и духовного согласия Президента Республики Казахстан. Скончался Э. А. Тер-Погосян в городе Алма-Аты в 2002 году. В постперестроечное время Э. А. Тер-Погосян позиционировал себя участником подпольной антисоветской группы: «Мы были первыми формально объединенными антисталинцами, которые по-граждански подняли свой голос и вступили в неравную борьбу против произвола и тирании, в защиту прав человека!», однако ни в Ивдельлаге, ни в ссылке и позднее в Алма-Ате диссидентской деятельностью он не занимался. За время нахождения в Ивдельлаге в поле зрения оперческиского отдела Э. А. Тер-Погосян не попадал, хотя именно в Ивдельском ИТЛ содержались активные противники советской власти, не прекращавших свою деятельность даже в условиях заключения. Иванова Г. М. в своей работе «История ГУЛАГа, 1918-1958: социально-экономический и политико-правовой аспекты» пишет, что «Антисоветская агитация» в условиях лагеря нередко имела успех и представляла порой вполне реальную угрозу дестабилизации оперативной обстановки, могла вызвать недовольство режимом содержания, организовать саботаж и срыв выполнения государственных плановых заданий. Среди подсудимых выездных коллегий областных судов (а с 16 апреля 1945 года и спецлагсудов) нередко встречались настоящие «политические рецидивисты». Так заключенного Ивдельского ИТЛ Анемподиста Васильевича Попова 1895 г. р., уроженца деревни Попово Семеновского сельсовета Биряковского района Вологодского округа Северного Края, попавшего впервые в ГУЛАГ в 1933 году по закону от 7 августа 1932 года, впоследствии 5 раз судили за антисоветскую агитацию, в том числе в 1944 году он был приговорен к высшей мере наказания, замененной решением Верховного суда СССР 20 годами каторги. Другой заключенный Ивдельлага - Владимир Иосифович Туров 1918 г. р. уроженец города Ельца Орловской области - осуждался по 58-й статье шесть раз. В 1947 году он написал две антисоветские листовки и вывесил их во 2-м лагпункте 8-го ОЛПа Ивдельского ИТЛ на видных местах. Как установил лагерный суд, в этих листовках Туров «призывал заключенных к саботажу и неподчинению советской власти и лагерной администрации» (ГАРФ Ф.9492, Оп.5, Д.25). В ИвдельЛаге содержался и умер в заключении известный антисталинист Дмитрий Гетманский, а Иван Николаевич Бажанов, в своих «Воспоминаниях деда Ивана» упоминал о планах заключенных Ивдельского ИТЛ, переведенных на строительство Богословского алюминиевого завода, организовать вооруженное восстание в Богословлаге в случае захвата немцами зимой 1942-1943 года западного предгорья Урала. О непростой судьбе Э. А. Тер-Погосяна я узнал от члена политсовета Московского «Мемориала» Сусанны Соломоновны Печуро и планировал встретиться с ним. Однако, рыночные реформы правительства Гайдара лишила меня и Ивдельский «Мемориал» всех денежных средств, а от грантов иностранных фондов и НКО мы принципиально отказывались. Да и политическая обстановка в Казахстане не располагала к посещению страны, из которой нескончаемым потоком прибывали на Северный Урал русские и русскоязычные беженцы. Я думаю, Э. А. Тер-Погосян под конец своей жизни досыта нахлебался «райских прелестей» рыночной экономики и демократического д#рьма, разрушившего и дружбу народов, и моральный кодекс строителей коммунизма (использованы материалы публикаций Б. Кюфаряна, В. Гаташ, С. Исмагуловой, Л. Мананниковой и архива Ивдельского отделения общества «Мемориал»).

Павел Константинович Хмызников родился 22 февраля 1896 года в городе Санкт-Петербург в семье детской писательницы Клавдии Лукашевич (Хмызниковой) и управляющего Петербургской конторой Алапаевских горных заводов надворного советника Константина Васильевича Хмызникова. По окончанию Морского корпуса, П.К. Хмызников 30 июля 1915 года был произведен в мичманы и получил назначение вахтенным начальником на крейсер «Россия». В 1917 году он подал рапорт о переводе на учебу в Офицерские классы подводного плавания, по окончании которого 5 марта 1918 года был назначен на должность минного офицера на подводную лодку «Волк». ПЛ «Волк» была спущена на воду 25 октября 1915 года, а 14 апреля 1916 года вступила в строй Балтийского флота. Лодка была имела по два трубных торпедных аппарата в носу и в корме и четыре наружных решетчатых торпедных аппарата на палубе конструкции Джевецкого с торпедами нового образца 45-15. Кроме того, на вооружении «Волка» стояли два орудия калибра 57 мм и пулемет. 17 мая (по новому стилю) 1916 года подлодка «Волк» под командованием старшего лейтенанта Ивана Мессера, стала самой результативной на Балтийском флоте всего за один день, уничтожив сразу три германских транспорта. Волков С.В. в мартирологе «Офицеры флота и морского ведомства» указывает, что П.К. Хмызников проходил службу на подводной лодке «Вепрь» (однотипной с лодкой «Волк» - проекта профессора И.Г. Бубнова - «Барс», строительство которых осуществлялось судостроительным акционерном обществом «Ноблесснер» на верфях Балтийского завода). Это может быть ошибкой или кратковременным эпизодом служебной карьеры подводника Хмызникова. Также весьма вероятно, что перевод Хмызникова в «подводники» произошел под влиянием командира крейсера «Россия» капитана 1-го ранга Подгурского Николая Константиновича (Люциановича), который являлся истинным подвижником подводного флота и выпускником учебного отряда подводного плавания по первому списку 1907 года, а с 4 мая 1915 года - назначенным командующим «под брейд-вымпелом Дивизией подводных лодок Балтийского моря». В марте-апреле 1918 году подводная лодка «Волк» участвовала в знаменитом Ледовом походе из Гельсингфорса в Кронштадт, в ходе которого удалось спасти от наступавших немцев 236 судов Балтийского флота. На этот момент времени Хмызников являлся командиром ПЛ «Волк», приняв на себя командование судном 5 марта 1918 года взамен дезертировавшего командира. Переход был исключительно сложным, тем более для неприспособленных к плаванию во льдах подводных лодок. Хмызников в походе заболел тяжелой формой экземы, рецидивы которой случались у него в течение всей последующей жизни. 22 апреля 1918 года ПЛ «Волк» с другими судами Балтийского флота прибыла в Кронштадт и была включена в состав 1-го резервного дивизиона под командой военмора К.Л. Соболева, состоящего из лодок требующих длительного ремонта. 26 июля 1918 года Хмызников был уволен с военной службы по болезни, однако уже 11 августа 1918 года он прибыл в Архангельск и добровольцем поступил в распоряжение начальника службы связи Белого моря. Его назначают на должность минера подводной лодки «Святой Георгий» из состава флота, подчиняющегося Северному правительству Чайковского-Миллера. Легендарная подводная лодка «Святой Георгий» была заложена по заказу Морского ведомства России в октябре 1916 года фирмой «Фиат» на верфи в гавани Ла-Специи, расположенного на Лигурийском побережьи Италии. Лодка была спущена на воду 8 апреля 1917 года, а 7 мая того же года вступила в строй. 18 июля 1917 года под командованием старшего лейтенанта Ризнича Ивана Ивановича «Святой Георгий» убыл из Генуи в Гибралтар и далее через Бискайский залив в порт Плимут, затем в Скапа-Флоу и вдоль Скандинавии. 1 сентября 1917 года «Святой Георгий» прибыл в Архангельск и ошвартовался у Соборной пристани. За время перехода не был потерян ни один член экипажа. Переход занял менее полутора месяца. За беспримерный переход из Лигурийского моря в Архангельск старший лейтенант Ризнич был произведен в капитаны 2-го ранга и награжден орденом Владимира IV степени с мечами и бантом. 2 декабря 1918 года Хмызников получил должность флаг-офицера службы связи Белого моря, а в 1919 году переводится на флотилию Северного Ледовитого океана. 7 мая 1919 года ему было присвоено звание лейтенанта. В июле 1919 года он через Обдорск и Тобольск направляется в Омск, где его принимают на службу в Морское министерство правительства адмирала Колчака. Ни в Архангельске, ни в Сибири в боях с частями и подразделениями Красной армии он участия не принимал. После краха Восточного фронта, вместе с омскими министерскими чиновниками и несостоявшимся «Верховным правителем России» П.К. Хмызников в ноябре 1919 года эвакуировался в Иркутск, где в марте 1920 года сдался в плен представителям 90-й бригады 30-й стрелковой дивизии 5-й Красной Армии. Принимал ли он участие в январских боях колчаковцев с партизанскими отрядами и рабочими дружинами за Иркутск - сведений не имеется, как и ничего не известно о роде его занятий в течении полугода, проведенного в Иркутске. Уже в апреле 1920 года он был приглашен в штат формирующейся гидрологической экcпедиции Ф.. Матисена, которая должна была по заданию Восточно-Сибирского управления водного транспорта провести иccледование ycтья pеки Лeнa. 17 мая первая партия экспедиции выехал из Иркутска. Обозом гидрологи и техники добрались до ленского городка Качуга, дальше самосплавом и на немногих уцелевших в результате царившей на Лене разрухи пароходах до Якутска. Здесь экспедиции выделили вельбот с «Зари» и баржу «Внучка». Пароход «Лена» потащил их вниз вместе с рыбачьим караваном барж. 2 июля 1920 года промерная партия Хмызникова на вельботе приступила к обследованию самой западной ленской протоки - Быковской, а 9 июля отряд Матисена и комиссара В.Н. Колычева перебрался через перешеек (теперь он называется перешейком Колычева) из залива Неелова в бухту Тикси и с помощью тунгусов-оленеводов добрался до залива Сого. 15 июля, при участии бывшего рулевого парохода «Лена» А.Н. Величкина, экспедиционерами было открыто Согинское месторождение каменного угля, промышленно разрабатываемого с 1933 года. Партия Хмызникова до конца сезона проводила гидрографическое исследование самой западной ленской протоки - Быковской и осуществила первую инструментальную съемку заливов Сого и Булункан. Зимовали члены экспедиции на своей базе, в качестве которой использовалась баржа «Внучка», пришвартованная у острова Дашка. На следующий год экспедицию завершал Николай Иванович Евгенов, так как Ф.А. Матисен умер в декабре 1921 года от тифа, заразившись во время командировки во Владивосток. Были обследованы Туматская, Оленекская и Быковская протоки Лены, а 18 августа начались гидрологические исследования и промер бухты Тикси. И лишь в начале сентября 1921 года экспедиционный пароход «Сынок», сменивший «Лену», отправился из дельты Лены в Якутск. В 1922 году Хмызников перешел на работу в ГГУ (Главное Гидрографическое Управление), получив звание гидрографа. В 1923 году он участвовал в походе ледокольного парохода «Maлыгин» к Hoвой Зeмлe для cтpoитeльcтвa paдиocтaнции на мысе Maтoчкин Шap. Вернувшись из экспедиции, Хмызников в течении двух лет проходит обучение в Географическом институте в Ленинграде, и с 1926 года принимал постоянное участие в гидрографических экспедициях в Арктику. В 1926 году он возглавил Нижнеленский геоморфологический отряд Академии наук, пройдя с двумя помощниками по реке Лене и ее притокам две тысячи километров, выполнив 700 километров съемки. На следующий год он руководил Янским гидрологическим отрядом и, построив в Верхоянске катера и лодки, в середине августа двинулся вниз по реке Яне для описи и промеров глубин. Зимовал отряд в селе Казачьем. Весной П.К. Хмызников и капитан А.А. Кухарский с двумя каюрами совершили большую санную поездку на остров Котельный Новосибирского архипелага, попутно осуществив серию гидрологических наблюдений в проливах Дмитрия Лаптева, Этерикан и Санникова, а весной и летом 1927 года он продолжил изучение сложной в навигационном отношении дельты Яны. Осенью 1928 года отряд Хмызникова попытался на катере пройти морем на реку Лену, но из-за аварии у мыса Буор-Хая и потери большей части продовольствия, членам экспедиции пришлось оставить катер и продолжать путь пешком. Лишь через несколько суток, совершенно обессилевшие экспедиционеры достигли устья реки Омолой, где встретили промысловиков, доставивших их в город Верхоянск. В 1930-1931 годах Хмызников принимал участие в экспедиции нa cyднe «Бeлyxa» по исследованию прибрежной зоны полуострова Taймыp и восточной части Карского моря. Два года подряд парусно-моторная шхуна Комсеверопути «Белуха» пыталась пробиться с запада в Якутию. В течение всего плавания П.К. Хмызников и капитан Бурке систематически проводили морскую съемку, выявившую большие погрешности карт, находящихся в распоряжении экспедиции. Высадив на остров Колосовых на зимовку семейство промышленников Колосовых, Хмызников определил астрономические координаты острова. По результатам многолетних исследований гидрологии и гидрографии бассейна реки Яны, обеспечивших регулярное судоходство в Янском бассейне, в 1935 году Хмызникову присудили ученую степень доктора географических наук. В том же году как авторитетнейшего арктического гидролога и гидрографа его избрали действительным членом Полярной комиссии АН СССР. И в том же 1935 году П.К. Хмызников становится начальником сектора навигационных характеристик Гидрографического управления, а позже - начальником гидрографического отряда. В 1936 году НКВД в Гидрографическом управлении Главсевморпути была раскрыта право-троцкистская контрреволюционная организация. Состав ведущих специалистов Гидрографического управления был арестован почти полностью во главе с начальником управления Павлом Владимировичем Орловским. Хмызников был арестован одним из последних 28 мая 1938 года. 23 декабря 1939 года решением ОСО при НКВД СССР П.В. Орловский и известный полярный гидрограф Н. И. Евгенов были осуждены к 8-ми годам лагерей. П.К. Хмызников был приговорен к 5-ти годам лагерей, остальные - к меньшим срокам заключения или к ссылке. В июне 1940 года Хмызников был доставлен в Ивдельлаг НКВД СССР и, на основании договора Ивдельского ИТЛ с Надеждинским государственным лесопромышленным трестом "Уралсевлестяж", распоряжением начальника Управления Ивдельлага С.А. Тарасюка, был включен в состав комиссии занимавшейся обследованием сплавных участков рек Сосьвы, Шегультана, Конды, Лозьвы, Северной Талицы, Вижая и Тохты. По итогам работы комиссии был составлен отчет с рекомендациями постройки на крутых поворотах рек и мелководьях вдоль берега «отбойников» (стенок из толстых бревен), которые в большую воду должны были предохранять сплавляемую древесину от заноса в лес. Кроме того, постройка «отбойников» предусматривала сужение русел рек и «отшивки» проток и стариц для поднятия уровня воды в реках и свободного прохода сплавляемой древесины через мелкие места и перекаты. Также комиссия наметила места для новых речных плотин, предназначенных для накопления значительных объемов воды в горных участках их поймы, необходимых для регулирования водного баланса в период весеннего половодья и увеличения сроков сплавного периода (Северная Талица, Ивдель, Атюс и другие). На 1941 год Управлением Ивдельским ИТЛ планировались гидрологические исследования участка реки Лозьва в районе населенных пунктов Митяево-Понил, где предусматривалась организация лесозаготовительного ОЛПа, осуществляющего сплав заготовляемой древесины из Лозьвы в Тавду. Однако, после назначения С.А. Тарасюка на должность начальника особого строительства НКВД СССР (Богословского алюминиевого завода в поселке Турьинские рудники) и приезда в Ивдель нового начальника ИТЛ И.И. Долгих, в январе 1941 года «неблагонадежный» специалист и бывший белый офицер П.К. Хмызников был определен в Карельский этап, а после начала Великой Отечественной войны в начале 1942 года - эвакуирован в город Кожва Коми АССР. В июле 1942 года он тяжело заболел, лечился в лагерной больнице, потом был возвращён в лагерь и снова отправлен на стационарное лечение.. Последнее письмо от него дочери было датировано 23 декабря 1942 года. В мае 1943 года истек срок заключения П.К. Хмызникова, однако он умер в лагерном лазарете города Кожва 13 июля 1943 года, не дожив до оформления документов на свое освобождение. Именем Хмызникова названа гора в Антарктиде, пролив в Карском море, а также его именем до 1939 года называлась бухта Безымянная (Попов С.В. Автографы на картах. Ларьков С.А. Челюскинская эпопея - историческая мифология и объективность истории. Архивные материалы Ивдельского отделения общества «Мемориал». Материалы военно-исторических сайтов).