Предлагаю связать очень красивый ажурный джемпер. Этот джемпер привлёк внимание не только ажурным моноузором. Особое свечение издаёт пряжа, из которой он создан. Она называется Lang Yarns Canapa.

Видно лёгкое свечение, и это очень интригует.

Начало здесь.

Ирина Снегова родилась в 1922 году в Курске. Окончила Литературный институт им. М. Горького в 1948-ом. В том же году начала печататься. Автор поэтических сборников «Лирические стихи» (1958), «Август» (1963), «Лирика» (1966), «Крутизна» (1967), книги стихов для детей «Бьют часы» (1962). В 60-е годы была достаточна известна. Много печаталась в журналах, в основном это были переводы армянских и грузинских поэтов. Умерла в 1975 году.
Это все, что известно о ее жизни и творчестве.

Из воспоминаний Ирины Снеговой:
«Многие моря и реки жили как бы невдалеке от моего детства, но Волга прошла сквозь него. Любовь к ней отца, волжанина, была род недуга. Я никогда потом за всю мою жизнь ни у кого такого не встречала. Видела, как он вдруг начинал мрачнеть, «тосковал по Волге», словно бы она – человек, собирался и уезжал. Первые мои годы все мы ездили летом в Тутаев, в Ярославль, в Углич. И много раз плыли на уютных белых пароходах. Сверху, до Астрахани, и снизу вверх, к Рыбинску. Двигались медленно, прочно садились на мель, долго стояли у больших городов и маленьких причалов… И то особое, что подкатывало, тянуло под ложечкой, когда смотрела я на эту великую воду, на поблескивающие колоколенки дальних берегов, было сродни стихам, было, может быть, предчувствием их и началом».

Саратов. Волга.

Первая зелень — это без денег,
Это не хвостик редиски, не лук.
Первая зелень — это оттенок,
Лопнувшей почки внезапный звук.

Первая зелень — зыбкое пламя,
Горькая клейкость тугих ветвей,
Первая зелень — над головами
Свет незапамятных ранних дней.

Первая зелень — незащищенность.
Неискушенность. Люблю, люблю...
Сердцебиения учащенность,
Ртуть, ускользающая к нулю.

Первая зелень — поздние слезы.
Глухо гудит электронный век.
Режут ракеты пустырь межзвёздный,
В пальцах дрожит молодой побег.

Первая зелень, первая зелень,
Древняя нежность глубин земных...
Зеленью глаз твоих мир застелен,
Листья и травы смеются в них.

Стихи Снеговой не броские, в них нет вычурных метафор и необычных рифм. Но, вчитываясь в строки, вдруг понимаешь, что под каждым стихотворением могла бы подписаться словами: "Да, это всё так... я знаю, о чем тут речь… и со мной было такое же".

Приснился бы! Хоть мельком, в кой-то раз...
Как странно явь господствует над снами,
Что снятся нам обидевшие нас
И никогда - обиженные нами.

Из гордости... Не снятся нам они,
Чтоб нашего смущения не видеть...
А может быть, чтоб, боже сохрани,
Нас в этих снах случайно не обидеть.

 «...нет в её стихах никакой заданности, никакой запрограммированности, но, может быть, именно в этом и сила её поэзии, на диво естественной, органичной, честной. Она пишет лишь о том, что её волнует, лишь о том, о чём задумывается, что ей важно, необходимо, и пишет так, как это ей дано, не пыжась и не стараясь выглядеть чем-то иным, чем-то не тем, что она есть. Только так, по-моему, может и должен существовать поэт. Просто поэт, без всяких эпитетов и прилагательных. Разве что с одним-единственным: истинный поэт».

Маргарита Алигер

Есть такой зверёк. Прозвали Нежностью...

Вот бредёт зверёк по синим лужицам,
Маленький, как ласка и хорёк.
То вдруг в самой давке обнаружится,
То ищи-свищи - пропал зверёк.

Сложно с ним. Он рвётся в дом с поспешностью
И бежит – запри хоть сто раз дверь!
Есть такой зверёк. Прозвали Нежностью.
Трудно культивируемый зверь.

То скулит, один оставшись надолго,
То при всех вас схватит (эх, зверьё!)
Душит он, и сквозь слезу, сквозь радугу,
Каждый видит, как под смерть — своё.

Есть такой зверёк. Одни с ним маются.
А другие - этим жизнь легка -
Тихим браконьерством занимаются,
Убивая этого зверька.

Любовь – любви не ровня, не родня.
Любовь с любовью, Боже, как не схожи!
Та светит, эта жжет сильней огня,
А от иной досель мороз по коже.

Одной ты обольщён и улещён,
Как милостью надменного монарха,
Другая душно дышит за плечом
Тяжелой страстью грешного монаха.

А та, иезуитские глаза
Вверх возводя, под вас колодки ищет…
А эти?.. Самозванки! К ним – нельзя!
Разденут, оберут и пустят нищим…

Любовь – любови рознь. Иди к любой…
И лишь одной я что-то не встречала –
Веселой, той, какую нёс с собой
Античный мальчик в прорези колчана.

 Карл Ванлоо. «Амур, стреляющий из лука». 1761 г.

                   Любовь

У нас говорят, что, мол любит и очень.
Мол балует, холит, ревнует, лелеет...
А помню, старуха соседка – короче,
Как встарь в деревнях говорила: жалеет.

И часто, платок затянувши потуже,
И вечером в кухне усевшись погреться,
Она вспоминала сапожника  мужа,
Как век он не мог на нее насмотреться.

- Поедет он смолоду, помнится, в город,
Глядишь, уж летит, да с каким полушалком!
А спросишь – чего мол управился скоро?
Не скажет… Но знаю: меня ему жалко.

Зимой мой хозяин тачает, бывало,
А я уже лягу, я спать мастерица! 
Он встанет, поправит на мне одеяло,
Да так, что не скрипнет под ним половица.

И сядет к огню в уголке своем тесном,
Не стукнет колодка, не звякнет гвоздочек...
Дай Бог ему отдыха в царстве небесном!
И тихо вздыхала: жалел меня очень.

В ту пору смешным мне всё это казалось.
Казалось, любовь чем сильнее, тем злее.
Трагедии, бури… Какая там жалость!
Но юность ушла. Что нам ссориться с нею?

Недавно, больная, бессонницей зябкой
Я встретила взгляд твой – тревога в нем стыла.
И вспомнилась вдруг мне та старая бабка –
Как верно она про любовь говорила!

Это стихотворение о вечных ценностях, о вечно кем-то избитых истинах. Но когда я его прочла на лекции – оно перекрыло впечатления от всех стихов, прочитанных накануне, люди слушали его со слезами на глазах. Слишком поздно мы эти истины понимаем, к сожалению.

* * *
Чем меньше женщину мы любим…
                                                   А. Пушкин

Опровергаю. Любим за любовь.
В ней пагуба. В любви. А не в притворстве.
Любовь идёт к любви. На трубный зов.
Любовь разит любовь. В единоборстве.

А равнодушье — что игра его! -
Для девочек опасно, не для женщин…
Сквозь бедность равнодушья твоего
Косит любовь зрачком своим зловещим.

О господи! Все женщины мечтают,
Чтоб их любили так, как ты меня.
Об этом в книгах девочки читают,
Старухи плачут, греясь у огня.

И мать семьи, живущая как надо,
В надёжном доме, где покой и свет,
Вздохнёт, следя, как меркнут туч громады:
И всё как надо, а чего-то нет.

Есть нежность, верность есть, но ежечасно
Никто коротких, трудных встреч не ждёт.
Никто тебя за счастье, за несчастье,
Как зло, как наважденье не клянёт.

Не довелось... Вздохнёт, а тучи тают,
Горит закат на самой кромке дня...
О, господи! Все женщины мечтают,
Чтоб их любили так, как ты меня, -

Неотвратимо, с яростной тоскою,
С желаньем мстить, как первому врагу.
...Должно быть, я любви такой не стою,
Коль броситься ей в ноги не могу.

Сосны качаются, сосны гудят,
Сосны склоняться к земле не хотят,
Но ломит их ярость осеннего дня…
Спасибо тебе, что ты любишь меня.

Поезд уходит в промозглую тьму,
Тьма убегает вдогонку ему,
За окнами темень, вокруг ни огня…
Спасибо тебе, что ты любишь меня.

Полем иду, и несутся мне вслед
Шелесты лета и шорохи лет,
Ширь расступается, светом пьяня…
Спасибо тебе, что ты любишь меня!

Удручает, что стихи Ирины Снеговой в Сети встречаются редко, их не увидишь на серьёзных литературных сайтах. Зато поражает обилие ее стихотворений в ЖЖ и блогах разных девчушек. На розовых и сиреневых фонах, в обрамлении из сердечек и ангелов красуются записи с прекрасными стихами Ирины Снеговой. Серьезные, мудрые, грустные стихи зрелой женщины…
 Но стоит ли огорчаться этому последнему обстоятельству? Что до девичьих альбомов с сердечками, так в этом, может быть, ее победа! То, что сейчас недоступно многим самым известным и обласканным официальным признанием поэтам - пробиться к сердцу молодых, легко удаётся всюду забытой, нигде не упоминаемой, почти невидимой Ирине – взахлёб цитируемой в дневниках нынешних юных девушек.

Отпусти меня, адова сила,
Окаянная блажь, развяжи!
Я просила… И вдруг – отпустило.
Вон уж март, дни хрупки и свежи.

Сердце бьется неровно и тихо…
От любви восстаем, как от тифа.

                Сотворение мира

Не спите поздно. Подымайтесь сразу.
С трамваем первым. С первой птичьей фразой.
Вставайте раньше. Пейте кофе крепкий.
Займитесь вместе с солнцем кладкой, лепкой,
Формовкой, краской - сотвореньем мира.
Вставайте раньше. Душно или сыро,
Мороз иль жар - вставайте. Дела много!
Работайте. Восторженно и строго.
День напролет. Весь день. Он так не вечен.
Работайте. Друзьям оставьте вечер.
Оставьте вечер звездный и метельный
Чему хотите - скуке иль веселью...
Но если день был трудным, и сомненья
Швыряли вас как мячик по арене,
И неудачи сыпались злорадно,
Мелькая, точно в киноленте кадры,
И вечер не приносит перемены, -
Ложитесь спать. Пораньше непременно.
Ложитесь спать. Хотите книгу? Ладно.
Чужая жизнь? Вот ведь и в ней - нескладно.
Ложитесь. Обойдется. В самом деле.
Я попрошу, чтоб рядом не шумели.
У двери постою. Вот здесь. За нею.
Ш-ш! Полно. Спите. Утро мудренее.
Вставайте раньше. Сразу подымайтесь.
За сотворенье мира принимайтесь!

М.К. Чюрлёнис. Сотворение мира cвета и гармонии

Вероника Тушнова:

«Я люблю стихи Ирины Снеговой, мне они дороги тем, что я ценю в поэзии превыше всяческого блеска, — ощущением подлинности. Они — её существование, и как дыхание естественны и неизбежны».

Бывает так...

Бывает так: живешь в неволе –
В безвыходной сердечной боли.
Потом, бывает, минет срок,
И боль уйдет, как дождь в песок.
И волен ты, как ветер в поле!
Но… жаль тебе минувшей боли.

***
Помню, где-то в дебрях детства
Я мечтала в горький миг,
Я придумывала средство
От напастей-зол моих.

Заведу себе собаку,
Может, будет этот пёс
Понимать меня по знаку,
Тосковать по мне до слёз.

Наперёд всё будет видеть,
Ляжет, вежливый, у ног,
Чтоб вовек меня обидеть
Лишь бы кто зазря не мог.

С той поры чуднОй и милой
Столько зим и столько лет,
Столько было, столько сплыло...
А собаки  так и нет...

              Фридрих Август фон Каульбах. Девочка с собакой.

Берта Моризо. Девочка с собакой.

                Элегия

Соскучившись по небу и воде,
Вдоль набережных я пошла. Висели
Большие облака, и кое-где
Меж них большие просини пустели.

Вовсю тянуло холодом с реки,
Вились в Нескучном рыжие клоки,
И отставных речных трамваев краска
Белела неприкаянно и праздно.

Я шла и удивлялась: как бесследно
В нас прошлое - ни дыма, ни огня...
Как здесь когда-то плакала я! Бедной,
Казалось мне, что нет бедней меня,

Что клином свет, что рухнул свод, что в воду...
Уходит боль. Ни дыма, ни огня.
И если жаль чего - теперь, к исходу, -
Той, маленькой, что плакала.
Меня.

                                                                   Москва 50-х годов

Всё обойдётся в лучшем виде.
Не спорь. Дыши. Прими урок.
Выходит срок любой обиде,
И жизнь — длинней, чем этот срок.

Пообомнётся, поостынет
И вдоль пойдет — не поперёк…
А там беде или гордыне,
Чему-нибудь да выйдет срок.

И отодвинется. Отыдет.
Отбередит. И, тратясь впрок,
Не снизойдёт к былой обиде
Душа… Но дай, но дай ей срок!

Молчат обломки и осколки,
Развалины, следы следов,
Как цифры, замкнутые в скобки.
Молчат - как мёртвая любовь.

Немеет камень в одичаньи
Под серым небом, мглой покрыт.
Там над молчанием молчанье
Молчанья золото хранит.

Но, обезумев от беззвучья,
Бывает, вдруг на сто ладов
Заголосят руины, кручи,
И та – забытая — любовь!

МинУло. Не было - и нет.
Остыло. Рук не отогреть.
Но и сегодня, как на свет,
Мне больно на тебя смотреть.

Не надо приходить на пепелища...

Не надо приходить на пепелища,
Не нужно ездить в прошлое, как я,
Искать в пустой золе, как кошки ищут,
Напрасный след сгоревшего жилья.

Не надобно желать свиданий с теми,
Кого любили мы давным-давно.
Живое ощущение потери
Из этих встреч нам вынести дано.

Их час прошел. Они уже подобны
Волшебнику, утратившему власть.
Их проклинать смешно и неудобно,
Бессмысленно им вслед поклоны класть…

Не нужно приходить на пепелища
И так стоять, как я теперь стою.
Над пустырем холодный ветер свищет
И пыль метёт на голову мою.

                          Сонет

Я еду не к тебе. Так много время смыло!
Я еду не к тебе. Ты мной в расчет не взят.
Я еду в тишину. Протяжно и уныло
Стучат колеса, двигаясь назад.

Я еду во вчера. Обратно. Наугад.
Туда, где ничего ничто не изменило,
Где мы уже не властны всё подряд
Ломать своей сегодняшнею силой.

Я еду во вчера. Когда все это было?
Ты можешь тихо спать, как праведники спят.
Я еду в осень. В ту, что окропила
Меня огнями с головы до пят.

Я еду к той земле, что так меня томила,
Где все, кроме тебя, из-за тебя мне мило.

Весна красна? Го-лу-бо-ва-та...
Зеленовата и грустна.
Прозрачна и не виновата
В том, что нимало не красна...

А осень, та красна, виновна
в свеченье раскаленных крон,
В разгуле страстном и греховном
За два часа за похорон.

Май бережет июню, ради
апреля экономит март.
Октябрь - бобыль, он станет тратить,
Ломать, мотать, входить в азарт,

Швырять на ветер без разбору,
Все раздавать, со всеми пить,
И так замерзнет под забором,
Не научившийся копить.

Настойчивый призыв ценить всё живое, не упустить красоты падающего листа и света весенних облаков, высоких и сильных чувств человеческих завещан ей и ушедшими школьниками из арбатских переулков, где она росла, и поэтами, не возвратившимися в аудитории института, где она училась. Теми, о ком так взволнованно писала: «Мальчики мои хорошие, школьные мои товарищи...»

Вы зарыты, смяты, скошены,
Не найти вас, мир обшаривши,
Мальчики мои хорошие,
Школьные мои товарищи.

Вы в лугах в соцветья вяжетесь,
В синь лесами рвётесь рослыми...
Вы мне маленькими кажетесь,
А тогда казались взрослыми.

Вас не давит время ношею,
Нас от утра к утру старящей,
Мальчики мои хорошие,
Школьные мои товарищи.

Снег лежал на лбах остуженных,
В пустоте разрывы ухали...
Сколько здесь их, ваших суженых,
Увядает вековухами!

И твердит, гордясь живучестью,
Хлыщ, не нюхавший Германии:
- Мало нас, одна соскучишься.
Ты цени моё внимание!.. -

Чья любовь, в несчастье брошена,
Вас звала сквозь стыд свой шпарящий,
Мальчики мои хорошие,
Школьные мои товарищи?..

Как принцесса в сказке маминой,
Дочь её идёт за песнями.
Не обидь! Стеною каменной
За неё они — ровесники.

Как за нас в том адском крошеве,
Во всесветном том пожарище,
Мальчики мои хорошие,
Школьные мои товарищи.

Из воспоминаний Ирины Снеговой:

«Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые», – рискованно сказал Тютчев. Не знаю, сказал бы он так, выпади ему столько «роковых», сколько нам…
Война легла на нашу юность. Обрушила на нас бомбежки, тьму, ранний нелегкий труд; война убила наших родных и наших одноклассников. Война научила нас радоваться свету, и теплу, и покою на своей земле, узнавать цену товариществу, любить настоящего мужчину, заступника – в сапогах и шинели.
Половина Литературного института имени Горького была в сапогах и шинелях. С фронта, из госпиталя, на фронт. Уезжали, возвращались, не возвращались. А в тесном герценовском особняке гудели коридоры и аудитории. На столах, на подоконниках, на лестнице читали стихи.
Но, главное, думаю, зачем этот институт и мне, и нам всем был нужен, – это чтоб узнать друг друга – тогда, в начале пути. Узнать тех, с кем потом нам рядом жить.
Преданность дружбе – наука, а может, правда, и дар, – и не дай бог, чтоб он иссяк! – врученный мне ранним детством, родительским домом. Вот юность свою и его благодарю за друзей, которые не дают пропасть ни в черный, ни в белый день. Еще за них благодарю те стихи, что заунывно читали мы на подоконниках. Поэзию, которая объединила нас...»

Август, время моё, не спеши, подожди...

Похрустывают косточки минут
Под сапогами бешеного дня.
Потрескивают. Будто хворост мнут
В печи, за створкой, щупальца огня.

Позвякивают. Мимо. Как дожди.
Посвистывают. Как песок из рук.
Покалывают. Мелко. Как в груди...
Но день велик. И в нем есть главный звук.

И если жить, так надо жить, как Крез.
Не меряно. Наотмашь. Не в обрез.

Так и живем... Но вдруг ожжёт, как кнут:
Похрустывают косточки минут.

                           АВГУСТ

Август празднует в силу вошедшее лето,
Зеленее зелёного в чаще огни.
Не скудеет избыток горячего света,
Запастись бы им впрок на ненастные дни.

Набирает рябина багряную горечь,
Оглушает кузнечиков струнная речь.
Август, это когда ты не просишь, не споришь,
Каждый солнечный луч начинаешь беречь.

Просто руки навстречу теплу поднимаешь
и с тревогой встаешь не в десятом, а в семь...
Август, это когда ты уже понимаешь,
Что померкший денек отгорел насовсем.

И становится с каждой минутой яснее,
Что всё ближе и ближе седые дожди.
И что осень уже неизбежна, а с нею...
Август - время моё, не спеши, подожди!

«Сказано, что поэзия – это то, что остаётся, когда забыты слова; ещё, что поэзия - это вершина искусств, и даже - что она пресволочнейшая штуковина… Как-то женщина, приходившая помогать мне по дому и гулять с моей дочкой, сказала к разговору:
«Вот мы три сестры, и все – разные, а младшая у нас изо всех красавица, изо всех странная была. Очень лес любила. Как взойдём, оглянется: «Ой, господи, красота-то какая! Сейчас «караул» кричать стану». Так в лесу и померла, школьники нашли. И поминали её теми же, её же грибами».
Думаю, скорее всего поэзия и есть та странность, которая призвана за всех выразить это переполняющее нас «Караул!». А чем помянут, в конце концов, не главное. Главное, что и лес, и мир, и «Ой, господи, красота-то какая!».

Ирина Снегова (Из авторского предисловия к сборнику «И всё, что ты любишь…»)

Табачные тучи нависли над лбами.
Устали? А может, тряхнем стариной
Да в лес за грибами махнем? За гриба-ами?
Конечно! Ведь год небывало грибной!

Идемте, идемте - ну что ж, что работа!
Идемте, я знаю грибные места, -
Глухие чащобы, седые болота,
Горячечный шепот сухого листа!..

Вот так, пробирайтесь, сомненья отбросьте,
Держите корзину - нельзя без корзин!
Здесь осень еще не хозяйка, но гостья,
Лишь первый озноб пробежал вдоль осин.

Смотрите! Ну что же, мы все близоруки...
Но здесь и слепой не уйдет от судьбы.
Слышны вам в траве осторожные звуки?
Здесь царство грибное. Здесь ходят грибы.

Грибы-королевичи в белых сапожках,
Грибы-гренадеры в лосинах тугих,
Грибы-фантазеры на тоненьких ножках
И мальчики с пальчики - спутники их.

В ковбойских сомбреро, в профессорских шляпах,
Шагают в беретах, в панамах, в платках...
Нет-нет, не курите... Вы чуете запах?
Весь лес до верхушек грибами пропах.

Замшелыми пнями. Лесной глухоманью.
Дымящейся прелью. Российской землей...
Непрожитой жизнью? Нехоженой ранью?
Быть может... Как тих он за утренней мглой,

Вот-вот в нас метнущий огонь кумачовый,
Подъемлющий жаркие стяги земли...
Не надо, мой милый... О чем вы, о чем вы?
Чего не успели? Куда не дошли?

Да, да. Я иду. Не бегите так быстро!
Слепит обезумевших красок каскад?..
То листья летят нам в лицо, а не искры.
Идемте! Идемте встречать листопад!

Из этого стихотворения тянет не просто лесной свежестью, а свежестью восприятия жизни, будоражащей сердце тревогой. Фразы становятся прерывистыми, как дыхание человека, жадно вбирающего в грудь запахи осеннего леса - «замшелыми пнями. Лесной глухоманью...» - отчётливыми, как удары сердца, которое слышишь бессонной ночью.
Обычные сборы в лес оборачиваются взволнованной патетической музыкой. Как будто вы углубились не просто в лес, а в жизнь, напали на какие-то удивительные тропы и убедились, что даль куда богаче, чем вам казалось, а вы в суете как-то и забыли об этом...

Я люблю эту тихую пору,
Эту острую чуткость земли,
Когда в ноги зелёному бору
Первой пригоршней листья легли.

Когда всё ещё так, как вначале,
Только съехали дачники с дач,
Только птицы вокруг замолчали
Да сквозь зелень проглянул кумач.

Когда полдни светлы и погожи,
А ночами — ни зги у крыльца,
Когда лето, как сердце, не может
Осознать неизбежность конца.

Август. Первые черты увядания. Еле слышный сеется дождик, лес молчит и ждет осени. А женщина просто стоит и думает:

Меленький-меленький, теплый, тишайший,
Еле заметный дождик идет.
Лето молчит, доцветает, ближайшей
Осени ждет.

Август, мой август, нет, я не горюю,
Слушая шепот пустынного дня, -
Просто стою я, просто смотрю я,
Как на земле без меня.

Ничего лишнего в этих предельно простых, щемящих строчках. И сколько в них правды, сколько спокойствия, ясности, мужества.

Всё приходит слишком поздно...

Всё приходит слишком поздно:
Мудрость — к дряхлым, слава — к мёртвым,
Белой ночи дым беззвёздный
В небе, низко распростёртом —
К нам с тобой, идущим розно.

Всё приходит слишком поздно:
Исполнение — к желанью,
Облегчение — к недугу.
Опозданья, опозданья
Громоздятся друг на друга…

Сизый свет течёт на лица,
Купола́, ограды, шпили…
Снится, может? Нет, не снится.
Вот он, город-небылица,
Мы одни из прочной были, —

Взгляды ту́склы, лица постны.
Всё приходит слишком поздно:
К невиновным — оправданье,
Осуждение — к убийце,
Опозданья, опозданья,
Век за них не расплатиться.

А мечтали! Жадно, слёзно
Здесь вдвоём — сквозь все запреты…
Всё приходит слишком поздно,
Как пришло и это лето.

Грустно невских вод теченье,
Время дышит грузно, грозно.
Слишком позднее прощенье…
Всё приходит слишком поздно.

                    ЦВЕТЫ

И тот, кто не видел её годами,
И те, что с ней рядом бок о бок жили,
Все к ней сегодня пришли с цветами
И молча к ногам её их сложили.

Стояли торжественные корзины
От старшего сына, от младшего сына…
Плача, склонялась над ней невестка
(Та, что не раз отвечала дерзко)

И шапки махровой сирени белой
Бралась перекладывать то и дело.
И внук, что ленился очки подать ей,
Свежие листья ей клал на платье.

И подобревшей рукой соседка
Вдруг положила хвойную ветку.
Люди кольцом стояли в печали.
Плакали, думали и молчали.

Стыли от стужи цветы живые —
Так много их у неё впервые…

А если б она их увидеть могла бы,
Взять, разобрать и поставить в вазы,
Может, из сморщенной, старой, слабой
Стала б красивой и сильной сразу.

И мне захотелось уйти из круга,
Сказать, что все эти букеты лживы,
И крикнуть: «Дарите цветы друг другу
Сейчас, сегодня — пока мы живы!»

Незадолго до смерти, уже зная о своей болезни, Снегова жила в Малеевке, бродила по аллейкам и читала вполголоса — сама себе — Тютчева. Что-то должно было измениться в ее творчестве, но времени для этого в жизни не осталось. Что рвалось в ее несбывшуюся, ненаписанную поэзию?..

Грешна: я не люблю счастливых,
Не чту их козырную масть.
Я знаю – в них, как в спелых сливах,
Легко и резко горкнет сласть.

А счастья – нет. Есть путь неспешный,
Есть ощущенье торжества,
Когда чужой тоске кромешной
Найдёшь утешные слова.

… Так в двадцать лет мне пела спесь
В жестоком юном скептицизме…
Теперь я знаю: счастье есть,
И только не хватает жизни.

"Ирина Снегова умерла в середине семидесятых... Ее хоронили – возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, что на Ваганьковском, по желанию семьи “нетрадиционно” – без панихидных речей в Малом зале Центрального Дома литераторов, без шума и тарарама пьяных писательских поминок...
По-моему, это была весна, под ногами хлюпала кладбищенская глина, замешенная в кашу с прошлогодними листьями, а за гробом, который везли на ржавой каталке дюжие похмельные Хароны, шел муж поэтессы и, кажется, ее дочь (я не уверен в этом), а также великий переводчик и жизнелюб Лев Гинзбург, вместе с дочерью Ирен и ее мужем Сашей, и я – как почти официальный представитель московских поэтов. Перед тем как гроб скрылся в мокрой вселенской глине, все помолчали. Ирина Анатольевна умерла быстро, у нее оказался рак легких, о чем даже не подозревали блатные врачи бездарной, но престижной когда-то поликлиники Литфонда.
Вот и все.
Так проходит земная слава, как говорили древние на своей меднозвучной латыни.
Вы читали книгу стихов “Август”? Вы читали книгу стихов “Крутизна”? Нет, вы даже не знаете, что такие книги когда-то писались, ждали своего места в издательских планах, пробивались сквозь косность и немоту русско-советского коллективизма... В мире все пропадает бесследно. Просто что-то раньше, а что-то чуть позже, но все равно, увы, пропадает.
А поэты пишут стихи, потому что знают, но не могут поверить в это..."

Сергей МНАЦАКАНЯН
 ЛГ №22 (5879) 29 мая - 4 июня 2002 г.

Блаженно проснись, ощути,
что вот оно, рядом — творится!
Едва, понемногу, почти...
Блаженное в тучке троится,
и свищет в блаженнейшей птице,
и в стрелке подходит к шести,
и светит в лицо... Ощути:
Блаженство! Как медлит, как длится...
Как свищет, блаженствуя, в птице,
и в стрелке — не дышит почти,
замешкался день на шести.
И вот оно, рядом, творится...

Блажен, для кого повторится.

Для неё больше не повторилось. Тот день 1975 года (точная дата смерти неизвестна) стал для Ирины Снеговой последним. Но оно — это чудо — так щедро подаренное нам её строчками — будет повторяться для нас всякий раз, когда мы будем читать их, открывая и впитывая в себя мир её чувств и мыслей, близких и дорогих сердцу каждого, кто жил, любил и страдал.

Сейчас мне сообщили точную дату смерти Ирины Анатольевны: 14 июля 1975 года.

Переход на ЖЖ: http://nmkravchenko.livejournal.com/91141.html

Барбра Стрейзанд – одна из самых ярких певиц двадцатого века. Ее феномен даже в изобилующем чудесами и рекордами американском шоу-бизнесе стоит особняком. И дело не только в редчайшем голосе, в котором нежность уживается с силой и страстностью. Она еще и талантливый композитор, яркая характерная актриса, одинаково преуспевшая в кино и на театральной сцене, успешный кинорежиссер и просто одно из наиболее выдающихся явлений современной музыки. Среди многочисленных поп-див ушедшего столетия Стрейзанд вне конкуренции, – так считают и критики, и поклонники певицы. Ее дискография насчитывает 47 золотых альбомов (это больше, чем у Beatles или Rolling Stones), из которых 28 стали платиновыми, а 13 - мультиплатиновыми. Первая из женщин она получила Oscar как композитор - за главную тему "Evergreen" из кинофильма "A Star Is Born" (1976). Ее дебютная сольная пластинка "The Barbra Streisand Album" выиграла две награды Grammy в 1963 году (в том числе как лучший альбом), а 20-летняя Барбра оказалась самой юной получательницей премии на тот момент.
Когда американцам предложили назвать обладателей лучших голосов 20 столетия, они были единодушны в своем выборе: среди мужчин первым остается Фрэнка Синатра, среди женщин - Барбра Стрейзанд.

Беата Тышкевич родилась 14 августа 1938 года в столичном польском городе – Варшаве. Она – потомственная графиня, родословные корни которой по отцовской линии брали начало в XV веке. К началу ХХ века Тышкевичи считались одними из самых богатых людей Польши, им принадлежали изысканные дворцы в Варшаве и Вилянуве. Не менее именитыми были предки Беаты Тышкевич и по материнской линии: Барбара Рехович – родом из великих князей Потоцких. 

В 30-е годы родители Беаты Тышкевич познакомились, когда учились в краковском Ягеллонском университете. Первые годы жизни девочки прошли в бывшей королевской резиденции, роскошном Королевском дворце в Вилянове, среди старинной мебели, гобеленов и драгоценных ковров. А потом грянула Вторая мировая война…

После Варшавского восстания Беату с братом на время приютили у себя во дворце князь Радзивилл и княгиня Изабелла. Здесь впоследствии детей разыскала мать и увезла их в Краков, сначала война забросила всех в лагерь беженцев в Прушкове, затем девочка попала в женский монастырь в Милянувке. Беата начала учиться в интернате при монастыре, собираясь стать сестрой милосердия.

После окончания войны Беата с братом и мамой возвратились в Варшаву. Отец же, воевавший в армии Андерса, остался в Англии и к семье уже не вернулся. Как и все дети военных лет, девочка знала и голод, и нужду, и обноски. Возвратившись в Варшаву, семья поселилась в двенадцатиметровой комнатке без ванны, без отопления.

В Варшаве девушка поступила в спецшколу имени Н. Жмиховской, прославившуюся высоким уровнем классического образования, знатные и состоятельные люди Польши традиционно направляли туда своих детей. Поначалу Беата Тышкевич и не помышляла стать актрисой. Кино ворвалось в ее жизнь стремительно и неожиданно: в школе ее нашел Павел Коморовский, в то время работавший ассистентом режиссера Антония Богздевича на съемках фильма "Месть" по одноименной пьесе польского драматурга А.Фредро. Юную, неопытную девушку, которую он искал на роль главной героини Клары, он увидел в лице Беаты Тышкевич. Антониу Богздевичу выбор понравился.

В сентябре 1957 года картина вышла на экраны Польши. И хотя лента не стала большим кинособытием, на начинающую же актрису внимание обратили и зрители, и режиссеры, а критики единодушно признали дебют Беаты Тышкевич удачным.

Киноработа в фильме "Месть" круто изменила жизнь Беаты Тышкевич. Под влиянием Антония Богздевича девушка поступила в Государственную высшую театральную школу в Варшаве. Проучившись всего лишь год, молодая талантливая актриса начала работать на телевидении ассистентом режиссера, параллельно стала ведущей программы "Разговор о книгах" и тележурнала "Не только для женщин". Не заставили себя ждать и предложения от кинорежиссеров. 

Начало кинокарьеры Беаты Тышкевич совпало со временем становления нового польского кино. С 1959 по 1963 год актриса снялась в целом ряде картин молодых режиссеров, оставаясь, тем не менее, в тени других польских актрис. Среди лучших ролей молодой актрисы - обворожительная Стася в военной драме Анджея Вайды "Самсон", темпераментная Магда в фильме Яна Рыбковского "Сегодня ночью погибнет город", Катаржина в драме "День поминовения усопших", обаятельная Зуза в драме "Черные крылья".

Драма Александра Форда и Анджея Закревски "Первый день свободы" принесла актрисе первый большой киноуспех, в ней Беата Тышкевич правдиво сыграла молодую немку Ингу Роде, изнасилованную после капитуляции Третьего рейха иностранными рабочими. В том же 1964 году Беата Тышкевич снялась и в главной роли агента иностранной разведки, радистки Марии Полинской в знаменитом шпионском триллере Яна Баторы "Встреча со шпионом", лидере проката всех европейских соцстран. В СССР небывалый киноуспех подвинул на создание аналогичной картины в 1965 году, на "Мосфильме" вышел приключенческий фильм Анатолия Бобровского "Человек без паспорта" с именитым Владимиром Заманским в главной роли.

Яркая внешность, природный аристократизм, проявлявшийся и в благородной осанке, и в умении по-королевски носить как дорогие, так и скромные вещи, притягивал к актрисе создателей исторических картинах. Вторая половина 1960-х годов стала поистине расцветом творчества Беаты Тышкевич. Актриса с блеском сыграла Донну Ребекки в романтической драме Войцеха Хаса "Рукопись, найденная в Сарагосcе",

Марию Валевскую в исторической комедии Л. Бучковского "Марыся и Наполеон",

принцессу Элжбетты в драме Анджея Вайды "Пепел", снятую по одноименному роману польского классика Стефана Жеромского. Фильм вызвал широкий резонанс, о нем писали и спорили критики, политики, историки, режиссеры. Беата Тышкевич профессионально исполнила роль польской аристократки Изабеллы Ленцкую в замечательной экранизации романа Болеслава Пруса "Кукла".

Популярность актрисы перешагнула за рамки польского кино, Беату Тышкевич называли "звездой постановочных и костюмных фильмов", сравнивали с Картин Денев и Софи Лорен. Актриса однозначно обладала исключительным даром, отличающим великих звезд, выдающихся актрис, таких как Роми Шнайдер, Анни Жирардо, Фей Данауэй. Она обладала особым магнетизмом, способностью создать в кадре исключительно интимную атмосферу, воздействовать непосредственно на зрителя. Каждый жест Беаты Тышкевич на экране был точен и закончен, ни одно слово никогда не прозвучало впустую.

Созданные Беатой Тышкевич женские кинообразы - мечта каждого мужчины: в них соединялись женственность и деликатность со зрелым эротизмом, они были опытны, справедливы в оценках, способны прощать. Благодаря быстро растущей популярности на Беату Тышкевич обратили внимание и иностранные режиссеры. Впервые за рубежом она снялась в 1966 году, сыграв главную роль в фильме бельгийского режиссера А. Дельво "Человек с обритой головой". Яркий кинослед актриса оставила и в российском кинематографе. Именно Беата Тышкевич стала первой ласточкой среди польских актрис в советско-российском кино.

В 1968 году Андрон Михалков-Кончаловский пригласил Беату Тышкевич в свою картину "Дворянское гнездо" по одноименному роману И.С. Тургенева сыграть Варвару Лаврецкую. Гениальный режиссер не ошибся в своем выборе. Беате Тышкевич, обладающей природным аристократизмом, помноженным на великолепное актерское мастерство, удалось на экране без проблем создать образ обольстительной красавицы-дворянки по происхождению, кокетки по темпераменту. Роль Варвары Лаврецкой стала одной из лучших работ актрисы на экране: "Варвару Павловну Лаврецкую в "Дворянском гнезде" я считаю одной из лучших моих ролей. Живой, полнокровный образ, первая любовь героя, впоследствии принесшая ему горькое разочарование. О такой роли мечтает каждая актриса".

Единственным сложным киномоментом на съемках фильма стали "слезы" актрисы. Беате Тышкевич по сценарию необходимо было заплакать, но у нее ничего не получалось. А Кончаловскому позарез нужны были "слезы", он и решился на крайнюю меру. Режиссер просто выгнал всех с площадки, дождался, и как размахнется, как даст актрисе по щеке!.. Результат превзошел ожидания: тут же слезы брызнули из глаз. Тышкевич понимала, конечно, зачем он это сделал, но все равно две недели не могла прийти в себя от возмущения: "Только увижу его на "Мосфильме" - и сразу в слезы. Он меня на всю жизнь плакать научил".

Андрон Михалков-Кончаловский познакомил Беату Тышкевич с семейством Михалковых: "Душой дома, была Наталья Петровна - мать Андрона и Никиты, одна из интереснейших женщин, когда-либо мной встреченных. Мы так сблизились, что долгое время я обращалась к ней "мама". Роскошный туалет моей героини в "Дворянском гнезде" украшали настоящие драгоценности, принадлежавшие Наталье Петровне". 

После съемок "Дворянского гнезда" актриса много снималась за пределами Польши – в Венгрии, Болгарии, ГДР. В польско-французском телесериале В. Солажа "Великая любовь Бальзака"

Беата Тышкевич блеснула в роли Эвелины Ганской, в комедии венгерского режиссера Ференца Кардоса "Сумасшедшая ночь" снялась в роли кассирши Пири. В драме соотечественника Тамаша Бановича "Счастливая венгерская комедия" Беата Тышкевич сыграла темпераментную Анну, а в фильме немецкого режиссера Зигфрида Кюна "Родственные натуры" по роману Гете создала образ очаровательной Шарлотты.

История песни «My Way» настолько необычна, что заслуживает отдельного разговора.
Поэт Клод Франсуа и композитор Жак Рево в 1967 году написали песню “Comme d’habitude” «Как обычно».
В этом же 1967 году Пол Анка певец из Канады отдыхал в Париже и случайно по телевизору услышал эту песню. Она ему так понравилась, что Пол выкупил авторские права на нее. Через два года во Флориде Пол Анка обедал с Фрэнком Синатрой, вот тогда-то у него и возникла идея написать английскую версию слов для Синатры.

Вам понадобится
— 5 спиц № 3.
— пряжа (шерсть 50%, акрил 50%).

Серия сообщений "музыканты исполнители":
Часть 1 - ARMIK - гитарист-виртуоз
Часть 2 - FAUSTO PAPETTI - Фаусто Папетти - саксофон
Часть 3 - Берт Кемпферт и его оркестр
Часть 4 - Вундеркинды скрипачи - Даниэль Лозакович и Людвиг Гудим
Часть 5 - Волшебная флейта Бердин Стейнберг
...
Часть 35 - Скрипач-виртуоз Дэвид Гаррет в Неаполе
Часть 36 - ДиДюЛя - тайна музыки
Часть 37 - Мари Бойне - душа Норвегии

Имя поэта Юрия Рыбчинского известно даже тем, кто никогда не читает стихи. Достаточно слышать песни на его стихи, а их около трех тысяч. Народный артист Украины выпустил серию из 13 дисков под названием "Золотые песни Украины".  Юрий РЫБЧИНСКИЙ рассказал историю своего первого шлягера.

"Так вот, когда мы, я и композитор Юрий Поклад, были юны, мы написали первый свой шлягер. Было это в 1969 году, когда на современной эстраде певицей номер один была Тамара Миансарова. Она была первой советской певицей, завоевавшей Гран-при престижного Сопотского фестиваля. Именно она была первой исполнительницей знаменитых и сегодня хитов "Черный кот" и "Пусть всегда будет солнце".
Именно мы с Покладом предложили песню, которой я дал название, шокировавшее многих -- "Глаза на песке". Сказалось увлечение Маяковским и любовь к его поэме с не менее вызывающим названием "Облако в штанах".

А предыстория написания стихов напоминает немного сюжет "Шербургских зонтиков". После университета меня забрали в армию, в ансамбль МВД. Через некоторое время девушка, с которой я встречался до армии, вышла замуж. За другого. Пропал сон. Аппетит. Какое-то время не хотелось жить. Но спасла поэзия. Свою печаль, горечь, опустошенность я выплеснул на бумагу, написав три стихотворения. Таким образом появились со временем три шлягера "Глаза...", "Забудь" и "Крик птицы". Только после этого мне стало легче. И в первый раз я понял, что поэзия и музыка способны сделать то, чего не могут сделать лучшие психотерапевты.

Итак, юные Игорь Поклад, уже известный композитор, автор песни "Кохана", и я, еще малоизвестный поэт Юрий Рыбчинский, показали Тамаре Миансаровой "Глаза на песке". Через некоторое время Тамара записала эту песню. И буквально через неделю "Глаза..." знала вся страна.

Песня была не только названием, но и содержанием не похожа на все, что звучало в советском эфире в то время. Популярность была бешеная. Фирма "Мелодия", учитывая покупательский спрос на эту песню, единственный раз в своей истории выпустила хит не в сборнике, а отдельно. Пластинка и на ней одна песня. Тираж превысил миллион. Летом 1970 и 71 годов из всех открытых окон советских городов звучали две песни -- "Глаза на песке" и "Эти глаза напротив" Давида Тухманова.

Когда мы через два года приехали с Игорем Покладом в Москву на Всесоюзный конкурс артистов эстрады, 70% конкурсантов пели именно эту песню.

Через 30 лет с этой песней Катя Бужинская стала победительницей "Славянского базара". А в жюри была первая исполнительница -- Тамара Миансарова. Так что первой моей песне была суждена долгая жизнь. 30 лет назад я этого не знал. И очень благодарен этой песне. Во-первых, это были мои первые украинские стихи, на русский я перевел их специально для Миансаровой, а во-вторых, благодаря ей, я стал получать гонорары.

Последней, кто записал эту песню, была Тамара Гвердцители, моя любимая певица. Что интересно, Тамара записала эту песню на украинском языке. Имя "Тамара" всегда приносило и приносит мне удачу".

"Голос чудесный!!!Прожигающий насквозь!Море чувств в каждом слове, всплеском ударяющий!...Говорящий,что в этом чудном мире есть любовь...(!)"(из отзывов)

"Пусть благословит Господь эту замечательную женщину! Прекрасно поет!" (из отзывов)

Песня" Глаза на песке" в исполнении Константина Огневого.