Прочел статью украинского писателя из Севастополя Платона Беседина, называющегося себя «русским украинцем», о том, почему не нужно устанавливать в Москве памятник Бузине. С этой, вне всякого сомнения, нужной инициативой недавно выступил Зиновьевский клуб.

Если вы ознакомитесь с аргументацией Беседина, то вам покажется, что вы читаете какой-то текст с проукраинского «Эха Москвы», а не текст, опубликованный в наших любимых ватнических «Известиях».

Но я рад, что молодцы-известинцы невольно тем самым начали подобную дискуссию. Она крайне необходима.

Лично я хочу участвовать в ней по двум причинам.

Первая — Бузина был моим близким другом. Вторая — Беседин заявил, что таким, как я, политэмигрантам с Украины не угрожала никакая реальная опасность, а мы всего лишь  «имитировали ее, делая на том карьеру». «Многие из них занялись в России только одним — обмазыванием грязью своей бывшей родины. Прожив в ней несколько десятков лет, они вдруг прозрели и поняли, что никакой страны не существовало», — пишет обиженный за Украину Беседин.

А вот, мол, Олесь поступил иначе. Он остался и «бился с чумой на Украине».

Беседин в самом тексте мое имя не называет, но все по его ранним публикациям в ФБ, прямо обвиняющих меня в «обмазывании грязью» (речь идет об отрицании мною существования отдельного от русского «украинского народа») и необоснованном «бегстве», поняли, что речь идет обо мне лично.

Сразу хочу сказать, что на самом деле точка зрения Беседина и в отношении памятника Олесю, и по мне обусловлена тем, что он занимает в целом проукраинскую позицию. Просто он в силу не зависящих от него обстоятельств оказался на русской территории. Достаточно прочитать его текст-манифест «Украинский торнадо», чтобы у вас исчезли любые сомнения по этому поводу.

А что касается моей «обмазывательской» позиции, говорил, говорю и всегда буду говорить: никаких украинцев как народа или нации никогда в природе не существовало. Это всё выдумки. Подавляющее большинство проживающих на Украине — это русские.

Правда, очень значительное их число, увы, впало в ересь «украинства» и вступило в союз с западенцами в силу обоюдной поддержки ими идей евроинтеграции. Именно этим и объясняется то, что Украина как государство до сих пор еще существует.

Об этом я, «паспортный украинец», всегда публично, не скрываясь, еще живя на Украине, заявлял. Этот тезис в 2012 году я защищал в столице Бандерштата, во Львове, в дискуссионном клубе «Митуса», когда на публичной дискуссии делал доклад «Почему Галичина не является частью Русского мира. Об этом я говорил в 2013 году еще до евромайдана, находясь в Киеве, в интервью Захару Прилепину.

На программе «Большая политика с Евгением Киселевым», выходившей на крупнейшем киевском телеканале Украины — «Интере», я прямо сказал социал-националистке из «Свободы» Ирине Фарион, что я никакой не украинец, что я русский.

Утверждение о том, что, для того чтобы быть украинцем, достаточно себя индентифицировать с украинским народом, представляется мне бредом. Смотрите, если я назову себя бразильцем или девочкой, вы же на полном серьезе не будете меня считать бразильцем или девочкой? Не будете, потому что у первого или второй есть некие признаки, которые и позволяют говорить о ком-то, что этот человек бразилец или эта человеческая особь относится к женскому полу.

Еще задолго до евромайдана я говорил о том, что у Украины нет будущего, а на ее месте появятся Новороссия и Малороссия, а начнется всё с автономии Новороссии в составе Украины и лучше всего со столицей в Севастополе или в Харькове и Андреевским флагом в качестве флага автономии.

С предложением выступить с инициативой об учреждении Новороссийской автономии со столицей в Харькове за неделю до победы евромайдана я обратился к губернатору Харьковской области Михаилу Добкину, которого арестовали уже после февральского переворота по обвинению в сепаратизме. Арестовали, потому что следователь прокуратуры перепутал его со мной. Как говорится в известном фильме, «на его месте должен был быть я». Эту историю почти 2 года назад я впервые рассказал в «Известиях».

Именно понимая, что меня или правосеки забьют на улицах Киева (а я в силу своей телеактивности был узнаваемым человеком в украинской радикально-националистической среде), или прокуратура посадит, я понял, что на Украине мне делать больше нечего. И уехал в Москву, где в одном из панельных домов уже почти 2 года мы спим с женой в кухне, положив на ночь тонкий матрас, а в единственной комнате спят наши дети. Причем моя десятилетняя дочь спит так же — на полу. Уже 2 года. Вот это плата за мою гражданскую позицию, занятую еще на Украине, за которую я, клянусь детьми, ни разу не получил ни копейки от Кремля.

Когда произошел февральский переворот, Олесь Бузина был в Москве. Он постоянно участвовал тогда в многочисленных телешоу, посвященных Украине. Приехав в столицу России, я поселился у друга на даче в Подмосковье. В первый раз, выбравшись в саму Москву, я решил отыскать Олеся. Стоя на Тверской, я позвонил ему на мобильный. «Бузина, ты где?». Отвечает: «Еду на верхней полке в поезде». Я: «Куда? В Киев? Ты сошел с ума, тебя же там правосеки прибьют…». Но Бузина ничего слушать не хотел, отвечал сонно. Он был в полной, как мне показалось, уверенности, что с ним ничего плохого не произойдет.

Уже после его убийства московский политолог Алексей Кочетков мне рассказал, что Бузина хотел оставаться после переворота в Москве. Алексей в это время уже 2 года жил в Киеве и дружил с писателем. Олесь позвонил ему из Москвы на мобильный и попросил помочь жене и дочери добраться до вокзала и сесть на поезд, отправлявшийся в Россию. Но через какое-то время, увидев, что вроде никто к нему в квартиру не ломится и никто его из нацистов не разыскивает, решил возвращаться в Киев. Это было фатальной ошибкой.

Он думал, что его пронесет. В последний раз мы обсуждали это осенью 2014 года как раз на Киевском вокзале в Москве, где ему планируется установить памятник, перед его отъездом домой. «Бузина, ты должен переехать в Москву как можно скорее. Ты же играешь с огнем, оставаясь в Киеве. Нацики тебя рано или поздно грохнут».

«Чаленко, послушай, я же публично занимаю нейтральную позицию — не за тех и не за этих. Я просто говорю, что я против войны, вот и всё. На московском телевидении пока не выступаю».

Я не унимался: «Олесь, пойми. Не важно то, что ты думаешь по поводу того, какую позицию ты занимаешь. Важно, что нацики думают о том, какую позицию ты занимаешь. А они убеждены в том, что ты ватник и колорад. После того как ты написал книгу о Шевченко, ты им враг, и рано или поздно они с тобой расправятся». Бузина ничего не хотел слышать.

Почему он отказался уезжать с Украины?

Моя версия такая: его пугала неизвестность в Москве. На Украине он был самым популярным писателем, а в России его мало кто знал. В Киеве у него был статус, а в Москве нет. Он хотел сначала стать известным в Москве, а также получить предложение участвовать в каком-то солидном проекте.

За несколько недель до смерти пошли разговоры, что Олесь вроде как собирался заключить договор с одним из телеканалов о съемках целой серии документальных фильмов об истории Украины. Я в последнем нашем разговоре (за несколько дней до убийства) сказал ему по телефону об этом. «Олесь, если это правда, то я так рад, что ты уедешь из Киева». Он ответил, что пока не хочет детально это со мной обсуждать, чтобы не сглазить.

В одном из питерских изданий он заключил договор о выходе своей книги об Украине. Но самое главное — он хотел создать серию исторических детективных романов в духе Бориса Акунина. Уже был придуман главный герой. Его звали Алекс Тугаринов, офицер Семеновского полка. Бузина даже съездил в Питер, чтобы посмотреть своими глазами те места, где должно было разворачиваться действие в дебютном романе. Он даже придумал себе псевдоним — Александр Сюро. Это слово в переводе с французского означало «бузина».

Он любил мне подолгу рассказывать, что Тугаринов в отличие от мямли-либерала Фандорина будет имперцем и русским патриотом.

Вообще Бузина ассоциировал себя только с Белой гвардией, с русским офицерством, с дворянским классом. Ему и в голову не приходило ассоциировать себя хоть с чем-то, что хоть как-то могло быть отнесено к украинству. С какими-то казаками, гречкосеями или хлеборобами. Он страшно гордился там, что кто-то из его предков служил Российской империи в Ахтырском гусарском полку.

Украина была для него Малороссией. У него даже одна из книг так и называется «Воскрешение Малороссии». А оно пришлось, как считал Олесь, на время ее пребывания в составе Российской империи.

Ему нравилось ощущать себя барином, помещиком XIX века. Он иногда, когда мы с ним прощались, в конце разговора потягивался и с улыбкой говорил: «Ну всё, Чаленко, мне пора в поместье. Поеду выпорю крестьян, попорчу девок…» Мы с ним после этих слов громко смеялись.

Его наваждением были белогвардейцы. Он ими жил и всё о них знал. Даже пошил себе белогвардейский мундир и малиновую фуражку. Завел офицерские усики. Участвовал, как Стрелков, в разного рода реконструкциях. Мог часами мне рассказывать о дроздовцах и каппелевцах, о Ледяном походе, Первой мировой, об участии малороссов в Белом движении.

К большевикам, Октябрьской революции и Сталину относился с презрением.

Как-то я попросил привезти мне из Москвы в Киев забытую мной там книгу Мирчи Элиаде об истории мировых религий. Покрутив в руках, он, отдавая ее мне, смотрел на нее, как на ненужное барахло. Зато с гордостью вывалил из рюкзака с десяток мемуаров каких-то белогвардейских деятелей, которые купил в Белокаменной. Мол, смотри, вот как выглядят настоящие и стоящие книги.

Бузина был горячим русским патриотом, считая себя одновременно и малороссом, и русским. Именно он и стал символом пути, на который вступили миллионы малороссов, осознав себя именно русскими. В качестве этого символа он, наш русский мученик, и заслужил памятник в столице России.