Белла Ахмадулина

Декабрь

Мы соблюдаем правила зимы.

Играем мы, не уступая смеху

и придавая очертанья снегу,

приподнимаем белый снег с земли.

И будто бы предчувствуя беду,

прохожие толпятся у забора,

снедает их тяжелая забота:

а что с тобой имеем мы в виду?

Мы бабу лепим - только и всего.

О, это торжество и удивленье,

когда и высота и удлиненье

зависят от движенья твоего.

Ты говоришь:- Смотри, как я леплю.-

Действительно, как хорошо ты лепишь

и форму от бесформенности лечишь.

Я говорю:- Смотри, как я люблю.

Снег уточняет все свои черты

и слушается нашего приказа.

И вдруг я замечаю, как прекрасно

лицо, что к снегу обращаешь ты.

Проходим мы по белому двору,

прохожих мимо, с выраженьем дерзким.

С лицом таким же пристальным и детским,

любимый мой, всегда играй в игру.

Поддайся его долгому труду,

о моего любимого работа!

Даруй ему удачливость ребенка,

рисующего домик и трубу.

Александр Блок

Когда ты загнан и забит

Людьми, заботой иль тоскою;

Когда под гробовой доскою

Всё, что тебя пленяло, спит;

Когда по городской пустыне,

Отчаявшийся и больной,

Ты возвращаешься домой,

И тяжелит ресницы иней, -

Тогда — остановись на миг

Послушать тишину ночную:

Постигнешь слухом жизнь иную,

Которой днём ты не постиг.

Обстоятельства смерти Александра Блока до сих пор горячо обсуждаются. Версий много: от сумасшествия до убийства. Одно ясно: смерть Блока 7 августа 1921 года, когда поэту было всего сорок лет, стала чем-то "знаковым". 

Марина Цветаева

Имя твое — птица в руке,

Имя твое — льдинка на языке.

Одно-единственное движенье губ.

Имя твое — пять букв.

Мячик, пойманный на лету,

Серебряный бубенец во рту.

Камень, кинутый в тихий пруд,

Всхлипнет так, как тебя зовут.

В легком щелканье ночных копыт

Громкое имя твое гремит.

И назовет его нам в висок

Звонко щелкающий курок.

Имя твое — ах, нельзя! —

Имя твое — поцелуй в глаза,

В нежную стужу недвижных век.

Имя твое — поцелуй в снег.

Ключевой, ледяной, голубой глоток…

С именем твоим — сон глубок.

Иннокентий Анненский

По бледно-розовым овалам,

Туманом утра облиты,

Свились букетом небывалым

Стального колера цветы.

И мух кочующих соблазны,

Отраву в глянце затая,

Пестрят, назойливы и праздны,

Нагие грани бытия.

Но, лихорадкою томимый,

Когда неделями лежишь,

В однообразьи их таимый

Поймешь ты сладостный гашиш,

Поймешь, на глянце центифолий 

Считая бережно мазки…

И строя ромбы поневоле

Между этапами Тоски.

 Картина Пьера-Огюста Ренуара. Ваза с розами. Около 1910–1917 годов. 

Государственный Эрмитаж

Лирический герой стихотворения Иннокентия Анненского «Тоска» увидел на комнатных обоях центифолии — столепестковые розы. На рисунке обоев кустики роз были закомпонованы в овалы, а овалы — в ромбы. Такие ромбы могли напомнить поэту бубновые тузы на спинах осужденных, гонимых по этапу на каторгу, — отсюда «этапы Тоски». Центифолии — редкий ботанический термин в поэтическом словаре Анненского: как правило, в его стихах встречаются более знакомые сирень, жасмин, роза и лилия.

Афанасий Фет

Рододендрон! Рододендрон!

Пышный цвет оранжереи,

Как хорош и как наряден

Ты в руках вертлявой феи!

Рододендрон! Рододендрон!

Рододендрон! Рододендрон!

Но в руках вертлявой феи

Хороши не только розы,

Хороши большие томы

И поэзии и прозы!

Рододендрон! Рододендрон!

Рододендрон! Рододендрон!

Хороши и все нападки

На поэтов, объявленья,

Хороши и опечатки,

Хороши и прибавленья!

Рододендрон! Рододендрон!

 Картина Карла Шуха. Корзина с рододендронами. 1877 год.

Albertinum

Стихотворение было написано, предположительно, в 1856 году, однако насмешки первых слушателей отбили у поэта охоту его печатать. Тургенев приводил текст в качестве примера поэтической бессмыслицы, Герцен в рассказе «Скуки ради» (1868) иронизировал: «Я всегда завидовал поэтам, особенно „антологическим“: напишет контурчики, чтоб было плавно, выпукло, округло, звучно, без малейшего смысла: „Рододендрон-Рододендрон“ — и хорошо». Бедный «Рододендрон» был опубликован спустя 45 лет после написания и уже после смерти своего создателя.

Надежда Тэффи

Passiflora  — скорбное слово.

Темное имя цветка —

Орудия страсти Христовой —

Узор его лепестка.

Ты в мир пришедший так просто,

Как всякий стебель и лист,

Ты — белый лесной апостол,

Полевой евангелист!

Да поют все цветы и травы

Славу кресту твоему,

И я твой стигмат кровавый

На сердце свое прийму.

. Картина Фердинанда Бауэра. Страстоцветы. 1812 год

Art Gallery of South Australia

Латинское название  цветка Passiflora, или страстоцвет, в XVII веке придумали иезуиты, увидевшие в строении цветка воплощение орудий Страстей Христовых: «…тройное рыльце изображает три гвоздя, кружок искрапанных красным цветом тычинок — окровавленный терновый венец, стебельчатый плодник — чашу, пять пыльников — пять ран Спасителя, трехлопастный лист — копие, прицепки (усики) — плети, белый цвет — безвинность Искупителя». 

В начале XX века петербуржцы часто украшали пассифлорой окна. По одной из версий, именно страстоцвет изображен на ограде Михайловского сада напротив храма Спаса на Крови. По иронии судьбы, Тэффи, воспевшая пассифлору, в эмиграции жила в парижском районе Пасси.

И вновь творчество Г.И. Алексеева

Человек редок

и встретить его трудно

издёргаешься весь

ожидая встречи

похудеешь и осунешься

тоскуя по встрече

забросишь все дела

думая о встрече

но однажды

встреча состоится

Какие мы, однако, смешные!

У каждого есть тело – бестелесных вроде бы нет.

У каждого есть душа – хоть маленькая, да имеется.

И у каждого в груди что–то стучит – представьте себе у каждого!

И каждому хочется неземного счастья – ей–богу, каждому!

Но каждому чего–то не хватает.

Николай Гумилев

Лето было слишком знойно,

Солнце жгло с небесной кручи, —

Тяжело и беспокойно,

Словно львы, бродили тучи.

В это лето пробегало

В мыслях, в воздухе, в природе

Золотое покрывало

Из гротесок и пародий.

Точно кто-то, нам знакомый,

Уходил к пределам рая,

А за ним спешили гномы,

И кружилась пыль седая.

И с тяжелою печалью

Наклонилися к бессилью

Мы, обманутые далью

И захваченные пылью.

<1906>

Л. В. Лифшицу

Я всегда твердил, что судьба — игра.

Что зачем нам рыба, раз есть икра.

Что готический стиль победит, как школа,

как способность торчать, избежав укола.

Я сижу у окна. За окном осина.

Я любил немногих. Однако — сильно.

Я считал, что лес — только часть полена.

Что зачем вся дева, раз есть колено.

Что, устав от поднятой веком пыли,

русский глаз отдохнет на эстонском шпиле.

Я сижу у окна. Я помыл посуду.

Я был счастлив здесь, и уже не буду.

Я писал, что в лампочке — ужас пола.

Что любовь, как акт, лишена глагола.

Что не знал Эвклид, что, сходя на конус,

вещь обретает не ноль, но Хронос.

Я сижу у окна. Вспоминаю юность.

Улыбнусь порою, порой отплюнусь.

Я сказал, что лист разрушает почку.

И что семя, упавши в дурную почву,

не дает побега; что луг с поляной

есть пример рукоблудья, в Природе данный.

Я сижу у окна, обхватив колени,

в обществе собственной грузной тени.

Моя песня была лишена мотива,

но зато ее хором не спеть. Не диво,

что в награду мне за такие речи

своих ног никто не кладет на плечи.

Я сижу у окна в темноте; как скорый,

море гремит за волнистой шторой.

Гражданин второсортной эпохи, гордо

признаю я товаром второго сорта

свои лучшие мысли и дням грядущим

я дарю их как опыт борьбы с удушьем.

Я сижу в темноте. И она не хуже

в комнате, чем темнота снаружи.

1971 

Поэту всего тридцать лет. И уже чувствуется обреченность на долгое одиночество, одиночество души. Недаром стихотворение посвящено другу Л.В. Лифшицу, ставшему впоследствии Львом Владимировичем Лосевым. Иосиф как бы предчувствовал долгую их дружбу, продолжившуюся в иной империи – США. Он был всего на три года старше Бродского, но прожил несколько дольше – до 2009 года.

Булат Шалвович Окуджава

(9 мая 1924 - 12 июня 1997)

Сегодня 97 лет со дня рождения поэта, прозаика

В нашем доме война отгремела,

вновь земля зеленеет,

злые пули по кровь не летят.

Женихи, навсегда молодые,

с фотографий военных глядят.

А годы уходят, уходят,

вернуться назад не хотят...

По дорогам, по старым дорогам

отправляется память

иногда словно так, невпопад.

Как из песни не выкинуть слова,

так из сердца погибших ребят.

А годы уходят, уходят,

вернуться назад не хотят...

Твои плечи с бедою знакомы,

твои белые руки

кровь и пепел смывали с полей.

И земля никогда не забудет

боль и слезы твоих дочерей.

Хоть годы уходят, уходят,

хоть время торопит — скорей...

Может, время всех ран не излечит,

но черемухи белой

невозможные гроздья горят,

потому что любовь и надежда,

что ни делай, бессмертны сто крат!

А годы уходят, уходят,

вернуться назад не хотят...

1972 

Художник: И.И. Левитан Черёмуха. Начало 1880-х