Идут белые снеги,

как по нитке скользя…

Жить и жить бы на свете,

но, наверно, нельзя.

Чьи-то души бесследно,

растворяясь вдали,

словно белые снеги,

идут в небо с земли.

Идут белые снеги…

И я тоже уйду.

Не печалюсь о смерти

и бессмертья не жду.

я не верую в чудо,

я не снег, не звезда,

и я больше не буду

никогда, никогда.

И я думаю, грешный,

ну, а кем же я был,

что я в жизни поспешной

больше жизни любил?

А любил я Россию

всею кровью, хребтом —

ее реки в разливе

и когда подо льдом,

дух ее пятистенок,

дух ее сосняков,

ее Пушкина, Стеньку

и ее стариков.

Если было несладко,

я не шибко тужил.

Пусть я прожил нескладно,

для России я жил.

И надеждою маюсь,

(полный тайных тревог)

что хоть малую малость

я России помог.

Пусть она позабудет,

про меня без труда,

только пусть она будет,

навсегда, навсегда.

Идут белые снеги,

как во все времена,

как при Пушкине, Стеньке

и как после меня,

Идут снеги большие,

аж до боли светлы,

и мои, и чужие

заметая следы.

Быть бессмертным не в силе,

но надежда моя:

если будет Россия,

значит, буду и я.

1965 г.

Максимилиан Волошин

(Из цикла «Париж»)

Как мне близок и понятен

Этот мир – зеленый, синий,

Мир живых, прозрачных пятен

И упругих, гибких линий.

Мир стряхнул покров туманов.

Четкий воздух свеж и чист.

На больших стволах каштанов

Ярко вспыхнул бледный лист.

Небо целый день моргает

(Прыснет дождик, брызнет луч),

Развивает и свивает

Свой покров из сизых туч.

И сквозь дымчатые щели

Потускневшего окна

Бледно пишет акварели

Эта бледная весна.

<1902>

На старых каштанах сияют листы,

Как строй геральдических лилий.

Душа моя в узах своей немоты

Звенит от безвольных усилий.

Я болен весеннею смутной тоской

Несознанных миром рождений.

Овей моё сердце прозрачною мглой

Зелёных своих наваждений!

И манит, и плачет, и давит виски

Весеннею острою грустью...

Неси мои думы, как воды реки,

На волю к широкому устью!

<1905>

Художник: Головин Александр Яковлевич. Каштаны цветут. Картон, гуашь. 84х47. Воронежский областной художественный музей имени И.Н. Крамского.

Серия сообщений "Головин А.Я.":
Часть 1 - Портрет Е.П. Носовой кисти Головина
Часть 2 - А.Я. Головин: Три пейзажа
...
Часть 11 - А.А. Ахматова. Разрыв
Часть 12 - Любитель красоты
Часть 13 - Весенние каштаны

Юлиус Векселль

(1838-1907)

Бриллиант на мартовском снегу

На снежном сугробе прозрачный

Блестит бриллиант изо льда,

Ни слезы, ни жемчуг не могут

Так ярко сиять никогда.

Таинственной грустью томимый,

Он блещет небесным огнем

И смотрит, как солнце восходит

В прекрасном сиянье своем.

И, страстно лучу поклоняясь,

К ногам его никнет с мольбой,

Целует его и, растаяв,

Дрожит непорочной слезой.

О, славная участь - любовью

К высокому вечно сгорать,

Сиять в его славе и, видя

Улыбку его, умирать!

Перевод: Дмитрий Семеновский

Уж небо осенью дышало,

Уж реже солнышко блистало,

Короче становился день,

Лесов таинственная сень

С печальным шумом обнажалась,

Ложился на поля туман,

Гусей крикливых караван

Тянулся к югу: приближалась

Довольно скучная пора;

Стоял ноябрь уж у двора.

А.С. Пушкин. Отрывок из романа «Евгений Онегин».

Фото моей казанской подруги Г.Ф. Соколовой.

Они не были красавицами, но вдохновили поэтов на создание прекрасных стихотворений, ставших впоследствии романсами. 

Александр Сергеевич Пушкин

К *** (Я помню чудное мгновенье…)

Анна Петровна Керн

Я помню чудное мгновенье:

Передо мной явилась ты,

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты.

В томленьях грусти безнадежной,

В тревогах шумной суеты,

Звучал мне долго голос нежный

И снились милые черты.

Шли годы. Бурь порыв мятежный

Рассеял прежние мечты,

И я забыл твой голос нежный,

Твои небесные черты.

В глуши, во мраке заточенья

Тянулись тихо дни мои

Без божества, без вдохновенья,

Без слез, без жизни, без любви.

Душе настало пробужденье:

И вот опять явилась ты,

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты.

И сердце бьется в упоенье,

И для него воскресли вновь

И божество, и вдохновенье,

И жизнь, и слезы, и любовь.

1825

***

Михаил Юрьевич Лермонтов

Из-под таинственной, холодной полумаски

Варвара Александровна Лопухина

Из-под таинственной, холодной полумаски

Звучал мне голос твой отрадный, как мечта.

Светили мне твои пленительные глазки

И улыбалися лукавые уста.

Сквозь дымку легкую заметил я невольно

И девственных ланит, и шеи белизну.

Счастливец! видел я и локон своевольный,

Родных кудрей покинувший волну!..

И создал я тогда в моем воображенье

По легким признакам красавицу мою;

И с той поры бесплотное виденье

Ношу в душе моей, ласкаю и люблю.

И все мне кажется: живые эти речи

В года минувшие слыхал когда-то я;

И кто-то шепчет мне, что после этой встречи

Мы вновь увидимся, как старые друзья.

1841

***

Алексей Константинович Толстой

Средь шумного бала, случайно

Софья Андреевна Миллер (урожденная Бахметьева)

Средь шумного бала, случайно,

В тревоге мирской суеты,

Тебя я увидел, но тайна

Твои покрывала черты.

Лишь очи печально глядели,

А голос так дивно звучал,

Как звон отдаленной свирели,

Как моря играющий вал.

Мне стан твой понравился тонкий

И весь твой задумчивый вид,

А смех твой, и грустный и звонкий,

С тех пор в моем сердце звучит.

В часы одинокие ночи

Люблю я, усталый, прилечь —

Я вижу печальные очи,

Я слышу веселую речь;

И грустно я так засыпаю,

И в грезах неведомых сплю…

Люблю ли тебя — я не знаю,

Но кажется мне, что люблю!

1851 

Вот и мы... Пока мы вслух ворчали:

«Вышел на арену — так смеши!» —

Он у нас тем временем печали

Вынимал тихонько из души.

Владимир Высоцкий. Енгибарову — от зрителей

Желтая роза

Всю жизнь меня окружали цветы. Я сам часто дарил цветы, но чаще дарили мне (не потому, что хороший, просто такое уж у меня ремесло). Мне кидали их на сцену. И все их я помню и люблю.

И гордые гладиолусы, которые молчали даже тогда, когда ломались их хрупкие стебли, и скромные гвоздики, такие счастливые, когда их поднимаешь над головой, печальные и добрые георгины, болтливые ромашки, томные лилии, желанные пунцовые розы, готовые даже в счастливые для вас минуты исподтишка выпустить свои шипы, и многие-многие другие. Я их все люблю и помню. Но одну желтую розу я люблю и помню больше всех. Это была желтая роза с опаленными лепестками, с лепестками, сожженными по краям. Среди тысяч и тысяч цветов я люблю одну желтую розу, отмеченную пламенем, и не за то, что обожжена (с кем этого не бывает?), а за то, что огонь шел изнутри.

Леонид Енгибаров. Последний раунд. Сборник рассказов.

***

Леонид Георгиевич Енгибаров (1935, Москва — 25 июля 1972, там же) — клоун-мим, выступавший в амплуа «грустный клоун», писатель. Народный артист Армянской ССР (1971).

***

Художник Алексей Антонов.

Иннокентий Анненский

По бледно-розовым овалам,

Туманом утра облиты,

Свились букетом небывалым

Стального колера цветы.

И мух кочующих соблазны,

Отраву в глянце затая,

Пестрят, назойливы и праздны,

Нагие грани бытия.

Но, лихорадкою томимый,

Когда неделями лежишь,

В однообразьи их таимый

Поймешь ты сладостный гашиш,

Поймешь, на глянце центифолий 

Считая бережно мазки…

И строя ромбы поневоле

Между этапами Тоски.

 Картина Пьера-Огюста Ренуара. Ваза с розами. Около 1910–1917 годов. 

Государственный Эрмитаж

Лирический герой стихотворения Иннокентия Анненского «Тоска» увидел на комнатных обоях центифолии — столепестковые розы. На рисунке обоев кустики роз были закомпонованы в овалы, а овалы — в ромбы. Такие ромбы могли напомнить поэту бубновые тузы на спинах осужденных, гонимых по этапу на каторгу, — отсюда «этапы Тоски». Центифолии — редкий ботанический термин в поэтическом словаре Анненского: как правило, в его стихах встречаются более знакомые сирень, жасмин, роза и лилия.

Афанасий Фет

Рододендрон! Рододендрон!

Пышный цвет оранжереи,

Как хорош и как наряден

Ты в руках вертлявой феи!

Рододендрон! Рододендрон!

Рододендрон! Рододендрон!

Но в руках вертлявой феи

Хороши не только розы,

Хороши большие томы

И поэзии и прозы!

Рододендрон! Рододендрон!

Рододендрон! Рододендрон!

Хороши и все нападки

На поэтов, объявленья,

Хороши и опечатки,

Хороши и прибавленья!

Рододендрон! Рододендрон!

 Картина Карла Шуха. Корзина с рододендронами. 1877 год.

Albertinum

Стихотворение было написано, предположительно, в 1856 году, однако насмешки первых слушателей отбили у поэта охоту его печатать. Тургенев приводил текст в качестве примера поэтической бессмыслицы, Герцен в рассказе «Скуки ради» (1868) иронизировал: «Я всегда завидовал поэтам, особенно „антологическим“: напишет контурчики, чтоб было плавно, выпукло, округло, звучно, без малейшего смысла: „Рододендрон-Рододендрон“ — и хорошо». Бедный «Рододендрон» был опубликован спустя 45 лет после написания и уже после смерти своего создателя.

Надежда Тэффи

Passiflora  — скорбное слово.

Темное имя цветка —

Орудия страсти Христовой —

Узор его лепестка.

Ты в мир пришедший так просто,

Как всякий стебель и лист,

Ты — белый лесной апостол,

Полевой евангелист!

Да поют все цветы и травы

Славу кресту твоему,

И я твой стигмат кровавый

На сердце свое прийму.

. Картина Фердинанда Бауэра. Страстоцветы. 1812 год

Art Gallery of South Australia

Латинское название  цветка Passiflora, или страстоцвет, в XVII веке придумали иезуиты, увидевшие в строении цветка воплощение орудий Страстей Христовых: «…тройное рыльце изображает три гвоздя, кружок искрапанных красным цветом тычинок — окровавленный терновый венец, стебельчатый плодник — чашу, пять пыльников — пять ран Спасителя, трехлопастный лист — копие, прицепки (усики) — плети, белый цвет — безвинность Искупителя». 

В начале XX века петербуржцы часто украшали пассифлорой окна. По одной из версий, именно страстоцвет изображен на ограде Михайловского сада напротив храма Спаса на Крови. По иронии судьбы, Тэффи, воспевшая пассифлору, в эмиграции жила в парижском районе Пасси.