Это большая удача в жизни — найти такого человека, чтобы было приятно смотреть, интересно слушать, увлеченно рассказывать, не тягостно молчать, искренне смеяться, восторженно вспоминать и с нетерпением ждать следующей встречи.

___

Габриэль Гарсиа Маркес

Мне всегда казалось, что рай должен быть чем-то вроде библиотеки.

Хорхе Луис Борхес.

Австрийский художник Рудольф фон Альт (28 августа 1812 - 12 марта 1905).

Я вижу, вы любите книги. Это всегда заметно по тому, как люди их держат.

Уильям Сомерсет Моэм. Бремя страстей человеческих.

В моем шкафу теснится к тому том,

И каждый том на полке – словно дом,

Обложку – дверь откроешь второпях –

И ты вошел, и ты уже в гостях…

Как переулок – каждый книжный ряд,

А весь мой шкаф – чудесный книгоград.

Когда ты будешь в этот город вхож –

Из прошлого в грядущее пройдешь,

Заглянешь в страны и во времена,

Любая книга – время и страна…

Здесь, в комнате, из года в год

Все человечество в ладу живет.

Давид Кугультинов.  Книгоград

---

The Reader. Harold Knight (1874–1961)

Варвара Григорьевна Малахиева-Мирович (1869, Киев — 1954, Москва) — русская поэтесса, переводчица, мемуаристка.

Лампады алой мое сияние

Как сердца пронзенного кровь

Перед Спасом Благого Молчания

Зажигает любовь.

Все, чем сердце пронзенное полно,

Все, чего не постигнуть уму –

Тебе, Господи, Спасу Безмолвному,

Тебе одному.

При жизни Варвары Григорьевны был издан только один сборник – «Монастырское» (1923). Рукописи 4000 стихотворений хранятся в московском музее Марины Цветаевой.

Он боялся жизни. О, не за себя! О себе он точно забыл, когда взял первый попавшийся жребий личного устроения, пережив “крушение своих наваждений”. Он боялся жизни за всех людей – прошедших, настоящих и будущих, за общий всем жребий ничтожества, страдания, смерти и темноты загробных судеб. Он как бы поднял на свои плечи ту ночь короля Лира (недаром Шекспир был так близок ему), когда под рев степной бури, под грохот грозы Лир говорит: “Нет виноватых. Я заступлюсь за всех”. О смерти же он не раз говорил: “Это последний и, может быть, самый верный шанс узнать, бессмертны мы или нет”. И еще: “Если бы оказалось, что за смертью нас ничего не ждет, что нет ни Бога, ни бессмертия души – не стоило бы после этого жить ни одной минуты”.

Из дневника Варвары Малахиевой-Мирович

«Человек, из-за которого мы „боролись”, сам переживал в это время — отчасти на почве той нашей борьбы — огромный идейный кризис. В житейской области он предоставил нам решать, кому из нас выходить за него замуж. Перед сестрой он чувствовал вину, как перед девочкой, которой „подал ложные надежды” своим чересчур внимательным и нежным отношением (я в это время была за границей и сама поручила сестру моральной опеке его). С моей стороны уязвила и пугала этого человека неполнота моего ответа на полноту его чувства. И все это перенеслось для него в философское искание смысла жизни и в тяжелую нервную болезнь, которая привела его в одну из заграничных лечебниц и потом на целые годы за границу. Я „уступила”, наконец, его сестре, но он за год заграничной жизни встретился с женщиной, которая с величайшей простотой и безо всяких с обеих сторон обязательств привела его на свое ложе. Она стала его женой. Он стал крупным писателем. Сестра заболела душевно [болезнь длилась 18 лет] и окончила свои дни в психиатрической лечебнице. А я по какой-то унизительной живучести осталась жить и без него, и без сестры, и „без руля и без ветрил”».

Из дневника Варвары Малахиевой-Мирович

Наталья Громова. Потусторонний друг. История любви Льва Шестова и Варвары Малахиевой-Мирович в письмах и документах. М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2021.

Роман философа Льва Шестова и поэтессы Варвары Малахиевой-Мирович протекал в мире литературы – беседы о Шекспире, Канте, Ницше и Достоевском – и так и остался в письмах друг к другу. История любви к Варваре Григорьевне, трудные отношения с ее сестрой Анастасией становятся своеобразным прологом к «философии трагедии» Шестова и проливают свет на то, что подвигло его к экзистенциализму, – именно об этом белом пятне в биографии философа и рассказывает историк и прозаик Наталья Громова в новой книге «Потусторонний друг».

В книге впервые опубликованы письма Льва Шестова к Варваре Малахиевой-Мирович. А также ее письма и воспоминания о Льве Толстом и об актрисе МХТ, близком друге Льва Шестова, Надежде Бутовой.

Небольшое вступление

Большие и маленькие потертые тетради и блокноты. Желтая, белая бумага с выцветшими чернилами. Иногда обведенные кем-то целые страницы текста. В некоторых тетрадях – абзацы или имена, густо зачеркнутые синим. На форзаце каждого дневника, который я держала в руках, было выведено: “Варвара Григорьевна Малахиева-Мирович”, год рождения и год смерти (1869–1954) и номер.

Варвара Григорьевна начала вести эти дневники в 1930 году, а закончила за два месяца до своего ухода в 1954-м. Назвала их “О преходящем и вечном”.

159 тетрадей были сложены в четыре картонные коробки. Около семи лет ушло на то, чтобы расшифровать записи, выделяя только самое ценное. Опубликовать все было просто невозможно, они составили бы не одну книгу с большим количеством повторов. Из этой работы и сложился “Маятник жизни моей” – первое и пока единственное издание дневников В.Г. Малахиевой-Мирович.

Одна из хранительниц дневников, Анна Степановна Веселовская, рассказала, что среди тетрадей должны быть письма Льва Шестова (Шварцмана) Варваре Мирович. Веселовская знала об этом от своей матери, Ольги Александровны Бессарабовой, близкой подруги В.Г. Но сколько ни искали письма в коробках, в тетрадях – их не было. Я не раз спрашивала о них крестника Варвары Григорьевны – скульптора и художника Д.М. Шаховского. Он говорил, что были. Но куда-то исчезли… Холодом веяло от этих слов.

Что же связывало Варвару Малахиеву (настоящая ее фамилия была Малафеева) и Льва Шварцмана, будущего философа-экзистенциалиста? В биографии, написанной его дочерью Н.Л. Барановой-Шестовой, было сказано, что Шестов много лет дружил с Варварой и помогал ей работой и деньгами. Но при этом в книге Барановой-Шестовой приводились письма Варвары Григорьевны Льву Исааковичу, которые недвусмысленно указывали на особый характер их отношений. Там же говорилось и о сестре Варвары – Анастасии, которой Лев Шестов почему-то сделал предложение. Его родители были категорически против этого брака: она была православная, а он иудей. Далее описывалось его стремительное бегство за границу. Спустя год после этих событий – женитьба на Анне Березовской – матери Натальи Барановой-Шестовой. Оказалось, что брак был заключен только десять лет спустя втайне от отца Шестова. Возникало множество вопросов, на которые не было ответов.

Однако же в дневниковых воспоминаниях Малахиевой-Мирович однозначно говорилось, что Лев Шестов любил ее, но многое их разделяло и разводило. Когда я впервые читала эти тетради, мне даже показалось, что Варвара Григорьевна сильно преувеличивает. Ведь сам Лев Шестов нигде и никогда не упоминал об их связи. Никаких прямых свидетельств об этом не было и в близком кругу Шестова.

А Варвара Григорьевна писала так: “У него было и раньше, в первый год нашей встречи сложное, глубокое, жертвенное, всепоглощающее ко мне отношение, на которое тогда мне было нечем ответить в равной мере”. Возможно, это был соблазн, посетивший Мирович на старости лет, представить все так, будто именно она определила судьбу известного философа.

Но что же тогда соединило Шестова с сестрой Варвары Анастасией? Почему именно она, а не Малахиева-Мирович стала той несчастной оставленной невестой, от которой будущий философ был вынужден отказаться под давлением родителей? И к чему все это привело?

Только письма могли открыть завесу над неизвестной драмой, о которой в биографии Льва Шестова были лишь туманные намеки. Ведь те события, несомненно, повлияли на превращение киевского литератора Лёли Шварцмана в Льва Шестова – философа-экзистенциалиста, автора знаменитого “Апофеоза беспочвенности”.

И вот через восемь лет после выхода дневников Варвары Малахиевой-Мирович долгожданная находка! При разборе домашнего архива Шаховских обнаружились 20 писем Льва Шестова Варваре Мирович, разрозненных, без начала и конца. Но именно в них стала проступать история любви, в водовороте которой и возникла философия трагедии Льва Шестова.

Нина Николаевна Берберова

(1901, Санкт-Петербург — 26 сентября 1993, Филадельфия)

Русская писательница, поэтесса, педагог, автор документально-биографических исследований и мемуаров.

"Курсив мой" - самая знаменитая книга Нины Берберовой снискавшая ей мировое признание. Покинув Россию в 1922 году, писательница большую часть жизни прожила во Франции и США, близко знала многих выдающихся современников, составивших славу русской литературы XX века: И. Бунина, М. Горького, Андрея Белого, Н. Гумилева, В. Ходасевича, Г. Иванова, Д. Мережковского, З. Гиппиус, Е. Замятина, В. Набокова и др. Мемуары Н.Н. Берберовой, живые и остроумные, порой ироничные и хлесткие, блестящи по форме.

Встреча. По следам одного интервью

"Впоследствии я уже пришёл к ощущению, что для меня самое главное – просто возиться со словами. Это очень интересно. Но в этой возне, естественно, ты весь свой жизненный опыт, всё, что с тобой происходило, наверное, как-то преломляешь. А чтобы нечто сиюминутное подвигало тебя на сочинительство – так не бывает. Во всяком случае, у меня".

Вот я немолодой уже,

вот я уже почти что старый. 

Рождество

Спаситель родился в лютую стужу.

В пустыне пылали пастушьи костры.

Буран бушевал и выматывал душу

из бедных царей, доставлявших дары.

Верблюды вздымали лохматые ноги.

Выл ветер. Звезда, пламенея в ночи,

смотрела, как трех караванов дороги

сходились в пещеру Христа, как лучи.

1963–1964

Два приведенных стихотворения И.А. Бродского не вошли в состав рождественских стихов, опубликованных отдельным изданием в 1996 году. Но именно с них началось вхождение поэта в рождественскую тему, которой он уделял внимание на протяжении всей жизни.  

Рождество 1963 года

Волхвы пришли. Младенец крепко спал.

Звезда светила ярко с небосвода.

Холодный ветер снег в сугроб сгребал.

Шуршал песок. Костер трещал у входа.

Дым шел свечой. Огонь вился крючком.

И тени становились то короче,

то вдруг длинней. Никто не знал кругом,

что жизни счет начнется с этой ночи.

Волхвы пришли. Младенец крепко спал.

Крутые своды ясли окружали.

Кружился снег. Клубился белый пар.

Лежал младенец, и дары лежали.

1963

Аннотация. Начиная с 1962 года, когда, по словам самого Иосифа Бродского, он «принялся писать стихи всерьез — более или менее всерьез», поэт к каждому Рождеству пытался написать стихотворение — как поздравление с днем рождения. «В конце концов, что есть Рождество? День рождения Богочеловека. И человеку не менее естественно его справлять, чем свой собственный». Все же собранные в этой книге рождественские стихотворения — поздравления особые: вместе они представляют собой не только подарок к Рождеству, но и квинтэссенцию всего творчества Бродского.

В оформлении переплета книги использован фрагмент картины Иоганна Фридриха Овербека "Поклонение волхвов". 1813.. Ниже приведена полная репродукция картины этого немецкого художника.  

Книга и читатели в творчестве художников

Рудольф фон Альт / Rudolf von Alt. (1812 – 1905). Библиотека Дворца Ланцкоронски в Вене. 1881 год. 

 «Многоточия – это следы на цыпочках ушедших слов...».  

Владимир  Набоков

К многоточиям можно относиться по-разному…

Для меня многоточия – это выражение эмоций!

Ни восклицательный знак, ни запятые, ни слова из одних заглавных букв, ни скобки-улыбки, ничто для меня так не выражает эмоции, как многоточия!

… в них… в этих простых, маленьких, скромных точечках сказано, недосказано, и умолчено… так много…

Они – продолжение не только слов…

Многоточия - продолжение мыслей, продолжение чувств, продолжение эмоций… 

Знакомый мир возникал на холстах, но было в нем что-то свое, не передаваемое скупыми человеческими словами. Картины Левитана вызывали такую же боль, как воспоминания о страшно далеком, но всегда заманчивом детстве.

Левитан был художником печального пейзажа. Пейзаж печален всегда, когда печален человек. Веками русская литература и живопись говорили о скучном небе, тощих полях, кособоких избах <…>

Тусклый свет лежал на холстах, краски хмурились. Он никак не мог заставить их улыбаться.

… Этой же осенью Левитан написал "Осенний день в Сокольниках". Это была первая его картина, где серая и золотая осень, печальная, как тогдашняя русская жизнь, как жизнь самого Левитана, дышала с холста осторожной теплотой и щемила у зрителей сердце.

По дорожке Сокольнического парка, по ворохам опавшей листвы шла молодая женщина в черном <…> Она была одна среди осенней рощи, и это одиночество окружало ее ощущением грусти и задумчивости.